Прокудин Николай. Романтик

   — Без нас ты бы уже давно окочурился! — рявкнул Кавун. — Я тебе скоро лечебно-трудовой профилакторий устрою. Получку буду изымать и отдам перед отъездом замполиту, а то скоро печень совсем откажет. Скажи спасибо, что пить мешаем!
   — Ну, спасибо! Разрешите выйти, товарищ капитан? -Иди!
   И техник, красный, как рак, от злости, вышел из канцелярии.
   — Обиделся на правду. Но ничего, критика полезна, пусть злится на себя. Тебя это, Голубев, тоже касается, хватит водку жрать по ночам! — продолжил возмущаться ротный.
   — А когда ее пить, родимую? Днем нельзя, выходных нет, но после рейда стресс снять ведь необходимо. Придумали Постановление в Политбюро и правительстве, а люди должны страдать.
   — Сизый! Ты тоже свободен. Иди во взвод к бойцам и прекрати пьянствовать. Все, шагай отсюда, да и вы все остальные.
   — Лейтенант, тебе сколько лет? Ты такой юный, как первокурсник, — поинтересовался, присаживаясь на лавочку в беседке, Острогин.
   Сергей действительно выглядел лет на восемнадцать. Розовый, как поросеночек, голубоглазый, русоволосый, кудрявый ангелочек!
   — Ребята, что вы, мне на днях будет двадцать один год. Я давно совершеннолетний и вполне взрослый.
   — Девчата знакомые, наверное, сохнут по твоим ясным глазам, — прохрипел прокуренным голосом Голубев. — Эх, где моя молодость?
   — Сизый, тебе тридцать девять лет, а ты из себя корчишь древнего старика, — ухмыльнулся я.
   — Откуда к нам, Сергей, ты попал? — поинтересовался Острогин.
   — Из резерва ТуркВо, три месяца сидел в учебном центре. Нас там триста лейтенантов было, на случай непредвиденных обстоятельств. Вот и сейчас кого-то во втором батальоне убили, я вместо него.
   — Не повезло парню, — вздохнул Острогин. — Ну что ж, пойдем в бытовку, кинешь там свои вещи, койку Корнилова займешь, пока его нет. Все взводные и техник живут там, а ротный и замы, как «белая кость», в общежитии. Ночевать придется всего два дня, потом уходим в рейд.

 

***

 
   — Товарищи офицеры! Разрешите войти, порядок навести? — поинтересовался заглянувший солдат.
   — Чего тебе, Колесников? Какие проблемы? — удивился Острогин.
   — Прибраться хочу. Помыть пол и протереть пыль.
   — А ты что разве дневальный? По-моему, нет, — усомнился я. — Кто в наряде? Исаков, Алимов и Ташметов? Ну-ка, быстренько сюда Исакова!
   В бытовку осторожно заглянул Исаков.
   — Слюшаю.
   — Дневальный, почему Колесо прибежал убираться в бытовке вместо тебя?
   — Мне не полежено.
   — Не понял, — приподнял удивленно брови Сергей. — Повтори!
   — Не буду мыть пол. Ведро, тряпка — для женщин.
   Острогин взял тряпку в руки, намочил в ведре, выжал и протер угол, потом протянул Исакову:
   — Теперь твоя очередь!
   — Нет, не буду! Я не женщина. Нет. Острогин ткнул тряпкой в грудь дневальному.
   — Солдат, выполняй приказ наводить порядок! Я тебе приказываю! Товарищ солдат, я вам приказываю наводить порядок.
   — Не буду, это дело русских, я не буду ничего делать.
   — Ну, толстомордый, сам виноват, — воскликнул Острогин. — Сейчас у меня похудеешь, я с тебя спесь собью.
   Сергей сделал подсечку и повалил на пол узбека, сунул в его руки тряпку и принялся тереть ими пол. Солдат вырвался и принялся брыкаться и отбиваться, громко визжа и сильно лягаясь ногами. Ведро опрокинулось, и вода разлилась по бытовой комнате.
   — Наводи порядок, Исаков, — предложил я. — Тебе же лучше будет, все равно заставим выполнить приказ.
   — Нэ буду, гады, сволочи, «анайнский джалян», пидо…
   — Ах ты, мразь, — рявкнул Голубев и, схватив его за воротник, потянул по мокрому полу.
   Солдат извернулся и ударил прапорщика ногой, свалил на пол и принялся душить. Мы схватили его за руки, за ноги и начали драить пол этим дневальным. Визги, хрипы, маты, вопли. Когда в бытовой комнате установился полный бедлам, скрутили ему руки за спину и повели в караульное помещение в камеру. Все его земляки собрались в коридоре и оживленно обсуждали происшедшее.
   Начальник караула лейтенант Мигунько испуганно спросил:
   — Что произошло, ребята?
   — Бунт на корабле! Пусть посидит денек, успокоится, подумает, — ухмыльнулся Острогин.
   — Я вас всех перестреляю, особенно тебя, лейтенант, ты покойник, — рычал и плакал Исаков, растирая по щекам слезы, слюни и сопли. Все лицо у него было исцарапано, нос разбит.
   У Ветишина набухла ссадина над бровью, у Острогана сбиты были в кровь костяшки на руке, у нас с Голубевым исцарапаны подбородки и щеки.
   — Щенок, я тебя в пропасть из вертолета сброшу, — зарычал командир ГПВ. — Ишь ты, вояка выискался, только рис, чай, да кур способен в кишлаках воровать, чмо болотное.
   — Я снайпер, а не чмо, у меня два «духа» на счету, — рыдал Исаков. — Справились, да? Всех убью.
   — Ну, все, через неделю заберем, когда успокоишься, — сказал я, и мы вышли из камеры.
   — Мужики! — заволновался начальник караула. — Так не пойдет! Вы завтра уйдете воевать, а этого «бабуина» куда я дену? Решите что-нибудь в штабе батальона с арестом на семь суток.
   — Решим, решим, все будет в порядке, я сейчас принесу записку об аресте. Договорюсь с Лонгиновым. Отсидит и дневальным по роте бессменным будет. Никаких боевых. А то действительно подстрелит «летеху», он между прочим, Сережка, твой подчиненный.
   — Ник, я знаю, уже один раз с ним беседовал. Ох, и взвод достался, из пятнадцати человек — всего два славянина.
   — Если сейчас не сломим «мафию», то этот «бухарский халифат» нам устроит веселую жизнь. Молодежь совсем «затуркали»: каждый день синяки то у Свекольникова, то у Колесникова, то у Царегородцева. Всем достается, — задумчиво процедил я сквозь зубы.

 

***

 
   — Алимов! Ташметов! Тактагуров! Все ко мне! — прокричал Острогин, входя в казарму. — Взять тряпки, веники, ведра и мыть всю казарму, лично буду контролировать. Возражения есть?
   — Нет. Никаких. Разве трудно? Мне никогда не трудно, — принялся быстро лопотать Алимов.
   Схватил ведро, тряпку и начал убираться в бытовке. Остальные взялись за канцелярию и умывальник.
   — Вот то-то! Видал, Сережка? Никому битым быть не хочется! Правильно, Алимов? — воскликнул Осторогин.
   Солдат заискивающе улыбнулся и кивнул в ответ.
   — Снять всем ремни, сейчас буду бляхи выгибать, раздеться. Гимнастерки ушиты — разошьем, каблуки заточены на сапогах — срубим. Будете образцовыми солдатами.
   Через полчаса у тумбочки дневального стоял в огромной пилотке, широченной гимнастерке, болтающейся как парашют, Алимов и глупо улыбался. Разогнутая бляха сломалась, и поэтому ремень он держал в руках вместе со штык-ножом. Каблуки на сапогах отсутствовали, и теперь он, и так небольшого расточка, стал еще короче.
   В роту ворвался комбат.
   — Что случилось? Что за мордобой? В чем дело? Под суд отправлю всех, сукины сыны! Не сметь солдата пальцем трогать!
   — А если он не выполняет приказ и молодежь лупит каждый день? Национальную рознь сеет, между прочим, русских, говорит, ненавижу.
   — Стой, комиссар, успокойся. Не надо политику разводить. Сейчас наговоришь на такую статью УК, что хоть святых выноси. Вас наказывать пока не буду, солдата завтра с гауптвахты забрать, нечего ему в комнате пыток для допроса пленных сидеть. Он все же не «дух», а солдат Советской Армии. Сейчас же написать объяснительные записки и сдать их мне. Решение приму после рейда.
   Комбат ушел, злобно шевеля усами.
   — Разберусь как попало, накажу как-нибудь! Всегда мы у Подорожника виноватые, — вздохнул Острогин. — Не любит он нас, ой, не любит.
   Все узбеки роты и еще несколько ходоков из других подразделений собрались в ленинской комнате и что-то оживленно обсуждали.
   — Посторонние, марш отсюда! — скомандовал я.
   — Это земляки пришли, — злобно прошипел Хайтбаев. — Поговорить не имеем права?
   — Имеете право, но после дембеля, в Ташкенте. Кыш, я сказал, всем отсюда!
   Что-то ворча под нос, пятеро солдат встали и вышли. Человек пятнадцать бойцов напряженно смотрели на меня.
   — О чем задумались? Какие проблемы? Бунт организовываешь, Хайтбаев? Или ты зачинщик, Алимов?
   — Нет-нет! — забормотал солдат. — Все хорошо.
   — Хайтбаев, тебе, как боссу «мафии», я обещаю такую характеристику, что в университет не вернешься! Ишь ты, что удумали: русских молодых солдат каждый день избивать и за себя работать заставлять!
   Вошел ротный и сходу отвесил три затрещины: Тактагурову, Алимову и Хайтбаеву. Остальные невольно вжали головы в плечи.
   — Ах, «анайнский джаляп», кутаки несчастные, я вам устрою сладкую жизнь! После рейда узбекский наряд по роте целый месяц! В полном составе! Касается всех! Якубовых, Хафизова, Рахманова и прочих участников бандитского сообщества. Исакову-никаких боевых действий. Вечный дневальный — через день! Чмо должно быть на хозяйственных работах, а не воевать. А вы за него в горах будете отдуваться! Разговор окончен, разойдись.

 

***

 
   Ваня угрюмо посмотрел на офицеров, сидящих за столом.
   — Мужики! Ну, начудили. Шуму-то, шуму на весь батальон. Мало мне склок с Подорожником — еще добавили. Никак не даете уехать домой спокойно. Обязательно было мыть пол Исаковым? Да еще перед выходом в рейд? Балбесы. Всем успокоиться и переключиться в мозгах на войну!
   Как надоела эта извечная проблема: офицеры — славяне и солдаты с Востока. И мы должны их заставлять служить и работать. Вот отсюда, из армии, корни национализма в стране. Ну что все злые и приуныли? Веселее, жизнь продолжается! Замполь, не докладывай, сами разберемся. Лейтенант Ветишин! Ты у нас всего на один боевой выход, что будет дальше, не знаю, но будь внимателен! Почему-то «мусульмане» тебя невзлюбили. Наверное, очень молодо выглядишь, не чувствуют командира! Малейшее неповиновение — давить в зародыше! Ну, с богом! Выводить взвода на строевой смотр.
   В этом районе полк не работал ни разу, территорию контролировали десантники.
   Вертолетами выбросили нас рано утром в центр горного хребта. Начиналось все хорошо. Солнышко, сверчки, ветерок, тишина. Выползли на задачу, когда было еще прохладно, закрепились, залегли. Ротному растянули над «эСПСом» плащ-палатку: тень под палящими лучами — это великая вещь.
   — Замполит, заползай, отдохнем пока!
   — Да я с бойцами пойду, осмотрю склоны, может быть?
   — Ну, осмотри. Молодость, все несет тебя куда-нибудь, мину на ноги ищешь.
   Побив кроссовки о камни, обойдя взводные опорные пункты и разомлев от нахлынувшей жары, двинулся обратно. Когда вернулся назад, то сразу спрятался в спасительную тень укрытия командира.
   В стороне от нас начался бой.
   — Что там, Иван?
   — Да Василия Ивановича молотят! Комбат с третьей ротой нарвался на «духов», укрепрайон штурмует. Орет, вертолеты вызывает. Посмотри в бинокль, — и протянул его мне.
   Напротив друг друга возвышалось две вершины. На одной были наши, через распадок — «духи». «Духи» били из безоткатного орудия и гранатометов. Наши из двух АГСов и миномета. Пулеметы работали без остановок. Бой разгорался все сильнее.
   — Нас не вызывают?
   — Нет, сказано наблюдать за левым флангом.
   — Потери есть?
   — Есть. И раненые и убитые. Иваныч и Женька-ротный голосят по связи. Сейчас артиллерия заработает.
   Артиллерия наконец-то накрыла высоту, однако стрельба не уменьшилась, не стихла. Разрывы ложились по всему укрепрайону мятежников, но им уходить в светлое время возможности не было. На открытом месте уничтожим быстрее. В промежутках, когда прекращала огонь артиллерия, на высоту заходили вертолеты и били, били, били. Вертолеты сменяли штурмовики, и вновь артиллерия.
   — Товарищ командир, кто-то идет к нам, — в укрытие засунул голову Витька Свекольников.
   Мы вылезли и увидели проходящих мимо бойцов, но не из нашего полка. Они с завистью глядели в нашу сторону: им-то еще предстояло топать. Молча прошли они мимо, не останавливаясь и не задерживаясь ни на минуту.
   — Это восемьдесят первый, — уверенно сказал ротный. — На карте комбата видел у них задачу — одна точка за нами, какой-то дурак запланировал. Ложимся, отдыхаем.
   Третья рота продолжала бой, а нам везло. Если б знать заранее, что эта тишина подла и обманчива…
   Где-то вдали с другой стороны тоже постреливали, но как-то вяло. Солнце и легкий ветерок, спокойствие и забытье. Навалилась обволакивающая дремота. Веки тяжелели, мозги тупели, голова, руки, ноги наливались свинцовой ленью.
   Тишина, спокойствие…

 

***

 
   — Командир! Командир!!! — дикий вопль разбудил нас в укрытии. Перед «эСПСом» на коленях стоял солдат и что-то визжал несвязное.
   — Ты кто? Чего орешь? — спросил, продирая глаза, ротный.
   — Я Джумаев. Мы мимо вас проходили. Пятая рота восемьдесят первого, спасайте! Там всех убивают!!! — Лицо солдата, серое от пыли и залитое потом, было перекошено от ужаса.
   — Как убивают, кого? Стрельбы нет никакой, — удивился я.
   — Вам не слышно, но там почти всех наших убили и ранили «духи».
   — Чего ж связь молчит? Где командир? — заорал Кавун.
   — Убит, нас окружили, помогите, это рядом, совсем рядом, — продолжал верещать солдат.
   — Рота, подъем! Первый и второй взвод, за мной, Сизый и ГПВ с нами! Остается третий — наблюдать!
   Солдаты схватили оружие, боеприпасы, и мы помчались вместе с Джумаевым на помощь гибнущим. На ходу ротный доложил по связи обстановку, матеря командование соседей.
   Перебежав через хребет и лощину, мы попали под прицельный огонь, «духи» стреляли издалека.
   На небольшом пятачке, за грудой камней лежал солдат и поливал автоматным огнем противника, чуть выше стрелял еще один боец. «Духи» отвечали гораздо более плотным огнем, били с хребта напротив и сверху по нашему склону.
   Пули с визгом улетали вверх, ударяясь о камни, голову поднять было совершенно невозможно. Страшная картина открылась передо мной.
   Солдаты лежали вдоль спуска, окровавленные, без признаков жизни, мешки и оружие валялись тут и там. Я подполз к одному телу, потрогал его безжизненную руку, заглянул в лицо. Глаза открыты, в них бесконечность и боль, смерть. Солдат лежал холодный, безмолвный. Отмучился. Рядом валялась снайперская винтовка. Отложив автомат и взяв ее, посмотрел в прицел. На большом валуне через ущелье стоял бородатый мятежник и что-то орал, размахивая автоматом. Приплясывая на камне, он время от времени стрелял в нашу сторону.
   «Оборзел, козлина», — подумал я, прицеливаясь. Ба-бах — и вместе с выстрелом удар, словно кто-то злобно врезал мне кулаком в глаз. На прицеле не было смягчающей резинки наглазника. Прицел вместе с отдачей ударил прямо в бровь. Держась за глаз, я потихоньку завыл от боли.
   — Ты ранен? — подползая ко мне, встревоженно спросил взводный Сережка Ветишин. — Что случилось?
   — Да, вот эта херня, зараза, в глаз. Посмотри, на выступе был «дух».
   — Был. Теперь под валуном лежит. Вон еще один бежит к нему. — И Серега, прицелившись, стрельнул.
   — А-а-а, у-у-у. Твою мать, больно! — закричал Серега, бросил винтовку и тоже схватился за лицо.
   Он взглянул в бинокль и расплылся в улыбке.
   — Еще один лег! К черту эту снайперку, все глаза повышибаем. — И Ветишин потер бровь.
   Мы ползли по хребту вверх, мимо трупов и стонущих раненых. Огонь усилился. Мятежники взбесились, увидев, что добыча, почти добитая и так легко доставшаяся, уходит из рук. Нашей помощи, а тем более такой дружной и эффективной они не ожидали.
   Откуда-то снизу летели гранаты и разрывались невдалеке. Бах-бах. В ответ мы бросили несколько своих гранат. Бах-бах-бах.
   Выстрел из гранатомета пришелся в разрушенный СПС. Осколки просвистели над моей головой. Тьфу! Пронесло.
   Чумазый солдат лежал за ручным пулеметом и вел непрерывный огонь. Рядом, раскинув руки, лицом вверх лежало большое тело офицера. В голове, точнее во лбу, зияло пулевое отверстие.
   — Кто?
   — Зам. командира роты. Тяжелый очень! Дальше я его тащить не мог, всех рядом ранило. Мы несли «Утес» и старлея, а снайперы и гранатометчики поливали нас сверху. Всех повалили. Спасибо, вы спасли! Выручили. Еще минут пять — и крышка, обошли бы со всех сторон.
   Под рукой оказалась «муха», взведенная, но не отстрелянная. Присев за камнями, я выстрелил в «духовское» укрытие.
   — Бу-бух!!! А-а-а. Аллах-акбар. А-а-аа!!!
   Крики и стоны раненых. Может, кого и убил. Человек пять-шесть наших вели огонь по скоплению мятежников на вершине, остальные солдаты ползком вытягивали раненых и убитых.
   К нам подполз здоровенный сержант.
   — Ты кто? — спросил я у него.
   — Я — Карабод, сержант, зам. комвзвода.
   — Как все получилось? Куда вы бежали?
   — Мы утром вылезли туда, где сейчас «духи» окопались. Поставили пулемет, бахнули по какому-то пастуху. Нам нужно было еще чуть дальше пройти: вся рота сидит через ущелье за изгибом. Только двинулись, по нам как дали из миномета и гранатометов. Стреляли снайперы! Старшего лейтенанта сразу снесло пулей в лоб. Мы побежали с ним на руках вниз, к вам. Они как «реактивные» нас нагнали, прижали, начали расстреливать сверху и снизу, подходили совсем близко. Что было, что было…
   — Что ж по связи не вышли на нас? Мы и боя-то не слышали.
   — Да связиста убили сразу, а я частот не знаю, ну и не до того было. Этот «Утес» и раненых тащили, еще испугались все. Офицер-то сразу вырублен, без командира хреново. Совсем хреново.
   Пули продолжали свистеть и, рикошетя, с визгом выбивали искры из камней, разлетались по сторонам. Патроны пока не кончались. Отлично! Можно жить! Солдаты стреляли короткими очередями. «Духи» очереди веерами пускать перестали. Экономят, как и мы, патроны. Огневых точек стало заметно меньше, значит, уходят. Отползают, утаскивая раненых и убитых.
   Артиллерию на них не навести, мы лежим друг от друга в тридцати-пятидесяти метрах. Специально не уходят, сидят, пока не стемнеет, чтоб не добили.
   Перестрелка все никак не стихала, время почти шестнадцать часов. Уже три часа, как мы ведем бой. Желудок вдруг включил свой двигатель, внутри заурчало. Эх, поесть бы, а то меня желудочный сок изнутри растворит. Это, наверное, от нервов.
   Первый толковый бой, первый убитый рядом. Трупы лежат вплотную, на расстоянии протянутой руки.
   Позиция моя была еще та, аховая. Груда камней, под ней остывало тело солдата, затем лежал я и с другой стороны еще одно тело, а за ним лежит боец Карабод.
   — Сержант, у тебя есть что-нибудь пожрать? Тебя как звать?
   — Василием! Мой мешок где-то там дальше, где я отстреливался.
   — А есть хочешь?
   — Еще как, с утра ни крошки. Вообще, в мешках у ребят что-нибудь есть. Им-то уж ни к чему.
   Последние слова он произнес с грустью, словно пожалел не только их, но и себя, ведь сам мог лежать на их месте. Вот тут или чуть дальше. Но повезло. Могло и не повезти. А повезет ли дальше? Ведь этот бой не последний.
   Он раскрыл ближайший мешок, вынул штук шесть маленьких баночек с мясом, вскрыл их открывалкой и разделил на троих. Вот что всегда при мне, так это ложка, которая засунута вместе с сигнальной ракетой за магазин от АКМа. Сержант достал свою ложку из-за отворота сапога. Я обтер ложки салфеткой из набора и поставил баночку на спину солдата. На тело. Больше ставить некуда. Карабод сделал то же самое. Пулеметчик есть с нами не захотел, и мы с сержантом приговорили все вдвоем. Время от времени мы посылали очередь за очередью вперед и по бокам: ближе нас к «духам» никого.
   Я вдруг прислушался и услышал какой-то хрип. Хрип, еще, еще.
   — Хр-хр-хр-х-х-хы.
   Перебравшись через мертвых к лежащему офицеру, увидел, что его тело содрогалось мелкой дрожью, глаза были закрыты, а рот приоткрыт. Ожил?!
   Он с хрипом дышал. Дышал! Был жив. Несмотря на ужасное ранение в голову. Кровь чуть запеклась вокруг раны, от пулевого отверстия по лбу шла бороздка запекшейся крови, коркой засохшей в волосах. Живой…
   — Парни! — зашипел я стреляющим в стороне солдатам. — По цепочке быстро найти ротного, передать, что офицер лежит с пулей в голове, но еще живой.
   Минут через пять подполз ротный, быстро взглянул на раненого и посмотрел выразительно мне в глаза, затем выдал длинный витиеватый мат.
   — Да, дела! Минут через десять вертушка раненых заберет, пятерых мы вытащили на площадку. Как же его нести? Волоком нельзя — голову повредим, да и пуля может сдвинуться. Давай, лейтенант, бери этих двух бойцов и наших пулеметчиков, вот тех. — Он махнул головой в сторону лежащих рядом двух пулеметчиков-таджиков. — Даете море огня, бросок двух-трех гранат, из гранатомета еще долбанешь по вершине и изображай атаку. «Ура» кричи. Сейчас начнет темнеть, и дождь помаленьку накрапывает.
   Дождь действительно пошел, мелкий-мелкий, как пыль. Ротный продолжил:
   — Может, отойдут. Не успеем загрузить его, больше не будет вертушки. Через минут двадцать солнце совсем зайдет. — Солнце уже почти зашло за горную вершину, и лишь багрянец пробивался сквозь пелену сырости.
   — Зибоев, Мурзаилов! Ползком к камням и с криком « ура» расстреливаете по ленте пулеметной! Ясно? — спросил я.
   Солдаты кивнули головами, однако желания выполнять приказ на их лицах не читалось, но они слышали все, что я сказал.
   Карабод и второй солдат с ПК, оставшийся живым и невредимым, поняли наш замысел, но приняли его с сомнением. Что-то пробурчали, но не возражали.
   — Ура! Ура! Ура!!!
   — Бам! — выстрел из «мухи».
   — Трата-та-та, — отвечает пулемет.
   — Бах-бах-бах, — брошена граната.
   — Та-та-та, — вторят автоматы. -Ура! Ура! Ура!!!
   На четвереньках, пригибаясь и беспрестанно стреляя, мы продвигались вперед к вершине. После выстрела из «мухи» и взрыва гранат ответный огонь прекратился.
   Бросок вперед на четвереньках, полуползком — и мы на вершине. Там никого. Бинты, кровь, патроны, упаковки лекарств, стреляные гильзы. Никого! Ушли. Только сквозь пелену дождя, в мутном мареве слышен топот убегающих врагов. «Духи» бегут!
   Очередь, очередь, очередь, еще, еще, еще… в темноту. Гады! Сволочи!!!
   Я схватил пулемет у Зибоева и с криком «А-а-а» расстрелял половину ленты вниз в сумерки. Потом выпустил ракету в воздух, чтоб свои случайно не накрыли по ошибке.
   Вертолет уже приземлился на площадке, солдаты быстро грузили раненых.
   Сержант Карабод и второй солдат бросились обратно к командиру, осторожно положили его на плащ-палатку и с помощью наших бойцов понесли быстрее к вертушке.
   Эх, не успели! Не успели… Еще на полпути к площадке вертолет взлетел и, раскачиваясь, удалился в надвигающиеся тучи. Быстро смеркалось.
   Вдруг кто-то вылез из ущелья и закричал:
   — Нэ стреляйте, я свой.
   — Ползи сюда! — подозвал ротный. — Кто такой? Что за свой?
   — Я из восемьдесят первого. Меня ранило, командиры! Гогия моя фамилия.
   — Степан! — окликнул ротный санинструктора. — Осмотри и перевяжи!
   Мы присели возле охающего солдата, который поведал жуткую и невероятную историю.
   Он и еще один солдат несли раненого по склону с левой стороны. По ним ударили из автоматов и гранатомета. Напарника наповал, раненый получил еще несколько пуль и привалил грузина своим телом. Гогию тоже ранило. «Духи» подошли, взяли автоматы, полоснули очередями по лежащим, но все пули принял мертвый солдат, которого тащили. От страха Гогия обоссался, но молчал. Ногой кто-то пнул его в бок, вырвал автомат. Тут мы сверху кинули гранаты, начали стрелять, «духи» убежали. Со всех сторон грохот, голову не поднять, да еще придавило телом. От страха вырубился.
   — Товарищ капитан! Что-то раны найти не могу, весь в крови, но вроде в чужой!
   — Смотри хорошо, может, внутреннее кровоизлияние?
   — А вот царапин несколько. Где болит?
   — Нога, пятка болыт! — ответил гортанным голосом раненый.
   — Да там осколок торчит большой в подошве ботинка, сейчас сниму. Во! Осколок ботинок пробил и в пятку попал, но только рассек кожу, кровь уже засохла! Грузин, ты шо, это усе? Чи ни? Все ранение?
   — Нога болна!
   — Нога! Болна! Как тресну по башке, чурка. Болна!
   — Я не чурка, я грузин.
   — Вставай, нечего ползать! — зло заорал санинструктор.
   — Товарищ капитан, да его пару раз поцарапало! Обосрался просто!
   — Воняет?
   — Да нет, я в переносном смысле. Трус он!
   — Ну, трус не трус, а повезло, могли и яйца отрезать.
   — Валяй бегом к сержанту Карабоду и помогай своим. Где убитые лежат, видишь, Степан? Надо их выносить.
   Уже в темноте подняли обоих мертвых солдат из ущелья, собрали вещи, оружие, понаставили растяжек и вернулись к себе на точку. Кара-бод и его три солдата стояли над командиром, натянув палатку, защищая его от хлынувшего вдруг ливня.
   — Да, жаль, не успели к вертолету. Как мы раньше не заметили, что он живой?
   — Иван, ведь с такой раной, по-моему, ничем не помочь. Что увезешь, что не увезешь.
   — Ника, когда получишь пулю в лоб, не дай бог, конечно, и будешь валяться в грязи, тогда посмотрим, что ты скажешь!
   — Ворон! Каркаешь!
   — Ну, а ты тоже брякнул! Надеяться нужно до последнего. Наш закон — раненых и убитых не бросать! У «духов» такой обычай, кстати, тоже. А раненого любого, даже безнадежного, надо спасать, чудеса бывают всякие.
   Итог боя был трагический: из разбитой роты шесть убитых и шесть раненых, да оцарапанный Гогия, но он не в счет.
   Всю ночь по очереди с нашими четырьмя солдатами эти бойцы стояли над старшим лейтенантом. На рассвете прилетел вертолет и всех их увез. Старший лейтенант скончался через три дня в госпитале. А вдруг выжил бы, если б сразу вывезли. Вот так-то… Прав ротный… Стало пять раненых, не считая Гогии, и семь убитых. У нас в роте потерь не было, нет даже раненых. На утро ротный с грустью мне сказал: