Страница:
В любом случае, мы увидели уровень, с которого стартовало советское правосудие и на котором оно держалось ещё очень долго - и чем дальше от центра, тем дольше. Вспомним же о недодавленной «революционной законности», когда будем говорить о 1937 годе.
Ну вот… После окончания Гражданской войны большевистское правительство, в полном соответствии со своей звериной беспредельной сущностью, стало пытаться навести порядок в местном судопроизводстве. Славно оное судопроизводство было тремя вещами: бардаком, коррупцией и «классовым подходом». По поводу последнего вспомним о командире чоновцев - автор «Записок адвоката» ещё раз встретился с ним, когда тот выступал уже в качестве обвиняемого.
«С начальником описанного мною отряда я встретился позднее в 1925 году, когда я был уже членом коллегии защитников - в эпоху расцвета НЭПа. Я был гражданским истцом от имени троих детей, а он -обвиняемым, подозреваемым в убийстве их матери. Дело слушалось в станице Петровской под председательством народного судьи Разумова.
Обстоятельства дела были таковы. ЧОН был ликвидирован, но бойцы ЧОНа были разбросаны по станицам. Функции их никому не были известны, но чоновцы даже имели винтовки. В 1923 году в станице был украден у кого-то мешок пшеницы. Подозрение пало на одну вдову, мать троих детей. Поймав в степи дочку этой вдовы, бывший начальник чоновцев стал её допрашивать. Та не сознавалась. Чоновец стал бить её кнутом, но признания так и не получил. Тогда он связал её ноги вожжами и опустил в степной колодец вниз головой, затем извлек её оттуда, посиневшую, с рубцами от кнута на теле, и тут уже девочка "чистосердечно" призналась в краже и указала на мать. Сев на фуру, чоновец погнал в станицу и подъехал к хате подозреваемой. Та сидела на завалинке. Чоновец вскинул винтовку и выстрелил. Пуля попала в печень, и в страшных мучениях женщина на заходе солнца умерла. Двое девочек, бывших дома, от ужаса спрятались в русской печи и закрылись заслонкой. Убийца произвел обыск в хате, но никаких следов кражи не обнаружил. Он добрался и до русской печи, вытащил оттуда обезумевших девочек, при допросе порвал на них одежду, вырвал часть волос, и девочки "сознались".
Это преступление было совершено не в эпоху военного коммунизма, а при НЭПе, но судебное расследование не начинали два года, так как обвиняемый был связан с ГПУ. По той же причине я и проиграл это дело. Как же суд вышел из положения?
В Уголовном кодексе РСФСР есть статья 8-я, согласно которой суд может признать обвиняемого виновным, но наказанию не подвергать: "Если конкретное действие, являющееся в момент совершения его… преступлением, к моменту расследования его или рассмотрения в суде потеряло характер общественно опасного вследствие ли изменения уголовного закона или в силу одного факта изменившейся социально-политической обстановки, или если лицо, его совершившее, по мнению суда к указанному моменту не может быть признано общественно опасным, действие это не влечет применения меры социальной защиты к совершившему его".
Против этого закона нельзя спорить. Он разумен и логичен; и присяжные заседатели старого суда оправдали бы обвиняемого, если бы налицо были соответствующие закону обстоятельства. Но картины пыток и убийства были на суде установлены с полной точностью. Кроме того, была приподнята завеса над прошлой жизнью и деятельностью обвиняемого. В старое время он был конокрадом. Где-то около города Ейска он был при погоне ранен казаками из дробового ружья в лицо, но сумел ускакать. Так он потерял глаз и получил шрамы. Выяснению этих обстоятельств советский судья всячески препятствовал…
Суд применил указанную выше 8-ю статью и признал этого убийцу невинной женщины, истязателя детей и конокрада социально неопасным, а потому никакому наказанию не подверг… И народный суд, и кассационная инстанция знали о заинтересованности в этом деле ГПУ, и поэтому проигрыш его истцами был обеспечен. А мои доверители, опасаясь оставшегося на свободе убийцы, отказались от дальнейшего ведения дела».
Как видим, закидоны ранней советской власти относительно «классового подхода», «социальной опасности» и прочего здесь ещё работают на полную катушку В 30-е годы убийца уже получал свое, как бы ни изменилась обстановка, - эту победу государство над «революционной законностью» сумело одержать.
Что же касается коррупции, то она в принципе непобедима, но её размеры зависят… да, зависят! При почти полном отсутствии контроля за судьями она приняла те размеры, которые и должна была принять - то есть имелись, конечно, отдельные судейские работники, которым брать было «западло», однако… И снова слово Полибину (надеюсь, ещё не надоело).
«На совещании судебных работников при краевом суде в Ростове-на-Дону… выступил бывший присяжный поверенный Шик, человек уже в летах, с импозантной фигурой и бритым лицом, напоминающим римского патриция, прекрасный и смелый оратор с большой эрудицией, человек неподкупной политической честности. Отвечая на упреки о высоких гонорарах, он сказал:
- Вы упрекаете нас в том, что мы дорого обходимся населению. Но как же я могу взять высокий гонорар, когда ко мне приходит клиент-крестьянин, я назначаю ему плату в сто рублей, а он спрашивает: "Как это сто рублей, с гарантией?" Я объясняю ему, как крестьянину, что своевременно вспашу, посею доброкачественным зерном, и за этот труд я беру с него сто рублей. Клиент мне отвечает: "Это дорого, сто рублей и без гарантии, когда мне обещал за пятьдесят рублей и с гарантией сам судья"».
Вот так, по-простому, без намеков и комплексов. И стоит ли удивляться, что адвокаты при советской власти были мало востребованы? А зачем, собственно, они нужны при таких «гарантиях»?
«…Несколько случаев лихоимства мне хотелось бы описать подробно. Взять хотя бы народного судью Черкезова. Был он, должно быть, бывший полковой писарь, по крайней мере не выше писаря штаба дивизии военного времени. Кабинет его помещался в одном дворе с его квартирой и с квартирой его секретаря. Это было подворье, отнятое у какого-то казака. Входит в его кабинет адвокат:
- Петр Иванович, завтра слушается дело Костомарова. Как вы на это смотрите?
- А ты сколько взял за защиту?
- Ну, сколько бы я ни взял, а вы сколько возьмете?
Судья заламывает сумму, превышающую гонорар адвоката. Тот восклицает:
- Помилуйте, не могу же я свои доплачивать?
- Ну, как хочешь, тогда буду судить по закону». Ну и как вам сценка? А вот и ещё одна:
«Входит в кабинет судьи цыган (они частенько носят фамилию "Мирошниченко", а имя - "Максим"). Улики налицо: он был задержан с краденой лошадью на ярмарке. Хотя цыган и уверял, что в сущности не он украл лошадь, а она его, так как он по ошибке сел на нее, а она как сумасшедшая помчалась, скакала 35 верст и остановилась у ярмарки, -ввиду публичности разбора дела адвокаты не могли гарантировать цыгану оправдания, и он пошел по совету добрых людей к самому судье.
О чем они говорили - осталось неизвестным, так как разговаривали они наедине. Но на следующее утро, когда в суд явились судья и секретарь, было обнаружено, что одного шкапа с делами на месте не оказалось. Шкап был небольшой, жиденький, отнятый у какого-то крестьянина. Был составлен протокол о краже шкапа из народного суда. В протоколе указывалось, что "злоумышленники" проникли в здание через незапертое окно и в него же вытащили шкап. По следам колес и подковам лошадей было установлено, в какую сторону уехали похитители, а дальше на главной дороге все следы смешались.
Пропало около ста дел, в том числе и дело цыгана. Если бы было уничтожено только дело цыгана, его можно было бы восстановить путем передопроса потерпевшего и свидетелей. Восстановить же сотню дел было невозможно. При уничтожении одного дела могло пасть подозрение на секретаря или судью. Здесь же всё было чисто.
…Позже похищенный обгорелый шкап с пеплом от дел был обнаружен в глухом месте за станицей. Протокол о вещественных доказательствах был приобщен к делу "о неизвестных злоумышленниках", сданному в архив».
Сколько же заплатил судье цыган-конокрад, если тот пожертвовал ради него целой сотней дел, по многим из которых тоже ведь можно было что-то взять?
Читаем дальше.
«Еще один народный судья, Разумов (тот самый, который судил бывшего начальника отряда ЧОН. - Авт.),в дальнейшем получивший повышение и должность члена краевого Краснодарского суда. Плюгавенький человечишко, где-то учившийся, облик мелкого мещанина, и, конечно же, член партии.
…Судья Разумов был на откупу у одного из адвокатов… Как-то мы сидели с ним (адвокатом. -Авт.)в отдельном кабинете сельского духана. Откуда ни возьмись, явился судья Разумов. По окончании "трапезы" мой коллега приказал принести две бутылки водки навынос, т. е. нераскупоренные, и передал их судье: одну, видимо, от себя, другую - от меня. Тот каким-то быстрым, воровским приемом сунул их под рубашку, как мышь юркнул в дверь и скрылся. Ни за что он, конечно, не платил. Я много видел за свою судебную деятельность разных преступных типов. И мне показалось по тому, как Разумов быстро и незаметно спрятал водку, что в прошлом он был мелким воришкой и юридическое образование получил в тюрьме.
Народный судья Рязанов брал только крупные взятки, но был опасным человеком, так как мог, взявши взятку, "засыпать", если взятка оказывалась маленькой. Это было известно в адвокатской "семье". Зато "свой парень в доску" был народный судья станицы Крымской Гофман. Этот не брезговал ничем, брал театральными билетами, коврами, водкой, угощениями и, конечно, деньгами. Гофман даже конкурировал с адвокатами и сам писал "за вознаграждение" кассационные жалобы на свои решения и приговоры. Был он героем Гражданской войны и, потеряв ногу выше колена, ходил на одном костыле. А больше о нем известно ничего не было. Если решить дело в пользу лиходателя было чересчур уж нахально, он решал "по закону", но указывал, кому нужно дать в краевом суде, чтобы отменить решение в кассационном порядке. Его примеру подражали и два следователя, причем один дошел до того, что по делу о фальшивых деньгах освободил настоящего обвиняемого, а машинку для печатания денег, найденную у него, приобщил к делу другого человека…»
Власть, как могла, боролась с коррупцией - хотя, как известно, победить её до конца невозможно. Кроме того, распустить население можно легко и быстро, а «нормализовывать» потом приходится десятилетиями. Но всё же, если как следует взяться за дело, то справиться удавалось, и чем более высокая инстанция занималась этим делом, тем больше было надежды, что взяточник свое получит. Прекрасно характеризует нравы ещё одна история адвоката Полибина:
«Взятки не в одной лишь глуши были обычным явлением. То же самое происходило и в крупных городах. Так, народный судья 4-го участка Екатеринодара (Краснодара) Данилов брал деньгами, водкой, хорошо очищенным самогоном, продуктами, а с женщин - натурой. Защитник В., красный партизан Гражданской войны, решил его изобличить. Но обвинение во взяточничестве опасно тем, что может повлечь встречное обвинение в ложном доносе по ст. 95 УК РСФСР. Так оно и случилось, тем более что два следователя, допрашивавшие свидетелей, указанных защитником В., прибегали при допросе к помощи наганов, и свидетели отказались от всего им известного.
Кроме того, председатель Краснодарского краевого суда вызвал к себе в кабинет защитника В., запер на ключ дверь и, сев за письменный стол, выдвинул боковой ящик. Это всегда так делалось, для убедительности (дверь на замке, а в ящике револьвер): "Как ты смеешь марать нашего судью, члена партии, да я тебя…" - дальше следовала брань. Дело дошло до того, что председатель выхватил револьвер, а защитник схватил со стола чернильницу, бросил в белый костюм председателя, воспользовавшись растерянностью залитого чернилами председателя, выпрыгнул в окно и отправился на телеграф посылать телеграмму прокурору республики: "Прошу немедленно прислать следователя по важнейшим делам".
Приехал следователь. До его приезда защитник В. скрывался. Следователь, просмотрев производство по делу, тоже стал склоняться к "ложному доносу". Тогда защитник В. принес ему альбом с фотографиями входной двери дома, где жил судья Данилов (защитник жил напротив). "Почему эта женщина выходит из дверей дома судьи, когда она живет совершенно в другом месте? Фамилия её такая-то, и её дело, за номером таким-то, о варке самогона находится в народном суде 4-го участка. А этот мужчина, входящий в дверь, обвиняется в растрате. Номер его дела такой-то. Еще двое мужчин. Их дело тоже в народном суде. И ещё одна женщина, с делом за номером таким-то…"
Теперь уже колесо завертелось в обратную сторону… Судья был предан суду и осужден на четыре года».
«Свой парень» судья Гофман тоже пострадал. Он, два следователя, два адвоката и секретари были привлечены к суду.
«Процесс продолжался двадцать один день. Но дело кончилось почти впустую. Суд учел пролетарское происхождение Гофмана, его заслуги перед революцией, и он, как главный виновник, получил два года. Остальные - меньше двух лет. Судил Гофмана краевой суд, может быть, в составе тех самых судей, к которым восходили решенные "по закону" его дела для кассационного рассмотрения».
Однако в столицах было не так. В 1924 году на всю страну грянул процесс по делу ленинградских судебных работников, обвинителем на котором выступил начинавший тогда свою карьеру в советской юстиции Вышинский. «Едва ли я ошибусь, - говорил он, - сказав, что дела такого исключительного значения, как это, наша республика ещё в своих летописях не записывала». А сказать такое в 1924 году, после десятков грандиозных политических процессов, - это, простите, не кот начихал.
По делу проходило 42 человека, из которых пятнадцать были работниками судов, за взятки «гасившими» дела. «Эта фабула, - говорил Вышинский, - так же проста, как и грязна, и заключается она в том, что преступник, настигаемый правосудием, умел находить себе из числа служителей правосудия помощника и защитника: он покупал этого "служителя правосудия" и оставался безнаказанным».
Какое значение придавала власть борьбе с коррупцией в судах, говорит то, что по этому делу - без всякой политики! - девятнадцать человек были приговорены к высшей мере наказания - расстрелу и восемь человек получили наивысшие по тому времени сроки - десять лет. Остальные отделались меньшими сроками.
И так вплоть до самого 1936 года судебная система всё больше приближалась к стандартному «буржуазному» судопроизводству. До судов присяжных дело, правда, не дошло - впрочем, а что в них хорошего? (Сторонникам судов присяжных можно порекомендовать детективы американского писателя Гарднера - там они показаны во всей красе. ).Но к 1937 году у нас уже была та система, которую мы знаем и сейчас, - судья, прокурор, адвокат, право апелляции и пр. Разве что дела о терроризме, государственной измене и пр. решал не народный суд, а Военная коллегия Верховного суда, которой подчинялись трибуналы - не «революционные», а самые обычные, военные, флотские и пр. Право подавать апелляции по этим делам было значительно усечено. Но страна, по сути, тогда жила уже по законам военного времени…
Глава 2. МИФЫ О СТРАШНОМ СТАЛИНСКОМ ПРАВОСУДИИ
Как это легко, просто и удобно: взяли наши сегодняшние нормы судопроизводства, следствия и пр. (да и то не реальные, а теоретические), объявили эталоном и давай обличать! Какой ужас - внесудебные расправы! Кстати, вам, уж коль скоро придётся быть подсудимым, с кем хотелось бы иметь дело - с чекистами, которые имеют четкие инструкции, что им можно и чего нельзя, или с полуграмотным бандитом из ревтрибунала, что руководствуется «революционной совестью», а сам поглядывает на ваши сапоги: уж больно хороши и как раз ему по ноге, так, может, шлепнуть буржуя? А то: какой ужас, какой ужас, нарушение основополагающих принципов юриспруденции!
И куда ни ткни пальцем, мы встретим всё то же самое: мифы, мифы и мифы…
Миф о «нарастании беззакония»
Напомним ещё раз: в результате публикаций последних пятидесяти лет у читателя должно было появиться стойкое ощущение, что все 30-е годы были временем нарастания беззакония. То есть, чем больше Сталин укреплялся у власти, тем больше зверел до того милосердный и гуманный советский суд.
(Ну, что касается милосердия и гуманности… то, по всей видимости, до советского правительства постепенно доходила та простая истина, которая всё никак не может дойти до нынешних законотворцев: гуманные законы при ближайшем рассмотрении оказываются куда более жестокими, чем не гуманные. Во-первых, потому, что нормальный, законопослушный, невооруженный гражданин в этом случае гораздо меньше защищен. А во-вторых, потому, что представители правоохранительных органов начинают сами судить преступников и приводить приговоры в исполнение. Маленький пример: отмена смертной казни привела к тому, что террористов у нас живыми не берут. Никого. Даже четырнадцатилетнюю обманутую девчонку, которая при менее гуманном законодательстве имела бы шансы отсидеть, выйти и стать нормальным человеком, без пощады шлепнут на месте. Это всего один пример. А их много.)
Между тем, конечно, всё было совсем не так. Не будем снова копаться в «низах», поговорим… ну хотя бы о наркомах. Вот латыш Петерис Стучка - один из первых наркомов юстиции РСФСР, а затем председатель Верховного суда. Этот человек, уже далеко не мальчик (в 1917 году ему исполнилось 52 года), писал: «Слово "преступность" не что иное, как вредная отрыжка буржуазной науки… Возьмем… крестьянина, который напился "вдрызг" и в драке убил случайно того или другого… Если крестьянин совершил убийство по бытовым побуждениям, мы этого убийцу могли бы отпустить на свободу с предупреждением… И наоборот, кулак, эксплуататор, даже если он формально и не совершал никаких преступлений, уже самим фактом своего существования в социалистическом обществе является вредным элементом и подлежит изоляции».
Узнаете? Это не что иное, как теоретическое обоснование «классового подхода». По счастью, на местах у судей всё же было несколько иное мнение, а если они разделяли теории товарища Стучки, то их поправляло «общество», разбираясь с «предупрежденными» с помощью всё того же дядюшки Линча. Самосуды были проблемой в 1920 году, и они оставались проблемой пятнадцать лет спустя - так народ корректировал неподходящие ему теории.
…Первый Уголовный Кодекс появился в 1922 году, четыре года спустя последовал второй, что позволяет судить о качестве первого. Что же касается УПК, то о нем ещё долго спорили, и этот спор сам по себе достоин баллады. Вот что пишет по этому поводу американский исследователь Питер Соломон.
«Весной и осенью 1927 г. прокурор РСФСР Н. Крыленко выдвигал идею о необходимости нового уголовно-процессуального кодекса… Крыленко был давно недоволен проведением сложных формальных судебных разбирательств в том виде, в котором они реализовывались губернскими судами. Поскольку иногда такие суды оканчивались победой обвиняемых, Крыленко объявил, что наступило время сократить объем состязательности на процессах, ликвидировать нормы, которые защищали подсудимого и давали в распоряжение защитников ресурсы, способные отвести наказание от врагов революции. Крыленко… предложил разрешить присутствие судебной защиты во время процессов исключительно по усмотрению судей. Исключения должны были делаться при следующих условиях: присутствие на суде прокурора, несовершеннолетие обвиняемого или в случае, если на помощь подсудимому приходил профсоюз… Проект кодекса давал судьям право прекращать в любое время допрос любого свидетеля, полностью приостанавливать на любом этапе судебное разбирательство, а также вообще не прибегать к судебному разбирательству, если обвиняемый признавал свою вину. В последнем случае суд непосредственно приступал к вынесению приговора.
В довершение всего этого, Крыленко… настаивал на том, что при социализме уголовный процесс должен рассматриваться не как вопрос юридического права, а как техника, а поэтому правила для ведения этого процесса не должны быть обязательными для исполнения. Вместо длинного, замысловатого кодекса, состоящего из 400 статей, судебные работники должны были иметь в своем распоряжении краткий кодекс, который бы определял структуру судебного разбирательства… В дополнение к этому кодексу, издавался бы административный наказ, включавший в себя технические правила для направления работы судей в данный, конкретный момент. Наказ выполнял бы роль "ориентировки", а не роль инструкций, подлежащих обязательному исполнению»( Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М., 1998. С. 67-68.).
Ясно, о чем тут речь? Говоря по-простому, суд должен человека осуждать, а не оправдывать. А для этого надо прижать защиту и дать побольше прав судьям, да и свободу заодно им предоставить, заменив законы «наказами», которые при желании можно исполнять, а можно вешать в сортире. Высокое, однако, доверие судьям - такое, словно бы они олицетворяют все человеческие добродетели. В каких отношениях на самом деле находились судьи и добродетель, мы уже говорили…
Товарищ Крыленко, между прочим, был в то время не каким-нибудь газетным горлопаном, а прокурором РСФСР, а потом - наркомом юстиции. Пусть его предложения и не прошли, но взгляды-то остались при нем. А сколько народу на самых разных уровнях правоохранительной системы их разделяло? Не говоря уже о том, что любое упрощение любой юридической процедуры само по себе воспринималось как команда: «Фас!» И не говоря уже о том, что на местах сплошь и рядом вообще не исполняли законы - просто потому, что не считали нужным. А при таких наркомах, судьях и прокурорах…
…Всё же к 1927 году советское правосудие удалось более-менее привести в чувство. В центре - скорее более, на местах - скорее менее. И тут началась коллективизация - и всё по-новой! Братья полибинских чоновцев по всей стране воспряли в качестве бойцов «колхозного фронта» -ура, мы снова делаем революцию! И опять принялись наводить порядок, руководствуясь всё тем же революционным правосознанием, ломая напрочь едва проклюнувшиеся ростки правового государства. О том, как обстояло дело с «законностью» на местах, говорится в секретной инструкции партийно-советским работникам, органам ОГПУ, суда и прокуратуры, датируемой 8 мая 1933 года:
«В ЦК и СНК имеются сведения, из которых видно, что массовые беспорядочные аресты в деревне всё ещё продолжают существовать в практике наших работников. Арестовывают председатели колхозов и члены правлений колхозов. Арестовывают председатели сельсоветов и секретари ячеек. Арестовывают районные и краевые уполномоченные. Арестовывают все, кому не лень и кто, собственно говоря, не имеет никакого права арестовывать. Неудивительно, что при таком разгуле практики арестов органы, имеющие право ареста, в том числе и органы ОГПУ, и особенно милиции, теряют чувство меры и зачастую проводят аресты без всякого основания, действуя по правилу: "сначала арестовать, а потом разобраться "».
И - по-видимому, в который уже раз! - говорится:
«Воспретить производство арестов лицам, на то не уполномоченным по закону…
Аресты могут быть производимы только органами прокуратуры, ОГПУ или начальниками милиции.
Следователи могут производить аресты только с предварительной санкции прокуратуры.
Аресты, производимые начальниками милиции, должны быть подтверждены или отменены райуполномоченными ОГПУ или прокурорами по принадлежности не позднее 48 часов после ареста».
Это уже почти середина 30-х годов - а воз и ныне… ну, если не там, то близко от точки старта.
3 марта 1935 года Прокурором Союза стал А. Я. Вышинский - профессиональный юрист высокого класса и, кроме того, человек чрезвычайно активный. По сути, это назначение было из ряда сталинских мер по превращению СССР в правовое государство. И уже 17 июня появляется Постановление Совнаркома и ЦК, где говорится: «Во изменение инструкции от 8-го мая 1933 г., аресты по всем без исключения делам органы НКВД могут производить лишь с согласия соответствующего прокурора».
С этого дня прокурорский надзор над работой НКВД присутствует постоянно. Как присутствует, то есть каковы сами прокуроры, - это уже другой вопрос. Но та мера, о которой сегодня знает каждый школьник -прокуратура осуществляет надзор за следствием, - была введена в действие именно в 1935 году, и добился этого именно Вышинский. Он ещё долго препирался с наркомом внутренних дел Ягодой по поводу полномочий прокуратуры - чекистам, само собой, хотелось поменьше контроля, однако основная победа над стихией была одержана.
Но с кадрами в советских правоохранительных органах и в органах юстиции была просто беда. В мае 1936 года на встрече Вышинского со следователями прокуратур прокурор Калининской области доложил об образовательном уровне своего аппарата. Даже в 1936 году 65 процентов следователей имели низшее образование, и ещё 19 процентов - среднее. Не лучше обстояло дело и в НКВД. По состоянию дел на 1 января 1940 года высшее и незаконченное высшее образование имели всего 9,1% чекистов, среднее - 36,2% и низшее - 54,7%. Это уже после того, как из органов была «вычищена» значительная часть выдвиженцев времен Гражданской войны, и при том, что на работу в «органы» старались брать людей хотя бы со средним образованием. Что же там творилось до «чистки»?
Ну вот… После окончания Гражданской войны большевистское правительство, в полном соответствии со своей звериной беспредельной сущностью, стало пытаться навести порядок в местном судопроизводстве. Славно оное судопроизводство было тремя вещами: бардаком, коррупцией и «классовым подходом». По поводу последнего вспомним о командире чоновцев - автор «Записок адвоката» ещё раз встретился с ним, когда тот выступал уже в качестве обвиняемого.
Из реки по имени «факт»:
«С начальником описанного мною отряда я встретился позднее в 1925 году, когда я был уже членом коллегии защитников - в эпоху расцвета НЭПа. Я был гражданским истцом от имени троих детей, а он -обвиняемым, подозреваемым в убийстве их матери. Дело слушалось в станице Петровской под председательством народного судьи Разумова.
Обстоятельства дела были таковы. ЧОН был ликвидирован, но бойцы ЧОНа были разбросаны по станицам. Функции их никому не были известны, но чоновцы даже имели винтовки. В 1923 году в станице был украден у кого-то мешок пшеницы. Подозрение пало на одну вдову, мать троих детей. Поймав в степи дочку этой вдовы, бывший начальник чоновцев стал её допрашивать. Та не сознавалась. Чоновец стал бить её кнутом, но признания так и не получил. Тогда он связал её ноги вожжами и опустил в степной колодец вниз головой, затем извлек её оттуда, посиневшую, с рубцами от кнута на теле, и тут уже девочка "чистосердечно" призналась в краже и указала на мать. Сев на фуру, чоновец погнал в станицу и подъехал к хате подозреваемой. Та сидела на завалинке. Чоновец вскинул винтовку и выстрелил. Пуля попала в печень, и в страшных мучениях женщина на заходе солнца умерла. Двое девочек, бывших дома, от ужаса спрятались в русской печи и закрылись заслонкой. Убийца произвел обыск в хате, но никаких следов кражи не обнаружил. Он добрался и до русской печи, вытащил оттуда обезумевших девочек, при допросе порвал на них одежду, вырвал часть волос, и девочки "сознались".
Это преступление было совершено не в эпоху военного коммунизма, а при НЭПе, но судебное расследование не начинали два года, так как обвиняемый был связан с ГПУ. По той же причине я и проиграл это дело. Как же суд вышел из положения?
В Уголовном кодексе РСФСР есть статья 8-я, согласно которой суд может признать обвиняемого виновным, но наказанию не подвергать: "Если конкретное действие, являющееся в момент совершения его… преступлением, к моменту расследования его или рассмотрения в суде потеряло характер общественно опасного вследствие ли изменения уголовного закона или в силу одного факта изменившейся социально-политической обстановки, или если лицо, его совершившее, по мнению суда к указанному моменту не может быть признано общественно опасным, действие это не влечет применения меры социальной защиты к совершившему его".
Против этого закона нельзя спорить. Он разумен и логичен; и присяжные заседатели старого суда оправдали бы обвиняемого, если бы налицо были соответствующие закону обстоятельства. Но картины пыток и убийства были на суде установлены с полной точностью. Кроме того, была приподнята завеса над прошлой жизнью и деятельностью обвиняемого. В старое время он был конокрадом. Где-то около города Ейска он был при погоне ранен казаками из дробового ружья в лицо, но сумел ускакать. Так он потерял глаз и получил шрамы. Выяснению этих обстоятельств советский судья всячески препятствовал…
Суд применил указанную выше 8-ю статью и признал этого убийцу невинной женщины, истязателя детей и конокрада социально неопасным, а потому никакому наказанию не подверг… И народный суд, и кассационная инстанция знали о заинтересованности в этом деле ГПУ, и поэтому проигрыш его истцами был обеспечен. А мои доверители, опасаясь оставшегося на свободе убийцы, отказались от дальнейшего ведения дела».
Как видим, закидоны ранней советской власти относительно «классового подхода», «социальной опасности» и прочего здесь ещё работают на полную катушку В 30-е годы убийца уже получал свое, как бы ни изменилась обстановка, - эту победу государство над «революционной законностью» сумело одержать.
Что же касается коррупции, то она в принципе непобедима, но её размеры зависят… да, зависят! При почти полном отсутствии контроля за судьями она приняла те размеры, которые и должна была принять - то есть имелись, конечно, отдельные судейские работники, которым брать было «западло», однако… И снова слово Полибину (надеюсь, ещё не надоело).
Из реки по имени «факт»:
«На совещании судебных работников при краевом суде в Ростове-на-Дону… выступил бывший присяжный поверенный Шик, человек уже в летах, с импозантной фигурой и бритым лицом, напоминающим римского патриция, прекрасный и смелый оратор с большой эрудицией, человек неподкупной политической честности. Отвечая на упреки о высоких гонорарах, он сказал:
- Вы упрекаете нас в том, что мы дорого обходимся населению. Но как же я могу взять высокий гонорар, когда ко мне приходит клиент-крестьянин, я назначаю ему плату в сто рублей, а он спрашивает: "Как это сто рублей, с гарантией?" Я объясняю ему, как крестьянину, что своевременно вспашу, посею доброкачественным зерном, и за этот труд я беру с него сто рублей. Клиент мне отвечает: "Это дорого, сто рублей и без гарантии, когда мне обещал за пятьдесят рублей и с гарантией сам судья"».
Вот так, по-простому, без намеков и комплексов. И стоит ли удивляться, что адвокаты при советской власти были мало востребованы? А зачем, собственно, они нужны при таких «гарантиях»?
«…Несколько случаев лихоимства мне хотелось бы описать подробно. Взять хотя бы народного судью Черкезова. Был он, должно быть, бывший полковой писарь, по крайней мере не выше писаря штаба дивизии военного времени. Кабинет его помещался в одном дворе с его квартирой и с квартирой его секретаря. Это было подворье, отнятое у какого-то казака. Входит в его кабинет адвокат:
- Петр Иванович, завтра слушается дело Костомарова. Как вы на это смотрите?
- А ты сколько взял за защиту?
- Ну, сколько бы я ни взял, а вы сколько возьмете?
Судья заламывает сумму, превышающую гонорар адвоката. Тот восклицает:
- Помилуйте, не могу же я свои доплачивать?
- Ну, как хочешь, тогда буду судить по закону». Ну и как вам сценка? А вот и ещё одна:
«Входит в кабинет судьи цыган (они частенько носят фамилию "Мирошниченко", а имя - "Максим"). Улики налицо: он был задержан с краденой лошадью на ярмарке. Хотя цыган и уверял, что в сущности не он украл лошадь, а она его, так как он по ошибке сел на нее, а она как сумасшедшая помчалась, скакала 35 верст и остановилась у ярмарки, -ввиду публичности разбора дела адвокаты не могли гарантировать цыгану оправдания, и он пошел по совету добрых людей к самому судье.
О чем они говорили - осталось неизвестным, так как разговаривали они наедине. Но на следующее утро, когда в суд явились судья и секретарь, было обнаружено, что одного шкапа с делами на месте не оказалось. Шкап был небольшой, жиденький, отнятый у какого-то крестьянина. Был составлен протокол о краже шкапа из народного суда. В протоколе указывалось, что "злоумышленники" проникли в здание через незапертое окно и в него же вытащили шкап. По следам колес и подковам лошадей было установлено, в какую сторону уехали похитители, а дальше на главной дороге все следы смешались.
Пропало около ста дел, в том числе и дело цыгана. Если бы было уничтожено только дело цыгана, его можно было бы восстановить путем передопроса потерпевшего и свидетелей. Восстановить же сотню дел было невозможно. При уничтожении одного дела могло пасть подозрение на секретаря или судью. Здесь же всё было чисто.
…Позже похищенный обгорелый шкап с пеплом от дел был обнаружен в глухом месте за станицей. Протокол о вещественных доказательствах был приобщен к делу "о неизвестных злоумышленниках", сданному в архив».
Сколько же заплатил судье цыган-конокрад, если тот пожертвовал ради него целой сотней дел, по многим из которых тоже ведь можно было что-то взять?
Читаем дальше.
«Еще один народный судья, Разумов (тот самый, который судил бывшего начальника отряда ЧОН. - Авт.),в дальнейшем получивший повышение и должность члена краевого Краснодарского суда. Плюгавенький человечишко, где-то учившийся, облик мелкого мещанина, и, конечно же, член партии.
…Судья Разумов был на откупу у одного из адвокатов… Как-то мы сидели с ним (адвокатом. -Авт.)в отдельном кабинете сельского духана. Откуда ни возьмись, явился судья Разумов. По окончании "трапезы" мой коллега приказал принести две бутылки водки навынос, т. е. нераскупоренные, и передал их судье: одну, видимо, от себя, другую - от меня. Тот каким-то быстрым, воровским приемом сунул их под рубашку, как мышь юркнул в дверь и скрылся. Ни за что он, конечно, не платил. Я много видел за свою судебную деятельность разных преступных типов. И мне показалось по тому, как Разумов быстро и незаметно спрятал водку, что в прошлом он был мелким воришкой и юридическое образование получил в тюрьме.
Народный судья Рязанов брал только крупные взятки, но был опасным человеком, так как мог, взявши взятку, "засыпать", если взятка оказывалась маленькой. Это было известно в адвокатской "семье". Зато "свой парень в доску" был народный судья станицы Крымской Гофман. Этот не брезговал ничем, брал театральными билетами, коврами, водкой, угощениями и, конечно, деньгами. Гофман даже конкурировал с адвокатами и сам писал "за вознаграждение" кассационные жалобы на свои решения и приговоры. Был он героем Гражданской войны и, потеряв ногу выше колена, ходил на одном костыле. А больше о нем известно ничего не было. Если решить дело в пользу лиходателя было чересчур уж нахально, он решал "по закону", но указывал, кому нужно дать в краевом суде, чтобы отменить решение в кассационном порядке. Его примеру подражали и два следователя, причем один дошел до того, что по делу о фальшивых деньгах освободил настоящего обвиняемого, а машинку для печатания денег, найденную у него, приобщил к делу другого человека…»
Власть, как могла, боролась с коррупцией - хотя, как известно, победить её до конца невозможно. Кроме того, распустить население можно легко и быстро, а «нормализовывать» потом приходится десятилетиями. Но всё же, если как следует взяться за дело, то справиться удавалось, и чем более высокая инстанция занималась этим делом, тем больше было надежды, что взяточник свое получит. Прекрасно характеризует нравы ещё одна история адвоката Полибина:
«Взятки не в одной лишь глуши были обычным явлением. То же самое происходило и в крупных городах. Так, народный судья 4-го участка Екатеринодара (Краснодара) Данилов брал деньгами, водкой, хорошо очищенным самогоном, продуктами, а с женщин - натурой. Защитник В., красный партизан Гражданской войны, решил его изобличить. Но обвинение во взяточничестве опасно тем, что может повлечь встречное обвинение в ложном доносе по ст. 95 УК РСФСР. Так оно и случилось, тем более что два следователя, допрашивавшие свидетелей, указанных защитником В., прибегали при допросе к помощи наганов, и свидетели отказались от всего им известного.
Кроме того, председатель Краснодарского краевого суда вызвал к себе в кабинет защитника В., запер на ключ дверь и, сев за письменный стол, выдвинул боковой ящик. Это всегда так делалось, для убедительности (дверь на замке, а в ящике револьвер): "Как ты смеешь марать нашего судью, члена партии, да я тебя…" - дальше следовала брань. Дело дошло до того, что председатель выхватил револьвер, а защитник схватил со стола чернильницу, бросил в белый костюм председателя, воспользовавшись растерянностью залитого чернилами председателя, выпрыгнул в окно и отправился на телеграф посылать телеграмму прокурору республики: "Прошу немедленно прислать следователя по важнейшим делам".
Приехал следователь. До его приезда защитник В. скрывался. Следователь, просмотрев производство по делу, тоже стал склоняться к "ложному доносу". Тогда защитник В. принес ему альбом с фотографиями входной двери дома, где жил судья Данилов (защитник жил напротив). "Почему эта женщина выходит из дверей дома судьи, когда она живет совершенно в другом месте? Фамилия её такая-то, и её дело, за номером таким-то, о варке самогона находится в народном суде 4-го участка. А этот мужчина, входящий в дверь, обвиняется в растрате. Номер его дела такой-то. Еще двое мужчин. Их дело тоже в народном суде. И ещё одна женщина, с делом за номером таким-то…"
Теперь уже колесо завертелось в обратную сторону… Судья был предан суду и осужден на четыре года».
«Свой парень» судья Гофман тоже пострадал. Он, два следователя, два адвоката и секретари были привлечены к суду.
«Процесс продолжался двадцать один день. Но дело кончилось почти впустую. Суд учел пролетарское происхождение Гофмана, его заслуги перед революцией, и он, как главный виновник, получил два года. Остальные - меньше двух лет. Судил Гофмана краевой суд, может быть, в составе тех самых судей, к которым восходили решенные "по закону" его дела для кассационного рассмотрения».
Однако в столицах было не так. В 1924 году на всю страну грянул процесс по делу ленинградских судебных работников, обвинителем на котором выступил начинавший тогда свою карьеру в советской юстиции Вышинский. «Едва ли я ошибусь, - говорил он, - сказав, что дела такого исключительного значения, как это, наша республика ещё в своих летописях не записывала». А сказать такое в 1924 году, после десятков грандиозных политических процессов, - это, простите, не кот начихал.
По делу проходило 42 человека, из которых пятнадцать были работниками судов, за взятки «гасившими» дела. «Эта фабула, - говорил Вышинский, - так же проста, как и грязна, и заключается она в том, что преступник, настигаемый правосудием, умел находить себе из числа служителей правосудия помощника и защитника: он покупал этого "служителя правосудия" и оставался безнаказанным».
Какое значение придавала власть борьбе с коррупцией в судах, говорит то, что по этому делу - без всякой политики! - девятнадцать человек были приговорены к высшей мере наказания - расстрелу и восемь человек получили наивысшие по тому времени сроки - десять лет. Остальные отделались меньшими сроками.
И так вплоть до самого 1936 года судебная система всё больше приближалась к стандартному «буржуазному» судопроизводству. До судов присяжных дело, правда, не дошло - впрочем, а что в них хорошего? (Сторонникам судов присяжных можно порекомендовать детективы американского писателя Гарднера - там они показаны во всей красе. ).Но к 1937 году у нас уже была та система, которую мы знаем и сейчас, - судья, прокурор, адвокат, право апелляции и пр. Разве что дела о терроризме, государственной измене и пр. решал не народный суд, а Военная коллегия Верховного суда, которой подчинялись трибуналы - не «революционные», а самые обычные, военные, флотские и пр. Право подавать апелляции по этим делам было значительно усечено. Но страна, по сути, тогда жила уже по законам военного времени…
Глава 2. МИФЫ О СТРАШНОМ СТАЛИНСКОМ ПРАВОСУДИИ
Да, ужас… Но не «ужас, ужас!»
Из анекдота
Как это легко, просто и удобно: взяли наши сегодняшние нормы судопроизводства, следствия и пр. (да и то не реальные, а теоретические), объявили эталоном и давай обличать! Какой ужас - внесудебные расправы! Кстати, вам, уж коль скоро придётся быть подсудимым, с кем хотелось бы иметь дело - с чекистами, которые имеют четкие инструкции, что им можно и чего нельзя, или с полуграмотным бандитом из ревтрибунала, что руководствуется «революционной совестью», а сам поглядывает на ваши сапоги: уж больно хороши и как раз ему по ноге, так, может, шлепнуть буржуя? А то: какой ужас, какой ужас, нарушение основополагающих принципов юриспруденции!
И куда ни ткни пальцем, мы встретим всё то же самое: мифы, мифы и мифы…
Миф о «нарастании беззакония»
А кто устережет самих-то сторожей?
Ювенал
Напомним ещё раз: в результате публикаций последних пятидесяти лет у читателя должно было появиться стойкое ощущение, что все 30-е годы были временем нарастания беззакония. То есть, чем больше Сталин укреплялся у власти, тем больше зверел до того милосердный и гуманный советский суд.
(Ну, что касается милосердия и гуманности… то, по всей видимости, до советского правительства постепенно доходила та простая истина, которая всё никак не может дойти до нынешних законотворцев: гуманные законы при ближайшем рассмотрении оказываются куда более жестокими, чем не гуманные. Во-первых, потому, что нормальный, законопослушный, невооруженный гражданин в этом случае гораздо меньше защищен. А во-вторых, потому, что представители правоохранительных органов начинают сами судить преступников и приводить приговоры в исполнение. Маленький пример: отмена смертной казни привела к тому, что террористов у нас живыми не берут. Никого. Даже четырнадцатилетнюю обманутую девчонку, которая при менее гуманном законодательстве имела бы шансы отсидеть, выйти и стать нормальным человеком, без пощады шлепнут на месте. Это всего один пример. А их много.)
Между тем, конечно, всё было совсем не так. Не будем снова копаться в «низах», поговорим… ну хотя бы о наркомах. Вот латыш Петерис Стучка - один из первых наркомов юстиции РСФСР, а затем председатель Верховного суда. Этот человек, уже далеко не мальчик (в 1917 году ему исполнилось 52 года), писал: «Слово "преступность" не что иное, как вредная отрыжка буржуазной науки… Возьмем… крестьянина, который напился "вдрызг" и в драке убил случайно того или другого… Если крестьянин совершил убийство по бытовым побуждениям, мы этого убийцу могли бы отпустить на свободу с предупреждением… И наоборот, кулак, эксплуататор, даже если он формально и не совершал никаких преступлений, уже самим фактом своего существования в социалистическом обществе является вредным элементом и подлежит изоляции».
Узнаете? Это не что иное, как теоретическое обоснование «классового подхода». По счастью, на местах у судей всё же было несколько иное мнение, а если они разделяли теории товарища Стучки, то их поправляло «общество», разбираясь с «предупрежденными» с помощью всё того же дядюшки Линча. Самосуды были проблемой в 1920 году, и они оставались проблемой пятнадцать лет спустя - так народ корректировал неподходящие ему теории.
…Первый Уголовный Кодекс появился в 1922 году, четыре года спустя последовал второй, что позволяет судить о качестве первого. Что же касается УПК, то о нем ещё долго спорили, и этот спор сам по себе достоин баллады. Вот что пишет по этому поводу американский исследователь Питер Соломон.
«Весной и осенью 1927 г. прокурор РСФСР Н. Крыленко выдвигал идею о необходимости нового уголовно-процессуального кодекса… Крыленко был давно недоволен проведением сложных формальных судебных разбирательств в том виде, в котором они реализовывались губернскими судами. Поскольку иногда такие суды оканчивались победой обвиняемых, Крыленко объявил, что наступило время сократить объем состязательности на процессах, ликвидировать нормы, которые защищали подсудимого и давали в распоряжение защитников ресурсы, способные отвести наказание от врагов революции. Крыленко… предложил разрешить присутствие судебной защиты во время процессов исключительно по усмотрению судей. Исключения должны были делаться при следующих условиях: присутствие на суде прокурора, несовершеннолетие обвиняемого или в случае, если на помощь подсудимому приходил профсоюз… Проект кодекса давал судьям право прекращать в любое время допрос любого свидетеля, полностью приостанавливать на любом этапе судебное разбирательство, а также вообще не прибегать к судебному разбирательству, если обвиняемый признавал свою вину. В последнем случае суд непосредственно приступал к вынесению приговора.
В довершение всего этого, Крыленко… настаивал на том, что при социализме уголовный процесс должен рассматриваться не как вопрос юридического права, а как техника, а поэтому правила для ведения этого процесса не должны быть обязательными для исполнения. Вместо длинного, замысловатого кодекса, состоящего из 400 статей, судебные работники должны были иметь в своем распоряжении краткий кодекс, который бы определял структуру судебного разбирательства… В дополнение к этому кодексу, издавался бы административный наказ, включавший в себя технические правила для направления работы судей в данный, конкретный момент. Наказ выполнял бы роль "ориентировки", а не роль инструкций, подлежащих обязательному исполнению»( Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М., 1998. С. 67-68.).
Ясно, о чем тут речь? Говоря по-простому, суд должен человека осуждать, а не оправдывать. А для этого надо прижать защиту и дать побольше прав судьям, да и свободу заодно им предоставить, заменив законы «наказами», которые при желании можно исполнять, а можно вешать в сортире. Высокое, однако, доверие судьям - такое, словно бы они олицетворяют все человеческие добродетели. В каких отношениях на самом деле находились судьи и добродетель, мы уже говорили…
Товарищ Крыленко, между прочим, был в то время не каким-нибудь газетным горлопаном, а прокурором РСФСР, а потом - наркомом юстиции. Пусть его предложения и не прошли, но взгляды-то остались при нем. А сколько народу на самых разных уровнях правоохранительной системы их разделяло? Не говоря уже о том, что любое упрощение любой юридической процедуры само по себе воспринималось как команда: «Фас!» И не говоря уже о том, что на местах сплошь и рядом вообще не исполняли законы - просто потому, что не считали нужным. А при таких наркомах, судьях и прокурорах…
…Всё же к 1927 году советское правосудие удалось более-менее привести в чувство. В центре - скорее более, на местах - скорее менее. И тут началась коллективизация - и всё по-новой! Братья полибинских чоновцев по всей стране воспряли в качестве бойцов «колхозного фронта» -ура, мы снова делаем революцию! И опять принялись наводить порядок, руководствуясь всё тем же революционным правосознанием, ломая напрочь едва проклюнувшиеся ростки правового государства. О том, как обстояло дело с «законностью» на местах, говорится в секретной инструкции партийно-советским работникам, органам ОГПУ, суда и прокуратуры, датируемой 8 мая 1933 года:
«В ЦК и СНК имеются сведения, из которых видно, что массовые беспорядочные аресты в деревне всё ещё продолжают существовать в практике наших работников. Арестовывают председатели колхозов и члены правлений колхозов. Арестовывают председатели сельсоветов и секретари ячеек. Арестовывают районные и краевые уполномоченные. Арестовывают все, кому не лень и кто, собственно говоря, не имеет никакого права арестовывать. Неудивительно, что при таком разгуле практики арестов органы, имеющие право ареста, в том числе и органы ОГПУ, и особенно милиции, теряют чувство меры и зачастую проводят аресты без всякого основания, действуя по правилу: "сначала арестовать, а потом разобраться "».
И - по-видимому, в который уже раз! - говорится:
«Воспретить производство арестов лицам, на то не уполномоченным по закону…
Аресты могут быть производимы только органами прокуратуры, ОГПУ или начальниками милиции.
Следователи могут производить аресты только с предварительной санкции прокуратуры.
Аресты, производимые начальниками милиции, должны быть подтверждены или отменены райуполномоченными ОГПУ или прокурорами по принадлежности не позднее 48 часов после ареста».
Это уже почти середина 30-х годов - а воз и ныне… ну, если не там, то близко от точки старта.
3 марта 1935 года Прокурором Союза стал А. Я. Вышинский - профессиональный юрист высокого класса и, кроме того, человек чрезвычайно активный. По сути, это назначение было из ряда сталинских мер по превращению СССР в правовое государство. И уже 17 июня появляется Постановление Совнаркома и ЦК, где говорится: «Во изменение инструкции от 8-го мая 1933 г., аресты по всем без исключения делам органы НКВД могут производить лишь с согласия соответствующего прокурора».
С этого дня прокурорский надзор над работой НКВД присутствует постоянно. Как присутствует, то есть каковы сами прокуроры, - это уже другой вопрос. Но та мера, о которой сегодня знает каждый школьник -прокуратура осуществляет надзор за следствием, - была введена в действие именно в 1935 году, и добился этого именно Вышинский. Он ещё долго препирался с наркомом внутренних дел Ягодой по поводу полномочий прокуратуры - чекистам, само собой, хотелось поменьше контроля, однако основная победа над стихией была одержана.
Но с кадрами в советских правоохранительных органах и в органах юстиции была просто беда. В мае 1936 года на встрече Вышинского со следователями прокуратур прокурор Калининской области доложил об образовательном уровне своего аппарата. Даже в 1936 году 65 процентов следователей имели низшее образование, и ещё 19 процентов - среднее. Не лучше обстояло дело и в НКВД. По состоянию дел на 1 января 1940 года высшее и незаконченное высшее образование имели всего 9,1% чекистов, среднее - 36,2% и низшее - 54,7%. Это уже после того, как из органов была «вычищена» значительная часть выдвиженцев времен Гражданской войны, и при том, что на работу в «органы» старались брать людей хотя бы со средним образованием. Что же там творилось до «чистки»?