– Не убивал я его! – взмолился Илья.
– Ясно. С этим тоже разберемся. Как, говоришь? Белкин? Дознаватель из управы?
– Если жетон не фальшивый… да нет, не фальшивый. Я их столько перевидал… И вел он себя уверенно. Это самое главное. Как хозяин себя вел. Белкин, да. То ли Иван Иваныч, то ли…
– Достаточно. Значит, ты остаешься. Еще немного поработаешь.
Илью качнуло в сторону. Загудели, сливаясь в унисон, сотни скатов – фургон двигался в колонне. Спустя десять минут машина начала разгоняться – похоже, водитель покинул строй и свернул на свободную улицу.
– Мне нужны деньги, – снова сказал Илья. – Немного, на карманные расходы. Ботинки человеческие купить.
– Тебе за ботинки три месяца пахать положено. Получишь в гуманитарной лавке и будешь ходить, как все ходят. А сейчас… держи.
В темноте Илья разглядел протянутую руку и на ощупь взялся – это было горлышко. По весу – литр.
– Желательно без эксцессов, – предупредил голос. – На два подхода разделить сможешь? Или половину на дорогу вылить?
– Не мальчик, – огрызнулся Илья. – А деньги? Мне за проезд заплатить нечем.
– Даром довезут.
Машина резко затормозила, и в стене открылась панель. Сквозь узкий прямоугольник в кузов влился слепой лунный свет. Илья увидел самого себя и бутылку; все, что было вокруг, стало еще более черным.
– Вон там объездная, – сказали ему из мрака. – На той стороне автобусная остановка. Сам знаешь.
Илья спрыгнул на землю и пошел к переходу. Поднявшись по крутой лестнице, он обернулся. Фургон уже исчез за деревьями. По объездному кольцу проносились редкие автомобили, но смотреть на них было скучно.
Он с треском открутил пробку и, сделав большой глоток, поднес этикетку к глазам. «Праздничная особая».
Что в сегодняшнем празднике было особенного, Илья не понимал. Ну, отработал для «неотложки» еще двух черов. Один – замечательный художник, второй… просто человек. Хороший. За неубитого Эйнштейна – десять тысяч, за этих двоих – литр водки. Что особенного? Ничего.
Илья глотнул еще и, завинтив крышку, направился к остановке.
Ничего, ничего… Еще два чера, подумаешь! А третьего, стало быть, без него как-то… Деньги-то с карточки не отзовут? Десять тысяч – сумма серьезная. Боже, сколько же за них надо работать? Если на конвертере, то всю жизнь. Андрюха, бедолага, тысячу накопить не мог, а тут – десятка.
Илья замер и приложил ко лбу ладонь. Андрюха… Андрюху-то он больше не увидит. Никогда.
Он яростно размахнулся, но в последний момент опомнился и удержал бутылку в руке. Не-е… От этого легче не будет.
Сорвав пробку, Илья вставил горлышко в рот и запрокинул голову.
Вот, как раз половина. Теперь бы добраться… И дом не перепутать. И не решиться на что-нибудь такое, чего по трезвости не сделаешь. На что-нибудь отважное и страшно глупое. Потому что потом, по трезвости, будешь жалеть. А трезвость – она как смерть: приходит, не спрашивая.
Илья дотащился до автобуса и сел на грязный пол.
Водитель с интересом глянул в зеркало – как-никак человек возвращался из центра, да еще с праздника. Похоже, устал неимоверно.
Илья сидел в углу, положив голову на согнутые колени. Он знал, что за ним наблюдают, но все, что он мог, – это спрятать лицо.
Он хотел выпить еще, но чувствовал, что на сегодня хватит. Он хотел заплакать, но у него не получалось.
***
Белкин дождался, пока окошко индикатора не нальется зеленым, и, приготовив разрядник, рывком открыл дверь. В коридоре лежал молодой мужчина, одетый как нельзя более заурядно: поношенные брюки, ботинки со сбитыми носами, брезентовая куртка нараспашку. Из особых примет – волосы, распушившиеся пшеничной шапкой и качавшиеся от сквозняка. Но это временно.
Чер, – сразу определил Белкин.
Дознаватель занес его в квартиру и обыскал. Ничего колющего, режущего, тяжелого. Карты с гражданским номером у мужчины тоже не было – только часы с широким браслетом, но ими не убьешь.
– Никита Николаевич, может, он просто в гости?
– Впервые вижу, – отозвался профессор.
– Подумайте хорошенько. Сосед, или с работы кто-нибудь. Случайный знакомый. Разговорились на улице, пригласили…
– Нет.
Белкин перевернул незнакомца на живот и, скрестив ему руки за спиной, накинул на большие пальцы пластиковую стяжку. После этого отволок его к креслу и, приподняв, усадил.
– Чашку холодной воды, пожалуйста, – сказал он профессору.
Выплеснув воду мужчине в лицо, Иван Петрович похлестал его по щекам и проверил зрачки.
– Сейчас очнется.
Он выложил на стол диктофон и тронул маленькую кнопку.
– Вы… – сонно сказал человек в кресле.
– Уже?! – обрадовался Белкин. – Имя, фамилия, номер.
– Вы… кто?.. Почему?..
– Имя, фамилия, номер, – благодушно повторил дознаватель. – Отвечать быстро.
– Ничего вы от него не добьетесь, – сказал профессор. – Я вам не нужен? Пойду, приготовлю что-нибудь. К ужину как раз и пообедаю…
– Ну, палач, как зовут? – спросил Белкин. Мужчина заерзал, но, осознав, что рук ему не освободить, угомонился и с упрямой улыбочкой уставился в пол.
– Имя, фамилия. Давай!
– Хрен Моржов, – ответил он.
– Это тебя родители так назвали? Повезло же тебе… Номер!
– Не помню.
– Ничего, бывает. Документы?
– Дома оставил.
– А где живешь?
– Не помню, – снова сказал он и, подняв глаза, опять улыбнулся. Нагло и уверенно.
– Ты зря скалишься. Покушение на убийство – это не с балкона помочиться. Если сильно не повезет, сядешь навсегда. Но можно и смягчить. «Неотложка»…
– Это когда не ты к врачу идешь, а он к тебе едет.
– Погоди, куда ж ты торопишься? Я ведь еще не спросил ничего. Заранее ответ приготовил? Молодец. Значит, был повод, правильно? Значит, ты и про другую «неотложку» знаешь, которая тоже на дом приезжает, но не лечит. Итак?..
Мужчина смутился, но не сильно. По крайней мере, он не боялся. Или здорово играл.
– Я не доктор, – сказал он.
– Легко догадаться. Зачем пришел?
– Соли взять. Взаймы, конечно. Я бы потом отдал.
– Почему назвался полицейским?
– Так я пошутил.
– Разумеется…
Белкин перестал расхаживать по комнате и, схватив его за плечо, надавил на ключицу.
– Слушай, умник! Насчет покушения не выгорит, ты прав. Рано я тебя прищучил, надо было позволить тебе что-нибудь сделать, да рисковать не хотелось. А вот с шуткой про полицию у нас все складывается. Тут и свидетели, и твое признание.
Иван Петрович потряс диктофоном и положил его обратно на стол.
– Ничего я не говорил… – выдавил мужчина.
– И отказ от собственных показаний – тоже тут. А что такое два взаимоисключающих высказывания? Не понимаешь? А я тебе объясню. Одно из них ложно, вот и все. Заведомо ложно, – уточнил дознаватель. – Еще полчаса с тобой пошутим – глядишь, года на два и наскребем.
Отвернувшись, он достал цилиндрик микротерминала и, не включая, скороговоркой произнес:
– Белкин запрашивает наряд. Нарушение статей «семьсот три» и «тысяча пятьсот двенадцать»… Нет, не опасен… Да, я жду…
Затем убрал цилиндр в карман и склонился над креслом.
– Минут десять у тебя еще есть. Но я бы на твоем месте постарался уложиться в пять. Вдруг у меня настроение изменится? – Он придвинулся еще ближе и прошептал:
– Про «неотложку» записывать не будем. Ты мне расскажешь по секрету и спокойно пойдешь домой. С нарядом я как-нибудь улажу.
– Как же ты с ним уладишь? – спросил мужчина, тоже шепотом. – Если наряд не приедет? Потому что ты в свою палочку адрес не назвал. А еще она должна пищать, твоя палочка. Когда, дежурная по участку на связь выходит. А она у тебя не пищала. Клоун ты дешевый.
– Отлич-чно, – процедил Белкин. – Оскорбление должностного лица. Продолжай.
– Я полагаю, продолжать мы не станем, – сказали в дверях. – Этот произвол необходимо закончить. Немедленно.
На пороге стоял высокий пожилой человек с таким знакомым лицом, что представляться ему не имело смысла. И тем не менее он представился:
– Иващенко. Член Этического Совета Республики. Из-за его широкой спины появились двое бойцов в черных комбинезонах и тонированных бронешлемах. Оба держали длинные тепловые винтовки, и оба целились не в кого-то, а в Белкина.
– Извольте предъявить удостоверение, – сказал Иващенко.
Дознаватель медленно, чтоб не тревожить стрелков, сунул руку в пиджак и вытащил жетон.
– Угум… – молвил Иващенко, возвращая карточку. – Прошу вас дать отчет, на каком основании нарушены права гражданина.
– Никита Николаевич, это ты их вызвал? – спросил Белкин.
– Не сходи с ума, Иван Петрович. Их вызвал палач. Не сам, наверное, а через начальство.
– Никита Николаевич! – вмешался Иващенко. – Никакие прошлые заслуги не позволяют вам оскорблять гражданина…
– Гражданина Хрена Моржова, – продолжил Белкин. – Неизвестный задержан за сопротивление правосудию.
– Я не вижу здесь никакого правосудия. Чем вы тут занимаетесь?
– Расследую убийства Тарасова и Павлова.
– Очень хорошо, что расследуете. Задержанный в чем-то подозревается? Почему допрос идет не в участке, а на квартире? – Иващенко, не переставая говорить, подошел к столу и двинул пальцем плоский диск. – Вы предупредили задержанного, что записываете?
– Не предупредили! – мгновенно ответил мужчина. – Меня ни о чем не предупреждали!
– Что же вы, Белкин? Я не пойму, кто из вас двоих преступник?
– У меня есть информация, что здесь готовилось убийство.
– Да-а? – деланно удивился Иващенко. – У вас, у полицейских, всегда найдется какая-нибудь информация. Вот убийцы у вас не находятся, ну никак! А информации – этого у вас навалом. Надеюсь, она задокументирована? Хотелось бы ознакомиться.
Иван Петрович взглянул на профессора – тот лишь скорбно опустил веки.
– Нет, – сказал Белкин. – Она не на бумаге, а в голове.
– Надо же, какая у вас замечательная голова, – с издевкой произнес Иващенко. – Обладает юридической силой! Ну, а санкция? Санкция на допрос? Тоже в голове?!
– Разве это допрос? Так, беседа. Дружеская.
– Дружеская?! Вот уж, не хотелось бы числиться в ваших друзьях, господин дознаватель!
Он жестом велел одному из бойцов снять с мужчины наручники. Второй продолжал водить стволом за Белкиным.
– Неизвестный! – обратился к нему Иващенко. – Как вас там?..
– Соколов. Георгий, – ответил он, массируя онемевшие пальцы.
– Соколов Георгий, вы находитесь под неоспоримой правовой защитой Этического Совета Тотальной Демократической Республики, – без энтузиазма объявил Иващенко. – Любые ваши жалобы, касающиеся данного инцидента, будут рассмотрены во внеочередном порядке. Меры будут приняты незамедлительно.
– Вы же сами все знаете.
– Я должен услышать от вас, гражданин… Соколов, да? Не бойтесь, вы в полной безопасности.
– Я и не боюсь… Электрошок, задержание, обыск, наручники, допрос. На два года наберется, а? – подмигнул он Белкину.
– Не так скоро. – Иващенко достал свой диктофон и демонстративно включил запись. – Еще раз, и подробнее.
Профессор поймал взгляд дознавателя и, извиняясь, развел руками. Тот равнодушно повел подбородком – ничего, выкрутимся.
– Говорите, я жду, – напомнил Иващенко.
– А?.. – Соколов потер затылок возле левого уха и странно посмотрел на Ивана Петровича. – Что говорить-то?
– Все, что перечислили, – ответил Иващенко. – Задержание, допрос и так далее.
– А-а!.. – Он снова почесал за ухом и вполголоса чертыхнулся. – У меня претензий нет.
– Постойте! А электрошок?
– Я пошутил, – бесхитростно ответил мужчина. Все, кто находился в комнате, даже второй стрелок, удивленно повернулись к креслу. Соколов-Моржов сидел, по-детски хлопая ресницами. Он, кажется, понимал, что ведет себя нелепо, но давать показания против Белкина не собирался. Он почему-то передумал. Почесал голову – и тут же передумал.
– Когда мы пришли, на вас были наручники, – сказал Иващенко. – Это противозаконно, и вы…
– Претензий не имею.
– Вас допрашивали без санкции…
– Претензий не имею.
Иващенко тяжко вздохнул.
– Вы желаете что-нибудь сообщить?
– Попросить, – сказал Соколов. – Помогите мне отсюда уйти. Доведите до остановки, дальше я сам.
– Вас здесь удерживают силой?
– Нет, просто эти люди мне неприятны. Но претензий к ним…
– Да, я уже слышал. Что ж, ступайте. Иващенко дал знал бойцам, и те вымелись в коридор.
– А вы, Белкин, учтите: без последствий все равно не обойдется. Полицейского произвола я не допущу. Не для того меня в Этический Совет выдвигали.
– Я принял к сведению, господин член Совета, – сухо отозвался Иван Петрович.
– Учтите, Белкин! – дурашливо повторил Соколов-Моржов. И при этом посмотрел ему в лицо.
Иван Петрович широко улыбнулся.
Палач тоже улыбнулся, но одними глазами. Его улыбка получилась злее.
– Скотина… – прошипел Белкин, когда они с профессором остались вдвоем. – Клоуном меня обозвал!
– Клоуном?
– Да. Дешевым.
– Этот молодой человек не чер, вот что я вам скажу. В блоках слово «дешевый» не обладает дополнительным значением. У нас нет ни дешевого, ни дорогого. У нас все бесплатное.
– Никита Николаевич, не нужно меня убеждать. Я все вижу. Неужели в этом замешан Совет?
– Сомневаюсь. В противном случае…
Профессор болезненно прищурился и, взявшись за поясницу, присел на кровать.
– Что «в противном случае»? – нетерпеливо спросил Белкин.
– Вероятно, политкорректных маразматиков из Совета используют как слепой щит. Иначе все было бы необратимо. Это был бы тупик. И мы бы не сопротивлялись.
– Продолжай, Никита Николаевич. Раз уж начал.
– Вчера Андрея Белкина подвергли полному контролю. Я знал об этом заранее и успел кое-что…
Под пиджаком у Ивана Петровича отчетливо пискнуло.
– Секундочку…
Он достал микротерминал и, бледнея, выслушал чей-то монолог.
– Есть… – сказал он в конце и убрал цилиндрик. – Начальство требует. Срочно.
Профессор грустно покивал.
– Но я скоро вернусь. Надо же мне узнать, что с этим Белкиным, с однофамильцем моим. Кстати, неглупый парень.
– Неглупый, неглупый… А может, и не надо тебе ничего узнавать… Спасибо, Иван Петрович.
– Не стоит. Мне за это платят.
– Я тебя благодарю не за то, что ты меня спас. Скорее не спас, а еще хуже сделал… За участие спасибо.
Никита Николаевич проводил его до коридора и протянул руку.
– Я вернусь, – пообещал Белкин. – Или пришлю кого-нибудь. А ты пока поберегись.
– Поберегись… – с усмешкой сказал профессор. – В шкафу мне, что ли, прятаться? Там тесно.
– Да вроде нет, он у тебя просторный, – хохотнул Иван Петрович. – Ты постарайся. Хоть бы и в шкафу.
– Двум скелетам в шкафу не место, – туманно ответил он.
Белкин пожал плечами и скорым шагом направился к лифту.
– Как приеду в участок, сразу с тобой свяжусь! – крикнул он с полдороги, но профессор уже закрыл дверь.
Глава 9
– Ясно. С этим тоже разберемся. Как, говоришь? Белкин? Дознаватель из управы?
– Если жетон не фальшивый… да нет, не фальшивый. Я их столько перевидал… И вел он себя уверенно. Это самое главное. Как хозяин себя вел. Белкин, да. То ли Иван Иваныч, то ли…
– Достаточно. Значит, ты остаешься. Еще немного поработаешь.
Илью качнуло в сторону. Загудели, сливаясь в унисон, сотни скатов – фургон двигался в колонне. Спустя десять минут машина начала разгоняться – похоже, водитель покинул строй и свернул на свободную улицу.
– Мне нужны деньги, – снова сказал Илья. – Немного, на карманные расходы. Ботинки человеческие купить.
– Тебе за ботинки три месяца пахать положено. Получишь в гуманитарной лавке и будешь ходить, как все ходят. А сейчас… держи.
В темноте Илья разглядел протянутую руку и на ощупь взялся – это было горлышко. По весу – литр.
– Желательно без эксцессов, – предупредил голос. – На два подхода разделить сможешь? Или половину на дорогу вылить?
– Не мальчик, – огрызнулся Илья. – А деньги? Мне за проезд заплатить нечем.
– Даром довезут.
Машина резко затормозила, и в стене открылась панель. Сквозь узкий прямоугольник в кузов влился слепой лунный свет. Илья увидел самого себя и бутылку; все, что было вокруг, стало еще более черным.
– Вон там объездная, – сказали ему из мрака. – На той стороне автобусная остановка. Сам знаешь.
Илья спрыгнул на землю и пошел к переходу. Поднявшись по крутой лестнице, он обернулся. Фургон уже исчез за деревьями. По объездному кольцу проносились редкие автомобили, но смотреть на них было скучно.
Он с треском открутил пробку и, сделав большой глоток, поднес этикетку к глазам. «Праздничная особая».
Что в сегодняшнем празднике было особенного, Илья не понимал. Ну, отработал для «неотложки» еще двух черов. Один – замечательный художник, второй… просто человек. Хороший. За неубитого Эйнштейна – десять тысяч, за этих двоих – литр водки. Что особенного? Ничего.
Илья глотнул еще и, завинтив крышку, направился к остановке.
Ничего, ничего… Еще два чера, подумаешь! А третьего, стало быть, без него как-то… Деньги-то с карточки не отзовут? Десять тысяч – сумма серьезная. Боже, сколько же за них надо работать? Если на конвертере, то всю жизнь. Андрюха, бедолага, тысячу накопить не мог, а тут – десятка.
Илья замер и приложил ко лбу ладонь. Андрюха… Андрюху-то он больше не увидит. Никогда.
Он яростно размахнулся, но в последний момент опомнился и удержал бутылку в руке. Не-е… От этого легче не будет.
Сорвав пробку, Илья вставил горлышко в рот и запрокинул голову.
Вот, как раз половина. Теперь бы добраться… И дом не перепутать. И не решиться на что-нибудь такое, чего по трезвости не сделаешь. На что-нибудь отважное и страшно глупое. Потому что потом, по трезвости, будешь жалеть. А трезвость – она как смерть: приходит, не спрашивая.
Илья дотащился до автобуса и сел на грязный пол.
Водитель с интересом глянул в зеркало – как-никак человек возвращался из центра, да еще с праздника. Похоже, устал неимоверно.
Илья сидел в углу, положив голову на согнутые колени. Он знал, что за ним наблюдают, но все, что он мог, – это спрятать лицо.
Он хотел выпить еще, но чувствовал, что на сегодня хватит. Он хотел заплакать, но у него не получалось.
***
Белкин дождался, пока окошко индикатора не нальется зеленым, и, приготовив разрядник, рывком открыл дверь. В коридоре лежал молодой мужчина, одетый как нельзя более заурядно: поношенные брюки, ботинки со сбитыми носами, брезентовая куртка нараспашку. Из особых примет – волосы, распушившиеся пшеничной шапкой и качавшиеся от сквозняка. Но это временно.
Чер, – сразу определил Белкин.
Дознаватель занес его в квартиру и обыскал. Ничего колющего, режущего, тяжелого. Карты с гражданским номером у мужчины тоже не было – только часы с широким браслетом, но ими не убьешь.
– Никита Николаевич, может, он просто в гости?
– Впервые вижу, – отозвался профессор.
– Подумайте хорошенько. Сосед, или с работы кто-нибудь. Случайный знакомый. Разговорились на улице, пригласили…
– Нет.
Белкин перевернул незнакомца на живот и, скрестив ему руки за спиной, накинул на большие пальцы пластиковую стяжку. После этого отволок его к креслу и, приподняв, усадил.
– Чашку холодной воды, пожалуйста, – сказал он профессору.
Выплеснув воду мужчине в лицо, Иван Петрович похлестал его по щекам и проверил зрачки.
– Сейчас очнется.
Он выложил на стол диктофон и тронул маленькую кнопку.
– Вы… – сонно сказал человек в кресле.
– Уже?! – обрадовался Белкин. – Имя, фамилия, номер.
– Вы… кто?.. Почему?..
– Имя, фамилия, номер, – благодушно повторил дознаватель. – Отвечать быстро.
– Ничего вы от него не добьетесь, – сказал профессор. – Я вам не нужен? Пойду, приготовлю что-нибудь. К ужину как раз и пообедаю…
– Ну, палач, как зовут? – спросил Белкин. Мужчина заерзал, но, осознав, что рук ему не освободить, угомонился и с упрямой улыбочкой уставился в пол.
– Имя, фамилия. Давай!
– Хрен Моржов, – ответил он.
– Это тебя родители так назвали? Повезло же тебе… Номер!
– Не помню.
– Ничего, бывает. Документы?
– Дома оставил.
– А где живешь?
– Не помню, – снова сказал он и, подняв глаза, опять улыбнулся. Нагло и уверенно.
– Ты зря скалишься. Покушение на убийство – это не с балкона помочиться. Если сильно не повезет, сядешь навсегда. Но можно и смягчить. «Неотложка»…
– Это когда не ты к врачу идешь, а он к тебе едет.
– Погоди, куда ж ты торопишься? Я ведь еще не спросил ничего. Заранее ответ приготовил? Молодец. Значит, был повод, правильно? Значит, ты и про другую «неотложку» знаешь, которая тоже на дом приезжает, но не лечит. Итак?..
Мужчина смутился, но не сильно. По крайней мере, он не боялся. Или здорово играл.
– Я не доктор, – сказал он.
– Легко догадаться. Зачем пришел?
– Соли взять. Взаймы, конечно. Я бы потом отдал.
– Почему назвался полицейским?
– Так я пошутил.
– Разумеется…
Белкин перестал расхаживать по комнате и, схватив его за плечо, надавил на ключицу.
– Слушай, умник! Насчет покушения не выгорит, ты прав. Рано я тебя прищучил, надо было позволить тебе что-нибудь сделать, да рисковать не хотелось. А вот с шуткой про полицию у нас все складывается. Тут и свидетели, и твое признание.
Иван Петрович потряс диктофоном и положил его обратно на стол.
– Ничего я не говорил… – выдавил мужчина.
– И отказ от собственных показаний – тоже тут. А что такое два взаимоисключающих высказывания? Не понимаешь? А я тебе объясню. Одно из них ложно, вот и все. Заведомо ложно, – уточнил дознаватель. – Еще полчаса с тобой пошутим – глядишь, года на два и наскребем.
Отвернувшись, он достал цилиндрик микротерминала и, не включая, скороговоркой произнес:
– Белкин запрашивает наряд. Нарушение статей «семьсот три» и «тысяча пятьсот двенадцать»… Нет, не опасен… Да, я жду…
Затем убрал цилиндр в карман и склонился над креслом.
– Минут десять у тебя еще есть. Но я бы на твоем месте постарался уложиться в пять. Вдруг у меня настроение изменится? – Он придвинулся еще ближе и прошептал:
– Про «неотложку» записывать не будем. Ты мне расскажешь по секрету и спокойно пойдешь домой. С нарядом я как-нибудь улажу.
– Как же ты с ним уладишь? – спросил мужчина, тоже шепотом. – Если наряд не приедет? Потому что ты в свою палочку адрес не назвал. А еще она должна пищать, твоя палочка. Когда, дежурная по участку на связь выходит. А она у тебя не пищала. Клоун ты дешевый.
– Отлич-чно, – процедил Белкин. – Оскорбление должностного лица. Продолжай.
– Я полагаю, продолжать мы не станем, – сказали в дверях. – Этот произвол необходимо закончить. Немедленно.
На пороге стоял высокий пожилой человек с таким знакомым лицом, что представляться ему не имело смысла. И тем не менее он представился:
– Иващенко. Член Этического Совета Республики. Из-за его широкой спины появились двое бойцов в черных комбинезонах и тонированных бронешлемах. Оба держали длинные тепловые винтовки, и оба целились не в кого-то, а в Белкина.
– Извольте предъявить удостоверение, – сказал Иващенко.
Дознаватель медленно, чтоб не тревожить стрелков, сунул руку в пиджак и вытащил жетон.
– Угум… – молвил Иващенко, возвращая карточку. – Прошу вас дать отчет, на каком основании нарушены права гражданина.
– Никита Николаевич, это ты их вызвал? – спросил Белкин.
– Не сходи с ума, Иван Петрович. Их вызвал палач. Не сам, наверное, а через начальство.
– Никита Николаевич! – вмешался Иващенко. – Никакие прошлые заслуги не позволяют вам оскорблять гражданина…
– Гражданина Хрена Моржова, – продолжил Белкин. – Неизвестный задержан за сопротивление правосудию.
– Я не вижу здесь никакого правосудия. Чем вы тут занимаетесь?
– Расследую убийства Тарасова и Павлова.
– Очень хорошо, что расследуете. Задержанный в чем-то подозревается? Почему допрос идет не в участке, а на квартире? – Иващенко, не переставая говорить, подошел к столу и двинул пальцем плоский диск. – Вы предупредили задержанного, что записываете?
– Не предупредили! – мгновенно ответил мужчина. – Меня ни о чем не предупреждали!
– Что же вы, Белкин? Я не пойму, кто из вас двоих преступник?
– У меня есть информация, что здесь готовилось убийство.
– Да-а? – деланно удивился Иващенко. – У вас, у полицейских, всегда найдется какая-нибудь информация. Вот убийцы у вас не находятся, ну никак! А информации – этого у вас навалом. Надеюсь, она задокументирована? Хотелось бы ознакомиться.
Иван Петрович взглянул на профессора – тот лишь скорбно опустил веки.
– Нет, – сказал Белкин. – Она не на бумаге, а в голове.
– Надо же, какая у вас замечательная голова, – с издевкой произнес Иващенко. – Обладает юридической силой! Ну, а санкция? Санкция на допрос? Тоже в голове?!
– Разве это допрос? Так, беседа. Дружеская.
– Дружеская?! Вот уж, не хотелось бы числиться в ваших друзьях, господин дознаватель!
Он жестом велел одному из бойцов снять с мужчины наручники. Второй продолжал водить стволом за Белкиным.
– Неизвестный! – обратился к нему Иващенко. – Как вас там?..
– Соколов. Георгий, – ответил он, массируя онемевшие пальцы.
– Соколов Георгий, вы находитесь под неоспоримой правовой защитой Этического Совета Тотальной Демократической Республики, – без энтузиазма объявил Иващенко. – Любые ваши жалобы, касающиеся данного инцидента, будут рассмотрены во внеочередном порядке. Меры будут приняты незамедлительно.
– Вы же сами все знаете.
– Я должен услышать от вас, гражданин… Соколов, да? Не бойтесь, вы в полной безопасности.
– Я и не боюсь… Электрошок, задержание, обыск, наручники, допрос. На два года наберется, а? – подмигнул он Белкину.
– Не так скоро. – Иващенко достал свой диктофон и демонстративно включил запись. – Еще раз, и подробнее.
Профессор поймал взгляд дознавателя и, извиняясь, развел руками. Тот равнодушно повел подбородком – ничего, выкрутимся.
– Говорите, я жду, – напомнил Иващенко.
– А?.. – Соколов потер затылок возле левого уха и странно посмотрел на Ивана Петровича. – Что говорить-то?
– Все, что перечислили, – ответил Иващенко. – Задержание, допрос и так далее.
– А-а!.. – Он снова почесал за ухом и вполголоса чертыхнулся. – У меня претензий нет.
– Постойте! А электрошок?
– Я пошутил, – бесхитростно ответил мужчина. Все, кто находился в комнате, даже второй стрелок, удивленно повернулись к креслу. Соколов-Моржов сидел, по-детски хлопая ресницами. Он, кажется, понимал, что ведет себя нелепо, но давать показания против Белкина не собирался. Он почему-то передумал. Почесал голову – и тут же передумал.
– Когда мы пришли, на вас были наручники, – сказал Иващенко. – Это противозаконно, и вы…
– Претензий не имею.
– Вас допрашивали без санкции…
– Претензий не имею.
Иващенко тяжко вздохнул.
– Вы желаете что-нибудь сообщить?
– Попросить, – сказал Соколов. – Помогите мне отсюда уйти. Доведите до остановки, дальше я сам.
– Вас здесь удерживают силой?
– Нет, просто эти люди мне неприятны. Но претензий к ним…
– Да, я уже слышал. Что ж, ступайте. Иващенко дал знал бойцам, и те вымелись в коридор.
– А вы, Белкин, учтите: без последствий все равно не обойдется. Полицейского произвола я не допущу. Не для того меня в Этический Совет выдвигали.
– Я принял к сведению, господин член Совета, – сухо отозвался Иван Петрович.
– Учтите, Белкин! – дурашливо повторил Соколов-Моржов. И при этом посмотрел ему в лицо.
Иван Петрович широко улыбнулся.
Палач тоже улыбнулся, но одними глазами. Его улыбка получилась злее.
– Скотина… – прошипел Белкин, когда они с профессором остались вдвоем. – Клоуном меня обозвал!
– Клоуном?
– Да. Дешевым.
– Этот молодой человек не чер, вот что я вам скажу. В блоках слово «дешевый» не обладает дополнительным значением. У нас нет ни дешевого, ни дорогого. У нас все бесплатное.
– Никита Николаевич, не нужно меня убеждать. Я все вижу. Неужели в этом замешан Совет?
– Сомневаюсь. В противном случае…
Профессор болезненно прищурился и, взявшись за поясницу, присел на кровать.
– Что «в противном случае»? – нетерпеливо спросил Белкин.
– Вероятно, политкорректных маразматиков из Совета используют как слепой щит. Иначе все было бы необратимо. Это был бы тупик. И мы бы не сопротивлялись.
– Продолжай, Никита Николаевич. Раз уж начал.
– Вчера Андрея Белкина подвергли полному контролю. Я знал об этом заранее и успел кое-что…
Под пиджаком у Ивана Петровича отчетливо пискнуло.
– Секундочку…
Он достал микротерминал и, бледнея, выслушал чей-то монолог.
– Есть… – сказал он в конце и убрал цилиндрик. – Начальство требует. Срочно.
Профессор грустно покивал.
– Но я скоро вернусь. Надо же мне узнать, что с этим Белкиным, с однофамильцем моим. Кстати, неглупый парень.
– Неглупый, неглупый… А может, и не надо тебе ничего узнавать… Спасибо, Иван Петрович.
– Не стоит. Мне за это платят.
– Я тебя благодарю не за то, что ты меня спас. Скорее не спас, а еще хуже сделал… За участие спасибо.
Никита Николаевич проводил его до коридора и протянул руку.
– Я вернусь, – пообещал Белкин. – Или пришлю кого-нибудь. А ты пока поберегись.
– Поберегись… – с усмешкой сказал профессор. – В шкафу мне, что ли, прятаться? Там тесно.
– Да вроде нет, он у тебя просторный, – хохотнул Иван Петрович. – Ты постарайся. Хоть бы и в шкафу.
– Двум скелетам в шкафу не место, – туманно ответил он.
Белкин пожал плечами и скорым шагом направился к лифту.
– Как приеду в участок, сразу с тобой свяжусь! – крикнул он с полдороги, но профессор уже закрыл дверь.
Глава 9
Суббота, утро
– У тебя есть печенье? – спросил Андрей. – А, ладно, уже бежать надо.
– Бежать? Куда?
Гертруда вышла из спальни в чем-то прозрачном. Андрей покосился на ее торчащую грудь и решил, что лучше бы она не одевалась совсем.
Это называлось «пеньюар», Андрей уже знал. За ночь он узнал столько всякого, что, казалось, в голове должен был вырасти второй мозг. Например, «спальня»… Комнаты, как и одежда, отличались и служили каждая для своего. Раньше Андрей это видел в фильмах, теперь он очутился в фильме сам.
Много, слишком много нового за одну серию. В том числе – того, чего в приличных фильмах не показывают. Такое можно посмотреть лишь по платному каналу. И, конечно, не в Бибиреве-6.
– Куда ты собрался? – обиженно повторила Гертруда.
– Я ненадолго. Вечером приеду обратно. Если ты хочешь.
– Но это даже неприлично!
Андрей промолчал. За прошедшую ночь он многое сделал единственно из опасения, что отказываться неприлично. В итоге это слово все равно его настигло. Он-то считал, что неприлично – это когда трусы из-под юбки выглядывают. И когда их снимают перед первым встречным – это тоже неприлично…
Нет, Андрей не думал о Гертруде плохо. Он ей был благодарен, и все такое… Скорее, он вообще о ней не думал. Он думал о Барсике и о том, как будет добираться до конвертера. Смена начиналась через два часа, и он не был уверен, что успеет.
– Не знаю, как у вас в Гамбурге, а у нас в Москве мужчины по утрам не сматываются, – сказала Гертруда, – Я тебе что, девка одноразовая?
– Ну зачем ты?.. Я же вернусь. Честно!
Она прошелестела мимо и, открыв в стене одну из многочисленных дверок, достала узкую черную бутылку.
– Не пей вина, Гертруда… – покачал головой Андрей.
– Чего?.. Не твое дело!
– Ничего. Это из «Гамлета».
– Ох, боже мой! А я не читала, понятно?
Гертруда с красивым звуком откупорила бутылку и наполнила стакан тяжелой темно-вишневой жидкостью.
– Все-таки уходишь? – спросила она, насупившись.
– До вечера. Мне вернуться?
– Ты же орал «честно»!
– Так мы не поссорились?
– Поссорились, конечно. Ты хам и бабник. «Вечером» – это во сколько?
– Вечером – это вечером.
– Не придешь – я твой Гамбург вверх дном переверну.
Андрей двумя пальцами взял ее за ткань пеньюара и чмокнул в приторные от вина губы.
– Не скучай, Гертруда.
Если б ему месяц или неделю назад – да хоть бы и вчера! – сказали, что он вот так запросто будет обращаться с полузнакомой женщиной, он бы не поверил. Андрей не был девственником, в тридцать два года это невозможно, однако его интимная жизнь имела характер столь эпизодический, что ее, считай, и не было вовсе.
Выйдя от Гертруды, он оказался в громадном восьмиугольном холле. В этом доме было мало коридоров, мало замкнутого пространства, и много открытого, с асимметрично расставленной мебелью. Здесь и дышалось легче, хотя Бибирево-6, как и все окраинные районы, было окружено лесом.
«Наш Гамбург, – горько подумал Андрей. – Пора ехать в наш Гамбург…»
Он сбежал по лестнице и встал – между двойными дверьми ковырялся какой-то сгорбленный тип. Мужчина вроде как спорил с самим собой и покидать тамбур не собирался. Андрей немного постоял и потянул за ручку. Субъект что-то пробубнил и, вывалившись, уперся макушкой ему в живот.
Это был Вадик, собственной персоной. Пьяный вдрызг.
– Ба-а!.. – воскликнул он, силясь зафиксировать взгляд на одной точке. – И ты, Андрюшка?
– Ты как сюда попал?
– А во!.. – Вадик взмахнул руками – в каждой было по бутылке.
– Прямо с утра? Эх-х!
– С како… какова утра? А-а-а!.. Тс-с-с! У меня утра не было, Андрюшка. У меня еще ночь. И Ленка у меня. Тс-с-с… Такая баба!..
– Ленка? Это та, рыжая? Где «у тебя»?
– Тут. На третьем этаже, – невообразимо медленно вымолвил Вадик.
– Она здесь живет?
– Да. Мы с ней. Живем;
– Деньги на водку у тебя откуда?
– А у Ленки кредит. Неог… неаг…
– Поехали домой, чудо!
– Ну, – ответил Вадик и, закатив глаза, начал сползать вниз.
Андрей подхватил его у самого пола и приставил к стене.
– Идти можешь?
– Куда? – спросил он, мучительно возвращаясь в действительность.
– Домой, Вадик. В Бибирево.
– Не… Тут Леночка. У нее такая… И ты не едь, Андрюшка.
– Мне на работу надо. И тебя по дороге заброшу.
– Ты больной человек…
– Я-то в порядке. Барсик себя плохо чувствует.
– Бар… Бар?.. Который в баке с говном плавает?
– Он там не плавает, – терпеливо произнес Андрей. – Он там живет.
– Я и говорю. Ты же с Гер… с Гер… ты с ней был? Тоже вариант. А ты от нее уходишь. От такой. К Мур-зику своему говняному.
– Слушай!.. – Андрей еле сдержался, чтоб не вцепиться ему в горло. – Половину того, что ты ешь, сделал мой Барсик! Не Мурзик, а Барсик! Запомнил, дрянь пьянчужная? Ты едешь? Остаешься? Ну и черт с тобой!
Он хлопнул Вадика по сальной небритой щеке и, оттолкнув его в угол, пошел к дверям.
– Андрюшка! – позвал Вадик жалобно и почти трезво.
– Что, передумал?
– Андрюша… ты болен. Выздоравливать пора.
– Тьфу!
Он выскочил на улицу и, заприметив невдалеке знакомый голубой козырек, помчался к автобусу. Вокруг было пусто – насколько это возможно в живом городе. По вылизанному тротуару шли, никуда не спеша, человек пять или шесть. Машин было мало, и те тоже ехали как-то с ленцой, точно на экскурсии.
Сориентировавшись в маршрутах, Андрей скормил автомату карточку и зашел в салон. Минус семь кредит-пунктов. Странно: он торопился на конвертер, чтобы получить три крепа за рабочую смену, и ради этого тратил семь. А еще возвращаться… Андрей не был уверен, что приедет обратно, но в то же время сомневался, что у него хватит сил усидеть дома, – когда здесь его ждет такая большая спальня и такой прозрачный пеньюар…
Поездка в автобусе заняла полчаса. Первые десять минут Андрей не сводил глаз со смотровой башни, потом она переместилась вбок и вскоре растаяла в молочной дымке.
Рассматривая аккуратные домики за окном, Андрей вспомнил, как, борясь с собой, заглядывал Гертруде под юбку, и снова подумал о том, что до башни они с Леной могли бы добраться гораздо проще. Им же почему-то понадобилось учесать к самой кольцевой, и оттуда тащиться обратно.
Андрей размышлял об этом до тех пор, пока не поднялся в трубу перехода, но как только он спустился на другой стороне, в мозгу будто что-то переключилось.
Барсик. Как он там, бедный? Поправился или все еще хворает?
По монитору в муниципальном автобусе Андрей узнал, что за прошедшие сутки ничего экстраординарного в Тотальной Демократической Республике не произошло. Народы достойно отметили весенний День Единения и начали готовиться к следующему, зимнему.
Чтобы не слышать диктора, Андрей ушел на заднюю площадку. За гущей темного непричесанного леса появились первые блоки – четверки высотных зданий, пугающие своей нарочитой железобетонной схожестью.
«Их можно было бы раскрасить», – подумал Андрей. Если дать Вадику море краски и главное – разрешение, он бы превратил эти дома в произведения искусства. «Ну, пусть и не искусства», – оговорился Андрей. Дом – не картина, его вверх ногами не перевернешь. И все же так будет веселее.
«Было бы, – опять оговорился он. – Было бы веселее. Если б разрешили. Но ведь не разрешат же».
Из автобуса Андрей пересел в линейку, точнее – перешел, поскольку свободных мест в вагоне, как всегда, не оказалось. Через полчаса он уже был возле помойки, которая после праздника украсилась грандиозными отвалами мусора. Барсику и его собратьям предстояло все это переработать – не считая штатных ежедневных поступлений.
В камере, кроме сменщика Новикова, Андрей обнаружил троих незнакомых операторов и самого Чумакова. Андрей почувствовал неладное – бригадир к бакам без причины не спускался. Значит, был особый повод.
Уже догадываясь, но еще не веря, он молча подергал Новикова за локоть. Тот поджал губы и провел в воздухе указательным пальцем: два раза, крест-накрест.
– Жив пока, – сказал Новиков. – Но они его собираются заменить.
– Как это заменить?! – воскликнул Андрей. – Кем?
– Хочешь – сам полезай, – не оборачиваясь, ответил Чумаков. – Наверху видел? Работы по горло. А ваш не справляется.
– Он выздоровеет! Я сегодня подежурю, все будет нормально!
Андрей заметил, что табличка на баке не прикрыта, и стиснул зубы – он обещал Барсику краску. Он замазал бы этот злополучный номер, и тогда Барсик обязательно поправился бы, и…
Один из операторов приставил к табличке отвертку и с противным жужжанием начал выкручивать винты. Андрей не сразу сообразил, что это значит. Когда он понял, к баку уже привинчивали новую бирку – с новым номером. С новым именем.
– Нет, не надо! – крикнул он.
– Поздно, Белкин, – ответил Чумаков. – Уже звереныша привезли. Они, когда маленькие, в ведре умещаются. Хочешь посмотреть? Жуть! А этого мясорубкой… Ребята там налаживают. Ну, и ножи поточат, чтоб быстрее. Вж-ж-жик!.. И все. Так что если проститься желаешь, последнее слово, или еще чего – сейчас самое время.
– Не смей этого делать, – тихо сказал Андрей.
– Угрожаешь? Работу потерять не боишься?
– А ты? Ты чего-нибудь в жизни боишься?
– Белкин! Я философов не люблю, – с угрозой проговорил Чумаков. – И, кстати, на брудершафт я с тобой не пил.
– Так и я с тобой – тоже.
– Я гляжу, тебе деньги совсем не нужны.
– Деньги?! Три крепа за шесть часов!
– Белкин, ты свихнулся? Три крепа его не устраивают! Где тебе заплатят больше?
– Грабить буду. По башке лупить, животы вспарывать. И начну с тебя, садист поганый.
– Уволен, – мгновенно отозвался Чумаков. Андрей достал из своего шкафчика последнюю бутылку лимонада и, отпив половину, вылил остальное Чумакову под ноги.
– Ты и правда помешался, – пробормотал Нови ков. – Кто убирать-то будет?
– Тот, кому за это платят. Счастливо вам тут… повеселиться.
Андрей хлопнул дверцей и внимательно посмотрел на Чумакова, словно запоминая его навсегда.
Громыхающая платформа с раздвижной решеткой сегодня ползла особенно долго – Андрей успел воскресить в памяти и свой приход на конвертер, и пакеты, без которых вначале не обходится ни один оператор, и первую пачку печенья, съеденную возле бака, и свои беседы с Барсиком. Сможет ли он так же откровенно поговорить с кем-нибудь еще? Андрей сомневался. Поднявшись на поверхность, он миновал проходную с символическим турникетом и вышел к свалке.
– Бежать? Куда?
Гертруда вышла из спальни в чем-то прозрачном. Андрей покосился на ее торчащую грудь и решил, что лучше бы она не одевалась совсем.
Это называлось «пеньюар», Андрей уже знал. За ночь он узнал столько всякого, что, казалось, в голове должен был вырасти второй мозг. Например, «спальня»… Комнаты, как и одежда, отличались и служили каждая для своего. Раньше Андрей это видел в фильмах, теперь он очутился в фильме сам.
Много, слишком много нового за одну серию. В том числе – того, чего в приличных фильмах не показывают. Такое можно посмотреть лишь по платному каналу. И, конечно, не в Бибиреве-6.
– Куда ты собрался? – обиженно повторила Гертруда.
– Я ненадолго. Вечером приеду обратно. Если ты хочешь.
– Но это даже неприлично!
Андрей промолчал. За прошедшую ночь он многое сделал единственно из опасения, что отказываться неприлично. В итоге это слово все равно его настигло. Он-то считал, что неприлично – это когда трусы из-под юбки выглядывают. И когда их снимают перед первым встречным – это тоже неприлично…
Нет, Андрей не думал о Гертруде плохо. Он ей был благодарен, и все такое… Скорее, он вообще о ней не думал. Он думал о Барсике и о том, как будет добираться до конвертера. Смена начиналась через два часа, и он не был уверен, что успеет.
– Не знаю, как у вас в Гамбурге, а у нас в Москве мужчины по утрам не сматываются, – сказала Гертруда, – Я тебе что, девка одноразовая?
– Ну зачем ты?.. Я же вернусь. Честно!
Она прошелестела мимо и, открыв в стене одну из многочисленных дверок, достала узкую черную бутылку.
– Не пей вина, Гертруда… – покачал головой Андрей.
– Чего?.. Не твое дело!
– Ничего. Это из «Гамлета».
– Ох, боже мой! А я не читала, понятно?
Гертруда с красивым звуком откупорила бутылку и наполнила стакан тяжелой темно-вишневой жидкостью.
– Все-таки уходишь? – спросила она, насупившись.
– До вечера. Мне вернуться?
– Ты же орал «честно»!
– Так мы не поссорились?
– Поссорились, конечно. Ты хам и бабник. «Вечером» – это во сколько?
– Вечером – это вечером.
– Не придешь – я твой Гамбург вверх дном переверну.
Андрей двумя пальцами взял ее за ткань пеньюара и чмокнул в приторные от вина губы.
– Не скучай, Гертруда.
Если б ему месяц или неделю назад – да хоть бы и вчера! – сказали, что он вот так запросто будет обращаться с полузнакомой женщиной, он бы не поверил. Андрей не был девственником, в тридцать два года это невозможно, однако его интимная жизнь имела характер столь эпизодический, что ее, считай, и не было вовсе.
Выйдя от Гертруды, он оказался в громадном восьмиугольном холле. В этом доме было мало коридоров, мало замкнутого пространства, и много открытого, с асимметрично расставленной мебелью. Здесь и дышалось легче, хотя Бибирево-6, как и все окраинные районы, было окружено лесом.
«Наш Гамбург, – горько подумал Андрей. – Пора ехать в наш Гамбург…»
Он сбежал по лестнице и встал – между двойными дверьми ковырялся какой-то сгорбленный тип. Мужчина вроде как спорил с самим собой и покидать тамбур не собирался. Андрей немного постоял и потянул за ручку. Субъект что-то пробубнил и, вывалившись, уперся макушкой ему в живот.
Это был Вадик, собственной персоной. Пьяный вдрызг.
– Ба-а!.. – воскликнул он, силясь зафиксировать взгляд на одной точке. – И ты, Андрюшка?
– Ты как сюда попал?
– А во!.. – Вадик взмахнул руками – в каждой было по бутылке.
– Прямо с утра? Эх-х!
– С како… какова утра? А-а-а!.. Тс-с-с! У меня утра не было, Андрюшка. У меня еще ночь. И Ленка у меня. Тс-с-с… Такая баба!..
– Ленка? Это та, рыжая? Где «у тебя»?
– Тут. На третьем этаже, – невообразимо медленно вымолвил Вадик.
– Она здесь живет?
– Да. Мы с ней. Живем;
– Деньги на водку у тебя откуда?
– А у Ленки кредит. Неог… неаг…
– Поехали домой, чудо!
– Ну, – ответил Вадик и, закатив глаза, начал сползать вниз.
Андрей подхватил его у самого пола и приставил к стене.
– Идти можешь?
– Куда? – спросил он, мучительно возвращаясь в действительность.
– Домой, Вадик. В Бибирево.
– Не… Тут Леночка. У нее такая… И ты не едь, Андрюшка.
– Мне на работу надо. И тебя по дороге заброшу.
– Ты больной человек…
– Я-то в порядке. Барсик себя плохо чувствует.
– Бар… Бар?.. Который в баке с говном плавает?
– Он там не плавает, – терпеливо произнес Андрей. – Он там живет.
– Я и говорю. Ты же с Гер… с Гер… ты с ней был? Тоже вариант. А ты от нее уходишь. От такой. К Мур-зику своему говняному.
– Слушай!.. – Андрей еле сдержался, чтоб не вцепиться ему в горло. – Половину того, что ты ешь, сделал мой Барсик! Не Мурзик, а Барсик! Запомнил, дрянь пьянчужная? Ты едешь? Остаешься? Ну и черт с тобой!
Он хлопнул Вадика по сальной небритой щеке и, оттолкнув его в угол, пошел к дверям.
– Андрюшка! – позвал Вадик жалобно и почти трезво.
– Что, передумал?
– Андрюша… ты болен. Выздоравливать пора.
– Тьфу!
Он выскочил на улицу и, заприметив невдалеке знакомый голубой козырек, помчался к автобусу. Вокруг было пусто – насколько это возможно в живом городе. По вылизанному тротуару шли, никуда не спеша, человек пять или шесть. Машин было мало, и те тоже ехали как-то с ленцой, точно на экскурсии.
Сориентировавшись в маршрутах, Андрей скормил автомату карточку и зашел в салон. Минус семь кредит-пунктов. Странно: он торопился на конвертер, чтобы получить три крепа за рабочую смену, и ради этого тратил семь. А еще возвращаться… Андрей не был уверен, что приедет обратно, но в то же время сомневался, что у него хватит сил усидеть дома, – когда здесь его ждет такая большая спальня и такой прозрачный пеньюар…
Поездка в автобусе заняла полчаса. Первые десять минут Андрей не сводил глаз со смотровой башни, потом она переместилась вбок и вскоре растаяла в молочной дымке.
Рассматривая аккуратные домики за окном, Андрей вспомнил, как, борясь с собой, заглядывал Гертруде под юбку, и снова подумал о том, что до башни они с Леной могли бы добраться гораздо проще. Им же почему-то понадобилось учесать к самой кольцевой, и оттуда тащиться обратно.
Андрей размышлял об этом до тех пор, пока не поднялся в трубу перехода, но как только он спустился на другой стороне, в мозгу будто что-то переключилось.
Барсик. Как он там, бедный? Поправился или все еще хворает?
По монитору в муниципальном автобусе Андрей узнал, что за прошедшие сутки ничего экстраординарного в Тотальной Демократической Республике не произошло. Народы достойно отметили весенний День Единения и начали готовиться к следующему, зимнему.
Чтобы не слышать диктора, Андрей ушел на заднюю площадку. За гущей темного непричесанного леса появились первые блоки – четверки высотных зданий, пугающие своей нарочитой железобетонной схожестью.
«Их можно было бы раскрасить», – подумал Андрей. Если дать Вадику море краски и главное – разрешение, он бы превратил эти дома в произведения искусства. «Ну, пусть и не искусства», – оговорился Андрей. Дом – не картина, его вверх ногами не перевернешь. И все же так будет веселее.
«Было бы, – опять оговорился он. – Было бы веселее. Если б разрешили. Но ведь не разрешат же».
Из автобуса Андрей пересел в линейку, точнее – перешел, поскольку свободных мест в вагоне, как всегда, не оказалось. Через полчаса он уже был возле помойки, которая после праздника украсилась грандиозными отвалами мусора. Барсику и его собратьям предстояло все это переработать – не считая штатных ежедневных поступлений.
В камере, кроме сменщика Новикова, Андрей обнаружил троих незнакомых операторов и самого Чумакова. Андрей почувствовал неладное – бригадир к бакам без причины не спускался. Значит, был особый повод.
Уже догадываясь, но еще не веря, он молча подергал Новикова за локоть. Тот поджал губы и провел в воздухе указательным пальцем: два раза, крест-накрест.
– Жив пока, – сказал Новиков. – Но они его собираются заменить.
– Как это заменить?! – воскликнул Андрей. – Кем?
– Хочешь – сам полезай, – не оборачиваясь, ответил Чумаков. – Наверху видел? Работы по горло. А ваш не справляется.
– Он выздоровеет! Я сегодня подежурю, все будет нормально!
Андрей заметил, что табличка на баке не прикрыта, и стиснул зубы – он обещал Барсику краску. Он замазал бы этот злополучный номер, и тогда Барсик обязательно поправился бы, и…
Один из операторов приставил к табличке отвертку и с противным жужжанием начал выкручивать винты. Андрей не сразу сообразил, что это значит. Когда он понял, к баку уже привинчивали новую бирку – с новым номером. С новым именем.
– Нет, не надо! – крикнул он.
– Поздно, Белкин, – ответил Чумаков. – Уже звереныша привезли. Они, когда маленькие, в ведре умещаются. Хочешь посмотреть? Жуть! А этого мясорубкой… Ребята там налаживают. Ну, и ножи поточат, чтоб быстрее. Вж-ж-жик!.. И все. Так что если проститься желаешь, последнее слово, или еще чего – сейчас самое время.
– Не смей этого делать, – тихо сказал Андрей.
– Угрожаешь? Работу потерять не боишься?
– А ты? Ты чего-нибудь в жизни боишься?
– Белкин! Я философов не люблю, – с угрозой проговорил Чумаков. – И, кстати, на брудершафт я с тобой не пил.
– Так и я с тобой – тоже.
– Я гляжу, тебе деньги совсем не нужны.
– Деньги?! Три крепа за шесть часов!
– Белкин, ты свихнулся? Три крепа его не устраивают! Где тебе заплатят больше?
– Грабить буду. По башке лупить, животы вспарывать. И начну с тебя, садист поганый.
– Уволен, – мгновенно отозвался Чумаков. Андрей достал из своего шкафчика последнюю бутылку лимонада и, отпив половину, вылил остальное Чумакову под ноги.
– Ты и правда помешался, – пробормотал Нови ков. – Кто убирать-то будет?
– Тот, кому за это платят. Счастливо вам тут… повеселиться.
Андрей хлопнул дверцей и внимательно посмотрел на Чумакова, словно запоминая его навсегда.
Громыхающая платформа с раздвижной решеткой сегодня ползла особенно долго – Андрей успел воскресить в памяти и свой приход на конвертер, и пакеты, без которых вначале не обходится ни один оператор, и первую пачку печенья, съеденную возле бака, и свои беседы с Барсиком. Сможет ли он так же откровенно поговорить с кем-нибудь еще? Андрей сомневался. Поднявшись на поверхность, он миновал проходную с символическим турникетом и вышел к свалке.