Радзинский Эдвард Станиславович. Игры писателей. Неизданный Бомарше

   – Итак, вы отказываете в моей просьбе?
   – Но с большой благодарностью. Я рад, что вы дали мне перелистать мою жизнь. Мне это сегодня необходимо... Это была нелегкая жизнь. Я играл на всевозможных инструментах, но музыканты меня не принимали всерьез – я был для них часовщиком. Я изобретал часовые механизмы, но часовщики злословили на мой счет – я был для них всего лишь музыкантом. Я начал писать пьесы, но все говорили; «Куда он суется, лучше бы делал свои часы». Я начал писать стихи и песни, но никто не считал меня поэтом – я был для них драматургом. Я издал Вольтера, но печатники заявляли: «Зачем суется в издатели этот глупец, лучше бы оставался писателем». Я вел торговлю по всему свету, но негоцианты не принимали меня всерьез, ибо я был для них неудачливым издателем. Я, как никто из французов, столько сделал для свободы Америки, но никто не позаботился заплатить мне хоть грош – я был для них богатым торговцем. И вот сегодня благодаря вам я смог подвести итог. Я спрашиваю себя: кем же я все-таки был? Только самим собой. Свободным даже в оковах, веселым в опасностях, я был ленив, как осел, и, как осел, всегда трудился» я был верен одной, любя при этом многих... я был свободен – свободен, как ветер! Я был – Бомарше! – Он вздохнул и добавил: – Надо сократить.
   Фуше удивленно посмотрел на него.
   – Монолог длинен. У меня всегда было неважно с чувством меры. Именно при этих словах произошло то, что Фуше не мог забыть до смерти: вишневая занавесь, закрывавшая место, где прежде стоял роскошный камин, чуть-чуть приоткрылась. И вновь упала.
   Постоянная холодная усмешка Фуше вмиг исчезла. Теперь его лицо выражало испуг, почти панику.
   – Боже мой! – тихо воскликнул Фуше.
   – Что случилось, гражданин?
   – Там... она!
   Бомарше вопросительно глядел на гражданина Фуше.
   – Антуанетта, – прошептал Фуше.
   Бомарше оставался странно спокоен. Он совсем не удивился, только пожал плечами и вяло сказал:
   – Какая глупость... – Его голос звучал как-то тускло. – Королева Франции давно в могиле. И вы помогли отправить ее туда.
   И тут гражданин Фуше с неожиданной прытью бросился к занавеси, откинул ее... Столб густой пыли стал его добычей и голая стена за занавесью – изуродованная стена со следами разрушенного камина.
   Фуше стоял у стены, отряхиваясь.
   Бомарше, чихая, поднялся и заботливо опустил вишневую портьеру Потом произнес:
   – Забавный финал нашего разговора.
   – Я не сумасшедший, – растерянно прошептал Фуше.
   – Я в этом уверен.
   – Но там... там была...
   – Никому не говорите об этом. Иначе они не будут в этом уверены. До свидания, гражданин Фуше.
   Фуше уже взял себя в руки: прежняя улыбка на тонких губах.
   – Прощайте, гражданин Бомарше. У вас действительно была завидная жизнь. Надеюсь, и смерть будет не хуже.
   – «Надеюсь, и смерть будет не хуже»... Браво! Знаете, что такое банальная, но удачная реплика? Это когда оба говорят об одном, а думают совсем о разном. Что и выясняется, – Бомарше засмеялся, – но только в финале.

ПЕРВЫЙ АКТ ПОСЛЕДНЕЙ ПЬЕСЫ БОМАРШЕ ПАРАД ПЕРСОНАЖЕЙ

   Гражданин Фуше уехал.
   Единственные часы, сохранившиеся после «того погрома», долго били двенадцать. Бомарше слушал. С последним ударом он что-то вспомнил.
   – Лекарство... забыл принять... – Он расхохотался. – Когда везли на казнь королеву, палач посоветовал ей одеться потеплее. Она сказала: «Вы боитесь, что я простужусь?» Но самое смешное: кажется, я принял лекарство... Простые действия исчезают из памяти. Вчера никак не мог вспомнить, отправил ли я деньги сестре. И обычные слова... это самое мерзкое... забываешь. Впрочем, уже можно все в прошедшем времени... И этот полдень, и эти мысли, и все глупые заботы... ком забот – все не нужно. Более ничего ненужно... Я свободен... Я думал, что пьеса – это много действующих лиц. Нет, самая интересная пьеса – это ты один... Этот итальянец Казакова как-то сказал мне «Напишите пьесу – человек сидит на горшке... и тысячи забот и возвышенных мыслей... а он на горшке...» Я видел его... десять лет назад. Десять лет – и как вчера... Старость – как революция... Неправдоподобно быстро бежит время... Я устал... Устал. И тем не менее пора готовить Театр.
   Он встал, повернул грязноватые стулья из Трианона к вишневой занавеси. Вольтеровское кресло передвинул к комоду, на котором лежали шпаги и пистолеты.
   После чего сел в кресло и стал ждать»
   «Как уходил последний полдень».
   В час пополудни вернулся Фигаро. Он молча принес утренний кофе.
   – Ну и что ты там делал, убийца?
   – Сидел.
   – В камере?
   – Нет, в приемной на стуле.
   – У тебя такая важная физиономия, будто тебя пытали.
   – Вас ожидают.
   – Пришел?
   – Пришел.
   – Зови, убийца... Ты хоть понимаешь юмор – последний Фигаро убьет своего создателя... Какова шутка?
   Фигаро молча глядел на Бомарше.
   – Ну хорошо, зови.
   Граф Ферзен вошел в комнату.
   Бомарше – сплошная улыбка – оглядел графа.
   «Темный фрак, положенный в былые времена революции... Не хочет обращать на себя внимания. Глупец! Все так изменилось в Париже. И скромная одежда на этаком барине, пахнущем дорогим одеколоном и в дорогом шейном платке... Ах, мой друг, вы и перстень, стоящий целое состояние, забыли снять! Но как же снять – это ведь наверняка ее подарок... Нет, сразу обращает на себя внимание сей господин. И голова – гордая, с орлиным носом на высоком теле торчит... при таком росте одиноко бедной голове парить над прохожими... одни облака вокруг. Одиночество очень высоких людей... И Антуанетта, маленькая красотка, нежный плющ вокруг дуба... маленькие холеные ручки... ее губы... Все это, друг мой, я испытал сегодня ночью. Тело Антуанетты в моей постели... тело другой...»
   После недолгого молчания Бомарше обрушил на пришедшего поток обычных театральных восклицаний:
   – Дорогой граф! Сколько лет! Простите, что принимаю вас в спальне. Маленький островок уюта, этакая лодка Ноя... Гостиная, столовая и прочие тридцать комнат совершенно разрушены потопом революции, да-с... И сложное финансовое положение не позволяет, увы, предпринять необходимые меры. Но я привык... Когда-то я верил, что для счастья необходим дворец, а теперь вот счастлив в единственной комнате, ибо знаю: всех нас ждет последнее самое долгое счастье в комнате не более чем в пару метров.»
   Ферзен не слушал – он уже увидел те стулья. И не мог оторвать от них глаз.
   Бомарше продолжал искриться улыбками – само дружелюбие:
   – Эти стулья в полном вашем распоряжении. Присаживайтесь, граф поудобнее. Вы ведь не раз на них сиживали. Боже мой, все это было не так давно... и так давно». Другая жизнь, другая жизнь...
   – Я просил через вашего слугу уступить их мне, – сказал граф. Он ненавидел этого тучного человека, его постоянную улыбку, точнее – постоянную насмешку.
   – Конечно же, конечно, они дороги вам! – воскликнул Бомарше. – Но есть затруднение: мне они дороги тоже. Они для меня – часть восхитительного мира, который навсегда исчез. Где он? Разве что остался в моих комедиях... Власть, слава – все тлен! Суета! «Повелитель сверхмогучий обращается во прах» – я вынужден цитировать себя. Помню, мне было чуть за тридцать» тогда правил Людовик Пятнадцатый. Я готовился уехать в Испанию по семейному делу: убить на дуэли соблазнителя сестры, что, кстати, и удалось... И как раз накануне отъезда мне пришлось быть в Версале В тот день, как сейчас помню, шел дождь... холодный был май... Я был в апартаментах герцогини де П. и из окна увидел носилки. Их вынесли из дворца, а на носилках, под простыней, намокшей под проливным дождем, ясно обозначалось нагое женское тело. Я в ужасе спросил: «Что все это значит?» И герцогиня объяснила: «Только что закрыла глаза госпожа де Помпадур...» Вот так! Вчерашнюю некоронованную королеву Франции» ее благосклонный взгляд ловили принцы крови, ее воспевали поэты и рисовали живописцы, с ней спешили поделиться своими открытиями ученые, да и ваш покорный слуга отправил ей свои первые часы» и вот ее, как подохшую собаку, спешно уносили прочь под проливным дождем, ибо по этикету во дворце не могло находиться мертвое тело. А король» он только заметил вослед когда-то обожаемому телу.– «Бедная мадам! Должно быть, печально отправляться в такое дальнее путешествие в такую плохую погоду...» И тотчас забыл о ней в объятиях другой. Двор сказал: «Бедняжка маркиза!» И тотчас начал ее любить, как прежде ненавидел. Мы, французы, первые в мире по непоследовательности» «Вот и кончилась греза», – сказал я тогда. И то же я повторил, когда убили королеву. Какой странный вкус у судьбы! Оставить жить, к примеру, меня, старого бумагомараку, и удалить из жизни такую красавицу, оставив ее голову в руках палача Сансона!
   – Ни слова о Ней! – сказал граф.
   – Да, конечно, иначе вы меня... Итак, я весь внимание. Я хотел бы услышать причину вашего страстного желания повидать меня, чтобы, как я понял, непременно меня убить.
   – Вы выразились точно – убить. Я вам об этом написал. – И граф продолжил срывающимся от гнева голосом: – Я получил сведения, сударь, о вашем участии... касательно... касательно» – Он остановился, задыхаясь от ярости.
   – Я вас понимаю, – Бомарше все так же нежно улыбался. – В гневе трудно формулировать. Позвольте мне. Тем более что удачная реплика – моя профессия. Итак, во-первых, вы получили сведения о некоем эпизоде, героиней которого была некая дама...
   – Эпизоде?! Так вы называете грязный фарс, с которого началась гибель королевы Франции? И который придумали вы, жалкий писака! – Графу же сладил с гневом, был холодно-невозмутим. – Но сначала я хотел бы, сударь, услышать от вас все подробности. Прежде чем...
   – ...вы убьете меня.
   – Да. Я убью вас.
   – Заключительная фраза дискуссионна по понятной причине: я постараюсь не дать вам это сделать. Что же до подробностей... вот эта часть фразы мне нравится. Я даже кое-что подготовил и, смею надеяться, с лихвой вознагражу ваше любопытство. Вы пришли услышать об одном эпизоде, но услышите о двух. О двух, я сказал бы, таинственнейших эпизодах, героиней которых оказалась она – королева Франции... Но одно уточнение. Вы должны понять, дорогой граф, что пришли в дом Бомарше, но оказались – где? В театре!
   – Я не позволю издеваться... – Граф в бешенстве вскочил и попытался схватить Бомарше за горло.
   С удивительной легкостью грузный Бомарше выскользнул из его рук и отпрянул к комоду. В руках у него оказалась шпага, которую он приставил к горлу графа. Свободной рукой с легким поклоном он уже протягивал ему другую шпагу.
   Граф растерянно взял шпагу, а Бомарше опустил свою.
   – Вы не правы, граф. Стоит ли убивать меня, так ничего и не узнав? Или лучше все-таки повременить и дать мне усладить вас подробным рассказом? А себя самого, – продолжал, тяжело дыша, Бомарше, – недурными воспоминаниями... столь необходимыми в сегодняшний вечер.
   Граф молча отшвырнул шпагу. И Бомарше, не оборачиваясь, тоже отбросил свою.
   «В этом жесте был шик. Зазвенев, моя шпага упала в углу комнаты».
   – Экий вы безумец, граф... А я всегда полагал, что шведы рассудительны, – сказал Бомарше с вновь обретенной улыбкой. – Поверьте, я отнюдь не склонен нынче к шуткам – вы действительно пришли в театр. Ибо те два эпизода, которые, не побоюсь сказать, перевернули судьбу великой страны... да и мира... на самом деле были всего лишь двумя пьесами, сочиненными Бомарше. Где, кстати, вы были одним из действующих лиц... И эти пьесы сегодня предстанут перед вами.
   – Выражайтесь яснее, сударь!
   – Иначе сгоряча убьете? Да, вы необычайно страстный швед, – веселился Бомарше. – Что же касается ясности... Ах, дорогой граф, в отличие от грубости, ясность – редкое свойство в этом не лучшем из миров. И рассказ мой, который вы пришли услышать, потребует от вас размышлений. Хотя размышление... «Если вы сильный мира сего, то думаете, вы и разумом сильны?» – вопрошал в моей пьесе Фигаро... кстати, под овации зала. Я прошу прощения у вас за его шутку. Что делать, как вы вскоре узнаете, персонажи моих пьес часто выходили из-под контроля их творца.»
   Разговор прервал Фигаро. Слуга вошел и молча уставился на Бомарше.
   – Он? – спросил Бомарше. Слуга кивнул.
   – Попроси подождать... всего несколько минут. Только очень вежливо. В гневе он невозможен, – вздохнул Бомарше.
   Ферзен тотчас насторожился. Бомарше засмеялся:
   – Как все нервны! Ваша рука забавно ищет отсутствующую шпагу. Полноте, граф! Разве Бомарше допустит нарушения законов гостеприимства? Тем более что пришедший господин отлично вам известен и даже состоит с вами в самой дружеской переписке. Более того, благодаря ему я имею честь видеть вас в своем доме... А пожаловал он по моей просьбе, ибо он тоже персонаж моей пьесы. Одно из действующих лиц» Я еще раз хочу подчеркнуть – вы пришли в театр, где перед вашим приходом судьбе угодно было показать пролог грядущего представления. Его, надо сказать, великолепно исполнил гражданин Фуше. Благодаря ему автор грядущей пьесы... он же одновременно ее главный герой, то бишь Бомарше... уже представлен. Это всегда так скучно – объяснять в пьесе предысторию героя: никакого действия, сплошная болтовня. Здесь, как правило, драматург фальшивит, а зритель дремлет. Так что спасибо Фуше, он все объяснил. Кстати, он осведомлен, что вы в Париже.
   – Ему заплачено.
   – И много он взял? Впрочем, глупый вопрос. Сто тысяч дашь – возьмет. Но и грош дашь – тоже возьмет. Таковы наши новые отцы отечества.
   – Послушайте, я не смогу долго слушать ваше паясничанье...
   – Да, да, вы пришли меня убить и вы торопитесь. Я помню. Бомарше на всякий случай отступил к комоду, где лежал ящик с пистолетами, и, облокотившись на него, невозмутимо продолжал:
   – Что ж, хватит отвлечений... За дело, граф. Итак, столь интересующая вас история, а точнее, пьеса, сочиненная Бомарше, начинается. На календаре в момент поднятия занавеса – тысяча семьсот восемьдесят пятый год. Бомарше, на сцену!.. Как уже поведал без вас гражданин Фуше, в том году сукин сын Бомарше был очень знаменит, находился в пике своей славы. Вам, дорогой граф, случалось быть любимым женщинами, но не случалось быть любимым страной. Постарайтесь представить: весь Париж сходит с ума от вашей запрещенной пьесы. Вашими остротами разговаривают в гостиных ваши часы носят во дворцах... Вы богаты! И еще: вы помогли целой стране завоевать независимость. И вот когда Бомарше окончательно поверил в свою важность, к нему явились гвардейцы короля. Акт первый, явление первое: посреди ночи его дом обыскивают, роются в бумагах на глазах полусонных испуганных домашних. Бомарше узнает, что его велено отвезти в тюрьму – такова, оказывается, прихоть короля. И его, грубо толкая, сажают в вонючий тюремный экипаж и увозят прочь из роскошного дома. Он даже не успел поссать на дорожку... Он ведь был уверен, что его везут в крепость напротив, в Бастилию – тюрьму для знати, для людей известных. Но нет, везли долго и привезли в вонючую тюрьму Сен-Лазар, где сидят нищие, проходимцы, сутенеры, проститутки. Его бросили в грязную камеру, где он понял, что такое счастье, – оказывается, это иметь возможность пописать. После чего ему приходится спустить штаны во второй раз, и два здоровенных монаха, согласно правилам этой тюрьмы, порют его, причем по очереди, чтобы не уставать. Согласитесь, не лучшая участь для немолодой, полувековой задницы, сидя на которой, я создал Фигаро... Между тем весь Париж негодует. Ибо весь Париж, если вы еще не забыли, презирал тогда короля и любил Бомарше. И особенно негодует»
   – Я запрещаю вам произносить Ее имя, – вырвалось у Ферзена.
   – Послушайте, воздержитесь от глупостей... Даже королю не удавалось запретить Бомарше говорить. Бомарше – свободный болтун. Так что, коли вы еще раз меня прервете... я действительно умолкну навсегда.
   И швед опять обуздал себя. Он сказал со спокойным достоинством:
   – Конечно же продолжайте, сударь. И позвольте принести вам свои извинения. Будьте совершенно свободны...
   – Прежде чем вы меня убьете? – засмеялся Бомарше.
   – Именно так.
   Бомарше, веселясь, покинул местечко у комода с пистолетами и уселся в любимое вольтеровское кресло.
   – Итак, явление второе: Бомарше в тюрьме. Он унижен, но совершенно спокоен... – Бомарше уютно тонул в необъятном кресле и неторопливо продолжал: – Ибо мерзавец знает: Прекрасная Дама, точнее, королева Франции, мечтает сыграть роль в его пьесе... роль восхитительную – субретки Розины. Ее модистка мадам Берген, «министр моды», как ее прозвали в Париже, уже сшила королеве этакий прелестный наряд, и парикмахер придумал этакую простенькую, но так идущую ей прическу. А муж все испортил, посадив Бомарше. Негодный лишил друзей королевы... и прежде всего главного друга... я говорю о вас, граф... счастливой возможности – еще раз восхититься красавицей. Негодует модистка, негодует парикмахер, негодует королева: три главных законодателя жизни модного Парижа требуют свободы для Бомарше. Как вы еще помните, сего было достаточно, чтобы король привычно капитулировал перед истинными владыками. Бомарше может с триумфом покинуть тюрьму. Но наш хитрый сукин сын», отказывается выйти! Мерзавец требует компенсации за побитую жопу. И тогда ему назначают годовую пенсию в тысячу ливров, цензуре велят ни в чем не препятствовать «Женитьбе Фигаро» и так далее... И вот – явление третье: тысячи людей аплодируют у тюрьмы, когда я покидаю ее... Здесь немного музыки. Можно марш. Эй, Фигаро!
   Фигаро не без изящества промычал военный марш. И даже внезапно заорал:
   – Виват!
   – Этот восторженный рев, – пояснил Бомарше, – означал: узник появился в тюремных воротах.
   Фигаро восторженно вопил и аплодировал.
   – Счастье толпы! И я – небритый, грязный, с высеченной задницей – отправляюсь домой... Терпите, граф, мы скоро дойдем до интересующего вас... А пока явление четвертое: Бомарше дома. И здесь – маленькое разъяснение. Естественно, глупый король был уверен, что Бомарше, получивший такую компенсацию, забыл все обиды. Что ж, король по-своему был прав: голова их забыла. Но не оскорбленная задница! Задница у Бомарше оказалась на редкость злопамятной. Согласитесь, «эгалите» должно быть для всех частей тела. И если ты – жопа, это не значит, что ты не требуешь равенства, справедливости и тебя можно безнаказанно лупить! И вообще, зачем обиженному заду все эти запоздалые почести? И вот тогда-то враги короля постигли эту жажду мести задницы Бомарше... Такова ситуация перед явлением пятым – и важнейшим. Внимание, занавес! Явление пятое: к Бомарше пришел некто...
   И Бомарше выкрикнул:
   – Проси на сцену!
   Фигаро поклонился, картинно распахнул дверь и объявил торжественно:
   – Гражданин маркиз де Сад!
   Граф вздрогнул и уставился на дверь. Бомарше покатился со смеху:
   – Гражданин маркиз... о безумие революции!
   И вошел маркиз. Он был в том же одеянии, в каком увидит его через пятнадцать лет Шатобриан. Голубой фрак был все еще превосходен, но розовые панталоны уже сильно заляпаны всеми видами еды.
   – Ну что за идиот! – сказал маркиз.
   – Отличная реплика для выхода, – зааплодировал Бомарше.
   – По-моему, – развязно продолжал маркиз, – я хорошим французским языком объяснил этому олуху, вашему слуге: меня зовут маркиз де С.Нет, эта страна была глупа до революции, но после – стала абсолютным царством идиотов. Какое счастье, что есть гильотина... хоть немного их будет поменьше – Наконец маркиз заметил графа Ферзена.
   –Да, я не познакомил вас... граф Ферзен, – не без удовольствия объявил Бомарше.
   Какое-то мгновение маркиз с изумлением, даже с испугом, глядел на Ферзена. А потом весьма неожиданным для тучного тела церемонным поклоном до земли приветствовал графа. И граф с грацией, уже забытой после революции, склонился в ответном поклоне.
   «Механические бронзовые фигурки на часах Антуанетты в Трианоне».
   – Я рад, дорогой граф, – сказал с усмешкой Бомарше, – что сумел устроить вашу встречу с маркизом, с которым вы знакомы лишь по письмам. И я счастлив, что благодаря маркизу, который донес... – Бомарше остановился. – Нет, заменим это слово новым, модным словечком революции – информировал вас о прошлых деяниях Бомарше... я имею честь видеть вас у себя в доме.
   – Мне жаль, дорогой маркиз, что мы не были знакомы прежде, в счастливые дни Франции, – обратился Ферзен к маркизу, не слушая Бомарше.
   – Это было бы непросто «в счастливые дни Франции», – сокрушенно подхватил Бомарше, – ведь когда вы, граф, наслаждались жизнью и любовью в Трианоне, «дорогой маркиз» проводил время все больше в тюрьме или в публичном доме. Но, надеюсь, недавняя переписка вас сблизила?
   Маркиз весело расхохотался, и счастливое выражение сытого младенца появилось на его лице. Он опустился на стул из Трианона. На лице графа было страдание, когда стульчик жалко скрипнул под обильным телом.
   – Прошу прощения за мой неряшливый туалет, граф, но это все, что я могу себе нынче позволить.
   – Думаю, граф изумлен, – усмехнулся Бомарше. – Ибо та сумма, которую вы наверняка получили от него за письмо о Бомарше... заметьте, я опять не говорю: «донос»... должна была здорово поправить ваши дела.
   – Деньги исчезли, – смиренно сказал маркиз. – Я ведь по скудости средств, граф, обитаю на жалком чердаке с дурными засовами... И воры, решив, что у маркиза должны водиться средства, легко обчистили мое убогое жилище.
   – Уверен, все было иначе... Маркиз привел в свое «убогое жилище» очередную девку, она-то его и обчистила, – сказал приветливо Бомарше.
   Маркиз улыбнулся.
   – Вы весельчак, Бомарше. Вам, описывающему человеческую выставку, не понять коллегу, ежедневно спускающегося в человеческую преисподнюю... Однако, сударь, я ограничен во времени и хотел бы узнать, зачем вы меня позвали.
   – Мой слуга заплатил вам за три часа. Если вы помните, обычно столько длятся хорошие пьесы».
   – Но все, что сверх того, должно быть оплачено дополнительно. Сейчас два пополудни. Я не позволю себя обмануть! – скандально закончил маркиз.
   – Что ж, это справедливо, – сказал Бомарше. – Итак, к пьесе... Явление пятое маркиз вошел в комнату Бомарше... Маленькое предуведомление, граф, о маркизе де С., вашем осведомителе и моем действующем лице. Есть одно важное обстоятельство, которое вам следует знать. Однажды из ворот Бастилии выехал таинственный экипаж. Бедный король тогда властвовал, но уже давно не управлял – правили, как вы помните, принцы крови. И комендант Бастилии беспрекословно их слушал. По просьбе герцога Орлеанского нашего маркиза тайно вывезли из страшного замка, ибо у него было деликатное поручение от герцога... к озлобленной заднице Бомарше. К сожалению, сам герцог Орлеанский, как известно, не может появиться в нашей пьесе по уважительной причине он гниет в безвестной могиле с отрубленной головой. Его роль, как и роли всех отсутствующих, будет читать мой слуга Фигаро.
   Слуга молча поклонился.
   – Пусть его молчаливость не вводит вас в заблуждение, – продолжал Бомарше. – Он – один из хитрейших прохвостов, догадавшийся, как выгодно быть молчаливым. На самом деле хитрец все время болтает, но сам с собой. Это удобно, хотя бы потому, что никто не подслушивает и не доносит... И еще: он очень любит своего господина, ибо ждет, что тот когда-нибудь расплатится с ним. Так что вы зря, граф, попросили его отравить меня. И вы, маркиз, – тоже. Я ему должен, господа, куда больше, чем вы обещали.
   И граф, и маркиз – оба молчали. А Бомарше с важным видом встал, подошел к маленькому бюро красного дерева, вынул ключ, открыл ящик, и на свет появилась весьма объемистая рукопись в вишневой, в тон занавеси, папке.
   Бомарше торжественно протянул ее Фигаро.
   – Здесь написано все, что вас интересует, граф: обе пьесы, сочиненные... нет – сотворенные Бомарше.
   Фигаро важно принял рукопись из рук хозяина, водрузил на нос очки, которые Бомарше почему-то именовал «снарядом», и приступил к чтению:
   – «Комментарии для потомков.» Лица, о которых идет речь в пьесе: герцог Орлеанский... Его нос, столь похожий на шпагу, фирменный нос Бурбонов...»
   – Когда человеку отрубили голову, нос не актуален, – прервал его Бомарше. – Читай далее, но притом учитывай: ты читаешь о мертвеце.
   Фигаро продолжил уже элегически:
   – «Из всех ненавистников короля герцог был главный: его обидели, и много раз... Даже титула гранд – адмирала, который носили все его предки, он не получил... Брак его дочери с племянником короля расстроила Антуанетта... Она ненавидела герцога. Маленькая Антуанетта умела любить. Но куда более умела ненавидеть...»
   – Там же написано – «для потомков», а наши гости – современники и все это отлично знают. Не заставляй нас скучать. Простите, господа, у меня всегда проблемы с началом... Короче – явление пятое: маркиз явился к Бомарше с поручением от герцога Орлеанского. Маркиз был великолепен: камзол с золотым позументом... Правда, от этого камзола исходил особый запах, ужасный для моих чувствительных ноздрей. Только потом я понял – маркиз пропах тюрьмой... Ну, а далее он поведал мне удивительное поручение от герцога, которое весьма изумит вас, граф. – Маркиз уже понял, что неприятного разговора не избежать. Он ненавидел Бомарше. Его мозг лихорадочно работал... И он решил молчать. Молчать до конца.
   А Ферзен напрягся и приготовился слушать. Но Бомарше не торопился. Ему нравилось изводить графа.