Галашше доноса не боялся: Бык сейчас вынет из парочки признание и тогда никаких «документированных свидетельств» уже не понадобится. Только дурак может удивляться: неужто оговорили сами себя на виселицу? Уж лучше под кнутом умереть! Нет, не лучше, если кнут в руках у Быка Метессе. Виселица оттого и освящена Отцами, что убивает безболезненно.
«Только бы не начали опять говорить о Пуговке!» – спохватился Галашше и, как и в прошлый раз, удалил Чатте.
– Поскольку заявления пока нет, иди к себе. Я позову, если понадобишься.
– Как прикажете! – Чатте аккуратно сложил заточенные перья и покинул «певческую», едва ли не насвистывая: меньше знаешь – лучше спишь и на душе грехов не копится.
– Бык, ты готов?
– Готов.
Метессе был немного смущен. Хоть он и любил свою работу, а тоже помнил о душе.
– Правда есть свидетельство, господин Галашше?
– Что я, врать тебе стану? Есть. Более того, я знаю, что они убийцы. Или ты думаешь, я грешить собрался?
– Если душегубы – другое дело! – Метессе выбрал один из кнутов и для пробы хлестнул по ребрам ближнего хулана. – Эх, Кваша, не люблю я пальцеломок!
– Не виноват! – задергался хулан, как только смог говорить. – Не виноват я! Крал, обманывал, но не убивал!
– Начни лучше с Фичи, – посоветовал полицмейстер.
Второй хулан висел молча, прикрыв глаза, – Галашше сразу узнавал сломленного человека. Этот мысленно уже на виселице. «Постой, да ведь я хотел грохенцам представление устроить!» Галашше едва не хлопнул себя по лбу, но вспомнил, что будет для купчиков еще одна, весьма впечатляющая деталь.
Фича держался недолго – постонал немного под кнутом, будто пробуждаясь, да и начал говорить. Полицмейстер пересел за стол Чатте и аккуратно все записал: для подтверждения признаний достаточно и двух полицейских, его и Метессе. Кваша ругался, перебивал, пытался даже пнуть друга ногой, но Фича его будто не слышал.
– Ну что ты так себя ведешь? – Бык полоснул Квашу мокрым кнутом и, переждав визг, продолжил: – Теперь и я твердо знаю, что ты убийца. Нетто думаешь, живым отпущу, если не признаешься? Кваша, я и пальцеломкой могу сердце остановить.
– Каты позорные! – взвыл Кваша. – Ох, вернусь я к вам, ох вернусь! Демоном из Ада поднимусь, кишки ваши выжру! Будут вам атори сниться всю оставшуюся жизнь!
– Признание! – Галашше говорил, обращаясь не к хулану, а к Быку. Все складывалось наилучшим образом. – Давай быстрее, и рано домой отправишься.
– Вот оно что! – просиял Метессе. – Тогда я живо!
Сержант жил в Ветеранах, за Третьей стеной, и всегда был рад, если удавалось уйти со службы пораньше. Жена, двое детишек, родители, хозяйство. Галашше этого никогда не понимал: для него семья была скорее помехой, скучной, но необходимой для общественного положения.
Кваша продержался двенадцать ударов, из лопнувшей кожи успела натечь целая лужа крови. Наконец Бык исхитрился самым кончиком кнута выбить хулану левый глаз, и вор сдался. Галашше записал его признания, заверил сам и отдал перо Метессе, успевшему сполоснуть в тазике руки.
– Чатте позвать?
– Нет, Бык, давай быстрее закончим. Подозреваемые ведь Небо хулили, помнишь?
Метессе округлил глаза. Хуление Неба было для «певческой» делом обычным, внимания на него обычно не обращали.
– Кодекс открыть? – Галашше положил руку на толстый том. – Опускай их.
Неподвижный Фича и плачущий кровавыми слезами Кваша не услышали их разговора, иначе, конечно, взвыли бы на весь квартал. Были среди особо заядлых преступников настоящие хулители, изрыгавшие проклятия и по дороге в Суд, к Святым Отцам, и даже на эшафоте. Оно и понятно: что им терять? На тот случай была оговорена в Кодексе такая мера, как вырывание языка. Метессе помнил, что полицмейстер имеет право отдать такой приказ, так что спорить не стал, только подумал про себя, что надо зайти к Отцам посоветоваться. Странно ведет себя нынче Галашше, как бы не согрешить. Да и непонятно, за что схвачены эти грохенцы…
Галашше не собирался испытывать преданность Быка, поэтому сам взял специальные щипцы в руки:
– Держи голову!
Первым был Кваша, он понял, что происходит, только когда хитрый инструмент разжал ему зубы. Маленькие, удобные тиски, между которыми ходят собственно клещи, – очень удобно и быстро. Кваша захрипел, ударил ногой по бедру полицмейстера, но тот не обратил на это внимания, не до синяков.
– Прижигай.
Бык, запрокинув голову Кваши, плеснул ему в глотку сока чернопевки, теперь кровью не истечет, Откинув в сторону кусочек красного мяса, Галашше перешел к Фиче, а сам не удержался и скосил глаза на грохенцев. Побледнели, голубчики!
– Ну, быстрее давай! Этому тоже?..
– Давай!
Метессе обхватил ручищами голову Фичи. Хулан оглушительно закричал, раскрыв рот, но скорее от ужаса, чем протестуя. Так Галашше было даже удобнее, он быстро зацепил и рванул, сразу отшвырнув в сторону клещи. В сторону, но поближе к купчишкам.
Теперь хуланы ничего не смогут рассказать о Чивохе, разве что, против ожидания, кто-то из них окажется грамотным. Но это полицмейстера не волновало, он и так сделал все что мог, Пуговка будет доволен. Хуланы помнят добро… Как вовремя удалось с ними договориться!
– Все, что ли? – Бык переживал: второй-то хулан не ругал Небо!
– Все, иди и забери с собой эту парочку. Скажи Чатте, чтобы зашел через полчасика, увел остальных арестованных и разобрал бумаги.
Галашше, отвернувшись от купцов, задумался: «А и в самом деле, не выйдет ли так, что придется бежать из города? Пока ты полицмейстер, можно не опасаться некоторых превышений полномочий. Но если Магистрат отстранит от должности – всплывут все старые грешки. Как бы самому в „певческой" не оказаться. Что ж, поместье, пусть и скромное, имеется, с князем Вельшеи отношения неплохие. Можно продержаться, если Святые Отцы не потребуют к себе».
– Бык! Вот еще: позови прямо сейчас какого-нибудь «грача» из дежурного наряда.
– Будет исполнено.
Метессе закрыл за собой дверь, в «певческой» стало тихо.
7
– Ну, господа грохенцы, что думаете?
– О чем, господин Галашше? – опять отозвался тот, тощий.
– Вообще, о жизни своей. Не думаете, что однажды и вас вот так, кнутом по ребрам? А потом и за язык дернут.
Торгаши молчали. А Галашше по-прежнему не знал, о чем, собственно, их спросить. Если его самая простая и самая страшная догадка верна, то ведь и спрашивать незачем… Ему стало жутко и зябко, будто адский холод проник в подвал.
– Откуда дешевый товар берете?
– Привозят с юга, – пожал плечами тощий. – Мы покупаем. Из Никеи, наверное… Я сам-то недавно в торговле.
Он покосился на своего соседа, дюжего угрюмого мужика. Вообще все пятеро как на подбор, рослые. И Вешшер крупный, и Мачеле. Галашше непроизвольно передернул плечами:
– Не знаешь, значит?
– А какое полиции до этого дело? – проворчал сосед тощего. – Обратитесь к Вешшеру, если хотите капитал вложить. Мы законов не нарушали.
– Не нарушали, – эхом повторил полицмейстер. В это он верил. – Но странные вы люди, понимаете? Закон законом, но есть ведь и простое любопытство. Если вы его удовлетворить не хотите, то можно и с кнутом поспрашивать.
– Не имеете права! – выкрикнул тощий, покосившись на лужу крови, натекшую о Кваши. – По закону, по вашему же Кодексу права не имеете!
– Кодекс Святыми Отцами писан, не вами. Для меня, а не для вас.
– Вот Отцам и будем жаловаться!
– Трудно без языка-то жаловаться… – Талашше придавил сапогом раздвоенный кончик языка Кваши. – А после пальцеломки и не напишешь ничего, вот какая штука.
– Я ногой напишу, – пробурчал дюжий.
Бохрос – вспомнил Галашше его фамилию. Видимо, лидер, держится увереннее других, смелее. Вывести его или сразу убрать всех, надавить только на тощего? Подвесить к станку, походить вокруг с кнутом – может, и заговорит? В дверь постучали.
– Прошу прощения за задержку, господин полицмейстер! – Дежурный «грач» показал два конверта. – Там для вас передали из дому…
– Подожди за дверью.
Одно письмо оказалось от чегишаев: они приносили свои неподписанные весточки на дом полицмейстеру, а уж жена пересылала их в Управление. Послание было очень коротким: «Два часа ночи, у ворот в Старый город». Перед самым разводом Галашше решился послать Рошке на север и попросил чегишаев все подготовить. Им это было нетрудно: всего лишь поменять одного из сопровождающих товар на корабле во время плавания, а именами этих сопровождающих никто не интересуется.
«Да, пусть отправляется. Пакет готов, авось барон Зеккуне выслушает лейтенанта».
Галашше собрал немало интересной информации. Она касалась не только неожиданного возвышения странных купцов, не только их удивительной близости с продажным Магистратом. Много еще чего любопытного появилось в Иштемшире за последние годы: новые фасоны одежды, новые карточные игры, кое-какие бытовые усовершенствования… А в Грохене, по слухам, и того больше. Вроде бы безобидно, да все вместе выглядит странным. Святые Отцы не реагируют, но про них особый разговор. Так, может быть, почует угрозу начальник Секретной канцелярии императора Кемпетая?
Куда интереснее было второе письмо. Его прислал тот самый отец Пладде, что согласился поговорить с полицмейстером откровенно. Или почти откровенно… Очень скоро он должен встретиться с «сиротами» в Монете, шумном деловом квартале, – зачем же писать? Наверное, что-то срочное. Галашше разорвал конверт и обнаружил там обрывок оберточной бумаги с цитатой из Книги отца Невода, Книги Войны.
«Бесчинства демонов превышали все вообразимое уму человеческому. Утомившись от грабежей, поджогов и убийств, они взяли оставшихся в живых в рабство и заставили служить себе. Тяготы, выпавшие на долю жителей Ларрана и Южного Соша, неописуемы. Многие были убиты, оттого что не могли больше работать, другие умерли сами от непосильных трудов. Небо, по рассказам, заслуживающим доверия, поливало несчастную землю солеными дождями. Но особенно ужасна оказалась участь женщин, начиная даже от самых юных. Атори, чуждые человеческому естеству, творили над ними такое, что и рука моя отказывается описать. Дней, отведенных Небом для соития, им было мало, адская похоть ненасытна. Вот лишнее подтверждение неспособности Подземного Князя создать настоящего человека: демонам хватало лишь вида женщины, как они немедленно кидались на нее. О том повествовали мне многие».
Галашше дважды перечитал цитату. Зачем отцу Пладде понадобилось ее присылать? Здесь явное указание на еще одно свойство демонов, малоизвестное. Но атори легко отличить от человека по языку: у посланцев Ада он не раздвоен. Как бы далеко ни заходили страшные подозрения Галашше, но и ему приходилось признать: с языками у грохенцев все в порядке. Они не демоны. Да и не владели атори человеческими языками, о том тоже не раз писал отец Невод…
– Чушь какая-то!.. – пробормотал полицмейстер, комкая письмо.
– Господин Галашше! – подал голос Бохрос. – Мы ничего не пили уже несколько часов, я не говорю о еде… Нельзя ли о нас хоть немного позаботиться? Вы и так уже несколько раз нарушили Кодекс.
Галашше медленно повернулся и встретился глазами с наглым взглядом Бохроса.
«Верит, что его вытащат. И не зря верит, Вешшеру это наверняка удастся. Надо бы убрать его от остальных…»
Письмо жгло руку. Отец Пладде чепухи писать не станет; если прислал эту цитату, значит, считает ее нужной именно теперь. Полицмейстер быстро вышел в коридор, где слонялся в ожидании распоряжений дежурный. – Та баба, нищенка, еще у нас?
– Какая баба? – опешил «грач».
– Ну та, как ее… – Галашше схватил его за плечо, потряс. – Вчера привели нищенку. Ей уже всыпали плетей или нет?
– Нет, сегодня же небесники проходили. Неудобно было ее по той же дороге выпроваживать, ну и сечь сегодня тоже не стали. Лейтенант Рошке распорядился.
– Где она?
– В пятой, с воришками.
– Очисти какую-нибудь камеру, любую, и туда ее, одну! Быстро! Потом ко мне, в «певческую»!
Каким-то образом Подземному Князю удалось создать почти идеального – внешне, конечно, – человека. Ведь на это намекает отец Пладде? Пахнет небохульством, Совет Святых Отцов не одобрил бы таких предположений. Сказано: у атори нечеловеческий язык, иначе не бывает. Но что, если вдруг… если владыка Ада сумел научить своих слуг говорить? Тогда остается один способ отличить атори от человека: вспороть ему живот и рассмотреть внутренности. Но на это никто не пойдет, ведь ошибка отправит твою душу прямиком в Ад.
Галашше утер пот и обнаружил себя стоящим перед грохенцами. Выглядели они неважно, кроме разве что Бохроса. Если тут есть демон, то это он. Маловато одного полицейского, надо подстраховаться, позвать еще пару… Но что они подумают о страхе полицмейстера перед закованными арестантами? Что скажут утром, когда слух о странных развлечениях Галашше разойдется среди «грачей»? Они решат, что он спятил, и воспримут грядущее решение Магистрата о его отставке как само собой разумеющееся.
– Господин полицмейстер! – Бохрос улыбался. – Время позднее, шли бы вы домой. Ну а нас, наверное, в каменный мешок… Кстати, если кто-нибудь из нас заболеет или, не позволь Небо, умрет, очень расстроен окажется не только господин Вешшер, но и кое-кто еще.
– Пугаешь, мразь? – нахмурился Галашше, но подойти ближе, дать по гадкой роже сапогом не решился.
Постучал дежурный:
– Я ее в седьмую отвел, а хуланов перетащили к ворам.
– Хорошо. Теперь позови Рошке, еще кого-нибудь из наряда и сам возвращайся.
Галашше трясло. Если Бохрос атори, то что ему стоило порвать цепи, с боем вырваться из Управления? Двери, конечно, крепки, но в подвале всего три-четыре человека, а сила демонов известна – ни Бык, ни Рошке не смогли бы с ними справиться. Отнять ключи и освободиться… Но раз уж завтра его выгонят – теперь Галашше был в этом почти уверен, – то что терять?
Бохрос еще что-то говорил, но полицмейстер его не слушал, перечитывая послание отца Пладде. Эх, не может он прийти сам, этот полубезумный старик. Или просто безумный? Такой же, каким стал от бессонных ночей сам Галашше?
– Господин полицмейстер! – в «певческую» вошел Рошке, скучающим взглядом окинул прикованных грохенцев.
– Ты привел людей? Так, вот этого, Бохроса, раздеть и в цепях перевести в седьмую.
– В цепях? – удивился задремавший в своей дежурке Рошке и запоздало удивился еще сильнее: – Раздеть?
– Да, да, лейтенант. Этого нам Кодекс не запрещает, верно?
– Неуважительное отношение, господин Галашше, – мрачно протянул Бохрос.
– Этот грех я возьму на себя, – поморщился полицмейстер. – В седьмую… Я буду ждать там.
Стрелки на часах в узком коридоре подтягивались к полуночи. Время неумолимо, вот уже и настает завтрашний день, пора отправлять Рошке к Старому городу… «Сироты» наверняка уже покинули город, а Бык Метессе, судя по его глазам, впервые усомнился в правомерности действий своего начальника. Галашше почувствовал себя одиноким даже здесь, в Управлении. «Тяжелый денек… А ведь надо еще послать весточку жене, чтобы вместе с детьми и слугами перебиралась в Вельшею, им надо выйти за ворота на рассвете, так надежнее».
Нищенка, зевая, сидела на каменной скамье. Лет сорока, а может, несколько моложе – при ее профессии точнее определить трудно. Лицо, не мытое, похоже, с самого рождения, зато разукрашенное старыми шрамами и недавними синяками, не вызывало желания познакомиться, но ведь дело не в лице… Галашше опять развернул бумагу: вроде бы отец Невод ничего не писал о красавицах. Да и какая демонам разница?! «…Хватало лишь вида женщины…» – гласила присланная цитата. Лучше перестраховаться.
– Течка давно была? – зачем-то нарочито грубо спросил он.
– А чего? – Нищенка привстала, хитро прищурилась. – Давно. А я опять разговорилась!
– Ох, тварь!.. – поморщился Галашше. – Не о том думаешь. На плеть меньше хочешь? Раздевайся.
– Так неготовая я… – Сообразительностью дама не отличалась. – Только-только поболтать захотелось. Зачем же?
– Раздевайся, говорю. Догола. На две плети меньше получишь. Ах, да ладно, вообще так отпущу! Если забудешь о сегодняшнем вечере. Разденься и встань там, в углу.
– Зачем же? Непристойно-то как… – Нищенка быстро стала сматывать тряпье, камера наполнилась вонью. – И к чему вам?
– Помолчи.
Галашше отступил в сторону, чтобы пропустить помощников и Бохроса. Грохенец, как показалось полицмейстеру, усмехался несколько криво и прикрывал скованными руками детородный орган. Введя арестованного, Рошке и «грачи» выжидающе уставились на начальника.
– Как вам эта женщина, господин Бохрос? – хрипло спросил Галашше.
– Что это еще за непотребство? – Купец мельком оглядел нищенку и отвернулся. – Вонь-то… Умер кто-то?
Посмотри еще разок, мне кажется, вы должны быть знакомы, – сказал полицмейстер первое, что пришло в голову. – Ну? Посмотри внимательнее, Бохрос!
Грохенец, скривившись, исполнил требуемое и опять отвернулся. Член его чуть дернулся, или Галашше только так показалось? Нет, показалось. Полицмейстер почувствовал, что краснеет.
– Воняет, повторил Бохрос. – Уведите, а то меня стошнит. Я не полицейский говноклюй, непривычен…
– Уведите, заприте его в «мешок»! – приказал Галашше и мстительно добавил: – Одежду не отдавать.
8
Рошке, разобравшись в ситуации, задержался:
– У вас какие-то подозрения на его счет?
– Так, мелочи… Догадки. Одевайся, дура! – прикрикнул полицмейстер на обескураженную нищенку и вышел в коридор. – Вот что, лейтенант, я поразмыслил: ты прав, надо ехать на север, ждать больше нечего. Отбыть придется уже сейчас, ночью.
– Сейчас? – поднял брови Рошке. – Ладно, я холостой. Думаете, дело так плохо?
– Думаю, да. Идем.
Все еще мысленно ругая и себя за доверчивость, и отца Пладде за старческое слабоумие, Галашше поднялся к себе в кабинет. Давно написанное письмо барону Зеккуне и прилагающиеся бумаги лежали в ящике стола, запертом на хитрый замок чегишайской работы, оставалось лишь их запечатать.
– Я тут довольно много всего написал… Если придется туго, – мало ли что? – выкинь конверт за борт, – напутствовал он Рошке. – Лучше пусть ты доберешься до Секретной канцелярии без бумаг, но доберешься. Попробуй тогда рассказать, что знаешь, все же ты не сиволапый какой, а должностное лицо, обязаны хотя бы выслушать. Помни: на карту поставлена уже не только наша с тобой карьера, но, возможно, и жизнь.
– Я понимаю. – Рошке принял конверт и спрятал его за пазухой. – Мне помогут чегишаи?
– Да, вот держи. – Полицмейстер отдал ему записку с указанием места и времени встречи. – Лучше зайди к себе, переоденься в штатское, чтобы не привлекать внимания. А потом чегишаи дадут тебе свое тряпье.
– Кажется, отлив сегодня под утро, – прикинул лейтенант. – Значит, на рассвете буду уже в море. Думаю, мы поступаем правильно, господин Галашше. Не волнуйтесь, Небо на нашей стороне.
– Истинно так!
Полицмейстер даже приобнял Рошке и тут же поморщился: нервы, нервы… «Когда же дело успело зайти так далеко? Может, не стоило вмешиваться, обращать внимания на чегишайские жалобы? Самому пойти к главарю Грохенской гильдии, продаться, как магистратские старички? Теперь все равно поздно».
– Удачи!
Рошке закрыл за собой дверь, а Галашше опять потянулся к буфету – за вином. Не допив стакан, он вспомнил о семье, быстро написал и отослал с дежурным сержантом записку жене. Странно, но предположение об отставке за несколько часов переросло в уверенность. Арестовывая пятерых торгашей, Галашше объявлял войну, но не думал, что она окажется такой скоротечной, не предполагал силы связей Вешшера и Мачеле. Надо же, сам бургомистр к ним в гости бегает.
– А ведь наверняка не быть мне больше полицмейстером, – пробормотал он. – Или никем, или уж бургомистром.
До утра еще оставалось время. Галашше, чуть пошатываясь от выпитого, опять спустился в «певческую», к прикованным грохенцам. Теперь он был уверен, что они не демоны, от этого стало немного легче. Чатте успел разобрать бумаги и теперь скучал за столом, бездумно перелистывая Кодекс. Или искал там что-то конкретное для утреннего доноса Святым Отцам?
– Чатте, уведи всех в «мешки», кроме… вот этого. – Полицмейстер ткнул пальцем в тощего, тот выглядел особенно печальным.
– Осмелюсь заметить, – тихонько прошептал «грач», – обвинение не выдвинуто, а «мешок» расценивается как наказание или пытка, то есть…
– Я обвиняю их в мошенничестве! – не оборачиваясь, отрезал Галашше. – Исполняй и побудь снаружи.
Недовольно вздыхая, Чатте увел троих арестованных. И об этом он расскажет Отцам, теперь они узнают обо всех, даже самых мелких, нарушениях. Галашше ухитрился разрушить свой авторитет за несколько часов, «грачи» вспомнили, что духовный надзор за начальником – это не право их, а святая обязанность. Так говорит Кодекс…
«Спасители моей души, ноги бы им переломать!»
Сам Галашше на мелкие прегрешения уже перестал обращать внимание, этому немало способствовало и выпитое вино. Мелочи можно отмолить, отходить в веригах…
– Как тебя звать-то?
– Аре Блес, – дрожащим голосом выдавил тощий. Без товарищей ему явно стало неуютно.
– Аре… Что же ты, Аре Блес, не сидел у себя в Грохене? Как там у вас, кстати, с полицией?
. – Обычно, – пожал плечами торгаш. – То есть полиции нет, княжеская дружина за порядком следит.
– Что ж так плохо следит? Дом встреч, надо же… Развели мерзость. Это же мерзость, Аре! Признайся, ты захаживал туда?
– Никогда, – уверенно покачал головой Блес. – Хотя наши Святые Отцы говорят, что это грех замаливаемый. А дружина за порядком следит хорошо, по крайней мере невинных людей не хватает, на одной воде сутки в каменном «мешке» не держит.
– Да ну?.. – Галашше присел перед ним на корточки. – Значит, не нравится тебе в Иштемшире, козел безрогий? А что же тогда дома-то не остался, зачем приперся сюда? А ну, раздевайся!
– Зачем? – Блес прижался к стене, зазвенев цепью. – Вы не имеете права!
– Да мне наплевать, что я там имею! – Полицмейстер быстро подошел к инструментам Быка Метессе и выбрал самый внушительный кнут. – Ну-ка раздевайся, пока я тебя не отхлестал, и рассказывай, зачем ты сюда пришел! Где берешь товар?! Кто такой Вешшер?!
Повторять эксперимент с Блесом Галашше не собирался, просто запомнилось, как униженно выглядел голый Бохрос. Да и любой бы почувствовал себя скверно, жаль, что не применяли этот метод раньше. Бывало, конечно, что с подвешенных слетали под кнутом все тряпки, но тогда их это уже не волновало. Впрочем, неизвестно, что бы сказали но поводу таких способов дознания Святые Отцы, Кодекс-то о них не упоминает.
– Вы не имеете права меня бить, это грех, я даже ни в чем не обвинен! – Зубы Блеса отчетливо пощелкивали.
– Обвиняю тебя в мошенничестве. Ты что, не слышал?
– Вы не составляли бумаги… И нельзя пытать без присутствия хотя бы двух полицейских!
– О, да ты образованный, оказывается! – усмехнулся Галашше. – Готовился, да? Знал, что ко мне угодишь? Так вот, милый друг, у меня нет повода выдвинуть против тебя более серьезное обвинение, нет жалоб и свидетелей. Но это значит лишь, что я не стану тебя пытать. А вот стегануть по морде за хамское поведение могу запросто, как поступил бы с любым мальчишкой на улице. Или могу сапогом пнуть в живот, если ты это предпочитаешь, или еще куда наподдать! Слышишь меня?! Раздевайся, дрянь!
Блес застыл, вцепившись в рубаху, будто боялся, что Галашше станет ее с него срывать. Полицмейстер не дал ему времени на раздумья и действительно стеганул – несильно. Достаточно показать свою уверенность. В том, что как минимум один удар этот парень заслужил, Галашше не сомневался – иначе зачем учил Кодекс? «Арестованный груб и не склонен к откровенности».
– Ты о моей душе не думай, мразь, ты думай о своей! – Галашше занес кнут еще раз, в то время как всхлипывающий Блес прижимал ладонь к красной полосе через всю щеку. – Жаль, по глазам не попал, ну так у меня есть время попрактиковаться. Будешь раздеваться, или продолжим?
– Но зачем?.. – Блес медленно начал расстегивать пуговицы. – Ведь это грех для вас, я ни в чем не виноват! И я все расскажу Вешшеру, а он бургомистру и Святым Отцам… Вы лучше остановитесь, и тогда я все забуду! Можно мне в «мешок»? Давайте все забудем, а?
– Раздевайся, сопляк!
Пока дрожащий грохенец стаскивал с себя одежду, Галашше успел пожалеть об оставленном наверху вине. Последний день в должности – почему бы не принести его сюда? Он приоткрыл дверь:
– Чатте! Поднимись ко мне в кабинет, притащи из буфета вино и стакан не забудь. Потом постучись, понял? Это приказ!
«Грач»-канцелярист лишь округлил глаза: что ж, если полицмейстер так себя ведет, то, наверное, дело совсем плохо. Галашше сам прикрыл за ним дверь и постоял немного, не оборачиваясь.
– Слышь, Блес? Я ведь только одного хочу: понять, что за птица этот Вешшер. И все равно узнаю, не сегодня, так завтра. Ну зачем мне тебя мучить, на станок подвешивать, пальцеломку доставать? Расскажи, и я тебя сразу отпущу, Небом клянусь. Товарищей твоих тоже выпущу.
– Я ничего не знаю… Спросите лучше Бохроса, он же мой начальник, а я и бумаг-то не видел никогда!
– А что видел? – Галашше вернулся, поигрывая кнутом. – Аре, пойми: у меня впереди вся ночь. Я буду пить, курить, закажу обед, то есть этот… ужин, в Ад он провались! Я не убью тебя, мальчик, неотмаливаемый грех на душу не возьму. Но здоровым ты не будешь уже никогда.