Рагимов Сулейман. Мехман

   Когда врач увидел, как все ухватились за его совет, он сказал еще более весомо и строго:
   - Да, да, лучше сделать заранее, чтоб потом не раскаиваться. Последствия могут быть очень серьезны. Раньше всего нужно, вернуть больной покой, ослабить нервное напряжение... Если ей так уж хочется увидеть мать, пусть мать приедет...
   И снова все в один голос поддержали его. Муртузов выступил вперед.
   - Товарищ прокурор, - сказал он, стоя в позе человека, готового выполнить любой приказ - ринуться в огонь и в воду. - Я сам лично поеду ее встретить.
   Явер Муртузова так расчувствовалась, что кинулась целовать больную.
   - О, лучше бы я, старшая сестра твоя, заболела вместо тебя, - сказала она. - Одно ваше слово, Мехман, и мы пешком пойдем за мамой...
   - Смотрите, аллаха ради, она как серна красива, - воскликнула Зарринтач, приглаживая черные растрепанные волосы Зулейхи. И добавила: У-у, какой-то злой человек сглазил ее. У-у, чтобы огненная стрела пронзила его глаза, чтоб язык его высох во рту!
   Мехман все еще колебался, состояние больной не казалось ему таким серьезным, как об этом вопили все вокруг, а ему меньше всего хотелось приезда Шехла-ханум.
   Но Зарринтач не отставала от Мехмана, просила. Явер всхлипывала. Муртузов принес карандаш и бумагу. Скрепя сердце он, наконец, решился и написал телеграмму. Человек в калошах схватил бумажку и побежал на почту.
   Муртузов крикнул ему вдогонку:
   - Эй, найди ты начальника, скажи: Муртуз говорил, что это "молния".
   Все сразу же смекнули, что приезд Шехла-ханум, горячее желание Зулейхи видеть ее в своем доме означает окончательное исчезновение старухи Хатун, так ревниво оберегавшей Мехмана. И хотя они вслух об этом не говорили, но все прекрасно поняли друг друга. Кроме простодушной Явер Муртузовой, искренно жалевшей больную, все думали только о своих собственных интересах. Во взгляде каждого можно было прочесть, что было у него на уме. Да, все надеялись на одно: меч прокурора, - так горячо взявшегося за дело, скоро притупится. Откровеннее всего радовался человек в калошах. Выбегая с телеграммой, он обвел всех ехидным взглядом своих маленьких глаз и проговорил: "Да-а!" С тем же веселым выражением лица вошел он в кабинет начальника почты.
   - "Молния", родненький.
   - Куда это, Калош? - спросил тог.
   - Не видишь, что ли? Теще прокурора...
   - Говорят, его мать уехала отсюда, обидевшись на что-то. Чем-то она недовольна...
   - Такой женщине, как она, никто не угодит.
   - Почему это, Калош? - продолжал расспрашивать начальник почты.
   - Невестка ей не понравилась...
   - Наверно, прокурор сам ее отправил, правда? Не по своей же воле она уехала от сына...
   - В общем, не стоит пролезать между мясом и ногтем. Какое нам дело? Ты пошли "молнию", начальник... Пусть выезжает...
   Начальник почты просмотрел телеграмму, внимательно прочел слово "Шехла" и повторил:
   - Шехла Мамаевой... Интересно, что это за женщина, что она из себя представляет?
   - Судя по имени и нарядам дочери, можно догадаться, что она не из бедных, - предположил человек в калошах, собирая свой рот не то в улыбку, не то в гримасу.
   Он долго стоял, наблюдая, как передают телеграмму, и только после этого успокоился. "Дочь по веткам легко подымается на верхушку дерева, по стволу которого с таким трудом карабкалась ее мать", - вспомнил он пословицу. "Если это та самая Шехла-ханум, которую я знал когда-то, то аппетит у нее не малый. За кусочек золота она продаст душу". Течение событий очень радовало Калоша. Он наслаждался, думая о золотых часах, которые притащил в дом прокурора. "Этот чернокудрый парень не подозревает, что я держу его на своей ладони. Но он почувствует это, если я сожму кулак..." Тихонько насвистывая, он приковылял обратно и сообщил:
   - "Молния" пошла. Может, мать и успеет приехать...
   - Очень хорошо. Молодец, Калош, - отозвалась Зарринтач. Она вела уже себя в этом доме, как свой человек, как член семьи. Она даже чуть-чуть подмигнула. - Этот Калош стоит сотни пар сапог. Он такой исполнительный...
   - Да, да, - подхватил Муртузов, потирая по своему обыкновению руки. Очень хорошо, очень.
   Мехман не отрывал глаз от пылающего лица Зулейхи. Он не знал, чем ей помочь, и сейчас почувствовал, как она ему дорога. Среди всех этих шумных людей, так бесцеремонно ворвавшихся в его семейную жизнь, он чувствовал себе сбитым с толку, одиноким. Что им надо от него? Когда они успели так полюбить его Зулейху? С подозрением посмотрел он на всех, и в душу его закралось сомнение...
   26
   Была уже полночь. Шехла-ханум сладко спала, разметав руки на мягкой постели. Раздался долгий звонок. Она шевельнулась, зевнула, прислушалась. Звонок не стихал. Шехла встала, накинула свой роскошный халат и осторожно пошла к двери.
   - Кто там?
   - Телеграмма- "Молния". Откроите!
   - Откуда? - испуганно спросила Шехла, и ее желтая, как шафран, кожа на помятом лице побледнела под синим светом, пробивавшимся через застекленную наверху дверь.
   - Откройте, телеграмма Мамаевой.
   Озноб охватил тело женщины, она плотнее укуталась в халат и открыла дверь. Прочитав телеграмму о болезни дочери, она не могла больше уснуть от беспокойства. Рано утром она подняла на ноги работницу и велела приготовить все, что надо, в дорогу. Сестра ее - секретарь института достала ей билет на первый поезд. В тот же день Шехла-ханум выехала в район.
   На вокзале ее встретил Муртузов.
   - Если не ошибаюсь, вы - теща Мехмана? - спросил он осторожно.
   - Да, да. Я. А что?
   Муртузов назвал себя и взял чемодан. Шехла-ханум неохотно выпустила из рук чемодан. Но Муртузов льстиво улыбнулся.
   - Не беспокойтесь... Я донесу...
   - Как состояние моей дочери? Вы не знаете? - стала расспрашивать Шехла-ханум по пути.
   - Ей лучше... Немного тосковала. Мы попросили прокурора подать вам телеграмму.
   - Почему же "молния"? Притом ночью, так поздно. У меня чуть-чуть не было разрыва сердца... Ночью получить "молнию"!
   - А это для того, чтобы ускорить ваш приезд. Я лично поручил нашему курьеру отправить "молнию". ВBдите ли, я заместитель Мехмана. Мы вообще живем, как одна семья. Я и моя жена Явер с утра до ночи не отходили от постели Зулейхи-ханум. И вообще, откровенно говоря, она соскучилась по вас. И мы хотели повидать вас, познакомиться...
   Но Шехла-ханум твердила свое:
   - Эти волнения отражаются на сердце. Вдруг поздней ночью услышать за дверью голос почтальона...
   - Зулейха-ханум рыдала. Она кричала "мама". Так хотелось порадовать ее, бедняжку...
   - Она у меня выросла очень избалованной, очень.
   - Кому же побаловать ребенка, если не родной матери.
   - Да, если тебя не ценят, то и на капризы твои не обратят внимания. Шехла-ханум громко вздохнула.
   - Это верно, - подтвердил Муртузов, поняв Шехла-ханум с полуслова. Какое уж тут баловство? Свекровь у нее любит ворчать...
   - Что можно ждать от такой простой женщины? Шаркает, небось, своими чувяками, и все...
   - Уже больше месяца как она уехала в Баку...
   - Вот об этом-то я хотела сказать! Мы, наивные, послали ее с детьми в район, чтобы она следила за их здоровьем. А она? Вместо того, чтобы подправить бровь, выколола, как говорится, глаз.
   - Конечно, старуха немного отсталая, необразованная, - попытался заметить Муртузов. Шехла-ханум бойко подхватила:
   - Если бы она не была отсталой, если бы она знала да видела жизнь, которой живут интеллигентные люди, то поставила бы мою Зулейху вместо зажженной свечи на середине стола и кружилась около нее мотыльком.
   - Валлах, мы все точно так и делаем, как вы говорите, днем и ночью кружимся подле Зулейхи-ханум, как мотыльки. - Муртузов заискивающе улыбнулся. - Горим, пылаем, но не отходим от нее. На каждый стон Зулейхи-ханум жена моя Явер пять раз отзывается: джан, я жизнь свою в жертву принесу тебе.
   - Спасибо вам за это.
   Воодушевленный этой беседой и одобрением Шехлы Муртузов без труда дотащил чемодан к машине. К вечеру они прибыли в районный центр, и Муртузов отвел приезжую на квартиру прокурора. Они поднялись по лестнице. Шехла-ханум при виде дочери, лежащей в постели, зарыдала, начала ломать руки. Зулейха прижалась к матери и тоже расплакалась. "Ничего, моя девочка, при мне тебя никто не обидит", - стала успокаивать ее мать.
   Вскоре обе утерли слезы и довольно весело стали болтать. Шехла-ханум выложила все бакинские новости, все сплетни про общих знакомых.
   Пришел врач, измерил температуру больной.
   - Ровно тридцать семь, - с удовлетворением сообщил он. - Посмотрите, какие чудеса! Нервная система успокоилась, и температура упала
   - Большое спасибо вам, доктор, - поблагодарила Шехла-ханум. - Вы спасли моего ребенка. У Зулейхи всегда были слабые нервы.
   - Да, нервы, лечение всегда надо начинать с укрепления нервной системы...
   - Может быть, я ее избаловала. Но я, - Шехла-ханум сделала ударение на этом слове: - я для нее ничего не жалела.
   - Я догадывался. Именно поэтому, чтобы успокоить нервы больной ханум, я посоветовал вызвать ее мать. Вы должны быть всегда с нею, нельзя ее оставлять...
   - Да, да, скажите маме, доктор, чтобы она меня не покидала. Я буду вам так благодарна. - Зулейха признательно улыбнулась доктору.
   Тот расправил свои пышные усы.
   - О, как воины стоят на страже, так мы должны оберегать нервы человека.
   С этого дня в доме стало шумно и весело. Шехла-ханум болтала с дочерью. Явер Муртузова усердно ухаживала за гостьей, восхищалась ее платьями, всплескивала руками, бегала взад и вперед по лестнице, выполняя различные поручения. Зарринтач совсем забросила свой детский сад, уверяя, что ни минуты не может пробыть без Зулейхи. Зулейха после нескольких месяцев скромной жизни чувствовала себя, как в раю. Еще несколько дней провалялась она в постели и встала.
   Шехла-ханум начала хозяйничать. Она попросила Явер убрать вторую комнату, которая да того была заперта. Все ей не нравилось, все было не по ней. Она дала человеку в калошах длинный список и послала его на базар за покупками. Явер ежедневно готовила разные дорогие блюда. Плов с шафраном Шехла-ханум весьма одобрила.
   Муртузов каждый день справлялся о здоровье Зулейхи и иногда оставался обедать. Заходил Мамедхан спросить, не нужно ли чего-нибудь уважаемой Шехла-ханум.
   Даже Кямилов обратил на нее внимание. Он удивился, заметив полную, но стройную женщину в черном крепдешиновом платье, расхаживающую с важным видом около дома. Председатель райисполкома поманил к себе Муртузова, пришедшего с очередным "докладом", и спросил:
   - Слушай, лысый друг, это что за новинка? Я сегодня видел, что ты вертелся около нее. Вообще, что за веселая компания у вас там образовалась? Неужели у вас теперь с новым начальником общий счет и общая касса?
   - Какой же он новый? Сколько месяцев уже работает у нас. Он уже не новый...
   - А эта важная особа кто?
   Муртузов наивно спросил:
   - О ком это вы, товарищ Кямилов?
   - Разве я по-арабски спрашиваю, что ли ты меня не понимаешь? Недогадливый какой. - О ней говорю... вон она крутится во дворе. Уф-ф, что может быть лучше полной женщины? Это же сахарная гора, а не женщина... Эх, Муртуз, Муртуз, устраиваешь там с ними пиры, а нас не приглашаешь.
   Муртузов чуть не подпрыгнул от радости.
   - Значит, миритесь с нами? Значит, не имеете больше на нас зла?
   - Какое там зло? Ступай забери лошадь обратно. Она твоя. Твоя вместе с седлом, с подпругой, с уздечкой.
   Муртузов все еще не верил.
   - А "саламатовская" история? А "основание"? А непримиримая вражда между вами и прокуратурой?
   - Эх ты, чудак, какая может быть вражда там, где речь идет о родственных отношениях? Мне эта женщина нравится... Да тут не только вражда угаснет, но и пламя...
   - Я знаю, тут и кровь остановится, - сказал Муртузов и, близко наклонившись, спросил про Зарринтач: - Которая же из двух ханум лучше?
   - Дурак, каждый фрукт имеет свой вкус.
   Один лишь миг они постояли плечом к плечу и посмеялись, как люди, обладающие равными правами. Потом Муртузов, опомнившись, поднес руку к глазам.
   - Только придется вам немного потерпеть, - оказал он. - Терпение, терпение. Задача сложная. Но я постараюсь найти средство против вашей неизлечимой болезни, товарищ Кямилов...
   - Таким путем мы сбросим этого надменного Мехмана с коня, из седла вышибем...
   - Именно для этого, товарищ Кямилов. мы и трудимся, клянусь вашей головой! Влезть руками внутрь, пошарить в его кишках, распороть, разорвать все его нутро...
   - Легкие его вырвать, вытащить из груди? - ухмыльнулся Кямилов. Благодушное выражение лица его сменилось свирепым. Он сжал кулаки. - Все разговоры идут из-за этого "основания". Подожди, Мехман Мурад оглы Атамогланов узнает, что значит пугать верблюда поклажей...
   27
   Зулейха рассказала матери историю с золотыми часами. Та настояла, чтобы она достала спрятанные часы и надела их. Когда Мехман вернулся с работы, Зулейха спросила, показывая руку:
   - Как, по-твоему, Мехман, сколько стоят эти часики?
   - Эти часики? - недоуменно спросил Мехман. - Не знаю. Я ведь не часовой мастер. А откуда они у тебя?
   - Подарили.
   - Кто подарил?
   - Я не подсудимая, Мехман, пожалуйста, не допрашивай меня...
   - Нет, серьезно, Зулейха. Откуда эти часы?
   - Я хочу купить их...
   Мехман показал рукой на дверь.
   - Зулейха, мне кажется, что эти часы должны вернуться обратно тем же путем, которым они сюда пришли.
   - О, разве часы имеют ноги? - пыталась сохранить шутливый тон Зулейха.
   - Верни их, - серьезно, не принимая шутки, сказал Мехман.
   - Мама, мама, - воскликнула Зулейха, - ты видишь, что это за изверг!
   - Что ты говоришь, доченька, - откликнулась Шехла-ханум, - кто это изверг? Это она про тебя, Мехман?
   - Видишь, мама, как он обижает меня.
   - За что, сынок мой, ты обижаешь ее?
   - Я говорю, что она должна вернуть обратно эту вещь...
   - Какую?
   Мехман молча указал на руку Зулейхи, и Шехла-ханум воззрилась на часы. Зулейха рассмеялась.
   - Ты что, постарела или плохо видишь? Не узнаешь собственный подарок?
   - Ах да, да. - деланно рассмеялась Шехла-ханум. - Ну что же, сынок, разве ты против того, чтобы твоя жена наряжалась, носила украшения? Разве тебе это не нравится?
   - Мне Зулейха и так нравится, без всяких украшений...
   - Нет, так нельзя. Женщина должна носить украшения. В мое время говорили, что женщина без золота, без алмазов - просто кусок мяса.
   - Я не против украшений. Но я говорю об этих, именно об этих часах. Они какого-то сомнительного происхождения.
   Но Шехла-ханум нелегко было смутить.
   - Чем эти часы хуже других? Золотая браслетка очень изящная. Зеленый куст тоже красив, но он вдвое красивее, когда на нем цветы. Так и женщина. Кольца, браслеты, ожерелья - это ее цветы... Они как лепестки розы, распустившейся на кусте...
   - Все это внешнее, показное. - перебил Мехман излияния Шехла-ханум. - А для человека важно здоровое нутро, честное сердце. Если совесть нечиста, то любые украшения - это сверкающая змеиная кожа. Она тоже очень красива.
   - К сожалению, сынок, внешность ценится больше, чем внутренние качества. Наряди падишаха в нищие лохмотья, на что он будет похож? Кто согнется перед ним, кто станет преклоняться?
   - Забудьте о падишахах, Шехла-ханум. Все это давно ушло в прошлое... Мы советские люди и говорим о советских людях...
   - О падишахе я сказала только для примера. Ты, конечно, прав, Мехман, но не все думают так, как ты... Кто может проникнуть другому в глубину сердца? Многие судят по наружности, по одежде...
   - И все-таки мне эти часы не нравятся. Не хотел бы я их видеть на твоей руке, Зулейха! - сказал, обращаясь к жене, Мехман.
   Зулейха покраснела и пыталась, судя по ее виду, резко возразить Мехману, но Шехла-ханум, зная вспыльчивый характер своей дочери, решила переменить тему разговора. То, чего не сумеет добиться дочь, сумеет добиться она сама. С ее умом, с ее опытом... Она сможет постоять за свою дочь. Но только не надо ссориться. К чему? Особенно здесь, в чужом городе, среди незнакомых людей... Она начала исподволь.
   - Знаешь, Мехман, - главное в семье это доверие. Нужно верить, доверять...
   - Кому? - спросил Мехман.
   - Семье, жене.
   - Мужчина должен оберегать честь своей семьи.
   - Если он чует измену, сынок...
   Мехман подсказал:
   - Или обман...
   - Если бы родник имел голос, он и то заявил бы, что не хочет видеть себя замутненным, сынок.
   - А если черная рука взбаламутит прозрачную воду...
   - Мы ведь немало видели на своем веку, - сказала задумчиво Шехла-ханум, склонив голову. - Правда, сейчас другие времена, сейчас у власти пролетарии, бедняки. Но мы и теперь, благодаря аллаху, сыты. Мы никогда не жадничали и не брали чужого... А что касается этих часов, сынок, то я сама привезла их. О чем же ты споришь?
   - Но к чему же тогда вся эта комедия? - удивился Мехман.
   - Мы условились с мамой испытать тебя, - сказала Зулейха. - Захочешь ли ты сделать мне подарок...
   Она уже уловила намерения матери и резко изменила тон.
   - Почему же ты так волновалась, Зулейха, краснела, бледнела?
   - Потому... потому... что моя любовь к тебе разбивается вдребезги о стену твоего равнодушия. У меня сердце разрывается...
   Мехман опустился на стул и провел рукой по лбу, как будто отгоняя дурное видение.
   - Если это так... Если это только так, Зулейха!..
   - А что же еще может быть? - голос жены звучал так невинно, так нежно...
   - Ты не обижайся на меня, Зулейха, но я подумал, что часы...
   - У меня один сын и одна дочь, - сказала Шехлаханум, выступив вперед. Я одинаково люблю вас обоих...
   Но Мехмая перебил ее и продолжал, обращаясь к жене:
   - Меня расстроило, что ты, как мне показалось, слишком жадно смотришь на эту золотую вещицу, что она заняла слишком много места в твоем воображения. И потом я подумал... Ну не будем больше об этом говорить. Ты ведь знаешь, Зулейха, я хочу, чтобы мы были чисты во всех наших делах и помыслах. Ты ведь знаешь мои желания, мои планы.
   - Мы тоже никогда не согласимся, чтобы желания твои и надежды потерпели крушение, - почти пропела Шехла-ханум.
   - Конечно! Никогда! - поддержала ее Зулейха. И вдруг ощутила мучительную боль в сердце. Ни в мечтах Мехмана, ни в его планах она не видела места для себя, не видела желания сделать ее жизнь более удобной, более богатой и приятной. Не в силах сдерживаться больше, Зулейха зарыдала.
   - Что с тобой дочка? Почему ты плачешь?
   - Я, несчастная, мама... Я так несчастна...
   - По всему видно, что кто-то посеял здесь ядовитые семена, - сказала Шехла-ханум. - Кому-то моя дочь стала поперек пути.
   Шехла-ханум не надо было учить. Она знала, чего хотела добиться от молодоженов, и уверенно вела свою хитрую игру.
   28
   Мамедхан, стоя у двери, протирал заспанные глаза, когда к нему подошел милиционер, проживающий по соседству.
   - Что это случилось с твоей Балыш? - спросил он. - Я что-то не вижу ее уже несколько дней...
   - К отцу ушла... - ответил Мамедхан.
   Милиционер недоверчиво посмотрел на него, но ничего не сказал больше и отошел. Мамедхан тут же побежал к Муртузову домой и, уединившись с ним, стал горько жаловаться:
   - Видишь, что эта шлюха Балыш натворила со мной? Она погубила меня, угробила...
   - А что такое? - спросил Муртузов. - Плохое что-нибудь?
   - Хуже не может быть... Я думал, что она ушла к отцу...
   - Куда же она ушла, если не к отцу?
   - Она повесилась!
   - Что? - воскликнул, вскочив с места Муртузов, но тут же овладел собой. - Повесилась? Почему, Мамедхан?
   - Из-за ревности, в пылу гнева, чтобы досадить мне. Или из-за своих грязных проделок в клубе, которыми она мучила и терзала меня...
   - Она еще висит? - деловито осведомился Мурту зов, наморщив лоб. - Или ты снял ее?
   - Разве я дотронусь до повесившейся? Ни за что. Пусть все увидят, что эта бесчестная натворила, какой стыд обрушила на мою голову.
   - Придется начинать следствие, Мамедхан! - сочувственно заметил Муртузов.
   - Конечно. Ты сам должен установить, где правда и где кривда.
   Муртузов задумался и важно произнес:
   - Надо оповестить врача и объяснить ему, чтобы он... - И посмотрел прямо в глаза Мамедхану. - Понимаешь? Чтобы он составил правильный акт. Понял? Следствие будет в основном зависеть от медицинского заключения. Подобно зданию, стоящему на фундаменте, следствие должно опираться на эту бумажку - акт.
   - Вчера я как раз встретил доктора. Он как будто был приветлив со мной, любезен...
   - Когда ты узнал о ее смерти?
   - Час тому назад. Вошел в комнату и вдруг вижу: подставила под ноги бочку и...
   Мамедхан скривил лицо.
   Муртузов пошел с Мамедханом прямо к Мехману.
   - Товарищ прокурор, на плечи этого несчастного свалилось большое горе.
   - Какое горе?
   - Трудно даже сказать. Язык не поворачивается.
   - Что случилось? Разве он тоже замешан в расхищении промтоваров для учителей?
   - Нет, товарищ прокурор. Сколько раз за эти годы его проверяли, из всех ревизий он выходил чистым, как цветок. Беда в том, что жена несчастного повесилась. Как только он узнал об этом, прибежал сообщить.
   - Повесилась? - отрубил Мехман, испытующе глядя на Мамедхаиа.
   - Товарищ прокурор, эта женщина немножко... - Муртузов, стараясь выгородить своего друга, наклонился к Мехману и сказал вполголоса: - Она была немного легкого поведения...
   Мехман с удивлением посмотрел на Муртузова. Тот опомнился.
   - Конечно, все выяснится во время следствия. Но...
   Как ни старался следователь сохранить беспристрастный вид, Мехман уловил все же, что Муртузов с самого начала пытался создать невыгодное впечатление о Балыш.
   - Надо пойти на место происшествия, - сказал он лаконично. - Вызовите врача и начальника милиции.
   Джабиров явился немедленно.
   - А где врач?
   - В больнице нет телефона, - ответил Муртузов, желая выиграть время. Придется послать человека.
   - Пошлите скорее. Немедленно.
   Муртузов вышел во двор поискать человека в калошах. Он коротко рассказал ему обо всем.
   - Влип наш Мамедхан... - огорчился Калош.
   Но Муртузов заметил строго:
   - Беги за врачом. Все теперь зависит от его заключения. Понятно? Надо срочно доставить врача сюда.
   - Понял, понял, вызвать врача. - Человек в калошах, сгорбившись, ушел, а Муртузов вернулся в кабинет прокурора.
   - За врачом пошел Калош, - сказал он.
   Мамедхан обрадовался. Его синеватые небритые щеки даже порозовели. "Калош хитер, находчив", - подумал он с облегчением. И в ту же минуту почувствовал на себе взгляд Мехмана. Мамедхан схватился за голову и закачался из стороны в сторону, показывая всем видом, как жестоко он страдает, как тяжело переживает смерть Балыш.
   Наконец пришел врач.
   - Вы конечно, знаете, доктор, зачем вас побеепокоили? - спросил Мехман.
   - Нет, совершенно ничего не знаю. Может быть, в деревне что-нибудь случилось? В колхозе? К сожалению, я чувствую себя так плохо, что поехать мне будет трудно. Но если надо, то я...
   Человек в калошах, прижавшийся к косяку двери, чуть подмигнул. "Браво, доктор!" - подумал он.
   - Такое дело, доктор... - снова обратился Мехман к доктору.
   - Пожалуйста, я вас слушаю.
   - Сейчас мы пойдем в одно место...
   - Я уже сказал вам, что очень нездоров... Когда я лечил Зулейху-ханум, мне было легче. Теперь не то, теперь я серьезно болем сам...
   - Но это очень близко, доктор.
   - Ну, тогда другой вопрос - тогда можно...
   Все вышли из прокуратуры и пошли за Мамедханом. Трясущимися руками Мамедхан достал ключ, отпер дверь. Стены и пол большой комнаты были убраны дорогими коврами. Яркие радужно-пестрые краски узоров, казалось, цвели по всей комнате. Муртузов очень внимательно, глазами ценителя, словно впервые видя эту комнату, посмотрел на ковры и сглотнул слюну. "Сам шах не откажется от таких ковров", - подумал он.
   - Здесь только вы один живете? Это ваша квартира? - спросил Мехман.
   - Да, наша, лучше бы стены развалились раньше, чем мы сюда въехали...
   - Где повесилась ваша жена?
   - Тут у нас есть кладовка. Там она повесилась, погубила меня... оставила одного... - Мамедхан подошел к маленькой двери... - Меня не было дома, когда она это сделала. Ой, Балыш, Балыш, ты меня погубила...
   - Что вы увидели, когда вернулись домой?
   - Ничего не увидел, ей-богу.
   - И даже не задумались, где жена?
   - У соседей, наверно, я считал. Жду, жду, жду - не приходит. Тогда я решил, может, она ушла в деревню к отцу. Или с бригадой клуба выехала в колхозы на концерты... Эта Балыш никогда не беспокоилась о муже, не раз я ел свой ужин в одиночестве...
   - А наружная дверь?
   - Она была открыта.
   - Как же она оставила дверь открытой?
   - Соседи у нас такие люди... Очень хорошие люди, честные. И потом я подумал, поторопилась, забыла. У нее же ветер был в голове... Только песни и танцы...
   - Разве она говорила вам об этом?
   - О чем? - притворился непонимающим Мамедха",
   - О том, что она уедет к отцу или в колхоз на концерт?
   - Говорила. Да.
   - И вы согласились?
   Начальнику милиции не терпелось. Он встал и направился к темной кладовой.
   - Загляну на минуточку, товарищ прокурор.
   Мехман остановил его.
   - Не торопитесь, - сказал он и снова обратился к Мамедхану: - Вы согласились, чтобы она пошла к отцу или уехала в колхоз на концерт?
   - А-а, понимаю, для чего вы спрашиваете...
   - Я спрашиваю, давали ли вы свое согласие?
   - Я понимаю, понимаю...
   Муртузов жестом остановил Мамедхана.
   - Вот человек, ей-богу. Ты выслушай вопрос до конца, прежде чем отвечать. Куда ты торопишься?
   - Товарищ Муртузов, займитесь своим делом, не мешайте мне... - сурово сказал Мехман.
   Муртузов наклонил голову.
   - Извиняюсь, - сказал он. - Подчиняюсь... вашему указанию... я только. - и видя, что прокурор не слушает его объяснений, замолчал.