Страница:
Заратустра скажет как раз наоборот. Если чувственные удовольствия разрушают вас, это значит, что вам нужно стать сильнее. Необходимо дать вам практику, чтобы вы могли стать сильнее. Не нужно отказываться от чувственных удовольствий; нужно отречься от слабости. И каждого человека нужно сделать настолько сильным, чтобы он мог наслаждаться "вином из всех вин", не разрушаясь, но, наоборот, становясь сильнее, моложе, свежее.
Чувственность так решительно осуждалась, что это сделало всех людей в мире крайне слабыми, бесчувственными, оторванными от жизни. Большинство ваших корней обрезали; вам оставили только несколько корешков, чтобы вы могли как-то просуществовать под названием жизни.
Сладострастие: это величайшее блаженство, символ высшего счастья и высшей надежды. Чувственные удовольствия нужно понимать как знак того, что возможно еще более великое счастье. Все зависит от вашего искусства. Все зависит от того, как вы используете свою жизненную энергию. Все зависит от того, остановитесь ли вы на чувственных удовольствиях. Чувственное удовольствие — всего лишь стрела, указующая, что существуют более высокие наслаждения, высшее счастье, величайшая наполненность.
Но если вы отрекаетесь от чувственных удовольствий... Это как если бы вы увидели на придорожном столбе стрелку, указывающую, что здесь нет остановки — проезжайте дальше! Отвергающие говорят: "Сотрите эту стрелку. Отрекитесь от этого столба". Но тогда кто укажет вам, что у вас впереди еще долгий путь?
Пока вы не достигнете величайшей радости жизни... Чувственные удовольствия — только начало, не конец. Но если вы отвергнете начало, вы отвергли конец. Это простая логика, но порой самое очевидное забывается легче всего. Все религии учили вас: "Только если вы откажетесь от чувственных удовольствий, вы сможете обрести духовное блаженство". Это абсурдно и нелогично.
Чувственное удовольствие будет путеводной нитью на пути к духовному блаженству. Вы уничтожаете саму эту нить. Вы никогда не достигнете высшего состояния — вы убрали лестницу. Эта лестница — нечто, что нужно трансцендировать, но не отвергать! Помните о разнице между трансценденцией и отречением.
Заратустра скажет: "Трансцендируйте, но никогда не отвергайте, ибо если вы отрекаетесь, то нечего трансцендировать". Наслаждайтесь чувственными удовольствиями во всем их разнообразии и как можно интенсивнее. Исчерпайте их до дна, чтобы неожиданно осознать: "С миром чувственных удовольствий покончено, и я должен идти дальше, за его пределы". Но чувственные удовольствия показали вам путь. Вы должны быть им благодарны; вы не должны быть против них. Они ничего не отняли у вас; они только давали вам.
Сладострастие: это величайшее блаженство, символ высшего счастья и высшей надежды.
Многому, что еще более чуждо друг другу, чем мужчина женщине...
Чувственное удовольствие — мост между мужчиной и женщиной. А они, несомненно, чужды друг другу.
В этом нет никакой беды. Чем больше расстояние между мужчиной и женщиной, тем сильнее притяжение. Чем они различнее, тем больше их тянет друг к другу. Чем более они чужды друг другу, тем глубже стремление понять друг друга.
Если я выступал против всякого рода сексуальных извращений, в частности, если я был против гомосексуализма, то основная причина была духовного свойства — потому что, когда мужчина любит другого мужчину или женщина любит другую женщину, между ними нет никакого магнетического притяжения; в них нет никакого напряжения.
Они так похожи, почти одинаковы. Не будет никакого интереса; не будет никакого исследования. Они не поймут больше, чем уже знают, потому что они знают себя — что еще может быть в другом человеке?
Гомосексуализм абсолютно недуховен, ибо он не может обострить вашу чувственность. И он не может сделать ваши чувственные удовольствия индикатором высшего счастья. Гомосексуализм — ловушка. Это не путешествие. Вы никуда не движетесь.
Встреча мужчины и женщины — это путешествие; это исследование. Это попытка понять полярно противоположное. Это постижение диалектики жизни. Это великий урок. И без этого урока вы не сможете подняться выше ни в осознании, ни в счастье, ни в духовности.
Но человек пал так низко. Заратустра был пророком - приближаются дни, когда человек станет так ничтожен, что будет недостоин даже называться человеком. Кажется, эти дни пришли.
Одной из причин, по которой парламент Голландии решил запретить мне въезд в эту страну, было то, что я выступал против гомосексуализма. Даже я не мог в это поверить: неужели религия Голландии — гомосексуализм? Однако определенно создается впечатление, что все члены голландского парламента, весь кабинет министров и сам премьер-министр — гомосексуальны, ведь ни один человек не встал, чтобы сказать: "Это унижение для всей нации. Что вы имеете в виду - что если человек выступает против гомосексуализма, то это преступление? Разве вы — нация гомосексуалистов? Разве он против вашей нации?"
Услышав это, я немедленно сообщил своим людям: "Скажите парламенту, что Голландию надо переименовать: она должна называться Гомосексландией — это более подходящее название". Но человек пал очень низко. И причина этого — ваши святые, поскольку они учили вас сохранять целибат, который противен природе. Именно целибат — причина гомосексуализма.
А теперь один американский епископ выступил с открытым заявлением — и ни Папа, ни какая-нибудь другая христианская ассоциация или христианская церковь не опровергли его — он открыто сказал, что целибат не распространяется на гомосексуалистов. Вы можете быть целибатом и гомосексуалистом. Целибат просто означает, что вы не можете быть гетеросексуальны. Это только запрет мужчинам встречаться с женщинами; он не запрещается мужчине заниматься любовью с другим мужчиной или женщине — с другой женщиной. Он не против лесбиянства или гомосексуализма.
И Папа молчит! И его молчание о многом говорит: ведь ему прекрасно известно, что больше пятидесяти процентов его епископов, архиепископов, кардиналов, священников - гомосексуалисты.
Гомосексуализм родился в монастырях — христианских, буддийских, джайнских. Там, где так много монахов-целибатов вынуждены жить вместе, единственный секс... Природа отыскивает какой-нибудь путь, каким бы извращенным он ни оказался. Эти люди, которые боролись против чувственных удовольствий, самыми тонкими способами разрушили человека и создали извращенное человечество. И до сих пор они — наши лидеры. До сих пор они — наши проводники к духовности.
А кто постиг до конца, насколько чужды друг другу мужчина и женщина?
Только человек с глубоким сексуальным опытом может понять огромную разницу и уникальность мужчины и женщины. Дело не в равенстве или неравенстве; это просто уникальные сущности. И между ними возможна лишь дружба.
Вся эта бессмыслица брака придает мужчине важность. Женщина становится просто тенью. Почему после свадьбы женщина должна принимать фамилию мужа? Таковы тонкие способы заставить ее уяснить, что теперь она на втором месте. У нее больше нет своего "я"; теперь муж — ее "я". Естественно, никакой брак не может быть мирным. Там, где есть попытка господства, будут конфликт и борьба. Все браки создают только ад.
Властолюбие - огненный бич для самых суровых из всех жестокосердных, ужасная пытка, уготованная самому жестокому, мрачное пламя костров, на которых сжигают живьем.
Властолюбие - перед взором его человек пресмыкается и ползает, раболепствует и становится ниже змеи и свиньи, пока, наконец, не вырвется у него крик великого презрения.
Властолюбие - оно поднимается к чистым и одиноким, чтобы привлечь их, поднимается вверх к самодовлеющим вершинам, пылая, как любовь, заманчиво рисуя в небесах пурпурные блики блаженств.
Властолюбие: но кто сказал, что нездорова такая страсть, когда высокое стремится к власти над низшим! Поистине, нет ничего болезненного в таком желании, в таком снисхождении!
Нужно смотреть на явление в целом. Жажда власти создала рабство, разными путями разрушая человечество. Жажда власти горит в каждом сердце. Заратустра не за этот вид властолюбия — оно разрушительно и безобразно.
Но возможен также творческий путь, и этот творческий подход он называет волей к власти, а не жаждой власти. Воля к власти — совершенно другое явление, но религии не делают никакого различия. Для них все исчерпывается жаждой власти — в ней нет ничего ценного. Но Заратустра чувствует: во властолюбии скрыт такой потенциал, что, оно может стать величайшей творческой силой в мире. Но оно не должно быть жаждой. И его даже нельзя назвать жаждой.
Властолюбие, но кто сказал, что нездорова такая страсть, когда высокое стремится к власти над низшим! Поистине, нет ничего болезненного в таком желании, в таком снисхождении! Воля к власти совершает великую перемену. Воля к власти не означает власть над другими. Жажда власти означает власть над другими. Воля к власти означает все лучше и лучше властвовать собой, становиться все больше и больше сияющим, сильным, собранным, все больше становиться львом, индивидуальностью.
Воля к власти не имеет никакого отношения к другим. Это ваша личная тренировка восхождения к вершинам. Это ваше личное упражнение, чтобы достичь высочайшего пика собственного существа. Это никого не разрушает; наоборот, это может вдохновить других. Это должно вдохновлять других. Это может быть великим вызовом: если один человек, когда-то живший среди вас, теперь находится на высочайшем пике сознательности, это может создать стремление, страстное желание, побуждение — которое спит в вас, которое бездействует внутри вас: вы тоже можете быть высоким пиком, это под силу также и вам.
Воля к власти — это просто желание быть самим собой: это воля к свободе, воля к творчеству, желание обрести бессмертие, желание прокричать на весь мир: "Я был всегда, я буду всегда!" Это воля к вечности.
Но религии взяли только негативную сторону, они никогда не говорят о позитивной. И вместе с негативной стороной они предали осуждению также и позитивную. Они обманывали человечество; они никогда не различали, что во всем есть свое положительное и отрицательное. Они осуждали отрицательное, и это было правильно, но они никогда не одобряли положительного, и в этом их хитрость.
Чтобы одинокая вершина не оставалась вечно одна и довлела себе; чтобы гора снизошла к долине, а ветры вершин — к низинам.
О, кто найдет истинное имя, чтобы назвать и возвести в добродетель это стремление! "Дарящая добродетель" — так назвал некогда Заратустра то безымянное.
И тогда случилось, — и поистине случилось впервые, — что слово его возвеличило себялюбие — бодрое, здоровое себялюбие, бьющее ключом из сильной души;
—из сильной души, соединенной с возвышенным телом, прекрасным, победоносным и крепким, рядом с которым каждая вещь становится зеркалом.
Прочь от себя гонит она все малодушное; она говорит: "Дурное — это трусливое!"
Согласно Заратустре, единственное зло — это трусость, и единственное добро — это смелость. Из смелости рождаются все добродетели, а из трусости рождаются все грехи, все преступления.
Достойным презрения кажется ей всякий, кто постоянно заботится, вздыхает, жалуется и извлекает из всего малейшую выгоду.
Ненавистен и противен ей тот, кто никогда не защищается, кто проглатывает ядовитые плевки и злобные взгляды, кто слишком терпелив, кто все выносит и всем доволен: ибо это - характер раба.
Раболепствие ли это перед богами и следами от ног их, или перед людьми с их глупыми мнениями, — на все рабское плюет оно, это великое себялюбие!
Ведь именно эта лжемудрость почиталась за добродетель и называлась именем ее. "Отказаться от себя" — вот чего с полным основанием хотели все уставшие от жизни трусы!
Заратустра говорит, что эгоизм — это просто природа вещей. Но трусы хотят сделать из неэгоистичности, бескорыстия добродетель, поскольку в бескорыстии трусливые будут победителями.
В Индии вы повсюду найдете нищих. И каждый нищий говорит: "Дай мне что-нибудь. Подавать нищим — добродетель, и ты получишь за это великую награду". Но ведь само существование нищих должно доказывать, что общество больно, что общество ненормально; что оно постоянно плодит детей, которых не может прокормить; что абсолютно нелогично, когда одна часть общества забирает все деньги страны, а миллионам людей остается голодать.
Вы удивитесь, если узнаете, что половина всего национального достояния Индии находится в Бомбее — одном городе. А страна в девятьсот миллионов человек живет в крайней нищете, недоедая; если удается поесть хотя бы один раз в день, это большое счастье. Миллионы людей питаются одними корнями деревьев. Они живут на одних корешках; плоды они не могут купить. К концу века около полумиллиарда человек умрет от истощения только в этой стране. Я не говорю обо всем мире — потому что это может произойти почти повсеместно.
Добродетель должна быть разумной, добродетель должна быть логичной, добродетель должна иметь причину. А подаяние нищим упрочивает нищету. Эти нищие плодят новых; эти нищие поженятся; у этих нищих родятся дети - потому что иметь детей экономически выгодно: дети начинают попрошайничать. Чем больше у вас детей, тем лучше идет дело.
Заратустра говорит: "Эгоизм, себялюбие — единственная добродетель; бескорыстие всегда было желанием трусов" - что им должны помогать, что кто-то должен защищать их, что кто-то должен обеспечивать их пищей, что кто-то должен ухаживать за их болячками, что кто-то другой отвечает, если они больны, если они голодны, за их истощение. Никто за это не отвечает.
Нормальное общество будет защищать себя от всех людей, которые нуждаются в бескорыстной помощи.
Мы можем устроить здоровое общество; мы можем построить богатое общество, разумно богатое, разумно здоровое. Но это возможно лишь тогда, когда каждый берет ответственность на свои плечи.
Вот что он имеет в виду под эгоизмом.
И если вы имеете слишком много, если вы делитесь — это должно быть вашей радостью, а не долгом. Это должно был, для вас радостью, а не добродетелью.
Ныне же приближается к ним день, когда все изменится: меч судьи, Великий Полдень; и многое станет тогда явным!
И кто славит "Я" и освящает себялюбие, поистине, тот говорит вдохновенно, словно пророк: "Вот наступает он, Великий Полдень, вот он уже близок!"
Заратустра называет "великим полднем" величайший момент в жизни человечества — когда эгоизм будет просто здоровым, когда все прежде осуждаемое будет отброшено и все естественное, человеческое будет объявлено нашей религией, нашей духовностью. Сама природа — наша религия, и никакая другая религия не нужна.
"Вот наступает он, Великий Полдень, вот он уже близок!"
…Так говорил Заратустра.
О ДУХЕ ТЯЖЕСТИ часть 1
Чувственность так решительно осуждалась, что это сделало всех людей в мире крайне слабыми, бесчувственными, оторванными от жизни. Большинство ваших корней обрезали; вам оставили только несколько корешков, чтобы вы могли как-то просуществовать под названием жизни.
Сладострастие: это величайшее блаженство, символ высшего счастья и высшей надежды. Чувственные удовольствия нужно понимать как знак того, что возможно еще более великое счастье. Все зависит от вашего искусства. Все зависит от того, как вы используете свою жизненную энергию. Все зависит от того, остановитесь ли вы на чувственных удовольствиях. Чувственное удовольствие — всего лишь стрела, указующая, что существуют более высокие наслаждения, высшее счастье, величайшая наполненность.
Но если вы отрекаетесь от чувственных удовольствий... Это как если бы вы увидели на придорожном столбе стрелку, указывающую, что здесь нет остановки — проезжайте дальше! Отвергающие говорят: "Сотрите эту стрелку. Отрекитесь от этого столба". Но тогда кто укажет вам, что у вас впереди еще долгий путь?
Пока вы не достигнете величайшей радости жизни... Чувственные удовольствия — только начало, не конец. Но если вы отвергнете начало, вы отвергли конец. Это простая логика, но порой самое очевидное забывается легче всего. Все религии учили вас: "Только если вы откажетесь от чувственных удовольствий, вы сможете обрести духовное блаженство". Это абсурдно и нелогично.
Чувственное удовольствие будет путеводной нитью на пути к духовному блаженству. Вы уничтожаете саму эту нить. Вы никогда не достигнете высшего состояния — вы убрали лестницу. Эта лестница — нечто, что нужно трансцендировать, но не отвергать! Помните о разнице между трансценденцией и отречением.
Заратустра скажет: "Трансцендируйте, но никогда не отвергайте, ибо если вы отрекаетесь, то нечего трансцендировать". Наслаждайтесь чувственными удовольствиями во всем их разнообразии и как можно интенсивнее. Исчерпайте их до дна, чтобы неожиданно осознать: "С миром чувственных удовольствий покончено, и я должен идти дальше, за его пределы". Но чувственные удовольствия показали вам путь. Вы должны быть им благодарны; вы не должны быть против них. Они ничего не отняли у вас; они только давали вам.
Сладострастие: это величайшее блаженство, символ высшего счастья и высшей надежды.
Многому, что еще более чуждо друг другу, чем мужчина женщине...
Чувственное удовольствие — мост между мужчиной и женщиной. А они, несомненно, чужды друг другу.
В этом нет никакой беды. Чем больше расстояние между мужчиной и женщиной, тем сильнее притяжение. Чем они различнее, тем больше их тянет друг к другу. Чем более они чужды друг другу, тем глубже стремление понять друг друга.
Если я выступал против всякого рода сексуальных извращений, в частности, если я был против гомосексуализма, то основная причина была духовного свойства — потому что, когда мужчина любит другого мужчину или женщина любит другую женщину, между ними нет никакого магнетического притяжения; в них нет никакого напряжения.
Они так похожи, почти одинаковы. Не будет никакого интереса; не будет никакого исследования. Они не поймут больше, чем уже знают, потому что они знают себя — что еще может быть в другом человеке?
Гомосексуализм абсолютно недуховен, ибо он не может обострить вашу чувственность. И он не может сделать ваши чувственные удовольствия индикатором высшего счастья. Гомосексуализм — ловушка. Это не путешествие. Вы никуда не движетесь.
Встреча мужчины и женщины — это путешествие; это исследование. Это попытка понять полярно противоположное. Это постижение диалектики жизни. Это великий урок. И без этого урока вы не сможете подняться выше ни в осознании, ни в счастье, ни в духовности.
Но человек пал так низко. Заратустра был пророком - приближаются дни, когда человек станет так ничтожен, что будет недостоин даже называться человеком. Кажется, эти дни пришли.
Одной из причин, по которой парламент Голландии решил запретить мне въезд в эту страну, было то, что я выступал против гомосексуализма. Даже я не мог в это поверить: неужели религия Голландии — гомосексуализм? Однако определенно создается впечатление, что все члены голландского парламента, весь кабинет министров и сам премьер-министр — гомосексуальны, ведь ни один человек не встал, чтобы сказать: "Это унижение для всей нации. Что вы имеете в виду - что если человек выступает против гомосексуализма, то это преступление? Разве вы — нация гомосексуалистов? Разве он против вашей нации?"
Услышав это, я немедленно сообщил своим людям: "Скажите парламенту, что Голландию надо переименовать: она должна называться Гомосексландией — это более подходящее название". Но человек пал очень низко. И причина этого — ваши святые, поскольку они учили вас сохранять целибат, который противен природе. Именно целибат — причина гомосексуализма.
А теперь один американский епископ выступил с открытым заявлением — и ни Папа, ни какая-нибудь другая христианская ассоциация или христианская церковь не опровергли его — он открыто сказал, что целибат не распространяется на гомосексуалистов. Вы можете быть целибатом и гомосексуалистом. Целибат просто означает, что вы не можете быть гетеросексуальны. Это только запрет мужчинам встречаться с женщинами; он не запрещается мужчине заниматься любовью с другим мужчиной или женщине — с другой женщиной. Он не против лесбиянства или гомосексуализма.
И Папа молчит! И его молчание о многом говорит: ведь ему прекрасно известно, что больше пятидесяти процентов его епископов, архиепископов, кардиналов, священников - гомосексуалисты.
Гомосексуализм родился в монастырях — христианских, буддийских, джайнских. Там, где так много монахов-целибатов вынуждены жить вместе, единственный секс... Природа отыскивает какой-нибудь путь, каким бы извращенным он ни оказался. Эти люди, которые боролись против чувственных удовольствий, самыми тонкими способами разрушили человека и создали извращенное человечество. И до сих пор они — наши лидеры. До сих пор они — наши проводники к духовности.
А кто постиг до конца, насколько чужды друг другу мужчина и женщина?
Только человек с глубоким сексуальным опытом может понять огромную разницу и уникальность мужчины и женщины. Дело не в равенстве или неравенстве; это просто уникальные сущности. И между ними возможна лишь дружба.
Вся эта бессмыслица брака придает мужчине важность. Женщина становится просто тенью. Почему после свадьбы женщина должна принимать фамилию мужа? Таковы тонкие способы заставить ее уяснить, что теперь она на втором месте. У нее больше нет своего "я"; теперь муж — ее "я". Естественно, никакой брак не может быть мирным. Там, где есть попытка господства, будут конфликт и борьба. Все браки создают только ад.
Властолюбие - огненный бич для самых суровых из всех жестокосердных, ужасная пытка, уготованная самому жестокому, мрачное пламя костров, на которых сжигают живьем.
Властолюбие - перед взором его человек пресмыкается и ползает, раболепствует и становится ниже змеи и свиньи, пока, наконец, не вырвется у него крик великого презрения.
Властолюбие - оно поднимается к чистым и одиноким, чтобы привлечь их, поднимается вверх к самодовлеющим вершинам, пылая, как любовь, заманчиво рисуя в небесах пурпурные блики блаженств.
Властолюбие: но кто сказал, что нездорова такая страсть, когда высокое стремится к власти над низшим! Поистине, нет ничего болезненного в таком желании, в таком снисхождении!
Нужно смотреть на явление в целом. Жажда власти создала рабство, разными путями разрушая человечество. Жажда власти горит в каждом сердце. Заратустра не за этот вид властолюбия — оно разрушительно и безобразно.
Но возможен также творческий путь, и этот творческий подход он называет волей к власти, а не жаждой власти. Воля к власти — совершенно другое явление, но религии не делают никакого различия. Для них все исчерпывается жаждой власти — в ней нет ничего ценного. Но Заратустра чувствует: во властолюбии скрыт такой потенциал, что, оно может стать величайшей творческой силой в мире. Но оно не должно быть жаждой. И его даже нельзя назвать жаждой.
Властолюбие, но кто сказал, что нездорова такая страсть, когда высокое стремится к власти над низшим! Поистине, нет ничего болезненного в таком желании, в таком снисхождении! Воля к власти совершает великую перемену. Воля к власти не означает власть над другими. Жажда власти означает власть над другими. Воля к власти означает все лучше и лучше властвовать собой, становиться все больше и больше сияющим, сильным, собранным, все больше становиться львом, индивидуальностью.
Воля к власти не имеет никакого отношения к другим. Это ваша личная тренировка восхождения к вершинам. Это ваше личное упражнение, чтобы достичь высочайшего пика собственного существа. Это никого не разрушает; наоборот, это может вдохновить других. Это должно вдохновлять других. Это может быть великим вызовом: если один человек, когда-то живший среди вас, теперь находится на высочайшем пике сознательности, это может создать стремление, страстное желание, побуждение — которое спит в вас, которое бездействует внутри вас: вы тоже можете быть высоким пиком, это под силу также и вам.
Воля к власти — это просто желание быть самим собой: это воля к свободе, воля к творчеству, желание обрести бессмертие, желание прокричать на весь мир: "Я был всегда, я буду всегда!" Это воля к вечности.
Но религии взяли только негативную сторону, они никогда не говорят о позитивной. И вместе с негативной стороной они предали осуждению также и позитивную. Они обманывали человечество; они никогда не различали, что во всем есть свое положительное и отрицательное. Они осуждали отрицательное, и это было правильно, но они никогда не одобряли положительного, и в этом их хитрость.
Чтобы одинокая вершина не оставалась вечно одна и довлела себе; чтобы гора снизошла к долине, а ветры вершин — к низинам.
О, кто найдет истинное имя, чтобы назвать и возвести в добродетель это стремление! "Дарящая добродетель" — так назвал некогда Заратустра то безымянное.
И тогда случилось, — и поистине случилось впервые, — что слово его возвеличило себялюбие — бодрое, здоровое себялюбие, бьющее ключом из сильной души;
—из сильной души, соединенной с возвышенным телом, прекрасным, победоносным и крепким, рядом с которым каждая вещь становится зеркалом.
Прочь от себя гонит она все малодушное; она говорит: "Дурное — это трусливое!"
Согласно Заратустре, единственное зло — это трусость, и единственное добро — это смелость. Из смелости рождаются все добродетели, а из трусости рождаются все грехи, все преступления.
Достойным презрения кажется ей всякий, кто постоянно заботится, вздыхает, жалуется и извлекает из всего малейшую выгоду.
Ненавистен и противен ей тот, кто никогда не защищается, кто проглатывает ядовитые плевки и злобные взгляды, кто слишком терпелив, кто все выносит и всем доволен: ибо это - характер раба.
Раболепствие ли это перед богами и следами от ног их, или перед людьми с их глупыми мнениями, — на все рабское плюет оно, это великое себялюбие!
Ведь именно эта лжемудрость почиталась за добродетель и называлась именем ее. "Отказаться от себя" — вот чего с полным основанием хотели все уставшие от жизни трусы!
Заратустра говорит, что эгоизм — это просто природа вещей. Но трусы хотят сделать из неэгоистичности, бескорыстия добродетель, поскольку в бескорыстии трусливые будут победителями.
В Индии вы повсюду найдете нищих. И каждый нищий говорит: "Дай мне что-нибудь. Подавать нищим — добродетель, и ты получишь за это великую награду". Но ведь само существование нищих должно доказывать, что общество больно, что общество ненормально; что оно постоянно плодит детей, которых не может прокормить; что абсолютно нелогично, когда одна часть общества забирает все деньги страны, а миллионам людей остается голодать.
Вы удивитесь, если узнаете, что половина всего национального достояния Индии находится в Бомбее — одном городе. А страна в девятьсот миллионов человек живет в крайней нищете, недоедая; если удается поесть хотя бы один раз в день, это большое счастье. Миллионы людей питаются одними корнями деревьев. Они живут на одних корешках; плоды они не могут купить. К концу века около полумиллиарда человек умрет от истощения только в этой стране. Я не говорю обо всем мире — потому что это может произойти почти повсеместно.
Добродетель должна быть разумной, добродетель должна быть логичной, добродетель должна иметь причину. А подаяние нищим упрочивает нищету. Эти нищие плодят новых; эти нищие поженятся; у этих нищих родятся дети - потому что иметь детей экономически выгодно: дети начинают попрошайничать. Чем больше у вас детей, тем лучше идет дело.
Заратустра говорит: "Эгоизм, себялюбие — единственная добродетель; бескорыстие всегда было желанием трусов" - что им должны помогать, что кто-то должен защищать их, что кто-то должен обеспечивать их пищей, что кто-то должен ухаживать за их болячками, что кто-то другой отвечает, если они больны, если они голодны, за их истощение. Никто за это не отвечает.
Нормальное общество будет защищать себя от всех людей, которые нуждаются в бескорыстной помощи.
Мы можем устроить здоровое общество; мы можем построить богатое общество, разумно богатое, разумно здоровое. Но это возможно лишь тогда, когда каждый берет ответственность на свои плечи.
Вот что он имеет в виду под эгоизмом.
И если вы имеете слишком много, если вы делитесь — это должно быть вашей радостью, а не долгом. Это должно был, для вас радостью, а не добродетелью.
Ныне же приближается к ним день, когда все изменится: меч судьи, Великий Полдень; и многое станет тогда явным!
И кто славит "Я" и освящает себялюбие, поистине, тот говорит вдохновенно, словно пророк: "Вот наступает он, Великий Полдень, вот он уже близок!"
Заратустра называет "великим полднем" величайший момент в жизни человечества — когда эгоизм будет просто здоровым, когда все прежде осуждаемое будет отброшено и все естественное, человеческое будет объявлено нашей религией, нашей духовностью. Сама природа — наша религия, и никакая другая религия не нужна.
"Вот наступает он, Великий Полдень, вот он уже близок!"
…Так говорил Заратустра.
О ДУХЕ ТЯЖЕСТИ часть 1
15 апреля 1987 года
Возлюбленный Ошо,
О ДУХЕ ТЯЖЕСТИ, часть 1
...Враждебен я Духу Тяжести; ...поистине, смертельна, непримирима, исконна вражда моя!..
Я могу теперь спеть об этом, и хочу петь: хотя один я в пустом доме, и придется петь песню для собственных ушей.
Есть, конечно, другие певцы, у кого в полном доме голос делается мягким, жест — выразительным, взор - красноречивым, сердце — бодрым: но я не похож на них.
Тот, кто научит людей летать, сдвинет все пограничные камни; сами эти камни заставит он воспарить, и новым именем назовет землю — именем "легкая".
Страус бежит быстрее самой резвой лошади, но в тяжелую землю еще прячет он голову свою: так и человек, который не умеет еще летать.
Тяжелыми называет он землю и жизнь; ибо так хочет Дух Тяжести! Но тот, кто жаждет стать легким, стать птицей, тот должен любить самого себя: так учу я.
Конечно, любить не любовью больных и немощных...
Так учу я: надо учиться любить себя — любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя.
Такая потеря назвала себя "любовью к ближнему"; с помощью этого слова до сих пор лгали и лицемерили больше всего, и особенно те, кого с трудом выносил весь мир.
И поистине, это вовсе не заповедь на сегодня и на завтра — учиться любить себя. Напротив, из всех искусств это самое тонкое, самое мудреное, самое высшее и требующее наибольшего терпения...
Едва ли не с колыбели дают нам в наследие тяжелые слова и ценности: "добро" и "зло" — так называют наследие это.
И во имя их прощают нам жизнь нашу.
И потому допускают детей до себя, чтобы вовремя не дать им полюбить самих себя: таково действие Духа Тяжести.
И мы — мы доверчиво тащим то, что взваливают на нас, тащим на огрубевших плечах по суровым горам! И когда мы обливаемся потом, нам говорят: "Да, жизнь трудно сносить!"
Но только человеку трудно нести и выносить себя! И все потому, что тащит он на плечах своих слишком много ненужного. Подобно верблюду, становится он на колени и дает, как следует навьючить себя...
...Так говорил Заратустра.
Всякий, кто хочет, чтобы человек поднялся на высоту звезд, не может не быть врагом Духа Тяжести. Тяжесть — не только физическое явление; у него есть параллель и в духовной жизни. Подобно тому, как земля притягивает вниз все предметы, и мы называем это силой тяжести, нечто в человеке также тянет его вниз, и это нечто Заратустра называет Духом Тяжести.
Почему человек остается пигмеем, в то время как потенциально он — великан? Почему человек остается маленьким кустиком, в то время как может стать кедром ливанским, достающим до небес, уходящим на простор и свободу? Почему человек цепляется за самое низкое вместо того, чтобы освободиться от всего, что делает его посредственным, уродливым, насильственным, завистливым? Почему он не может вырасти до высот любви, сознательности, блаженства и осыпать все вокруг цветами благословения? Должно быть, существует нечто, что тянет его вниз и не позволяет подниматься.
Заратустра называет это очень точно: Дух Тяжести. И нужно быть очень осознающим, чтобы избежать этой гравитации. Это притяжение действует на человека, только если он бессознателен; чем более он бессознателен, тем сильнее хватка тяжести. Чем он сознательнее, тем более он свободен, подняться над собой. А пока человек не поднимется над собой, дальнейшая эволюция невозможна.
Тысячи лет человек оставался бесплодным. Все другие животные другие виды, более высшие. Человек постоянно воспроизводит самого себя; от него не родилось ничего сверхчеловеческого.
Единственная, исключительная забота Заратустры - рождение сверхчеловека. Он пытается приблизиться к нему со всех направлений, устранить все препятствия, все помехи и бросить вам любой вызов, как угодно разбудить вас, чтобы вы не успокаивались самодовольно такими, какие вы есть. И чтобы в вас родилось огромное неудовлетворение и страстное желание, которое уводит вас за пределы самих себя, которое дает вам крылья и открывает вам небеса, которое позволяет вам стать гражданином бесконечности и вечности. Вот что он имеет в виду под сверхчеловеком.
Заратустра говорит:Враждебен я Духу Тяжести, поистине, смертельна, непримирима, исконно вражда моя! — все мистики таковы. Мистицизм можно определить как борьбу против Духа Тяжести.
Я могу теперь спеть об этом, и хочу петь: хотя один я в пустом доме, и придется петь песню для собственных ушей.
Есть, конечно, другие певцы, у кого только в полном доме голос делается мягким, жест — выразительным, взор — красноречивым, сердце — бодрым: но я не похож на них.
Тот, кто научит людей летать, сдвинет все пограничные камни; сами эти камни заставит он воспарить, и новым именем назовет землю — именем "легкая".
Для начала нужно составить некоторое представление о том, из чего складывается в вас Дух Тяжести.
Любая собственность делает вас тяжелым, не позволяет летать; она отнимает у вас крылья. Я не против пользования вещами. Пользуйтесь, сколько хотите, но не обладайте вещами, потому что в тот момент, когда вы начинаете владеть чем-либо, вы, не зная этого сами, становитесь собственностью этих вещей. Человек, который желает только денег, вскоре обнаруживает, что стал пленником своего собственного состояния. Он по привычке считает себя собственником, но, в конце концов, обнаруживает, что он — собственность.
Есть одна суфийская история. В маленькой хижине, совсем крохотной, жил один суфийский мистик со своей женой. Среди ночи — шел дождь, было это в темном лесу, диком и опасном — кто-то постучал в дверь. Жена была у двери, она спала. В хижине было не так уж много места, его едва хватало для двоих.
Муж сказал:
— Открой дверь. Ночь темна, в лесу полно диких зверей. Кто-то сбился с пути. Ему нужно убежище. Жена рассердилась. Она ответила:
— Но в нашей хижине нет места! Мы с тобой здесь едва помещаемся!
Мистик засмеялся и сказал:
— Это не королевский дворец, — каким бы большим он ни был, дворец всегда меньше хижины бедного мистика. Двое могут спать, а трое прекрасно усядутся. Мы будем сидеть, разговаривать, рассказывать истории и петь. Ночь так прекрасна и тиха; и даже в дожде есть своя музыка. Открой дверь!
Жена открыла. Насквозь промокший человек вошел и сказал:
— Мне неловко беспокоить вас. Я заблудился, и нигде не видно никакого света, кроме огонька в вашей хижине. Я понимаю, что она слишком мала, но у меня не было другого выхода. Снаружи очень опасно. Лес полон диких зверей.
Мистик сказал:
— Ничего страшного; здесь достаточно места. Двое могут спать, трое могут сидеть. Мы редко выходим и не слишком много знаем о мире. Мы рады вам. Вы расскажете нам то многое, что знаете о мире, а мы будем слушать. Мы умеем петь песни — мы подарим их вам, и ночь пролетит быстро; почти полночи уже прошло. Пожалуйста, закрывайте дверь и будьте как дома; не волнуйтесь о том, что причиняете нам неудобства. Вы удостоили нас большой чести; вы дали нам возможность принять гостя; вы сделали нас богаче. Мы очень бедны — гости никогда не стучат в нашу дверь. Наши сердца взволнованы.
Человек сел. Мистик запел песню; она была так прекрасна и так созвучна дождю, так гармонировала звучащей тишине леса. И тут еще кто-то постучал в дверь. Мистик сказал гостю:
— Вы сидите у двери, откройте, пожалуйста. Кому-то нужен приют; ночь опасна.
Но человек, который сам всего несколько минут назад просил убежища, рассердился. Он сказал:
— Что вы хотите сказать? Здесь нет места. Мистик ответил:
— Это не королевский дворец, в котором всегда недостает места. Это маленькая хижина бедного мистика. Мы сидим; трое могут сидеть свободно. Четверым придется сесть потеснее, поближе друг к другу. И это настоящая радость — чувствовать тепло и любовь другого человека: ведь ночь холодна. Это желанный гость. Откройте же дверь! Вспомните, несколько минут назад вы сами были в таком же положении.
Первый гость нехотя открыл дверь. Второй человек тоже потерял дорогу в лесу; он сказал:
— Простите меня, я ничего не мог поделать; иначе я не постучался бы к вам. Я видел, что места очень мало, и здесь уже сидят трое.
Мистик ответил:
— Ничего особенного. Мы сядем чуть поближе. Между троими оставались промежутки; между четверыми их не будет. Чувствовать любовь друг друга, чувствовать тепло друг друга, чувствовать жизнь друг друга — такая радость! Мы вам рады. Закрывайте дверь и садитесь.
Теперь хижина была полностью занята. Мистик запел другую песню, и когда он кончил, в дверь снова постучали, и этот стук был совершенно не похож на обычный. Все вздрогнули. Они знали, что мистик впустит любого, кто стучит в его дверь. Мистик сказал:
— Откройте дверь. Это один из моих друзей — осел, живущий поблизости, дикий осел.
Оба гостя и жена были в гневе; они закричали:
— Ну, это уж слишком! Это невыносимо. Здесь нет места даже для того, чтобы сидеть удобно, а ты хочешь пустить еще и осла?
Мистик сказал:
— Сколько раз я должен вам повторять, что это — хижина бедного мистика? Здесь всегда есть место, нужно только поискать. Мы сидели; теперь мы будем стоять. Да и ночь уже почти на исходе. Скоро рассвет. Откройте дверь и впустите гостя — неважно, человек это или осел. По-моему, нужно приветствовать любого, кто нуждается в приюте. И вы прекрасно знаете: несколько минут назад вы были в таком же положении.
С большой неохотой второй гость открыл дверь. Вошел осел, с которого стекали потоки воды, и мистик сказал:
— Бедный ослик, ему нужна наша помощь. Давайте пропустим его в середину, а сами встанем вокруг. Он немного согреется. Вы, наверное, не знаете, что он любит мои песни. Я спою особую песню в его честь. Закройте дверь.
Возлюбленный Ошо,
О ДУХЕ ТЯЖЕСТИ, часть 1
...Враждебен я Духу Тяжести; ...поистине, смертельна, непримирима, исконна вражда моя!..
Я могу теперь спеть об этом, и хочу петь: хотя один я в пустом доме, и придется петь песню для собственных ушей.
Есть, конечно, другие певцы, у кого в полном доме голос делается мягким, жест — выразительным, взор - красноречивым, сердце — бодрым: но я не похож на них.
Тот, кто научит людей летать, сдвинет все пограничные камни; сами эти камни заставит он воспарить, и новым именем назовет землю — именем "легкая".
Страус бежит быстрее самой резвой лошади, но в тяжелую землю еще прячет он голову свою: так и человек, который не умеет еще летать.
Тяжелыми называет он землю и жизнь; ибо так хочет Дух Тяжести! Но тот, кто жаждет стать легким, стать птицей, тот должен любить самого себя: так учу я.
Конечно, любить не любовью больных и немощных...
Так учу я: надо учиться любить себя — любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя.
Такая потеря назвала себя "любовью к ближнему"; с помощью этого слова до сих пор лгали и лицемерили больше всего, и особенно те, кого с трудом выносил весь мир.
И поистине, это вовсе не заповедь на сегодня и на завтра — учиться любить себя. Напротив, из всех искусств это самое тонкое, самое мудреное, самое высшее и требующее наибольшего терпения...
Едва ли не с колыбели дают нам в наследие тяжелые слова и ценности: "добро" и "зло" — так называют наследие это.
И во имя их прощают нам жизнь нашу.
И потому допускают детей до себя, чтобы вовремя не дать им полюбить самих себя: таково действие Духа Тяжести.
И мы — мы доверчиво тащим то, что взваливают на нас, тащим на огрубевших плечах по суровым горам! И когда мы обливаемся потом, нам говорят: "Да, жизнь трудно сносить!"
Но только человеку трудно нести и выносить себя! И все потому, что тащит он на плечах своих слишком много ненужного. Подобно верблюду, становится он на колени и дает, как следует навьючить себя...
...Так говорил Заратустра.
Всякий, кто хочет, чтобы человек поднялся на высоту звезд, не может не быть врагом Духа Тяжести. Тяжесть — не только физическое явление; у него есть параллель и в духовной жизни. Подобно тому, как земля притягивает вниз все предметы, и мы называем это силой тяжести, нечто в человеке также тянет его вниз, и это нечто Заратустра называет Духом Тяжести.
Почему человек остается пигмеем, в то время как потенциально он — великан? Почему человек остается маленьким кустиком, в то время как может стать кедром ливанским, достающим до небес, уходящим на простор и свободу? Почему человек цепляется за самое низкое вместо того, чтобы освободиться от всего, что делает его посредственным, уродливым, насильственным, завистливым? Почему он не может вырасти до высот любви, сознательности, блаженства и осыпать все вокруг цветами благословения? Должно быть, существует нечто, что тянет его вниз и не позволяет подниматься.
Заратустра называет это очень точно: Дух Тяжести. И нужно быть очень осознающим, чтобы избежать этой гравитации. Это притяжение действует на человека, только если он бессознателен; чем более он бессознателен, тем сильнее хватка тяжести. Чем он сознательнее, тем более он свободен, подняться над собой. А пока человек не поднимется над собой, дальнейшая эволюция невозможна.
Тысячи лет человек оставался бесплодным. Все другие животные другие виды, более высшие. Человек постоянно воспроизводит самого себя; от него не родилось ничего сверхчеловеческого.
Единственная, исключительная забота Заратустры - рождение сверхчеловека. Он пытается приблизиться к нему со всех направлений, устранить все препятствия, все помехи и бросить вам любой вызов, как угодно разбудить вас, чтобы вы не успокаивались самодовольно такими, какие вы есть. И чтобы в вас родилось огромное неудовлетворение и страстное желание, которое уводит вас за пределы самих себя, которое дает вам крылья и открывает вам небеса, которое позволяет вам стать гражданином бесконечности и вечности. Вот что он имеет в виду под сверхчеловеком.
Заратустра говорит:Враждебен я Духу Тяжести, поистине, смертельна, непримирима, исконно вражда моя! — все мистики таковы. Мистицизм можно определить как борьбу против Духа Тяжести.
Я могу теперь спеть об этом, и хочу петь: хотя один я в пустом доме, и придется петь песню для собственных ушей.
Есть, конечно, другие певцы, у кого только в полном доме голос делается мягким, жест — выразительным, взор — красноречивым, сердце — бодрым: но я не похож на них.
Тот, кто научит людей летать, сдвинет все пограничные камни; сами эти камни заставит он воспарить, и новым именем назовет землю — именем "легкая".
Для начала нужно составить некоторое представление о том, из чего складывается в вас Дух Тяжести.
Любая собственность делает вас тяжелым, не позволяет летать; она отнимает у вас крылья. Я не против пользования вещами. Пользуйтесь, сколько хотите, но не обладайте вещами, потому что в тот момент, когда вы начинаете владеть чем-либо, вы, не зная этого сами, становитесь собственностью этих вещей. Человек, который желает только денег, вскоре обнаруживает, что стал пленником своего собственного состояния. Он по привычке считает себя собственником, но, в конце концов, обнаруживает, что он — собственность.
Есть одна суфийская история. В маленькой хижине, совсем крохотной, жил один суфийский мистик со своей женой. Среди ночи — шел дождь, было это в темном лесу, диком и опасном — кто-то постучал в дверь. Жена была у двери, она спала. В хижине было не так уж много места, его едва хватало для двоих.
Муж сказал:
— Открой дверь. Ночь темна, в лесу полно диких зверей. Кто-то сбился с пути. Ему нужно убежище. Жена рассердилась. Она ответила:
— Но в нашей хижине нет места! Мы с тобой здесь едва помещаемся!
Мистик засмеялся и сказал:
— Это не королевский дворец, — каким бы большим он ни был, дворец всегда меньше хижины бедного мистика. Двое могут спать, а трое прекрасно усядутся. Мы будем сидеть, разговаривать, рассказывать истории и петь. Ночь так прекрасна и тиха; и даже в дожде есть своя музыка. Открой дверь!
Жена открыла. Насквозь промокший человек вошел и сказал:
— Мне неловко беспокоить вас. Я заблудился, и нигде не видно никакого света, кроме огонька в вашей хижине. Я понимаю, что она слишком мала, но у меня не было другого выхода. Снаружи очень опасно. Лес полон диких зверей.
Мистик сказал:
— Ничего страшного; здесь достаточно места. Двое могут спать, трое могут сидеть. Мы редко выходим и не слишком много знаем о мире. Мы рады вам. Вы расскажете нам то многое, что знаете о мире, а мы будем слушать. Мы умеем петь песни — мы подарим их вам, и ночь пролетит быстро; почти полночи уже прошло. Пожалуйста, закрывайте дверь и будьте как дома; не волнуйтесь о том, что причиняете нам неудобства. Вы удостоили нас большой чести; вы дали нам возможность принять гостя; вы сделали нас богаче. Мы очень бедны — гости никогда не стучат в нашу дверь. Наши сердца взволнованы.
Человек сел. Мистик запел песню; она была так прекрасна и так созвучна дождю, так гармонировала звучащей тишине леса. И тут еще кто-то постучал в дверь. Мистик сказал гостю:
— Вы сидите у двери, откройте, пожалуйста. Кому-то нужен приют; ночь опасна.
Но человек, который сам всего несколько минут назад просил убежища, рассердился. Он сказал:
— Что вы хотите сказать? Здесь нет места. Мистик ответил:
— Это не королевский дворец, в котором всегда недостает места. Это маленькая хижина бедного мистика. Мы сидим; трое могут сидеть свободно. Четверым придется сесть потеснее, поближе друг к другу. И это настоящая радость — чувствовать тепло и любовь другого человека: ведь ночь холодна. Это желанный гость. Откройте же дверь! Вспомните, несколько минут назад вы сами были в таком же положении.
Первый гость нехотя открыл дверь. Второй человек тоже потерял дорогу в лесу; он сказал:
— Простите меня, я ничего не мог поделать; иначе я не постучался бы к вам. Я видел, что места очень мало, и здесь уже сидят трое.
Мистик ответил:
— Ничего особенного. Мы сядем чуть поближе. Между троими оставались промежутки; между четверыми их не будет. Чувствовать любовь друг друга, чувствовать тепло друг друга, чувствовать жизнь друг друга — такая радость! Мы вам рады. Закрывайте дверь и садитесь.
Теперь хижина была полностью занята. Мистик запел другую песню, и когда он кончил, в дверь снова постучали, и этот стук был совершенно не похож на обычный. Все вздрогнули. Они знали, что мистик впустит любого, кто стучит в его дверь. Мистик сказал:
— Откройте дверь. Это один из моих друзей — осел, живущий поблизости, дикий осел.
Оба гостя и жена были в гневе; они закричали:
— Ну, это уж слишком! Это невыносимо. Здесь нет места даже для того, чтобы сидеть удобно, а ты хочешь пустить еще и осла?
Мистик сказал:
— Сколько раз я должен вам повторять, что это — хижина бедного мистика? Здесь всегда есть место, нужно только поискать. Мы сидели; теперь мы будем стоять. Да и ночь уже почти на исходе. Скоро рассвет. Откройте дверь и впустите гостя — неважно, человек это или осел. По-моему, нужно приветствовать любого, кто нуждается в приюте. И вы прекрасно знаете: несколько минут назад вы были в таком же положении.
С большой неохотой второй гость открыл дверь. Вошел осел, с которого стекали потоки воды, и мистик сказал:
— Бедный ослик, ему нужна наша помощь. Давайте пропустим его в середину, а сами встанем вокруг. Он немного согреется. Вы, наверное, не знаете, что он любит мои песни. Я спою особую песню в его честь. Закройте дверь.