Пронин Виктор Алексеевич. Банда 5

   — Правильно, — кивнул Пафнутьев. — Его выковали в каком-нибудь стойбище, в каком-нибудь лежбище... Он может иметь ценность только для человека, у которого с этим ножом что-то связано. Ножами, которые делают наши умельцы, эту поделку можно рассечь пополам. В городе найдется не менее полудюжины человек, которым этот нож знаком.
   — Думаете, они признаются? В том, что им знаком этот нож? — спросил Шаланда.
   — Не все, но кое-кто, возможно, и скажет о его хозяине пару теплых слов. Сколько у нас в городе афганцев?
   — Не знаю. — Шаланда пожал плечами, удрученный той громадной работой, которая свалилась ему на плечи. — Тысячи две-три, наверно, есть.
   — Если хорошо взяться, — Пафнутьев исподлобья посмотрел на Шаланду, — если взяться за дело немедленно, за неделю можно всех просеять. Мальчик сказал, что его сестра работала в магазине... И в этот магазин частенько заглядывал убийца с афганским ножом. Настолько часто, что они познакомились и девушка имела неосторожность постирать ему рубашку... И на свою беду, запомнила эту его рубашку. Наверное, в ней было что-то отличительное — покрой, цвет, пуговицы...
   — Или же она была слишком грязной, — обронил Худолей.
   — Тоже верно, — согласился Пафнутьев.
   — Павел Николаевич! — воскликнул эксперт озаренно. — Я сейчас такое скажу, такое выдам, что вы тут же ляжете...
   — Здесь достаточно лежащих, — мрачно заметил Шаланда. — Носить не переносить.
   — Павел Николаевич! — Худолей не пожелал услышать насмешливых слов Шаланды. — Только что вы описали этого подонка... Маленький, чернявенький... А ведь мы с вами совсем недавно говорили о таком же человеке... Помните? Может быть, мы с вами говорили об этом же человеке?
   Пафнутьев замер в движении, взгляд его остановился, упершись в пол как раз в то чистое от крови пространство между трупом старика и трупом молодого мужчины. Потом, словно преодолевая страшное сопротивление, Пафнутьев разогнулся, блуждающим взглядом некоторое время искал Худолея, а найдя, остановился на нем твердо и непоколебимо.
   — Худолей, — сказал Пафнутьев глухим голосом. — Знаешь, кто ты есть на самом деле?
   — Ну? — оробев, спросил эксперт.
   — Ты гений сыска.
   — Ха! — воскликнул Худолей облегченно. — Вы только сейчас это поняли, только сегодня? Чтобы осознать очевидное, вам понадобилось такое кошмарное преступление?
   — Да, Худолей, да, — продолжал Пафнутьев, не слыша благодарных воплей эксперта. — Ты гений сыска.
   — Надеюсь, вы не забудете об этом до вечера, Павел Николаевич? — вкрадчиво произнес Худолей. — Надеюсь, вы в полной мере осознали всю ту нечеловеческую нагрузку, которую мне пришлось сегодня здесь испытать, перенести... Я поседел, Павел Николаевич!
   — Паша! — заорал Шаланда, поняв наконец, на что намекает Худолей. — Гони его в шею!
   — Нет, Шаланда, — твердо сказал Пафнутьев. — Не надо его гнать в шею. Не будем этого делать. Его надо достойно наградить.
   — Павел Николаевич! — Худолей прижал к впалой груди красновато-голубоватые ладошки и замолк, не находя слов благодарности.
   — И лучше это сделать сегодня, чем завтра, — проговорил Пафнутьев, как бы уже принимая решение. — А сейчас Худолей совершит еще одно полезное дело — он соберет все документы, которые найдутся в этом доме, и сложит их на столе, рядом с ножом. Потому что... — И в этот миг Пафнутьев запнулся, что-то остановило его, помешало продолжить уже созревшую мысль.
   Пафнутьев знал, опыт, возраст, ошибки научили его, натаскали и убедили — если что-то останавливает тебя, не пренебрегай этим сигналом, остановись, заткнись, в конце концов, не пытаясь понять, откуда сигнал опасности и чем он вызван. И Пафнутьев смолк, остановив себя на полуслове. Озарение вдруг пронзило все его следовательское существо, а происходящее показалось настолько ясным и ошарашивающе простым, что вот так сразу выплеснуть все перед полудюжиной человек показалось ему опрометчивым.
   — Потому что — что? — спросил Шаланда, который в это утро как никогда раньше прислушивался к Пафнутьеву внимательно и даже с явным почтением.
   — Потому что потому, — серьезно ответил Пафнутьев и повернулся к Худолею. — Задача понятна?
   — Видите ли, Павел Николаевич, я не могу выполнить ваше указание, потому что оно уже выполнено, — взяв с подоконника, Худолей принес и поставил на стол коробку из-под обуви. — Вот все, что мне удалось собрать по карманам, ящикам, шкатулкам... Фотографии членов семьи, письма, блокноты, даже дневники есть... Девушка, оказывается, вела дневник...
   — А об этом Коле там ничего нет, не посмотрел?
   — Последняя запись сделана год назад.
   — Жалко, — огорчился Пафнутьев. — Тогда так... Выбери все денежные бумаги — квитанции, платежки, расписки... Мальчик сказал, что они приходили за деньгами. Чую запах денег и ничего не могу с собой поделать! Несет отовсюду деньгами, и все тут! Сильный, устоявшийся запах, даже не запах — вонь!
   — Деньги не пахнут, — пробормотал Шаланда.
   — Правильно! — воскликнул Пафнутьев. — Они воняют.

* * *

   Приехала машина за трупами.
   Одновременно с санитарами в квартиру вошел запыхавшийся капитан милиции.
   — О! — радостно воскликнул Шаланда. — Нашего полку прибыло! Знакомьтесь, капитан Вобликов.
   — Да мы уже немного знакомы. — Пафнутьев пожал вздрагивающую руку Вобликова. — Пошли отсюда, не будем мешать санитарам.
   Шаланда, Пафнутьев, Худолей, Вобликов вышли на кухню — единственное место, где пол не был залит кровью. Пафнутьев тут же присел с коробкой к столу и принялся перебирать бумажки, которые нашел Худолей. Шаланда, не найдя себе дела, стоял у окна и, тяжело раскачиваясь с каблуков на носки, наблюдал городскую жизнь с высоты четвертого этажа. Вобликов открыл кран и жадно хватал ртом брызжущую струю.
   — Послушай, Шаланда, ты всем своим сотрудникам доверяешь? — спросил Пафнутьев, искоса глянув на его фигуру, перекрывшую почти все окно.
   — Конечно! — Шаланда резко обернулся, будто услышал оскорбление. — Как же иначе?! А ты что, кому-то не доверяешь?
   — Конечно, нет! — легко ответил Пафнутьев. — Оборотни, Шаланда, кругом одни оборотни! Уж такими они исполнительными притворяются, — Пафнутьев продолжал перебирать бумаги, — такими цепкими. — Сейчас это словцо Пафнутьев ввернул уже сознательно, зная о том, что Шаланда запомнил его после их недавней встречи. — А сами-то работают на кого угодно, на кого угодно. — Он всмотрелся в бумажку, отложил в сторону, снова к ней вернулся.
   — Темнишь, Паша, — укоризненно произнес Шаланда. — Темнишь, намекаешь... И обижаешь.
   — Конечно, темню... Не могу же я при Худолее все тебе выкладывать... И откровенно говорить с Худолеем, зная, что ты меня слышишь.
   — Паша, говори, да не заговаривайся!
   — А я ничего, я вполне... Кстати, ты все свои лучшие силы бросил сюда? Никого про запас в управлении не оставил?
   — Кого надо, того и оставил.
   — Не понимаю я тебя, Шаланда. — Произошло преступление, можно сказать... Страшное. Город гудит. Из Москвы несутся курьеры, курьеры, курьеры... А ты жлобишься, не желаешь бросить сюда все свои силы.
   — Другим тоже есть чем заниматься, — проворчал Шаланда. Разговор шел какой-то отвлеченный, пустоватый, и объяснить это можно было только тем, что Пафнутьев все свое внимание уделял бумажкам в обувной коробке.
   — Ну, ты даешь, Шаланда! И мне есть чем заниматься, но я здесь! И тебе есть чем заниматься, но ты здесь! Мой лучший эксперт, гений сыска, как я недавно заметил, всеми любимый Худолей... Думаешь, он не нашел бы, чем заняться в это раннее утро? Нашел бы. Но он здесь!
   — С этим гением надо еще разобраться.
   — Правильно! Он ждет награды и получит ее!
   — Что же он тебе такого сказал? Что нашел? Открыл? Кого уличил?
   — Ты вот, Шаланда, не знаешь, — Пафнутьев вчитался в какую-то очередную бумажку, — а ведь Худолей — непревзойденный специалист по изобличению оборотней. Ты не оборотень случайно?
   — Оборотень! А ты что, раньше не знал?
   — Знать-то знал, но все хотел у тебя самого спросить... А капитан твой, — Пафнутьев кивнул в сторону Вобликова, который стоял у окна и нервно лузгал семечки, — оборотень?
   — И он тоже, — кивнул Шаланда. — Мы все тут оборотни, только присмотреться к нам, Паша, надо повнимательнее. Верно, капитан?
   — Во-во, — кивнул Вобликов. — А начать бы с самого Павла Николаевича! На кого работает, кому служит, от кого зеленые получает? Говорят, в квартире немало зеленых было? — Вобликов хотел еще что-то сказать, но остановился, поняв вдруг, что не то говорит, не то. Бессонная ночь, потрясение, испытанное им в этой же квартире, двусмысленное положение, в котором он оказался здесь, все это не могло не сказаться. И вырвалось, достаточно невинно, простительно, но вырвалось лишнее словцо, и единственный, кто заметил его промашку, был Худолей.
   — Кто говорит? — спросил он негромко в наступившей тишине. — Кто говорит, что в доме были доллары?
   — А иначе зачем им сюда врываться? — ответил Вобликов достаточно грамотно, но недостаточно убедительно.
   Услышав этот ответ, Пафнутьев склонил голову к плечу, все еще не глядя на Вобликова, сидя к нему спиной. Он уловил очень четкий перепад, скачок между первыми словами Вобликова и вторыми, когда тот отвечал на вопрос Худолея. Вначале он сказал так: «Говорят, в квартире немало зеленых было». И пояснил: «А иначе зачем им сюда врываться?» Делаем вывод — оказывается, никто не говорит о зеленых, кроме самого Вобликова, оказывается, он сам на себя и ссылается, пытаясь обесценить свое же предположение о долларах.
   Осознав это, Пафнутьев невинно, как бы невзначай повернулся к Вобликову, посмотрел на него осторожно и простовато. И наткнулся на нервно возбужденный взгляд. Похоже, капитан был просто в ужасе от собственных слов, которые неожиданно вырвались у него.
   — Если говорить о долларах, — Пафнутьев решил застолбить сказанное Вобликовым, чтобы не стерлись, не затерялись его слова в потоке следующих, которых наверняка будет немало. — Если говорить о долларах, — повторил он, глядя на Вобликова, — значит, доллары были. Зря говорить не станут. Нет дыма без огня. Если установлено, что здесь были доллары, то это сразу объясняет происшедшее. Слышишь, Шаланда? Твои ребята работают куда шустрее моих! Оказывается, уже установлено, что причина этого преступления — доллары, которых было немало в этой квартире.
   — А что ж ты думал, только в прокуратуре такие умные? — хохотнул простодушный Шаланда, не понимая даже, что своими словами он отсек Вобликову все пути отступления, не дал ему возможности наговорить слов пустых, необязательных и смазать, смазать все сказанное до этого.
   Единственный, кто понял пафнутьевскую хитрость, был Худолей, ведь он первым подцепил Вобликова на проговорке, а Пафнутьев, поняв эту подцепку, развил ее и довел до чего-то установленного, окончательно выясненного доказательства.
   — Ну что ж, поздравляю!
   Пафнутьеву важно было продвинуться в разговоре дальше, еще хоть на словечко, чтобы не дать Вобликову возможности возразить, чтобы тот смог раскрыть рот, когда будет слишком поздно, когда все настолько уверятся в его счастливой догадке, что отречься от нее станет невозможно.
   И Худолей это понял сразу, и потому тут же, не успели заглохнуть в воздухе слова Пафнутьева, он вскрикнул, взвизгнул, произнес какие-то невнятные звуки с единственной целью — не дать открыть рот Вобликову.
   — Вот! — завизжал Худолей с неожиданной пронзительностью. — Вот так всегда, Павел Николаевич! — вскрикнул он потише и уже не столь пронзительно. — Когда у кого-то успех, вы первым поздравляете, а когда у меня — ни слова не дождешься, ни взгляда, ни звука!
   — Дождешься, — подхватил Шаланда со смехом. — И взгляд тебе будет, и звук! Все тебе будет!
   Разговор продолжался бестолковый и бессмысленный. Вобликов молчал, не решаясь вмешаться решительно и опровергающе. Да и как вмешаться, если его уже поздравил Пафнутьев, это поздравление принял как должное Шаланда, успел позавидовать и обидеться этот придурок Худолей... И после всего этого сказать, что его слова о долларах всего лишь смутное предположение, а уж никак не установленный факт... Нет, это было невозможно.
   Единственное, на что надеялся Вобликов, так это на искренность, на то, что они и в самом деле решили, будто есть что-то установленное и доказанное. Потом, когда все выяснится... Ну что ж, огорчатся. И на этом дело кончится. Но если все это розыгрыш и вот-вот прозвучат слова требовательные и жесткие, если ему придется доказывать, что о долларах он сказал, не подумав, по оплошности, только потому, что сейчас вообще у всех доллары на уме...
   — Ну ладно, — сказал наконец Пафнутьев, решив, что слова Вобликова достаточно закреплены в памяти всех присутствующих. — Вот что, капитан... То, что ты установил причину этого массового убийства, — это прекрасно. Теперь все нужно закрепить документально — кто сказал, когда, кому, о какой сумме шла речь, чтобы мы знали, сколько взяли бандиты, во что оценили смерть целой семьи. Договорились, да? — Пафнутьев посмотрел на Вобликова.
   — Дело в том, что... — начал было тот, но Пафнутьев легко, даже с некоторой небрежностью перебил его.
   — Ради Бога! — воскликнул он. — Не сию минуту. Но за сегодняшний день можно ведь это провернуть? А, Шаланда?
   — Сделает, — заверил Шаланда, которому приятно было всем показать, что его человек установил едва ли не самое важное, самое существенное.
   Вобликов нервно лузгал семечки, вынимая по одной из кармана кителя, сплевывал их на пол и даже не замечал этого.
   — Угости семечками, — попросил Худолей, протягивая ладошку — узкую, красно-голубоватую, как тушка мороженого морского окуня. Он стоял перед Вобликовым, склонив голову набок, и во взгляде его не светилось ничего, кроме желания полакомиться жареными семечками, запах от которых распространился по всей комнате.
   Вобликов некоторое время молча смотрел на Худолея, своей неспешностью давая понять, что не нравится ему эта просьба, не хочется ему давать семечки столь незначительной личности, но поскольку просьба была действительно мелкой, да и момент Худолей выбрал такой, что и Пафнутьев, и Шаланда невольно обратили на них внимание, Вобликов сжалился. Сунув руку в карман, он вынул щепотку семечек и ссыпал во влажноватую ладонь Худолея.
   — Свои надо иметь, — проворчал Вобликов, отворачиваясь.
   — Сам жарил? — спросил Худолей, не обижаясь и не замечая укоризны.
   — Я всегда сам жарю, — усмехнулся капитан нечаянно сорвавшейся двусмысленности.
   — А я все никак. — Худолей отошел в сторонку, чувствуя, что Вобликову неприятно его слишком близкое присутствие. — Как ни куплю у бабки, а они то сырые, то слишком мелкие, а однажды, помню, от семечек так несло кошачьей мочой, что я вынужден был пиджак сдавать в химчистку. И даже после химчистки из кармана несло, как...
   — Ты и сейчас в этом пиджаке? — спросил Шаланда.
   — Откуда вы знаете?
   — По запаху... Слышу — вонь какая-то посторонняя, и все никак не мог догадаться.
   Если бы не пол, залитый кровью, если бы не санитары, которые выносили трупы из квартиры, Шаланда наверняка расхохотался бы громко и раскатисто — уж больно удачно удалось ему снести этого прилипчивого хиловатого эксперта из прокуратуры.
   — Бывает, — виновато пробормотал Худолей, ссыпая семечки в небольшой целлофановый пакетик, в какие обычно кладут обнаруженные улики, доказательства, следы, оставленные преступниками.
   — А это зачем? — насторожился Вобликов.
   — Так против запаха же! — улыбнулся Худолей. — В моем кармане такой запах, что перебьет все что угодно.
   — Ну, ты даешь, — покрутил головой Пафнутьев, не понимая действий Худолея. Он не торопился смеяться, он давно знал, что над Худолеем можно подтрунивать только по одному поводу — выпивка. Все остальное в Худолее никогда не было ни смешным, ни бестолковым. Поэтому, увидев семечки в пакетике для улик, Пафнутьев недоуменно взглянул эксперту в глаза. И Худолей в тот же миг хитро ему подмигнул.
   — Паша, вызови их обоих в комнату, — прошептал Худолей чуть слышно. — На пару минут.
   Пафнутьев склонил голову к одному плечу, ко второму — он не не понимал поведения эксперта.
   — Тебя в бумагах ничего не насторожило? — спросил Пафнутьев Шаланду и тут же, подхватив коробку с бумагами, увлек его просмотреть какие-то записи, показавшиеся ему странными. Следом тут же потянулся и Вобликов. Убедившись, что все они в комнате, за дверью, Худолей бухнулся на колени перед тем местом, где стоял капитан и подвернувшимся листочком бумажки сгреб в кучку семенную шелуху, которую только что нервно и раздраженно выплевывал Вобликов, и тут же ссыпал ее в целлофановый пакетик.
   Встав, Худолей отряхнул колени, выглянул в окно, чтобы замаскировать свои действия на случай, если кто подозрительно наблюдает за ним, и лишь после этого неторопливо, с этакой вызывающей миной направился в комнату.
   Пафнутьев показывал Шаланде документы, обнаруженные в картонной коробке из-под обуви.
   — Смотри, Жора... Вот расписка... Вернее, квитанция... Месяц назад хозяин дал объявление в газету о продаже дома... Видимо, продал... Вот откуда бешеные доллары, за которыми пожаловали бандиты... Так что твой источник, капитан, — Пафнутьев посмотрел на Вобликова, — оказался прав. Доллары в этом доме действительно могли быть, и в достаточно большой количестве.
   Вобликов промолчал, хотя чувствовалось, что ему опять что-то хотелось сказать, уточнить, поправить. И наверно, он все-таки сделал бы это, но его опять перебил Пафнутьев:
   — Вопрос только вот в чем... Как они могли узнать об этой сделке? Может быть, покупатель дома сам и пришел этой ночью за своими долларами?
   — Если было объявление в газете, — усмехнулся Вобликов, — то весь город знал, что продается дом. Тут и думать нечего.
   — В самом деле! — подхватил Шаланда. — Тираж газеты под сто тысяч! О чем разговор!
   — Да, — сокрушенно согласился Пафнутьев. — Тут ничего не скажешь... И наводчик не нужен. Достаточно выписать газету, и сиди дома, читай, кто какие сделки собирается совершить, а Шаланда? Решишь что-то продавать — десять раз подумай!
   — А я к тебе приду за советом, — ответил Шаланда, уловив в словах Пафнутьева какую-то обиду.
   — Посоветуйся, Шаланда, посоветуйся, — Пафнутьев опять склонился к бумагам. — Две головы всегда лучше, чем одна.
   — Неужели из всей семьи никого в живых и не осталось? — без выражения проговорил Вобликов, хотя смысл слов предполагал надежду ли, сожаление или ужас перед случившимся. Но нет, этих чувств в голосе Вобликова не было.
   — Как никто! — возмутился Пафнутьев. — Мальчик остался! Жив, здоров и невредим! Прекрасно себя чувствует!
   — Сколько же ему? — неживым голосом спросил Вобликов.
   — Да лет двенадцать, — уверенно заявил Пафнутьев. — Если не четырнадцать, — добавил он, хотя прекрасно знал, что мальчику наверняка не больше семи. Но что-то заставило его внести такую поправку.
   Пафнутьев все время чувствовал нечто вроде второго пространства в комнате, будто одновременно с тем, что он видел, здесь происходило еще что-то неуловимое, но явственно ощущаемое. И Худолей подавал какие-то знаки, подмигивая красноватым глазом, и Вобликов ляпнул что-то про доллары, хотя тут же попытался от своих слов отречься, и Шаланда обижается кстати и некстати, впрочем, Шаланда всегда обижается кстати и некстати.
   — Надо же, повезло пацану, — сказал Вобликов.
   — Да-да, — подтвердил Пафнутьев. — Я хорошо с ним поговорил. Он видел всех бандитов, в щелочку выглядывал из спальни, дал подробное описание каждого. Одного вообще запомнил до портретного сходства... Черненький, говорит, такой, маленький...
   — Разве они были не в масках? — проговорил Вобликов будто через силу.
   — А откуда тебе известно про маски? — вскинулся Пафнутьев.
   — Предполагаю.
   — На фига тебе предполагать, если маска вон на столе лежит, а Худолей уже сфотографировал ее вдоль и поперек! Кажется, кого-то даже сфотографировал в этой маске для пущего кошмара. Нет, Худолей здесь времени зря не терял, он много чего успел, пока вы предполагали, догадывались и терзались сомнениями.
   — Так что мальчик? — спросил Вобликов.
   Пафнутьев поднял глаза и в упор посмотрел на капитана. Тот стоял, с лицом, начисто лишенным всякого выражения. В глазах ничего нельзя было прочесть — ни страха, ни удивления, ни вежливого внимания. Такое выражение бывает на посмертных масках, снятых с покойников. Кстати, и по цвету лицо его было похоже на такую же гипсовую маску.
   — Сделаем фотопортрет, художник сейчас приедет. Да и мальчик так подробно описал этого чернявенького, что его каждая собака в городе опознает с первого взгляда, — продолжал бормотать Пафнутьев, перебирая бумажки и всматриваясь в каждую.
   — Павел Николаевич! — произнес Худолей нарочито громко, так что Вобликов даже вздрогнул. — Павел Николаевич! — повторил он даже с капризностью в голосе. — Мне нужно с вами поговорить! — Голова Худолея была вздернута вверх, сам он смотрел в сторону — так ведут себя увядшие красотки, которые, подвыпив, вдруг вспомнили, как потрясающе когда-то отшивали назойливых ухажеров.
   — Слушаю тебя, говори. — Пафнутьев продолжал перебирать бумаги.
   — Это не публичный разговор! — Худолей жеманно повел плечом, все еще глядя куда-то в сторону.
   — Во дурак-то, Господи, — пробормотал Шаланда, снова уходя на кухню. Вслед за ним вышел и Вобликов, слегка путаясь в ногах. Пафнутьев проводил их взглядом и посмотрел на Худолея.
   — Чего тебе? Чего комедию ломаешь?
   — Выйдем поговорим! — громко произнес Худолей и церемонно направился к выходу.
   — Он что, опять набрался? — крикнул вслед Шаланда.
   — Похоже на то, — Пафнутьев недоуменно пожал плечами и вышел на площадку. Здесь Худолей, плотно прикрыв дверь, отбросил свои жеманные телодвижения и заговорил таинственным свистящим шепотом.
   — Значит так, Паша, слушай меня внимательно и не говори потом, что ты не слышал... Ты семечки употребляешь в пищу?
   — Терпеть не могу!
   — Я так и знал. Это хорошо. Зубы дольше сохранятся, а зубы сохранишь — женщины любить будут. Но я не об этом... Знаешь, есть семечки мелкие, черные, но вкусные, особенно поджаренные. Есть семечки крупные, но часто они бывают пустоватыми. Шелуха у них удлиненная, а зернышко маленькое и какое-то хиловатое, заморенное. И шелуха тоже мягкая, не трещит на зубах, сколько ее ни поджаривай. А есть семечки полосатые... Видел когда-нибудь?
   — Как полосатые? — не понял Пафнутьев. — Полосы идут вдоль или поперек?
   — Вдоль, только вдоль. Вот такие. — Худолей вынул из кармана прозрачный пакетик и показал семечки, которыми совсем недавно угостил его капитан милиции Вобликов. — Всмотрись, Паша, всмотрись! Видишь? Различаешь?
   — Да, в самом деле полосатые. И что из этого следует?
   — А вот шелуха, которую я подобрал на том самом месте, где стоял этот придурковатый Вобликов и плевался. Нервничал он, видите ли, вопросы ему, видите ли, не нравились. И плевался этими вот семечками. В доме, где совершено убийство. Обслюнявит и выплюнет, обслюнявит и выплюнет...
   — Так... — Пафнутьев наклонил голову. — Понял. Он нехорошо поступал. Сделаю ему замечание.
   — Не надо делать ему замечаний. Упаси тебя Боже! — сказал Худолей, пряча пакетик. — Слушай дальше. Вот дверь, в которую вчера ночью ворвались бандиты и всех перестреляли. Скорее всего с перепугу.
   — Некоторые с перепугу пукают, потеют, мочатся... — задумчиво проговорил Пафнутьев.
   — Совершенно верно. А эти стреляют старухам в затылок. Ладно, Паша, я не об этом. — Худолей заволновался, похоже собираясь сказать нечто важное. — Ты, Паша, слушай и проникайся моей мыслью... — Вот дверь, в которую этой ночью ворвались бандиты. Как это происходило? Скорее всего, один из них позвонил, а остальные прятались за поворотом лестничного марша... Правильно? В дверь вставлен глазок, и если бы все они в своих бандитских масках выстроились перед дверью, им бы вряд ли открыли, правильно?
   — Могли и не открыть, — согласно кивнул Пафнутьев.
   — Поэтому они прятались, чтобы их не было видно в дверной глазок. Где они могли прятаться? Вот здесь, — Худолей ткнул пальцем в лестницу, уходящую вниз. — За углом. А как только дверь открылась, они сразу рванули в квартиру. Ты со мной согласен, Паша? Ты принимаешь мою мысль?
   — Принимаю. — Пафнутьев пожал плечами. — Отчего же мне ее не принять, если она очевидна.
   — Это для тебя очевидна, поскольку ты тоже, как и я, гений сыска. А для бандитов неочевидна, потому что они дебилы, Паша. Дебилы не в ругательном, а в медицинском смысле слова. Они стояли на этой лестнице и ожидали, когда их сообщник подойдет к двери, позвонит, когда пройдут какие-то переговоры о срочной телеграмме или еще какой-нибудь дурости... Они стояли вот здесь и... И что?
   — Волновались, наверно, — предположил Пафнутьев.
   — Правильно! — шепотом вскричал Худолей. — Ой, Паша, как я уважаю тебя за ум, за тонкость мышления, за умение проникнуть глубоко и просветленно во внутренний мир преступника! Они волновались. Иначе говоря, нервничали. А как люди нервничают? Как? Не отвечай, я спрашиваю не для этого. Каждый по-своему. Один курит, второй ногти грызет, третий сплевывает, а четвертый? Паша! Ну? Еще одно усилие светлого ума и высокого интеллекта! Ну?!