Раджниш Бхагаван. Заратустра. Смеющийся пророк

    Но поскольку друзья настаивали: "Мы должны знать вопрос, только тогда сможем ответить", — она сказала:
    — "Хорошо. Тогда скажите мне, каков вопрос", — потому что у ребенка нет вопросов. А мы так спешим воспитать детей, что нисколько не беспокоимся, есть у них вопросы или нет.
    Маленький мальчик спросил отца:
    — Папа, скажи мне одну вещь: откуда я?
    Отец слегка смутился, потому что ему предстояло изложить всю историю полового размножения. Однако он собрался с духом — ведь именно это говорят современные специалисты: детям следует рассказывать об этом; все психологи согласны в том, что ребенку следует рассказать об этом, когда он спросит. Так что он отложил все дела и поведал сыну обо всех тех упражнениях, который проделал вместе с его матерью, и про то, как через девять месяцев жизни в ее утробе мальчик появился на свет.
    Ребенок посмотрел на отца как на психа и сказал:
    — Пап, что за бред ты несешь? Мой вопрос был очень прост. Мой дружок Джонни сказал мне, что он из Нью-Джерси. Я хотел узнать, откуда я. Ты теряешь свое время и мое тоже, и говоришь мне какие-то глупости.
    Мы так спешим дать детям ответы, что никогда не вникаем поглубже в их вопросы. Есть ли вообще какие-то вопросы или нет? Терпеливой матери или отцу следует подождать. Но нет, ребенок рождается, и его тут же надо крестить как христианина. Это означает, что вы даете ему все ответы, имеющиеся в христианстве. Или нужно совершить ему обрезание, и тогда вы даете ему все ответы, имеющиеся в иудаизме. Или нужно инициировать его в индуизм, буддизм или мусульманство, у всех есть свои обряды. Но это начало ответов.
    Никто не спрашивает ребенка. И это даже не время для вопросов, ведь ребенок не может ничего ответить — он совсем новичок, он только что появился на свет. Он не умеет говорить; он ничего не знает о мире. Его не интересует, кто создал мир. У него нет никакого представления: "Что за Бога вы имеете в виду?"
    Этот мир полон ответов. Голова любого человека полна ответами на вопросы, которых вы в действительности не задавали. Вот почему я называю ваши знания мусором. Сначала в вас должен родиться вопрос. И на этот вопрос не может ответить никто другой; вы сами должны найти ответ. Лишь тогда, когда ответ — ваш, в нем есть истина. Если он дан вам кем-то, он стар, он гнилой, отвратительный. Ваш собственный поиск принесет вам свежий ответ. Но люди сидят на своих старых предубеждениях.
   Все верили, что давно уже знают, что есть для человека добро, и что — зло.
   Чем-то отжившим и утомительным казался им спор о добродетели, а тот, кто хотел хорошенько выспаться, разглагольствовал перед сном о "добре" и "зле".
    Все разговоры о добродетели казались им ненужным и пустым делом. Конечно, поиск обойдется вам не так дешево, гораздо дешевле просто получить знания от старшего поколения, совершенно забыв, что это не ваше знание.
    Но нельзя смотреть чужими глазами, нельзя слушать чужими ушами и нельзя чувствовать чужим сердцем.
    Неужели вы думаете, что можно узнать истину с чужих слов? Нет, само ваше существо должно встретиться с истиной — точно так же, как ваши уши должны услышать музыку, а ваши глаза должны увидеть свет, цветы, радугу и звезды.
    Но в вопросах истины, добра, морали, религии мы предоставляем другим воспитывать нас. Самое важное в жизни заимствуется. А все заимствованное становится неистинным, поскольку у истины есть некое основное условие, изначально присущее. Вот оно: истину нужно сначала пережить.
    Никто не хочет, чтобы ему мешали спать. Приятно принять старое и спать дальше.
    Поиски и исследования могут потревожить ваш сон. Они, безусловно, помешают вам спать, потому что сделают вас более сознательным, а не более сонным. Человек, каков он есть, пребывает почти в коме относительно всего великого в жизни. Он просто воспринял — это было так легко и дешево; не нужно было никаких усилий с его стороны.
   Эту сонливость встряхнул я, когда начал учить: никто еще не знает, что есть добро и зло, никто, кроме созидающего!
    Заратустра говорит: "Я потревожил этих людей и их сон, их дремоту, ибо сказал им, что никто еще не знает, что есть добро и зло, кроме созидающего".
    Пока ваша душа не созидает, вы не узнаете, что есть добро и что есть зло. Почему, чтобы знать, необходим творческий дух? Потому, что все помогающее вашему творчеству есть добро; это божественное. А все, что мешает вашему созиданию — зло. Других критериев нет. Все, что помогает актуализации вашего таланта — добро; все, что замедляет ваше развитие и оставляет вас пигмеем — зло.
    Как бы ни был мал человек, в нем спит великан. Творчество пробуждает этого гиганта. Созидая что-то — все что угодно: музыку, стихи, танец — созидая, вы становитесь частью вселенной, которая постоянно творит.
    Нет другого моста с вселенной, кроме творчества. Если вы просто произрастаете, ничего не созидая... миллионы людей проживают всю жизнь, ничего не создавая, они не созвучны вселенной. Быть созвучным вселенной — добро, это здоровье; выпасть из созвучия с вселенной — это зло, болезнь.
   Созидает же тот, кто придает земле смысл и дарует ей будущее, а человеку — цель; он же и создает добро и зло.
    Вещи сами по себе не хороши и не плохи. Все зависит от вас — как вы пользуетесь ими. Заратустра говорит это очень ясно:созидает тот, кто дает цель человечеству. Цель для человечества можно создать только создавая цель для самого себя. Вы можете стать стрелой, летящей к цели — далекой звезде. Увидев ваш полет, многие люди, никогда не считавшие себя стрелами, могут загореться этой идеей.
   Тот, кто придает земле смысл. Придаете ли вы земле смысл? Сделали ли вы землю хоть немного прекраснее, чем раньше? Сделали ли вы жизнь немного изящнее? Отдали ли вы чуть больше любви деревьям, горам, рекам? Внесли ли вы какой-нибудь вклад в богатство земли — умножили ли вы ее славу, ее гордость? Разрушитель вы или созидатель?
    Адольф Гитлер —зло, ибо он отнял у земли нечто значимое и уничтожил его. Он уничтожил в газовых камерах шесть миллионов евреев и миллионы других людей. За несколько секунд миллионы людей превращались в газовых камерах в дым. А всего во Второй мировой войне погибло пятьдесят миллионов человек — и за все это отвечает один человек, Адольф Гитлер. Человек, который был причиной смерти пятидесяти миллионов, неизбежно должен создать миллионы вдов, миллионы сирот, миллионы проституток и миллионы нищих. Вот что такое зло.
    Но даже маленький человек, который не оставит в истории никакой памяти, — если он создает красивый сад, в котором цветут розы, куда залетают ветры и уносят аромат по неизвестным адресам, умножает красоту земли, дает ей смысл. Человек, в одиночестве играющий на гитаре, делает землю более музыкальной. Танцор дает земле величие своего танца.
    Заратустра дает совершенно новые критерии добра и зла, и это самые лучшие критерии из когда-либо существовавших: придать смысл жизни, придать смысл земле, придать смысл будущему.
   ...он же и создает добро и зло. Вы творцы. Это зависит от вас. Я не думаю, чтобы кому-нибудь понравилось быть злом. Словозло — просто метафора; никому не хочется быть разрушителем. Но по незнанию мы все разрушаем множество вещей.
    Один из моих садовников написал мне письмо. Он приносит глубочайшие извинения. Он подумал, что одно дерево умерло, и срубил его. Срубив его, он обнаружил, что оно не умерло. Сердцевина дерева еще жила. Возможно, оно ждало новых листьев; старые листья могли облететь.
    Он написал мне письмо: "Я садовник, я срубил тысячи деревьев, но никогда не испытывал такого беспокойства. Я никогда не чувствовал, что совершаю какое-то зло, но сегодня я плачу оттого, что убил нечто живое; хотя и без злого умысла — но это не имеет значения. Это дерево готовилось распуститься новой листвой, новыми цветами, это дерево могло бы танцевать на ветру, под дождем и солнцем; я его убил. Я приношу вам свои извинения, потому что единственное, чему я здесь научился — это уважение к жизни. И мне впервые больно оттого, что я убил нечто живое".
    Дело только в вашем осознании. Созидайте, и вы религиозны. Неважно, что вы христианин, индуист или мусульманин. Все это пустые ярлыки; вам следовало бы давным-давно выбросить их. Не нужно быть христианином, не нужно быть индуистом; вы должны быть только творцом: человеком, который делает жизнь значительнее, который делает эту планету красивее, который исполнен уважения к жизни, который распространяет вокруг себя вибрации любви. Это истинная религиозность.
   И велел я им опрокинуть их старые кафедры и все, на чем восседало их чванливое самодовольство; я велел им смеяться над всеми их учителями добродетели, поэтами, святыми и избавителями от мира.
    Человеческое прошлое — почти сплошной кошмар. Величайшим добром будет, если мы сможем изменить будущее - сделать его не кошмаром, но превратить самые прекрасные стремления человеческого сердца в реальность. Если мы сможем сделать будущее страной мечты, раем... стараясь творить это будущее, мы будем щедро вознаграждены — не в некой потусторонней жизни, но в самом акте творения, в самой деятельности, придавая планете новый смысл и красоту.
   Я велел им смеяться над их мрачными мудрецами и над всеми, кто когда-либо сидел на древе жизни, подобно черному пугалу. Кем были ваши святые? — мрачные, печальные и делающие вас такими же мрачными и печальными. Они разучились петь и ненавидят вас за то, что вы еще умеете петь. Они осуждают вас как грешников. Они отреклись от жизни и завидуют вам, потому что вы еще живы и еще любите. Они мстят вам не только называя вас грешниками, но еще и бросая вас в ад на веки вечные — вы будете страдать вечно. И они были вашими святыми.
    Заратустра прав, эти святые сидят подобно черным пугалам, осторожно, на древе жизни, говоря: "Не живите, не любите, не пойте, не радуйтесь, не танцуйте". Если вы хотите быть по-настоящему религиозными, самое лучшее для вас - умереть. Если вам уж очень хочется продолжать дышать, дышите, но будьте мертвы. Не должно быть ни единого признака жизни. Ни единого следа радости в глазах. Вот самое лучшее: выройте могилу и лягте в нее, и многие века вас будут почитать как великого святого.
    Самоубийцам поклоняются как святым, а людей, в которых вся слава земли, осуждают. Но так было в прошлом. В настоящем это не нужно, и это определенно должно измениться в будущем.
   И смеялся я над их прошлым и его сгнившим, развалившимся великолепием.
   Поистине, подобно безумцам и проповедникам покаяния, излил я гнев свой на все, что было у них великого и малого: "Лучшее их ничтожно, плохое и дурное их ничтожно!" — так смеялся я.
    Вы интересовались когда-нибудь, что великого в ваших святых? Кто-то умеет поститься тридцать дней подряд — неужели вы думаете, что это нечто созидательное? Кто-то стоит на голове — неужели вы думаете, что это нечто прекрасное? Кто-то лежит на гвоздях — вы считаете, этот человек придает жизни больший смысл? Люди убегают от мира в пещеры, в далекие горы. Эти беглецы — вы считаете их созидателями? Они трусы. Они не смогли бы выстоять перед жизнью; они боялись поражения, они боялись стать побежденными. Они сбежали в далекие горы. И вот что самое странное: вы поклоняетесь им; вы молитесь беглецам.
    А людям, которые сражаются, чтобы сделать жизнь лучше, вообще не поклоняются. Никто их даже не поблагодарит. Ваши так называемые святые всех религий, в прошлом, были просто лишним грузом на земле, и они паразитировали на человечестве. Этого больше не должно быть.
   Криком и смехом изливалась из меня мудрая страсть моя, дикая мудрость моя, в горах рожденная! Высочайшая страсть моя, шумящая крыльями! Мудрость всегда дика. Она не рождается в университетах. Я много времени провел в университетах и никогда не видел, чтобы кто-нибудь стал мудрым в университете. Да, люди становятся образованными. Они становятся компьютерами — они запоминают всевозможную чепуху — но что касается мудрости, если вы ищете ее в университете, то вы пришли не в то место.
    Мудрость дика, знание — ручное. Но что имеет в виду Заратустра, когда говорит, что мудрость дика? Он имеет в виду, что пока вы не освободитесь полностью от общества и его пут, пока окончательно не перестанете бояться его осуждения... потому что это лишит вас всякого уважения, это принесет вам всевозможные неприятности; это сделает вашу жизнь невозможной.
    Как раз на днях я получил письмо от друга из Дели, в котором говорится, что американское правительство все еще настаивает на том, чтобы мне заткнули рот.
    Но пока я жив, никто не заставит меня молчать. И конечно, распятие несколько устарело. Но они всячески стараются, чтобы мои книги не доходили до читателей, чтобы мои слова не печатались в газетах.
    Спикер верхней палаты индийского парламента сказал: "Я удивлен: почему газеты распространяют его взгляды?" И это демократия, где свобода слова считается одним из самых важных прав. Америка — страна великой демократии. Одна демократия говорит другой демократии, что мне нужно заткнуть рот.
    Мой друг испугался. Он поинтересовался:
    — Что это значит? Это значит, что его нужно убить? Это что, пароль — "Ему нужно заткнуть рот?" Офицер ответил:
    — Я не уполномочен уточнять, что это значит.
    Если вы хотите быть мудрым, если вы хотите быть понимающим, вы неизбежно должны стать бунтовщиком, потому что вам придется сражаться против стольких предрассудков, стольких глупых представлений, которые люди считают высшей истиной, что вы всех будете раздражать. Вы должны позволить себе абсолютную свободу от прошлого, от всего наследия человечества. Именно это сделает вас диким.
    Вам придется стать самостоятельным — без всякой поддержки. Вы будете одиноки, но в этом есть великое счастье, и это — ключ к ясному видению. Это не только освобождает вас от оков общества; это освобождает вас для более великой, вселенской жизни, для вечной жизни.
   ...дикая мудрость моя! Высочайшая страсть моя, шумящая крыльями! Знание тяжело; оно подвластно закону тяжести. Мудрость делает вас легким. Легким настолько, что вы можете летать в открытом небе.
   И часто, когда я смеялся, она внезапно увлекала меня вдаль и ввысь: и летел я, трепеща, как стрела, в напоенном солнцем восторге. Только дикий, абсолютно свободный разум знает радость стрелы...в напоенном солнцем восторге:
    —туда, в далекое будущее, которого не видела еще ничья мечта, на Юг, столь знойный, что и не снился художникам; туда, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд.
    Истинно разумная человеческая раса будет стыдиться что-нибудь скрывать. Каждый человек будет открытой книгой. Нет необходимости прятаться.
    Ваши одежды — не просто зашита для тела; по крайней мере, сначала их не было — ведь все животные, птицы, все деревья могут жить без одежды, и человек тысячи лет жил без одежды. Возможно, сейчас трудно было бы отказаться от нее, потому что тело уже привыкло, и одежда ослабила его. Одежда защищает его, а все защищенное становится слабым. Она оберегает его от перемен погоды, и тело стало зависеть от одежды.
    Но в будущем должна быть возможность, когда вы можете побыть без одежды — на морском берегу, в горах, в прекрасном лесу или красивом саду у вашего дома... Подлинный человек, если он может танцевать, будет стыдиться одежды.
    Заратустра говорит: "Неминуемо придет то время, когда боги, танцуя, будут стыдиться всяких одежд". Только не в Пуне! Пуна — исключение. Она останется в могиле прошлого; она не станет садом будущего.
   Так говорю я сравнениями, запинаясь и хромая, как все поэты; поистине, стыжусь я того, что приходится мне быть еще и поэтом!
    Почему Заратустра говорит, что ему стыдно быть поэтом? Потому, что поэзия делает вещи прекраснее, чем проза. Но эта красота основана на лжи.
    Поэты слишком много лгут. Фактически, безо лжи поэзия превратится в прозу. А почему ему еще приходится быть поэтом? Потому, что истину нельзя высказать в прозе. Проза слишком обыденна. Она хороша для рынка. Покупая овощи на рынке, не говорите стихами; иначе подумают, что вы сумасшедший.
    Но для разговора об истине, о красоте, об экстазе, для разговора обо всем священном поэзия представляется единственной возможностью. Проза слишком обыденна, а без прозы остается только поэзия.
    Третьей альтернативы нет. Люди пытались использовать и третье, но это на самом деле нельзя назвать настоящей альтернативой: люди оставались безмолвными, пытаясь общаться через тишину. Но, к сожалению, очень трудно найти человека, способного понимать тишину. И тот, кто умеет понимать тишину, не нуждается в вас. Он обретет собственную дикую мудрость.
    Так что поэзия — нечто среднее между тишиной и прозой; это смесь тишины и прозы.
    Ему стыдно, что он не может высказать истину в ее абсолютной чистоте. Ее приходится загрязнять поэтическими формами.
   Туда, где всякое становление казалось мне божественным танцем и дерзким весельем, а мир — разрешенным от уз и свободным, стремящимся снова и снова к себе самому.
   Туда, где само время казалось мне блаженной насмешкой над мгновениями, где необходимостью была сама свобода, блаженно игравшая жалом своим:
    —где нашел я и старого дьявола своего, и извечного врага - Духа Тяжести со всем, что создал он — Насилием, Необходимостью, Законом, Следствием, Целью, Волей, Добром и Злом.
    Все это — результаты действия Духа Тяжести.
   В последний раз иду я к людям... Прекрасно зная, что человек живет под властью Духа Тяжести — цепляясь за низшие ценности, цепляясь за трупы, привязанный к прошлому — все же:В последний раз иду я к людям: среди них хочу я свершить закат свой и, умирая, дать им свой самый богатый дар! Прежде чем я умру, я хочу дать им свой самый богатый дар: свою дикую мудрость.
    Тот, кто познал, чувствует определенную потребность поделиться с теми, кому не так посчастливилось. Тот, кто обрел внутренние сокровища, хочет поделиться ими с теми, кто еще просит подаяние снаружи и не ищет внутри.
    Перед смертью Заратустра хочет отдать человечеству свой самый богатый дар, свою мудрость.
    ...Так говорил Заратустра.
 

О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ часть 2

    16 апреля 1987 года
 
   Возлюбленный Ошо,
   О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ
   Часть 2
   Когда на воде укреплены сваи, когда через поток перекинуты мостки и перила, поистине, никто не поверит тому, кто скажет: "Все течет".
   Но даже круглый дурак возразит ему: "Как? — скажет он, — как это — все течет? Ведь и мост, и перила - над потоком!
   Над потоком — все неподвижно и крепко, все ценности всех вещей, мосты, понятия, все "добро" и все "зло": все это — прочно!"
   Когда же приходит, зима, укротительница рек, то и умнейшие проникаются недоверием; и поистине, не только глупцы тогда вопрошают: "Не пребывает ли все — в покое?"
   "В основе своей все неподвижно", — вот подлинно зимнее учение, подходящее для бесплодного времени, хорошее утешение для лежебок и подверженных зимней спячке.
   "В основе своей все неподвижно", — но против этого проповедует ветер в оттепель!..
   И вот, братья мои, не все ли течет теперь, подобно потоку? Не все ли мосты и перила попадали в воду и сгинули? Кто еще держится там за "добро" и "зло"?..
   "Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!" - некогда слова эти провозглашались священными; перед ними склоняли колени и головы и снимали обувь.
   Но я спрашиваю вас: были ли во всем мире более страшные разбойники и убийцы, нежели эти святые слова?
   Разве мало в самой жизни убийств и разбоя? И для того, чтобы стали священными эти слова, не пришлось ли убить саму истину?
   Или же это было проповедью смерти — провозглашать священным то, что противоречит и противоборствует всему живому?
   О, братья мои, разбейте, разбейте старые скрижали!..
   ...Так говорил Заратустра.
 
    Заратустра был современником Гераклита и Гаутамы Будды. Странное совпадение, что все три этих великих учителя проповедовали в основе своей одинаковое отношение к жизни: жизнь — это поток, все постоянно изменяется, а то, что не меняется, мертво. Изменение — самый дух жизни; постоянство — признак смерти.
    Это противоречит всем старым традициям и противоречит всем другим традициям, рожденным после Заратустры. Все они верили в постоянство. Для них изменение — качество сна, а постоянство — качество реальности: то, что меняется, нереально, а то, что всегда одинаково, реально. Все учителя мира, религиозные и философские, согласны в этом вопросе и против этих троих.
    Но я на стороне Заратустры, Гаутамы Будды и Гераклита — потому что научные достижения трех столетий подтвердили, что правы они, а не вся эта толпа философов, святых и теологов всего мира.
    Наука подтверждает слова Заратустры — а также Гаутамы Будды и Гераклита. Конечно, в те времена над ними смеялись. Они говорили нечто против толпы, против всего долгого прошлого, против всех мыслителей и против определенного желания человеческой психологии: человек хочет, чтобы все оставалось неизменным. Это нужно помнить. Человек боится перемен. Он боится перемен, ибо никто не знает, что принесут перемены.
    Вам хорошо известно то, что не изменяется; вы знаете, как с этим быть. Вы всему научились. Вам легко с неизменным; оно уже не чуждо вам, знакомо.
    Но если жизнь будет непрерывным потоком, изменяющимся каждое мгновение, то это значит, что вы всегда можете столкнуться с неведомым. Это создает глубокий страх, потому что вы не будете заранее готовы встретить его. Вам придется отвечать спонтанно. Это проблема.
    Спонтанность требует бдительности, требует определенной глубины сознания — ибо если жизнь меняется каждый миг, то вы должны каждый миг быть готовы отреагировать на неизвестное, незнакомое, чуждое. К этому нельзя подготовиться, потому что вы не знаете, что случится завтра. У вас не будет репетиции; это не спектакль.
    Эти три мыслителя обладали огромным даром харизматического влияния, поэтому они при жизни оказали сильное влияние на интеллигенцию. Но стоило Будде умереть, как буддизм исчез из Индии совершенно, абсолютно. Индийцы все время похваляются, что их страна — земля Гаутамы Будды. Но никто не обращает внимания на тот факт, что как только Будда умер, все его влияние исчезло. Вернулись старые ценности.
    Будда дал идею изменяющейся жизни; он дал идею спонтанности и постоянной алертности — ибо вы никогда не знаете, с чем встретитесь. Он перевернул шкалу ценностей вверх дном. Но стоило ему умереть, и все его влияние исчезло. Восток весь буддийский, за исключением Индии, родины Будды.
    Гераклит упоминается в истории философии, но ему не придается то значение, которого он заслуживает: ведь на Западе он единственный, кто сегодня получил подтверждение от современной науки. Ни Платон, ни Аристотель, ни Декарт, ни Кант, ни Гегель — никого из них не поддерживают открытия современной науки.
    Самое незнакомое имя, Гераклит... в те дни его никто не слушал. Заратустру вообще не слушали. Это странно: когда говорят истину, никто с ней не соглашается.
    Ложь всегда сладка. Ложь очень удобна и комфортна. Истина бескомпромиссна. Вам придется измениться, чтобы соответствовать истине; истина не изменится ради вашего удобства. Ложь ведет себя применительно к обстоятельствам: она готова изменяться. Вот почему ложь всегда повелевала человечеством, а истину распинали.
    Ложь венчали коронами, а истину осуждали на смерть.
    Положение нисколько не изменилось; все осталось как прежде. Скажите правду, и все ополчатся против вас. Скажите правду, и вы взбесите всех этих людей, которым было очень комфортно в их лжи. Вы потревожили их покой, вы нарушили их сон, вы помешали их сладким грезам.
    Даже спустя двадцать пять веков человек, похоже, все такой же ребенок — никакой зрелости не появилось. Человек еще не повзрослел.
    Озарение Заратустры необходимо понять, ибо это станет будущей религией человека. Наука будет все более и более корениться в человеческом сознании. До настоящего времени мы могли пользоваться наукой лишь в исследовании объективного мира. Недалек тот день, когда наука начнет двигаться и исследовать субъективное в человеке — его внутренний мир.
    Сколько можно избегать себя?
    Сколько могут ученые трудиться над объектами и забывать о сознании? Сколько могут ученые отвергать себя и продолжать работу на нивах химии, физики, биологии и геологии? Рано или поздно они должны задуматься об этом. "Кто это сознание внутри меня? Кто я?" — спросят они. Уже поздно; им следовало бы уже задаться этим вопросом раньше.
    И величайшие ученые уже начали ощущать беспокойство по поводу того, что они так много энергии посвящают исследованию объектов и не уделяют ни малейшей частички своего таланта собственному бытию.
    Альберт Эйнштейн умирал, и перед смертью кто-то спросил его:
    — Я уверен, если вы родитесь снова, вы захотите снова стать физиком, ведь никто не занимался столько исследованием материи, и никто не сделал столько открытий в области материи, сколько сделали вы.
    Казалось бы, это логично: если бы ему дали другую жизнь, он захотел бы снова стать физиком, потому что осталось еще так много неисследованного. Но Эйнштейн ответил: