By evenings visited his place
Of neighbours friendly flock,
Friends with whom easy was to joke,
And gossip, and sometimes complain -
Thus time was spent;
And by the way was Olga sent
T'prepare tea for those who came,
Tea followed supper, then time approached to sleep,
And at this point guests would start to leave.
XXXIV
Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась;
Под вечер иногда сходилась
Соседей добрая семья,
Нецеремонные друзья,
И потужить и позлословить
И посмеяться кой о чем.
Проходит время; между тем
Прикажут Ольге чай готовить,
Там ужин, там и спать пора,
И гости едут со двора.
XXXV
In their life they didn't trait and didn't amend
The customs of the gracious past,
Had pancakes rich on winter's last weekend,
And twice a year they had fast,
They loved round dancing, round swing,
Folk songs at dinner table to sing,
On day of Trinity when people at the church
Would gather service there to watch,
To listen t'it concealing yawn,
When moved the two would sure drop
Three tears, then they'd stop;
Like air needed kvas alone,
At their table it was strictly quite observed
T'have their guests according to the rank be served.
XXXV
Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам.
XXXVI
In such a life they both were growing old.
And finally sepulchre's doors were opened
To let the husband in the darkness and in cold =
He left the family be orphan.
Before the dinner-time he gone,
A neighbour came, he came to mourn,
And mourned man's kids, his wife as well -
A way more faithful and sincere, I should tell.
He was a simple, good landlord,
And where his ashes now are laying
The tombstone there is saying:
`Dimitry Larin, slave of Lord,
A humble sinner and a brigadier,
He rests in peace beneath right here.'
XXXVI
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
XXXVII
When back to home Penates he came,
Vladimir visited the tombstone
That beared neighbour's humble name,
Sighed over ashes laid alone.
For many hours Lensky's heart remained sad
`Oh, Poor Yorick!- solemnly he said,-
He used to hold me in his arms,
As kid I played more times than ones
With medal for Ochakovo he'd got.
He wanted Olga marry me,
He wondered if he was that day to see...'
And moved with gloom he never sought
Vladimir quickly after that inscribed
A tombstone madrigal of epitaphic type.
XXXVII
Своим пенатам возвращенный,
Владимир Ленский посетил
Соседа памятник смиренный,
И вздох он пеплу посвятил;
И долго сердцу грустно было.
"Poor Yorick!1- молвил он уныло,-
Он на руках меня держал.
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Он Ольгу прочил за меня,
Он говорил: дождусь ли дня?.."
И, полный искренней печалыо,
Владимир тут же начертал
Ему надгробный мадригал.
XXXVIII
And there as well, in tears, with a sad inscription
He honored ashes of beloved kin:
His father's memory, his mother's in addition...
Alas! How much it's sad and grim,
As momentary harvest on the furrows of the life,
A generation cometh, growth t'meet sciecle's knife,
It follows the divine intent unknown,
And then it's followed by another to be grown...
And so behaves the flippant tribe of us -
It grows, it moves, and boils, even dares
To push to grave its own forbears.
But soon enough the time will come, alas,
Grandchildren our will one lucky day
Push us all off world, push us away!
XXXVIII
И там же надписью печальной
Отца и матери, в слезах,
Почтил он прах патриархальный...
Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут...
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!
XXXIX
Enjoy this fragile life, my dear friends,
Enjoy it now while you are allowed!
I realize how far its insignificance extends,
I'm not attached to it - I state it out-loud!
I closed my eyes to phantams and illusion,
But vaguest hopes sometimes do bring confusion
In my old heart that beats in chest:
Without trace I'd be upset to rest
In peace, when I'm most fair Judge await.
I live and write not for a praise;
But seems to me, I should seek ways
To have some fame in my most humble fate,
To have at least a sound to remind
About Pushkin to the mankind
XXXIX
Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.
XL
Maybe one day it will be touching someone's heart;
And stanza I had written,
Preserved by fate, would not depart
To Hades, sink in Lethe or be smitten.
Or (that's a hope too flattering to me)
An ignoramus-then-to-be
Would point at my then renowned picture
And say without mock or stricture
`That was a poet, man, I'm tellin'. '
Accept my thanks, disciple of the muses,
The one whose memory then chooses
T'preserve my fleeting verse, maybe its spelling,
Whose gracious hand would pet
The laurels on the oldman's head!
XL
И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных Аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!
I "Куда? Уж эти мне поэты!" -- Прощай, Онегин, мне пора. "Я не держу тебя; но где ты Свои проводишь вечера?" -- У Лариных.- "Вот это чудно. Помилуй! и тебе не трудно Там каждый вечер убивать?" -- Ни мало.- "Не могу понять. Отселе вижу, что такое: Во-первых (слушай, прав ли я?), Простая, русская семья, К гостям усердие большое, Варенье, вечный разговор Про дождь, про лен, про скотный двор..." | I Where are you going? Oh, these poets' follies! - Goodbye, Onegin, time for me to go. "I don't delay you, but where do you always Go every evening, who attracts you so?" -I go to th'Larins -- "Oh, now that is the news! For goodness sake, how came you are seduced To kill all evenings over there?" -- I'm not at all. -- "Oh, listen, let's be fair: Tell me the secret as all I see is such: First (though I'd admit I might be wrong) A simple Russian family, too prone To comfort dear guests too much, Jam served, and endless fruitless talk Of rain, of flax, and newest breed of hog..." |
II -- Я тут еще беды не вижу. "Да, скука, вот беда, мой друг". -- Я модный свет ваш ненавижу; Милее мне домашний круг, Где я могу... - "Опять эклога! Да полно, милый, ради бога. Ну что ж? ты едешь: очень жаль. Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль Увидеть мне Филлиду эту, Предмет и мыслей, и пера, И слез, и рифм et cetera?.. Представь меня". - Ты шутишь.- "Нету". -- Я рад.- "Когда же?" -- Хоть сейчас. Они с охотой примут нас. | II -- I do not see a trouble in these yet. "But bore, my friend, the boredom is the trouble." -- The fashionable monde -- it makes me fret, I would prefer home circle, on its rubble I may... - "Oh, that's eclogue again! Enough, good friend, become mundane. So, you are leaving: what a pity. And, listen, Lensky, to that closed forbidden city Could I proceed with you for meeting Phyllida, the object of your thoughts and lines, And tears and your many rhymes?.. Acquaint us".- You must be kidding. -- "No way". -- "I'd love to" -- "When?" - "Right now, they would be happy t'see us then." |
III Поедем.- Поскакали други, Явились; им расточены Порой тяжелые услуги Гостеприимной старины. Обряд известный угощенья: Несут на блюдечках варенья, На столик ставят вощаной Кувшин с брусничною водой, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . | III Let's go. -- And both galloped down hill in race. When they arrived, upon them were showered All hospitality of past sometimes so hard to face Though with tradition it's empowered: Cer'mony's known of how to treat the guest: On saucers -- confiture (the better of the best), On table then is brought and set A jag of berry water, yet... |
IV Они дорогой самой краткой Домой летят во весь опор. Теперь послушаем украдкой Героев наших разговор: -- Ну что ж, Онегин? ты зеваешь.- -- "Привычка, Ленский".- Но скучаешь Ты как-то больше.- "Нет, равно. Однако в поле уж темно; Скорей! пошел, пошел, Андрюшка! Какие глупые места! А кстати: Ларина проста, Но очень милая старушка, Боюсь: брусничная вода Мне не наделала б вреда. | IV Returning home, they took the shortest way And all the way they were hurrying. Let's overhear what the heroes had to say Though, it's not good and kind of cunning. -- So, how was it, Onegin? You are yawing.- - "Just habit, Lensky" -- Was it that much boring? -- Not really, boredom made 'bout half of it. It's getting dark, to move we need, Now go, Andryushka, move away from shady And stupid looking area around; And, by the way, t'admit I'm bound That Larina is simple, but she's cute old lady, I worry if the berry water that we had Could bother stomach, dear Lensky friend. |
V Скажи: которая Татьяна?" -- Да та, которая грустна И молчалива, как Светлана, Вошла и села у окна.- "Неужто ты влюблен в меньшую?" -- А что? - "Я выбрал бы другую, Когда б я был, как ты, поэт. В чертах у Ольги жизни нет. Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне: Кругла, красна лицом она, Как эта глупая луна На этом глупом небосклоне. Владимир сухо отвечал И после во весь путь молчал. | V Now tell which of the two's Tatyana?" -- The one who was so taciturn, And like Svеtlana, she was piana When came and sat by window in her turn.- "And you're in love with younger one, ar'n't you? -So what? "I would have chosen then The other of the two if I were poet as you are In Olga's features il'ya pas De life as in Madonna by Van Dyke: Her face is round, it is red, With stupid Moon that has been set On this most stupid skies she is alike." Vladimir t'it replied in manner quite restrained And in the silence rest of ride was made. |
VI Меж тем Онегина явленье У Лариных произвело На всех большое впечатленье И всех соседей развлекло. Пошла догадка за догадкой. Все стали толковать украдкой, Шутить, судить не без греха, Татьяне прочить жениха: Иные даже утверждали, Что свадьба слажена совсем, Но остановлена затем, Что модных колец не достали. 0 свадьбе Ленского давно У них уж было решено. | VI The fact that to the Larins E.Onegin paid a visit Impressed all neighbors quite a lot Society felt stirred, thou 'tis quite hard to please it It felt amused and explanations sought A guess was aired after guess -- The flow that no one thought t' suppress Of implications, jokes that started touching soon Tatyana Larina's prospective groom: There were some who swore to know The wedding's set but paused for little while 'cause couldn't find the rings in style Of duly fashion; there was even more to go: About the date when Lensky will get married They neither contradicted nor in options varied. |
VII Татьяна слушала с досадой Такие сплетни; но тайком С неизъяснимою отрадой Невольно думала о том; И в сердце дума заронилась; Пора пришла, она влюбилась. Так в землю падшее зерно Весны огнем оживлено. Давно ее воображенье, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала... кого-нибудь, | VII Tatyana heard with irritation Those gossips, but at heart she thought With unexplain'ble satisfaction Of whether gossips grounds got. In heart a thought was planted there to dwell; The time had come, in love she fell. In manner such a seed revives When springtime Sun has opened its warm eyes. For long the girl's imagination Combusting was in sorrow and in bliss Was craving her seducing pain to please, To pacify that torturing sensation That tore her chest and burnt her like the Sun. She waited for specifically... someone. |
VIII И дождалась... Открылись очи; Она сказала: это он! Увы! теперь и дни и ночи, И жаркий одинокий сон, Все полно им; все деве милой Без умолку волшебной силой Твердит о нем. Докучны ей И звуки ласковых речей, И взор заботливой прислуги. В уныние погружена, Гостей не слушает она И проклинает их досуги, Их неожиданный приезд И продолжительный присест. | VIII And found one... Her eyes got filled with light 'He is the one' -- the girl has met her prince Alas! Now all the day as well as all the night As well as her so hot and lon'ly dream Are filled with him, and every cell About him is eager t' tell With magic power. Bored became With how-are-yous always the same, With caring sights of house-maids. But in the blue, She wants her quests be gone but few, But even few she sees and hates For dropping in and staying late Not caring how much welcome was their raid. |
IX Теперь с каким она вниманьем Читает сладостный роман, С каким живым очарованьем Пьет обольстительный обман! Счастливой силою мечтанья Одушевленные созданья, Любовник Юлии Вольмар, Малек-Адель и де Линар, И Вертер, мученик мятежный, И бесподобный Грандисон, Который нам наводит сон,- Все для мечтательницы нежной В единый образ облеклись, В одном Онегине слились. | IX Now how attentively she reads Love novel with deep sighs, And drinks the juice of sweetest seeds Of its seducing lies! With happy force of dream embodied, With life by thought again rewarded Were lover of known Julia Wolmar, Malek Adel and de Lenar And Werther, martyr full of riot, And that unique pal Grandison, Who t' make us sleepy very prone, -- All these for the day-dreamer quiet United in one single person, In one Onegin, made him awesome. |
X Воображаясь героиней Своих возлюбленных творцов, Кларисой, Юлией, Дельфиной, Татьяна в тишине лесов Одна с опасной книгой бродит, Она в ней ищет и находит Свой тайный жар, свои мечты, Плоды сердечной полноты, Вздыхает и, себе присвоя Чужой восторг, чужую грусть, В забвенье шепчет наизусть Письмо для милого героя... Но наш герой, кто б ни был он, Уж верно был не Грандисон. | X. A heroine herself she sees For writers she adores, Like their Delphina, Julia, Claris, She walks in silent woods, of coarse, With dan'g'rous book. Between the lines She searches for (and there she finds) Source for her dreams, her secret fire, Fruits for the flooding heart desire. She sighs and chooses t' overtake Some strangers' grief and joy the way they art And whispers in the bliss by heart A letter to the one who came her to awake... However that would be quite wrong T' consider our hero kind of Grandison. |
XI Свой слог на важный лад настроя, Бывало, пламенный творец Являл нам своего героя Как совершенства образец. Он одарял предмет любимый, Всегда неправедно гонимый, Душой чувствительной, умом И привлекательным лицом. Питая жар чистейшей страсти, Всегда восторженный герой Готов был жертвовать собой, И при конце последней части Всегда наказан был порок, Добру достойный был венок. | XI Once had his quill tuned to the serious tone, Creative writer would begin Depicting hero as embodiment alone Of perfect man without sin. He'd give to his beloved creation, Who's always under an unjust, sad condemnation, Sensible soul, quick mind, Good-looking face and blue-eye sight. And, burning with some pure passion, This always joyous friend would rise For something himself t' sacrifice, And by the end there will be a confession, And will be punished evil vice The good will shine freed of all lies. |
XII А нынче все умы в тумане, Мораль на нас наводит сон, Порок любезен, и в романе, И там уж торжествует он. Британской музы небылицы Тревожат сон отроковицы, И стал теперь ее кумир Или задумчивый Вампир, Или Мельмот, бродяга мрачный, Иль Вечный Жид, или Корсар, Или таинственный Сбогар. Лорд Байрон прихотью удачной Облек в унылый романтизм И безнадежный эгоизм. | XII Now, it appears, human minds are blunted, Morality is bore and makes us yawn, The vice is welcome and no longer hunted, In novels neither short nor long. And fairy-tales of British muse Disturb sweet dream of tender youth, And then she started to admire As idol taciturn Vampire, Or Melmoth, gloomy vagabond, Or Wandering Jew, or the Corsair, Or that mysterious Sbogar. Lord Byron with his lovely folly turned Sad, joyless romanticism Into hopeless egoism. |
XIII Друзья мои, что ж толку в этом? Быть может, волею небес, Я перестану быть поэтом, В меня вселится новый бес, И, Фебовы презрев угрозы, Унижусь до смиренной прозы; Тогда роман на старый лад Займет веселый мой закат. Не муки тайные злодейства Я грозно в нем изображу, Но просто вам перескажу Преданья русского семейства, Любви пленительные сны Да нравы нашей старины. | XIII My dear friends, tell what all this is for? Maybe, one day by heaven's will I won't be poet any more And other devil me would fill, And caring not of Phoebus' threats I'll condescend to some prosaic sets; And novel in such out-dated manner Would fill my joyous dusk in country manor. I shall depict in that my piece No secret tortures of the evil, But simple life without upheaval Of Russian family in peace, Its legends, dreams of love and rest And habits of the world of days of past |
XIV Перескажу простые речи Отца иль дяди-старика, Детей условленные встречи У старых лип, у ручейка; Несчастной ревности мученья, Разлуку, слезы примиренья, Поссорю вновь, и наконец Я поведу их под венец... Я вспомню речи неги страстной, Слова тоскующей любви, Которые в минувши дни У ног любовницы прекрасной Мне приходили на язык, От коих я теперь отвык. | XIV To readers then I shall be just repeating What father or aged uncle told, Recount how kids secretly were meeting By creek, or bass-trees old; I will describe how jealousy them tore, How two were parted, reconciled once more. I'll break them up again before the ending Which would be them in front of altar standing... In this my piece I'll have to recollect Words of delight and sad infatuation That used t' sustain my soul's ration Long time ago when in neglect I knelt in front of beautiful my lover, Words now forgotten, dust is their cover. |
XV Татьяна, милая Татьяна! С тобой теперь я слезы лью; Ты в руки модного тирана Уж отдала судьбу свою. Погибнешь, милая; но прежде Ты в ослепительной надежде Блаженство темное зовешь, Ты негу жизни узнаешь, Ты пьешь волшебный яд желаний, Тебя преследуют мечты: Везде воображаешь ты Приюты счастливых свиданий; Везде, везде перед тобой Твой искуситель роковой. | XV Tatyana! Dear sweet my girl! I cry with you not able to stay silent; You have already made the fatal hurl When gave your life to fashionable tyrant. You'll perish, dear, but before you' re lost In dazzling hope you will exhaust, In summoning obscure beatitude You learn life's happiness so crude, You drink enchanting poison of desire, You're hunted by day-dreams, And everywhere to you there seems To be asylum for a rendezvous; and dire, Beloved tempter stands beside Always and everywhere, day and night. |
XVI Тоска любви Татьяну гонит, И в сад идет она грустить, И вдруг недвижны очи клонит, И лень ей далее ступить. Приподнялася грудь, ланиты Мгновенным пламенем покрыты, Дыханье замерло' в устах, И в слухе шум, и блеск в очах... Настанет ночь; луна обходит Дозором дальный свод небес, И соловей во мгле древес Напевы звучные заводит. Татьяна в темноте не спит И тихо с няней говорит: | XVI Love's anguish can her bring no peace, To yearn Tatyana goes to garden, Becomes she there weak in knees, Can step no more all of a sudden. She straightens up, her lips then light With instant fire very bright, And something takes her breath away, She hears noise, her eyes ray... The night then comes; on patrol Moon Makes tour across the heaven's sphere, And nightingale in trees somewhere very near Sings its most clear tune. Tatyana doesn't sleep, red are her cheeks, With nanny quietly she speaks: |
XVII "Не спится, няня: здесь так душно! Открой окно да сядь ко мне". -- Что, Таня, что с тобой? - "Мне скучно, Поговорим о старине". -- О чем же, Таня? Я, бывало, Хранила в памяти не мало Старинных былей,небылиц Про злых духов и про девиц; А нынче все мне темно, Таня: Что знала, то забыла. Да, Пришла худая череда! Зашибло...- "Расскажи мне, няня, Про ваши старые года: Была ты влюблена тогда?" | XVII "Can't sleep, sweet nanny, it's so stuffy here! Please, open window and come sit by me." -- Oh, Tanya, what is wrong with you, my dear? -- "I'm bored. Let's talk 'bout past, can we?" -- 'bout what? Now gone those days When easily from top of head I'd says The stories that took place and that did not 'bout evil spirits and 'bout girls in their plot; Now, Tanya, for me it's all blank: What'd known -- forgot, you see It looks like it's black stripe in life for me! "Tell, nanny, and with me please be frank, About times you were young, Were you in love with some... someone?" |
XVIII -- И полно, Таня! В эти лета Мы не слыхали про любовь; А то бы согнала со света Меня покойница свекровь.- "Да как же ты венчалась, няня?" -- Так, видно, бог велел. Мой Ваня Моложе был меня, мой свет, А было мне тринадцать лет. Недели две ходила сваха К моей родне, и наконец Благословил меня отец. Я горько плакала со страха, Мне с плачем косу расплели, Да с пеньем в церковь повели. | XVIII -- Oh, come on, Tanya, we back then 'bout love didn't hear, didn't know, If did I'd be kicked out when My mom-in-law would learn me knowing so. -- "But nanny, how was then your wedding done?" -- How god arranged, you see, my man Ivan Was younger than I was I was thirteen then. But because For two weeks a matchmaker had been coming To all my kin, so finally My father gave his bless to marrying me, And scared, shivering and crying I had undone my braid, And went to church, in tears and afraid. |
XIX И вот ввели в семью чужую... Да ты не слушаешь меня...- "Ах, няня, няня, я тоскую, Мне тошно, милая моя: Я плакать, я рыдать готова!.." -- Дитя мое, ты нездорова; Господь помилуй и спаси! Чего ты хочешь, попроси... Дай окроплю святой водою, Ты вся горишь...- "Я не больна: Я... знаешь, няня... влюблена" -- Дитя мое, господь с тобою! -- И няня девушку с мольбой Крестила дряхлою рукой. | XIX So, I was brought to other household... But, you don't seem to listen t' me... "But nanny, nanny, I am miserable, cold, I am sick... how can't you see? To cry I'm ready, weep I will!..." -- My child, oh dear, are you ill? For goodness sake, save us the Lord, Is there something you may want? And let me sprinkle holy water, You are in fever... "Heavens are above, I am not ill, I am... in... love"- Lord be with you, oh sweet my daughter! -- And nanny with a trembling hand in prayer Made sign of cross over her head in air. |
XX "Я влюблена",- шептала снова Старушке с горестью она. -- Сердечный друг, ты нездорова.- "Оставь меня: я влюблена". И между тем луна сияла И томным светом озаряла Татьяны бледные красы, И распущенные власы, И капли слез, и на скамейке Пред героиней молодой, С платком на голове седой, Старушку в длинной телогрейке И все дремало в тишине При вдохновительной луне. | XX 'I am in love' -- she whispered once again To the old nanny sadly. -- My sweetie-pie, you are not well, 'Leave me, I am in love so badly'. Meanwhile the moon was shining bright, And lit with tired opaque light Tatyana's pale and beautiful young face, Her hair undone that spread like waves, Her teardrops, old woman sitting by On bench in front of heroine so sad With a kerchief on gray her head In quilted jacket. Blessed by sky, All things were resting in the quiet Beneath the moon that everything inspired. |
XXI И сердцем далеко носилась Татьяна, смотря на луну... Вдруг мысль в уме ее родилась... "Поди, оставь меня одну. Дай, няня, мне перо, бумагу, Да стол подвинь; я скоро лягу; Прости". И вот она одна. Все тихо. Светит ей луна. Облокотясь, Татьяна пишет. И все Евгений на уме, И в необдуманном письме Любовь невинной девы дышит. Письмо готово, сложено... Татьяна! для кого ж оно? | XXI Was far away with all her heart Tatyana looking at the moon, And suddenly a thought came up: "Leave me alone, go to your room, Give me some paper, give me quill, And move the table, soon I will Go to the bed. I'm sorry' -- finally alone. Moon shines. It's quiet, every sound has gone, Tatyana starts to write a letter then, And dear Eugeniy is in mind. The words she writes are all of such a kind That love of virgin lives in them. The letter's done, the letter's ended... Tatyana! T' whom is it intended? |
XXII Я знал красавиц недоступных, Холодных, чистых, как зима, Неумолимых, неподкупных, Непостижимых для ума; Дивился я их спеси модной, Их добродетели природной, И, признаюсь, от них бежал, И, мнится, с ужасом читал Над их бровями надпись ада: Оставь надежду навсегда. Внушать любовь для них беда, Пугать людей для них отрада. Быть может, на брегах Невы Подобных дам видали вы. | XXII I knew those beauties one can't reach, Like winter cold and pure, Those one can't please, persuade, bewitch, Or comprehend or otherwise allure; With their vogue conceit and decency innate I was amazed, but after all I am to state Away from them I fled as I had read, To me now seems, on their forehead Inscription carved on gates of hell "Abandon hopes whoever enters in" T' inspire love for them is almost sin, Inspiring fear makes them well. You might have seen the women of this kind When walked along the Neva by your side. |
XXIII Среди поклонников послушных Других причудниц я видал, Самолюбиво равнодушных Для вздохов страстных и похвал. И что ж нашел я с изумленьем? Они, суровым поведеньем Пугая робкую любовь, Ее привлечь умели вновь, По крайней мере, сожаленьем, По крайней мере, звук речей Казался иногда нежней, И с легковерным ослепленьем Опять любовник молодой Бежал за милой суетой. | XXIII Another kind among their devotees I did observe in now gone days, Those women cared not in selfish bliss 'bout sighs of passion and of praise. What did I learn with such surprise? The way they manage to disguise, With strict behavior scared those in love and shy But then attracted back the poor rejected guy Sometimes entrapped him by remorse, Sometimes -- with tenderness of voice So that then he in love would have no choice But follow blindly voice's source. And runs the poor enchanted man After that nonsense sweet. Like many ran. |
XXIV За что ж виновнее Татьяна? За то ль, что в милой простоте Она не ведает обмана И верит избранной мечте? За то ль, что любит без искусства, Послушная влеченью чувства, Что так доверчива она, Что от небес одарена Воображением мятежным, Умом и волею живой, И своенравной головой, И сердцем пламенным и нежным? Ужели не простите ей Вы легкомыслия страстей? | XXIV Why should we think Tatyana's worse? For being beaut'fully naive She knew no lies, or just because Her chosen dream she wouldn't leave? Or for the fact in love she can't pretend, Her heart's desire able not t' amend, Or 'cause she's very trusting girl 'Cause her by heavens gifted soul Is blessed with fierce imagination, With swiftest mind and lively will, Persistent character and real Combusting heart. On this occasion Won't you forgive her that she has In heart affairs easy-minded-ness? |
XXV Кокетка судит хладнокровно, Татьяна любит не шутя И предается безусловно Любви, как милое дитя. Не говорит она: отложим -- Любви мы цену тем умножим, Вернее в сети заведем; Сперва тщеславие кольнем Надеждой, там недоуменьем Измучим сердце, а потом Ревнивым оживим огнем; А то, скучая наслажденьем, Невольник хитрый из оков Всечасно вырваться готов. | XXV While a cocotte thinks in cold blood, Tatyana's love not to be joked, She is in it with all her heart Like simple child in it she's soaked. She doesn't say: let's push away the guy For so we would love's value multiply And better catching be the net; At first his vanity we'll get With hope, then -- have his heart to ache With being uncertain, then to life With jealous fire him we will revive; Or, bored in pleasure, cunning slave will make Attempt to run away In every second on just any day. |
XXVI Еще предвижу затрудненья: Родной земли спасая честь, Я должен буду, без сомненья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо знала, Журналов наших не читала, И выражалася с трудом На языке своем родном, |