Радзиевская Софья Борисовна. Лесная быль. Рассказы и повести

   В соседней комнате скрипнула кровать. Невидимая рука протянулась в окно и крепко сжала моё плечо, давая знак не шевелиться. Потом осторожно, но настойчиво потянула меня к себе.
   Курточка и рюкзак лежали на стуле около окна. Я подал рюкзак в окно, Мишка подхватил его, курточку я надел и, перебравшись через подоконник, спрыгнул на землю.
   — Ходу, — тихо проговорил Мишка и, не обменявшись больше ни словом, мы почти бегом направились по знакомой улице. Ночи на Урале и летом свежие, ночная сырость пробрала меня до дрожи. Мишка в темноте нащупал мою руку, я почувствовал, что и он дрожит.
   — На ходу согреемся, — прошептал он, хотя теперь уже можно было бы говорить и громко. — Зато идти не жарко, а скоро и светать начнёт.
   Но пока ещё ночь была очень темна, и мы, даже идя по улице, местами спотыкались в глубоких колеях. У реки мы повернули по знакомой тропинке вдоль берега.

   Днём это была весёлая и приветливая тропинка, сейчас же деревья и скалы чуть выступали из темноты, точно враждебные призраки.
   Мне хотелось идти по-прежнему за руку с Мишкой, но тропинка становилась всё уже, пришлось идти гуськом: Мишка впереди, я — за ним. Наконец, темнота словно дрогнула и посерела, деревья и скалы из привидений постепенно сделались обыкновенными деревьями и скалами, небо посветлело: появилось солнце.
   — Ах! — невольно воскликнул я и остановился. Мы уже отошли порядочно от завода и теперь стояли на самом высоком месте крутого берега, над рекой. Во все стороны, и на этом и на другом берегу реки, расходились покрытые тёмным еловым лесом горы. Местами, в долинах, лес был светлее, не еловый, а лиственный, и в нём уже проснулись птицы: задолбил дятел, как кошки, закричали иволги, и засвистели мелкие пичуги, которых я не знал. Всё это было так весело, непривычно, что мы с Мишкой посмотрели друг на друга и засмеялись от удовольствия.
   — Хорошо! — проговорили мы оба разом и опять засмеялись.
   — Часов до десяти пойдём так-то, — сказал Мишка, снова двигаясь по тропинке. — А там искупаемся, пообедаем и спать в холодке. Потом опять пойдём. Рыбы ловить сейчас не будем, еда пока есть.
   Настроение у меня было расчудесное.
   Скорее бы папин институт из Москвы на Урал перевели. А то, может, прямо сюда переведут, в Пашúю? Чтобы нам с Мишкой не расставаться. На рыбалку бы ходили, в путешествия, вот как сегодня…
   Идти было так легко, точно рюкзак ничего не весил. Мы и говорили и смеялись, и я даже удивился, когда Мишка остановился и сбросил на траву свой мешок.
   — Шабаш, — сказал он.
   Я тоже сбросил мешок и вдруг почувствовал, что мешок был совсем не такой лёгкий, как мне сначала казалось. Мишка весело на меня посмотрел.
   — Намяло спину-то? — сказал он. — С непривычки это. Завтра хуже будет, потом обвыкнешь. Давай чай кипятить. Лезь с обрыва вниз, воды зачерпнуть, а я костёр разведу.
   Костёр он развёл очень быстро, над ним на две рогульки положил палку и на неё повесил за дужку котелок с водой.
   — Костёр тоже с толком разводить надо, — приговаривал он. — Высоко огонь нельзя пускать: палка подгореть может, а котелок тогда… Ты смотри, как я…
   Хлоп! Котелок с размаху шлёпнулся в костёр, пар клубами поднялся в воздух, мокрые дрова зашипели и погасли. Я еле успел откатиться от костра, чтобы не обжечься, и так и остался лежать, ослабев от смеха.
   — Чего обрадовался? — ворчал Мишка, палкой выгребая котелок из мокрой золы. — Мало ли какая палка попадётся, может её червяк подгрыз?
   Я отлично видел, что никакого червяка не было. Палка просто перегорела, но спорить с Мишкой не хотел.
   — Только теперь за водой сам лезь с обрыва, — сказал я, когда отдохнул от смеха.
   Воду принесли, и котелок закипел на этот раз благополучно. Мишка снял его с огня, держа за палку, на которой он висел, и поставил на землю.
   — Воду кружками черпать будем, — сказал он. — А сало — гляди, как его в лесу едят.
   Он насадил ломтик шпика на острую палочку и поднёс его к огню. Ломтик аппетитно зарумянился, жир зашипел и закапал с него в костёр.
   — Бери, — протянул мне Мишка палочку со шпиком. — Я себе ещё поджарю.
   — Ци-ци-ци, — раздалось вдруг над нашими головами. Я взглянул вверх: весёлая рыженькая белка спустилась на ветку ёлки над нашими головами. В передних лапках она держала большую еловую шишку и проворно скусывала с неё чешуйки.
   — Ци-ци-ци, — покрикивала она, а чешуйки так и сыпались на нас.
   — Это она семена достаёт, — сказал Мишка. — Сгрызёт чешуйку, а из-под неё семечко вынет.
   — Ци-ци-ци, — повторила белка и наклонила голову, чтобы лучше нас рассмотреть. Глаза у неё были чёрные, блестящие, как бусинки. Несколько чешуек упало в наш котелок.
   — Убирайся ты! — крикнул Мишка и замахнулся. Обгрызенный стержень шишки звонко шлёпнулся туда же, в котелок, расплёскивая воду, а белка, точно взлетая, понеслась вверх по дереву.
   — Ци-ци-ци, — послышалось сверху.
   — Зачем ты её испугал? — огорчился я. — Я её получше рассмотреть хотел.
   — Рассмотришь ещё, — ответил Мишка и зевнул. — Соснём малость, а там до вечера придётся без остановки идти.
   Проспали мы не малость, а, наверное, порядочно: солнце уже заметно передвинулось по небу.
   — Скорей, — заторопил меня Мишка, едва открыл глаза. — Эдак все три дня проспать можно, а там, гляди, и в розыски тронутся. Айда покупаемся, живо сон пройдёт!
   Купаться мы придумали новым способом: ложились на берегу у крутого спуска к реке и катились вниз, быстро набирая скорость, так что в воду влетали с сильным шумом и плеском. Вылезали из воды, отряхивались и снова лезли наверх, кто быстрее.
   — Смотри, — шёпотом проговорил я, выбравшись на берег, и так и застыл на четвереньках: белка, покрупнее первой, преуморительно разглядывала кусочек бумаги, валявшийся около нашего потухшего костра.
   Вдруг она нагнулась, схватила зубками бумагу за уголок и, подбежав к дереву, взвилась на него и исчезла, держа бумажку во рту.
   — Что она с ней делать будет? — удивился я и даже не заметил, что всё ещё стою на четвереньках.
   — Детей читать научит, — пояснил Мишка, — газета ведь. А ты на двух ногах ходить разучился? Вставай живее, хорошо, что она до рубашек не добралась, ишь — проворная!
   Купанье меня подбодрило, но всё-таки мешок показался гораздо тяжелее, чем утром, хоть мы и съели порядочно хлеба с салом.
   — Вот что, — сказал Мишка, застёгивая лямки. — По реке мы больше не пойдём, она страсть как кружит. Напрямик пойдём, враз дойдём.
   — А ты не собьёшься? — нерешительно спросил я и повёл плечами: лямки здорово врезаются.
   Мишка даже покраснел, так рассердился.
   — Это я-то собьюсь? Здоров ты брехать. Как по шнурку выведу. А по реке — кусты и так все ноги исхлестали, а дальше — куда хуже будет. Иди, знай, не сумлевайся. Враз дойдём! — договорил он.
   Спорить не приходилось. Чего доброго, Мишка и вовсе рассердится, ступай домой, скажет, если не веришь. И я, передвинув лямки, тихонько подложил под них на плечи оба чистых носовых платка — всё не так резать будет.
   — Идём, — проговорил я, как мог, твёрдо. И, свернув с тропинки, мы углубились в лес.
   Идти было не легко. Мёртвые нижние еловые сучья переплелись и так высохли, что ломались с треском, точно костяные. Но под ногами виднелись следы какой-то давней тропки. Мишка шёл уверенно, не останавливаясь, и звонко ломал на ходу и откидывал сухие ветки.
   — Не отставай! — командовал он время от времени, не оборачиваясь, и я, как мог, бодро отвечал ему:
   — Не отстану, не бойся!

Страшная ночь

   На краю полянки под огромной старой елью стояла маленькая, до половины вкопанная в землю избушка — охотничья зимовка. Низкая дверь, вероятно, давно уже упала на землю: между досками её проросли и почти закрыли её трава и две молоденьких осинки.
   Мы стояли на другом краю поляны, как раз напротив избушки. Сквозь дверное отверстие было видно, что в избушке темно.
   — Видал? — сказал Мишка и показал на зимовку. — Как по шнурку вывел!
   Я с уважением посмотрел на него. Правда, мне показалось, что на полянку мы наткнулись как будто случайно, но Мишка так храбро приписал эту заслугу себе, что я не решился спорить — может оно и так.
   — Я и правда очень боялся, что мы не пошли по реке, — сказал я. — Так идти, напрямик, лесом, легко и заблудиться.
   Мишка презрительно фыркнул.
   — Тоже сказал: заблудиться! Я, брат, все приметы в лесу знаю. Зато теперь в два дня дойдём. А если по Пашии идти, да от неё — по Северной, а там по Глухариной речке заворачивать — и в пять дней не управиться. Да и дорога по реке — ну просто никуда, все глаза лозняком повыхлещет.
   — Я тоже потом научусь по приметам, — сказал я и вздохнул.
   Темнело. Уже совсем трудно стало различать избушку в густой тени старых елей, обступивших её.
   Мы всё ещё стояли на краю полянки, и я вдруг почувствовал, как по спине под курточкой у меня пробежал неприятный холодок. Лес выглядел совсем-совсем не так, как днём, при солнце.
   — Я ещё никогда в лесу не ночевал, — проговорил я.
   — Я тоже, — ответил Мишка так тихо, что я с удивлением на него посмотрел: Мишка ли это сказал?
   Но тут же он спохватился и почти крикнул:
   — Ну, а мы чего с тобой тут стали? Ночевать пора!
   Он быстро перешёл полянку, я тоже от него отстать не захотел, так что перед входом в избушку мы оказались вместе и даже столкнулись плечами, точно каждый хотел войти первым.
   На самом-то деле первым быть никому не хотелось, но и показать это тоже никто не решился. Потому и через порог мы перешагнули оба одновременно.
   В избушке было темно, но мы всё-таки рассмотрели большие низкие нары — во всю ширину избушки и ворох сена на них. В углу стояла небольшая железная печка и два чурбана вместо стульев.
   — Даже стола нет, — удивился я и, не снимая рюкзака, присел на краешек нар.
   — А тебе стол зачем? — отозвался Мишка. — Сено вот есть — это хорошо. Выспимся знатно. А вот… эй, Серёжка, что делать будем? Двери-то нет!
   Но я чувствовал, что мне всё на свете безразлично, лишь бы привалиться вот на это мягкое сено, даже снять рюкзак уж нет силы…
   Я как сидел на нарах, так и повалился на них боком. Ещё я услышал, как Мишка завозился рядом со мной и проворчал:
   — Ишь, разлёгся. А сторожить кто будет? Ну я только самую малость…
   Сколько мы спали — не знаю. Но вдруг я почувствовал, что кто-то трясёт меня изо всех сил.
   — Серёжка! — отчаянно шептал Мишка. — Серёжка, проснись, беда!
   Страшный переливчатый крик слышался в лесу, и чей это крик, разобрать было невозможно. Он становился всё громче, громче, видимо, приближаясь. Дрожа, мы забились в самый дальний угол.
   — Мишка, — в ужасе прошептал я, — что это такое?
   — Н-не знаю, — дрожащим голосом отвечал Мишка. — Молчи, уж близко. Дверь-то, дверь открыта, и закрыть нельзя!
   Крик повторился, ещё ближе и ещё страшнее. Мы только крепче прижались друг к другу и не отводили глаз от дверного отверстия.
   — Мишка, — опять прошептал я, — давай убежим.
   — Куда? — отозвался Мишка. — Прямо ему в лапы?
   А крик докатился уже до полянки, до избушки, до порога. И вот в открытой двери что-то мелькнуло, зацепилось за притолоку и заметалось по полу избушки около наших нар. Теперь, кроме крика, слышалось шипенье и хлопанье чего-то большого и тяжёлого, точно паруса в бурю.
   Я не шевелился, даже дышать перестал. Вдруг Мишка толкнул меня в плечо.
   — Живо! — зашептал он мне в самое ухо. — Как оно в угол закатится, прыгай прямо к двери и… ходу!
   — Не могу, — еле вымолвил я. — Оно меня за ногу схватит.
   — Я тебе покажу «не могу», — зашипел Мишка и что есть силы, с закруткой ущипнул меня за руку. — Изувечу, понимаешь? Не то один убегу, а оно тебя слопает.
   — Не бросай меня, Мишка, я, я побегу, — взмолился я. Остаться без Мишки, одному — ой, это было бы страшнее всего.
   Чуть дыша, мы поднялись на ноги и, стоя на нарах, прислушались. Страшная невидимая борьба продолжалась.
   — Прыгай! — шёпотом скомандовал Мишка и так толкнул меня в спину, что я сразу, одним прыжком, оказался у порога. Мишка крепко схватил меня за руку.
   — Дуй! — задыхаясь, проговорил он уже на бегу.

   Как мы не расшиблись и не изувечились в этом ночном беге, потом и сами понять не могли. Деревьев в лесу оказалось гораздо больше, чем днём, и все они хлестали нас ветками и цеплялись за ноги выступающими корнями. Страшный крик затихал и вот уже замер вдали, а мы всё бежали.
   Мы бежали бы и дальше, но я споткнулся, упал и так и остался лежать.
   — Мишка, не могу больше, — сказал я.
   Мишка остановился, нагнулся, потом сел около меня.
   — Давай тут света ждать, — сказал он. — Уж мы и так на край земли забежали.
   Но и здесь нам казалось, что мы убежали ещё недостаточно далеко от того непонятного, жуткого, что творилось в лесной избушке. Рассвета мы дождались, крепко прижавшись друг к другу, между толстыми корнями старой сосны, прислушиваясь и вздрагивая при каждом шорохе.

Неожиданная встреча

   Это была, наверное, самая страшная ночь в моей жизни. И тянулась она без конца. Становилось всё холоднее. Мы до того измучились, что даже от наступившей тишины нам было не по себе: казалось, что кто-то подкрадывается и вот-вот схватит.
   Наконец небо посветлело, стали видны деревья, и мы с Мишкой посмотрели друг на друга.
   — Мишка! — вскричал я с испугом. — У тебя всё лицо поцарапано.
   Мишка тряхнул головой.
   — А ты сам, думаешь, лучше? — отвечал он с оттенком прежнего задора и потянулся было рукой закрутить хохол, да так и остановился.
   — Вот так штука, — проговорил он медленно. — Мешок-то мой там остался, в избушке.
   Тут только я понял, отчего у меня так сильно ныли плечи. Мой мешок до сих пор висел у меня за спиной, я даже ночью не догадался снять его. Теперь, с трудом поднимая затёкшие руки, я отстегнул лямки, опустил мешок на землю и почувствовал, что страшно хочется есть.
   — Давай поедим, Мишка, — предложил я и быстро развязал мешок. — Тут всего хватит.
   Мишка как-то странно посмотрел на меня.
   — Да-а, — протянул он. — Не очень-то хватит. Я вчера у костра большой каравай из твоего мешка в свой переложил, у тебя тут маленький кусочек остался да сало.
   Я понял: Мишка сделал это, чтобы мне идти было легче. А теперь мы оказались далеко от дома и без еды…
   Но Мишкина рука уже добралась до хохла и крепко его закрутила. Это сразу его подбодрило.
   — Вынимай, что там есть, — скомандовал он. — Да идём скорее. До реки дойти надо, там видно будет.
   Я ещё в то время не понял, какая нам грозила беда, у нас не только не осталось ни еды, ни спичек, но теперь Мишка не знал, где избушка, где река и в какой стороне завод, чтобы попытаться хоть вернуться домой. Но мне этого он сразу не сказал. Оставалось идти на удачу. И мы пошли…

* * *

   — Мишка, а так не может быть, что мы идём, идём и всё равно ни до какой реки не дойдём?
   Мишка оглянулся.
   — Болтаешь ты, сам не знаешь чего. Как это не дойдём? Всякой дороге конец бывает. Мы чуток в сторону взяли. А теперь как раз на Северную выйдем. Рыбы там страсть сколько.
   — Я не про то. А вот если я сяду и скажу: «Миш, я больше не могу?»
   Тут уж Мишка повернулся и быстро подошёл ко мне.
   — Во-первых, я тебе за это самое по шее надаю. А во-вторых, встанешь и пойдёшь!
   Мишкин голос звучал что-то очень бодро. Похоже было, что он старался показать не только мне, а и себе, что всё обстоит благополучно. И мы оба это понимали.
   Мы пробирались по лесу уже четвёртый день после бегства из избушки. Остатки хлеба были съедены в первый же день, теперь мы собирали только ягоды, и за ними уже стало трудно наклоняться, а есть и, главное, пить хотелось всё больше. Мы шли к реке, так мы думали, а реки всё не было — не было ни воды, ни рыбы — пусть хоть сырой, которой река накормила бы нас.
   — Мишка, — повторил я тихо, — я не в шутку сказал: я, и правда, совсем идти не могу. Лучше я посижу, а ты до реки дойдёшь и потом мне рыбы принесёшь. Немножко. И воды. Я тогда тоже, наверное, дойду. Даже, домой. Только ты сейчас, вечером, не уходи. А утром иди. Хорошо?
   Мишка молча смотрел на меня. Он так сжал губы, что они побелели.
   — Серёжка, — сказал он наконец, и голос у него сделался хриплым, как от простуды. — Ну, пройди ещё чуток, ведь ты же поел вчера хлеба… маленько.
   Я тогда не знал, что это хлеб Мишка сохранил от своей порции. Сохранил для меня, а сам не ел уже трое суток. Он знал, а мне не говорил, что мы заблудились, и мучился — думал, что это его вина.
   — Пойдём, Серёжка, — повторил он ещё раз умоляюще.
   Но я вместо ответа протянул руку, опёрся о дерево и медленно опустился на его толстый изогнутый корень.
   — Вот я и сел, — сказал я спокойно. — Ты уж не сердись, Мишка. Если ты мне по шее надаёшь, всё равно я не могу идти.
   Корень был удобный, вроде скамеечки, спиной я прислонился к дереву, сидя как в кресле. Мне не было страшно, и есть больше не хотелось, только бы меня никто не трогал.
   Мишка отчаянно взмахнул руками и перевернулся на одном месте, точно собрался куда-то бежать, но вдруг остановился и, наклонив голову, прислушался.
   — Серёжка, — позвал он тихонько. — Храпит там кто-то… Смотри, смотри, вон там, — он показал рукой на что-то тёмное, лежавшее под кустами на другой стороне полянки. — Живое оно, может нет?
   Мишка уже шагнул было вперёд, но тут я собрался с силами, встал и схватил его за руку.
   — Мишка, — зашептал я, — не ходи, а вдруг это медведь?
   — Ну вот ещё, — неуверенно ответил Мишка, но остановился.
   Мы постояли тихо, крепко держась за руки.
   — Давай поползём потихоньку, к кустам поближе, — предложил я. От волнения и слабость куда-то пропала.
   Опустившись на четвереньки, мы осторожно поползли к тому тёмному, что лежало под кустом.
   — Мишка, — зашептал я опять. — Да это же человек! Ну да, человек, видишь — ноги? Он нам дорогу покажет домой. — Я помолчал. — А может быть… может быть, у него и хлеба есть немножечко. Может быть, он сыт, и ему не нужно. Даст он? Как ты думаешь?
   Мишка остановился не отвечая. Наморщив лоб, он всматривался в неподвижную фигуру.
   — Да-а, — неопределённо протянул он. — Ты вот что, погоди маленько, я один немножечко проползу. Чего это он не шевелится? Может, и неживой вовсе?
   — А храпит-то как, — возразил я. — Очень даже живой. Ползём вместе. Я…
   Но тут — крак! Под моей коленкой хрустнула ветка, да так громко, точно выстрелила. Мы оба даже к земле припали от неожиданности.
   Человек под кустом перестал храпеть, медленно повернулся в нашу сторону и открыл глаза. За круглыми очками глаза эти показались мне ужасно большими и строгими.
   — Мальчишки, — произнёс человек так спокойно, словно в глухой тайге мальчишки росли под деревьями, как грибы, — откуда здесь оказались мальчишки? — И он опять опустился на землю и закрыл глаза, будто нас и не было.
   Мы всё ещё не могли прийти в себя от удивления и не шевелились. Вдруг Мишка толкнул меня в бок:
   — Серёжка, смотри!

   На траве около странного человека лежал чёрный сапог с разрезанным голенищем, а левая нога, в одной портянке была неестественно вытянута.
   Мишка ещё немного помедлил, а потом решительно встал и шагнул к человеку. Я вскочил за ним.
   — Дяденька, — заговорил Мишка, — что у вас с ногой-то?
   Густые брови зашевелились, и тёмные глаза посмотрели на нас очень строго.
   — Вывихнул, — проговорил человек таким же недовольным голосом. — В яму свалился и вывихнул. И нарыв ещё на подошве. Вот если бы вместо пары таких шпингалетов один толковый человек оказался, он бы мне помог. А вы только… спать мешаете.
   Но от Мишки не так легко было отделаться.
   — Да вы скажите — что делать, мы постараемся, — предложил он уже увереннее, ступил ближе и потянул меня за рукав.
   Незнакомец вдруг широко открыл глаза и приподнялся, но тут же со стоном откинулся назад.
   — Ой! — крикнул я подбегая и нагнулся, чтобы помочь ему подняться.
   — Не трогай! — резко проговорил человек, отстраняя меня рукой.
   Я в смущении отступил на шаг и оглянулся на Мишку: что же это такое?
   Мишка стоял, наклонив голову набок, и внимательно смотрел на странного человека. Затем тряхнул головой и, подняв руку, закрутил чуб на макушке.
   — И вправду, Серёжка, — сказал он как бы в раздумье, — ну чего мы с тобой к дяденьке привязались? А он и не нуждается. Пойдём себе, а он и один как-нибудь полежит.
   Решительно повернувшись, он схватил меня за руку и потянул за собой. Я пошёл, окончательно сбитый с толку, спотыкаясь и оглядываясь.
   — Мишка, — шептал я отчаянно, — а как же он один будет лежать?
   — Иди, знай, — прошипел Мишка и дёрнул меня за руку.
   — Эй, — послышался сзади недовольный голос. — Эй, мальчик, как тебя там?..
   Мишка остановился вполоборота, всё не выпуская моей руки.
   — Извиняюсь, дяденька, — вежливо проговорил он. — Может, и взаправду кто постарше набежит. Тут по зимам охотники заходят…
   Я испуганно взглянул на Мишку.
   — Так что не обижайтесь, — договорил он так же спокойно и опять медленно повернулся, точно собирался идти дальше.
   — Гм, кха… — донеслось из-под куста. — Ну ты, мальчишка, подойди-ка сюда!
   Мишка опять повернулся, придерживая меня рукой.
   — Что скажете, дяденька? — спросил он вежливо, не двигаясь с места.
   — Да ты что, приклеился, что ли? — крикнул человек, и очки его так сердито заблестели, что я опять испугался. — Подойди ближе, я, кажется, не кусаюсь!
   Мишка, всё ещё держа меня за руку, сделал несколько шагов вперёд. Больной поднял было руку, но сморщился и опустил се.
   — Там, — сказал он отрывисто. — В рюкзаке. Фляжку достань и котелок. Воды принесите из речки, вот в той стороне с берега спуститься не так круто.
   — Сейчас, дяденька, — так же не торопясь согласился Мишка. Но на этот раз я поймал его косой взгляд, полный такого лукавства, что наконец мне стало всё понятно.
   — Река! Слышишь, Мишка? Мы до реки дошли! — от радости ко мне вернулись силы, и я бросился за другом. А он уже схватил и фляжку и котелок и тоже бежал во всю мочь.
   Берег был невысокий, но крутой, мы чуть не свалились на прибрежную отмель. Вода! Чистая, холодная, и пить её можно сколько хочешь! Я погрузил лицо в воду, пил, захлёбывался и снова пил. Вода текла быстро, но спокойно и только в одном месте, у самого берега, весело журчала, разбиваясь струйками о старый свалившийся с подмытого берега пень.
   — Кажется, всю бы выпил! — сказал я, стоя на коленях, и с завистью посмотрел на убегающие струйки.
   — Ты уж немножко тому дяденьке оставь! — откликнулся Мишка. Он только курточку скинул и как был, в трусах и майке, плескался около берега. — Видал, как я его обошёл-то?
   — И я хочу! — я тоже стащил курточку. — До чего же хорошо! Мишка, а я сначала и правда испугался, что ты его в лесу оставить хочешь. И его я тоже немножко боюсь. Уж очень у него очки сердито блестят.
   — Против солнца лежит, — объяснил Мишка. — Нравный старик. Сам с места сдвинуться не может, а сам ещё сердится. Ну, уж теперь тише будет. Я вот его не испугался. Нисколечко!
   Уж это Мишка соврал. Но я и спорить не стал. Лучше лишний раз окунуться!

Не одни в тайге

   Незнакомый старик молча взял фляжку, которую я ему протянул, молча поднёс её к губам, но рука его приметно дрогнула, и я с жалостью понял, как сильно хотелось пить и ему. Он пил медленно и долго, наконец, опустил фляжку, повернулся и заметил, что я за ним наблюдаю. Седые брови его опять нахмурились.
   — Спасибо, — глухо сказал он. — Ну, а теперь рассказывайте, как вы сюда попали, путешественники.
   — Мы… — начал было я и растерялся.
   — Мы с завода, с Пашийского, — торопливо перебил меня Мишка. — Рыба на Северной здорово ловится. Так мы на Северную и шли. Рыбу ловить.
   — Далеко за рыбой ходите. Ну и как? Наловили? — старик так пристально посмотрел на нас, что даже Мишка смутился: опустил глаза и отчаянно закрутил чуб.
   — Мы… мы… заблудились немножко, — не выдержал я пристального взгляда.
   — Немножко заблудились? Оно и видно. А долго ли блуждаете?
   — Недолго. Три дня.
   Мишка толкнул меня в бок. Ну, всё равно, попробовал бы сам соврать, когда вот так на тебя смотрят.
   — Три дня. А еда у вас есть?
   На этот раз старик посмотрел прямо на Мишку. Так ему и надо, пускай сам попробует ответить.
   — Мы… вчера ели, — пробормотал Мишка. — То есть позавчера… хлеба немножко. А ещё думали рыбу ловить. Когда до реки дойдём. Вот и дошли…
   Ни за что на свете Мишка не признался бы, а мы это уже оба поняли теперь, что шли мы не к реке, а вдоль реки, и если бы не встреча со стариком, мы, может быть, так и продолжали бы идти.
   — Позавчера ели, — медленно повторил старик. — А почему еды так мало взяли?
   — Мы взяли… только мешок потеряли, — объяснял Мишка.
   — Умнее от вас ждать нечего, тоже путешественники нашлись, — совсем сердито заворчал старик. — Развяжи-ка мой мешок, — скомандовал он мне. — А ты — хворосту набери, костёр разложишь, — обратился он к Мишке. — Живо!
   Мишка недовольно мотнул было головой, но что-то а старике было такое, что не послушаться его никак нельзя.
   — Ну, а что бы вы ели, если бы до реки дойти не удалось? — повернулся он снова ко мне.