Страница:
Бхагаван Шри Раджниш (Ошо).
БИБЛИЯ РАДЖНИША.
Том 2, книга 2
Беседа 16.
ДАВАЙТЕ НЕ СТОЯТЬ ПЕРЕД ЭТИМ - ВЫ АБСОЛЮТНО ОДНИ
15 декабря 1984 года
Бхагаван,
Разве гипотеза Бога не полезна хоть каким-то образом? Сама мысль о том, чтобы отбросить идею Бога, чрезвычайно пугает меня.
Уже слишком поздно. В тот момент, когда кто-либо начинает называть идею Бога гипотезой, сама идея Бога уже отброшена.
Так называемые религиозные люди никогда не используют для Бога слово гипотеза. Для них Бог - это не наша гипотеза, напротив, это мы - Его творение. Он - сам источник существования, Он - самое существующее бытие.
Но когда вы называете Бога гипотезой, это означает, что вы ставите Его в тот же ряд категорий, что и гипотезы Евклида в геометрии, или другие гипотезы, являющиеся лишь предположениями; они могут оказаться правильными, они могут оказаться неправильными. Это решится в эксперименте, в переживании, но и это не будет окончательным решением, поскольку последующие эксперименты могут перечеркнуть предыдущие.
Гипотеза - это предполагаемый факт, - факт, который воспринимается как истина в текущее время, но только в текущее время. Никто не может сказать, что он останется истиной и завтра. Это можно увидеть на примерах роста науки за последние триста лет: что-то было истиной для Ньютона и не было истиной для Резерфорда; что-то было истиной для Резерфорда и не было истиной для Эйнштейна. Лучше поставленные эксперименты, лучшего качества приборы всегда могут изменить гипотезу.
Таким образом, ни один теолог не назовет Бога гипотезой - Он сама истина. Он не зависит от ваших экспериментов. Если вы не можете найти его, то это ваша неудача, а вовсе не доказательство того, что Бога не существует. Если же вам будет сопутствовать успех, тогда, конечно, Он существует. Если вы терпите поражение, то это вы терпите поражение; Бог все-таки существует.
Гипотеза - это научный термин, а не теологическая концепция; и наука очень честна. Теология же, как раз напротив, очень нечестна.
Само слово теология показывает ее нечестность, неискренность. Теоозначает Бог, логияозначает логика. Но никто никогда еще не предлагал никакой логики о Боге. Все аргументы направлены против Бога; не выдвинуто еще ни одного аргумента в доказательство Бога. Они же продолжают называть это теологией - логикой Бога. Было бы гораздо честнее им называть Бога гипотезой, но вы не можете поклоняться гипотезе, не так ли?
Зная, что это всего лишь гипотеза, может быть, правильная, может быть, неправильная... но с этим «может быть» поклоняться невозможно; для поклонения нужна слепая вера в то, что вот это - так. Даже если все свидетельства говорят о противоположном, то и тогда вот это - так. В этом смысл веры. Вера - это не логика, она абсолютно нелогична. И назвать идею Бога гипотезой означает разрушить все церкви, все храмы, все синагоги.
Само слово гипотеза очень значительно: оно означает, что вам позволено сомневаться, вам позволено экспериментировать и открывать. Это лишь временное предположение, с которого можно начать. С чего-то нужно начать, поэтому для начала, на текущий момент времени, вы принимаете гипотезу. Но как вы можете поклоняться этому? И как священник сможет эксплуатировать вас? Применять слово гипотеза - абсолютно против религиозных людей. Они не соглашаются называть Бога даже идеей, ведь идея -это вещь вашего ума, ваше представление. Для них Бог - это не идея, Бог - единственная истина.
В Индии, где религия приняла очень тонкие формы, говорят, что это ей являетесь идей в уме Бога, а не наоборот. Не Бог - идея в вашем уме, - ведь в вашем уме всякий хлам; ночные кошмары, сновидения, всевозможные желания. И Бог тоже ставится в ту же категорию? Ведь ваши идеи меняются каждое мгновение; они подобны облакам, непрерывно меняющим свои формы.
Когда вы были ребенком, ваши идеи были определенно другими. Когда вы были подростком, ваши идеи были другими, когда вы стали молодым человеком, ваши идеи стали другими, и когда вы становитесь старше, вы не можете иметь те же идеи, что были у вас в юности. Переживания, жизненный опыт все меняют. Просто невозможно хранить одни и те же идеи всю жизнь; только совершенные идиоты способны на такое. Если в вас есть немного разума, то ваши идеи будут меняться на протяжении жизни.
Для религиозных людей неприемлемо даже называть Бога идеей, а гипотезой - тем более. Вот почему я говорю, что слишком поздно.
Вы называете Бога гипотезой, а вот вам определение медитации: быть в таком состоянии ума, когда нет идей, нет даже идеи Бога.
Гаутама Будда говорит: «Если вы встретите на своем пути меня, немедленно отсеките мне голову, ведь что я делаю там? Я мешаю вам. Идея меня - это помеха». Это все равно, как бросить камешек в тихое озеро; поднимается так много ряби, так много волн возникает. Простая идея, брошенная в тихое озеро вашего ума, создает миллионы волн; она может далеко увести вас от себя.
Каждая идея уводит вас от себя; отсюда и определение медитации: состояние осознанности без какой бы то ни было идеи.
В медитации нет способа уйти от себя, вы просто центрируетесь на своем собственном бытии. Нет объекта, который вы могли бы видеть. Вы остаетесь совершенно одни. Ваше осознавание начинает обращаться на себя.
Сознательность подобна свету. Свет здесь, мы все здесь; свет падает на нас, на стены, на занавеси, на все, что есть здесь. Все это объекты. Только задумайтесь на мгновение: если устранить все объекты, тогда есть только свет, не падающий ни на что. Но свет есть нечто бессознательное - вы есть сознание. Поэтому, когда все объекты устранены, ваша сознательность падает на самое себя, обращается на самое себя; это обращение внутрь, ведь ничто не препятствует ему.
В этом смысл понятия «объект» (английское object— объект, вещь; возражать, протестовать): объект означает то, что препятствует, воздвигает преграду, преграждает, является помехой. Когда нет объекта, куда вы можете пойти? Вы вынуждены обратиться на себя, сознательность начинает осознавать себя - нет идеи Бога.
В обыкновенных состояниях ума идеи являются лишь хламом. В этом необыкновенном пространстве не-ума идей не существует. Поэтому вы либо должны поместить Бога в категорию хлама, либо вы должны поместить Его туда, где объектам быть не позволено.
Слово «идея» не может использоваться религиозными людьми для Бога. «Идея» используется философами, точно так же, как «гипотеза» используется учеными. Для религиозного человека Бог - единственная реальность, но, используя слово «идея», вы уже зашли слишком далеко, - слишком далеко от так называемой реальности Бога.
Ваш же вопрос значителен со многих точек зрения. Прежде всего, вы спрашиваете, полезна ли эта гипотеза хоть как-то? Она полезна - не для вас, а для тех, кто хочет эксплуатировать вас: для священника, раввина, папы, целой армии всех этих людей по всему миру. Что есть папа без идеи Бога? Что есть шанкарачарья? - просто ничто. Тогда кто есть Иисус? Невозможно быть сыном гипотезы! Это будет выглядеть очень странно. Невозможно быть мессией гипотезы. Мир был бы очень странным, если бы гипотезы начали посылать мессий.
Бог должен быть реальным для всех этих людей, чтобы они могли эксплуатировать вас, и они действительно эксплуатировали вас на протяжении тысячелетий.
И они будут продолжать эксплуатировать вас по той простой причине, что вы боитесь отбросить эту самую идею. Это показывает один потрясающий момент вашего бытия. Почему вы боитесь отбросить идею Бога? Определенно идея Бога каким-то образом препятствует тому, чтобы вы испытывали страх. Поэтому в тот момент, когда вы отбрасываете ее, вы начинаете бояться. Это своего рода психологическая защита, вот что это такое.
Ребенок обязательно должен бояться. Во чреве матери он не боится. Я никогда не слышал, чтобы хоть какой-нибудь ребенок во чреве матери думал о том, чтобы пойти в синагогу или в церковь, или о том, чтобы почитать Библию, или Коран, или Гиту; или беспокоился вопросом о том, есть ли Бог или его нет. Я не могу представить себе, чтобы ребенок во чреве матери хоть каким-то образом интересовался Богом, дьяволом, небесами, адом. Для чего? Он уже в раю. Нигде не может быть лучше, чем там.
Он полностью защищен в теплом уютном доме, плавает в химическом растворе, питающем его. И вы удивитесь - за эти девять месяцев ребенок вырастает в относительных единицах больше, чем он вырастет за девяносто лет. За девять месяцев он проделывает долгое путешествие; из почти ничего он становится человеческим существом. За девять месяцев он проходит через миллионы лет эволюции, от самого первого существа до настоящего времени. Он проходит через все фазы.
И жизнь его абсолютно безопасна: совершенно не нужно никуда идти работать, нет страха голода; все производится материнским телом. Жизнь в материнской утробе на протяжении девяти месяцев в такой абсолютной безопасности и является основанием проблемы, которую порождают ваши так называемые религии.
Когда ребенок выходит из чрева матери, первое, что приходит к нему, это страх.
Все очевидно. Потерян его дом, потеряна его безопасность. Полностью потеряны его теплота, его окружение, все, что он знал как свой мир, и теперь он выброшен в странный мир, о котором он ничего не знает. Он начинает дышать сам.
Ребенку требуются несколько секунд, чтобы осознать тот факт, что теперь он должен дышать сам, - дыхание матери теперь не поможет. Чтобы привести его в чувство, доктор держит его на весу вверх ножками, крепко шлепает его. Что за начало! Что за «добро пожаловать»?
И именно в результате этого шлепка он начинает дышать. Наблюдали ли вы, что всякий раз, когда вы пугаетесь, ваше дыхание изменяется? Если не наблюдали этого раньше, можете увидеть это сейчас. Всякий раз, когда вы пугаетесь, ваше дыхание немедленно изменяется. А когда вы в покое, когда вы дома, ничего не боитесь, вы находите, что ваше дыхание происходит в глубокой гармонии, в глубоком согласии, становится все более и более тихим. В глубокой медитации происходит что-то такое, после чего вы чувствуете, как ваше дыхание как будто останавливается. Оно не останавливается, но почти останавливается.
Вначале ребенок боится всего. На протяжении девяти месяцев он находился в темноте, а в современной больнице, где он рождается, повсюду развешены яркие лампы дневного света. И это слишком для его глаз, для его сетчатки, которая раньше никогда не видела света, даже света свечи. Этот свет потрясает его глаза.
И доктор не дает ему даже нескольких секунд - он отрезает ту связь, которая все еще соединяет его с матерью, последнюю надежду на безопасность... и такое крошечное существо. И вы прекрасно знаете, что нет более беспомощного существа, чем человеческий ребенок, ни одно другое дитя во всем существовании так не беспомощно.
Вот почему гипотезу Бога не придумали лошади. Не думают об идее Бога слоны; нет необходимости. Слоненок тут же начинает ходить, оглядываться кругом, исследовать мир. Он не беспомощен, как человеческое дитя. На самом деле, на беспомощности человеческого ребенка основывается так много, что вы удивитесь: ваша семья, ваше общество, ваша культура, ваша религия, ваша философия - все основывается на беспомощности человеческого ребенка.
У животных нет семьи по той простой причине, что их дитя не нуждается в родителях. Человек же вынужден был прийти к определенной системе. Чтобы присматривать за ребенком отец и мать должны быть вместе. Это результат их любви; это их деяние. Если теперь оставить человеческого ребенка одного, как это делают многие животные, невозможно представить, что он выживет, невозможно! Где он найдет пищу? Кого он спросит? Что он спросит?
Может быть, он вышел слишком рано? И есть некоторые биологи, которые полагают, что человеческое дитя рождается недозрелым - девяти месяцев недостаточно, - ведь он приходит таким беспомощным. Но человеческое тело таково, что мать не может носить ребенка больше девяти месяцев, иначе она умрет, а ее смерть будет означать и смерть ребенка.
Подсчитано, что если бы ребенок мог прожить во чреве матери, по крайней мере, три года, тогда, возможно, не было бы потребности в отце, в матери, в семье, в обществе и культуре, в Боге и священнике. Но ребенок не может жить три года во чреве матери. Эта странная биологическая ситуация оказала воздействие на все человеческое поведение, мышление, структуру семьи, общества; и она же вызвала страх.
Первым переживанием ребенка является страх, и последним переживанием человека также является страх.
Рождение - это тоже род смерти; вам следует запомнить это.
Посмотрите на рождение с точки зрения ребенка. Он жил в определенном мире, который абсолютно удовлетворял его. Он совершенно ни в чем не испытывал нужды, ему ничего не было нужно. Он просто наслаждался бытием, наслаждался ростом — и вот он внезапно выброшен прочь.
Для ребенка это переживание является переживанием смерти - смерти всего его мира, его безопасности, его уютного домика. Ученые говорят, что мы еще не сумели создать такого уютного дома, как чрево матери. Мы пытались - все наши дома представляют собой попытки создать такой уютный дом.
Мы пытались даже создать водяные кровати, чтобы дать вам такое же ощущение. У нас есть горячие ванны; лежа в них вы можете испытать немного ощущения ребенка. Те, кто знает, как по-настоящему принимать горячую ванну, кладут в нее также немного соли, ведь в материнском чреве среда очень соленая, - в точности такое же количество соли, как в морской воде. Но как долго можно лежать в ванне? У нас есть отдельные водоемы, которые представляют собой не что иное, как поиск того же чрева, которое мы потеряли.
Зигмунд Фрейд - не просветленный человек, - на самом деле он немного «ку-ку», человек не в своем уме, «с приветом», но иногда и кукушки поют прекрасные песни. Иногда у него появляются значительные идеи. Например, он полагает, что идея мужчины, занимающегося любовью с женщиной, представляет собой не что иное, как попытку снова войти во чрево. В этом, может быть, что-то есть. Этот человек не в своем уме, идея, кажется, заходит слишком далеко; но если даже такой человек, как Зигмунд Фрейд, безумен, его нужно выслушать очень внимательно.
Я чувствую, что в этом есть что-то от истины: поиск чрева, через тот же проход, которым он вышел... Он не может добраться до этого чрева, это верно. Поэтому он и создал всевозможные вещи; он начал строить пещеры, дома, самолеты. Посмотрите на интерьер самолета - не будет удивительным, если вы однажды найдете в самолете людей, плавающих в ванной с теплой соленой водой. Самолет может предоставить вам в точности такую же ситуацию, но и это не будет удовлетворительным.
Ребенок не знал ничего другого. Мы стараемся устроить все так же удобно: только нажал на кнопку, и вот она, стюардесса. Мы все устроили настолько комфортабельно, насколько это возможно, но мы не можем сделать так же комфортабельно, как было во чреве матери. Там вам не нужно было даже нажимать на кнопку. Вы получали питание до того, как начинали испытывать голод. Вы получали воздух до того, как испытывали потребность в нем. На вас не лежало никакой ответственности.
Так что ребенок, выходящий из чрева матери, если он вообще чувствует свой выход, должен ощущать его как смерть. Он не может чувствовать его как рождение, это невозможно. Это наша идея - идея тех, кто стоит рядом, - это мы говорим, что он рождается.
И во второй раз, снова, однажды, после усилий всей своей жизни... Он сумел что-то сделать - маленький домик, семья, маленький круг друзей, немного тепла, маленький уголок где-то в мире, где он может расслабиться и быть собой, где он принят. Трудно — борьба на протяжении всей жизни, и вдруг однажды он обнаруживает, что его выбрасывают прочь.
Снова пришел доктор - и это тот же самый человек, который шлепнул его! Но в тот раз он должен был начать дыхание; в этот же раз, насколько мы знаем... Мы на этой стороне, другая сторона нам неизвестна. Другая сторона открыта лишь для нашего воображения; вот откуда небеса и ад... разыгрались все виды воображения.
Мы на этой стороне, а этот человек умирает. Для нас он умирает; но, может быть, он возрождается вновь. Это знает только он, и он не может вернуться и рассказать нам: «Не беспокойтесь; я не умер, я жив». Он не мог тогда вернуться во чрево своей матери, чтобы бросить последний взгляд и сказать всему «до свидания», не может он вернуться и теперь, открыть глаза и сказать «до свидания» всем вам, сказать: «Не беспокойтесь. Я не умираю, я возрождаюсь».
Индусская идея о возрождении - это не что иное, как проекция обыкновенного рождения. Для чрева - если чрево думает - ребенок мертв. Для ребенка - если он думает - он умирает. Но он рождается; то не было смертью, то было рождение. Индусы спроецировали ту же идею на событие смерти. С этой стороны кажется, что человек умирает, но с другой стороны... Но другая сторона - наше воображение; мы можем сделать ее такой, какой захотим.
Каждая религия делает эту другую сторону по-своему, поскольку каждое общество, каждая культура основываются на иной географии, иной истории. Например: тибетцы не могут полагать, что на другой стороне прохладно - страшна даже прохлада, а холод и вовсе невозможен. Тибетец думает, что мертвому тепло в новом мире, который всегда остается теплым.
Индиец не может думать о том, что новый мир всегда остается теплым. Даже четырех месяцев тепла в Индии слишком много, но чтобы было тепло всю вечность - можно свариться! Религия индусов полагает... У них нет понятия о кондиционировании воздуха, но то, как они описывают свой рай, воздух там почти кондиционирован - всегда прохладный, но не горячий и не холодный. Там всегда весна, индийская весна - ведь на земле в разных местах и весна разная - это индийская весна. Расцветают все цветы, ветры полны ароматов, поют птицы, все оживает; но нет жары, воздух прохладен. Об этом напоминают нам снова и снова: непрерывно веет прохладный воздух.
Это ваш ум проецирует идею; в противном случае для тибетца, индийца, мусульманина не было бы разницы. Мусульманин не может думать, что другой мир представляет собой пустыню, ведь он так сильно страдал в Аравийской пустыне. Другой мир - это оазис, оазис повсюду. Не нужно отыскивать маленький оазис за сотни миль с небольшим количеством воды и немногочисленными деревьями - сплошные оазисы повсюду, и нигде никакой пустыни.
Мы проецируем, но для умирающего человека это снова тот же процесс, который он пережил однажды. Хорошо известно, что в момент смерти, если человек не потерял сознание, не впал в кому, он начинает вспоминать весь свой жизненный цикл. Он возвращается к первому моменту своей жизни, когда он родился. Представляется значительным, что, когда он оставляет этот мир, он может взглянуть на все то, что случилось. Всего за несколько секунд проходит весь календарь, совсем как в вашем кино.
Этот календарь движется, поскольку за двухчасовое кино нужно покрыть многие годы... если бы календарь двигался обычным шагом, вам пришлось бы сидеть в кинотеатре два года; кто может позволить себе такое? Нет календарь движется быстро, быстро сменяются даты. Он движется еще быстрее в момент смерти. В единое мгновение вспыхивает вся жизнь, и впервые останавливается. Снова происходит тот же самый процесс - жизнь завершила полный круг.
Почему вы хотели вспомнить об этом? Потому что ваш Бог — это не что иное, как страх первого дня, который продолжается и продолжается до последнего мгновения, становясь все больше и больше. Вот почему, когда человек молод, он может быть атеистом, он может позволить себе быть атеистом, но по мере того, как он становится старше, оставаться атеистом все труднее. Если, когда он подходит близко к своей могиле, одной ногой стоит в могиле, вы спросите его: «Вы все еще атеист?» - то он скажет: «Я передумал», - из страха... что же происходит? Весь его мир исчезает.
Мой дедушка не был религиозным человеком, совсем не был. Он был близок к греку Зорбе: ел, пил и веселился; нет другого мира, все это чепуха. Мой отец был очень религиозным человеком; может быть, из-за моего дедушки - реакция, разрыв между поколениями. В моей семье все было наоборот: дедушка был атеистом, и, может быть, из-за его атеизма отец превратился в теиста. Всякий раз, когда отец отправлялся в храм, дедушка смеялся и говорил: «Снова! Иди, растрачивай понапрасну свою жизнь перед этими глупыми статуями!»
Я люблю Зорбу по многим причинам; одной из причин является та, что в Зорбе я снова нашел своего дедушку. Он настолько любил пищу, что обычно не доверял никому; он сам готовил ее. За свою жизнь я гостил в тысячах семей в Индии, но я нигде не пробовал таких деликатесов, какие готовил мой дедушка. И он настолько любил это дело, что каждую неделю устраивал пир для всех своих друзей - он готовился к нему целый день.
Мою мать, моих теток, слуг и поваров выгоняли из кухни. Когда готовил дедушка, никто не должен был мешать ему. Но ко мне он относился очень по-дружески; он разрешал мне наблюдать за ним и говорил: «Учись, не полагайся на других людей. Только тогда ты узнаешь свой вкус. Кто другой может знать его?»
Я говорил: «Это не для меня; я слишком ленив, но я могу наблюдать. Целый день готовки? - я на это не способен». Поэтому я не выучился ничему, но и просто наблюдать было радостью - то, как он работал, почти как скульптор, или музыкант, или художник. Приготовление пищи было не просто приготовлением, для него это было искусством. И если что-нибудь получалось ниже его стандарта, то оно немедленно выбрасывалось. Он начинал готовить снова и говорил тогда: «Вот теперь все в порядке».
Он говорил: «Вы знаете, это хорошо, просто хорошо, но не совершенно хорошо; я же стремлюсь к совершенству. Пока все не дойдет до моего стандарта, я не смогу предложить свою пищу никому другому. Я люблю свою пищу».
Он готовил много видов напитков... и что бы он ни делал, вся семья была против него: они говорили, что он просто всем мешает. Он не позволял никому быть на кухне, и вечером он собирал всех атеистов города. Просто, чтобы бросить вызов джайнизму, он дожидался темноты. Он не принимался за еду раньше, потому что джайнизм говорит: ешьте до захода солнца; после захода солнца есть не разрешается. Он, бывало, снова и снова посылал меня проверить, село солнце или нет.
Он досаждал всей семье. И они не могли на него сердиться - он был главой семьи, старейшим мужчиной, - но они сердились на меня. Это было проще. Они говорили: «Зачем ты снова и снова выходишь посмотреть, село солнце или нет? Этот старик хочет, чтобы и ты заблудился, совершенно заблудился».
Меня очень опечалило то, что я повстречался с книгой Грек Зорба только тогда, когда дедушка умирал. Единственное, что я почувствовал на его погребальном костре, было то, что ему понравилась бы эта книга, если бы я перевел и прочитал ему ее. Я прочитал ему много книг. Он был необразованным человеком. Он мог только поставить свою подпись, вот и все. Он не умел ни читать, ни писать, - но он этим очень гордился.
Он говорил, бывало: «Хорошо, что мой отец не заставлял меня ходить в школу, иначе он испортил бы меня. Эти книги так портят людей». Он говорил мне: «3апомни, твой отец испорчен, твои дяди испорчены; они постоянно читают религиозные книги, писания и весь этот хлам. Пока они читают, я живу; и хорошо, когда все узнаешь через жизнь».
Он обычно говорил мне: «Они пошлют тебя в университет - они не послушаются меня. И я не смогу помочь, потому что, если твой отец и твоя мать решат, они пошлют тебя в университет. Но будь осторожен, не заблудись в книгах».
Он наслаждался маленькими вещами. Я спрашивал его: «Все верят в Бога, почему вы не верите, баба?» Я называл его баба; этим словом в Индии обозначается дедушка.
Он отвечал: «Потому что я не боюсь».
Очень простой ответ: «Почему я должен бояться? Мне не нужно бояться; я не сделал ничего плохого, я не причинил никому вреда. Я просто радостно прожил свою жизнь. Если есть какой-нибудь Бог и я когда-нибудь Его встречу, Он не сможет гневаться на меня. Я буду гневаться на него: «Почему Ты создал это мир? Такой мир?» Я не боюсь».
Когда он умирал, я снова спросил его, поскольку доктора говорили, что осталось всего несколько минут. Его пульс пропадал, сердце затихало, но он был еще в полном сознании. Я спросил его: «Баба, один вопрос...»
Он открыл глаза и сказал: «Я знаю твой вопрос: почему я не верю в Бога? Я знаю, что ты собирался задать этот вопрос, когда я буду умирать. Ты думаешь, что смерть заставила меня испугаться? Я прожил так радостно и так полно, я не жалею, что умираю».
«Что еще мне делать завтра? Я все уже сделал, ничего не осталось. И если мой пульс замедляется, замедляется биение моего сердца, то я думаю, что все идет совершенно правильно, ведь я чувствую себя очень спокойным, тихим, молчаливым.
Умру ли я или останусь жить, я не могу сказать прямо сейчас. Но одно ты должен запомнить: я не боюсь».
Вы говорите мне, что в тот момент, когда вы думаете об отбрасывании идеи Бога, приходит страх. Это просто указывает на то, что скалой Бога вы придавили свой страх; и в тот момент, когда вы отодвигаете скалу, страх выпрыгивает из-под нее.
Когда я учился в высшей школе, у меня был учителем один очень образованный брамин. Почти весь город уважал его. Он жил позади моего дома, и к его дому вела небольшая тропинка, пролегавшая рядом с моим домом. Как раз на краю моего дома стояло большое дерево ним. Он преподавал санскрит и непрерывно поучал нас о Боге, молитве и поклонении. На самом деле, он каждому внушал свои представления.
Бхагаван,
Разве гипотеза Бога не полезна хоть каким-то образом? Сама мысль о том, чтобы отбросить идею Бога, чрезвычайно пугает меня.
Уже слишком поздно. В тот момент, когда кто-либо начинает называть идею Бога гипотезой, сама идея Бога уже отброшена.
Так называемые религиозные люди никогда не используют для Бога слово гипотеза. Для них Бог - это не наша гипотеза, напротив, это мы - Его творение. Он - сам источник существования, Он - самое существующее бытие.
Но когда вы называете Бога гипотезой, это означает, что вы ставите Его в тот же ряд категорий, что и гипотезы Евклида в геометрии, или другие гипотезы, являющиеся лишь предположениями; они могут оказаться правильными, они могут оказаться неправильными. Это решится в эксперименте, в переживании, но и это не будет окончательным решением, поскольку последующие эксперименты могут перечеркнуть предыдущие.
Гипотеза - это предполагаемый факт, - факт, который воспринимается как истина в текущее время, но только в текущее время. Никто не может сказать, что он останется истиной и завтра. Это можно увидеть на примерах роста науки за последние триста лет: что-то было истиной для Ньютона и не было истиной для Резерфорда; что-то было истиной для Резерфорда и не было истиной для Эйнштейна. Лучше поставленные эксперименты, лучшего качества приборы всегда могут изменить гипотезу.
Таким образом, ни один теолог не назовет Бога гипотезой - Он сама истина. Он не зависит от ваших экспериментов. Если вы не можете найти его, то это ваша неудача, а вовсе не доказательство того, что Бога не существует. Если же вам будет сопутствовать успех, тогда, конечно, Он существует. Если вы терпите поражение, то это вы терпите поражение; Бог все-таки существует.
Гипотеза - это научный термин, а не теологическая концепция; и наука очень честна. Теология же, как раз напротив, очень нечестна.
Само слово теология показывает ее нечестность, неискренность. Теоозначает Бог, логияозначает логика. Но никто никогда еще не предлагал никакой логики о Боге. Все аргументы направлены против Бога; не выдвинуто еще ни одного аргумента в доказательство Бога. Они же продолжают называть это теологией - логикой Бога. Было бы гораздо честнее им называть Бога гипотезой, но вы не можете поклоняться гипотезе, не так ли?
Зная, что это всего лишь гипотеза, может быть, правильная, может быть, неправильная... но с этим «может быть» поклоняться невозможно; для поклонения нужна слепая вера в то, что вот это - так. Даже если все свидетельства говорят о противоположном, то и тогда вот это - так. В этом смысл веры. Вера - это не логика, она абсолютно нелогична. И назвать идею Бога гипотезой означает разрушить все церкви, все храмы, все синагоги.
Само слово гипотеза очень значительно: оно означает, что вам позволено сомневаться, вам позволено экспериментировать и открывать. Это лишь временное предположение, с которого можно начать. С чего-то нужно начать, поэтому для начала, на текущий момент времени, вы принимаете гипотезу. Но как вы можете поклоняться этому? И как священник сможет эксплуатировать вас? Применять слово гипотеза - абсолютно против религиозных людей. Они не соглашаются называть Бога даже идеей, ведь идея -это вещь вашего ума, ваше представление. Для них Бог - это не идея, Бог - единственная истина.
В Индии, где религия приняла очень тонкие формы, говорят, что это ей являетесь идей в уме Бога, а не наоборот. Не Бог - идея в вашем уме, - ведь в вашем уме всякий хлам; ночные кошмары, сновидения, всевозможные желания. И Бог тоже ставится в ту же категорию? Ведь ваши идеи меняются каждое мгновение; они подобны облакам, непрерывно меняющим свои формы.
Когда вы были ребенком, ваши идеи были определенно другими. Когда вы были подростком, ваши идеи были другими, когда вы стали молодым человеком, ваши идеи стали другими, и когда вы становитесь старше, вы не можете иметь те же идеи, что были у вас в юности. Переживания, жизненный опыт все меняют. Просто невозможно хранить одни и те же идеи всю жизнь; только совершенные идиоты способны на такое. Если в вас есть немного разума, то ваши идеи будут меняться на протяжении жизни.
Для религиозных людей неприемлемо даже называть Бога идеей, а гипотезой - тем более. Вот почему я говорю, что слишком поздно.
Вы называете Бога гипотезой, а вот вам определение медитации: быть в таком состоянии ума, когда нет идей, нет даже идеи Бога.
Гаутама Будда говорит: «Если вы встретите на своем пути меня, немедленно отсеките мне голову, ведь что я делаю там? Я мешаю вам. Идея меня - это помеха». Это все равно, как бросить камешек в тихое озеро; поднимается так много ряби, так много волн возникает. Простая идея, брошенная в тихое озеро вашего ума, создает миллионы волн; она может далеко увести вас от себя.
Каждая идея уводит вас от себя; отсюда и определение медитации: состояние осознанности без какой бы то ни было идеи.
В медитации нет способа уйти от себя, вы просто центрируетесь на своем собственном бытии. Нет объекта, который вы могли бы видеть. Вы остаетесь совершенно одни. Ваше осознавание начинает обращаться на себя.
Сознательность подобна свету. Свет здесь, мы все здесь; свет падает на нас, на стены, на занавеси, на все, что есть здесь. Все это объекты. Только задумайтесь на мгновение: если устранить все объекты, тогда есть только свет, не падающий ни на что. Но свет есть нечто бессознательное - вы есть сознание. Поэтому, когда все объекты устранены, ваша сознательность падает на самое себя, обращается на самое себя; это обращение внутрь, ведь ничто не препятствует ему.
В этом смысл понятия «объект» (английское object— объект, вещь; возражать, протестовать): объект означает то, что препятствует, воздвигает преграду, преграждает, является помехой. Когда нет объекта, куда вы можете пойти? Вы вынуждены обратиться на себя, сознательность начинает осознавать себя - нет идеи Бога.
В обыкновенных состояниях ума идеи являются лишь хламом. В этом необыкновенном пространстве не-ума идей не существует. Поэтому вы либо должны поместить Бога в категорию хлама, либо вы должны поместить Его туда, где объектам быть не позволено.
Слово «идея» не может использоваться религиозными людьми для Бога. «Идея» используется философами, точно так же, как «гипотеза» используется учеными. Для религиозного человека Бог - единственная реальность, но, используя слово «идея», вы уже зашли слишком далеко, - слишком далеко от так называемой реальности Бога.
Ваш же вопрос значителен со многих точек зрения. Прежде всего, вы спрашиваете, полезна ли эта гипотеза хоть как-то? Она полезна - не для вас, а для тех, кто хочет эксплуатировать вас: для священника, раввина, папы, целой армии всех этих людей по всему миру. Что есть папа без идеи Бога? Что есть шанкарачарья? - просто ничто. Тогда кто есть Иисус? Невозможно быть сыном гипотезы! Это будет выглядеть очень странно. Невозможно быть мессией гипотезы. Мир был бы очень странным, если бы гипотезы начали посылать мессий.
Бог должен быть реальным для всех этих людей, чтобы они могли эксплуатировать вас, и они действительно эксплуатировали вас на протяжении тысячелетий.
И они будут продолжать эксплуатировать вас по той простой причине, что вы боитесь отбросить эту самую идею. Это показывает один потрясающий момент вашего бытия. Почему вы боитесь отбросить идею Бога? Определенно идея Бога каким-то образом препятствует тому, чтобы вы испытывали страх. Поэтому в тот момент, когда вы отбрасываете ее, вы начинаете бояться. Это своего рода психологическая защита, вот что это такое.
Ребенок обязательно должен бояться. Во чреве матери он не боится. Я никогда не слышал, чтобы хоть какой-нибудь ребенок во чреве матери думал о том, чтобы пойти в синагогу или в церковь, или о том, чтобы почитать Библию, или Коран, или Гиту; или беспокоился вопросом о том, есть ли Бог или его нет. Я не могу представить себе, чтобы ребенок во чреве матери хоть каким-то образом интересовался Богом, дьяволом, небесами, адом. Для чего? Он уже в раю. Нигде не может быть лучше, чем там.
Он полностью защищен в теплом уютном доме, плавает в химическом растворе, питающем его. И вы удивитесь - за эти девять месяцев ребенок вырастает в относительных единицах больше, чем он вырастет за девяносто лет. За девять месяцев он проделывает долгое путешествие; из почти ничего он становится человеческим существом. За девять месяцев он проходит через миллионы лет эволюции, от самого первого существа до настоящего времени. Он проходит через все фазы.
И жизнь его абсолютно безопасна: совершенно не нужно никуда идти работать, нет страха голода; все производится материнским телом. Жизнь в материнской утробе на протяжении девяти месяцев в такой абсолютной безопасности и является основанием проблемы, которую порождают ваши так называемые религии.
Когда ребенок выходит из чрева матери, первое, что приходит к нему, это страх.
Все очевидно. Потерян его дом, потеряна его безопасность. Полностью потеряны его теплота, его окружение, все, что он знал как свой мир, и теперь он выброшен в странный мир, о котором он ничего не знает. Он начинает дышать сам.
Ребенку требуются несколько секунд, чтобы осознать тот факт, что теперь он должен дышать сам, - дыхание матери теперь не поможет. Чтобы привести его в чувство, доктор держит его на весу вверх ножками, крепко шлепает его. Что за начало! Что за «добро пожаловать»?
И именно в результате этого шлепка он начинает дышать. Наблюдали ли вы, что всякий раз, когда вы пугаетесь, ваше дыхание изменяется? Если не наблюдали этого раньше, можете увидеть это сейчас. Всякий раз, когда вы пугаетесь, ваше дыхание немедленно изменяется. А когда вы в покое, когда вы дома, ничего не боитесь, вы находите, что ваше дыхание происходит в глубокой гармонии, в глубоком согласии, становится все более и более тихим. В глубокой медитации происходит что-то такое, после чего вы чувствуете, как ваше дыхание как будто останавливается. Оно не останавливается, но почти останавливается.
Вначале ребенок боится всего. На протяжении девяти месяцев он находился в темноте, а в современной больнице, где он рождается, повсюду развешены яркие лампы дневного света. И это слишком для его глаз, для его сетчатки, которая раньше никогда не видела света, даже света свечи. Этот свет потрясает его глаза.
И доктор не дает ему даже нескольких секунд - он отрезает ту связь, которая все еще соединяет его с матерью, последнюю надежду на безопасность... и такое крошечное существо. И вы прекрасно знаете, что нет более беспомощного существа, чем человеческий ребенок, ни одно другое дитя во всем существовании так не беспомощно.
Вот почему гипотезу Бога не придумали лошади. Не думают об идее Бога слоны; нет необходимости. Слоненок тут же начинает ходить, оглядываться кругом, исследовать мир. Он не беспомощен, как человеческое дитя. На самом деле, на беспомощности человеческого ребенка основывается так много, что вы удивитесь: ваша семья, ваше общество, ваша культура, ваша религия, ваша философия - все основывается на беспомощности человеческого ребенка.
У животных нет семьи по той простой причине, что их дитя не нуждается в родителях. Человек же вынужден был прийти к определенной системе. Чтобы присматривать за ребенком отец и мать должны быть вместе. Это результат их любви; это их деяние. Если теперь оставить человеческого ребенка одного, как это делают многие животные, невозможно представить, что он выживет, невозможно! Где он найдет пищу? Кого он спросит? Что он спросит?
Может быть, он вышел слишком рано? И есть некоторые биологи, которые полагают, что человеческое дитя рождается недозрелым - девяти месяцев недостаточно, - ведь он приходит таким беспомощным. Но человеческое тело таково, что мать не может носить ребенка больше девяти месяцев, иначе она умрет, а ее смерть будет означать и смерть ребенка.
Подсчитано, что если бы ребенок мог прожить во чреве матери, по крайней мере, три года, тогда, возможно, не было бы потребности в отце, в матери, в семье, в обществе и культуре, в Боге и священнике. Но ребенок не может жить три года во чреве матери. Эта странная биологическая ситуация оказала воздействие на все человеческое поведение, мышление, структуру семьи, общества; и она же вызвала страх.
Первым переживанием ребенка является страх, и последним переживанием человека также является страх.
Рождение - это тоже род смерти; вам следует запомнить это.
Посмотрите на рождение с точки зрения ребенка. Он жил в определенном мире, который абсолютно удовлетворял его. Он совершенно ни в чем не испытывал нужды, ему ничего не было нужно. Он просто наслаждался бытием, наслаждался ростом — и вот он внезапно выброшен прочь.
Для ребенка это переживание является переживанием смерти - смерти всего его мира, его безопасности, его уютного домика. Ученые говорят, что мы еще не сумели создать такого уютного дома, как чрево матери. Мы пытались - все наши дома представляют собой попытки создать такой уютный дом.
Мы пытались даже создать водяные кровати, чтобы дать вам такое же ощущение. У нас есть горячие ванны; лежа в них вы можете испытать немного ощущения ребенка. Те, кто знает, как по-настоящему принимать горячую ванну, кладут в нее также немного соли, ведь в материнском чреве среда очень соленая, - в точности такое же количество соли, как в морской воде. Но как долго можно лежать в ванне? У нас есть отдельные водоемы, которые представляют собой не что иное, как поиск того же чрева, которое мы потеряли.
Зигмунд Фрейд - не просветленный человек, - на самом деле он немного «ку-ку», человек не в своем уме, «с приветом», но иногда и кукушки поют прекрасные песни. Иногда у него появляются значительные идеи. Например, он полагает, что идея мужчины, занимающегося любовью с женщиной, представляет собой не что иное, как попытку снова войти во чрево. В этом, может быть, что-то есть. Этот человек не в своем уме, идея, кажется, заходит слишком далеко; но если даже такой человек, как Зигмунд Фрейд, безумен, его нужно выслушать очень внимательно.
Я чувствую, что в этом есть что-то от истины: поиск чрева, через тот же проход, которым он вышел... Он не может добраться до этого чрева, это верно. Поэтому он и создал всевозможные вещи; он начал строить пещеры, дома, самолеты. Посмотрите на интерьер самолета - не будет удивительным, если вы однажды найдете в самолете людей, плавающих в ванной с теплой соленой водой. Самолет может предоставить вам в точности такую же ситуацию, но и это не будет удовлетворительным.
Ребенок не знал ничего другого. Мы стараемся устроить все так же удобно: только нажал на кнопку, и вот она, стюардесса. Мы все устроили настолько комфортабельно, насколько это возможно, но мы не можем сделать так же комфортабельно, как было во чреве матери. Там вам не нужно было даже нажимать на кнопку. Вы получали питание до того, как начинали испытывать голод. Вы получали воздух до того, как испытывали потребность в нем. На вас не лежало никакой ответственности.
Так что ребенок, выходящий из чрева матери, если он вообще чувствует свой выход, должен ощущать его как смерть. Он не может чувствовать его как рождение, это невозможно. Это наша идея - идея тех, кто стоит рядом, - это мы говорим, что он рождается.
И во второй раз, снова, однажды, после усилий всей своей жизни... Он сумел что-то сделать - маленький домик, семья, маленький круг друзей, немного тепла, маленький уголок где-то в мире, где он может расслабиться и быть собой, где он принят. Трудно — борьба на протяжении всей жизни, и вдруг однажды он обнаруживает, что его выбрасывают прочь.
Снова пришел доктор - и это тот же самый человек, который шлепнул его! Но в тот раз он должен был начать дыхание; в этот же раз, насколько мы знаем... Мы на этой стороне, другая сторона нам неизвестна. Другая сторона открыта лишь для нашего воображения; вот откуда небеса и ад... разыгрались все виды воображения.
Мы на этой стороне, а этот человек умирает. Для нас он умирает; но, может быть, он возрождается вновь. Это знает только он, и он не может вернуться и рассказать нам: «Не беспокойтесь; я не умер, я жив». Он не мог тогда вернуться во чрево своей матери, чтобы бросить последний взгляд и сказать всему «до свидания», не может он вернуться и теперь, открыть глаза и сказать «до свидания» всем вам, сказать: «Не беспокойтесь. Я не умираю, я возрождаюсь».
Индусская идея о возрождении - это не что иное, как проекция обыкновенного рождения. Для чрева - если чрево думает - ребенок мертв. Для ребенка - если он думает - он умирает. Но он рождается; то не было смертью, то было рождение. Индусы спроецировали ту же идею на событие смерти. С этой стороны кажется, что человек умирает, но с другой стороны... Но другая сторона - наше воображение; мы можем сделать ее такой, какой захотим.
Каждая религия делает эту другую сторону по-своему, поскольку каждое общество, каждая культура основываются на иной географии, иной истории. Например: тибетцы не могут полагать, что на другой стороне прохладно - страшна даже прохлада, а холод и вовсе невозможен. Тибетец думает, что мертвому тепло в новом мире, который всегда остается теплым.
Индиец не может думать о том, что новый мир всегда остается теплым. Даже четырех месяцев тепла в Индии слишком много, но чтобы было тепло всю вечность - можно свариться! Религия индусов полагает... У них нет понятия о кондиционировании воздуха, но то, как они описывают свой рай, воздух там почти кондиционирован - всегда прохладный, но не горячий и не холодный. Там всегда весна, индийская весна - ведь на земле в разных местах и весна разная - это индийская весна. Расцветают все цветы, ветры полны ароматов, поют птицы, все оживает; но нет жары, воздух прохладен. Об этом напоминают нам снова и снова: непрерывно веет прохладный воздух.
Это ваш ум проецирует идею; в противном случае для тибетца, индийца, мусульманина не было бы разницы. Мусульманин не может думать, что другой мир представляет собой пустыню, ведь он так сильно страдал в Аравийской пустыне. Другой мир - это оазис, оазис повсюду. Не нужно отыскивать маленький оазис за сотни миль с небольшим количеством воды и немногочисленными деревьями - сплошные оазисы повсюду, и нигде никакой пустыни.
Мы проецируем, но для умирающего человека это снова тот же процесс, который он пережил однажды. Хорошо известно, что в момент смерти, если человек не потерял сознание, не впал в кому, он начинает вспоминать весь свой жизненный цикл. Он возвращается к первому моменту своей жизни, когда он родился. Представляется значительным, что, когда он оставляет этот мир, он может взглянуть на все то, что случилось. Всего за несколько секунд проходит весь календарь, совсем как в вашем кино.
Этот календарь движется, поскольку за двухчасовое кино нужно покрыть многие годы... если бы календарь двигался обычным шагом, вам пришлось бы сидеть в кинотеатре два года; кто может позволить себе такое? Нет календарь движется быстро, быстро сменяются даты. Он движется еще быстрее в момент смерти. В единое мгновение вспыхивает вся жизнь, и впервые останавливается. Снова происходит тот же самый процесс - жизнь завершила полный круг.
Почему вы хотели вспомнить об этом? Потому что ваш Бог — это не что иное, как страх первого дня, который продолжается и продолжается до последнего мгновения, становясь все больше и больше. Вот почему, когда человек молод, он может быть атеистом, он может позволить себе быть атеистом, но по мере того, как он становится старше, оставаться атеистом все труднее. Если, когда он подходит близко к своей могиле, одной ногой стоит в могиле, вы спросите его: «Вы все еще атеист?» - то он скажет: «Я передумал», - из страха... что же происходит? Весь его мир исчезает.
Мой дедушка не был религиозным человеком, совсем не был. Он был близок к греку Зорбе: ел, пил и веселился; нет другого мира, все это чепуха. Мой отец был очень религиозным человеком; может быть, из-за моего дедушки - реакция, разрыв между поколениями. В моей семье все было наоборот: дедушка был атеистом, и, может быть, из-за его атеизма отец превратился в теиста. Всякий раз, когда отец отправлялся в храм, дедушка смеялся и говорил: «Снова! Иди, растрачивай понапрасну свою жизнь перед этими глупыми статуями!»
Я люблю Зорбу по многим причинам; одной из причин является та, что в Зорбе я снова нашел своего дедушку. Он настолько любил пищу, что обычно не доверял никому; он сам готовил ее. За свою жизнь я гостил в тысячах семей в Индии, но я нигде не пробовал таких деликатесов, какие готовил мой дедушка. И он настолько любил это дело, что каждую неделю устраивал пир для всех своих друзей - он готовился к нему целый день.
Мою мать, моих теток, слуг и поваров выгоняли из кухни. Когда готовил дедушка, никто не должен был мешать ему. Но ко мне он относился очень по-дружески; он разрешал мне наблюдать за ним и говорил: «Учись, не полагайся на других людей. Только тогда ты узнаешь свой вкус. Кто другой может знать его?»
Я говорил: «Это не для меня; я слишком ленив, но я могу наблюдать. Целый день готовки? - я на это не способен». Поэтому я не выучился ничему, но и просто наблюдать было радостью - то, как он работал, почти как скульптор, или музыкант, или художник. Приготовление пищи было не просто приготовлением, для него это было искусством. И если что-нибудь получалось ниже его стандарта, то оно немедленно выбрасывалось. Он начинал готовить снова и говорил тогда: «Вот теперь все в порядке».
Он говорил: «Вы знаете, это хорошо, просто хорошо, но не совершенно хорошо; я же стремлюсь к совершенству. Пока все не дойдет до моего стандарта, я не смогу предложить свою пищу никому другому. Я люблю свою пищу».
Он готовил много видов напитков... и что бы он ни делал, вся семья была против него: они говорили, что он просто всем мешает. Он не позволял никому быть на кухне, и вечером он собирал всех атеистов города. Просто, чтобы бросить вызов джайнизму, он дожидался темноты. Он не принимался за еду раньше, потому что джайнизм говорит: ешьте до захода солнца; после захода солнца есть не разрешается. Он, бывало, снова и снова посылал меня проверить, село солнце или нет.
Он досаждал всей семье. И они не могли на него сердиться - он был главой семьи, старейшим мужчиной, - но они сердились на меня. Это было проще. Они говорили: «Зачем ты снова и снова выходишь посмотреть, село солнце или нет? Этот старик хочет, чтобы и ты заблудился, совершенно заблудился».
Меня очень опечалило то, что я повстречался с книгой Грек Зорба только тогда, когда дедушка умирал. Единственное, что я почувствовал на его погребальном костре, было то, что ему понравилась бы эта книга, если бы я перевел и прочитал ему ее. Я прочитал ему много книг. Он был необразованным человеком. Он мог только поставить свою подпись, вот и все. Он не умел ни читать, ни писать, - но он этим очень гордился.
Он говорил, бывало: «Хорошо, что мой отец не заставлял меня ходить в школу, иначе он испортил бы меня. Эти книги так портят людей». Он говорил мне: «3апомни, твой отец испорчен, твои дяди испорчены; они постоянно читают религиозные книги, писания и весь этот хлам. Пока они читают, я живу; и хорошо, когда все узнаешь через жизнь».
Он обычно говорил мне: «Они пошлют тебя в университет - они не послушаются меня. И я не смогу помочь, потому что, если твой отец и твоя мать решат, они пошлют тебя в университет. Но будь осторожен, не заблудись в книгах».
Он наслаждался маленькими вещами. Я спрашивал его: «Все верят в Бога, почему вы не верите, баба?» Я называл его баба; этим словом в Индии обозначается дедушка.
Он отвечал: «Потому что я не боюсь».
Очень простой ответ: «Почему я должен бояться? Мне не нужно бояться; я не сделал ничего плохого, я не причинил никому вреда. Я просто радостно прожил свою жизнь. Если есть какой-нибудь Бог и я когда-нибудь Его встречу, Он не сможет гневаться на меня. Я буду гневаться на него: «Почему Ты создал это мир? Такой мир?» Я не боюсь».
Когда он умирал, я снова спросил его, поскольку доктора говорили, что осталось всего несколько минут. Его пульс пропадал, сердце затихало, но он был еще в полном сознании. Я спросил его: «Баба, один вопрос...»
Он открыл глаза и сказал: «Я знаю твой вопрос: почему я не верю в Бога? Я знаю, что ты собирался задать этот вопрос, когда я буду умирать. Ты думаешь, что смерть заставила меня испугаться? Я прожил так радостно и так полно, я не жалею, что умираю».
«Что еще мне делать завтра? Я все уже сделал, ничего не осталось. И если мой пульс замедляется, замедляется биение моего сердца, то я думаю, что все идет совершенно правильно, ведь я чувствую себя очень спокойным, тихим, молчаливым.
Умру ли я или останусь жить, я не могу сказать прямо сейчас. Но одно ты должен запомнить: я не боюсь».
Вы говорите мне, что в тот момент, когда вы думаете об отбрасывании идеи Бога, приходит страх. Это просто указывает на то, что скалой Бога вы придавили свой страх; и в тот момент, когда вы отодвигаете скалу, страх выпрыгивает из-под нее.
Когда я учился в высшей школе, у меня был учителем один очень образованный брамин. Почти весь город уважал его. Он жил позади моего дома, и к его дому вела небольшая тропинка, пролегавшая рядом с моим домом. Как раз на краю моего дома стояло большое дерево ним. Он преподавал санскрит и непрерывно поучал нас о Боге, молитве и поклонении. На самом деле, он каждому внушал свои представления.