Страница:
«Летом 1937 года, после процесса над Тухачевским, Егоров от имени германской разведки поставил передо мной вопрос о необходимости строить всю заговорщическую работу в армии и НКВД таким образом, чтобы можно было организовать, при определенных условиях, захват власти, не ожидая войны, как это условлено по первоначальному плану Егоров сказал, что немцы мотивируют это изменение опасением, как бы начавшийся разгром антисоветских формирований в армии не дошел до нас…
Обсудив с Егоровым создавшееся положение, мы пришли к заключению, что партия и народные массы идут за руководством ВКП(б) и почва для этого переворота не подготовлена. Поэтому мы решили, что надо убрать Сталина или Молотова под флагом какой-нибудь другой антисоветской организации с тем, чтобы создать условия к моему дальнейшему продвижению к власти. После этого, заняв более руководящее положение, создастся возможность для дальнейшего, более решительного, изменения политики партии и Советского правительства в соответствии с интересами Германии.
Я просил Егорова передать немцам через Кестринга наши соображения и запросить на этот счет мнение правительственных кругов Германии.
Вопрос. Какой ответ вы получили?
Ответ. Вскоре после этого, со слов Кестринга, Егоров сообщил мне, что правительственные круги Германии соглашаются с нашим предложением».
Комментарий для тех, кто читал «Двойной заговор»: вы заметили, что генерал Хаммерштейн представлял рейхсвер, а Кестринг былсвязан с правительственными кругами? Вот и ответ на вопрос, почему Гитлер не стал встречаться с Тухачевским во время его поездки по Западной Европе: он был уже связан с другой группой наших военных через Кестринга. А если такими же, как ежовские, были откровения арестованных военных, становится понятен и смысл «германской» операции НКВД, и то, почему немцы её «проглотили».
Встречи с Кестрингом происходили достаточно регулярно. В июле 1938года, когда над НКВД уже начали сгущаться тучи, состоялась ещё одна.
«…Я проинформировав Кестринга о дальнейших арестах среди военных работников, заявив, что предотвратить эти аресты не в силах, в частности, сообщил об аресте Егорова, который может повлечь за собой провал всего заговора.
Кестринга все эти обстоятельства крайне обеспокоили. Он резко поставил передо мной вопрос о том, что либо сейчас же необходимо предпринимать какие-то меры к захвату власти, либо вас разгромят поодиночке. Кестринг вновь вернулся к нашему старому плану так называемого "короткого удара" и nompeбовалi его скорейшего осуществления. ..»
Проливают эти показания свет и на другой вопрос: готовилось что-либо во время Октябрьских праздников 1938 года, или это было, как говорилось в мемуарах Судоплатова, «фальшивкой»?
«…В наркомвнуделе начались аресты активных участников возглавляемого мною заговора(не факт, что их брали в качестве заговорщиков, возможно, прихватывали как палачей. - Е. П.), и тут мы пришли к выводу о необходимости организовать выступление 7-го ноября 1938 года.
Вопрос: Кто это "мы"?
Ответ: Я - Ежов, Фриновский, Дагин и Евдокимов.
Вопрос: В чем должно было выразиться ваше выступление 1-го ноября 1938 года?
Ответ: В путче.
Вопрос: Уточните, что за путч?
Ответ: Безвыходность положения привела меня к отчаянию, толкавшему меня на любую авантюру, лишь бы предотвратить полный провал нашего заговора и мое разоблачение.
Фриновский, Евдокимов, Дагин и я договорились, что 7-го ноября 1938 года по окончании парада, во время демонстрации, когда разойдутся войска, путем соответствующего построения колонн создать на Красной площади "пробку". Воспользовавшись паникой и замешательством в колоннах демонстрантов, мы намеревались разбросать бомбы и убить кого-либо из членов правительства.
Вопрос. Как были между вами распределены роли?
Ответ. Организацией и руководством путча занимались я - Ежов, Фриновский и Евдокимов, что же касается террористических актов, их практическое осуществление было возложено на Дагина…
Вопрос. Кто должен был стрелять?
Ответ. Дагин мне говорил, что для этих целей он подготовил Попашенко, Зарифова и Ушаева, секретаря Евдокимова, бывшего чекиста "северокавказца", о котором Дагин отзывался как о боевом парне, вполне способном на исполнение террористического акта… Однако 5-го ноября Дагин и другие заговорщики из отдела охраны… были арестованы. Все наши планы рухнули».
Откровенен был и Фриновский, и тоже говорил вещи очень интересные, причем практически сразу после ареста. Взяли его 6 апреля, а уже 11-го он написал подробное и пространное заявление. В отличие от Ежова, который больше рассказывал о себе и своих связях, Фриновский в основном сосредоточился на структуре. Кстати, здесь мы снова встречаем Евдокимова, на сей раз в качестве одного из руководителей этой группы - он, уже будучи партийным работником, принимал самое горячее участие в чекистских делах. Евдокимов Ягоду терпеть не мог, дел с ним не имел, и его люди с людьми Ягоды почти не пересекались. Зато у него было много общих дел с Ежовым. Так что, судя по всему, основой команды Ежова и стала группа Евдокимова, в том числе и Фриновский.
«Ежов говорил, что… вне нашего желания, по указанию ЦК могут развернуться большие мероприятия по правым кадрам, и что в связи с этим основной задачей его и моей является ведение следствия таким образом, чтобы, елико возможно, сохранять правые кадры. Тут же он развернул план этого дела. В основном, этот план заключался в следующем: "Нужно расставить своих людей… следователей подбирать таких, которые были бы или полностью связаны с нами, или за которыми были бы какие-либо грехи и они знали бы, что эти грехи за ними есть, а на основе этих грехов полностью держать их в руках. Включиться самим в следствие и руководить им". "А это заключается в том, - говорил Ежов, - чтобы записывать не все то, что говорит арестованный, а чтобы следователи приносили все наброски, черновики начальнику отдела, а в отношении арестованных, занимавших в прошлом большое положение и занимающих ведущее положение в организации правых, протоколы составлять с его санкции". Если арестованный называл участников организации, то их нужно было записывать отдельным списком и каждый раз докладывать ему».
Вот вам официальные, опубликованные документы. Как говорится, не верите - примите за сказку…
Суммируя процессы, проходившие в НКВД, Фриновский говорил: «После ареста членов центра правых Ежов и Евдокимов по существу сами стали центром, организующим:
1) сохранение по мере возможности антисоветских кадров правых от разгрома; 2) нанесение удара по честным кадрам партии, преданным Центральному Комитету ВКП(б); 3) сохранение повстанческих кадров как на Северном Кавказе, так и в других краях и областях СССР с расчетом на их использование в момент международных осложнений; 4) усиленную подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства; 5) приход к власти правых во главе с Н. Ежовым».
Первый, четвертый и пятый пункт мы уже рассмотрели. А вот второй и третий…
Мы получаем наконец приемлемое объяснение раскрученному Ежовым «конвейеру смерти». Мне уже давно казалось, что аресты такого количества офицеров, а особенно работников оборонной промышленности накануне войны, - это, мягко говоря, странно. А вот если рассматривать эти аресты как спецоперацию немецкой разведки, то ничего странного здесь нет. С одной стороны, Ежов и его компания, по возможности, спасают своих, а с другой - арестовывают, сажают и стреляют тех, кто работает на победу в грядущей войне. Теперь, кстати, понятен и тотальный разгром внешней разведки. И хочется низко поклониться тем безымянным сотрудникам ИНО и Разведуправления РККА, которые, уже сами находясь под смертью, спасали золотой фонд разведки - глубоко законспирированных нелегалов, - обрывая связи, саботируя приказы об их отзыве из-за границы…
Да и просто команда «Фас!» в отношении невинных, данная по чекистской линии сверху вниз, разрешение и поощрение пыток тоже работали против правительства. Кстати, вовсе не обязательно было заговорщикам самим организовывать всю систему. Сплошь и рядом достаточно просто разрешить, а там уже произвол исполнителей довершит остальное.
Кто из арестованных в «тридцать седьмом» был виноват и в чем именно, а кто и вовсе невинен, разобраться сейчас, наверное, уже невозможно. Поскольку всех этих людей судили суды и Военная Коллегия, то дела фальсифицировались более качественно, чем по приказу № 00447. Какие-то были грубо сляпаны, подмахнуты «ручным» прокурором и проштампованы такими же «ручными» судьями. Эти выделить можно. Другие лепились на совесть - там, где прокуроры и судьи были не приручены.
И дело ведь не в том, кто конкретно виновен. Дело в том, что репрессии - вообще переплетение дел настоящих и фальшивых. А у нас ведь страна контрастов. Либо черное, либо белое, либо все невинны, и давай всех чохом реабилитировать, либо все виноваты, а если кто-то всё же оказался невиновным, то «лес рубят - щепки летят».
Нет, «тридцать седьмой» год нельзя рассматривать ни как неизбежное и необходимое «очищение» общества, ни как произвол. Правильнее было бы рассматривать его как катастрофу.Не фатальную, к счастью, а преодоленную, но всё равно катастрофу.
И в первую очередь потому, что мы не должны забывать о приказе № 00447. Нет, этот приказ не может всецело находиться на «совести» Ежова и его людей. Не в их полномочиях было отдать приказ о проведении этой операции. Они могли помочь ему появиться на свет, приналечь на постромки, потом раскачать процесс, но и все, не более того…
Просто мы ещё какое-то время поговорим о менее значимых процессах, но, пожалуйста, не забывайте за всем этим, в чемглавная трагедия «тридцать седьмого»…
Глава 7. ОХОТА НА РЫЦАРЕЙ РЕВОЛЮЦИИ
И наконец, последняя, четвертая составляющая репрессий - начиная с хрущёвских времен, с нее разговор на эту тему начинался, ею же и заканчивался - то, как партия с упоением уничтожала сама себя. Причем львиная доля внимания посвящалась партийной «верхушке», членам ЦК, работникам наркоматов и пр. Об одном Бухарине бумаги исписано больше, чем обо всех рядовых партийцах, вместе взятых. А в целом вал публикаций создавал впечатление, что репрессии были направлены против партии, а все остальное шло так, приложением. Когда стали известны цифры, то - учитывая, что партия во второй половине 30-х годов насчитывала от 1,5 до 2 миллионов человек, - это впечатление перешло в категорию общеизвестных истин.
Вот и пример. В 90-е годы, когда ещё была жестокая нехватка информации и слишком о многом приходилось догадываться, Вадим Кожинов писал: «Генерал от идеологии Волкогонов назвал свое объемистое "сталиноведческое" сочинение… "Триумф и трагедия", так "объясняя" сие название: "Триумф вождя оборачивался страшной трагедией народа"… Но "народ" - это всё же не люди власти, а в 1937-м "мишенью" были те, кто располагал какой-то долей политической или хотя бы идеологической власти - прежде всего члены ВКП(б)…
Рассмотрим теперь совершившиеся с 1934 по 1939 год изменения в численности членов ВКП(б). В январе 1934 года в ней состояло 1 млн 874 тыс. 488 членов и 935 тыс. 298 кандидатов в члены, которые к 1939 году должны были бы стать полноправными членами, - и численность таковых составила бы около 2,8 млн человек… Однако к марту 1939 года членов ВКП(б) имелось не около 2,8 млн, а всего лишь 1 млн 588 тыс. 852 человека - то есть на 1 млн 220 тыс. 932 человека меньше, чем насчитывалось совместно членов и кандидатов в члены в январе 1934-го! И эта цифра, фиксирующая "убыль" в составе ВКП(б), близка к приведенной выше цифре, зафиксировавшей количество репрессированных ("политических") в 1937-1938 годах (1 млн 344 тыс. 923 человека)… И, исходя из этого, уместно говорить о тогдашней "трагедии партии", но не о "трагедии народа"».
На таком вот ненадежном песочке в то время приходилось строить небоскребы исторических теорий. На самом деле, как теперь известно, лукавая цифра обманула, оказавшись просто количественным сходством. Не знаю уж, куда делся этот миллион кандидатов, но в действительности количество репрессированных коммунистов, по сравнению с общим числом пострадавших, ничтожно. Согласно статистике НКВД за 1937 год, из общего числа в 936 750 осужденных по политическим делам бывших коммунистов и комсомольцев (а все арестованные исключались из партии) - всего 63 639 человек. То есть все они, виновные и невиновные, составили около 7% репрессированных. Тонны бумаги, исписанные по поводу репрессий, касались в основном этих семи процентов, да ещё чуть-чуть дворян и интеллигенции.
В 1937 году собственно партийцев было осуждено 55 428 человек. Статистики за 1938 год мне найти не удалось, но едва ли их было больше. Скорее меньше - процесс уже завершался. Если предположить то же процентное соотношение к общему числу репрессированных, мы получим 38,4 тыс. человек. За два года партия потеряла около 6% своих членов (в 1939 году она составляла 1 млн 589 тыс. человек). Ощутимо, но до полного разгрома куда как далеко.
Почему же репрессии 1937 года представляются как репрессии против партии?
Вопрос интересный. Думаю, ответив на него, мы многое поймем… Но, лишь многое поняв, мы сможем на него ответить.
Как все начиналось?
Сейчас принято представлять вторую половину 30-х годов как время сплошной шизофренической погони за «врагами народа». Однако если взять в руки советские газеты того времени, то испытываешь некоторое разочарование. Поскольку ничего подобного там нет. А ведь газета, наряду с радио, была тогда основным средством массовой информации.
Август 1936 года, канун первого «московского процесса», с которого, как считается, и начались репрессии. Берем «Правду» и «Известия», задававшие идеологический тон. Это газеты мирнойстраны - и газеты, кстати, очень хорошие, ни одна из нынешних до их уровня не дотянется даже в прыжке.
Две темы занимают особое место по объему материалов - обсуждение проекта Конституции и испанские события (обсуждение, кстати, толковое, с множеством предложений). Много написано про знаменитый перелет Чкалова, Байдукова и Белякова. Основные темы? Производство, сельское хозяйство, статья академика Тарле о выборах на Западе, фельетоны, материалы с мест, многие из них - критические, и критика достаточно жесткая.
О процессе начинают говорить за два дня до его старта. Пока он идет, печатают документы, выдержки из стенограммы, отклики и резолюции митингов и собраний по стране. Однако с окончанием процесса - все, как отрезало. Снова мирная жизнь.
То есть говорить о «тридцать седьмом годе», как следствии некоего «помрачения общества», не приходится. Не бывает такого помрачения. которое не отразилось бы в средствах массовой информации - если не в содержании публикаций, то хотя быв их духе. Что же касается «писем трудящихся» с проклятиями в адрес «врагов народа», то понять их вполне можно. Жизнь налаживается наконец, потихоньку начинает расти благосостояние - а тут эти со своими заговорами. В общем, нормальные реакции нормальных людей.
В партии ситуация несколько иная. Вся послереволюционная советская история была одними сплошными кампаниями, переходящими друг в друга и слившимися в одну большую мегакампанию по строительству социализма. Впрочем, без этого нельзя было. Без этого никогда бы мы не совершили того, что совершили, не пробежали полувековой путь за десять лет. В режиме нормальной жизни такое невозможно в принципе. Потому «цивилизованный мир» и не верил репортажам из СССР, что такие преобразования и такие темпы не укладывались в представления о возможном. Но для этого приходилось держать народ, особенно молодежь, в режиме постоянного напряжения всех сил, и мотором этого напряжения была партия. Партийцы крутили динамо-машину и, соответственно, сами в первую очередь подпадали под собственную пропаганду. Меньше - вверху, больше - внизу, где бушевало то, что в 30-е годы называлось «перегибами».
Впрочем, в отличие от времен брежневских и нынешних, Сталин лишь говорил, что «лес рубят - щепки летят», а на самом деле борьбе с произволом уделялось куда больше сил, чем в брежневские времена, когда человеку негде было искать защиты (о нынешних я уж и не говорю: громогласно провозгласив «права человека», государство постаралось максимально переложить на плечи этого человека заботу об обеспечении этих прав).
За примерами далеко ходить не надо. Историк Вадим Роговин, настроенный чрезвычайно антисталински, в книге «1937» пишет:
«29 августа в "Известиях" была помещена заметка… "Разоблаченный враг" - о директоре завода "Магнезит" (Челябинская область) Табакове, исключенном из партии за "пособничество и покровительство расстрелянному троцкисту - террористу Дрейцеру", работавшему до ареста заместителем Табакова. Спустя два дня ЦК отменил решение партийной организации завода и одобрил решение редакции "Известий" об освобождении от работы её челябинского корреспондента "за сообщение без проверки данных о т. Табакове, взятых из местной газеты"».
«31 августа Политбюро приняло постановление о работе Днепропетровского обкома ВКП(б), в котором, в частности, были взяты под защиту от необоснованного зачисления в пособники троцкистов директор Криворожского металлургического комбината Весник и его заместитель Ильдрым. Как сообщил на февральско-мартовском пленуме Молотов, Политбюро дало "специальную телеграмму, осаживающую Днепропетровский обком по части… т. Весника, которого чуть-чуть не расстреляли в августе"». Секретарь Криворожского горкома поплатился за эту историю местом.
Борьба с низовой «супербдительностью» время от времени выплескивалась и в «Правду». 3 сентября попало «Известиям». Небольшая, но хлесткая заметка «О трусливом секретаре и безответственном журналисте» стоит того, чтобы привести её полностью.
«Болтливость, безответственность и отсутствие проверки - все эти качества присущи людям поверхностным, несерьёзным и легкомысленным. Если такой человек работает в газете, да к тому же в центральной, то он может принести немало вреда. Белявский, корреспондент газеты «Известия», не первый год работает журналистом и, казалось бы, должен знать, что прежде чем написать, надо досконально проверить все факты. Это тем более необходимо, когда речь идет о политической квалификации человека.
29 августа этот самый Белявский напечатал в «Известиях» корреспонденцию о врагах и гнилых либералах в некоторых писательских организациях. В этой заметке он сообщил, что «критическим отделом журнала (речь идет о журнале "Октябрь") до последней минуты заведывала троцкистка Войтинская». Откуда взял Белявский, что Войтинская троцкистка? Какие были у него основания зачислять человека в разряд отъявленных врагов народа, продажных агентов фашизма?
Никаких оснований у Белявского не было. Просто ему вздумалось написать, что Войтинская- троцкистка, и он сделал это без зазрения совести, опозорив, ошельмовав человека в печати.
Оказывается, Войтинская никогда троцкисткой не была. Совсем недавно, 9 августа, она сама сообщила в партком Института литературы, что несколько раз была в доме троцкистки Серебряковой. Партийный коллектив Института литературы, не разобравшись толком, не вникнув в суть дела, немедленно исключил Войтинскую из партии. Секретарь парткома тов. Эльман полагает, что именно в подобных действиях заключается большевистская бдительность. Он даже не поинтересовался выяснить характер этих встреч и чем они были вызваны. Так могут поступать только люди, которые прежде всего стараются "перестраховать себя".
Из первичной организации дело Войтинской перешло к секретарю Фрунзенского райкома партии тов. Федосееву, и 29 августа, в день напечатания клеветнической корреспонденции Белявского, судьба Войтинской должна была решаться на бюро райкома. Вздорность обвинений была ясна уже на заседании, на котором выступил, в частности, тов. Панферов. Но секретарь райкома тем не менее отложил обсуждение этого вопроса и до сих пор Войтинская ходит с клеймом троцкистки. Федосеев уподобился в этом случае тем людям, которые при всех обстоятельствах вспоминают небезызвестное правило: "Как бы чего не вышло…"
Мы думаем, что Фрунзенский райком, не откладывая в долгий ящик, внимательно и обстоятельно разберется в деле Войтинской, решит вопрос о её партийности и разъяснит тов. Эльману суть большевистской бдительности. Остается, однако, нерешенным вопрос о журналисте Белявском, так бесцеремонно и безответственно использовавшем страницы советской печати».
7 сентября рассказали историю похлеще. На сей раз досталось городу Ростову. В заметке говорится о работнике оргбюро центрального комитета профсоюза госторговли Гробере, который в 1927 году, будучи 17-летним юношей, допустил какие-то «колебания» по вопросу о троцкизме. В 1936 году его за десятилетней давности колебания исключили из партии. Но этим дело не ограничилось.
«На фабрике им. Микояна работают 19-летний брат и 17-летняя сестра Гробера. Они стахановцы, примерные комсомольцы. Но как только стало известно об исключении из партии их брата, секретарь комсомольского комитета Кузменко добивается исключения обоих Гроберов из комсомола. В заводской газете "Энтузиаст" сообщается, что комсомольская организация "изгнана из своих рядов остатки контрреволюционной сволочи Гробер".
В двух организациях города исключают из комсомола Аверина, Харикова, Грунфтера за то, что они в 1927 году состояли в одной комсомольской организации с Гробером и, по мнению этой организации, обязаны были "разоблачить" Гробера, но не сделали этого.
В третьей организации исключают из партии другого брата Гробера, члена бюро Кировского райкома комсомола. По мнению райкома, он обязан был знать о выступлении своего брата в 1927 году и разоблачить его.
Исключена из партии Половицкая за то, что она, работая председателем оргбюро профсоюза госторговли, не разоблачила Гробера.
Исключается из партии старая работница, коммунистка с 1920 года Гальперина. Она ручалась за Гробера при вступлении в партию и, значит, "помогала врагу пролезть в ряды партии".
…Работника рыбного треста Денисова исключают из партии только потому, что он в последние годы был товарищем Гробера.
Дело не ограничивается только исключением из партии и комсомола ни в чем не повинных людей. Руководители профсоюзных и хозяйственных организаций, дабы их кто-нибудь самих не упрекнул в пособничестве врагам, исключают этих людей из профсоюза, снимают с работы».
В тексте заметки нет ни слова осуждения, но называется она «Показная бдительность», и этого названия довольно, чтобы понять позицию газеты - а значит, и позицию Политбюро, которое непосредственно курировало «Правду».
Не все случаи, само собой, доходили до «верхов». Но которые доходили, те расследовались, и произвол карался беспощадно. А каждый такой газетный материал изучался, разбирался на партсобраниях и, по замыслу его организаторов, должен был служить руководством в практической работе.
Тем не менее в парторганизациях активно занимались поисками троцкистов. Естественно, их искали внутри ВКП(б), среди её нынешних и бывших членов, поскольку «троцкизм» всё-таки был течением в партии, а не английской масонской ложей. Сейчас общепринято думать, что этот процесс инициировался «сверху». То есть его не было, не было, и вдруг Сталин приказал - и процесс пошел.
Но давайте повернем проблему другой стороной и подумаем: а была у «верхов» возможность его сдержать? Была, говорите? А можно поинтересоваться: какая именно? Инициировать эти процессы не требовалось, они шли сами собой, стихийно, как результат многолетней борьбы с оппозицией. Ну рефлекс у ВКП(б) был такой: очередной «оппозиционный» скандал - очередная партийная «чистка». А вот для сдерживания нужно было иметь механизм. Ну и какой? У Сталина был один механизм: директива, то есть слово, основанное на авторитете ЦК и его собственном, большом, но не безграничном.
Хрущёв одним ударом убил двух зайцев, когда говорил в докладе о всевластии Сталина. Во-первых, перевалил на него вину за репрессии, а во-вторых, создал иллюзию того, что сталинское слово было всесильно, то есть вождь мог при желании запустить и остановить любые процессы.
Да, оно и вправду было всесильным, сталинское слово - когда массы признавали его верным. А если не признавали - что тогда? Тоже всесильно?
Обсудив с Егоровым создавшееся положение, мы пришли к заключению, что партия и народные массы идут за руководством ВКП(б) и почва для этого переворота не подготовлена. Поэтому мы решили, что надо убрать Сталина или Молотова под флагом какой-нибудь другой антисоветской организации с тем, чтобы создать условия к моему дальнейшему продвижению к власти. После этого, заняв более руководящее положение, создастся возможность для дальнейшего, более решительного, изменения политики партии и Советского правительства в соответствии с интересами Германии.
Я просил Егорова передать немцам через Кестринга наши соображения и запросить на этот счет мнение правительственных кругов Германии.
Вопрос. Какой ответ вы получили?
Ответ. Вскоре после этого, со слов Кестринга, Егоров сообщил мне, что правительственные круги Германии соглашаются с нашим предложением».
Комментарий для тех, кто читал «Двойной заговор»: вы заметили, что генерал Хаммерштейн представлял рейхсвер, а Кестринг былсвязан с правительственными кругами? Вот и ответ на вопрос, почему Гитлер не стал встречаться с Тухачевским во время его поездки по Западной Европе: он был уже связан с другой группой наших военных через Кестринга. А если такими же, как ежовские, были откровения арестованных военных, становится понятен и смысл «германской» операции НКВД, и то, почему немцы её «проглотили».
Встречи с Кестрингом происходили достаточно регулярно. В июле 1938года, когда над НКВД уже начали сгущаться тучи, состоялась ещё одна.
«…Я проинформировав Кестринга о дальнейших арестах среди военных работников, заявив, что предотвратить эти аресты не в силах, в частности, сообщил об аресте Егорова, который может повлечь за собой провал всего заговора.
Кестринга все эти обстоятельства крайне обеспокоили. Он резко поставил передо мной вопрос о том, что либо сейчас же необходимо предпринимать какие-то меры к захвату власти, либо вас разгромят поодиночке. Кестринг вновь вернулся к нашему старому плану так называемого "короткого удара" и nompeбовалi его скорейшего осуществления. ..»
Проливают эти показания свет и на другой вопрос: готовилось что-либо во время Октябрьских праздников 1938 года, или это было, как говорилось в мемуарах Судоплатова, «фальшивкой»?
«…В наркомвнуделе начались аресты активных участников возглавляемого мною заговора(не факт, что их брали в качестве заговорщиков, возможно, прихватывали как палачей. - Е. П.), и тут мы пришли к выводу о необходимости организовать выступление 7-го ноября 1938 года.
Вопрос: Кто это "мы"?
Ответ: Я - Ежов, Фриновский, Дагин и Евдокимов.
Вопрос: В чем должно было выразиться ваше выступление 1-го ноября 1938 года?
Ответ: В путче.
Вопрос: Уточните, что за путч?
Ответ: Безвыходность положения привела меня к отчаянию, толкавшему меня на любую авантюру, лишь бы предотвратить полный провал нашего заговора и мое разоблачение.
Фриновский, Евдокимов, Дагин и я договорились, что 7-го ноября 1938 года по окончании парада, во время демонстрации, когда разойдутся войска, путем соответствующего построения колонн создать на Красной площади "пробку". Воспользовавшись паникой и замешательством в колоннах демонстрантов, мы намеревались разбросать бомбы и убить кого-либо из членов правительства.
Вопрос. Как были между вами распределены роли?
Ответ. Организацией и руководством путча занимались я - Ежов, Фриновский и Евдокимов, что же касается террористических актов, их практическое осуществление было возложено на Дагина…
Вопрос. Кто должен был стрелять?
Ответ. Дагин мне говорил, что для этих целей он подготовил Попашенко, Зарифова и Ушаева, секретаря Евдокимова, бывшего чекиста "северокавказца", о котором Дагин отзывался как о боевом парне, вполне способном на исполнение террористического акта… Однако 5-го ноября Дагин и другие заговорщики из отдела охраны… были арестованы. Все наши планы рухнули».
Откровенен был и Фриновский, и тоже говорил вещи очень интересные, причем практически сразу после ареста. Взяли его 6 апреля, а уже 11-го он написал подробное и пространное заявление. В отличие от Ежова, который больше рассказывал о себе и своих связях, Фриновский в основном сосредоточился на структуре. Кстати, здесь мы снова встречаем Евдокимова, на сей раз в качестве одного из руководителей этой группы - он, уже будучи партийным работником, принимал самое горячее участие в чекистских делах. Евдокимов Ягоду терпеть не мог, дел с ним не имел, и его люди с людьми Ягоды почти не пересекались. Зато у него было много общих дел с Ежовым. Так что, судя по всему, основой команды Ежова и стала группа Евдокимова, в том числе и Фриновский.
«Ежов говорил, что… вне нашего желания, по указанию ЦК могут развернуться большие мероприятия по правым кадрам, и что в связи с этим основной задачей его и моей является ведение следствия таким образом, чтобы, елико возможно, сохранять правые кадры. Тут же он развернул план этого дела. В основном, этот план заключался в следующем: "Нужно расставить своих людей… следователей подбирать таких, которые были бы или полностью связаны с нами, или за которыми были бы какие-либо грехи и они знали бы, что эти грехи за ними есть, а на основе этих грехов полностью держать их в руках. Включиться самим в следствие и руководить им". "А это заключается в том, - говорил Ежов, - чтобы записывать не все то, что говорит арестованный, а чтобы следователи приносили все наброски, черновики начальнику отдела, а в отношении арестованных, занимавших в прошлом большое положение и занимающих ведущее положение в организации правых, протоколы составлять с его санкции". Если арестованный называл участников организации, то их нужно было записывать отдельным списком и каждый раз докладывать ему».
Вот вам официальные, опубликованные документы. Как говорится, не верите - примите за сказку…
Суммируя процессы, проходившие в НКВД, Фриновский говорил: «После ареста членов центра правых Ежов и Евдокимов по существу сами стали центром, организующим:
1) сохранение по мере возможности антисоветских кадров правых от разгрома; 2) нанесение удара по честным кадрам партии, преданным Центральному Комитету ВКП(б); 3) сохранение повстанческих кадров как на Северном Кавказе, так и в других краях и областях СССР с расчетом на их использование в момент международных осложнений; 4) усиленную подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства; 5) приход к власти правых во главе с Н. Ежовым».
Первый, четвертый и пятый пункт мы уже рассмотрели. А вот второй и третий…
Мы получаем наконец приемлемое объяснение раскрученному Ежовым «конвейеру смерти». Мне уже давно казалось, что аресты такого количества офицеров, а особенно работников оборонной промышленности накануне войны, - это, мягко говоря, странно. А вот если рассматривать эти аресты как спецоперацию немецкой разведки, то ничего странного здесь нет. С одной стороны, Ежов и его компания, по возможности, спасают своих, а с другой - арестовывают, сажают и стреляют тех, кто работает на победу в грядущей войне. Теперь, кстати, понятен и тотальный разгром внешней разведки. И хочется низко поклониться тем безымянным сотрудникам ИНО и Разведуправления РККА, которые, уже сами находясь под смертью, спасали золотой фонд разведки - глубоко законспирированных нелегалов, - обрывая связи, саботируя приказы об их отзыве из-за границы…
Да и просто команда «Фас!» в отношении невинных, данная по чекистской линии сверху вниз, разрешение и поощрение пыток тоже работали против правительства. Кстати, вовсе не обязательно было заговорщикам самим организовывать всю систему. Сплошь и рядом достаточно просто разрешить, а там уже произвол исполнителей довершит остальное.
Кто из арестованных в «тридцать седьмом» был виноват и в чем именно, а кто и вовсе невинен, разобраться сейчас, наверное, уже невозможно. Поскольку всех этих людей судили суды и Военная Коллегия, то дела фальсифицировались более качественно, чем по приказу № 00447. Какие-то были грубо сляпаны, подмахнуты «ручным» прокурором и проштампованы такими же «ручными» судьями. Эти выделить можно. Другие лепились на совесть - там, где прокуроры и судьи были не приручены.
И дело ведь не в том, кто конкретно виновен. Дело в том, что репрессии - вообще переплетение дел настоящих и фальшивых. А у нас ведь страна контрастов. Либо черное, либо белое, либо все невинны, и давай всех чохом реабилитировать, либо все виноваты, а если кто-то всё же оказался невиновным, то «лес рубят - щепки летят».
Нет, «тридцать седьмой» год нельзя рассматривать ни как неизбежное и необходимое «очищение» общества, ни как произвол. Правильнее было бы рассматривать его как катастрофу.Не фатальную, к счастью, а преодоленную, но всё равно катастрофу.
И в первую очередь потому, что мы не должны забывать о приказе № 00447. Нет, этот приказ не может всецело находиться на «совести» Ежова и его людей. Не в их полномочиях было отдать приказ о проведении этой операции. Они могли помочь ему появиться на свет, приналечь на постромки, потом раскачать процесс, но и все, не более того…
Просто мы ещё какое-то время поговорим о менее значимых процессах, но, пожалуйста, не забывайте за всем этим, в чемглавная трагедия «тридцать седьмого»…
Глава 7. ОХОТА НА РЫЦАРЕЙ РЕВОЛЮЦИИ
Он вскрикнул:
- Надо вмешаться раньше!
- Нет, - отрезал я. - Нельзя… Я знаю, что делаю! По стратегическому плану альбигойцы должны сделать ещё одну вещь… но это пока тайна.
Он зыркнул сердито, но я держался твердо. Не могу же сказать, что нужно дать альбигойцам время перерезать глотки герцогу Ланкастерскому и его свите, а также всем прихлебателям у трона. Чистые души монахов ужаснутся от такого деяния… в смысле, не от резни, а что я знал или предполагал, но не остановил, не предотвратил, дал пролиться крови, хоть и грешной, однако же людской…
Гай Юлий Орловский. Ричард Длинные руки
И наконец, последняя, четвертая составляющая репрессий - начиная с хрущёвских времен, с нее разговор на эту тему начинался, ею же и заканчивался - то, как партия с упоением уничтожала сама себя. Причем львиная доля внимания посвящалась партийной «верхушке», членам ЦК, работникам наркоматов и пр. Об одном Бухарине бумаги исписано больше, чем обо всех рядовых партийцах, вместе взятых. А в целом вал публикаций создавал впечатление, что репрессии были направлены против партии, а все остальное шло так, приложением. Когда стали известны цифры, то - учитывая, что партия во второй половине 30-х годов насчитывала от 1,5 до 2 миллионов человек, - это впечатление перешло в категорию общеизвестных истин.
Вот и пример. В 90-е годы, когда ещё была жестокая нехватка информации и слишком о многом приходилось догадываться, Вадим Кожинов писал: «Генерал от идеологии Волкогонов назвал свое объемистое "сталиноведческое" сочинение… "Триумф и трагедия", так "объясняя" сие название: "Триумф вождя оборачивался страшной трагедией народа"… Но "народ" - это всё же не люди власти, а в 1937-м "мишенью" были те, кто располагал какой-то долей политической или хотя бы идеологической власти - прежде всего члены ВКП(б)…
Рассмотрим теперь совершившиеся с 1934 по 1939 год изменения в численности членов ВКП(б). В январе 1934 года в ней состояло 1 млн 874 тыс. 488 членов и 935 тыс. 298 кандидатов в члены, которые к 1939 году должны были бы стать полноправными членами, - и численность таковых составила бы около 2,8 млн человек… Однако к марту 1939 года членов ВКП(б) имелось не около 2,8 млн, а всего лишь 1 млн 588 тыс. 852 человека - то есть на 1 млн 220 тыс. 932 человека меньше, чем насчитывалось совместно членов и кандидатов в члены в январе 1934-го! И эта цифра, фиксирующая "убыль" в составе ВКП(б), близка к приведенной выше цифре, зафиксировавшей количество репрессированных ("политических") в 1937-1938 годах (1 млн 344 тыс. 923 человека)… И, исходя из этого, уместно говорить о тогдашней "трагедии партии", но не о "трагедии народа"».
На таком вот ненадежном песочке в то время приходилось строить небоскребы исторических теорий. На самом деле, как теперь известно, лукавая цифра обманула, оказавшись просто количественным сходством. Не знаю уж, куда делся этот миллион кандидатов, но в действительности количество репрессированных коммунистов, по сравнению с общим числом пострадавших, ничтожно. Согласно статистике НКВД за 1937 год, из общего числа в 936 750 осужденных по политическим делам бывших коммунистов и комсомольцев (а все арестованные исключались из партии) - всего 63 639 человек. То есть все они, виновные и невиновные, составили около 7% репрессированных. Тонны бумаги, исписанные по поводу репрессий, касались в основном этих семи процентов, да ещё чуть-чуть дворян и интеллигенции.
В 1937 году собственно партийцев было осуждено 55 428 человек. Статистики за 1938 год мне найти не удалось, но едва ли их было больше. Скорее меньше - процесс уже завершался. Если предположить то же процентное соотношение к общему числу репрессированных, мы получим 38,4 тыс. человек. За два года партия потеряла около 6% своих членов (в 1939 году она составляла 1 млн 589 тыс. человек). Ощутимо, но до полного разгрома куда как далеко.
Почему же репрессии 1937 года представляются как репрессии против партии?
Вопрос интересный. Думаю, ответив на него, мы многое поймем… Но, лишь многое поняв, мы сможем на него ответить.
Как все начиналось?
Ораторы должны всегда предлагать самое лучшее, а не самое легкое.
Демосфен
Сейчас принято представлять вторую половину 30-х годов как время сплошной шизофренической погони за «врагами народа». Однако если взять в руки советские газеты того времени, то испытываешь некоторое разочарование. Поскольку ничего подобного там нет. А ведь газета, наряду с радио, была тогда основным средством массовой информации.
Август 1936 года, канун первого «московского процесса», с которого, как считается, и начались репрессии. Берем «Правду» и «Известия», задававшие идеологический тон. Это газеты мирнойстраны - и газеты, кстати, очень хорошие, ни одна из нынешних до их уровня не дотянется даже в прыжке.
Две темы занимают особое место по объему материалов - обсуждение проекта Конституции и испанские события (обсуждение, кстати, толковое, с множеством предложений). Много написано про знаменитый перелет Чкалова, Байдукова и Белякова. Основные темы? Производство, сельское хозяйство, статья академика Тарле о выборах на Западе, фельетоны, материалы с мест, многие из них - критические, и критика достаточно жесткая.
О процессе начинают говорить за два дня до его старта. Пока он идет, печатают документы, выдержки из стенограммы, отклики и резолюции митингов и собраний по стране. Однако с окончанием процесса - все, как отрезало. Снова мирная жизнь.
То есть говорить о «тридцать седьмом годе», как следствии некоего «помрачения общества», не приходится. Не бывает такого помрачения. которое не отразилось бы в средствах массовой информации - если не в содержании публикаций, то хотя быв их духе. Что же касается «писем трудящихся» с проклятиями в адрес «врагов народа», то понять их вполне можно. Жизнь налаживается наконец, потихоньку начинает расти благосостояние - а тут эти со своими заговорами. В общем, нормальные реакции нормальных людей.
В партии ситуация несколько иная. Вся послереволюционная советская история была одними сплошными кампаниями, переходящими друг в друга и слившимися в одну большую мегакампанию по строительству социализма. Впрочем, без этого нельзя было. Без этого никогда бы мы не совершили того, что совершили, не пробежали полувековой путь за десять лет. В режиме нормальной жизни такое невозможно в принципе. Потому «цивилизованный мир» и не верил репортажам из СССР, что такие преобразования и такие темпы не укладывались в представления о возможном. Но для этого приходилось держать народ, особенно молодежь, в режиме постоянного напряжения всех сил, и мотором этого напряжения была партия. Партийцы крутили динамо-машину и, соответственно, сами в первую очередь подпадали под собственную пропаганду. Меньше - вверху, больше - внизу, где бушевало то, что в 30-е годы называлось «перегибами».
Впрочем, в отличие от времен брежневских и нынешних, Сталин лишь говорил, что «лес рубят - щепки летят», а на самом деле борьбе с произволом уделялось куда больше сил, чем в брежневские времена, когда человеку негде было искать защиты (о нынешних я уж и не говорю: громогласно провозгласив «права человека», государство постаралось максимально переложить на плечи этого человека заботу об обеспечении этих прав).
За примерами далеко ходить не надо. Историк Вадим Роговин, настроенный чрезвычайно антисталински, в книге «1937» пишет:
«29 августа в "Известиях" была помещена заметка… "Разоблаченный враг" - о директоре завода "Магнезит" (Челябинская область) Табакове, исключенном из партии за "пособничество и покровительство расстрелянному троцкисту - террористу Дрейцеру", работавшему до ареста заместителем Табакова. Спустя два дня ЦК отменил решение партийной организации завода и одобрил решение редакции "Известий" об освобождении от работы её челябинского корреспондента "за сообщение без проверки данных о т. Табакове, взятых из местной газеты"».
«31 августа Политбюро приняло постановление о работе Днепропетровского обкома ВКП(б), в котором, в частности, были взяты под защиту от необоснованного зачисления в пособники троцкистов директор Криворожского металлургического комбината Весник и его заместитель Ильдрым. Как сообщил на февральско-мартовском пленуме Молотов, Политбюро дало "специальную телеграмму, осаживающую Днепропетровский обком по части… т. Весника, которого чуть-чуть не расстреляли в августе"». Секретарь Криворожского горкома поплатился за эту историю местом.
Борьба с низовой «супербдительностью» время от времени выплескивалась и в «Правду». 3 сентября попало «Известиям». Небольшая, но хлесткая заметка «О трусливом секретаре и безответственном журналисте» стоит того, чтобы привести её полностью.
«Болтливость, безответственность и отсутствие проверки - все эти качества присущи людям поверхностным, несерьёзным и легкомысленным. Если такой человек работает в газете, да к тому же в центральной, то он может принести немало вреда. Белявский, корреспондент газеты «Известия», не первый год работает журналистом и, казалось бы, должен знать, что прежде чем написать, надо досконально проверить все факты. Это тем более необходимо, когда речь идет о политической квалификации человека.
29 августа этот самый Белявский напечатал в «Известиях» корреспонденцию о врагах и гнилых либералах в некоторых писательских организациях. В этой заметке он сообщил, что «критическим отделом журнала (речь идет о журнале "Октябрь") до последней минуты заведывала троцкистка Войтинская». Откуда взял Белявский, что Войтинская троцкистка? Какие были у него основания зачислять человека в разряд отъявленных врагов народа, продажных агентов фашизма?
Никаких оснований у Белявского не было. Просто ему вздумалось написать, что Войтинская- троцкистка, и он сделал это без зазрения совести, опозорив, ошельмовав человека в печати.
Оказывается, Войтинская никогда троцкисткой не была. Совсем недавно, 9 августа, она сама сообщила в партком Института литературы, что несколько раз была в доме троцкистки Серебряковой. Партийный коллектив Института литературы, не разобравшись толком, не вникнув в суть дела, немедленно исключил Войтинскую из партии. Секретарь парткома тов. Эльман полагает, что именно в подобных действиях заключается большевистская бдительность. Он даже не поинтересовался выяснить характер этих встреч и чем они были вызваны. Так могут поступать только люди, которые прежде всего стараются "перестраховать себя".
Из первичной организации дело Войтинской перешло к секретарю Фрунзенского райкома партии тов. Федосееву, и 29 августа, в день напечатания клеветнической корреспонденции Белявского, судьба Войтинской должна была решаться на бюро райкома. Вздорность обвинений была ясна уже на заседании, на котором выступил, в частности, тов. Панферов. Но секретарь райкома тем не менее отложил обсуждение этого вопроса и до сих пор Войтинская ходит с клеймом троцкистки. Федосеев уподобился в этом случае тем людям, которые при всех обстоятельствах вспоминают небезызвестное правило: "Как бы чего не вышло…"
Мы думаем, что Фрунзенский райком, не откладывая в долгий ящик, внимательно и обстоятельно разберется в деле Войтинской, решит вопрос о её партийности и разъяснит тов. Эльману суть большевистской бдительности. Остается, однако, нерешенным вопрос о журналисте Белявском, так бесцеремонно и безответственно использовавшем страницы советской печати».
7 сентября рассказали историю похлеще. На сей раз досталось городу Ростову. В заметке говорится о работнике оргбюро центрального комитета профсоюза госторговли Гробере, который в 1927 году, будучи 17-летним юношей, допустил какие-то «колебания» по вопросу о троцкизме. В 1936 году его за десятилетней давности колебания исключили из партии. Но этим дело не ограничилось.
«На фабрике им. Микояна работают 19-летний брат и 17-летняя сестра Гробера. Они стахановцы, примерные комсомольцы. Но как только стало известно об исключении из партии их брата, секретарь комсомольского комитета Кузменко добивается исключения обоих Гроберов из комсомола. В заводской газете "Энтузиаст" сообщается, что комсомольская организация "изгнана из своих рядов остатки контрреволюционной сволочи Гробер".
В двух организациях города исключают из комсомола Аверина, Харикова, Грунфтера за то, что они в 1927 году состояли в одной комсомольской организации с Гробером и, по мнению этой организации, обязаны были "разоблачить" Гробера, но не сделали этого.
В третьей организации исключают из партии другого брата Гробера, члена бюро Кировского райкома комсомола. По мнению райкома, он обязан был знать о выступлении своего брата в 1927 году и разоблачить его.
Исключена из партии Половицкая за то, что она, работая председателем оргбюро профсоюза госторговли, не разоблачила Гробера.
Исключается из партии старая работница, коммунистка с 1920 года Гальперина. Она ручалась за Гробера при вступлении в партию и, значит, "помогала врагу пролезть в ряды партии".
…Работника рыбного треста Денисова исключают из партии только потому, что он в последние годы был товарищем Гробера.
Дело не ограничивается только исключением из партии и комсомола ни в чем не повинных людей. Руководители профсоюзных и хозяйственных организаций, дабы их кто-нибудь самих не упрекнул в пособничестве врагам, исключают этих людей из профсоюза, снимают с работы».
В тексте заметки нет ни слова осуждения, но называется она «Показная бдительность», и этого названия довольно, чтобы понять позицию газеты - а значит, и позицию Политбюро, которое непосредственно курировало «Правду».
Не все случаи, само собой, доходили до «верхов». Но которые доходили, те расследовались, и произвол карался беспощадно. А каждый такой газетный материал изучался, разбирался на партсобраниях и, по замыслу его организаторов, должен был служить руководством в практической работе.
Тем не менее в парторганизациях активно занимались поисками троцкистов. Естественно, их искали внутри ВКП(б), среди её нынешних и бывших членов, поскольку «троцкизм» всё-таки был течением в партии, а не английской масонской ложей. Сейчас общепринято думать, что этот процесс инициировался «сверху». То есть его не было, не было, и вдруг Сталин приказал - и процесс пошел.
Но давайте повернем проблему другой стороной и подумаем: а была у «верхов» возможность его сдержать? Была, говорите? А можно поинтересоваться: какая именно? Инициировать эти процессы не требовалось, они шли сами собой, стихийно, как результат многолетней борьбы с оппозицией. Ну рефлекс у ВКП(б) был такой: очередной «оппозиционный» скандал - очередная партийная «чистка». А вот для сдерживания нужно было иметь механизм. Ну и какой? У Сталина был один механизм: директива, то есть слово, основанное на авторитете ЦК и его собственном, большом, но не безграничном.
Хрущёв одним ударом убил двух зайцев, когда говорил в докладе о всевластии Сталина. Во-первых, перевалил на него вину за репрессии, а во-вторых, создал иллюзию того, что сталинское слово было всесильно, то есть вождь мог при желании запустить и остановить любые процессы.
Да, оно и вправду было всесильным, сталинское слово - когда массы признавали его верным. А если не признавали - что тогда? Тоже всесильно?