Страница:
— Идем от предгорья и до задачи пешком. Нам дают миномет.
— О-о-о, боль наша невероятна, грусть наша безмерна. Надеюсь, мины взводы не несут? — осторожно поинтересовался я.
— Несут! Несут до моей задачи, оставляют вместе с лентами к «Утесу» и АГС и идут дальше, все дальше и дальше. Радуйтесь!
— Серега не умеет, а Остроге все равно. Доволен я один. Радуюсь!..
— Ники, хватит радоваться. Иди к замполиту полка и не вздумай сказать, что командуешь взводом. А то нажалуешься, а мне втык будет за это.
— О-о! К замполиту… Заряжаться энтузиазмом и интузазизмом. Воодушевляться и потом воодушевлять. Наполниться бредом по самое горло и затем излить его на вас, канальи.
— Иди, иди. Да поскорей возвращайся. А то без обеда останешься, — напутствовал Острогин.
У штабного БТРа стояла группа офицеров, которых уже инструктировал Золотарев. Я подошел последним и тут же получил нагоняй.
— Товарищ лейтенант! Вы остались за замполита батальона, а опаздываете! Донесения вовремя не подаете, информации об обстановке не сообщаете! Списки отличившихся за батальон отсутствуют!
— Да у нас замполиты батальона почему-то все меняются, а я все время за них. Почему так?
— Я не об этом спрашиваю? Где списки?
— Ну, я только из «зеленки» вылез. Какие списки?
— Вы первым делом списки должны подать и донесение написать.
— Когда написать?
— Когда прибыли.
— Так я десять минут, как прибыл.
— Разговорчики отставить. За десять минут должны были и написать.
— Бред.
— Не понял, что вы сказали?
— Брал, говорю, доклады от взводов и рот, а я очень медленно пишу.
— А мне послышалось…
— Послышалось, послышалось. С гор будем спускаться, на ходу писать донесение?
— Когда хотите, тогда и пишите, а прибудете, сразу донесение представить. Вот танкисты и артиллеристы все успевают. А лучше всех ремрота и рота связи. Берите пример с них!
— Я их даже с собой для примера могу взять.
Мелентий Митрашу дернул меня за рукав и зашипел: «Не нарывайся, не связывайся».
— Опять демагогию разводите, лейтенант?
— Нет. Рассуждаю вслух.
— Рассуждать будете в одиночку, без нас. Всем подать донесения, выпустить боевые листки, провести беседы, подвести итоги первого этапа. С первым батальоном разберемся в полку. Политработники отдельные забываются, возгордились. Ишь, герои-боевики выискались какие!
Я открыл было рот, потому что все во мне кипело, но только охнул от тычка в бок. Это острый локоть Мелентия Александровича пресек мои попытки поспорить с руководством.
— Все свободны!
— Ник, чего ты с придурком этим связываешься? Молчи!
— Мелентий, да что он придирается? Гад! Специально достает. А на меня зачем батальон свалил, ты ведь старший лейтенант!
— А ты — замполит первой роты! Тебе расти нужно, а я скоро домой!
— Дд-да, тебе расти, командуй, — поддакнул Микола.
— А ты вообще, жучара, закрой рот! Почему донесение вовремя мне не представил? — накинулся я на Мелещенко. — Выговор объявлю, когда в полк придем.
— В полку уже вместо тебя найдутся начальники.
— Вот именно. В рейд эти начальники ходить не ходят, а я за них отдуваюсь.
— Ничего! — успокоил Митрашу. — Скоро третьего по счету замполита батальона пришлют. Отдохнешь.
— Может, тебя назначат?
— Спасибо, не хочу за вас, балбесов, отдуваться. Я уж лучше в отпуск схожу и буду на замену готовиться.
— Счастливчик, — вздохнул Микола. — Ну, пошли, «почуфаним»!
— Иди один.
Мы с Саней прыснули от смеха и пошли к ротам.
— Ну и словечко «почуфаним».
— Рассказываю всю родословную Мелещенко, — ухмыляясь, сказал Мелентий. — У Миколы, был брат, который учился со мной в одной роте в училище, по имени Гриша. Так вот, Микола — его младший брат, этого Гриши. Придет к братьям посылка с родины, с Украины, полная сала. Счастье у братиков — прямо глаза светятся от радости.
Приходит в роту младшенький к старшему: «Братуха, пойдем, почуфаним!» Зайдут в класс, сядут за парту, нарежут сала, чесночку, лука и как зачавкают! Рожи счастливые, лоснятся, как у двух жирных котов, объевшихся сметаной. Жлобы. Все вдвоем сожрут, перешептываясь, ни на кого не обращая внимания. И каким образом этого Миколу в Афган загнали, да еще в боевой батальон зацепили, ума не приложу! Тьфу. — И он сплюнул под ноги, словно прогоняя неприятные воспоминания.
— Так ведь в Кабуле в отделе кадров обещали, будет служить возле штаба армии.
— Ах, вот как его обманули. Ну, с батальоном, понятно, обманули, а вот как в Афган заслали? Как не вывернулся?
— Не знаю, не знаю, надо будет спросить.
— Ну что, по ротам или на обед в столовую?
— По ротам. Не лезь нигде на рожон. Тебе еще полтора года до замены. Войны на твой век хватит.
— Спасибо, за заботу. Но думаю, после бойни под Бамианом хуже уже не будет. Ты в такую переделку за два года попадал?
— Нет, Ник, бог миловал! Но ты не расслабляйся. Как в песне поется — «вот пуля пролетела и ага!» Ну, будь здоров!
— Пока!
Погода все ухудшалась. Моросил мелкий-мелкий дождь, похожий на мокрый туман, нагонял тоску. Богом забытые места. Пока я дошел до своей роты, обстановка резко изменилась. Машины вновь заревели двигателями. Получен приказ на срочное выдвижение из долины. С таким трудом входили и вот уходим. А куда?
Вышли к аэродрому в базовый лагерь к дивизионным тылам. Задачу поставили такую, что в животе похолодело. Батальон занимает высоты в районе Ниджераба. Горы покрыты снегом, температура порядка минус десять, сильнейший ветер. Может, задача на день, а то до Нового года осталось всего ничего. Есть совесть у командования или нет?
Рота поднималась выше и выше, снег становился все глубже и глубже. Сбитнев отправил меня на самый верх. Холод стоял собачий. Какие могут быть «духи» в такую погоду в горах? Мы разбили лагерь, вырыли в снегу лежанки, окружив их камнями. Три круглосуточных поста: у одного поста — я, у другого — зам.комвзвода Дубино, у третьего — сержант Полканов.
Мокрый снег, ветер, вокруг ни черта не видно. Холодно. Бр-р-р.
Сутки прошли в наблюдении и дрожании от холода. Все сырое: одежда, обувь, тело. Днем пришел приказ: сидеть на задачах, не двигаться, затаиться. В Новый год вести себя спокойно на точках и никуда не двигаться.
А тут и двигаться никуда не хочется в такой собачий холод. Весь день пролежал, глядя в небо, и понемногу мерз. В небесах — сумрачно, по сторонам — белым-бело. В долине броня стоит, люди суетятся, костры горят. Гораздо теплее и веселее. Комедия ошибок и парадоксов какая-то: центр Азии, где люди от жары умирают, а мы тут от холода дубеем. Для этого ведь Сибирь существует!
К ночи похолодало еще больше, однако тучи ветром разогнало, и небосвод стал огромным и звездным. Мириады звезд еще больше подчеркивали ничтожность и быстротечность существования человека, тем более на войне.
Время шло к полуночи. В тылах активизировался народ. Костры загорелись ярче, люди-человеки быстрее замельтешили у техники. Из долины послышались звуки радио через «колокол» клубной машины, и вдруг ударили куранты!
Вверх, к звездам понеслись трассы пулеметного и автоматного огня, артиллеристы повесили «люстры» — осветительные снаряды и мины. Кто-то выстрелил из орудия, кто-то бахнул из БМП. Небо озарилось свечением от ракет и стрелкового огня. Над всеми задачами, где расположились наши роты, началась стрельба. Дал в небо очередь и я, выпустив целый магазин. Вокруг стреляли солдаты, а пулеметчик, стоя, стрелял в черную бездну и громко матерился. Бойцы кричали: «Ура!» — и подбрасывали шапки. По связи вышел комбат и стал ругаться, хотя только что с его КП тоже палили. В «кунге» ему там хорошо, а тут одна радость — трассеры пустить.
Над Баграмом и Кабулом также было все в огнях. Мы в горах стрелять закончили быстро, патроны экономили, а вот внизу успокоились не сразу. Я лег в спальник, продырявил баночку с соком и выпил за наступивший Новый год. Романтика… Новогодняя ночь — ночь кошмара. Спать лег одетым прямо в спальный мешок, постелив бушлат под себя, чтоб не примерзнуть к ткани. Проклятый холод, дрожь бьет все части тела ночь напролет. Минутное забытье — и снова пробуждение. Как в бреду. Время от времени окрик: «Часовой!» Бойцы с постов отвечают. Если нет ответа, приходится превозмогать лень и холод, надевать полусапожки, выбираться из мешка и идти на пост и пинать спящего бойца. Рычать ему в лицо, стучать по башке, натирать снегом грязную от сажи физиономию, грубо материть. Возвращаться на лежбище еще противнее. Надо разуваться, снимать бушлат, застегивать спальник, пытаться принять удобную позу, чтобы в спину впивалось как можно меньше камней.
Среди ночи приказ — усилить посты. Приходится выставлять еще один пост. Утром все разбиты и измучены. После восхода солнца только и начинается отдых. Завтрак, а затем легкая дремота, переходящая в сон с громким храпом измученных бойцов. Вечером роты спускаются вниз на броню, и полк передвигается обратно в Баграм.
Загнали нас на Новый год в горы. Зачем? Поиздеваться? А, может, спасти от потерь? Кто знает?
Утром вновь входим со стрельбой в кишлак и возвращаемся на оставленные посты. Проверили — мин нет. Осматривая развалины, заметили четверых «духов». Они нас тоже. Постреляли друг в друга. Враги убежали, унося раненого, словно растворились в винограднике. Кровь на тропе дорожкой уходила в глубокий кяриз. Приказал Владимирову понаставить растяжек. Ночью сработали две из четырех. Бах, бах!!!
Утром на тропинке — капли запекшейся крови. Кто это был? «Духи»? Жители вылезли из кяризов? Тел нет. Мимо нас все время проходят машины под конвоем БМП и БТРов. Доставляют продукты, боеприпасы, вывозят солдат из «зеленки» в дивизию на дембель, вместо них едет молодежь. Бедняги будут сидеть в этой дыре два года, не высовывая носа. Если «повезет» и заболеют, побывают в госпитале.
Дурацкое сидение в кишлаке заканчивается через неделю. Сбитнев вызывает на КП роты, и мы, собрав пожитки, взвод за взводом, пробираемся к его посту.
— Ну что, замполит! Как тебе не скучно на взводе?
— Да нет, командир! Счастлив не видеть тебя целую неделю, а также рожи взводных.
— Что ж, предоставляю тебе возможность не видеть нас еще какое-то время. Твой взвод и ГПВ идут во главе роты. Двигаемся вдоль канала до дороги на Чарикар. Вести огонь можно и вправо, и влево. Наших там нет, наверное, никогда не было. Пробьемся на пост их второго взвода, завезем боеприпасы и уходим!
— Приказ понял, командир! Мы «разорвем» всех «духов», прорвемся к заставе. Чего бы нам это не стоило!
— Ну-ну, шути-шути! Давай двигай, рейнджер. Посмотрим, как будешь шутить на дороге у канала.
Сапер, пулеметчик Зибоев и прапорщик Голубев шли впереди, за ними четыре БМП двух взводов. Время от времени наши лупили из пушек и пулеметов вправо и влево. «Зеленка» молчала, но было очень неуютно, и в животе от страха крутило.
«Духи» внезапно вышли из-за дувала лоб в лоб на Голубева. Пулеметчик выпустил длинную очередь первым и завалил пару мятежников. Бойцы залегли за стеной, и началась перестрелка. Пули и осколки свистели над головами, но, к счастью, не цепляли никого. К нам добрался первый взвод. Острогин упал возле меня и обрадованно хлопнул меня по плечу.
— Что, жив, курилка? «Духов» много?
— А хрен их знает! Головы не поднять, чтоб их пересчитать.
— Так политдонесение и пошлем без точных данных? Главное, что листовки никак не раскидать обманутым дехканам! Ха-ха! Контрпропаганда срывается! Ну ничего, на винограднике развесим. А ну, Серега, подай снаряженный магазин!
И я, ухмыляясь, всадил длинную очередь в стреляющие развалины.
Внезапно вокруг начали рваться мины. Минометы! Фонтаны земли взметнулись вокруг нас. Ужасный свист осколков. Комья земли забарабанили по броне.
— Отходим, — заорали мы с Серегой одновременно.
— Быстрее к броне! — проорал Острогин. — Уходим к ротному вон в тот дом, он там. Сергей показал на большой дом с высоким забором, разбитым осколками.
Мы метнулись к броне, и тут же были засыпаны вокруг минами. Черт! Дьявол! Солдаты метались по арыкам между виноградниками и заборами. Минами «духи» отрезали наше отступление. Разрывы вздымались рядами. Чудом без потерь отползли к бронемашинам и, скрываясь за ними, попятились в укрытие.
Во дворе дома на бревне сидел старший лейтенант Сбитнев и по радиостанции докладывал обстановку.
— Ну что, герои! Бежали от превосходящих сил противника?
— Командир! — усмехнулся я. — Мы бились как львы, но шакалов много! Временное отступление, но сейчас отдышимся и прорвемся в «Сталинград».
— Сейчас поработает артиллерия вокруг нас, а затем идем на прорыв. Все ясно?
— Да, ясно. Володя добавь нам еще пулеметчика для интенсивности огня в «зеленке».
— Бери, Ник, для группы прорыва и для тебя лично ничего не жалко! Но без шуток. Давайте, как только артиллерия стихнет, короткими перебежками на позиции, откуда отошли, за вами техника и все мы, вместе с колесными машинами. Вперед, удачи!
Едва-едва выскочили из двора в виноградник, как сразу раздались выстрелы из развалин. Виноградник наполнился пороховой гарью от разорвавшихся мин, свистом пуль и осколков. Мы лежали лицами в землю, и грязь падала сверху нам на спины.
Серия взрывов прозвучала за дувалом, оттуда послышались вопли солдат. Мина разорвалась прямо возле меня, Хайтбаеву разнесло щеку и бок, он рухнул мне на руки. Кровь хлестала из ран сержанта мне на нагрудник, я был весь в крови, но кровь была не моя. Я заволок раненого за ворота и положил у стены. Во дворе был хаос. Множество солдат корчились от боли, а те, кого не зацепило, перевязывали раненых.
— Где ротный? Сбитнев!!! — заорал я. — Володя!
Сквозь пелену дыма увидел, что санинструктор склонился над бревном, на его коленях лежала голова ротного, вся в крови, ротный что-то хрипел.
— Что с ним, Степа?
— Челюсть разбита осколками и посекло руку. Буде жить. Не страшно, но лицо может измениться.
Я склонился над ротным:
— Вова, как ты? Сбитень, держись!
— Дай сигаретку, закурить хочу.
— Я ж не курю.
— Все у тебя не как у людей. Не куришь, не пьешь, наверное, и баб не любишь — прохрипел ротный.
— Томилин, сигарету ротному, — заорал я.
— Да не курю ведь! — ответил сержант, перевязывая Хайтбаева.
— Дубино! Сигарету ротному! Вечно у тебя, Томилин, не как у людей.
Дубино сунул сигарету в окровавленный рот Сбитнева, прикурил ее. Ротный поманил меня рукой, чтоб я наклонился.
— Давайте прорываться. Как хочешь, но «духов» надо отбросить! — прохрипел он мне в ухо и закашлялся, при этом кровь захлюпала во рту, и капли брызнули мне в лицо.
— Я выдернул окурок из его зубов.
— Вовка, похоже, курить ты уже бросил с сегодняшнего дня. Без зубов вообще курить неудобно. Ну, у тебя и рожа Теперь тебе будет легко свистеть.
— Ты, сволочь, мне и так больно, а ты смеешься, издеваешься.
— Не смеюсь, а сочувствую. Подбадриваю.
— Когда тебе яйца оторвут, я тоже посочувствую, что тебе теперь будет легко плясать и танцевать.
— Со мной учился один парень в училище, у него было полмизинца, очень удобно в носу ковырять. У тебя тоже будут плюсы: легко и быстро по утрам чистить зубы.
— С глаз уйди моих, — зашипел командир. — Вперед! Под пули, марш! Может, тебе тоже скоро будет больно и чего-нибудь будет не хватать. Ник, надо вырваться! — сказал он, и в его глазах застыли слезы.
Я погладил его по голове. В русых волосах набилось много мелких комочков глины и пыль. Он протянул мне ладонь, и мы пожали друг другу руки. Ротный махнул рукой и закрыл глаза.
— Томилин! Степан! Всем вколи промидола, не жмись, и перевязывай, — приказал я, убегая к винограднику.
Из-за «Урала» вышел зам. комбата — Бронежилет Ходячий. Про него мы совсем забыли, он же нами тут рулит. Где-то отсиживался.
Я побежал быстрее, чтоб не объясняться с этим контролирующим.
Взводы ползли по арыкам между виноградными лозами к высокому дувалу. В небе появились четыре «крокодила». Лишь бы по нам не ба-
Бахнули. Я перевернулся на спину и пустил красную ракету в сторону «духов», может, заметят целеуказания.
Заметили! Отстрелялись очень точно, мятежники за дувалами завыли. Рота короткими перебежками достигла вражеских позиций. Трупов нет, только кровь и бинты, все ушли. За нашей спиной послышался лязг техники: два танка и три БМП пришли на помощь. Танкисты принялись расстреливать все подозрительное вокруг. Рота вытянулась в колонну и двинулась к посту под прикрытием танков.
Сергей оглянулся на отходящих и подбежал ко мне.
— Надо отступать скорей, пока «духи» из кяризов не повылазили опять!
— Сергей, всю пехоту — на танки, и уходим!
Танками командовал новый комбат танкового батальона.
— Романыч, привет, спасибо за помощь! — прокричал я, наклонившись к нему. — Надо сваливать быстрее, сейчас они очухаются и дадут жару.
Развернув пушки влево и ведя огонь на ходу, танки двинулись за ротой. Пехота вцепилась в поручни, ящики, шины, привязанные к башне, и стреляла во все стороны. Десять минут показались часом. Вот и пост — скорее под его защиту. С его позиций велся ураганный огонь по кишлаку и за канал, душманы отвечали тем же.
Все успокоилось через два часа, «духи» сделали свое черное дело и ушли, а артиллерия и авиация для профилактики отстреляла запланированный боезапас.
Тишина! Внезапная тишина установилась над постом. Не шумел никто, бойцы приходили в себя от горячки боя.
Бронежилет (Лонгинов) сидел за радиостанцией и переговаривался с комбатом.
— Офицеры, ко мне, бегом! — вдруг дико закричал Лонгинов.
— Что случилось? — спросил, подбегая, Острогин.
— Сейчас прилетят два «Ми-8» эвакуировать раненых. Срочно занять оборону за дувалами, открыть огонь по всему подозрительному, прикрыть посадку вертолета. Будет две посадки, у нас девять раненых, у танкистов — один и на заставе — один. Всему личному составу выдвинуться из заставы на выносные посты, в окопы. Вперед, выполнять приказ.
Вертолеты под нашим прикрытием увезли раненых, «духи» даже не стреляли в ответ на наш огонь. Может, ушли в кяризы? Артиллерия хорошо обработала «зеленку», кому хочется под снарядами бегать.
— Ну, вот мы опять без командира, — вздохнул Острогин.
— Ненадолго Вована хватило, — ответил я так же грустно. — Принимай командование, Серега!
— А почему я? Может, ты покомандуешь? Ты ведь зам. командира роты, — попытался свалить все на меня Острогин.
— Нет, я исполняю обязанности замполита батальона, да и ты — старший по званию, уже месяц как старший лейтенант!
— О, а старший по званию Недорозий, он капитан!
— Ага, он капитан уже одной ногой в Забайкалье, а здесь только его тень.
— Какая тень? Вон стоит и улыбается, живой здоровый опытный капитан.
— Нет-нет, ребята, спасибо, командуйте сами, а то что-нибудь не так, под трибунал попаду. Лучше я домой!
— О! А может, Ветишина сразу с поста заберем, и пусть командует? — обрадовался новой идее Острогин.
— Серега! Ты чего дурака валяешь? Командуй, дел-то — выйти из «зеленки» и домой.
Наши разговоры услышал капитан Лонгинов.
— Вы что анархию устраиваете? Бардак какой-то в роте. Острогин! Вы тут ерундой не занимайтесь. Принимайте руководство, а в батальоне разберемся, кто будет ротным!
— Ну, вот, Серега, ты на пути к командованию батальоном. Жду распоряжений!
— Вот мой первый приказ: перекур двадцать минут и обед!
— Хороший приказ, — обрадовался я. — Умираю от голода.
Вот закончился год, тяжелый год. Первые потери при мне в роте, что-то будет дальше?.. Кончилось везение?..
А может, еще осталось чуть-чуть. В бога не верю, в черта-дьявола — тоже. Кого просить о поддержке? Инопланетян? Кто-нибудь, спаси и сохрани!
Дверь в комнату почему-то была приоткрыта. От легкого пинка она распахнулась, и я зашел в «кубрик», бросил нагрудник на тумбочку и упал на кровать, свесив ноги. Закрыл глаза, хотелось выть. Кажется, удача кончилась, можно сказать, отвернулась от роты. Сколько было потерь за полгода в третьей роте, во второй, в минбатарее, в АГСе, в разведвзводе, в «обозе», в других батальонах. Все-таки «рыжий» был прав: ушел из роты и увел удачу. Вот теперь он в Союзе жизнью наслаждается, а мы тут будем кровью захлебываться.
Две минометные мины — и скосило девять человек…
Погрузив в вертушку всех раненых, рота сделала рывок к заставе и укрылась за ее высокими стенами. БМП ощетинились пушками и пулеметами по периметру и стреляли по всему подозрительному в соседнем кишлаке.
Время от времени танкисты стреляли за канал, но редко, экономили снаряды: предстояло еще к «бетонке» пробиваться. Авиация вела беспрерывную штурмовку «зеленки». Штурмовики пара за парой пикировали, нанося ракетно-бомбовые удары, штурмовиков меняли «крокодилы». Когда авиация улетела для загрузки, на «зеленку» навалилась вся артиллерия группировки, включая «Град» и «Ураган». Фонтаны разрывов взметались один за другим, кишлаки стояли в сплошной пелене дыма и пыли вперемешку с туманом и моросящим дождем.
Острогин предложил зайти погреться к начальнику заставы. Голубев решил пострелять напоследок из «Утеса» и АГСа по «зеленке»: последний рейд для него, потом замена (дома он начальником склада будет, должность уже ждет, пулемет больше на себе носить не придется).
— Хочу проститься с «духами», с солдатами поговорить, Лебедкова и Юревича потренировать. Сержанты они молодые, толком еще ничего не умеют. Вся старая гвардия — Гудков, Погонов, Стрекалов, мои помощники — уходят вместе со мной через месяц. Как будет ГПВ работать, зависит от молодых сержантов! Постреляю, потренирую!
— Давай, старый, учи уму-разуму, а мы погреемся, пойдем Недорозий! — заорал Сергей.
Втроем вломились в комнату отдыха, где начальник заставы пил чай с арткорректировщиком и командиром танковой роты.
— О, пехота пожаловала! — заулыбался артиллерист. — Замерзли?
— С вами замерзнешь! Минами забросают, а потом сочувствуют. Вот признайся, Барашков, по твоей наводке нас отбомбили? Ощущение было, что били «Васильками». Случайно не наша минометная батарея по твоей корректировке стреляла, Андрей?
Дверь распахнулась, и в комнату вбежал командир минометной батареи капитан Степушкин.
— Вот! На ловца и зверь бежит! Василий, ты нас накрыл? Скажи честно!
— Да что вы заладили! Комбат, комполка, все болтаете, что попало. Мы вместе с начартом полка были, он подтвердит.
— Вместе были, вместе и били, — вздохнул Острогин.
— Ну, честное благородное, не виноват. Не стрелял по вам. — И Василий быстро перекрестился.
— Ох, нас обложили: мы с Ником, как зайцы, метались по арыкам и виноградникам. Куда не прыгнешь, там разрывы. Вперед — не пускают, назад — отсекают, прямо — огненный мешок. Но самый удачный залп был по дому, кучность отличная.
— Нет-нет! Мы открыли огонь из «Васильков», когда вы заверещали об обстреле.
— Не знаю, не знаю. Вся пехота считает, что надо бить физиономии минометчикам.
— Пошли к черту, все настроение перебили чайку попить! Василий вышел, громко хлопнув дверью. За ним, бочком-бочком,
Подался и Барашков.
— Обидели мужиков, может, и зря? — вздохнул танкист капитан Скворцов.
— Зря не зря, ты на рожу Сбитнева бы посмотрел. В одну щеку осколок вошел — в другую вышел. Язык будет двойной, как у змея. Зубов половину выплюнул. А солдат сколько покалечило? Довезут ли до госпиталя живыми всех? Васька под горячую руку просто попал, основную часть злобы мы на «духов» выплеснули боезапасом. Я своими руками, желательно тупым ножом, яйца бы отрезал тому, кто стрелял.
— И я. А кому? — поддержал я гнев Сергея.
— Ребята, угомонитесь. По сто грамм будете? — примирительно встрял в разговор хозяин дома. — Меня зовут Эльдар, я начальник заставы. Будьте как дома, давайте за знакомство, спасибо, что пришли и помогли, «духов» распугали.
— Я Сергей Острогин, а это — замполит Никифор — Ник Ростовцев.
— Ну, вот и познакомились! Очень рад вам, ребята! Тут так тяжело нам было. И мне, и Сережке Ветишину головы не поднять, за водой не выйти, теперь притихнут на полгода, до лета.
— Ну, Ветишина мы у вас уже забрали, будем его сами мучить. Здесь теперь курорт начнется, а он парень молодой, пусть пашет в полку, — огорчил я лейтенанта.
— Почему это забираете? По какому праву, а как же мы?
— Это наш парень, — заулыбался Сергей, — мы его воспитывали, а его на «большую дорогу» забрали. Не дадим испортить парнишку! Приказ командира полка.
— Это точно! Не дадим, сами съедим, — завершил я тираду.
— Ну, узурпаторы! Им гостеприимно по сто грамм предлагаю, тушенкой угощаю, а они кореша уводят. Я с ним учился в одном батальоне и в учебном центре в Келите. Такая подлянка с вашей стороны. Удружили…
Танкист громко засмеялся, забрал наши стаканы, перелил самогонку в свою кружку, выпил залпом. Закусил куском сала и, продолжая смеяться, пожал нам руки и помахал на прощание.
— Ребята, я вам больше самогонки не предложу за такую пакость. Сережку у меня увели. Ну, спасибо!
— Не за что, — ответил Острогин. — Нам в рейды ходить не с кем. Ротного нет, зама нет, взводного — одного нет, командир ГПВ заменяется, а другой взводный в госпитале! Вот такая у нас веселая жизнь! С боевых вернемся, Недорозия Серегу заберут, в Союз в ссылку отправят. Не удивляйся, Эльдар, это длинная история.
— О-о-о, боль наша невероятна, грусть наша безмерна. Надеюсь, мины взводы не несут? — осторожно поинтересовался я.
— Несут! Несут до моей задачи, оставляют вместе с лентами к «Утесу» и АГС и идут дальше, все дальше и дальше. Радуйтесь!
— Серега не умеет, а Остроге все равно. Доволен я один. Радуюсь!..
— Ники, хватит радоваться. Иди к замполиту полка и не вздумай сказать, что командуешь взводом. А то нажалуешься, а мне втык будет за это.
— О-о! К замполиту… Заряжаться энтузиазмом и интузазизмом. Воодушевляться и потом воодушевлять. Наполниться бредом по самое горло и затем излить его на вас, канальи.
— Иди, иди. Да поскорей возвращайся. А то без обеда останешься, — напутствовал Острогин.
У штабного БТРа стояла группа офицеров, которых уже инструктировал Золотарев. Я подошел последним и тут же получил нагоняй.
— Товарищ лейтенант! Вы остались за замполита батальона, а опаздываете! Донесения вовремя не подаете, информации об обстановке не сообщаете! Списки отличившихся за батальон отсутствуют!
— Да у нас замполиты батальона почему-то все меняются, а я все время за них. Почему так?
— Я не об этом спрашиваю? Где списки?
— Ну, я только из «зеленки» вылез. Какие списки?
— Вы первым делом списки должны подать и донесение написать.
— Когда написать?
— Когда прибыли.
— Так я десять минут, как прибыл.
— Разговорчики отставить. За десять минут должны были и написать.
— Бред.
— Не понял, что вы сказали?
— Брал, говорю, доклады от взводов и рот, а я очень медленно пишу.
— А мне послышалось…
— Послышалось, послышалось. С гор будем спускаться, на ходу писать донесение?
— Когда хотите, тогда и пишите, а прибудете, сразу донесение представить. Вот танкисты и артиллеристы все успевают. А лучше всех ремрота и рота связи. Берите пример с них!
— Я их даже с собой для примера могу взять.
Мелентий Митрашу дернул меня за рукав и зашипел: «Не нарывайся, не связывайся».
— Опять демагогию разводите, лейтенант?
— Нет. Рассуждаю вслух.
— Рассуждать будете в одиночку, без нас. Всем подать донесения, выпустить боевые листки, провести беседы, подвести итоги первого этапа. С первым батальоном разберемся в полку. Политработники отдельные забываются, возгордились. Ишь, герои-боевики выискались какие!
Я открыл было рот, потому что все во мне кипело, но только охнул от тычка в бок. Это острый локоть Мелентия Александровича пресек мои попытки поспорить с руководством.
— Все свободны!
— Ник, чего ты с придурком этим связываешься? Молчи!
— Мелентий, да что он придирается? Гад! Специально достает. А на меня зачем батальон свалил, ты ведь старший лейтенант!
— А ты — замполит первой роты! Тебе расти нужно, а я скоро домой!
— Дд-да, тебе расти, командуй, — поддакнул Микола.
— А ты вообще, жучара, закрой рот! Почему донесение вовремя мне не представил? — накинулся я на Мелещенко. — Выговор объявлю, когда в полк придем.
— В полку уже вместо тебя найдутся начальники.
— Вот именно. В рейд эти начальники ходить не ходят, а я за них отдуваюсь.
— Ничего! — успокоил Митрашу. — Скоро третьего по счету замполита батальона пришлют. Отдохнешь.
— Может, тебя назначат?
— Спасибо, не хочу за вас, балбесов, отдуваться. Я уж лучше в отпуск схожу и буду на замену готовиться.
— Счастливчик, — вздохнул Микола. — Ну, пошли, «почуфаним»!
— Иди один.
Мы с Саней прыснули от смеха и пошли к ротам.
— Ну и словечко «почуфаним».
— Рассказываю всю родословную Мелещенко, — ухмыляясь, сказал Мелентий. — У Миколы, был брат, который учился со мной в одной роте в училище, по имени Гриша. Так вот, Микола — его младший брат, этого Гриши. Придет к братьям посылка с родины, с Украины, полная сала. Счастье у братиков — прямо глаза светятся от радости.
Приходит в роту младшенький к старшему: «Братуха, пойдем, почуфаним!» Зайдут в класс, сядут за парту, нарежут сала, чесночку, лука и как зачавкают! Рожи счастливые, лоснятся, как у двух жирных котов, объевшихся сметаной. Жлобы. Все вдвоем сожрут, перешептываясь, ни на кого не обращая внимания. И каким образом этого Миколу в Афган загнали, да еще в боевой батальон зацепили, ума не приложу! Тьфу. — И он сплюнул под ноги, словно прогоняя неприятные воспоминания.
— Так ведь в Кабуле в отделе кадров обещали, будет служить возле штаба армии.
— Ах, вот как его обманули. Ну, с батальоном, понятно, обманули, а вот как в Афган заслали? Как не вывернулся?
— Не знаю, не знаю, надо будет спросить.
— Ну что, по ротам или на обед в столовую?
— По ротам. Не лезь нигде на рожон. Тебе еще полтора года до замены. Войны на твой век хватит.
— Спасибо, за заботу. Но думаю, после бойни под Бамианом хуже уже не будет. Ты в такую переделку за два года попадал?
— Нет, Ник, бог миловал! Но ты не расслабляйся. Как в песне поется — «вот пуля пролетела и ага!» Ну, будь здоров!
— Пока!
***
Погода все ухудшалась. Моросил мелкий-мелкий дождь, похожий на мокрый туман, нагонял тоску. Богом забытые места. Пока я дошел до своей роты, обстановка резко изменилась. Машины вновь заревели двигателями. Получен приказ на срочное выдвижение из долины. С таким трудом входили и вот уходим. А куда?
Вышли к аэродрому в базовый лагерь к дивизионным тылам. Задачу поставили такую, что в животе похолодело. Батальон занимает высоты в районе Ниджераба. Горы покрыты снегом, температура порядка минус десять, сильнейший ветер. Может, задача на день, а то до Нового года осталось всего ничего. Есть совесть у командования или нет?
Рота поднималась выше и выше, снег становился все глубже и глубже. Сбитнев отправил меня на самый верх. Холод стоял собачий. Какие могут быть «духи» в такую погоду в горах? Мы разбили лагерь, вырыли в снегу лежанки, окружив их камнями. Три круглосуточных поста: у одного поста — я, у другого — зам.комвзвода Дубино, у третьего — сержант Полканов.
Мокрый снег, ветер, вокруг ни черта не видно. Холодно. Бр-р-р.
Сутки прошли в наблюдении и дрожании от холода. Все сырое: одежда, обувь, тело. Днем пришел приказ: сидеть на задачах, не двигаться, затаиться. В Новый год вести себя спокойно на точках и никуда не двигаться.
А тут и двигаться никуда не хочется в такой собачий холод. Весь день пролежал, глядя в небо, и понемногу мерз. В небесах — сумрачно, по сторонам — белым-бело. В долине броня стоит, люди суетятся, костры горят. Гораздо теплее и веселее. Комедия ошибок и парадоксов какая-то: центр Азии, где люди от жары умирают, а мы тут от холода дубеем. Для этого ведь Сибирь существует!
К ночи похолодало еще больше, однако тучи ветром разогнало, и небосвод стал огромным и звездным. Мириады звезд еще больше подчеркивали ничтожность и быстротечность существования человека, тем более на войне.
Время шло к полуночи. В тылах активизировался народ. Костры загорелись ярче, люди-человеки быстрее замельтешили у техники. Из долины послышались звуки радио через «колокол» клубной машины, и вдруг ударили куранты!
Вверх, к звездам понеслись трассы пулеметного и автоматного огня, артиллеристы повесили «люстры» — осветительные снаряды и мины. Кто-то выстрелил из орудия, кто-то бахнул из БМП. Небо озарилось свечением от ракет и стрелкового огня. Над всеми задачами, где расположились наши роты, началась стрельба. Дал в небо очередь и я, выпустив целый магазин. Вокруг стреляли солдаты, а пулеметчик, стоя, стрелял в черную бездну и громко матерился. Бойцы кричали: «Ура!» — и подбрасывали шапки. По связи вышел комбат и стал ругаться, хотя только что с его КП тоже палили. В «кунге» ему там хорошо, а тут одна радость — трассеры пустить.
Над Баграмом и Кабулом также было все в огнях. Мы в горах стрелять закончили быстро, патроны экономили, а вот внизу успокоились не сразу. Я лег в спальник, продырявил баночку с соком и выпил за наступивший Новый год. Романтика… Новогодняя ночь — ночь кошмара. Спать лег одетым прямо в спальный мешок, постелив бушлат под себя, чтоб не примерзнуть к ткани. Проклятый холод, дрожь бьет все части тела ночь напролет. Минутное забытье — и снова пробуждение. Как в бреду. Время от времени окрик: «Часовой!» Бойцы с постов отвечают. Если нет ответа, приходится превозмогать лень и холод, надевать полусапожки, выбираться из мешка и идти на пост и пинать спящего бойца. Рычать ему в лицо, стучать по башке, натирать снегом грязную от сажи физиономию, грубо материть. Возвращаться на лежбище еще противнее. Надо разуваться, снимать бушлат, застегивать спальник, пытаться принять удобную позу, чтобы в спину впивалось как можно меньше камней.
Среди ночи приказ — усилить посты. Приходится выставлять еще один пост. Утром все разбиты и измучены. После восхода солнца только и начинается отдых. Завтрак, а затем легкая дремота, переходящая в сон с громким храпом измученных бойцов. Вечером роты спускаются вниз на броню, и полк передвигается обратно в Баграм.
Загнали нас на Новый год в горы. Зачем? Поиздеваться? А, может, спасти от потерь? Кто знает?
***
Утром вновь входим со стрельбой в кишлак и возвращаемся на оставленные посты. Проверили — мин нет. Осматривая развалины, заметили четверых «духов». Они нас тоже. Постреляли друг в друга. Враги убежали, унося раненого, словно растворились в винограднике. Кровь на тропе дорожкой уходила в глубокий кяриз. Приказал Владимирову понаставить растяжек. Ночью сработали две из четырех. Бах, бах!!!
Утром на тропинке — капли запекшейся крови. Кто это был? «Духи»? Жители вылезли из кяризов? Тел нет. Мимо нас все время проходят машины под конвоем БМП и БТРов. Доставляют продукты, боеприпасы, вывозят солдат из «зеленки» в дивизию на дембель, вместо них едет молодежь. Бедняги будут сидеть в этой дыре два года, не высовывая носа. Если «повезет» и заболеют, побывают в госпитале.
Дурацкое сидение в кишлаке заканчивается через неделю. Сбитнев вызывает на КП роты, и мы, собрав пожитки, взвод за взводом, пробираемся к его посту.
— Ну что, замполит! Как тебе не скучно на взводе?
— Да нет, командир! Счастлив не видеть тебя целую неделю, а также рожи взводных.
— Что ж, предоставляю тебе возможность не видеть нас еще какое-то время. Твой взвод и ГПВ идут во главе роты. Двигаемся вдоль канала до дороги на Чарикар. Вести огонь можно и вправо, и влево. Наших там нет, наверное, никогда не было. Пробьемся на пост их второго взвода, завезем боеприпасы и уходим!
— Приказ понял, командир! Мы «разорвем» всех «духов», прорвемся к заставе. Чего бы нам это не стоило!
— Ну-ну, шути-шути! Давай двигай, рейнджер. Посмотрим, как будешь шутить на дороге у канала.
Сапер, пулеметчик Зибоев и прапорщик Голубев шли впереди, за ними четыре БМП двух взводов. Время от времени наши лупили из пушек и пулеметов вправо и влево. «Зеленка» молчала, но было очень неуютно, и в животе от страха крутило.
«Духи» внезапно вышли из-за дувала лоб в лоб на Голубева. Пулеметчик выпустил длинную очередь первым и завалил пару мятежников. Бойцы залегли за стеной, и началась перестрелка. Пули и осколки свистели над головами, но, к счастью, не цепляли никого. К нам добрался первый взвод. Острогин упал возле меня и обрадованно хлопнул меня по плечу.
— Что, жив, курилка? «Духов» много?
— А хрен их знает! Головы не поднять, чтоб их пересчитать.
— Так политдонесение и пошлем без точных данных? Главное, что листовки никак не раскидать обманутым дехканам! Ха-ха! Контрпропаганда срывается! Ну ничего, на винограднике развесим. А ну, Серега, подай снаряженный магазин!
И я, ухмыляясь, всадил длинную очередь в стреляющие развалины.
Внезапно вокруг начали рваться мины. Минометы! Фонтаны земли взметнулись вокруг нас. Ужасный свист осколков. Комья земли забарабанили по броне.
— Отходим, — заорали мы с Серегой одновременно.
— Быстрее к броне! — проорал Острогин. — Уходим к ротному вон в тот дом, он там. Сергей показал на большой дом с высоким забором, разбитым осколками.
Мы метнулись к броне, и тут же были засыпаны вокруг минами. Черт! Дьявол! Солдаты метались по арыкам между виноградниками и заборами. Минами «духи» отрезали наше отступление. Разрывы вздымались рядами. Чудом без потерь отползли к бронемашинам и, скрываясь за ними, попятились в укрытие.
Во дворе дома на бревне сидел старший лейтенант Сбитнев и по радиостанции докладывал обстановку.
— Ну что, герои! Бежали от превосходящих сил противника?
— Командир! — усмехнулся я. — Мы бились как львы, но шакалов много! Временное отступление, но сейчас отдышимся и прорвемся в «Сталинград».
— Сейчас поработает артиллерия вокруг нас, а затем идем на прорыв. Все ясно?
— Да, ясно. Володя добавь нам еще пулеметчика для интенсивности огня в «зеленке».
— Бери, Ник, для группы прорыва и для тебя лично ничего не жалко! Но без шуток. Давайте, как только артиллерия стихнет, короткими перебежками на позиции, откуда отошли, за вами техника и все мы, вместе с колесными машинами. Вперед, удачи!
Едва-едва выскочили из двора в виноградник, как сразу раздались выстрелы из развалин. Виноградник наполнился пороховой гарью от разорвавшихся мин, свистом пуль и осколков. Мы лежали лицами в землю, и грязь падала сверху нам на спины.
Серия взрывов прозвучала за дувалом, оттуда послышались вопли солдат. Мина разорвалась прямо возле меня, Хайтбаеву разнесло щеку и бок, он рухнул мне на руки. Кровь хлестала из ран сержанта мне на нагрудник, я был весь в крови, но кровь была не моя. Я заволок раненого за ворота и положил у стены. Во дворе был хаос. Множество солдат корчились от боли, а те, кого не зацепило, перевязывали раненых.
— Где ротный? Сбитнев!!! — заорал я. — Володя!
Сквозь пелену дыма увидел, что санинструктор склонился над бревном, на его коленях лежала голова ротного, вся в крови, ротный что-то хрипел.
— Что с ним, Степа?
— Челюсть разбита осколками и посекло руку. Буде жить. Не страшно, но лицо может измениться.
Я склонился над ротным:
— Вова, как ты? Сбитень, держись!
— Дай сигаретку, закурить хочу.
— Я ж не курю.
— Все у тебя не как у людей. Не куришь, не пьешь, наверное, и баб не любишь — прохрипел ротный.
— Томилин, сигарету ротному, — заорал я.
— Да не курю ведь! — ответил сержант, перевязывая Хайтбаева.
— Дубино! Сигарету ротному! Вечно у тебя, Томилин, не как у людей.
Дубино сунул сигарету в окровавленный рот Сбитнева, прикурил ее. Ротный поманил меня рукой, чтоб я наклонился.
— Давайте прорываться. Как хочешь, но «духов» надо отбросить! — прохрипел он мне в ухо и закашлялся, при этом кровь захлюпала во рту, и капли брызнули мне в лицо.
— Я выдернул окурок из его зубов.
— Вовка, похоже, курить ты уже бросил с сегодняшнего дня. Без зубов вообще курить неудобно. Ну, у тебя и рожа Теперь тебе будет легко свистеть.
— Ты, сволочь, мне и так больно, а ты смеешься, издеваешься.
— Не смеюсь, а сочувствую. Подбадриваю.
— Когда тебе яйца оторвут, я тоже посочувствую, что тебе теперь будет легко плясать и танцевать.
— Со мной учился один парень в училище, у него было полмизинца, очень удобно в носу ковырять. У тебя тоже будут плюсы: легко и быстро по утрам чистить зубы.
— С глаз уйди моих, — зашипел командир. — Вперед! Под пули, марш! Может, тебе тоже скоро будет больно и чего-нибудь будет не хватать. Ник, надо вырваться! — сказал он, и в его глазах застыли слезы.
Я погладил его по голове. В русых волосах набилось много мелких комочков глины и пыль. Он протянул мне ладонь, и мы пожали друг другу руки. Ротный махнул рукой и закрыл глаза.
— Томилин! Степан! Всем вколи промидола, не жмись, и перевязывай, — приказал я, убегая к винограднику.
Из-за «Урала» вышел зам. комбата — Бронежилет Ходячий. Про него мы совсем забыли, он же нами тут рулит. Где-то отсиживался.
Я побежал быстрее, чтоб не объясняться с этим контролирующим.
Взводы ползли по арыкам между виноградными лозами к высокому дувалу. В небе появились четыре «крокодила». Лишь бы по нам не ба-
Бахнули. Я перевернулся на спину и пустил красную ракету в сторону «духов», может, заметят целеуказания.
Заметили! Отстрелялись очень точно, мятежники за дувалами завыли. Рота короткими перебежками достигла вражеских позиций. Трупов нет, только кровь и бинты, все ушли. За нашей спиной послышался лязг техники: два танка и три БМП пришли на помощь. Танкисты принялись расстреливать все подозрительное вокруг. Рота вытянулась в колонну и двинулась к посту под прикрытием танков.
Сергей оглянулся на отходящих и подбежал ко мне.
— Надо отступать скорей, пока «духи» из кяризов не повылазили опять!
— Сергей, всю пехоту — на танки, и уходим!
Танками командовал новый комбат танкового батальона.
— Романыч, привет, спасибо за помощь! — прокричал я, наклонившись к нему. — Надо сваливать быстрее, сейчас они очухаются и дадут жару.
Развернув пушки влево и ведя огонь на ходу, танки двинулись за ротой. Пехота вцепилась в поручни, ящики, шины, привязанные к башне, и стреляла во все стороны. Десять минут показались часом. Вот и пост — скорее под его защиту. С его позиций велся ураганный огонь по кишлаку и за канал, душманы отвечали тем же.
Все успокоилось через два часа, «духи» сделали свое черное дело и ушли, а артиллерия и авиация для профилактики отстреляла запланированный боезапас.
Тишина! Внезапная тишина установилась над постом. Не шумел никто, бойцы приходили в себя от горячки боя.
Бронежилет (Лонгинов) сидел за радиостанцией и переговаривался с комбатом.
— Офицеры, ко мне, бегом! — вдруг дико закричал Лонгинов.
— Что случилось? — спросил, подбегая, Острогин.
— Сейчас прилетят два «Ми-8» эвакуировать раненых. Срочно занять оборону за дувалами, открыть огонь по всему подозрительному, прикрыть посадку вертолета. Будет две посадки, у нас девять раненых, у танкистов — один и на заставе — один. Всему личному составу выдвинуться из заставы на выносные посты, в окопы. Вперед, выполнять приказ.
Вертолеты под нашим прикрытием увезли раненых, «духи» даже не стреляли в ответ на наш огонь. Может, ушли в кяризы? Артиллерия хорошо обработала «зеленку», кому хочется под снарядами бегать.
— Ну, вот мы опять без командира, — вздохнул Острогин.
— Ненадолго Вована хватило, — ответил я так же грустно. — Принимай командование, Серега!
— А почему я? Может, ты покомандуешь? Ты ведь зам. командира роты, — попытался свалить все на меня Острогин.
— Нет, я исполняю обязанности замполита батальона, да и ты — старший по званию, уже месяц как старший лейтенант!
— О, а старший по званию Недорозий, он капитан!
— Ага, он капитан уже одной ногой в Забайкалье, а здесь только его тень.
— Какая тень? Вон стоит и улыбается, живой здоровый опытный капитан.
— Нет-нет, ребята, спасибо, командуйте сами, а то что-нибудь не так, под трибунал попаду. Лучше я домой!
— О! А может, Ветишина сразу с поста заберем, и пусть командует? — обрадовался новой идее Острогин.
— Серега! Ты чего дурака валяешь? Командуй, дел-то — выйти из «зеленки» и домой.
Наши разговоры услышал капитан Лонгинов.
— Вы что анархию устраиваете? Бардак какой-то в роте. Острогин! Вы тут ерундой не занимайтесь. Принимайте руководство, а в батальоне разберемся, кто будет ротным!
— Ну, вот, Серега, ты на пути к командованию батальоном. Жду распоряжений!
— Вот мой первый приказ: перекур двадцать минут и обед!
— Хороший приказ, — обрадовался я. — Умираю от голода.
Вот закончился год, тяжелый год. Первые потери при мне в роте, что-то будет дальше?.. Кончилось везение?..
А может, еще осталось чуть-чуть. В бога не верю, в черта-дьявола — тоже. Кого просить о поддержке? Инопланетян? Кто-нибудь, спаси и сохрани!
***
Дверь в комнату почему-то была приоткрыта. От легкого пинка она распахнулась, и я зашел в «кубрик», бросил нагрудник на тумбочку и упал на кровать, свесив ноги. Закрыл глаза, хотелось выть. Кажется, удача кончилась, можно сказать, отвернулась от роты. Сколько было потерь за полгода в третьей роте, во второй, в минбатарее, в АГСе, в разведвзводе, в «обозе», в других батальонах. Все-таки «рыжий» был прав: ушел из роты и увел удачу. Вот теперь он в Союзе жизнью наслаждается, а мы тут будем кровью захлебываться.
***
Две минометные мины — и скосило девять человек…
***
Погрузив в вертушку всех раненых, рота сделала рывок к заставе и укрылась за ее высокими стенами. БМП ощетинились пушками и пулеметами по периметру и стреляли по всему подозрительному в соседнем кишлаке.
Время от времени танкисты стреляли за канал, но редко, экономили снаряды: предстояло еще к «бетонке» пробиваться. Авиация вела беспрерывную штурмовку «зеленки». Штурмовики пара за парой пикировали, нанося ракетно-бомбовые удары, штурмовиков меняли «крокодилы». Когда авиация улетела для загрузки, на «зеленку» навалилась вся артиллерия группировки, включая «Град» и «Ураган». Фонтаны разрывов взметались один за другим, кишлаки стояли в сплошной пелене дыма и пыли вперемешку с туманом и моросящим дождем.
Острогин предложил зайти погреться к начальнику заставы. Голубев решил пострелять напоследок из «Утеса» и АГСа по «зеленке»: последний рейд для него, потом замена (дома он начальником склада будет, должность уже ждет, пулемет больше на себе носить не придется).
— Хочу проститься с «духами», с солдатами поговорить, Лебедкова и Юревича потренировать. Сержанты они молодые, толком еще ничего не умеют. Вся старая гвардия — Гудков, Погонов, Стрекалов, мои помощники — уходят вместе со мной через месяц. Как будет ГПВ работать, зависит от молодых сержантов! Постреляю, потренирую!
— Давай, старый, учи уму-разуму, а мы погреемся, пойдем Недорозий! — заорал Сергей.
Втроем вломились в комнату отдыха, где начальник заставы пил чай с арткорректировщиком и командиром танковой роты.
— О, пехота пожаловала! — заулыбался артиллерист. — Замерзли?
— С вами замерзнешь! Минами забросают, а потом сочувствуют. Вот признайся, Барашков, по твоей наводке нас отбомбили? Ощущение было, что били «Васильками». Случайно не наша минометная батарея по твоей корректировке стреляла, Андрей?
Дверь распахнулась, и в комнату вбежал командир минометной батареи капитан Степушкин.
— Вот! На ловца и зверь бежит! Василий, ты нас накрыл? Скажи честно!
— Да что вы заладили! Комбат, комполка, все болтаете, что попало. Мы вместе с начартом полка были, он подтвердит.
— Вместе были, вместе и били, — вздохнул Острогин.
— Ну, честное благородное, не виноват. Не стрелял по вам. — И Василий быстро перекрестился.
— Ох, нас обложили: мы с Ником, как зайцы, метались по арыкам и виноградникам. Куда не прыгнешь, там разрывы. Вперед — не пускают, назад — отсекают, прямо — огненный мешок. Но самый удачный залп был по дому, кучность отличная.
— Нет-нет! Мы открыли огонь из «Васильков», когда вы заверещали об обстреле.
— Не знаю, не знаю. Вся пехота считает, что надо бить физиономии минометчикам.
— Пошли к черту, все настроение перебили чайку попить! Василий вышел, громко хлопнув дверью. За ним, бочком-бочком,
Подался и Барашков.
— Обидели мужиков, может, и зря? — вздохнул танкист капитан Скворцов.
— Зря не зря, ты на рожу Сбитнева бы посмотрел. В одну щеку осколок вошел — в другую вышел. Язык будет двойной, как у змея. Зубов половину выплюнул. А солдат сколько покалечило? Довезут ли до госпиталя живыми всех? Васька под горячую руку просто попал, основную часть злобы мы на «духов» выплеснули боезапасом. Я своими руками, желательно тупым ножом, яйца бы отрезал тому, кто стрелял.
— И я. А кому? — поддержал я гнев Сергея.
— Ребята, угомонитесь. По сто грамм будете? — примирительно встрял в разговор хозяин дома. — Меня зовут Эльдар, я начальник заставы. Будьте как дома, давайте за знакомство, спасибо, что пришли и помогли, «духов» распугали.
— Я Сергей Острогин, а это — замполит Никифор — Ник Ростовцев.
— Ну, вот и познакомились! Очень рад вам, ребята! Тут так тяжело нам было. И мне, и Сережке Ветишину головы не поднять, за водой не выйти, теперь притихнут на полгода, до лета.
— Ну, Ветишина мы у вас уже забрали, будем его сами мучить. Здесь теперь курорт начнется, а он парень молодой, пусть пашет в полку, — огорчил я лейтенанта.
— Почему это забираете? По какому праву, а как же мы?
— Это наш парень, — заулыбался Сергей, — мы его воспитывали, а его на «большую дорогу» забрали. Не дадим испортить парнишку! Приказ командира полка.
— Это точно! Не дадим, сами съедим, — завершил я тираду.
— Ну, узурпаторы! Им гостеприимно по сто грамм предлагаю, тушенкой угощаю, а они кореша уводят. Я с ним учился в одном батальоне и в учебном центре в Келите. Такая подлянка с вашей стороны. Удружили…
Танкист громко засмеялся, забрал наши стаканы, перелил самогонку в свою кружку, выпил залпом. Закусил куском сала и, продолжая смеяться, пожал нам руки и помахал на прощание.
— Ребята, я вам больше самогонки не предложу за такую пакость. Сережку у меня увели. Ну, спасибо!
— Не за что, — ответил Острогин. — Нам в рейды ходить не с кем. Ротного нет, зама нет, взводного — одного нет, командир ГПВ заменяется, а другой взводный в госпитале! Вот такая у нас веселая жизнь! С боевых вернемся, Недорозия Серегу заберут, в Союз в ссылку отправят. Не удивляйся, Эльдар, это длинная история.