Страница:
Велика была наша радость, когда удалось достать грампластинки с записями речей В. И. Ленина. Арендовав просторный зал в городе и расклеив по всей Вене афиши: "Приходите завтра в зал Дрехера, там вы сможете прослушать подлинную запись речей Ленина и их перевод", - мы прокрутили эти пластинки перед огромной аудиторией.
Информация о Советской стране нашла путь на Западе ко всем левым организациям. Деятельность Роста-Вин способствовала установлению контактов этих организаций с Россией. Благодаря нашему посредничеству Москва получала информацию о рабочем движении из многих стран мира. Позже, когда объем такого рода материалов сильно возрос, нам пришлось создать отдельное информационное агентство - Интернациональное телеграфное агентство (сокращенно Интел). Это агентство имело свой балканский отдел, в котором постоянно сотрудничали видные революционеры-эмигранты.
В 1921 году, как руководитель агентства Роста-Вин, я был приглашен на III конгресс Коммунистического Интернационала в Москву.
Трудно описать волнение, охватившее меня в тот момент, когда старенький паровозик дотащил наш состав до советской пограничной станции Себеж и остановился у грубо сколоченной деревянной арки, на которой висело красное полотнище со словами приветствия на нескольких языках, обращенное к участникам конгресса Коминтерна. Сердце мое учащенно билось. Не отрываясь, я смотрел и смотрел в окно. Ведь уже несколько лет своей сознательной жизни я с бесконечным доверием и юношеским восторгом думал об этой стране как о земле обетованной, жил ее успехами и борьбой, надеялся и ждал, что ее пример решит судьбы всех угнетенных народов. После Себежа наш поезд время от времени останавливался, чтобы в ближайшем лесу пополнить запас топлива: из-за нехватки в стране угля железнодорожный транспорт работал на дровах. Большинство пассажиров составляли делегаты III конгресса Коминтерна. В столицу Советской республики мы прибыли в середине мая. В городе трудно было дышать от зноя: в том году суровая зима сменилась жарким, сухим летом. Мы сразу почувствовали это. Москва жила скудно: на Волге свирепствовал голод, страна была охвачена эпидемией тифа, и даже из гостиницы "Националь", куда поселили делегатов конгресса, увозили заболевших; продуктов не хватало выдаваемый нам дневной паек состоял из одной селедки, десяти штук папирос и черного непропеченного хлеба. Многие магазины были на замке, как и у нас в Будапеште в дни пролетарской революции в Венгрии. Да, издали я не представлял себе, что Москва живет так бедно и трудно.
Но москвичи были настроены по-деловому, ни на что" не жаловались, более того - работали с огромным энтузиазмом, с подлинным горением. Воодушевление и оптимизм масс, безгранично верящих в свои силы, поддерживающих линию партии, произвели на меня глубокое впечатление и во всей полноте силу революционного энтузиазма я почувствовал в зале Кремлевского дворца, где проходили заседания III конгресса Коммунистического Интернационала. Куда ни кинешь взгляд - одухотворенные лица, горящие глаза сотен делегатов, собравшихся со всех концов мира. И Ленин, великий Ленин, скромно присевший на нижней ступеньке лестницы, ведущей к сцене, внимательно слушающий ораторов, делающий пометки в своем блокноте!
Но вот Ленин поднялся на трибуну. Речь его произвела на меня огромное впечатление не только своей политической остротой и силой - Владимир Ильич произнес ее на четырех языках: он говорил несколько часов, сначала по-русски, потом по-немецки, по-французски и по-английски.
Во время работы конгресса меня включили в состав редакции газеты "Москва", которая издавалась на нескольких европейских языках. В ней печатались выступления делегатов, отчеты с заседаний, обзоры дискуссий, были опубликованы решения конгресса, определившие на многие годы вперед политический курс мирового коммунистического движения. Мне посчастливилось встречаться со многими советскими и иностранными товарищами, за плечами которых был большой опыт революционной борьбы. Дни, проведенные в Москве, знакомства и беседы с людьми расширили мой кругозор 'и, несомненно, помогли еще глубже убедиться в правильности ленинского курса,
В дни конгресса мне довелось познакомиться с некоторыми деятелями Советского государства и многими известными людьми. В первую очередь я посетил Народного комиссара иностранных дел Георгия Васильевича Чичерина, поскольку именно отдел печати этого наркомата отправлял в эфир телеграммы с пометкой "Всем, всем, всем", которые мы публиковали в Вене. Чичерин принял меня в гостинице "Метрополь", где тогда помещался Наркоминдел, в два часа ночи (это были обычные приемные часы наркома). Устало поднявшись из-за письменного стола, на котором кипами лежали бумаги, он подошел ко мне и, оглядев своими воспаленными от бессонных ночей глазами, удивленно воскликнул:
- Неужто вы и есть наш главный пропагандист в Вене? Вам следует выглядеть более солидно. Это ваша основная ошибка, что вы такой юный! - и рассмеялся.
Георгий Васильевич Чичерин, бывший дворянин, ученый и знаток музыки, был великим тружеником. Мне рассказывали: когда Наркоминдел переезжал из гостиницы "Метрополь" в здание на Кузнецком мосту, Георгия Васильевича интересовал лишь один вопрос: "А где будут стоять мой письменный стол и кровать?" В "Метрополе" кровать Чичерина стояла около письменного стола.
Отношения между сотрудниками наркомата, как я заметил, были самые непринужденные, товарищеские. Тон этим отношениям задавал сам Чичерин. Я стал свидетелем такого случая. Поздней ночью в наркомат явился граф Брокдорф-Ранцау, германский посол, типичный прусский аристократ с безупречной военной выправкой. Он застал Чичерина у дверей приемной... со спящим ребенком на руках: за какие-то минуты до этого к стоявшему на посту красноармейцу пришла жена с ребенком, им нужно было о чем-то переговорить, они попросили Георгия Васильевича подержать ребенка и отошли в сторону. И вот нарком стоял, покачивая на руках ребенка, а немецкий граф с изумлением взирал на эту немыслимую, по его понятиям, сцену.
Здесь, в Москве, мы снова увиделись с Уманским, за несколько месяцев до того уехавшим из Вены. Уманский познакомил меня с Маяковским. На сцене Московского цирка готовилась к показу пьеса Маяковского "Мистерия-Буфф". Репетиции шли день и ночь в буквальном смысле этого слова, и, поскольку городской общественный транспорт тогда не работал, все артисты, режиссер и сам Маяковский, а также их приятели оставались в цирке и укладывались спать в ложах...
И вот снова Вена. Моя жизнь пошла по двум совершенно различным руслам. Значительную часть времени я по-прежнему отдавал Роста-Вин, масштабы работы неизмеримо возросли. Остальные часы посвящал учебе, стараясь не пропускать семинары но географии.
Позднее, в связи с установлением прочных дипломатических отношений между Австрией и Советской Россией информационные обязанности Роста-Вин были возложены на отдел печати советского посольства в Вене! У меня появилась возможность завершить университетское образование и полностью отдаться науке.
Думаю, есть смысл сопоставить здесь все рассказанное о Роста-Вин с выдумками так называемых "кремленологов" об этом периоде моей жизни. Например, Давид Даллин в своей книге с громким названием "Советский шпионаж" пишет: "Хотя Радо в период будапештских событий и Советской республики было всего 19 лет, в Москве эмигрант Радо быстро стал одним из представителей окруженной большим уважением старой гвардии, общался с высшими кругами Коммунистического Интернационала..." Вот ведь как работает фантазия автора одним росчерком пера превратил меня, молодого человека, в представителя старой гвардии!
Но и этого Даллину мало. Он утверждает, будто бы уже в 1919 году, когда Советская Россия еще не имела никаких официальных отношений с внешним миром, "этого очень молодого парня" (то есть меня) послали "из Москвы в Гапаранду, на шведской границе, с заданием создать там филиал первого советского агентства печати РОСТА. Подлинная же цель этой деятельности - объединить журналистику, с разведывательной работой". Господин Даллин только почему-то не объясняет, как я, находясь в 1919 году в Венгрии, сумел сразу же после поражения венгерской революции очутиться в России, стране, которая, по его же словам, была в это время полностью отрезана от внешнего мира, и какой смысл было создавать в маленьком шведском городке Гапаранде (где, кстати, я ни разу в жизни не бывал) агентство РОСТА.
Это лишь крохотная частица всевозможных искажений, извращений и злостной клеветы, к которым прибегают наши идейные противники, пишущие о моей жизни. Эти малопочтенные господа дошли до того, что усомнились даже в подлинности моей фамилии. Первый раз я прочел о том, что моя настоящая фамилия не Радо, а Радольфи, в книге швейцарского журналиста Иона Кимхе, изданной в 1961 году в Лондоне. Это "открытие" было подхвачено не только падкими на любую ложь французскими журналистами П. Аккосом и П. Кё в их книге "Война была выиграна в Швейцарии", но и претендующим на объективность военным историком фон Шраммом. А в статьях, опубликованных в 1968 году в индийской и японской печати, где также нет недостатка в злобной клевете, меня почему-то называют уже Радомским.
...Итак, летом 1922 года я переехал в Германию, чтобы завершить свое образование. В Берлинский университет меня, как неблагонадежного, не приняли. Удалось попасть в Иенский университет, но после того, как мой большой друг и будущая жена Лена Янзен получила новое партийное задание и переехала в Лейпциг, я добился перевода в Лейпцигский университет.
Наступил 1923 год - год социальных потрясений в Германии. Инфляция и хозяйственная разруха, которые еще более усилились в результате оккупации Рура, отмена 8-часового рабочего дня, локауты и репрессии - все это вызвало массовые стачки рабочих. К осени в стране назрела революционная ситуация. Повсеместно развернулась подготовка ко всеобщему вооруженному восстанию. В Лейпциге образовался Среднегерманский ревком. Лену пригласили туда работать. Во главе этого революционного комитета стоял мой старый венский знакомый Герхард Эйслер. Меня назначили оперативным руководителем пролетарских сотен, иными словами - начальником штаба ревкома. Пролетарские сотни - вооруженные отряды рабочих - создавались тогда по всей Германии как ядро будущей революционной армии. Под моим командованием в Западной Саксонии, Прусской провинции Саксонии и Восточной Тюрингии находилось около пятнадцати тысяч человек. Отряды были хорошо вооружены, имелись даже тяжелые пушки, которые, конечно, пока были спрятаны. Орудия были взяты нами из тех арсеналов, которые общегерманское правительство пыталось утаить, чтобы не отдавать их державам Антанты в соответствии с Версальским договором. Они-то и попали к нам в руки.
Общегерманское правительство, страшась вспышки народного гнева, пыталось подавить революционное движение силой, с помощью реакционных частей рейхсвера. К нам в Лейпциг также прибыли войска. Облавы в рабочих кварталах города, в поисках "заговорщиков", устраивались ежедневно.
Ревкому стало известно (сообщили рабочие, которые были специально расставлены и наблюдали, что делается в городе), что на один из дней назначена очередная облава в том районе, где я жил. Предупреждение товарищей помогло мне избежать ареста. Чтобы обмануть правительственных ищеек, я решил воспользоваться самым простым способом: отправился прямо в казармы имперских войск - там поваром при штабе работал один наш товарищ. Зашел к нему на кухню и наблюдал через окно, как солдаты рейхсвера садились на грузовики и выезжали на операцию. Вернулись они через несколько часов. А я все это время просидел у повара, играя с ним в шахматы.
Близился день восстания. Общий план был таков? поднять вооруженные отряды одновременно на севере - в Гамбурге и в Средней Германии - в Лейпциге и Галле; после захвата этих трех больших городов наступать на Берлин. В Тюрингских горах намечалось создать оборонительный фронт против Баварии, которая была тогда главным очагом реакции. На западе Германии революционные войска действовать не могли. Рурская область была оккупирована французами.
И вот наступила последняя ночь перед восстанием - с 22 на 23 октября 1923 года. У меня, как начальника штаба и руководителя пролетарских сотен, уже имелся в запечатанном конверте приказ ревкома, который можно было вскрыть лишь по прибытии специального курьера с известием о начале восстания. Его мы ждали из Хемница (ныне Карл-Маркс-Штадт), где заседал Всеобщий съезд германских заводских комитетов; он должен был принять решение и подать клич. Но лидеры заводских комитетов пошли на попятную, а без их поддержки тогдашнее руководство компартии во главе с оппортунистами Брандлером и Талхеймером начать восстание не решилось.
В половине первого ночи я получил приказ} не выступать. В это время на нелегальных сборных пунктах уже собрались тысячи рабочих с винтовками в руках. Пришлось обойти все пункты сбора и распустить людей по домам. Это одно из самых горьких моих воспоминаний.
Если в Лейпциге приказ об отмене выступления был получен своевременно, то курьер, посланный в Гамбург, опоздал, и там восстание началось. Рабочие и моряки под руководством Эрнста Тельмана мужественно сражались на баррикадах. Однако восстание было обречено на неудачу, поскольку во всех других городах Германии оно было трусливо отменено.
После провала вооруженного выступления полиция принялась разыскивать его организаторов, начались облавы и аресты. Искали скрывшегося руководителя пролетарских сотен в Лейпциге: стало известно, что этим руководителем был какой-то иностранец по кличке Везер (мое конспиративное имя).
В то время в городе Бреслау сидел в тюрьме политический руководитель пролетарских сотен Западной Саксонии Альвин Хайке, с которым я прежде работал рука об руку. Он сумел сообщить мне из тюрьмы, что на допросах у заключенных пытаются выведать, что за человек скрывается под кличкой Везер. Было очевидно, что рано или поздно полицейские ищейки сумеют нащупать мой след.
Учитывая это обстоятельство, руководство немецкой компартии, предложило мне временно покинуть пределы Германии и уехать в Советский Союз.
Следующий, 1924 год ознаменовался двумя важными и приятными для меня событиями: я окончил университет и, кроме того, подготовил политическую карту Советского Союза. Это первая за рубежом политическая карта СССР, выпущенная известным немецким издателем Вестерманном в Брауншвейге, и с той поры меня стали считать знатоком географии Советской страны.
В сентябре 1924 года я приехал в Москву, где мне предложили интересную работу в только что созданном Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей (ВОКС) - составить первый путеводитель по Советскому Союзу. Для меня, географа и картографа, это было очень лестно, тем более что моими консультантами по вопросам искусства и истории стали художники Игорь Грабарь и Петр Кончаловский. Здесь же я познакомился с Михаилом Кольцовым, который стал потом моим другом.
Первое издание путеводителя было выпущено в 1925 году в Москве на немецком и английском языках, а второе, более полное, вышло к десятилетию Советской власти в Берлине на немецком, английском и французском языках.
Летом 1925 года я поехал в Берлин, где в то время родился мой старший сын Имре, а по возвращении в Москву - на этот раз уже с Леной - спустя некоторое время был приглашен на должность ученого секретаря в Институт мирового хозяйства Коммунистической академии.
В 1926 году, когда полицейские преследования борцов-демократов в Германии прекратились, нам с женой представилась возможность возвратиться в Берлин, где я продолжал заниматься научной работой. Мои научные интересы в области географии и картографии были связаны в основном с Советским Союзом. По заказу немецкой энциклопедии "Мейер" я написал все содержащиеся в ней статьи о СССР, сделал карты Советской страны для всех больших атласов Германии. Другим направлением моей научной работы были география и картография рабочего движения.
Посвятив себя научной деятельности, я занимался одновременно редактированием немецких географических изданий, а также организовал картографическое агентство Прессгеографи. Увлечение этой областью науки сохранил и по сей день.
Научная работа отнимала много времени, но я старался совмещать ее с пропагандистской деятельностью. Мы с женой, как члены Коммунистической партии Германии, выполняли партийные поручения. Лена работала секретарем отдела агитации и пропаганды ЦК партии. А мне было поручено читать лекции в марксистской школе в Берлине по экономической географии, вопросам рабочего движения и империализму.
После прихода к власти Гитлера и установления кровавого фашистского террора для КПГ наступили тяжелые времена. Многие товарищи были схвачены, казнены, заключены в тюрьмы.
Чтобы иметь возможность открыто бороться с фашизмом, был лишь один путь - эмигрировать из Германии в другую страну и создать там боевой политический орган, газету или какое-то агентство печати. Мы с женой тайно бежали в Австрию, а в марте 1933 года перебрались на жительство в Париж. Здесь, в условиях традиционных буржуазных свобод, нам удалось открыть агентство Инпресс, о чем я уже упоминал выше. Вскоре сюда приехали наши сыновья с бабушкой, матерью Лены, - теперь вся семья была в сборе.
После тридцать третьего года политическая жизнь в Европе стала очень тревожной. Нетрудно было предвидеть, что захватившая власть клика Гитлера не ограничится подавлением демократических сил внутри Германии и направит со временем свою агрессию против других стран - такова природа фашизма. И теперь, осенью тридцать пятого года, в этом уже нельзя было сомневаться.
И вот передо мной вновь остро поставлен вопрос: полностью отдать свои силы борьбе с лютым врагом или же отойти в тень, погрузиться в одну лишь любимую науку? Собственно, моя жизнь до сих пор давала верный ответ: научная деятельность может и должна сочетаться с борьбой за свободу, против агрессивных сил империализма. Разведкой, однако, заниматься не приходилось.
Но что, по сути дела, означает для меня это новое поприще? Только перемену форм борьбы. Социальная и политическая же ее сущность остается прежней. Мой Инпресс доживает, по-видимому, последние дни. Скоро даже в Париже нельзя будет заниматься антифашистской пропагандой. Германия усиленно вооружается. Нацисты объявили о создании запрещенных Версальским мирным договором германских военно-воздушных сил, о введении всеобщей воинской повинности и создании полумиллионной армии. Германия уже давно порвала с Лигой Наций. Что же будет спустя два-три года? И почему все это не беспокоит правящие круги западных стран? Правительство консерваторов, как ни странно, пошло на заключение англо-германского морского соглашения, которое открывает перспективу возрождения немецких военно-морских сил. Американские же монополии щедро финансируют тяжелую промышленность третьего рейха. Нацистская Германия при явном попустительстве Англии, Франции и США стала на путь подготовки к захватническим войнам.
Да, прав был Эрнст Тельман, сказав, что Гитлер - это война. Муссолини это тоже война... Фашистская Италия напала на Эфиопию. Лига Наций объявила Италию агрессором, но что это изменило? Чернорубашечники и не собираются уходить с чужой земли.
Агрессор не внемлет словам и уговорам. Он считается только с силой. Но где она, эта противоборствующая сила? Одна только антифашистская пропаганда не сможет, очевидно, серьезно повлиять на изменение политической атмосферы в Европе. Теперь настало время искать и другие методы и средства антифашистской борьбы - более эффективные и менее уязвимые в условиях повсеместного наступления европейской реакции. То, что мне предлагают, один из методов этой борьбы. Страна Советов, ее Красная Армия - единственная реальная сила, способная противостоять агрессорам. Если уж участвовать в борьбе против этой, должно быть, неизбежной войны, то так, чтобы твой вклад был серьезен, весом.
Да, без сомнения, работая в такой мощной организации, как советская военная разведка, я сумею принести гораздо большую пользу, нежели в качестве журналиста-антифашиста... Ну а как ученый, что я смогу сделать в этом плане? Почти ничего. В Германии гибнут лучшие люди. На моей родине хортисты задушили все живое, прогрессивное. Пусть другие, кого не мучит совесть, кому безразличны такие понятия, как "человечность", "свобода", "мир", - пусть они уходят в "чистую" науку. Я свой путь выбрал. Наверное, он будет нелегким, но это достойный и честный путь.
Решение это круто изменило мою жизнь,
Первое задание
Венгерский журналист, с которым мы беседовали в гостинице, привел меня в какую-то московскую квартиру. Здесь я познакомился с Артуром Христофоровичем Артузовым, одним из руководящих работников разведывательного управления РККА. Он сообщил, что со мной хочет встретиться начальник управления Семен Урицкий, опытный подпольщик, большевик с дореволюционным стажем; в гражданскую войну на Царицынском фронте он возглавлял штаб и оперативный отдел 14-й армии. Артузов говорил о нем с большой теплотой, как о талантливом, умном и образованном военачальнике.
С Урицким мы встретились в той же самой квартире. В комнату вошел моложавый плотного сложения военный с широкими скулами. На его гимнастерке блестели два ордена Красного Знамени.
Спросив о том, долго ли я пробуду в Москве по своим научным делам и хорошо ли устроился в гостинице, Семен Петрович перешел к конкретному разговору. Он не тратил времени на знакомство: обо мне он, безусловно, имел полные сведения.
- Я слышал, - сказал, присаживаясь к столу, Урицкий, - у вас неприятности с агентством?
- Да, работать сейчас очень трудно. А если в Европе начнется война, Инпресс, очевидно, вообще закроют. - Я подробно рассказал о положении нашего агентства.
Урицкий задумался, трогая двумя пальцами усики и поглядывая на меня яркими проницательными глазами. Его смело раскинутые брови сошлись на переносице, собрав кожу складкой.
- Хорошо, - сказал он, подытоживая какие-то свои мысли. - Мне сообщили, что вы готовы помогать нам. Но для вас, по-видимому, нужно подобрать другую страну. Нам следует подумать, где вы могли бы закрепиться в случае войны.
Урицкий встал, закурил папиросу, прошелся по комнате.
- Я хочу, чтобы вы ясно представляли себе цель и задачи нашей работы. Мы знаем, вы не новичок в подпольной работе, поэтому и пригласили вас. Но хорошая конспирация - еще не все для советского разведчика: Нужно уметь быстро ориентироваться в сложной и изменчивой политической обстановке. Вообще разведка - дело политическое. Мы должны сначала точно определить вероятного военного противника на данном этапе, а уж только потом привести в действие против него наш аппарат.
Урицкий опять сел за стол, аккуратно погасил папиросу.
- Ну, это, так сказать, для общего взгляда на вещи, - произнес он. - А теперь давайте решать, куда вы должны переселиться. Вы, насколько я знаю, владеете несколькими европейскими языками... Так вот, куда бы вы сами хотели отправиться и в каком качестве?
- Мне кажется, - ответил я, - лучше всего открыть частное научно-картографическое агентство. Обосноваться можно в Бельгии или в Швейцарии. Швейцария, по-моему, вряд ли будет втянута в войну. Однако в Бельгии, на мой взгляд, получить разрешение властей на открытие агентства легче. А при необходимости оттуда проще будет перебраться в Швейцарию.
Из дальнейшей беседы с Урицким и Артузовым мне стало понятно, что в будущем они видят наибольшую угрозу со стороны нацистской Германии и фашистской Италии: оба государства ускоренно перевооружаются, разжигают в народе дух реваншизма, ведут яростную милитаристскую и антикоммунистическую пропаганду. Возможно, эти агрессивные державы в случае войны станут главными противниками Советского Союза. Поэтому необходимо внимательно следить за всеми их действиями на международной арене и заблаговременно раскрывать тайные планы фашистских правителей.
Моя задача как разведчика будет состоять именно в этом. Жаль, конечно, что меня нельзя послать в саму Германию - прожив там много лет, я прекрасно изучил страну, есть опыт подпольной работы в немецких условиях. Но это исключено: нас с женой нацисты хорошо знают и схватят тотчас же. Придется избрать другой вариант. Поселиться в какой-нибудь соседней с Германией стране, хотя бы в той же Бельгии или Швейцарии, как я предлагаю, и оттуда вести сбор нужной информации. А источники информации следует искать не только на месте, но и на территории гитлеровского рейха. Так что, если Германия и Италия в конце концов решатся развязать войну, я смогу продолжать работу, не опасаясь поставить себя под удар германской контрразведки или гестапо: в нейтральной стране я буду вне досягаемости для их агентов.
Пришли к общему мнению, что, пожалуй, сначала стоит попробовать обосноваться в Бельгии - в то время там была самая дешевая по сравнению с другими странами Западной Европы жизнь, а для агентства, которому предстояло обслуживать многие государства и окупать себя, это играло далеко не последнюю роль.
Информация о Советской стране нашла путь на Западе ко всем левым организациям. Деятельность Роста-Вин способствовала установлению контактов этих организаций с Россией. Благодаря нашему посредничеству Москва получала информацию о рабочем движении из многих стран мира. Позже, когда объем такого рода материалов сильно возрос, нам пришлось создать отдельное информационное агентство - Интернациональное телеграфное агентство (сокращенно Интел). Это агентство имело свой балканский отдел, в котором постоянно сотрудничали видные революционеры-эмигранты.
В 1921 году, как руководитель агентства Роста-Вин, я был приглашен на III конгресс Коммунистического Интернационала в Москву.
Трудно описать волнение, охватившее меня в тот момент, когда старенький паровозик дотащил наш состав до советской пограничной станции Себеж и остановился у грубо сколоченной деревянной арки, на которой висело красное полотнище со словами приветствия на нескольких языках, обращенное к участникам конгресса Коминтерна. Сердце мое учащенно билось. Не отрываясь, я смотрел и смотрел в окно. Ведь уже несколько лет своей сознательной жизни я с бесконечным доверием и юношеским восторгом думал об этой стране как о земле обетованной, жил ее успехами и борьбой, надеялся и ждал, что ее пример решит судьбы всех угнетенных народов. После Себежа наш поезд время от времени останавливался, чтобы в ближайшем лесу пополнить запас топлива: из-за нехватки в стране угля железнодорожный транспорт работал на дровах. Большинство пассажиров составляли делегаты III конгресса Коминтерна. В столицу Советской республики мы прибыли в середине мая. В городе трудно было дышать от зноя: в том году суровая зима сменилась жарким, сухим летом. Мы сразу почувствовали это. Москва жила скудно: на Волге свирепствовал голод, страна была охвачена эпидемией тифа, и даже из гостиницы "Националь", куда поселили делегатов конгресса, увозили заболевших; продуктов не хватало выдаваемый нам дневной паек состоял из одной селедки, десяти штук папирос и черного непропеченного хлеба. Многие магазины были на замке, как и у нас в Будапеште в дни пролетарской революции в Венгрии. Да, издали я не представлял себе, что Москва живет так бедно и трудно.
Но москвичи были настроены по-деловому, ни на что" не жаловались, более того - работали с огромным энтузиазмом, с подлинным горением. Воодушевление и оптимизм масс, безгранично верящих в свои силы, поддерживающих линию партии, произвели на меня глубокое впечатление и во всей полноте силу революционного энтузиазма я почувствовал в зале Кремлевского дворца, где проходили заседания III конгресса Коммунистического Интернационала. Куда ни кинешь взгляд - одухотворенные лица, горящие глаза сотен делегатов, собравшихся со всех концов мира. И Ленин, великий Ленин, скромно присевший на нижней ступеньке лестницы, ведущей к сцене, внимательно слушающий ораторов, делающий пометки в своем блокноте!
Но вот Ленин поднялся на трибуну. Речь его произвела на меня огромное впечатление не только своей политической остротой и силой - Владимир Ильич произнес ее на четырех языках: он говорил несколько часов, сначала по-русски, потом по-немецки, по-французски и по-английски.
Во время работы конгресса меня включили в состав редакции газеты "Москва", которая издавалась на нескольких европейских языках. В ней печатались выступления делегатов, отчеты с заседаний, обзоры дискуссий, были опубликованы решения конгресса, определившие на многие годы вперед политический курс мирового коммунистического движения. Мне посчастливилось встречаться со многими советскими и иностранными товарищами, за плечами которых был большой опыт революционной борьбы. Дни, проведенные в Москве, знакомства и беседы с людьми расширили мой кругозор 'и, несомненно, помогли еще глубже убедиться в правильности ленинского курса,
В дни конгресса мне довелось познакомиться с некоторыми деятелями Советского государства и многими известными людьми. В первую очередь я посетил Народного комиссара иностранных дел Георгия Васильевича Чичерина, поскольку именно отдел печати этого наркомата отправлял в эфир телеграммы с пометкой "Всем, всем, всем", которые мы публиковали в Вене. Чичерин принял меня в гостинице "Метрополь", где тогда помещался Наркоминдел, в два часа ночи (это были обычные приемные часы наркома). Устало поднявшись из-за письменного стола, на котором кипами лежали бумаги, он подошел ко мне и, оглядев своими воспаленными от бессонных ночей глазами, удивленно воскликнул:
- Неужто вы и есть наш главный пропагандист в Вене? Вам следует выглядеть более солидно. Это ваша основная ошибка, что вы такой юный! - и рассмеялся.
Георгий Васильевич Чичерин, бывший дворянин, ученый и знаток музыки, был великим тружеником. Мне рассказывали: когда Наркоминдел переезжал из гостиницы "Метрополь" в здание на Кузнецком мосту, Георгия Васильевича интересовал лишь один вопрос: "А где будут стоять мой письменный стол и кровать?" В "Метрополе" кровать Чичерина стояла около письменного стола.
Отношения между сотрудниками наркомата, как я заметил, были самые непринужденные, товарищеские. Тон этим отношениям задавал сам Чичерин. Я стал свидетелем такого случая. Поздней ночью в наркомат явился граф Брокдорф-Ранцау, германский посол, типичный прусский аристократ с безупречной военной выправкой. Он застал Чичерина у дверей приемной... со спящим ребенком на руках: за какие-то минуты до этого к стоявшему на посту красноармейцу пришла жена с ребенком, им нужно было о чем-то переговорить, они попросили Георгия Васильевича подержать ребенка и отошли в сторону. И вот нарком стоял, покачивая на руках ребенка, а немецкий граф с изумлением взирал на эту немыслимую, по его понятиям, сцену.
Здесь, в Москве, мы снова увиделись с Уманским, за несколько месяцев до того уехавшим из Вены. Уманский познакомил меня с Маяковским. На сцене Московского цирка готовилась к показу пьеса Маяковского "Мистерия-Буфф". Репетиции шли день и ночь в буквальном смысле этого слова, и, поскольку городской общественный транспорт тогда не работал, все артисты, режиссер и сам Маяковский, а также их приятели оставались в цирке и укладывались спать в ложах...
И вот снова Вена. Моя жизнь пошла по двум совершенно различным руслам. Значительную часть времени я по-прежнему отдавал Роста-Вин, масштабы работы неизмеримо возросли. Остальные часы посвящал учебе, стараясь не пропускать семинары но географии.
Позднее, в связи с установлением прочных дипломатических отношений между Австрией и Советской Россией информационные обязанности Роста-Вин были возложены на отдел печати советского посольства в Вене! У меня появилась возможность завершить университетское образование и полностью отдаться науке.
Думаю, есть смысл сопоставить здесь все рассказанное о Роста-Вин с выдумками так называемых "кремленологов" об этом периоде моей жизни. Например, Давид Даллин в своей книге с громким названием "Советский шпионаж" пишет: "Хотя Радо в период будапештских событий и Советской республики было всего 19 лет, в Москве эмигрант Радо быстро стал одним из представителей окруженной большим уважением старой гвардии, общался с высшими кругами Коммунистического Интернационала..." Вот ведь как работает фантазия автора одним росчерком пера превратил меня, молодого человека, в представителя старой гвардии!
Но и этого Даллину мало. Он утверждает, будто бы уже в 1919 году, когда Советская Россия еще не имела никаких официальных отношений с внешним миром, "этого очень молодого парня" (то есть меня) послали "из Москвы в Гапаранду, на шведской границе, с заданием создать там филиал первого советского агентства печати РОСТА. Подлинная же цель этой деятельности - объединить журналистику, с разведывательной работой". Господин Даллин только почему-то не объясняет, как я, находясь в 1919 году в Венгрии, сумел сразу же после поражения венгерской революции очутиться в России, стране, которая, по его же словам, была в это время полностью отрезана от внешнего мира, и какой смысл было создавать в маленьком шведском городке Гапаранде (где, кстати, я ни разу в жизни не бывал) агентство РОСТА.
Это лишь крохотная частица всевозможных искажений, извращений и злостной клеветы, к которым прибегают наши идейные противники, пишущие о моей жизни. Эти малопочтенные господа дошли до того, что усомнились даже в подлинности моей фамилии. Первый раз я прочел о том, что моя настоящая фамилия не Радо, а Радольфи, в книге швейцарского журналиста Иона Кимхе, изданной в 1961 году в Лондоне. Это "открытие" было подхвачено не только падкими на любую ложь французскими журналистами П. Аккосом и П. Кё в их книге "Война была выиграна в Швейцарии", но и претендующим на объективность военным историком фон Шраммом. А в статьях, опубликованных в 1968 году в индийской и японской печати, где также нет недостатка в злобной клевете, меня почему-то называют уже Радомским.
...Итак, летом 1922 года я переехал в Германию, чтобы завершить свое образование. В Берлинский университет меня, как неблагонадежного, не приняли. Удалось попасть в Иенский университет, но после того, как мой большой друг и будущая жена Лена Янзен получила новое партийное задание и переехала в Лейпциг, я добился перевода в Лейпцигский университет.
Наступил 1923 год - год социальных потрясений в Германии. Инфляция и хозяйственная разруха, которые еще более усилились в результате оккупации Рура, отмена 8-часового рабочего дня, локауты и репрессии - все это вызвало массовые стачки рабочих. К осени в стране назрела революционная ситуация. Повсеместно развернулась подготовка ко всеобщему вооруженному восстанию. В Лейпциге образовался Среднегерманский ревком. Лену пригласили туда работать. Во главе этого революционного комитета стоял мой старый венский знакомый Герхард Эйслер. Меня назначили оперативным руководителем пролетарских сотен, иными словами - начальником штаба ревкома. Пролетарские сотни - вооруженные отряды рабочих - создавались тогда по всей Германии как ядро будущей революционной армии. Под моим командованием в Западной Саксонии, Прусской провинции Саксонии и Восточной Тюрингии находилось около пятнадцати тысяч человек. Отряды были хорошо вооружены, имелись даже тяжелые пушки, которые, конечно, пока были спрятаны. Орудия были взяты нами из тех арсеналов, которые общегерманское правительство пыталось утаить, чтобы не отдавать их державам Антанты в соответствии с Версальским договором. Они-то и попали к нам в руки.
Общегерманское правительство, страшась вспышки народного гнева, пыталось подавить революционное движение силой, с помощью реакционных частей рейхсвера. К нам в Лейпциг также прибыли войска. Облавы в рабочих кварталах города, в поисках "заговорщиков", устраивались ежедневно.
Ревкому стало известно (сообщили рабочие, которые были специально расставлены и наблюдали, что делается в городе), что на один из дней назначена очередная облава в том районе, где я жил. Предупреждение товарищей помогло мне избежать ареста. Чтобы обмануть правительственных ищеек, я решил воспользоваться самым простым способом: отправился прямо в казармы имперских войск - там поваром при штабе работал один наш товарищ. Зашел к нему на кухню и наблюдал через окно, как солдаты рейхсвера садились на грузовики и выезжали на операцию. Вернулись они через несколько часов. А я все это время просидел у повара, играя с ним в шахматы.
Близился день восстания. Общий план был таков? поднять вооруженные отряды одновременно на севере - в Гамбурге и в Средней Германии - в Лейпциге и Галле; после захвата этих трех больших городов наступать на Берлин. В Тюрингских горах намечалось создать оборонительный фронт против Баварии, которая была тогда главным очагом реакции. На западе Германии революционные войска действовать не могли. Рурская область была оккупирована французами.
И вот наступила последняя ночь перед восстанием - с 22 на 23 октября 1923 года. У меня, как начальника штаба и руководителя пролетарских сотен, уже имелся в запечатанном конверте приказ ревкома, который можно было вскрыть лишь по прибытии специального курьера с известием о начале восстания. Его мы ждали из Хемница (ныне Карл-Маркс-Штадт), где заседал Всеобщий съезд германских заводских комитетов; он должен был принять решение и подать клич. Но лидеры заводских комитетов пошли на попятную, а без их поддержки тогдашнее руководство компартии во главе с оппортунистами Брандлером и Талхеймером начать восстание не решилось.
В половине первого ночи я получил приказ} не выступать. В это время на нелегальных сборных пунктах уже собрались тысячи рабочих с винтовками в руках. Пришлось обойти все пункты сбора и распустить людей по домам. Это одно из самых горьких моих воспоминаний.
Если в Лейпциге приказ об отмене выступления был получен своевременно, то курьер, посланный в Гамбург, опоздал, и там восстание началось. Рабочие и моряки под руководством Эрнста Тельмана мужественно сражались на баррикадах. Однако восстание было обречено на неудачу, поскольку во всех других городах Германии оно было трусливо отменено.
После провала вооруженного выступления полиция принялась разыскивать его организаторов, начались облавы и аресты. Искали скрывшегося руководителя пролетарских сотен в Лейпциге: стало известно, что этим руководителем был какой-то иностранец по кличке Везер (мое конспиративное имя).
В то время в городе Бреслау сидел в тюрьме политический руководитель пролетарских сотен Западной Саксонии Альвин Хайке, с которым я прежде работал рука об руку. Он сумел сообщить мне из тюрьмы, что на допросах у заключенных пытаются выведать, что за человек скрывается под кличкой Везер. Было очевидно, что рано или поздно полицейские ищейки сумеют нащупать мой след.
Учитывая это обстоятельство, руководство немецкой компартии, предложило мне временно покинуть пределы Германии и уехать в Советский Союз.
Следующий, 1924 год ознаменовался двумя важными и приятными для меня событиями: я окончил университет и, кроме того, подготовил политическую карту Советского Союза. Это первая за рубежом политическая карта СССР, выпущенная известным немецким издателем Вестерманном в Брауншвейге, и с той поры меня стали считать знатоком географии Советской страны.
В сентябре 1924 года я приехал в Москву, где мне предложили интересную работу в только что созданном Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей (ВОКС) - составить первый путеводитель по Советскому Союзу. Для меня, географа и картографа, это было очень лестно, тем более что моими консультантами по вопросам искусства и истории стали художники Игорь Грабарь и Петр Кончаловский. Здесь же я познакомился с Михаилом Кольцовым, который стал потом моим другом.
Первое издание путеводителя было выпущено в 1925 году в Москве на немецком и английском языках, а второе, более полное, вышло к десятилетию Советской власти в Берлине на немецком, английском и французском языках.
Летом 1925 года я поехал в Берлин, где в то время родился мой старший сын Имре, а по возвращении в Москву - на этот раз уже с Леной - спустя некоторое время был приглашен на должность ученого секретаря в Институт мирового хозяйства Коммунистической академии.
В 1926 году, когда полицейские преследования борцов-демократов в Германии прекратились, нам с женой представилась возможность возвратиться в Берлин, где я продолжал заниматься научной работой. Мои научные интересы в области географии и картографии были связаны в основном с Советским Союзом. По заказу немецкой энциклопедии "Мейер" я написал все содержащиеся в ней статьи о СССР, сделал карты Советской страны для всех больших атласов Германии. Другим направлением моей научной работы были география и картография рабочего движения.
Посвятив себя научной деятельности, я занимался одновременно редактированием немецких географических изданий, а также организовал картографическое агентство Прессгеографи. Увлечение этой областью науки сохранил и по сей день.
Научная работа отнимала много времени, но я старался совмещать ее с пропагандистской деятельностью. Мы с женой, как члены Коммунистической партии Германии, выполняли партийные поручения. Лена работала секретарем отдела агитации и пропаганды ЦК партии. А мне было поручено читать лекции в марксистской школе в Берлине по экономической географии, вопросам рабочего движения и империализму.
После прихода к власти Гитлера и установления кровавого фашистского террора для КПГ наступили тяжелые времена. Многие товарищи были схвачены, казнены, заключены в тюрьмы.
Чтобы иметь возможность открыто бороться с фашизмом, был лишь один путь - эмигрировать из Германии в другую страну и создать там боевой политический орган, газету или какое-то агентство печати. Мы с женой тайно бежали в Австрию, а в марте 1933 года перебрались на жительство в Париж. Здесь, в условиях традиционных буржуазных свобод, нам удалось открыть агентство Инпресс, о чем я уже упоминал выше. Вскоре сюда приехали наши сыновья с бабушкой, матерью Лены, - теперь вся семья была в сборе.
После тридцать третьего года политическая жизнь в Европе стала очень тревожной. Нетрудно было предвидеть, что захватившая власть клика Гитлера не ограничится подавлением демократических сил внутри Германии и направит со временем свою агрессию против других стран - такова природа фашизма. И теперь, осенью тридцать пятого года, в этом уже нельзя было сомневаться.
И вот передо мной вновь остро поставлен вопрос: полностью отдать свои силы борьбе с лютым врагом или же отойти в тень, погрузиться в одну лишь любимую науку? Собственно, моя жизнь до сих пор давала верный ответ: научная деятельность может и должна сочетаться с борьбой за свободу, против агрессивных сил империализма. Разведкой, однако, заниматься не приходилось.
Но что, по сути дела, означает для меня это новое поприще? Только перемену форм борьбы. Социальная и политическая же ее сущность остается прежней. Мой Инпресс доживает, по-видимому, последние дни. Скоро даже в Париже нельзя будет заниматься антифашистской пропагандой. Германия усиленно вооружается. Нацисты объявили о создании запрещенных Версальским мирным договором германских военно-воздушных сил, о введении всеобщей воинской повинности и создании полумиллионной армии. Германия уже давно порвала с Лигой Наций. Что же будет спустя два-три года? И почему все это не беспокоит правящие круги западных стран? Правительство консерваторов, как ни странно, пошло на заключение англо-германского морского соглашения, которое открывает перспективу возрождения немецких военно-морских сил. Американские же монополии щедро финансируют тяжелую промышленность третьего рейха. Нацистская Германия при явном попустительстве Англии, Франции и США стала на путь подготовки к захватническим войнам.
Да, прав был Эрнст Тельман, сказав, что Гитлер - это война. Муссолини это тоже война... Фашистская Италия напала на Эфиопию. Лига Наций объявила Италию агрессором, но что это изменило? Чернорубашечники и не собираются уходить с чужой земли.
Агрессор не внемлет словам и уговорам. Он считается только с силой. Но где она, эта противоборствующая сила? Одна только антифашистская пропаганда не сможет, очевидно, серьезно повлиять на изменение политической атмосферы в Европе. Теперь настало время искать и другие методы и средства антифашистской борьбы - более эффективные и менее уязвимые в условиях повсеместного наступления европейской реакции. То, что мне предлагают, один из методов этой борьбы. Страна Советов, ее Красная Армия - единственная реальная сила, способная противостоять агрессорам. Если уж участвовать в борьбе против этой, должно быть, неизбежной войны, то так, чтобы твой вклад был серьезен, весом.
Да, без сомнения, работая в такой мощной организации, как советская военная разведка, я сумею принести гораздо большую пользу, нежели в качестве журналиста-антифашиста... Ну а как ученый, что я смогу сделать в этом плане? Почти ничего. В Германии гибнут лучшие люди. На моей родине хортисты задушили все живое, прогрессивное. Пусть другие, кого не мучит совесть, кому безразличны такие понятия, как "человечность", "свобода", "мир", - пусть они уходят в "чистую" науку. Я свой путь выбрал. Наверное, он будет нелегким, но это достойный и честный путь.
Решение это круто изменило мою жизнь,
Первое задание
Венгерский журналист, с которым мы беседовали в гостинице, привел меня в какую-то московскую квартиру. Здесь я познакомился с Артуром Христофоровичем Артузовым, одним из руководящих работников разведывательного управления РККА. Он сообщил, что со мной хочет встретиться начальник управления Семен Урицкий, опытный подпольщик, большевик с дореволюционным стажем; в гражданскую войну на Царицынском фронте он возглавлял штаб и оперативный отдел 14-й армии. Артузов говорил о нем с большой теплотой, как о талантливом, умном и образованном военачальнике.
С Урицким мы встретились в той же самой квартире. В комнату вошел моложавый плотного сложения военный с широкими скулами. На его гимнастерке блестели два ордена Красного Знамени.
Спросив о том, долго ли я пробуду в Москве по своим научным делам и хорошо ли устроился в гостинице, Семен Петрович перешел к конкретному разговору. Он не тратил времени на знакомство: обо мне он, безусловно, имел полные сведения.
- Я слышал, - сказал, присаживаясь к столу, Урицкий, - у вас неприятности с агентством?
- Да, работать сейчас очень трудно. А если в Европе начнется война, Инпресс, очевидно, вообще закроют. - Я подробно рассказал о положении нашего агентства.
Урицкий задумался, трогая двумя пальцами усики и поглядывая на меня яркими проницательными глазами. Его смело раскинутые брови сошлись на переносице, собрав кожу складкой.
- Хорошо, - сказал он, подытоживая какие-то свои мысли. - Мне сообщили, что вы готовы помогать нам. Но для вас, по-видимому, нужно подобрать другую страну. Нам следует подумать, где вы могли бы закрепиться в случае войны.
Урицкий встал, закурил папиросу, прошелся по комнате.
- Я хочу, чтобы вы ясно представляли себе цель и задачи нашей работы. Мы знаем, вы не новичок в подпольной работе, поэтому и пригласили вас. Но хорошая конспирация - еще не все для советского разведчика: Нужно уметь быстро ориентироваться в сложной и изменчивой политической обстановке. Вообще разведка - дело политическое. Мы должны сначала точно определить вероятного военного противника на данном этапе, а уж только потом привести в действие против него наш аппарат.
Урицкий опять сел за стол, аккуратно погасил папиросу.
- Ну, это, так сказать, для общего взгляда на вещи, - произнес он. - А теперь давайте решать, куда вы должны переселиться. Вы, насколько я знаю, владеете несколькими европейскими языками... Так вот, куда бы вы сами хотели отправиться и в каком качестве?
- Мне кажется, - ответил я, - лучше всего открыть частное научно-картографическое агентство. Обосноваться можно в Бельгии или в Швейцарии. Швейцария, по-моему, вряд ли будет втянута в войну. Однако в Бельгии, на мой взгляд, получить разрешение властей на открытие агентства легче. А при необходимости оттуда проще будет перебраться в Швейцарию.
Из дальнейшей беседы с Урицким и Артузовым мне стало понятно, что в будущем они видят наибольшую угрозу со стороны нацистской Германии и фашистской Италии: оба государства ускоренно перевооружаются, разжигают в народе дух реваншизма, ведут яростную милитаристскую и антикоммунистическую пропаганду. Возможно, эти агрессивные державы в случае войны станут главными противниками Советского Союза. Поэтому необходимо внимательно следить за всеми их действиями на международной арене и заблаговременно раскрывать тайные планы фашистских правителей.
Моя задача как разведчика будет состоять именно в этом. Жаль, конечно, что меня нельзя послать в саму Германию - прожив там много лет, я прекрасно изучил страну, есть опыт подпольной работы в немецких условиях. Но это исключено: нас с женой нацисты хорошо знают и схватят тотчас же. Придется избрать другой вариант. Поселиться в какой-нибудь соседней с Германией стране, хотя бы в той же Бельгии или Швейцарии, как я предлагаю, и оттуда вести сбор нужной информации. А источники информации следует искать не только на месте, но и на территории гитлеровского рейха. Так что, если Германия и Италия в конце концов решатся развязать войну, я смогу продолжать работу, не опасаясь поставить себя под удар германской контрразведки или гестапо: в нейтральной стране я буду вне досягаемости для их агентов.
Пришли к общему мнению, что, пожалуй, сначала стоит попробовать обосноваться в Бельгии - в то время там была самая дешевая по сравнению с другими странами Западной Европы жизнь, а для агентства, которому предстояло обслуживать многие государства и окупать себя, это играло далеко не последнюю роль.