Страница:
Махатма Ганди будет просто умирать от желания вернуться обратно на землю, чтобы снова найти прялку, ведь он прял целыми днями. Он прял, путешествуя в поезде; он прял, диктуя статьи. Он носил с собою прялку повсюду.
Нищета не нужна, но прялка будет держать людей в бедности. Даже если вы прядете двадцать четыре часа в сутки, вы не напрядете одежды на себя. А ведь есть и другие вещи, которыми нужно заниматься, а не только делать одежду. Вам нужно что-то есть, что-то пить. Есть много других вещей, нужных вам, кроме одежды. Даже если за двадцать четыре часа вы сможете напрясть одежды достаточно, чтобы как-то прикрыть свое тело, то к тому времени тело исчезнет, потому что у него не будет никакой пищи.
Ганди хотел, чтобы цивилизация тоже была устроена древними методами. Это означало, что Индия должна была бы вернуться к временам Будды, на двадцать пять столетий назад. Тогда в Индии было всего лишь двадцать миллионов человек. Вам придется полностью отсечь шестьсот восемьдесят миллионов человек. И это будет ненасилие?
Да, два миллиона человек, двадцать миллионов человек могут жить древними методами - немного пищи можно произвести, - но что делать с семьюстами миллионами людей? К концу этого столетия Индия будет самой населенной страной, она далеко обойдет Китай. Прямо сейчас наибольшим населением обладает Китай: у него сто... тысяча сотен - ох, уж эти числа! -тысяча миллионов людей. Индия превзойдет это число к концу этого столетия.
Но будет больше сирот, больше бедных людей, которых нужно будет обращать в католичество, делать христианами, и будет больше матерей терез.
Нет, спящий человек не может делать правильные вещи.
Вы спрашиваете меня: что правильно, что неправильно?
Я говорю вам, что правильно - это быть пробудившимся
Быть спящим — неправильно.
Я не определяю действия как правильные и неправильные
Мой фокус сосредоточен на вашем существе.
Мое усилие состоит в том, что вы есть, в вашем существе.
Тогда, все, что вы делаете, - правильно.
Один дзэнский монах занимался воровством - и он был великим Учителем, - но я говорю, что его занятие было правильным, потому что он был полностью пробудившимся. Воровство, само по себе, не имеет значения; правильное это занятие или неправильное. Вопрос в том, кто этим занимается. И почему воровал этот Учитель? Он за всю свою жизнь так и не сказал почему.
Все его ученики страдали от этого, потому что все говорили им: «Что это за Учитель у вас? Он говорит о великих вещах, а потом вы находите однажды, что он крадет какую-то маленькую вещицу. И его всегда ловят. Даже обыкновенных воров ловят не всегда. И вы говорите, что он является полностью осознающим, осторожным, бдительным. И мы понимаем, ведь даже и его ученики обладают различными качествами. Мы знаем вашего Учителя, мы видим его. Мы удивляемся - зачем ему воровать?»
И ученики, бывало, спрашивали его, а он просто смеялся в ответ. Наконец, когда он умирал, один ученик сказал: «Ну хотя бы теперь расскажите нам, зачем вы занимались этим глупым делом. И воровали-то вы не какие-нибудь сокровища или что-нибудь в этом роде, а просто чью-нибудь миску, чье-нибудь пальто, чьи-нибудь ботинки, даже один ботинок! - что уж совсем бессмысленно. Что вы собирались делать с одним ботинком? Но и тогда вас ловили. И судьи устали от вас, тюремщики устали от вас».
В последнее мгновение он сказал: «Я воровал, потому что в тюрьме никто не заботится об этих ворах и заключенных. Это великое место, где можно учить осознанности; и эти люди очень невинны. Я люблю их, потому что обнаружил, что они воспринимают идеи быстрее, чем так называемые обыкновенные люди. Поэтому-то я воровал и отправлялся в тюрьму, ведь это единственный способ попасть туда. Но эти идиоты судьи не давали мне больших сроков, лишь два месяца, три месяца, потому что я - великий Учитель дзэна».
«Я говорил им: "Дайте мне такой большой срок, какой только сможете", - а они отвечали: "Что вы за человек? Мы уважаем вас. Чего вы добиваетесь, воруя один ботинок, - чтобы мы сослали вас на всю жизнь? Пятнадцати дней будет достаточно"».
Он спорил, бывало: «Нет, не пятнадцать дней. По крайней мере, три месяца, четыре месяца».
«Но для чего?» - говорили они.
Он просто отвечал: «Мне нравится быть в тюрьме. Вне тюрьмы мне совсем не нравится».
Тюремщики устали от него, и когда они видели его, они говорили: «Снова!»
Он говорил им: «Куда идти? Вне тюрьмы мне совсем не нравится. Тюрьма кажется мне почти домом». И на самом деле, она была его домом, потому что почти всю свою жизнь он прожил в тюрьме. Он выходил лишь на несколько дней, а потом снова возвращался обратно. Но в тюрьме он переменил тысячи людей. Он сказал: «Где еще можно получить так много людей? В монастырь люди приходят, но не в таких количествах; и не такие качественно невинные люди».
Так что для меня вопрос не в том, что вы делаете: действие само по себе не является правильным или неправильным, действие нейтрально. Все зависит от того, кто делает, от целостности, от осознанности этого человека. Если это действие делает пробудившийся человек, оно правильное. Иначе, что бы вы ни делали, все будет похоже на работу матери Терезы: на поверхности все выглядит по-настоящему великим; глубоко внутри все третьего сорта.
Вы также спрашиваете: есть ли что-то подобное греху и наказанию за него?
Я уже сказал вам, что есть только один грех: это неосознанность.
И за этот грех вы получаете наказание каждое мгновение.
Нет другого наказания.
Вам нужно больше?
Ваше страдание, ваше горе, ваша боязнь, ваша мука - и вы все еще надеетесь попасть в ад? Вы не удовлетворены всем тем страданием, через которое вы проходите? Вы полагаете, что в аду будет лучше, чем в Орегоне? Есть ли большее наказание?
Каждое мгновение неосознанности несет свое собственное наказание, а каждое мгновение осознанности несет свое собственное вознаграждение. Это неотъемлемые части, вы не можете разъединить их.
Беседа 28.
Нищета не нужна, но прялка будет держать людей в бедности. Даже если вы прядете двадцать четыре часа в сутки, вы не напрядете одежды на себя. А ведь есть и другие вещи, которыми нужно заниматься, а не только делать одежду. Вам нужно что-то есть, что-то пить. Есть много других вещей, нужных вам, кроме одежды. Даже если за двадцать четыре часа вы сможете напрясть одежды достаточно, чтобы как-то прикрыть свое тело, то к тому времени тело исчезнет, потому что у него не будет никакой пищи.
Ганди хотел, чтобы цивилизация тоже была устроена древними методами. Это означало, что Индия должна была бы вернуться к временам Будды, на двадцать пять столетий назад. Тогда в Индии было всего лишь двадцать миллионов человек. Вам придется полностью отсечь шестьсот восемьдесят миллионов человек. И это будет ненасилие?
Да, два миллиона человек, двадцать миллионов человек могут жить древними методами - немного пищи можно произвести, - но что делать с семьюстами миллионами людей? К концу этого столетия Индия будет самой населенной страной, она далеко обойдет Китай. Прямо сейчас наибольшим населением обладает Китай: у него сто... тысяча сотен - ох, уж эти числа! -тысяча миллионов людей. Индия превзойдет это число к концу этого столетия.
Но будет больше сирот, больше бедных людей, которых нужно будет обращать в католичество, делать христианами, и будет больше матерей терез.
Нет, спящий человек не может делать правильные вещи.
Вы спрашиваете меня: что правильно, что неправильно?
Я говорю вам, что правильно - это быть пробудившимся
Быть спящим — неправильно.
Я не определяю действия как правильные и неправильные
Мой фокус сосредоточен на вашем существе.
Мое усилие состоит в том, что вы есть, в вашем существе.
Тогда, все, что вы делаете, - правильно.
Один дзэнский монах занимался воровством - и он был великим Учителем, - но я говорю, что его занятие было правильным, потому что он был полностью пробудившимся. Воровство, само по себе, не имеет значения; правильное это занятие или неправильное. Вопрос в том, кто этим занимается. И почему воровал этот Учитель? Он за всю свою жизнь так и не сказал почему.
Все его ученики страдали от этого, потому что все говорили им: «Что это за Учитель у вас? Он говорит о великих вещах, а потом вы находите однажды, что он крадет какую-то маленькую вещицу. И его всегда ловят. Даже обыкновенных воров ловят не всегда. И вы говорите, что он является полностью осознающим, осторожным, бдительным. И мы понимаем, ведь даже и его ученики обладают различными качествами. Мы знаем вашего Учителя, мы видим его. Мы удивляемся - зачем ему воровать?»
И ученики, бывало, спрашивали его, а он просто смеялся в ответ. Наконец, когда он умирал, один ученик сказал: «Ну хотя бы теперь расскажите нам, зачем вы занимались этим глупым делом. И воровали-то вы не какие-нибудь сокровища или что-нибудь в этом роде, а просто чью-нибудь миску, чье-нибудь пальто, чьи-нибудь ботинки, даже один ботинок! - что уж совсем бессмысленно. Что вы собирались делать с одним ботинком? Но и тогда вас ловили. И судьи устали от вас, тюремщики устали от вас».
В последнее мгновение он сказал: «Я воровал, потому что в тюрьме никто не заботится об этих ворах и заключенных. Это великое место, где можно учить осознанности; и эти люди очень невинны. Я люблю их, потому что обнаружил, что они воспринимают идеи быстрее, чем так называемые обыкновенные люди. Поэтому-то я воровал и отправлялся в тюрьму, ведь это единственный способ попасть туда. Но эти идиоты судьи не давали мне больших сроков, лишь два месяца, три месяца, потому что я - великий Учитель дзэна».
«Я говорил им: "Дайте мне такой большой срок, какой только сможете", - а они отвечали: "Что вы за человек? Мы уважаем вас. Чего вы добиваетесь, воруя один ботинок, - чтобы мы сослали вас на всю жизнь? Пятнадцати дней будет достаточно"».
Он спорил, бывало: «Нет, не пятнадцать дней. По крайней мере, три месяца, четыре месяца».
«Но для чего?» - говорили они.
Он просто отвечал: «Мне нравится быть в тюрьме. Вне тюрьмы мне совсем не нравится».
Тюремщики устали от него, и когда они видели его, они говорили: «Снова!»
Он говорил им: «Куда идти? Вне тюрьмы мне совсем не нравится. Тюрьма кажется мне почти домом». И на самом деле, она была его домом, потому что почти всю свою жизнь он прожил в тюрьме. Он выходил лишь на несколько дней, а потом снова возвращался обратно. Но в тюрьме он переменил тысячи людей. Он сказал: «Где еще можно получить так много людей? В монастырь люди приходят, но не в таких количествах; и не такие качественно невинные люди».
Так что для меня вопрос не в том, что вы делаете: действие само по себе не является правильным или неправильным, действие нейтрально. Все зависит от того, кто делает, от целостности, от осознанности этого человека. Если это действие делает пробудившийся человек, оно правильное. Иначе, что бы вы ни делали, все будет похоже на работу матери Терезы: на поверхности все выглядит по-настоящему великим; глубоко внутри все третьего сорта.
Вы также спрашиваете: есть ли что-то подобное греху и наказанию за него?
Я уже сказал вам, что есть только один грех: это неосознанность.
И за этот грех вы получаете наказание каждое мгновение.
Нет другого наказания.
Вам нужно больше?
Ваше страдание, ваше горе, ваша боязнь, ваша мука - и вы все еще надеетесь попасть в ад? Вы не удовлетворены всем тем страданием, через которое вы проходите? Вы полагаете, что в аду будет лучше, чем в Орегоне? Есть ли большее наказание?
Каждое мгновение неосознанности несет свое собственное наказание, а каждое мгновение осознанности несет свое собственное вознаграждение. Это неотъемлемые части, вы не можете разъединить их.
Беседа 28.
НАУКА ПЛЮС РЕЛИГИЯ – ДИНАМИЧЕСКАЯ ФОРМУЛА БУДУЩЕГО
27 декабря 1984 года
Бхагаван,
Представляется, что все пионеры в искусстве и науке достигли неизведанных пространств посредством некоторого рода одержимости. Какого рода одержимостью обладает новый религиозный человек?
Наука, искусство, другие измерения, открытые человеческому уму, - все они одномерны, отсюда и одержимость. Ум движется в одном направлении, отбрасывая все остальные. Он выбирает одну точку, чтобы сфокусироваться на ней вопреки всей жизни, отсюда и одержимость.
Концентрация - это одержимость, но другого способа нет -в науке и искусстве можно работать только будучи одержимым.
Например, человек, подобный Альберту Эйнштейну... человек потрясающего разума, сверхгений, но он одержимый. Он настолько погружен в свое измерение, в мир звезд, вселенной, что мало-помалу становится слепым ко всему остальному. Он забывает, когда должен спать, он забывает, когда нужно выходить из ванной комнаты.
Иногда Эйнштейн по шесть часов оставался в своей ванной — пока его жена не начинала по-настоящему беспокоиться, стучать в дверь. И она понимала, поэтому и терпела, сколько было можно, - но шесть часов в ванной! И она сидела, а его обед то разогревался, то остывал, и она ведь знала, что нехорошо беспокоить его, потому что, даже если он в ванной играет мыльными пузырями, его ум движется в глубины вселенной.
Он открыл свою теорию гравитации в ванной. Он говорил, бывало: «Не беспокойте меня. Нет ничего важнее этого. Когда я иду в определенном направлении и подхожу близко к разгадке, а вы стучитесь в дверь... Пусть обед остывает, выбрасывайте его, ведь из-за этого вашего обеда вы сбиваете меня. Я приближался; теперь же я так же далеко, как и был раньше. И никто не знает, когда снова я подойду так же близко к нужной точке. Это не в моих руках». Вот этот человек полностью одержим.
Великим гением был Эдисон; может быть, никому не принадлежит столько открытий, как Эдисону: тысяча открытий. Но он был настолько одержим, что однажды забыл свое имя. Это весьма редкая возможность, самая невероятная... забыть свое собственное имя! Тогда вы можете забыть и все остальное.
Это было как раз перед первой мировой войной, когда впервые были придуманы продовольственные карточки, и он пришел, чтобы получить свое продовольствие. Он стоял в очереди, и люди постепенно продвигались вперед. Когда подошел его номер и он стоял впереди очереди, много раз выкрикивали: «Томас Алва Эдисон, есть здесь кто-нибудь по имени Томас Алва Эдисон?» И он оглядывался вокруг, кто это Томас Алва Эдисон?
Один сосед, стоявший позади, далеко в очереди, сказал: «Куда же вы смотрите? Это вы Томас Алва Эдисон, я знаю вас».
Он сказал: «Если вы так говорите, то, конечно, так и должно быть, ведь вы такой добрый парень, вы не можете лгать».
Что произошло с ним? Как он забыл свое имя? Даже стоя в очереди с продовольственной карточкой, он не был там. Он был в мире электричества. Он формулировал вещи, не имевшие никакого отношения к тому месту, где он стоял, к продовольственным карточкам, к человеку по имени Томас Алва Эдисон.
Говорят... может быть, это всего лишь шутка, но если человек забывает свое собственное имя, то это может быть и правда, а не шутка. Он собирался в путешествие. Он поцеловал свою служанку, думая, что это жена, он пошлепал жену, думая, что это служанка. Они обе были шокированы. Но он сказал: «В чем дело? Почему обе вы выглядите шокированными? Разве ты не моя жена, а она не моя служанка?» И он не шутил; его просто там не было.
Одержимость означает, что вами овладевает некоторая идея настолько полно, что все остальное становится абсолютно неважным, все остальное исчезает во тьме. Остается светящимся только одно пятно, и оно сужается, сужается, сужается. Вот он путь открытия. Когда пятно сужается окончательно, вы находите центр, который искали годами. Но когда ваш фокус сужается, когда окружность вашего фокуса становится меньше и меньше, что сказать о вас? Вы тоже становитесь все уже и уже - вы становитесь как одна точка. Для вас исчезает вся вселенная.
Ученый обязан быть одержимым: чем более велик ученый, тем больше его одержимость. Поэтому одержимость - не болезнь для ученого, это абсолютно необходимо. Это способ работать. Если освободить его от одержимости, он будет обыкновенным человеком, не ученым. Определили, что ученый знает все больше и больше о все меньшем и меньшем. Объект знания становится все меньше и меньше, а знание становится больше и больше. Если это определение довести до его логического конца, то оно означает, что в пределе наука доходит до точки, где она знает все ни о чем. Таким будет логический вывод.
И наука подходит к той точке, где она знает все ни о чем, потому что «все меньше и меньше» в конце концов становится ничем. А знание о «все большем и большем» в конце концов становится всем.
С религией ситуация как раз противоположная. Она знает все меньше и меньше о все большем и большем. Очевидно, что религиозный человек становится все менее и менее одержимым. Чем более он становится религиозным, тем менее одержимым он является. Его метод состоит в том, чтобы знать все меньше и меньше о все большем и большем. Его предельным заключением является знать ничего обо всем.
Вот почему Бодхидхарма говорит: «Я ничего не знаю». Сократ говорит: «Я ничего не знаю».
Ничего о чем? Обо всем.
Фокуса больше нет. Религиозный человек - это открытость одновременно во все измерения.
Искусство подобно науке. Исключая религию, все обязательно должно быть своего рода одержимостью по той простой причине, что вам нужно идти глубже и глубже, чтобы найти источник чего-то; но ваше видение все уже, все остальное начинает выпадать из вашего видения. Вы не видите, вы становитесь все более и более слепыми во всем, за исключением одной вещи, которой вы одержимы.
Художник, рисуя сбою картину, не осознает ничего; то же и поэт. Один из величайших поэтов Индии, Рабиндранат Тагор, бывало, запирался в свою комнату или на балконе на несколько дней подряд. Его нельзя было беспокоить ни ради пищи, ни ради ничего другого. Никто не знал, чем он занимался в своей комнате, потому что он запирался изнутри. Иногда проходило три дня, и вся семья была в панике, не зная, жив ли этот человек или уже нет. Но беспокоить его было нельзя. Они все ходили вокруг его комнаты, пытаясь понять, есть ли какой-нибудь шум внутри или нет, есть ли хотя бы какое-нибудь указание на то, что он жив.
Когда его спрашивали: «Почему вы делаете это?» - он говорил: «Если я не забуду весь мир, свою семью...» Его семья была большой. Его отец был одним из богатейших людей в Бенгалии, его дед был даже еще богаче. Британское правительство дало им титул раджи, царя, хотя они и не были царями. Но у них было так много земель и так много собственности и так много денег1, что были эквивалентны любому царю; у них было их собственное царство.
В семье было сто человек. Рабиндранат пишет в своей автобиографии: «Было много таких людей, о которых я так и не узнал, кто же они. Бывало, приходили гости и потом никогда не уходили, и никого это не волновало. Появлялись дальние родственники - никто и не слышал о них, они просто объявляли, что являются отдаленными двоюродными братьями. Это все было совершенно нормально, их принимали в семью. Они оставались в семье, они жили в семье, и мы были настолько богаты, что никого не беспокоило, должны ли работать эти люди или нет».
Так что Рабиндранат говорит: «В этой семье всегда было как на рыночной площади. Невозможно было войти в то пространство, где становится возможной поэзия. Оно приходит только тогда, когда вы одни. Оно очень стыдливо, оно очень женственно; оно не придет в толпу. Оно не придет, если вы озабочены чем-то другим. Оно придет только в том случае, если вы озабочены только им. Оно стремится к обладанию, совсем как женщина. И конечно, так же благодатно, как женщина, так же стыдливо, как женщина, и конечно, также стремится обладать».
Он сказал: «Когда оно завладело мною, я не хочу никаких помех. Я так много раз упускал его, и половина поэм так и осталась законченной наполовину. Я не мог достичь того же пространства вновь; оставшиеся строки так никогда и не приходили вновь. И я не тот поэт, который слагает стихи интеллектуально. Если они приходят откуда-то, я воспринимаю их». И это откуда-то находится на самом деле в вашем бессознательном; они исходят оттуда. Но кажется, что они приходят откуда-то извне.
Если вы излечите поэта от одержимости, вы убьете его. Зигмунд Фрейд не нужен поэтам, ученым и художникам. Он уничтожит их всех. Он подвергнет их психоанализу, рассеет их одержимость, и они будут сведены до положения обыкновенных человеческих существ. Но религия не одномерна, поэтому нет необходимости ни в какой одержимости.
На самом деле, если вы одержимы, вы не можете быть религиозными.
Да, эти люди — ученые, поэты, художники, музыканты, танцоры - иногда, через свою одержимость, достигали неведомых пространств. Но эти неведомые пространства - это не духовные пространства; они находятся внутри ума, и принадлежат они некоторой части, находящейся ниже сознательного ума, - или бессознательному, или коллективному бессознательному, или космическому бессознательному.
Чем глубже пространство, тем более неведомым оно является. Но только то, что оно неведомое, не означает еще, что вы коснулись чего-то духовного. Это пространство неведомо, но оно является частью бессознательного мира вашего ума; оно не является духовным. Оно потрясающе волнует и возбуждает, потому что является неведомым. Вы вошли в неизвестный уголок вашего существа.
Это всего лишь потрясающее открытие, но все еще не религия. Это не принесет вам экстаза и благословения религиозного человека. Напротив, это может создать в вас потрясающую боль, непереносимое напряжение, кошмар, являющийся чистым страданием. Поэтому можно найти поэтов, музыкантов, ученых, пребывающих в своего рода страдании. То, что они делают, - определенно какое-то исполнение их, но это не приносит покоя в их души.
Альберт Эйнштейн перед смертью сказал: «Если бы я родился снова, я предпочел бы быть водопроводчиком, а не физиком». Какой мукой он должен был страдать, чтобы быть готовым стать водопроводчиком и не захотеть снова стать физиком! Ведь любая одержимость - это мучение. Вас растягивают. Это не гармоничный рост вашего бытия, потому что он одномерен. Это все равно, как голова человека начинает расти и становится все больше и больше; все тело сжимается, а голова становится такой большой, что человек может стоять только на голове, и никак иначе. Тело уже не может поддерживать голову.
В Японии есть игрушка, которая называется дарума. Дарума - это японское название Бодхидхармы. Эти игрушки красивы. Они представляют Бодхидхарму: их основание тяжелое, очень тяжелое, поэтому вы можете как угодно бросить игрушку, и она снова вернется в позу лотоса. Из-за того, что основание тяжелое, а голова легкая и все тело легкое, она не может оставаться ни в каком другом положении. Если поставить ее в какое-нибудь другое положение, она немедленно повернется и сядет в позу лотоса.
Игрушка дарума была создана благодаря одному высказыванию Бодхидхармы. Он сказал: «Когда вы становитесь по-настоящему центрированными в вашем существе, ничто во всем существовании не может создать даже и легкой дрожи в вас. Никакой страх невозможен. И когда вы центрированы в вашем существе, тогда даже если все существование захочет перевернуть вас вверх тормашками, то это окажется невозможным; вы всегда вернетесь в правильное положение». Это дало идею игрушки дарума.
Религиозный человек многомерен.
Все его окна и все его двери открыты.
Его сознание доступно для всего.
Он не ищет какого-то определенного открытия, он не ищет даже Бога. Именно поэтому я все время говорю вам: «Нет Бога, не ищите Его», - иначе вы будете одержимы. Вот почему я называю все религии, существовавшие до сих пор, псевдорелигиями: они одержимы, как и все другие, - на самом деле, еще более одержимы.
Чем занимается тибетский монах всю свою жизнь? Просто повторяет имя Будды. Если это не одержимость, то что тогда такое одержимость? И, к тому же, бесполезная одержимость. Если Альберт Эйнштейн одержим, то он, по крайней мере, вносит в мир свой вклад. Он страдает, но он и дает что-то миру.
Эти тибетские монахи, что они дали миру? Индусские монахи, что они дали миру? Каков их вклад? Одних христианских монахов, католических монахов, миллион человек. Один миллион монахов! И каков же их вклад? Они обуза человечества - одержимые люди, но одержимые тем, что не существует; поэтому и нет от них вклада.
Ученый одержим чем-то, что на самом деле существует; он одержим некоторой объективной реальностью. Поэт одержим чем-то от объективной реальности. Но ваш, псевдорелигиозный человек одержим Богом, который не существует, а что вы получите от несуществующего Бога? Куда вы доберетесь? Эти монахи всю свою жизнь движутся по кругу. Они одержимы.
Так что позвольте мне сделать это для вас ясным. Если вы находите одержимого религиозного человека, то это является достаточным доказательством того, что он нерелигиозный. По-настоящему религиозный человек совсем не одержим. Он открыт для всего. И его никак не заботит открытие чего-либо, создание чего-либо: песни, картины, танца, скульптуры. Нет, это не заботит его.
По-настоящему религиозный человек может создать песню, но лишь играя; он не относится к этому серьезно. Это все равно как... вы сидите на пляже и начинаете играть, создавать скульптуру из влажного песка. Вы не одержимы этим; вам не нужно завершать скульптуру. И, уходя, вы можете просто опрокинуть скульптуру, которую создавали часами.
Это не одержимость, вы просто играли. Сидя в одиночестве... вы не делали ничего серьезного. Религиозный человек иногда создает поэзию, или музыку, или танец, или скульптуру, или картину, но все это только игра.
На Востоке есть миллионы статуй таких прекрасных, что им позавидовал бы и Микеланджело, но скульпторы даже не оставили своих имен: это стало бы тогда серьезным делом. Миллионы статуй того же калибра и качества, что и статуи Леонардо да Винчи или Микеланджело, - но никто не знает, кто создал их. Люди, создававшие их, просто наслаждались, играли.
Если из игры что-то получается, то вы не можете сказать, что это ваше творение и что вы должны подписать его.
Кто построил пещеры Аджанты или пещеры Эллоры? Кто построил храмы Кхаджурахо? Кто построил храмы Конарака? Найти их невозможно. Люди, построившие такую потрясающую, несравненную красоту, совсем не заботились о том, чтобы оставить после себя даже малейший след. Они, конечно, наслаждались, создавая эту красоту, но это и все. Это не было одержимостью.
Если вы отправитесь в пещеры Аджанты, эти буддийские пещеры, где на протяжении тысяч лет трудились буддийские монахи... Многие пещеры не завершены. Я ходил туда, бывало, и спрашивал гидов - разных гидов - снова и снова... Было много гидов, и я всегда выбирал нового, чтобы помучить его. Незавершенные пещеры, незавершенные статуи, Будды, сделанные лишь наполовину... и я спрашивал настойчиво: « В чем дело? » И они не могли дать объяснения.
Кто-то сказал: «Может быть, художник умер».
Я сказал: «Было много других художников - в таком большом количестве пещер работали, наверное, тысячи художников; для создания каждой пещеры требовались сотни художников - разве не могли они закончить хотя бы Будду? Тело есть, голова лишь только начата. Это выглядит как-то неуважительно по отношению к Будде. Вам следовало бы завершить статую».
И они говорили: «Что мы можем сделать? Никто не знает, кто создавал их. Никто не знает, почему они остановились посредине».
Я сказал: «Я знаю, поэтому-то я и спрашиваю. Все это было лишь большой игрой. Человек, создававший статую, не был одержимым, иначе он завершил бы ее. Если бы он умирал, он взял бы обещание с друзей закончить ее».
Одержимый человек - это профессионал.
Он ничего не оставит незавершенным, он все сделает полностью; он не будет отдыхать, пока не закончит. Но религиозный человек... Они играли столько, сколько и наслаждались игрой. В то мгновение, когда они чувствовали, что пора прекратить эту игру, они игру прекращали. И так как они прекратили игру, то ни один другой художник, - а все они были религиозными людьми, - не вмешивался в это.
Любой мог бы завершить статую; нужно было совсем немного работы, и она могла быть завершена. Она была почти закончена, но никто не вмешивался в это дело, потому что это было бы посягательством. Если этот человек хотел, чтобы его Будда оставался таким, как есть, то это было его дело. И этот человек мог начать что-то другое, потому что все это была игра.
Религиозный человек может творить, играя, но не может быть серьезным. Серьезность - это часть одержимости.
Например, Карл Маркс - идеально одержимый человек. Всю свою жизнь он провел в библиотеке Британского музея. Он не переживал настоящей нищеты; он никогда не принадлежал к пролетариату, рабочим, для которых он собирался стать мессией. У него не было ни одного друга среди рабочих.
У него был только один друг, который был капиталистом, Фридрих Энгельс. И он вынужден был дружить с Энгельсом, иначе, кто стал бы его кормить? Его одержимость создала целую философию коммунизма, во всей ее полноте, так что никому уже не нужно было ничего добавлять к ней. Он был евреем - и как-то очень трудно избавиться от своей обусловленности. Хотя он стал атеистом, отверг Бога, отверг душу, но все-таки еврей есть еврей, - он хотел создать коммунизм абсолютно завершенным.
Еще до открытия библиотеки музея, он стоял там под дверями. Библиотекарь приходил уже после него; до его прихода Маркс ждал. И весь день он проводил в библиотеке. Библиотека закрывалась, и библиотекарь убеждал его: «Теперь, пожалуйста, остановитесь. Приходите завтра».
И Маркс говорил: «Подождите еще несколько минут; кое что еще не закончено. Я должен закончить эту заметку».
Вначале они были добры к нему. Под конец они поняли, что это не поможет: они вынуждены были силой выталкивать его из библиотеки. Четверо человек выталкивали его, а он кричал: «Еще несколько минут! Вы что, сошли с ума? Что вы делаете? Завтра мне придется проработать несколько часов, чтобы найти эти несколько предложений, которые я мог бы записать сейчас. Подождите!»
Но библиотека должна закрываться в определенное время, и эти люди должны идти по домам. Они просто служащие. Их не волнует ваш коммунизм, и что за философию вы сочиняете. И вы занимались этим на протяжении двадцати, тридцати, сорока лет! Сорок лет непрерывно! Иногда так случалось, что он не ел. Пища была при нем, поскольку он обычно приходил со своим завтраком, чтобы не нужно было ходить домой или в гостиницу и напрасно тратить время.
Поэтому он ел и одновременно справлялся в энциклопедиях и книгах: одной рукой он непрерывно писал, а другой рукой ел. А иногда он забывал есть; и когда он постарел, много раз так случалось, что вместо дома он отправлялся в больницу, потому что его находили без сознания: от голода, непрерывного чтения, письма, чтения, письма.
Можно пожалеть, что никто не читает «Капитал» — книгу этого бедного Карла Маркса — никто! Я не встречал ни одного коммуниста, который прочел бы ее от первой страницы до последней. Может быть, я единственный человек, прочитавший ее от первой страницы до последней, - просто чтобы посмотреть, какого рода сумасшедшим был этот Карл Маркс. И он был определенно сумасшедшим - настолько одержимым экономикой, эксплуатацией, что он забывал все на свете.
Бхагаван,
Представляется, что все пионеры в искусстве и науке достигли неизведанных пространств посредством некоторого рода одержимости. Какого рода одержимостью обладает новый религиозный человек?
Наука, искусство, другие измерения, открытые человеческому уму, - все они одномерны, отсюда и одержимость. Ум движется в одном направлении, отбрасывая все остальные. Он выбирает одну точку, чтобы сфокусироваться на ней вопреки всей жизни, отсюда и одержимость.
Концентрация - это одержимость, но другого способа нет -в науке и искусстве можно работать только будучи одержимым.
Например, человек, подобный Альберту Эйнштейну... человек потрясающего разума, сверхгений, но он одержимый. Он настолько погружен в свое измерение, в мир звезд, вселенной, что мало-помалу становится слепым ко всему остальному. Он забывает, когда должен спать, он забывает, когда нужно выходить из ванной комнаты.
Иногда Эйнштейн по шесть часов оставался в своей ванной — пока его жена не начинала по-настоящему беспокоиться, стучать в дверь. И она понимала, поэтому и терпела, сколько было можно, - но шесть часов в ванной! И она сидела, а его обед то разогревался, то остывал, и она ведь знала, что нехорошо беспокоить его, потому что, даже если он в ванной играет мыльными пузырями, его ум движется в глубины вселенной.
Он открыл свою теорию гравитации в ванной. Он говорил, бывало: «Не беспокойте меня. Нет ничего важнее этого. Когда я иду в определенном направлении и подхожу близко к разгадке, а вы стучитесь в дверь... Пусть обед остывает, выбрасывайте его, ведь из-за этого вашего обеда вы сбиваете меня. Я приближался; теперь же я так же далеко, как и был раньше. И никто не знает, когда снова я подойду так же близко к нужной точке. Это не в моих руках». Вот этот человек полностью одержим.
Великим гением был Эдисон; может быть, никому не принадлежит столько открытий, как Эдисону: тысяча открытий. Но он был настолько одержим, что однажды забыл свое имя. Это весьма редкая возможность, самая невероятная... забыть свое собственное имя! Тогда вы можете забыть и все остальное.
Это было как раз перед первой мировой войной, когда впервые были придуманы продовольственные карточки, и он пришел, чтобы получить свое продовольствие. Он стоял в очереди, и люди постепенно продвигались вперед. Когда подошел его номер и он стоял впереди очереди, много раз выкрикивали: «Томас Алва Эдисон, есть здесь кто-нибудь по имени Томас Алва Эдисон?» И он оглядывался вокруг, кто это Томас Алва Эдисон?
Один сосед, стоявший позади, далеко в очереди, сказал: «Куда же вы смотрите? Это вы Томас Алва Эдисон, я знаю вас».
Он сказал: «Если вы так говорите, то, конечно, так и должно быть, ведь вы такой добрый парень, вы не можете лгать».
Что произошло с ним? Как он забыл свое имя? Даже стоя в очереди с продовольственной карточкой, он не был там. Он был в мире электричества. Он формулировал вещи, не имевшие никакого отношения к тому месту, где он стоял, к продовольственным карточкам, к человеку по имени Томас Алва Эдисон.
Говорят... может быть, это всего лишь шутка, но если человек забывает свое собственное имя, то это может быть и правда, а не шутка. Он собирался в путешествие. Он поцеловал свою служанку, думая, что это жена, он пошлепал жену, думая, что это служанка. Они обе были шокированы. Но он сказал: «В чем дело? Почему обе вы выглядите шокированными? Разве ты не моя жена, а она не моя служанка?» И он не шутил; его просто там не было.
Одержимость означает, что вами овладевает некоторая идея настолько полно, что все остальное становится абсолютно неважным, все остальное исчезает во тьме. Остается светящимся только одно пятно, и оно сужается, сужается, сужается. Вот он путь открытия. Когда пятно сужается окончательно, вы находите центр, который искали годами. Но когда ваш фокус сужается, когда окружность вашего фокуса становится меньше и меньше, что сказать о вас? Вы тоже становитесь все уже и уже - вы становитесь как одна точка. Для вас исчезает вся вселенная.
Ученый обязан быть одержимым: чем более велик ученый, тем больше его одержимость. Поэтому одержимость - не болезнь для ученого, это абсолютно необходимо. Это способ работать. Если освободить его от одержимости, он будет обыкновенным человеком, не ученым. Определили, что ученый знает все больше и больше о все меньшем и меньшем. Объект знания становится все меньше и меньше, а знание становится больше и больше. Если это определение довести до его логического конца, то оно означает, что в пределе наука доходит до точки, где она знает все ни о чем. Таким будет логический вывод.
И наука подходит к той точке, где она знает все ни о чем, потому что «все меньше и меньше» в конце концов становится ничем. А знание о «все большем и большем» в конце концов становится всем.
С религией ситуация как раз противоположная. Она знает все меньше и меньше о все большем и большем. Очевидно, что религиозный человек становится все менее и менее одержимым. Чем более он становится религиозным, тем менее одержимым он является. Его метод состоит в том, чтобы знать все меньше и меньше о все большем и большем. Его предельным заключением является знать ничего обо всем.
Вот почему Бодхидхарма говорит: «Я ничего не знаю». Сократ говорит: «Я ничего не знаю».
Ничего о чем? Обо всем.
Фокуса больше нет. Религиозный человек - это открытость одновременно во все измерения.
Искусство подобно науке. Исключая религию, все обязательно должно быть своего рода одержимостью по той простой причине, что вам нужно идти глубже и глубже, чтобы найти источник чего-то; но ваше видение все уже, все остальное начинает выпадать из вашего видения. Вы не видите, вы становитесь все более и более слепыми во всем, за исключением одной вещи, которой вы одержимы.
Художник, рисуя сбою картину, не осознает ничего; то же и поэт. Один из величайших поэтов Индии, Рабиндранат Тагор, бывало, запирался в свою комнату или на балконе на несколько дней подряд. Его нельзя было беспокоить ни ради пищи, ни ради ничего другого. Никто не знал, чем он занимался в своей комнате, потому что он запирался изнутри. Иногда проходило три дня, и вся семья была в панике, не зная, жив ли этот человек или уже нет. Но беспокоить его было нельзя. Они все ходили вокруг его комнаты, пытаясь понять, есть ли какой-нибудь шум внутри или нет, есть ли хотя бы какое-нибудь указание на то, что он жив.
Когда его спрашивали: «Почему вы делаете это?» - он говорил: «Если я не забуду весь мир, свою семью...» Его семья была большой. Его отец был одним из богатейших людей в Бенгалии, его дед был даже еще богаче. Британское правительство дало им титул раджи, царя, хотя они и не были царями. Но у них было так много земель и так много собственности и так много денег1, что были эквивалентны любому царю; у них было их собственное царство.
В семье было сто человек. Рабиндранат пишет в своей автобиографии: «Было много таких людей, о которых я так и не узнал, кто же они. Бывало, приходили гости и потом никогда не уходили, и никого это не волновало. Появлялись дальние родственники - никто и не слышал о них, они просто объявляли, что являются отдаленными двоюродными братьями. Это все было совершенно нормально, их принимали в семью. Они оставались в семье, они жили в семье, и мы были настолько богаты, что никого не беспокоило, должны ли работать эти люди или нет».
Так что Рабиндранат говорит: «В этой семье всегда было как на рыночной площади. Невозможно было войти в то пространство, где становится возможной поэзия. Оно приходит только тогда, когда вы одни. Оно очень стыдливо, оно очень женственно; оно не придет в толпу. Оно не придет, если вы озабочены чем-то другим. Оно придет только в том случае, если вы озабочены только им. Оно стремится к обладанию, совсем как женщина. И конечно, так же благодатно, как женщина, так же стыдливо, как женщина, и конечно, также стремится обладать».
Он сказал: «Когда оно завладело мною, я не хочу никаких помех. Я так много раз упускал его, и половина поэм так и осталась законченной наполовину. Я не мог достичь того же пространства вновь; оставшиеся строки так никогда и не приходили вновь. И я не тот поэт, который слагает стихи интеллектуально. Если они приходят откуда-то, я воспринимаю их». И это откуда-то находится на самом деле в вашем бессознательном; они исходят оттуда. Но кажется, что они приходят откуда-то извне.
Если вы излечите поэта от одержимости, вы убьете его. Зигмунд Фрейд не нужен поэтам, ученым и художникам. Он уничтожит их всех. Он подвергнет их психоанализу, рассеет их одержимость, и они будут сведены до положения обыкновенных человеческих существ. Но религия не одномерна, поэтому нет необходимости ни в какой одержимости.
На самом деле, если вы одержимы, вы не можете быть религиозными.
Да, эти люди — ученые, поэты, художники, музыканты, танцоры - иногда, через свою одержимость, достигали неведомых пространств. Но эти неведомые пространства - это не духовные пространства; они находятся внутри ума, и принадлежат они некоторой части, находящейся ниже сознательного ума, - или бессознательному, или коллективному бессознательному, или космическому бессознательному.
Чем глубже пространство, тем более неведомым оно является. Но только то, что оно неведомое, не означает еще, что вы коснулись чего-то духовного. Это пространство неведомо, но оно является частью бессознательного мира вашего ума; оно не является духовным. Оно потрясающе волнует и возбуждает, потому что является неведомым. Вы вошли в неизвестный уголок вашего существа.
Это всего лишь потрясающее открытие, но все еще не религия. Это не принесет вам экстаза и благословения религиозного человека. Напротив, это может создать в вас потрясающую боль, непереносимое напряжение, кошмар, являющийся чистым страданием. Поэтому можно найти поэтов, музыкантов, ученых, пребывающих в своего рода страдании. То, что они делают, - определенно какое-то исполнение их, но это не приносит покоя в их души.
Альберт Эйнштейн перед смертью сказал: «Если бы я родился снова, я предпочел бы быть водопроводчиком, а не физиком». Какой мукой он должен был страдать, чтобы быть готовым стать водопроводчиком и не захотеть снова стать физиком! Ведь любая одержимость - это мучение. Вас растягивают. Это не гармоничный рост вашего бытия, потому что он одномерен. Это все равно, как голова человека начинает расти и становится все больше и больше; все тело сжимается, а голова становится такой большой, что человек может стоять только на голове, и никак иначе. Тело уже не может поддерживать голову.
В Японии есть игрушка, которая называется дарума. Дарума - это японское название Бодхидхармы. Эти игрушки красивы. Они представляют Бодхидхарму: их основание тяжелое, очень тяжелое, поэтому вы можете как угодно бросить игрушку, и она снова вернется в позу лотоса. Из-за того, что основание тяжелое, а голова легкая и все тело легкое, она не может оставаться ни в каком другом положении. Если поставить ее в какое-нибудь другое положение, она немедленно повернется и сядет в позу лотоса.
Игрушка дарума была создана благодаря одному высказыванию Бодхидхармы. Он сказал: «Когда вы становитесь по-настоящему центрированными в вашем существе, ничто во всем существовании не может создать даже и легкой дрожи в вас. Никакой страх невозможен. И когда вы центрированы в вашем существе, тогда даже если все существование захочет перевернуть вас вверх тормашками, то это окажется невозможным; вы всегда вернетесь в правильное положение». Это дало идею игрушки дарума.
Религиозный человек многомерен.
Все его окна и все его двери открыты.
Его сознание доступно для всего.
Он не ищет какого-то определенного открытия, он не ищет даже Бога. Именно поэтому я все время говорю вам: «Нет Бога, не ищите Его», - иначе вы будете одержимы. Вот почему я называю все религии, существовавшие до сих пор, псевдорелигиями: они одержимы, как и все другие, - на самом деле, еще более одержимы.
Чем занимается тибетский монах всю свою жизнь? Просто повторяет имя Будды. Если это не одержимость, то что тогда такое одержимость? И, к тому же, бесполезная одержимость. Если Альберт Эйнштейн одержим, то он, по крайней мере, вносит в мир свой вклад. Он страдает, но он и дает что-то миру.
Эти тибетские монахи, что они дали миру? Индусские монахи, что они дали миру? Каков их вклад? Одних христианских монахов, католических монахов, миллион человек. Один миллион монахов! И каков же их вклад? Они обуза человечества - одержимые люди, но одержимые тем, что не существует; поэтому и нет от них вклада.
Ученый одержим чем-то, что на самом деле существует; он одержим некоторой объективной реальностью. Поэт одержим чем-то от объективной реальности. Но ваш, псевдорелигиозный человек одержим Богом, который не существует, а что вы получите от несуществующего Бога? Куда вы доберетесь? Эти монахи всю свою жизнь движутся по кругу. Они одержимы.
Так что позвольте мне сделать это для вас ясным. Если вы находите одержимого религиозного человека, то это является достаточным доказательством того, что он нерелигиозный. По-настоящему религиозный человек совсем не одержим. Он открыт для всего. И его никак не заботит открытие чего-либо, создание чего-либо: песни, картины, танца, скульптуры. Нет, это не заботит его.
По-настоящему религиозный человек может создать песню, но лишь играя; он не относится к этому серьезно. Это все равно как... вы сидите на пляже и начинаете играть, создавать скульптуру из влажного песка. Вы не одержимы этим; вам не нужно завершать скульптуру. И, уходя, вы можете просто опрокинуть скульптуру, которую создавали часами.
Это не одержимость, вы просто играли. Сидя в одиночестве... вы не делали ничего серьезного. Религиозный человек иногда создает поэзию, или музыку, или танец, или скульптуру, или картину, но все это только игра.
На Востоке есть миллионы статуй таких прекрасных, что им позавидовал бы и Микеланджело, но скульпторы даже не оставили своих имен: это стало бы тогда серьезным делом. Миллионы статуй того же калибра и качества, что и статуи Леонардо да Винчи или Микеланджело, - но никто не знает, кто создал их. Люди, создававшие их, просто наслаждались, играли.
Если из игры что-то получается, то вы не можете сказать, что это ваше творение и что вы должны подписать его.
Кто построил пещеры Аджанты или пещеры Эллоры? Кто построил храмы Кхаджурахо? Кто построил храмы Конарака? Найти их невозможно. Люди, построившие такую потрясающую, несравненную красоту, совсем не заботились о том, чтобы оставить после себя даже малейший след. Они, конечно, наслаждались, создавая эту красоту, но это и все. Это не было одержимостью.
Если вы отправитесь в пещеры Аджанты, эти буддийские пещеры, где на протяжении тысяч лет трудились буддийские монахи... Многие пещеры не завершены. Я ходил туда, бывало, и спрашивал гидов - разных гидов - снова и снова... Было много гидов, и я всегда выбирал нового, чтобы помучить его. Незавершенные пещеры, незавершенные статуи, Будды, сделанные лишь наполовину... и я спрашивал настойчиво: « В чем дело? » И они не могли дать объяснения.
Кто-то сказал: «Может быть, художник умер».
Я сказал: «Было много других художников - в таком большом количестве пещер работали, наверное, тысячи художников; для создания каждой пещеры требовались сотни художников - разве не могли они закончить хотя бы Будду? Тело есть, голова лишь только начата. Это выглядит как-то неуважительно по отношению к Будде. Вам следовало бы завершить статую».
И они говорили: «Что мы можем сделать? Никто не знает, кто создавал их. Никто не знает, почему они остановились посредине».
Я сказал: «Я знаю, поэтому-то я и спрашиваю. Все это было лишь большой игрой. Человек, создававший статую, не был одержимым, иначе он завершил бы ее. Если бы он умирал, он взял бы обещание с друзей закончить ее».
Одержимый человек - это профессионал.
Он ничего не оставит незавершенным, он все сделает полностью; он не будет отдыхать, пока не закончит. Но религиозный человек... Они играли столько, сколько и наслаждались игрой. В то мгновение, когда они чувствовали, что пора прекратить эту игру, они игру прекращали. И так как они прекратили игру, то ни один другой художник, - а все они были религиозными людьми, - не вмешивался в это.
Любой мог бы завершить статую; нужно было совсем немного работы, и она могла быть завершена. Она была почти закончена, но никто не вмешивался в это дело, потому что это было бы посягательством. Если этот человек хотел, чтобы его Будда оставался таким, как есть, то это было его дело. И этот человек мог начать что-то другое, потому что все это была игра.
Религиозный человек может творить, играя, но не может быть серьезным. Серьезность - это часть одержимости.
Например, Карл Маркс - идеально одержимый человек. Всю свою жизнь он провел в библиотеке Британского музея. Он не переживал настоящей нищеты; он никогда не принадлежал к пролетариату, рабочим, для которых он собирался стать мессией. У него не было ни одного друга среди рабочих.
У него был только один друг, который был капиталистом, Фридрих Энгельс. И он вынужден был дружить с Энгельсом, иначе, кто стал бы его кормить? Его одержимость создала целую философию коммунизма, во всей ее полноте, так что никому уже не нужно было ничего добавлять к ней. Он был евреем - и как-то очень трудно избавиться от своей обусловленности. Хотя он стал атеистом, отверг Бога, отверг душу, но все-таки еврей есть еврей, - он хотел создать коммунизм абсолютно завершенным.
Еще до открытия библиотеки музея, он стоял там под дверями. Библиотекарь приходил уже после него; до его прихода Маркс ждал. И весь день он проводил в библиотеке. Библиотека закрывалась, и библиотекарь убеждал его: «Теперь, пожалуйста, остановитесь. Приходите завтра».
И Маркс говорил: «Подождите еще несколько минут; кое что еще не закончено. Я должен закончить эту заметку».
Вначале они были добры к нему. Под конец они поняли, что это не поможет: они вынуждены были силой выталкивать его из библиотеки. Четверо человек выталкивали его, а он кричал: «Еще несколько минут! Вы что, сошли с ума? Что вы делаете? Завтра мне придется проработать несколько часов, чтобы найти эти несколько предложений, которые я мог бы записать сейчас. Подождите!»
Но библиотека должна закрываться в определенное время, и эти люди должны идти по домам. Они просто служащие. Их не волнует ваш коммунизм, и что за философию вы сочиняете. И вы занимались этим на протяжении двадцати, тридцати, сорока лет! Сорок лет непрерывно! Иногда так случалось, что он не ел. Пища была при нем, поскольку он обычно приходил со своим завтраком, чтобы не нужно было ходить домой или в гостиницу и напрасно тратить время.
Поэтому он ел и одновременно справлялся в энциклопедиях и книгах: одной рукой он непрерывно писал, а другой рукой ел. А иногда он забывал есть; и когда он постарел, много раз так случалось, что вместо дома он отправлялся в больницу, потому что его находили без сознания: от голода, непрерывного чтения, письма, чтения, письма.
Можно пожалеть, что никто не читает «Капитал» — книгу этого бедного Карла Маркса — никто! Я не встречал ни одного коммуниста, который прочел бы ее от первой страницы до последней. Может быть, я единственный человек, прочитавший ее от первой страницы до последней, - просто чтобы посмотреть, какого рода сумасшедшим был этот Карл Маркс. И он был определенно сумасшедшим - настолько одержимым экономикой, эксплуатацией, что он забывал все на свете.