Прист Кристофер. Фуга для темной земли

   Мы вышли из палатки к оставленным ручным тележкам и сгрузили с них оговоренное количество продуктов. На этом с бизнесом было покончено и нас пропустили через палатку на небольшую расчищенную площадку. Августин гордо возглавлял наше шествие мимо его шлюх.
   Мужчин оказалось почти втрое больше, чем девиц. Мы согласились вести себя разумно и разделились на три группы. Затем стали тянуть жребий, чтобы определить очередность между группами. Моя оказалась первой. Две другие остались ждать, а мы пошли вдоль шеренги девиц, которые выстроились, словно взвод на поверке.
   Все девицы – негритянки. Они так походили одна на другую, что невольно пришла мысль об их подборе по вкусу самого Августина: высокие, полногрудые, широкобедрые. Возраст – от зрелой молодухи до юной девочки, несомненно еще подростка.
   Мне приглянулась женщина лет двадцати пяти. Когда я заговорил с ней, она обнажила зубы, будто осмотру подлежали и они.
   После обмена парой слов девица повела меня в дальний конец лагеря к небольшой палатке. Внутри было так мало места, что она сняла одежду снаружи. Пока девица раздевалась, я огляделся. Перед входом каждой палатки обнажались и все остальные женщины.
   Раздевшись догола, она забралась внутрь. Я снял брюки и положил их на землю рядом с ее одеждой. Затем последовал за ней.
   Она лежала на подстилке из нескольких одеял, брошенных прямо на землю. Торцевых полостей палатка не имела, и будь девица на несколько сантиметров выше ростом, из-под навеса высовывались бы и голова, и ноги.
   Я заглянул под брезент и вид ее растянувшегося на одеялах обнаженного тела возбудил меня. Влезать пришлось на четвереньках. Она предоставила мне пространство, разведя в стороны ноги. Я улегся на нее и запустил левую руку между нашими телами. Потискав для начала правую грудь, я скользнул рукой вниз и крепко вцепился в пучок жестких волос.
   Сперва я опирался на правую руку, но когда она обхватила меня руками, пришлось вытянуть эту руку вдоль тела. Уже приступая к делу, я ощутил холодную твердость металла у нее под боком. Прилагая все усилия не обнаружить тайну открытия, я пощупал пальцами как можно дальше и пришел к заключению, что это спусковой крючок и предохранительная скоба карабина.
   Пока мы спаривались, мне удалось оттолкнуть карабин к краю навеса. Я был удовлетворен достаточной ненавязчивостью своих движений, во всяком случае она не показывала никаких признаков того, что догадывается об их назначении. В конце концов карабин удалось отодвинуть на треть метра, но он еще не высунулся из-под одеял.
   Желание обладать оружием так сильно овладела моими страстями, что сексуальная озабоченность отодвинулась на второй план и эрекция пошла на убыль, хотя я и продолжал делать полагавшиеся движения. Пришлось снова сосредоточить внимание на девице и ее теле. В результате этого раздвоения на достижение точки кульминации у меня ушло больше времени, чем обычно. К концу мероприятия и она, и я были в испарине.
   Мы оделись и возвратились на площадку перед палаткой. По непристойным замечаниям мужчин я понял, что отсутствовал дольше всех остальных. Моя девица встала в строй и выбором партнерш занялась вторая группа.
   Когда они парами двинулись к дальним палаткам, я прошел мимо остальных, а затем и через входную палатку, где Августин, продолжая восседать за козлоногим столом, вел жаркую беседу со своей дамой, и направился к оставленным у кромки леса тележкам. Миновав их, я стал углубляться за деревья.
   Пройдя метров двадцать, я оглянулся. Августин с подозрением следил за мной, стоя у входа в палатку. Непристойным жестом я показал ему, что намерен помочиться. Он махнул в ответ рукой и я пошел дальше.
   Когда из лагеря меня не стало видно, я повернул по широкой дуге, оставляя лагерь слева от себя; затем, крадучись, стал приближаться к нему с боковой стороны. Никто меня не заметил.
   Скрываясь за деревьями и кустами, я еще немного прошел по кругу, пока не оказался напротив палатки, в которой побывал. Удостоверившись, что за мной не наблюдают, я двинулся вперед на четвереньках. Границу лагеря пришлось пересекать на животе, я едва не задел головой за веревку ограждения.
   Мужчина под навесом последними словами поносил девицу, богохульствуя, оскорбляя и проклиная ее расу, поливая словесным дерьмом цвет ее кожи. Она отвечала сладострастными стонами.
   Я сунул руку под боковину палатки, нащупал карабин и вцепился в него. Медлительность, с которой я вытаскивал оружие, давалась мне с трудом и вот-вот могла обернуться панической спешкой. Наконец я вытащил его и уполз под сень леса. Схоронив карабин в широко разросшемся колючем кусте ежевики, я вернулся в лагерь.
   Проходя мимо Августина, я удостоился грубого замечания на тему мочеиспускания. Он жрал шоколад, весь подбородок был в густых коричневых пятнах.
   С закрытием колледжа я оказался второй раз в жизни в серьезном финансовом кризисе. Некоторое время мы существовали на сэкономленные деньги, но не прошло и месяца, как стало ясно, что необходимо искать какое-то альтернативное занятие. Хотя я несколько раз звонил в администрацию колледжа, добиться вразумительного ответа так и не удалось, не считая заверений, что мне удастся выйти из затруднительного положения. Задача найти работу по найму стала для меня главной.
   Мне бы следовало знать, что в то время страна переживала период чрезвычайных экономических трудностей. Политика регулирования платежного баланса, на которой Джон Трегарт и его правительство пришли к власти, срабатывала теперь плохо, если вообще что-то давала. В результате цены продолжали расти, все больше людей становилось безработными. Поначалу, не сомневаясь ни в себе, ни в значимости моей степени магистра английской истории, я путешествовал по офисам издателей, намереваясь получить временную должность редактора или консультанта. Вскоре от иллюзий не осталось и следа. Мне стало ясно, что в мире книг, как и буквально во всем остальном, расходы и штаты урезаются при любой возможности. Осталось лишь сокрушенно покачать головой, когда я узнал, что по той же универсальной причине мне заказан путь и на канцелярскую работу. Вопрос о работе руками, в общем и целом, не стоило и поднимать: с середины семидесятых управлением трудовыми ресурсами в индустрии занимались только профсоюзы.
   Подавленность моего настроения дошла до предела и я обратился за помощью к отцу. Несмотря на официальную отставку по возрасту, он ухитрился остаться директором небольшой сети компаний и все еще имел влияние. Ни одного из нас эта мимолетная встреча не взволновала, поскольку уже несколько лет мы общались исключительно формально, но очень любезно. Он добился для меня незначительной должности на текстильной фабрике в цехе резки тканей, но я так и не нашел способа выразить ему свою благодарность в полной мере. Когда несколько месяцев спустя отец умер, я безуспешно пытался ощутить нечто большее, чем несколько минут огорчения.
   Как только насущные финансовые проблемы были решены, я обратил внимание на развитие проблем национального масштаба. Признаков прекращения событий, которые не позволяли мне называть состояние страны нормальным, обнаружить не удалось. Самым важным знаком было закрытие правительством моего колледжа. Хотя на первых порах общественность поднимала крики о явном произволе в отношениях государства к университетам, ее интерес вскоре переметнулся на другие события.
   Я даже не стану пытаться как-то охарактеризовать свою работу на фабрике. Коротко говоря, мои обязанности были связаны с наблюдением за резкой тканей разной фактуры и цвета на куски определенной длины, проверкой правильности маркировки и упаковки кусков, после чего оставалось проследить, чтобы каждая партия отправлялась в назначенное место.
   За неделю я усвоил все относящиеся к делу детали и с этого момента работа превратилась в шаблонную цепь операций, которые я выполнял лишь постольку, поскольку это давало мне деньги.
   Я сказал Изобель:
   – Нам надо поговорить. Отойдем на минутку.
   – Я тоже должна поговорить с тобой.
   Мы оставили Салли возле палаток и отошли туда, где я только что сидел. Мы стояли молча, от одного присутствия другого чувствуя себя неловко. Я понимал, что впервые нахожусь с ней по-настоящему один на один после перерыва в несколько дней, если не недель. Эта мысль напомнила мне, что мы не были близки более трех месяцев.
   Я старался не смотреть на нее.
   – Алан, мы должны что-то сделать, – сказала она. – Так не должно продолжаться. Меня охватывает ужас от того, что может произойти. Мы обязаны вернуться в Лондон. Все это не для Салли.
   – Я не знаю что делать, – возразил я. – Мы не можем вернуться, нам не добраться до Бристоля. Остается только ждать.
   – Но ждать чего?
   – Откуда я знаю? Пока все снова не придет в норму. Тебе положение известно не хуже, чем мне.
   – Ты думаешь о Салли? Ты хотя бы видел ее в последние дни? Ты думаешь о том, что происходит со мной?
   – Я знаю что происходит со всеми нами.
   – И ничего, черт побери, не делаешь!
   – Если у тебя есть дельные соображения…
   – Укради автомобиль. Застрели кого-нибудь. Делай что угодно, но вытащи нас из этих чертовых полей и верни в приличную жизнь! Где-то она есть и мы должны туда добраться. В Бристоле все было бы как надо. Или мы могли бы вернуться в лагерь. Я уверена, что они примут нас, стоит им увидеть Салли.
   – Что же все-таки с Салли?
   – Ничего, раз ты даже не заметил.
   – Что ты имеешь в виду?
   Она не ответила, но думаю, я угадал ее намерение. Это обычный прием использования Салли против меня.
   Я сказал:
   – Будь благоразумна. Ты не можешь требовать, чтобы я решил все проблемы. Ни я, ни ты ничего не можем сделать. Будь какая-то возможность, мы бы попробовали.
   – Что-нибудь надо сделать. Мы не можем вечно жить в палатках посреди чужого поля.
   – Послушай, вся страна превращена в ад, я не знаю что происходит и сомневаюсь, что нам было бы лучше в Лондоне. Полиция на всех главных дорогах, войска в большинстве городов. Газет нет, по радио ничего не сообщается. Все, что я могу предложить, – оставаться там, где мы есть, столько, сколько потребуется, пока все не образуется. Даже если бы у нас был автомобиль, нам вероятнее всего не позволили бы ехать. Сколько дней мы не видели на дорогах ни одной машины?
   Изобель разразилась слезами. Я попытался ее утешить, но она оттолкнула меня. Я стоял рядом и ждал пока она успокоится. Мне становилось не по себе. Когда я обдумывал то, что собирался сказать ей, все выглядело совсем просто.
   Не переставая плакать, Изобель отступала от меня, а когда я попытался ее удержать, толкнула в больной бок. Я увидел, что Салли пристально смотрит в нашу сторону.
   Изобель, наконец, утихла и я спросил:
   – Что бы тебя устроило больше всего?
   – Не вижу смысла говорить с тобой об этом.
   – Однако, смысл есть.
   Она пожала плечами:
   – Думаю, мне хочется, чтобы у нас все было, как до начала этого кошмара.
   – Жизнь в Саутгейте? В бесконечных скандалах?
   – И твоем отсутствии черт знает до какого часа ночи в объятиях очередной шлюшки, – добавила она.
   Изобель была в курсе моих амурных делишек года два, если не больше. Ее выпады уже давно утратили способность задевать меня.
   – Ты предпочитаешь ту жизнь нынешней? Неужели это правда? Подумай хорошенько, действительно предпочитаешь?
   – Я давно думаю об этом, – сказала она.
   – И обо всем, что нам дал этот брак. Неужели ты искренно желаешь снова вернуться ко всему этому? – Я предвидел ее вопрос и знал на него ответ. Наш брак окончился, еще не начавшись.
   – Все что угодно… лишь бы не то, что сейчас.
   – Это не ответ, Изобель.
   Я снова обдумывал, сказать или не говорить ей о своем решении. Сколь бы бессердечным оно ни казалось при нынешнем ее состоянии, это было альтернативой ситуации, которая нам обоим ненавистна. Пусть даже она хотела возврата к прежнему, а я собирался идти до конца. Имеет ли это значение? задавал я себе вопрос.
   – Ладно, – сказала она. – Давай разделимся, как тебе это? Ты возвращаешься в Лондон и находишь где нам жить. А я забираю Салли и мы пытаемся добраться до Бристоля. Погостим там, пока не получим весточку от тебя.
   Я ответил, не раздумывая:
   – Нет. Ни в коем случае. Я не позволю тебе забрать Салли. Я ее тебе не доверю.
   – Что ты хочешь этим сказать? Мать я ей или нет?
   – Это вовсе не означает, что ты можешь все.
   Секунду или две я вглядывался в лицо Изобель, вспыхнувшее неподдельной ненавистью, потом отвернулся. Моя неверность Изобель в прошлом скорее была бегством от нее, чем стремлением к другой в поисках чего-то, что она не могла мне дать. Это проистекало из моего внутреннего несогласия с реальностью этого брака, а вовсе не из какого-то конструктивного осознания недостатков наших взаимоотношений. Хотя я знал, что моя половая жизнь с Изобель, в большинстве случаев не дававшая удовлетворения, была в числе первопричин наших конфликтов, что истоки этого неудовлетворения коренились в какой-то психологической странности самой Изобель, это давно перестало быть главным. Несостоятельность наших отношений проявлялась во всем; распутать этот клубок я был не в состоянии. До настоящего момента мною руководила подозрительность. И если она заставила Изобель продемонстрировать откровенную ненависть, значит подозрения оправдались.
   – Вот что меня устраивает, – сказала она. – Ты явно не в состоянии предложить какой-то альтернативный вариант.
   – У меня есть предложение.
   – И что же это?
   Я изложил ей свой план. Она отправляется в Бристоль одна, Салли остается со мной. Я предложил ей большую часть оставшихся денег и столько снаряжения, сколько она пожелает. Когда она спросила, почему мне захотелось так поступить, я без обиняков изложил ей свой взгляд на вещи. Самым резким тоном я заявил, что наш брак и так давно закончился, что общественная катастрофа лишь обнажила наши отношения – их несостоятельность стала очевидной. Я сказал, что если она упорно продолжает думать о возможности налаживания нашего брака, то это самообман, а в долгосрочном плане – риск для будущего Салли. Наш разрыв неизбежен по самой природе сложившихся отношений. Я уверял ее, что со мной Салли будет в безопасности, а когда обстановка в стране вернется в нормальное русло, мы оформим развод и Салли получит предусмотренную законом защиту.
   – Как знать, – сказала Изобель и ушла.
   При первой возможности я проверил карабин и убедился, что он как раз того типа, для которого у нас были патроны. Они принадлежали Лейтифу, поэтому я был вынужден открыть ему, что добыл оружие.
   Патроны у Лейтифа появились еще до моего присоединения к группе, но я не имел представления, откуда они взялись.
   В разговоре один на один он сказал, что у него есть двенадцать патронов для моего карабина, но сразу же посоветовал избавиться от оружия в наших общих интересах. Когда я спросил его, почему, он ответил, что по его сведениям за ношение огнестрельного оружия без специального разрешения полагается смертная казнь.
   Из этого я сделал вывод, что его донимала зависть.
   Я возразил, ссылаясь на необходимость защиты, и сказал, что будь мы вооружены раньше, нам удалось бы не дать женщин в обиду. По моим наблюдениям, продолжал я, жестокость обращения с беженцами растет, но теперь нет никакой организованной силы, которой мы могли бы доверять.
   Лейтиф привел контраргумент, подчеркнув участившиеся допросы и напомнив мне, что до сих пор мы ухитрялись избегать применения против нас силы, тогда как другие группы беженцев подвергались побоям, заключению под стражу и насилию со стороны воинских формирований.
   Он утверждал, что дело в нашей очевидной беззащитности.
   Я сказал ему, что готов взять на себя любые последствия обладания найденным карабином, что в случае захвата нас на допрос я сразу же спрячу его; если же меня поймают с карабином на плече или схватят во время стрельбы из него, я заявлю, что ни один человек группы о его существовании не знал и не имел к оружию никакого отношения.
   Лейтифа, казалось, удовлетворила моя решимость оградить от любых неприятностей его людей и он отдал-таки мне патроны.
   Я разобрал карабин, почистил его и смазал, затем стал учиться целиться. Не желая расставаться ни с одним патроном или привлекать внимание остальных, стрелять я не стал. Один из наших кое-что знал об огнестрельном оружии. Он сказал, что мой карабин дальнобойный и точный, что обращаться с ним надо осторожно.
   В последующие дни я стал ощущать какую-то неуловимую подвижку в переоценке ценностей, которые лежали в основе самоорганизации группы.
   Я прибыл в город после полудня, когда приготовления к торжествам достигли заключительной стадии. Площадь в центре города очистили от автомобилей и люди ходили по ее открытому пространству так, словно забыли, что в обычные дни город задыхался от плотности дорожного движения на пролегавшей через него трассе к побережью.
   Перед большинством витрин находившихся на площади магазинов были сооружены деревянные прилавки с товарами. Несколько рабочих, стоя на лестницах-стремянках, натягивали поперек выходивших на площадь улиц флаги расцвечивания. Почти все оконные карнизы домов украшало множество цветов.
   В более широкой части площади перед зданием городского совета была сооружена небольшая площадка детских аттракционов с каруселью, спиральной горкой, рядом раскачивающихся лодок и несколькими киосками для состязаний на приз.
   Пока я стоял на ступеньках отеля, у тротуара остановился большой автобус, из которого вышло пять-шесть десятков пассажиров, маршем направившихся в ресторан а-ля Тюдор в дальнем углу площади. Я подождал, пока все они скрылись внутри, затем пошел в противоположном направлении, удаляясь от центра города по боковым улочкам.
   Когда я возвратился, праздник был в полном разгаре.
   Я впервые увидел девушку возле выставки дамских сумочек магазина кожгалантереи. В то время в моде у девушек была одежда из очень легких тканей, юбки носили на десяток сантиметров выше колен. Она была в бледно-голубом и носила длинные прямые волосы. На мой вкус девушка была очень красива. Пока я пересекал площадь, направляясь к ней, она отошла от прилавка и затерялась в толпе. Я постоял возле магазина кожаных изделий, надеясь снова заметить ее, но не смог. Через несколько минут я сменил место и остановился в узком проходе между тиром и аттракционом, где швыряют в цель кокосовые орехи.
   Часом позже я вернулся в отель и заказал кофе. Посидев в баре, я снова вышел на площадь и увидел ее фигуру на фоне борта одного из грузовиков, доставивших на площадь аттракционы. Она шла под прямым углом к линии моего зрения, задумчиво глядя под ноги. Дойдя до ступеней здания городского совета, она поднялась на крыльцо. Оказавшись на верхней площадке, девушка посмотрела в мою сторону. Наши взгляды встретились. Я направился к ней.
   Когда я приблизился к ступеням, она отвернулась и вошла в здание. Не желая следовать за ней, я поднялся на крыльцо и остался стоять, уставившись на дверь. Позади меня послышался резкий хлопок и вопль, затем крики нескольких человек. Я не стал оборачиваться. Пару минут шум площади наполняли и крик, и музыка. Наконец музыку кому-то пришло в голову выключить и наступила тишина. Слышалось лишь одинокое рыдание женщины.
   Только когда на площади появилась карета скорой помощи, я повернулся и увидел, что на карусели произошел несчастный случай. Ноги маленького ребенка попали между неподвижной платформой и вращающейся частью аттракциона.
   Я ждал, глядя на суету вокруг ребенка, но бригада скорой помощи явно не знала как его вытащить. Наконец подкатили какое-то противопожарное приспособление и трое мужчин с электропилой вырезали кусок деревянной платформы и освободили ребенка. Он был без сознания. Когда машина скорой помощи уехала и музыка заиграла снова, я понял, что девушка стоит возле меня. Я взял ее за руку и повел прочь от центра по тем улочкам, где прогуливался несколькими часами раньше.
   Красота девушки лишила меня дара речи. Мне хотелось бы выглядеть как можно лучше и произвести на нее впечатление, но подходящие слова на ум не приходили.
   Вечером мы пришли в мой отель и я угостил ее обедом. Когда мы поели, она занервничала и заявила, что должна идти. Я проводил ее до двери отеля, но последовать дальше она мне не позволила. Я вернулся в холл и остаток вечера провел у телевизора.
   Утром я купил местную газету и узнал, что ребенок умер по пути в больницу.
   Свидание с Изобель было назначено на вторую половину дня и мне надо было убить время. Большую часть утра я глазел, как разбирали аттракционы и грузили их части на машины. К полудню площадь очистили и полиция восстановила на ней нормальное дорожное движение.
   После ленча в отеле я одолжил у приятеля мотоцикл и выехал на главную дорогу. Через полчаса я встретился с Изобель. Настроение было приподнятым. Она надела то же бледно-голубое платье, о чем я специально попросил накануне. Мы снова прогуливались, на этот раз не по городским улицам, а по тропинкам на природе. Мне хотелось заняться с ней любовью, но она бы наверняка не позволила.
   На пути к городу мы неожиданно попали под летний ливень, промочивший нас насквозь. Я планировал снова угостить ее обедом в отеле, но вместо этого мы помчались к ее дому. Она не позволила мне войти. Я пообещал приехать на следующей неделе. Она согласилась увидеться со мной.
   Когда я вошел в фойе отеля, один из портье доложил, что мать погибшего ребенка покончила с собой. Она, как сказал портье, подстрекала ребенка прыгнуть на вращающуюся карусель. Некоторое время посудачив о трагедии, я отправился в ресторан. Утолив голод, я пошел в местный кинотеатр на двухсерийный фильм ужасов. Во время перерыва между сериями я заметил Изобель, сидевшую на несколько рядов впереди меня. Она целовалась с молодым человеком примерно ее возраста. Меня она не заметила. Я сразу же ушел из кинотеатра, а утром вернулся в Лондон.
   В одной деревне я нашел транзисторный приемник. Его батарейки сели. Я их вынул и медленно подсушил, как только оказался возле костра. Пока батарейки были еще теплыми, я вставил их в приемник и включил его.
   Би-Би-Си вещала только на длинных волнах, перемежая новости долгими заставками легкой музыки. Хотя приемник работал два часа подряд, пока батарейки окончательно не сели, я не услышал ни сводок с полей сражений, ни информации о положении беженцев, ни политических комментариев. Мне лишь удалось узнать, что в Южной Америке разбился самолет.
   Когда я в следующий раз добыл батарейки для радиоприемника, удалось поймать только волну "Радио Мира"… вещавшего с переоборудованного судна-рудовоза, которое стояло на якоре возле острова Уайт. Тематика вещания этой радиостанции ограничивалась долгими молебнами, чтением Библии и церковными гимнами.
   Мы снова испытывали недостаток продуктов питания. Лейтиф принял решение сходить в какую-нибудь из ближайших деревень и организовать бартер. Все стали изучать карты.
   По опыту мы знали, что наилучшая политика – избегать поселков и городков с населением более тысячи человек и любых, расположенных близ главной дороги. Было установлено, что очень многие подобные места оккупированы одной из конфликтующих сторон и там действуют законы военного времени, либо находится небольшой гарнизон или лагерь. По этой причине большинство городов и крупных поселков мы заведомо исключали из сферы наших операций; основную массу необходимого приходилось добывать в изолированных деревушках, на одиноких фермах и хуторах. Если нам везло и находилось место, где удавалось получить все необходимое, мы либо разбивали поблизости лагерь, либо продолжали бродить по соседству.
   Лейтиф наметил по карте деревушку примерно в трех километрах к западу от нас. Один из наших людей не согласился с ним, сказав, что слышал, будто в городке, расположенном в пяти километрах от этой деревушки, находится штаб сил националистов. Он уверял, что нам повезет больше, если мы сделаем крюк и отправимся в деревни к северу или югу от этого городка.
   Некоторое время мы поспорили на эту тему, но Лейтиф в конце концов отверг предложение. Он сказал, что наша главная забота – продукты питания, а поскольку возле этой деревушки есть несколько ферм, получить ее там больше шансов.
   На подходе к деревне нам встретились две-три фермы, которые были надежно забаррикадированы и явно оборонялись.
   По неписанному закону сельчан беженцам дозволялось пересекать поля и разбивать на них лагерь, если земля находилась под паром, при условии, что они не крадут продукты питания и не пытаются входить в дома. Я подсознательно помнил это правило во время скитаний по дорогам и, как любой другой, старался действовать в его рамках.
   Как-то к группе Лейтифа ненадолго присоединилось несколько беженцев из Восточной Англии, но они явно отличались манерами "всяк за себя" и Лейтиф расторг этот союз.
   Мы прошли мимо ферм, не задерживаясь.
   Как было принято, Лейтиф и еще трое шли впереди колонны, следом катили тележки с нашим скарбом, туристским снаряжением и товаром для бартера, позади тележек шагали остальные члены группы.