Принцев Юзеф. Гори, гори, моя звезда

   А проснулись они летом! На рассвете миновали Харьков, и когда откатили дверь теплушки, то увидели, что вокруг лежала зеленая степь, цвели маки, резала воздух крылом какая-то птица, небо быстро наливалось синевой и солнце грело совсем по-летнему.
   - Украина... - сказал Сухарев и расстегнул ворот гимнастерки.
   Весь день, толпясь, простояли курсанты у открытой двери, разглядывали непривычно белые мазанки, плетни, колодцы с журавлями и так надышались степным этим воздухом, что к вечеру, ожидая, когда закипит успевший уже закоптиться чайник, сидели молча и клевали носами. Только Яша смуглолицый и белозубый курсант - пел что-то негромкое и печальное. Даже не пел, а протяжно выговаривал гортанные, непонятные никому слова.
   - Какую песню поешь, Яша? - осторожно спросил Сухарев. - Очень уж невеселая... Скажи по-русски, а?
   Яша улыбнулся и не сразу, подбирая слова, заговорил:
   - Я пою, что нет у цыгана родной земли и та ему земля родная, где его хорошо понимают. А дальше я спрашиваю: "А где же, цыган, тебя хорошо принимают?" И цыган отвечает: "Много я стран исходил с табором... Был у венгров, был в туретчине, был у болгар. Много земель исходил и еще не нашел такой, где бы хорошо мой табор приняли..."
   - Складная песня... - задумался Сухарев. - Где подхватил?
   Яша блеснул зубами и застенчиво ответил:
   - Сам сложил.
   - Сам?!. - изумился Сухарев. - Ну и ну! Талант, выходит?
   - Да какой талант? - отмахнулся Яша. - Так... Баловство!
   - Нет, брат, это не баловство! - Сухарев даже рассердился. - Ты что думаешь - боец, курсант, по окопам валяешься, белых стреляешь, так и чувства к тебе никакого нет? Солдат ты наемный, что ли? Сами на фронт просились! И ты, и Голиков вон, да мало ли!..
   Сухарев подобрал с пола скатившийся с железного листа уголек, покидал его в ладонях, раскурил погасшую самокрутку и, стыдясь своего порыва, уже спокойнее, но все так же убежденно заявил:
   - Был бы во мне этот самый талант, сел бы и написал обо всем! Чтоб сыновья наши да внуки знали, как мы свободу отстаивали!
   Аркадий с удивлением смотрел на него, такого уже немолодого, с ничем не примечательным крестьянским лицом, с натруженными грубыми руками, и думал, что Сухарев будто подслушал его мысли. Вчера вечером проезжали они мимо маленькой полуразрушенной станции, где расположилась на ночлег какая-то красноармейская часть, и Аркадию вдруг захотелось, вот прямо сейчас, достать из мешка старую свою тетрадь и записать то, что увидел. А то ведь забудешь!
   В степи костры горят, часовые у пушек застыли, кони как нарисованные стоят... И вдруг - сигнал! Труба! Тревога! И развернулись орудия, помчались кони, ринулись в атаку бойцы: "Урра!.." Написать бы такое! Или про то, как попался в плен красный разведчик, как пытают его белые. Шомполами бьют, звезды на спине вырезают, а он ни слова, ни стона... Каменный. Коммунист и солдат!
   Забулькала в чайнике вода, перелилась через край, зашипели угли...
   - Сбежал, подлец! - Сухарев голыми руками подхватил чайник, снял его с огня. - Подставляй кружки, парнишки!
   Все уже давно сидели вокруг чайника, прихлебывали кипяток, размачивали в нем черные, каменной твердости сухари, прикусывали крепкими зубами сахар, когда Яша вдруг рассмеялся, беспечно и весело, как смеются только очень удачливые мальчишки.
   - Ты что? - с удивлением поглядел на него Сухарев.
   Но Яша все смеялся, далеко отставляя от себя кружку, чтобы не расплескать на колени, потом отдышался и, все еще улыбаясь, сказал:
   - Кипяток!
   - Чего, чего?! - уставился на него Сухарев.
   Яша кивнул на все еще шипевшие угли и объяснил:
   - Я подумал, что и народ так... Русские, башкиры, цыгане - все... Терпели старую жизнь, терпели... А потом закипели, забурлили - и в огонь! За хорошее время биться!.. Новую жизнь искать!
   Все притихли. Сухарев подумал и сказал:
   - А что? И найдешь! Слышишь, Яша?.. Найдешь, не сомневайся! Один не нашел бы... А все вместе должны!
   Молчали задумчиво курсанты, а колеса вагонов знай себе постукивали и постукивали, отмеряя версты. Солнце клонилось к закату, когда вдали заблестела синяя и узкая полоска воды.
   - Днепр-батюшка! - указал на нее Сухарев.
   - Такой маленький?! - удивился кто-то из курсантов.
   - Ты его переплыви попробуй! - усмехнулся Сухарев.
   А синяя эта полоска приближалась, становилась все шире и шире, потом поезд долго громыхал по мосту, и вдруг как-то сразу засветились золотом купола собора.
   - Киев! - торжественно объявил Сухарев.
   * * *
   Бой тот запомнился Аркадию надолго.
   Шестая его рота залегла на окраине деревни Кожуховки. Второй полк Отдельной бригады курсантов стоял перед лезущей к Киеву деникинской дивизией. Весь день отбивали они атаки офицерья, а цепи белых все накатывались и накатывались, ползли в зеленых своих английских френчах, как саранча.
   К вечеру беляки попритихли, видно, собирались с силами, и курсанты, в наспех отрытых между бахчами окопах, тоже перевели дух. Чуть поостыли пулеметы, санитары снесли раненых в деревню, кухня припаздывала, и кто-то, разбив о колено спелый арбуз, устало жевал прохладную и сладкую его мякоть.
   Аркадий обошел позиции своей роты, выставил караулы, проверил наличность патронов и, привалившись спиной к рыхлой земле окопчика, задремал и не заметил, как помутнели звезды, а душная темнота ночи расползлась и уже виднелась на горизонте не розовая еще, а пока только светлая полоска.
   В окоп к Аркадию бесшумно скатился связной от командира полка и передал приказ менять позицию и сосредоточиться на правом, скрытом от белых высоким берегом Днепра, фланге. Командир полка решил, видно, обмануть беляков и нанести удар с тыла.
   Аркадий передал приказ по цепи и выслал в дозор Яшу и еще одного бойца, но когда рота курсантов уже почти добралась до берега, случилась беда.
   К деникинцам ночью пришло подкрепление - конный отряд петлюровцев - и расположились они чуть ниже того места, куда должна была войти рота Аркадия.
   Курсанты-дозорные вышли к Днепру и наткнулись на конный разъезд петлюровцев. Кони и всадники были едва различимы в рассветном сумраке, и нашим бы отойти незамеченными, но шедший в дозоре вместе с Яшей курсант то ли от безрассудства, то ли от желания предупредить своих бросил бомбу, и Яше тоже не оставалось ничего другого, как залечь и открыть стрельбу.
   Тут-то и началось!
   Петлюровцы с одной стороны, деникинцы - с другой. Полк курсантов оказался в клещах и, огрызаясь пулеметным и ружейным огнем, отходил обратно к деревне. И опять перегревались стволы пулеметов, падали бойцы, отступали и снова накатывались деникинские цепи, с гиканьем и свистом наседали петлюровцы, но полк, вгрызаясь в землю, истекая кровью, отбил все атаки, а когда закат окрасил небо алым цветом и затих бой, принесли на шинели Яшу. Он сделал все и теперь умирал, не зная, что умирает, и все шептал, шептал Аркадию, а думал, что говорит громко, о том, что надо обходить беляков слева, что есть пониже, у берега, скрытая в плавнях и разведанная им переправа. Аркадий кивал ему головой и все глотал и не мог проглотить горький какой-то комок в горле, а Яша хватался руками за сломанные стебли подсолнухов, и они все ниже и ниже клонили к нему свои головы. Аркадий стоял над ним и смотрел, как на лицо его сыплется желтая пыльца с подсолнухов, хотел стереть ее и не смог.
   А когда опять полезли белые, кинулся вперед и помнил только, как кричал курсантам: "Огонь! Огонь!" - и как обжигала ладонь рукоятка маузера.
   Погиб в том бою и Сухарев, и еще много бойцов, но деревню отбили, а вскоре курсантов отозвали в Киев продолжать учебу. Красной Армии нужны были командиры.
   Аркадий сидел над топографией и тактикой, собирал и разбирал пулемет системы "льюис", ходил по Крещатику, смотрел на веселых людей, на витрины магазинов, где свободно, только пожелай, можно было купить и белый хлеб, и колбасу, и даже курицу. Но он ходил и думал, что не о такой хорошей жизни мечтал тогда в вагоне Яша и не за кусок вареной курицы или за ситный с изюмом погиб он в том бою. Не в одном хлебе, наверно, дело! И почему-то никак не мог забыть, как низко клонились над Яшей подсолнухи, и не простит себе никогда, что так и не стер с его лица желтую пыльцу.
   А потом, как когда-то во сне, но теперь уже наяву, он и сам увидел, какими высокими могут показаться стебли подсолнухов, когда ты лежишь на земле и не можешь подняться.
   Это было уже в декабре. Только что выпал первый снег. Аркадий командовал тогда ротой в 16-й армии, и 467-й их полк гнал белополяков. Аркадий лежал в снегу перед цепью своих бойцов и ждал сигнала к атаке.
   Тара-тах-та... Тара-тах-та... - били слева.
   Ба-бах! Ба-бах! - ухали полевые орудия.
   Тиу-у... Тиу-у... - свистели, пролетая над головой, пули. Взвивалась в небо желтая ракета.
   - Рота, за мной! - протяжно закричал Аркадий и встал, разведя руки в стороны.
   Цепь поднялась, и он, выхватив маузер и спотыкаясь на заснеженных кочках, побежал вперед...
   Боли в ноге он не почувствовал, только почему-то глухо ударило в правое ухо. Он пробежал еще несколько шагов и упал. Встал, снова упал и пополз за убегающими вперед бойцами своей роты.
   "Почему они так быстро бегут? - удивлялся Аркадий. - Почему так быстро?" - и не замечал, что сам давно уже не двигается с места.
   Бой гремел где-то далеко впереди, здесь же стало вдруг тихо, тихо...
   Ухо горело, и он прижался им к холодному снегу и вот тогда-то увидел, что лежит в подсолнечнике, среди обломанных и почерневших уже стеблей. Они казались высокими-высокими, а над ними серым ватным одеялом висело низкое небо и сыпались редкие снежинки.
   Левая нога у него начала неметь, и Аркадий, пытаясь проползти хоть еще немного, протянул руку, схватился за стебель подсолнечника, но промерзший стебель сломался у него в руках, и Аркадий ткнулся головой в снег, хватая его пересохшим ртом.
   "Все... - думал он. - Теперь уже все!.."
   Но услышал, как сначала далеко, а потом все ближе и ближе печально зазвучал рожок.
   "Откуда здесь пастух?" - подумал он и, теряя сознание, понял, что это идут санитары.
   ТАКАЯ НАША СЛУЖБА
   В недавно побеленной комнате пахло мелом и известкой. У окна колченогий столик, у стены - кровать, застеленная серым солдатским одеялом. Над кроватью висят на гвозде маузер и шашка. Комнатку эту выгородили из казарменного помещения для нового командира полка, которого давно ждали.
   Он прибыл.
   58-й Отдельный Нижегородский полк заволновался! Все утро, под разными предлогами, прохаживались по двору казармы то штабной писарь, то ездовой орудия, то повар в колпаке, и каждый, мимоходом, заглядывал в окно комнаты, где сидел за столом рослый, широкоплечий паренек лет восемнадцати на вид.
   Солдаты перешептывались, штабные пожимали плечами, а новый командир полка, даже не подозревая, какой интерес вызвала его особа, знакомился со списками личного состава.
   Позади бои, ранение, госпиталь, опять бои, долгие месяцы учебы в Высшей военной школе - и вот, в семнадцать лет, ему доверили полк.
   Аркадий полистал тонкие листы папиросной бумаги с напечатанными на машинке фиолетовыми строчками и с трудом сдержал мальчишескую довольную улыбку.
   В полку было девять рот пехоты и отряд кавалерийской разведки. Тысяча триста бойцов и шестьдесят командиров.
   Это вам не фунт изюму, товарищ Голиков!
   Аркадий выпятил верхнюю губу, скосил глаза вниз и вздохнул: хоть бы какие-нибудь усишки! Может быть, начать бриться? Один раз он попробовал, но ничего путного из этого не вышло. Только порезался!
   Сейчас комиссар выстроит полк и будет представлять нового командира. Что бы такое придумать для солидности?
   Аркадий поморщил лоб, нахмурил брови, раздул щеки, но не выдержал и прыснул.
   Он вспомнил индюка, которого держала их соседка тетя Клаша. У индюка была гордая кличка Шах персидский, но тетя Клаша звала его ласково Персик. Индюк важно расхаживал по двору, распускал гребень и лопотал что-то очень сердитое.
   Аркадий тихонько посмеялся, опять надул щеки и так, с раздутыми щеками, попробовал сказать: "Здравствуйте, товарищи!" Получилось что-то вроде: "Да-ту-ти, то-та-ти-ти!" Аркадий стоял спиной к двери и не видел, что в комнату вошел комиссар Шлыков. А тот послушал, послушал и спросил:
   - Горло, что ли, полощешь?
   Аркадий поперхнулся, с шумом выдохнул воздух и сказал:
   - Ага... Болит, понимаешь...
   - Сейчас фельдшера позову, - обернулся к двери Шлыков.
   - Не надо! - испугался Аркадий и, поймав удивленный взгляд Шлыкова, объяснил: - Оно то болит, то не болит.
   Шлыков пожал плечами. Был он уже не молод, с залысинами на лбу и висках, лицо в мелких оспинках. Уважал четкость в службе и в жизни, не терпел неопределенности. Признавал только: "Да, нет", "Здоров, болен", "Наш человек, не наш человек". Сейчас в поведении нового командира он чувствовал какую-то неопределенность, и это ему не нравилось. Шлыков покосился на висящую над кроватью амуницию и хмуро сказал:
   - Люди ждут.
   Аркадий снял со стены шашку и маузер, затянул ремни, надел фуражку, проверил ребром ладони, в середине ли звездочка, и шутливо козырнул:
   - Готов, товарищ комиссар!
   Шлыков шутки не принял, неодобрительно пожевал губами и шагнул в сторону от двери, уступая новому командиру право выйти первым. Аркадий сразу стал серьезным и, одернув гимнастерку, пошел к выходу...
   Была середина мая, деревья уже вовсю шумели зеленой листвой, над кирпичной высокой стеной синело небо, под сводами колокольни летали стрижи. Полк квартировал в старом монастырском подворье. В спальнях послушников тесно стояли железные кровати и тускло мерцали в пирамидах смазанные винтовки. В трапезной весело звенели ложками, уплетая кашу, красноармейцы. В тесных кельях стучали на машинках штабные писаря и считали солдатское бязевое белье каптенармусы. В многочисленных монастырских службах расположились артиллерийский полк и конюшня.
   Сейчас роты выстроились на просторном дворе, и вдоль их шеренг проходили командир и комиссар полка. Останавливались, козыряли ротному, потом Аркадий здоровался с бойцами: "Здравствуйте, товарищи!", - а те на одном дыхании отвечали: "Здрассь!"
   В первой роте все обратили внимание на то, что новый командир прежде чем поздороваться, почему-то надул щеки, но сразу же выдохнул воздух, и глаза его при этом смеялись. Но дальше все шло строго по уставу.
   Аркадий на выбор проверял смазку у винтовок, придирчиво осматривал орудия и пулеметы, у разведчиков-кавалеристов щупал потники под седлами, не морщат ли, и по всему было видно, что новый командир хоть и молод, но в военном деле разбирается.
   Когда Аркадий здоровался с конниками, он вдруг увидел, что на него смотрит и улыбается ему молоденький боец с очень знакомым веснушчатым лицом.
   "Митька!" - ахнул про себя Аркадий.
   И это действительно был он - давний его дружок, сосед по улице, первый драчун и голубятник - Митька Похвалинский.
   Аркадий подмигнул ему, тот еще шире улыбнулся, а Шлыков опять пожевал губами.
   Потом, когда смотр был окончен, он хмуро спросил Аркадия:
   - Чего это ты с бойцами перемигиваешься?
   - Да сосед это мой! - объяснил Аркадий. - С детства знакомы, а вот где встретились!
   - Это дело десятое! - все так же хмуро отозвался Шлыков. - Тебе все бойцы теперь соседи. И все с детства знакомые. - Он помолчал. Потом добавил: - Такая наша служба!
   Аркадий кивнул и подумал, что нелегко ему будет со Шлыковым. Но потом рассудил, что комиссар прав и не в солидности тут дело, а в характере. Вон у них в реальном училище был второгодник Великанов. Дылда, усищи росли. Рыжие. А что толку? Дунь на него, и лопнет, как мыльный пузырь. Потому что выдуманный весь. Надутый. А своего характера нет!
   Аркадий вспомнил Арзамас, училище, мать с сестренкой, не удержался и послал вестового за Митькой.
   А в казарме на все лады обсуждали нового командира.
   Бойцы первой роты считали, что для такой должности он больно молодой и веселый. В других ротах, наоборот, говорили, что молодой-то молодой, да, видать, строгий и ухо с ним держи востро! Конные разведчики, народ балованный и не пугливый, снисходительно признавали за командиром знание кавалерийской службы, но далеко идущих выводов не делали: мол, поживем, увидим! Когда запыхавшийся вестовой доложил, что командир полка требует к себе бойца Похвалинского, конные разведчики недоуменно переглянулись, а командир их, Василий Ковылин, спросил у Митьки:
   - Опять конь не в порядке?
   - Да в порядке у меня конь! - отмахнулся Митька, поспешно затягивая ремень и надевая кубанку.
   - Смотри у меня! - пригрозил ему Ковылин, но Митьки уже и след простыл.
   В комнату командира Митька вошел не сразу. Постоял, послушал, потом легонько стукнул в дверь, услышал в ответ: "Входите", - вытянулся у порога и доложил:
   - Боец Похвалинский по вашему вызову явился.
   - Да ты что, Митька?! - рассердился Аркадий. - Своих не узнаешь? Садись, рассказывай... Давно из дома?
   - Давно!.. - улыбнулся Митька. - После твоего отпуска сразу.
   - Мобилизовали? - поинтересовался Аркадий.
   - Зачем? - обиделся Митька. - Добровольно!
   - Как же голубей оставил? - засмеялся Аркадий.
   - Какие теперь голуби! - махнул рукой Митька. - Письмо недавно из дома получил. Мать пишет, твои живы-здоровы... И Наталья Аркадьевна, и сестренка твоя...
   - Большая уже, наверно... - улыбнулся Аркадий и задумался. Вспомнилась тихая их улица, яблоневые сады, Митькина голубятня...
   За разговорами время прошло быстро, новостей было много, но самую главную Аркадий приберег к концу:
   - Выступаем скоро. Под Тамбов. Там Антонов кулацко-эсеровский мятеж поднял!
   А через несколько дней полк уже грузился в эшелон...
   * * *
   Такой войны Аркадий еще не знал.
   Вооруженные обрезами конные кулацкие банды рыскали по глухим тамбовским лесам, открытого боя не принимали, нападали по-волчьи, а если перевес был на стороне красноармейских частей, разбегались по своим хуторам и деревням, прятали обрезы, зарывали пулеметы - и попробуй отличи, где бандит-антоновец, а где мирный крестьянин?
   Аркадий предложил Шлыкову рассредоточить полк. Штаб и усиленную роту охраны оставить в Моршанске, остальных расположить в наиболее подозрительных селах и хуторах.
   - Силы распыляешь! - возразил сначала Шлыков.
   - Зато лишаем их возможности внезапных налетов, - доказывал Аркадий. - И весь полк с места на место не надо перебрасывать. Всегда в готовности!
   - Соображаешь... - Задумался Шлыков и согласился.
   Бойцы скоро поднаторели в лесной этой войне, и бандитам приходилось туго.
   Однажды, когда Аркадий с ротой бойцов находился в одной из деревень, ему сообщили, что в районе Бенкендорф - Сосновка замечен неизвестный кавалерийский отряд. Аркадий поднял роту, а сам велел седлать коня и вместе с разведчиками Ковылина поскакал навстречу неизвестному соединению. Шлыкова он предупредить не успел. Тот был в Моршанске, в штабе, а посылать туда верхового Аркадий не стал. Обойдется!
   Леса тамбовские черные, глухие. Дороги кочковатые, запутанные. Лога да овраги, буреломы и завалы. Медведь не пройдет, не то что лошадь! Но Аркадий скакал рядом с Ковылиным и все подгонял и подгонял коня. Успеть бы! Перехватить бандитов!
   У самой Сосновки Аркадий приказал конникам перейти на шаг, а вперед послал дозорных и поехал с ними сам. У околицы деревни они спешились и незамеченными подобрались к крайней избе. Аркадий приготовил гранату, но часовой увидел тени и выстрелил в воздух, поднимая тревогу.
   Засветились окна, по улицам, пригибаясь, побежали вооруженные люди, из крайней избы выскочил огромного роста человек в белой нижней рубашке, с кольтом в руке. Он бесстрашно кинулся вперед и крикнул громовым басом:
   - Не стрелять!..
   Потом спросил в темноту:
   - Кто такие?
   - А вы кто? - держа гранату наготове, переспросил из-за угла избы Аркадий.
   - Дивизия Котовского! - ответили ему.
   - Пятьдесят восьмой Отдельный! - отозвался Аркадий.
   - А ну, зайди в избу! - приказал человек в нижней рубашке.
   Аркадий шагнул вперед. Ковылин остановил его и шепнул:
   - Может, врут! Мы здесь, под окнами...
   - Ладно! - кивнул Аркадий, сунул гранату в карман и поднялся на крыльцо.
   В избе горела на столе керосиновая лампа, а на лавке, набросив на плечи шинель, сидел огромного роста человек, с бритой наголо головой и большими черными глазами.
   - Я - Котовский, - сказал он. - Соображаешь, какую кашу могли заварить?
   Аркадий молчал. Что он мог ответить?
   - Передайте своему командиру, чтобы наложил на вас строгое взыскание! - посверкивая глазищами, продолжал Котовский. - Мальчишество какое! В казаки-разбойники играете? Кто у вас командир?
   - Я командир, - глядя в пол, сказал Аркадий.
   - Я про полк спрашиваю! - рассердился Котовский.
   - Полком командую я! - поднял голову Аркадий.
   - Так... - Котовский провел ладонью по бритой голове. - Фамилия?
   - Голиков.
   - Сколько же тебе лет, Голиков? - поинтересовался Котовский.
   - Семнадцать, - вздохнул Аркадий.
   Котовский удивленно посмотрел на него, не нашелся что сказать, только шумно прокашлялся. Потом вдруг также шумно рассмеялся и развел ручищами:
   - Ну раз так... Садись, командир.
   Аркадий присел на табуретку у стола.
   - Тебе разве не доложили, что мы на подходе? - спросил Котовский.
   - Штаб у нас в Моршанске, - объяснил Аркадий. - А я с разведчиками в соседней деревне был. Решили, что антоновцы. Ну и...
   - Да! - покачал головой Котовский. - Наделали бы мы с тобой дел!
   Потом помолчал и сказал шлыковскими словами и с его же интонацией:
   - Знать ты про нас должен был, командир. Прошляпил где-то... А служба у нас знаешь какая?
   Аркадий кивнул. Он знал, где прошляпил. Надо было немедленно связаться со Шлыковым. А он сам, как мальчишка!..
   Приехал он в штаб мрачнее тучи. Шлыков уже обо всем знал, но почему-то помалкивал. Жалел его, что ли? Или командирский авторитет оберегал? А тут еще доложили, что боец Похвалинский недосмотрел за конем, натер ему седлом холку.
   - На гауптвахту! - стукнул кулаком по столу Аркадий. - На пять суток!.. - И покосился на Шлыкова. Тот курил и смотрел в потолок.
   Через два дня Аркадий не выдержал и зашел в холодный чулан, где сидел под арестом Митя.
   - Аркадий! - кинулся тот к нему. - За что же? Я ведь не нарочно, с пакетом торопился.
   - Как обращаетесь к командиру, боец Похвалинский?! - жестко оборвал его Аркадий.
   У Мити вытянулось лицо:
   - Извините, товарищ командир полка, - прижал он руки к распоясанной гимнастерке. - И за коня тоже. Недоглядел.
   - А надо глядеть! - все еще хмурясь, посоветовал Аркадий и, неожиданно для себя добавил: - Служба у нас такая.
   - Так точно! - Стоял по стойке "смирно" Митя.
   - Ну, это ты брось! - рассвирепел Аркадий. - Что это еще за "так точно"? У беляков служишь?! Садись.
   Митя опустился на лавку. Аркадий присел рядом и сказал:
   - Меня самого на "губу" сажать надо...
   - За что? - несмело спросил Митя.
   - Есть за что!.. - вздохнул Аркадий, помолчал и вдруг рассмеялся.
   - Ты чего это? - удивился Митя.
   - Историю одну вспомнил!.. - ответил Аркадий. - А ведь правда... Совсем я еще мальчишка! - И опять засмеялся.
   КОМАНДИР ПОЛКА
   Полк вошел в село на рассвете. Непоеные кони тянули шеи к колодезным журавлям и протяжно ржали. Им отвечали заливистым лаем деревенские псы. Захлопали ставни, и в каждом окне, словно грибы в лукошке, появились белые, рыжие, русые головы ребятишек. Они с восторженным удивлением смотрели на усталых всадников в краснозвездных шлемах, на пулеметные тачанки, на красное знамя в руках усатого матроса, перепоясанного пулеметными лентами, на раненых в тяжелой лазаретной фуре.
   Потом головы исчезали, и через минуту толпа босоногих мальчишек месила придорожную грязь, сопровождая полк до небольшой площади перед церковью.
   Уже развели по избам бойцов, забегали по улице бойкие ординарцы с котелками, остывших коней повели на водопой, а мальчишки все еще жались к церковной ограде, не спуская глаз с бывшего поповского дома, над крыльцом которого развевался красный флаг.
   Быстро высохла, дыша паром, нагретая солнцем земля. Из печных труб потянулись в небо дымки, и над селом вкусно запахло свежевыпеченным хлебом.
   В тишине прозрачного весеннего утра громко звучали распевные женские голоса: "Митька, иди есть!", "Санька, домой!", "Петька, батя вожжи приготовил!" Но ребята не двигались с места. Уж очень им хотелось увидеть самого главного красного командира!
   Санька - цыганский паренек с быстрыми глазами, - поджав под себя покрытые цыпками ноги, с усмешкой покосился на присмиревшего Петьку:
   - Вожжей испугался?
   Петька шмыгнул носом и простуженно просипел:
   - Батя вожжами не порется. Он ремнем.
   - И ремнем никакого права не имеет! - заявил Санька. - Теперь свобода.
   - Ему и свобода... - хмуро возразил Петька. - Захочет - и выпорет!
   Санька промолчал, остальные согласно вздохнули и опять уставились на штабной дом.
   Из распахнутых окон вырывались клубы махорочного дыма и слышался запинающийся стук пишущей машинки. Лошади у коновязи рыли копытами землю.
   Возле крыльца стоял часовой с коротким кавалерийским карабином за плечами. Две гранаты-лимонки висели у пояса, и, когда часовой прохаживался у крыльца, лимонки звонко чокались друг с другом. Опасливо косясь на раскрытые окна, часовой грыз каленые семечки, лихо сплевывая шелуху за плетень.