Принцев Юзеф. Гори, гори, моя звезда

   Если бы Аркадий мог заглянуть через его плечо и прочесть написанное, то удивился бы безмерно.
   На плотную четвертушку бумаги четким ровным почерком ложились слова:
   "Товарищи рабочие, крестьяне, солдаты! На выборах в Учредительное собрание голосуйте за партию рабочих, за партию городской и деревенской бедноты - за список No 7..."
   Николай Николаевич был членом РСДРП, большевиком, но в городе об этом знали лишь немногие.
   Когда листовка была окончена, Николай Николаевич аккуратно сложил листочки, сунул их в карман форменного сюртука, погасил настольную лампу и вышел из учительской. Внизу, в вестибюле, он остановился перед свежим объявлением. Прочел и рассмеялся. На большом листе бумаги огромными буквами было написано:
   "Отменить уроки закона божьего и целование волосатой руки батюшки. Принято единогласно. Председатель ученического комитета Арзамасского реального училища Аркадий Голиков".
   ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!
   По городу разъезжали казаки.
   Впервые Аркадий увидел их в кинематографе. Тогда над входом висела огромная афиша: "Подвиг Козьмы Крючкова", и реалисты, несмотря на запрещение посещать сеансы в будние дни, ухитрялись по нескольку раз посмотреть эту короткую ленту. На маленьком экране смешно перебирали ногами лошади, всадники казались игрушечными, как оловянные солдатики в коробке, и никакого особенного подвига они не совершали, просто скакали на лошадях и размахивали пиками. Теперь же казаки гарцевали по притихшим улицам, низко выпустив чубы из-под лакированных козырьков, глядя прямо перед собой пустыми равнодушными глазами. Ножны их шашек били по гладким лошадиным бокам, за плечами торчали дула карабинов, они небрежно сидели в седлах, помахивали короткими нагайками, и когда лошади их, роняя пену, цокали копытами по булыжной мостовой, хотелось вжаться в стену и стать незаметным.
   Аркадий вспомнил, как прибежал домой жарким июльским днем и застал мать в слезах. Он стоял у порога с еще не просохшей после купания головой, и первая его мысль была об отце: убит. Наверно, лицо у него было такое, что мать сразу догадалась, о чем он думает, закричала: "Нет, сынок! Нет!" - и рассказала, что в Петрограде стреляли и рубили шашками безоружных людей, женщин и стариков, вышедших на мирную демонстрацию.
   "Такие вот и рубили!" - разглядывал казачий разъезд Аркадий. Вынуть бы маузер и свалить этого, который ближе, усатый и красномордый! Но стрелять нельзя. Они только и ждут повода, чтобы начать расправу над рабочими.
   Как все переменилось за одно лето!
   Заводчики и купцы поснимали красные банты, и опять им кланяются конторщики и приказчики, величают господами.
   Солдат арестовывают как дезертиров и отправляют обратно на фронт.
   Распустили слух, что Ленин немецкий шпион, на большевиков в городе смотрят волками, того и гляди начнутся аресты.
   Обо всем этом Аркадий узнал в большевистском клубе. Попал он туда случайно. Как-то после уроков его подозвал Николай Николаевич и негромко спросил:
   - Дом Волкова знаешь? На Сальниковой улице? Маленький такой, деревянный...
   - Знаю, - кивнул Аркадий. - Рядом с духовным училищем.
   - Вот, вот... - усмехнулся Николай Николаевич. - Имеется такое соседство. Пойдешь туда, спросишь Марию Валерьяновну и передашь записку. Понятно?
   - А чего тут непонятного? - Аркадий с сожалением посмотрел на бородатого учителя: старый уже, а записочки посылает. - Она что, живет там, ваша Мария Валерьяновна?
   - Во-первых, она не моя! - нахмурился Николай Николаевич. - И не живет, а работает. Там помещается клуб большевиков. Слышал про таких?
   Аркадий покраснел и опустил голову.
   Большевиков он не один раз видел на митингах. Были это рослые, чуть угрюмые, сильные люди, а Мария Валерьяновна оказалась худенькой маленькой женщиной в темном платье с высоким белым воротничком и такими же манжетами. Ее можно было принять за гимназистку старшего класса, если бы не морщинки у глаз и чуть приметная седина.
   Она взяла у Аркадия записку, тут же написала ответ, в это же время успела поговорить по телефону, дать указания идущим в солдатский лазарет агитаторам, посмотрела текст воззвания и распорядилась отдать его в печать. Говорила она тихим усталым голосом, но слышно ее было даже за грохотом работающего ротатора. На нем печатали листовки, и сейчас пачка их, еще свежих, пахнущих краской, лежала за пазухой у Аркадия.
   "Знали бы казаки, что у меня, не проехали бы мимо!" - глядя вслед казачьей полусотне, подумал Аркадий и опять привычно проверил, на месте ли маузер.
   Носить оружие без особого на то разрешения властей было рискованно, но оставлять пистолет дома Аркадий не решился. Вдруг мать или сестренка нечаянно обнаружат его? Такой поднимется переполох! Но если говорить по правде, Аркадий не смог бы теперь сделать шагу без привычной тяжести маузера в кармане. С ним он чувствовал себя настоящим революционером! Особенно сегодня, когда предстояло расклеить по городу большевистские листовки.
   Доверили ему такое ответственное дело не сразу.
   Сначала присматривались к не по годам рослому, смышленому и быстрому реалисту. Потом оказалось, что Мария Валерьяновна давно знакома с его матерью да и Николай Николаевич, наверно, сказал про Аркадия что-нибудь хорошее, потому что относиться к нему в большевистском комитете стали как к своему, а теперь вот поручили и такое опасное и нужное дело. Аркадий зябко поежился от пронизывающего осеннего ветра и побежал к училищу.
   Вчера в реальное приходили представители кадетов и эсеров, призывали учащихся помочь распространить их литературу. План у Аркадия был простой: брать на виду у всех кадетские листовки, а вместо них расклеивать свои, большевистские. Пусть-ка кто-нибудь попробует заподозрить его!
   Когда он прибежал в училище, в коридоре было уже полно народу, на подоконниках и прямо на полу лежали огромные кипы листовок, их раздавали какие-то господа в свеженакрахмаленных воротничках под добротными пальто.
   Федька Башмаков и его дружки нагружались кадетскими брошюрками, кто-то брал эсеровские листовки, старшие всерьез думали, что участвуют в политической кампании, для малышей же это был лишь благовидный предлог не сидеть в надоевших классах, а побегать по улицам и дворам.
   Аркадий подошел к Федьке и громко, чтобы все слышали, сказал:
   - Все забрал или другим что-нибудь оставил? Дай-ка сюда!
   Он отобрал у оторопевшего Федьки половину листовок, взвесил на руке и обернулся к господину в золотом пенсне:
   - Еще есть?
   - Пожалуйста, молодой человек! - разулыбался тот. - Вот, прошу!
   Аркадий взял еще одну увесистую пачку и направился к выходу.
   Башмаков опомнился и крикнул:
   - Голиков!
   - Ну? - остановился Аркадий.
   - Ты не перепутал? - кивнул на листовки Башмаков. - Кадетские!
   - Я что, по-твоему, неграмотный? - смерил его взглядом Аркадий и вышел.
   Башмаков растерянно смотрел ему вслед...
   Выйдя из училища, Аркадий нырнул в проходной двор, вышел на тихую Заречную улицу, перемахнул через забор, спустился в овраг и, сложив аккуратной кучей кадетские листовки, поджег их. Листовки вспыхнули, почернели, свернулись в трубочки и рассыпались серым пеплом. Аркадий раскидал пепел ногой и побежал через мост к рабочим казармам.
   Большевистские листовки там разобрали быстро, и когда он, раскрасневшийся и потный, прибежал в дом на Сальниковой и попросил у Марии Валерьяновны еще несколько пачек, она ласково кивнула ему и предупредила:
   - Будь осторожен, пожалуйста! И не бегай так, простудишься.
   Аркадий весело отмахнулся, сунул листовки за пазуху и, сокращая путь, по чужим садам, через проходные дворы, направился обратно в училище.
   Господин в золотом пенсне, увидев его, удивился:
   - Неужели уже все раздали?
   - Все до единой! - подтвердил Аркадий. - Давайте еще!
   Обрадованный представитель кадетской партии нагрузил его очередной порцией литературы, и Аркадий, проделав тот же путь, опять старательно сжег увесистую пачку, а большевистские листовки решил раздать прохожим на центральных улицах. Пусть набираются ума-разума!
   Он совал им в руки листочки с мелким типографским шрифтом и бежал дальше, пока прохожие еще не разобрались, что у них в руках. Мало ли кто попадется на главной улице!
   Последнюю пачку листовок он решил кинуть во двор бывшего полицейского участка, где расположились казаки.
   У ворот стоял часовой, но Аркадий влез на дерево у забора, откуда прекрасно были видны лениво расхаживающие по двору казаки без оружия, а многие и без шинелей, в одних гимнастерках.
   Стоял солнечный, но холодный день, от походных кухонь поднимался в небо вкусный дымок, ржали у коновязей расседланные лошади, и не верилось, что эти вот чубатые молодые парни, которые греются сейчас на скупом осеннем солнце, могут по первому же приказу сесть на коней и, обнажив шашки, с гиканьем топтать копытами женщин и детей, стрелять в безоружную толпу.
   Нате, читайте всю правду!
   Аркадий размахнулся и кинул листовки через двор. Они разлетелись веером и, медленно кружа, опускались во двор. Казаки недоуменно смотрели в небо и ловили листовки. От дверей казармы уже бежал тот, красномордый и усатый, кричал что-то и выхватывал из рук казаков беленькие листки.
   Аркадий соскользнул с дерева, минуя ворота, обежал дом с другой стороны, вышел на улицу и, не торопясь, зашагал среди прохожих. Такой чинный и воспитанный мальчик, в фуражке с гербом, в форменной шинели, аккуратно затянутой ремнем, на пряжке которого блестели три буквы: "АРУ" Арзамасское реальное училище.
   В кармане у чего оставалось две листовки и, проходя мимо дома градоначальника, где теперь думский комиссариат, он остановился, подумал, зашел в булочную напротив и вскоре вышел оттуда с куском свежего, еще горячего хлеба.
   Аркадий стоял под кренделем вывески, отщипывал от ситного кусочки, старательно жевал, а в глазах у него бегали озорные искорки.
   Он не заметил, как из дверей комиссариата вышли Федька Башмаков и его неразлучный дружок Володька Сидоренко. Наверно, раздавали думским чиновникам кадетские листовки. Федька первым заметил Аркадия и потащил Володьку за угол.
   Аркадий выплюнул разжеванный мякиш на ладонь, подошел к дверям комиссариата и старательно прилепил большевистскую листовку на самом видном месте. Полюбовался на свою работу, кинул хлебные крошки воробьям, отряхнул ладони и ушел.
   Башмаков подбежал первым к дверям комиссариата, долго шевелил губами, читая листовку, сорвал ее и сунул в карман.
   * * *
   Утром выпали ранние заморозки. Лужицы затянуло тонким ледком, а булыжную мостовую будто присыпали крупной солью.
   "А ведь только конец октября!" - думал Аркадий, нарочно ступая по ледовой корочке. Лед под каблуком рассыпался мелкими осколками.
   В училище было по-зимнему сумрачно, тускло горели лампы под потолком, в незаклеенные еще окна дуло.
   Аркадий кинул ремни с учебниками на парту, где уже сидел Семка Ольшевский.
   - Слышал новость? - спросил его Семка и захохотал так, что с носа свалились очки.
   - Ну? - заранее улыбаясь, поинтересовался Аркадий.
   Семка поймал очки, протер их, водрузил на нос и сказал:
   - Мякишев на фронт сбежал. Сражаться за великую Русь!
   - Какой Мякишев? - удивился Аркадий. - Сережка, что ли? Второклассник?
   - Он самый! - опять захохотал Семка, и опять очки свалились у него с носа. - Сухарей насушил, денег от завтраков скопил и дунул! Только в другую сторону. Ему на Брест надо было, а он аж до Самары допер! Влепит ему теперь Константин единицу!
   Аркадий, улыбаясь, кивнул. Константин Иванович, географ, был влюблен в свой предмет и такого позорного невежества, конечно, не потерпит.
   - И чего его понесло? - вслух подумал он. - Умные люди с фронта бегут, а он, дурак, на фронт!
   Федька Башмаков пошептался со своими дружками и вышел вперед.
   - Все слышали? - громогласно спросил он.
   - Что? - притворился непонимающим Семка.
   - Пораженческие речи, вот что! - раздулся от важности Федька. Немецкий агент он!
   - Кто, кто?! - подошел ближе Саша Плеско.
   - Большевистский агитатор! - распалялся Федька. Он вынул из кармана смятую листовку и прочел: - "Голосуйте за партию рабочих, за партию городской и деревенской бедноты - за список номер семь". Ясно?
   - Ничего не ясно! - пожал плечами Саша Плеско. - При чем тут Голиков!
   - А при том, что он эти листовки по городу расклеивал! - победоносно взглянул на него Федька. - Сам видел!
   - Докажи, - спокойно сказал Аркадий и посмотрел на дверь. Там стояли Великанов и Володька Сидоренко.
   - У меня свидетель есть. - Башмаков кивнул в сторону Володьки.
   - Дружки-приятели! - хохотнул Семка. - Тоже мне свидетель!
   - А вот сейчас придет представитель комиссариата, разберемся! - с угрозой сказал Федька. - У Голикова листовки в кармане.
   - Нет у меня ничего! - сунул руку в карман Аркадий и нащупал последнюю, забытую им листовку.
   - А мы обыщем! - шагнул к нему Федька.
   - Попробуй, - отступил к окну Аркадий.
   - Давай, ребята! - кивнул Федька дружкам, и они плотной толпой, оттеснив Семку и Сашу Плеско, двинулись на Аркадия.
   Аркадий медленно отступал, держа одну руку в кармане, а другой нащупывая подоконник.
   - В окно хочет! - закричал Федька.
   - Это со второго-то этажа? - пробасил Великанов, но на всякий случай двинулся в обход.
   - Назад! - крикнул Аркадий и выхватил маузер.
   Великанов попятился, кто-то из Федькиных дружков испуганно охнул, потом наступила тишина.
   - Оружие назаконно хранишь? - осипшим вдруг голосом проговорил Башмаков. - Откуда маузер?
   - От верблюда! - Аркадий повернул ручку шпингалета и распахнул окно. - Не подходи, стрелять буду!
   В коридоре послышался стук подкованных сапог. Сидоренко выглянул за дверь и обрадованно сказал:
   - Комиссариатский патруль!
   - Давай! - скомандовал Федька. - Он у него не заряжен!
   Они кинулись на него все сразу, кучей, стрелять было нельзя, Аркадий вскочил на подоконник и прыгнул вниз.
   Он упал на рыхлую цветочную клумбу, сразу же поднялся и, выгадывая секунды, побежал за крестьянской таратайкой, ехавшей с базара. Не замеченный возницей, он прицепился сзади, отдышался и стал думать, что делать дальше.
   Домой нельзя. Придут с обыском, растревожат мать и сестренку, его задержат и отберут маузер. На Сальникову? В комитет большевиков? И без того они висят на волоске! Надо уезжать из города. Аркадий вспомнил сегодняшний рассказ Семки о беглеце-неудачнике Мякишеве и невесело усмехнулся. Куда ехать! В полк к отцу? Бессмысленно!
   Он спрыгнул у вокзальной площади и прошел через зал ожидания на платформу. Зал был забит до отказа ранеными солдатами, крестьянами с детьми и мешками, какими-то подозрительными людьми с бегающими глазами. В воздухе столбом стоял махорочный дым, плакали дети, за пыльными стеклами окон тоскливо гудел паровоз.
   На платформе было пусто, под медным колоколом зябко кутался в башлык дежурный по станции, - видно, поджидал проходящий поезд. За одним из окон, выходящих на платформу, уютно горела настольная лампа под зеленым абажуром и слышался равномерный перестук телеграфного аппарата.
   "Как же я раньше-то!" - стукнул себя по лбу Аркадий, подошел к окну и осторожно постучал.
   Отдернулась занавеска, и в окне показалось женское лицо. Это была Софья Федоровна Шер, член комитета большевиков. Она всмотрелась в Аркадия, узнала его, закивала головой, приглашая войти.
   Аркадий вошел в теплую комнату, где за деревянной перегородкой постукивал аппарат и ползла длинная бумажная лента.
   - Ты сам? Или послали? - спрашивала Софья Федоровна, отрывая узкие полоски бумаги и наклеивая их на бланк. - Неужели уже знают? Откуда?
   - О чем знают? - не понял Аркадий. - Неприятности у меня...
   - Какие теперь неприятности?! - рассмеялась Софья Федоровна и сунула Аркадию телеграфный бланк. - Беги скорей в комитет!
   - Нельзя мне туда! - пробовал объяснить Аркадий.
   - Можно! - улыбалась Софья Федоровна. - Теперь все можно! - И вытолкала Аркадия за дверь.
   Он подошел к фонарю, развернул бланк и прочел:
   "В ПЕТРОГРАДЕ И МОСКВЕ ВЛАСТЬ ВЗЯТА В РУКИ СОВЕТОВ ЗПТ
   ПРИНИМАЙТЕ МЕРЫ ТЧК ПОДРОБНОСТИ СООБЩИМ ТЧК
   27 ОКТЯБРЯ 1917 ГОДА ПРИНЯЛА ШЕР".
   ТЕТРАДЬ С МЕДНЫМИ УГОЛЬНИКАМИ
   Если забраться на плывущее над городом облако и посмотреть вниз, увидишь зеленое блюдце с очищенными луковками.
   Крыши домов прячутся в зелени разросшихся садов, и только купола церквей блестят на солнце. Церквей и церквушек столько, как будто их нарочно собрали в одном месте и выставили напоказ, чтобы потом раздать всем желающим из других городов.
   Спрыгнешь на облако пониже, разглядишь пятачок базарной площади да рассыпанные вокруг копейки лабазов. А спустишься до второго этажа дома под красной крышей, тебе озорно подмигнет крепко сбитый парнишка с круглым, как яблоко, подбородком. Он сидит у открытого окна за изрезанной перочинным ножом партой и, запрокинув голову, словно пересчитывая пушистые комочки облаков в небе, нараспев повторяет:
   - Триста две тысячи девятьсот тридцать девять... Триста две тысячи девятьсот тридцать девять...
   Рядом с ним сидит худенький глазастый мальчишка и толкает его локтем:
   - Тише, Аркадий... Галка смотрит!
   "Галкой" в реальном училище прозвали словесника Николая Николаевича Соколова. Был он худ, черен, взъерошен, на ходу подпрыгивал, голова набок - галка и галка!
   Его любили, потому прозвали метко, но добродушно. У других учителей прозвища были менее обидные, но изысканные: "Глиста на цыпочках", "Кошмарное виденье", "Рыбий глаз" и только отца Геннадия, которого ненавидели за то, что он всем совал для поцелуя свою пухлую руку, звали коротко и зло: "Пузо".
   После революции Пузо из реального перекочевал в одну из церквей, где надрывался с амвона о великом хаосе на святой Руси, о большевиках-христопродавцах, которым гореть в геенне огненной. Но никто никогда не горел, даже ни одного пожара в городе не было, а самый главный "христопродавец" - уездный комиссар Михаил Евдокимович Чувырин, - хоть не выпускал изо рта прокуренной дочерна трубки, гореть тоже не собирался. Уж кто-кто, а Аркадий знал это точно, потому что был у него вроде адъютанта разносил пакеты, расклеивал листовки, оповещал о срочных заседаниях.
   Каждый раз, когда в комитете вскрывали привезенные из арсенала тяжелые ящики, Аркадий не мог отвести глаз от новеньких винтовок, тускло поблескивающих под густой смазкой.
   Наконец-то Чувырин сжалился над ним и вчера, когда вскрыли ящик...
   Аркадий счастливо зажмурился и крикнул прямо в оттопыренное ухо Семки Ольшевского:
   - Триста две тысячи девятьсот тридцать девять!
   Семка вскочил, класс радостно захохотал, Николай Николаевич постучал ребром журнала по кафедре, прошелся по проходу между партами, покачав головой, сказал:
   - Разве так можно? У него же барабанные перепонки лопнут!
   - Не лопнут... - сердито косясь на соседа, пробурчал Семка, но на всякий случай сунул палец в ухо для детального обследования.
   - А что это за таинственное число? - продолжал Николай Николаевич, с интересом следя за Семкиными манипуляциями. - Заклинание?
   - Ага! - светло глянул в глаза учителю Аркадий. - Оно самое.
   - Ну, ну... - усмехнулся Николай Николаевич и посоветовал Семке: Осторожней, Ольшевский. Палец сломаете.
   - Не сломаю... - проворчал Семка, но палец из уха вынул.
   - Итак... - обернулся к классу Николай Николаевич. - Задание на завтра следующее... - Он вдруг замолчал, досадливо морщась, подошел к окну, постоял там, затем решительно шагнул на кафедру и, стукнув костяшками пальцев по журналу, коротко сказал: - Завтра занятий не будет. Послезавтра тоже.
   В классе загрохотали крышками парт, закричали "ура", полетели к потолку ранцы. Николай Николаевич молча ждал, когда стихнет этот неистовый взрыв восторга. Потом негромко сказал:
   - Не думал, что это доставит вам столько радости. Дело в том, что мои уважаемые коллеги саботируют. В городе затруднения с деньгами, Советская власть молода, ей трудно. А господа преподаватели... - Николай Николаевич махнул рукой, пошел к двери.
   И в тишине раздался вдруг уверенный голос Аркадия:
   - Деньги будут.
   Николай Николаевич остановился, коротко взглянул на него, кивнул головой:
   - Не сомневаюсь. - И вышел.
   А класс взорвался криками:
   - Гляди, ребята, миллионщик!
   - Он наследство получил!
   - Дырку от бублика!
   - Откуда про деньги знаешь?
   - Он все знает! - вскочил на парту Федька Башмаков. - Он такой! У самого комиссара Чувырина на побегушках!
   - Ну, Башмаков! - Аркадий рванулся к Федьке, но на его руке повис Семка Ольшевский.
   - Пусти! - Аркадий пытался стряхнуть с себя цепкого Семку. - Пусти, говорю! Он у меня получит!
   - Видали мы таких! - хорохорился Федька, пробиваясь к двери. - Встань у церкви, ручку протяни: "Подайте, Христа ради, на обучение!"
   Башмаков вышел. За ним двинулись остальные. В классе остались только Аркадий и Семка.
   - Ну, погоди! - сжимая кулаки, бормотал Аркадий. - Погоди!.. Да что ты вцепился в меня, как рак!
   - А ты за ним не побежишь?
   - Бегать еще за всякими...
   - Слово?
   Семка отпустил рукав Аркадия, настороженно следя за тем, как тот сердито заправляет под пояс выбившуюся рубаху. Потом сокрушенно вздохнул:
   - Зря ты ляпнул...
   - Про что?
   - Да про деньги эти...
   - Сказал, потому что знаю.
   - Что ты знаешь?
   - Знаю, и все!
   - Триста две тысячи сколько-то там... - вспомнил вдруг Семка. - Это деньги, что ли?
   - Нет! - засмеялся Аркадий. - Это номер. Винтовка номер триста две тысячи девятьсот тридцать девять!
   - Какая еще винтовка? - уставился на него Семка.
   - Моя! - блеснул глазами Аркадий. - Вчера получил.
   - Врешь! - ахнул Семка. - Покажешь?
   - А чего ж... - согласился Аркадий. - Пойдешь со мной купцов ловить, покажу.
   - Каких купцов? - вконец растерялся Семка.
   - Обыкновенных, - посмеивался Аркадий. - Мало их у нас, что ли? Гири дутые, аршины не меряны. Народ воет! Вот и пойдем с проверкой. Кто попадется, штраф. Знаешь, сколько денег будет!
   - Сам придумал? - восхитился Семка.
   - Скажешь тоже... В комитете решили. Пойдешь?
   - Оружия у меня нет... - вздохнул Семка.
   - Маузер свой дам.
   - Слово?!
   Аркадий протянул руку. Семка изо всех сил хлопнул по ней, отбил ладошку, поплевал, подул и, схватив ранец, побежал к двери.
   Аркадий не спеша двинулся за ним.
   * * *
   Задолго до назначенного часа Семка нетерпеливо топтался под старыми тополями напротив белого двухэтажного особняка, где помещался комитет. То и дело хлопали тяжелые двери, и по ступеням подъезда мимо гипсовых львов с ободранными носами торопливо спускались красногвардейцы, женщины в красных платочках, чоновцы в кожаных куртках. Все они направлялись в одну сторону: к торговым рядам.
   Наконец в дверях появился Аркадий. Семка рванулся навстречу и остановился, подавленный его великолепием. В лихо заломленной фуражке, с новенькой винтовкой за плечами, с маузером у пояса и красной повязкой на рукаве, он вдруг показался Семке совсем взрослым.
   - Давно ждешь? - небрежно спросил Аркадий, словно не замечая произведенного впечатления.
   - Ага... - робко кивнул Семка.
   - Инструкцию получали, - важно объяснил Аркадий и, отстегнув маузер, протянул его Семке. - Бери!
   Семка торопливо прикрепил маузер на ремень форменной гимнастерки, попробовал заломить фуражку, но она, как назло, была новенькая, недавно купленная вместо утерянной, и торчала на голове колом. Аркадий засмеялся, снял ее с головы Семки, зубами надорвал подкладку и, вынув оттуда проволочный ободок, отшвырнул его в сторону. Надломив козырек, похлопал фуражкой по колену, помял и нахлобучил на стриженую Семкину голову. Потом вынул из кармана красную повязку и протянул ее Семке:
   - Надевай!
   Ошеломленный Семка только покрутил головой и, преданно смотря на друга, старался не дышать, пока тот прикалывал повязку к его рукаву. Проверив, крепко ли она держится, Аркадий коротко скомандовал:
   - Пошли!
   И неторопливо, чуть покачивая плечами, подражая размеренному шагу вооруженного патруля, двинулся к базарной площади. Семка заспешил за ним, придерживая рукой маузер.
   По дороге Аркадий объяснил Семке, что на их долю досталась галантерейная лавка и мануфактурный магазин известного в городе купца Бебешина. С галантереей дело было проще, ленточки да пуговицы, а вот с Бебешиным придется попотеть.
   Лавка, где торговали галантереей, была давно знакома реалистам. Там кроме всего прочего продавали тетради, и ученики реального нередко забегали туда.
   Вот и сейчас приказчик приветливо кивнул им, но при виде красных повязок и винтовки Аркадия лицо его вытянулось.
   - Что прикажете? - залебезил он. - Новые переводные картинки имеются. Тетрадочки общие получены. Не угодно ли?
   Ловко щелкнув пальцем по глянцевой обложке, он веером раскинул на прилавке пахнущие клеем тетради. В твердых коленкоровых переплетах, обитые медными угольниками, они выглядели как-то по-особенному солидно.
   - Сколько? - спросил Аркадий.
   - Гривенник-с...
   - А цена поставлена? - повертел тетрадь Аркадий.
   - Партия оптовая... - ушел от ответа приказчик.
   На обложке цены не было, и Аркадий решил было составить акт, но его смутили слова приказчика об оптовой партии. Что это означает, он примерно представлял, но почему от этого зависит стоимость тетради, не имел понятия.
   Многозначительно взглянув на Семку, он пошарил в кармане, где лежал единственный гривенник, и шикарным жестом бросил его на прилавок.