Страница:
Хотя люди вернулись в пещеры, не все культурное наследие было безвозвратно утрачено в Черные Века. Практически в каждой стране была небольшая группа людей, которые боролись за то, чтобы сохранить древние знания и не дать угаснуть слабому пламени человеческого разума. Этим людям приходилось нелегко, потому что им нужно было противостоять примитивным нравам своих одичавших соплеменников. В течение последующих столетий не раз возникали новые религии, не раз предпринимались попытки открыть правду о происшедшем. И все это время подлинные знания о предыдущей цивилизации хранились в глубинах Тибета. Они были запечатлены на больших плитах нетленного золота и хранились там в неприкосновенности в ожидании тех, кто придет и расшифрует их.
Постепенно цивилизация стала снова возрождаться. Мрак неведения мало-помалу рассеивался. Дикари начали просвещаться. Наблюдался даже какой-то социальный прогресс. Снова были построены города, снова в небо стали взлетать самолеты. Опять горы перестали быть препятствием, и человек получил возможность путешествовать по всей планете. И снова, как и в былые времена, расширение научных познаний и возможностей повлекло за собой падение нравов и начало эксплуатации одних людей другими. Появилась вражда, преследования инакомыслящих и тайные исследования. Власть имущие стали притеснять бесправных, и снова начались войны, бесконечное кровопролитие. Постоянно изобретали новое, с каждым годом все более ужасное оружие. Каждая из враждующих сторон стремилась изобрести более мощное оружие. И все это время в пещерах Тибета было сокрыто Знание. И все это время среди гор Тянь-Шаня находился заброшенный, никем не охраняемый город, в котором были погребены самые ценные в мире Знания. Этот город ждал, пока в него придут те, кто сможет понять их и воспользоваться ими. И когда они пришли, их взорам открылся лежащий…»
Лежащий. Человек, лежащий навзничь на полу полуподвальной камеры тюрьмы, смотрел перед собой и видел только розовую дымку. У него изо рта, из носа и из кончиков пальцев на руках и ногах текла кровь. Все тело изнывало от боли. Ему казалось, что вокруг полыхает пламя. Словно из другого мира, до него донесся голос японского солдата:
– На этот раз вы перестарались. Он не выживет. После такого он не сможет выжить.
Однако я выжил. Я решил, что обязательно выживу для того, чтобы показать японцам, на что способен человек из Тибета. Мне захотелось показать им, что даже их самые дьявольские пытки не могут заставить тибетца говорить.
Мой нос был разбит. Он был расплющен от удара по лицу прикладом ружья. Рот был разорван, челюсти сломаны, а зубы выбиты. Однако никакие пытки японцев не заставили меня говорить. Через некоторое время им надоело пытать меня, потому что даже японцы поняли, что бесполезно домогаться от человека разглашения тайных сведений, если он не желает их выдавать.
Через много недель, когда я поправился, мне поручили работать с трупами. Вероятно, японцы думали, что эта работа рано или поздно сломает меня, и тогда я им все расскажу. Мне приходилось складывать тела на кучи под палящим солнцем. Работа была не из приятных, потому что трупы были вонючими, вздувшимися и отвратительными на вид. Иногда раздувшееся тело лопалось, как воздушный шарик.
Однажды я увидел, как человек прямо на моих глазах упал замертво. Я знал, что ему пришел конец, потому что раньше я как врач осматривал его. Однако никто на него не обратил внимания. Проходившие мимо двое других людей подняли его, раскачали и швырнули на кучу трупов. Его оставили там под палящим солнцем на съедение крысам. Не имело значения, умер человек или нет. Ведь если оказывалось, что он слишком болен для того, чтобы работать, его либо на месте закалывали штыком и относили на кучу, либо забрасывали на кучу еще живого.
Через некоторое время я разработал план побега. Я решил, что как-то днем тоже «умру», после чего меня положат на кучу трупов. С наступлением ночи я смогу выбраться из лагеря и бежать. Решившись на это, в течение следующих трех или четырех дней я внимательно наблюдал за поведением японцев и их действиями. Затем день или два я специально часто спотыкался и притворялся более слабым, чем был на самом деле. В тот день, когда должна была состояться моя «смерть», я сделал вид, что едва смог прийти на утреннюю поверку, которая происходила каждый день на заре. На протяжении утра я имитировал все признаки полного истощения, и вскоре после полудня упал.
Разыграть всеэто мне было совсем не трудно, потому что я и так постоянно валился с ног от усталости. Пытки, через которые я прошел, сильно ослабили меня. Скудное питание в тюрьме тоже сделало свое дело. Поэтому не удивительно, что я ужасно уставал. Растянувшись на земле, я сразу же уснул от усталости. Затем сквозь дрему я почувствовал, как мое тело подняли, раскачали и швырнули на кучу. От падения на трупы я проснулся. Некоторое время куча подо мной покачивалась, а затем успокоилась. От шока я широко открыл глаза. Солдат вяло смотрел в моем направлении, и поэтому я тут же открыл глаза еще шире, как они обычно открыты у мертвецов. Солдат уже повидал здесь немало трупов и скоро отвернулся, не найдя во мне ничего интересного. Некоторое время я лежал неподвижно, не решаясь даже пошевелиться. Я не дрогнул даже тогда, когда рядом со мной и на меня падали трупы, которые время от времени приносили сюда.
Казалось, что этот день длится годы, и вечер никогда не наступит. Но вот наконец стало смеркаться. Приближалась ночь. Вокруг меня стоял невыносимый смрад. Я чувствовал, как подо мной ползают крысы, делая свое черное дело – поедая трупы. Время от времени вся куча вздрагивала и проседала, когда одно из нижних тел ломалось под давлением верхних. Куча покачивалась, но я надеялся, что не свалюсь с нее. Ведь тогда, как часто бывало, придут солдаты и снова сложат ее. И кто знает, может в этот раз они заметят, что я живой, или же – что хуже – положат меня на самое дно. Обе эти возможности не предвещали мне ничего хорошего.
Наконец заключенные, работавшие во дворе тюрь мы, разошлись по баракам. Часовые прохаживались по стене, вдыхая прохладу ночного воздуха. На землю медленно – о, как медленно! – спускалась ночь. Один за другим в окнах дома, в котором жили японцы зажигались желтые огни. Я не мог дождаться наступления темноты.
Долго-долго я лежал на куче вонючих тел. При этом я внимательно наблюдал за движением часовых. Когда они находились в самом дальнем от меня конце двора, я нетерпеливо вылез из-под тела, лежащего на мне, и при этом оттолкнул находящееся рядом. Неожиданно оно соскользнуло с кучи и с шумом упало на землю. Я замер, не смея дышать. Мне подумалось, что вот сейчас охранники подбегут к куче и обнаружат меня.
Побег из японской тюрьмы был весьма опасным делом, потому что вся окружающая местность освещалась прожекторами. Если какого-то неудачника обнаруживали, его тут же закалывали штыками или, что было еще хуже, подвешивали над слабым огнем. Японцы изощрялись в изобретении новых способов казни, которая каждый раз осуществлялась в присутствии несчастных заключенных. Последние должны были при этой замирать от ужаса при виде мучений того, кто решил не подчиниться воле Сынов Неба.
Ничто не двигалось. Японцы, вероятно, уже привыкли к тому, что трупы время от времени падают с кучи. Я попробовал пошевелиться. Куча издала какой-то утробный звук и затряслась. Мало-помалу я подполз к краю кучи и упал вниз, хватаясь за лежащие тела. Ведь я был слишком слаб, чтобы спрыгнуть с высоты в десять или двенадцать футов и не вывихнуть или не сломать себе ногу. Шум, который я при этом поднял, не привлек ничьего внимания. Японцам не могло прийти в голову, что кто-то решится скрываться в таком отвратительном месте. Оказавшись на земле, я осторожно пробрался в тень деревьев, растущих возле стены лагеря. Некоторое время я ждал. Над моей головой встретились часовые. Сверху донеслись приглушенные голоса, и вспыхнула спичка, когда часовые прикурили. Затем они разошлись в разные стороны. Один из них пошел дальше по стене, тогда как другой спустился вниз. У каждого из них в руке была только что зажженная сигарета, и они оба были на какое-то время ослеплены спичкой, вспыхнувшей во тьме.
Я решил воспользоваться этим. Медленно и беззвучно я вскарабкался на стену. Мне повезло, что это был временный лагерь, и японцы не стали пропускать электричество по колючей проволоке. Спрыгнув со стены вниз, я осторожно удалился в темноту. Всю эту ночь я пролежал на ветке дерева, с которой можно было видеть лагерь. Я подумал, что если в лагере меня хватятся, им никогда не придет в голову, что беглец может скрываться так близко.
Весь следующий день я находился на этом месте. Я был слишком слаб и слишком болен, чтобы двигаться дальше. В конце дня, когда снова стало темно, я тихонько спустился с дерева и пошел дальше по местности, которую хорошо знал.
Я помнил, что недалеко жил один очень старый китаец. Когда-то я долго лечил его ныне уже покойную жену. В этот дом я и направился под покровом темноты. Тихонько постучав в дверь, я ощутил внутри дома атмосферу страха и напряженности. Когда мне надоело ждать, я прошептал, кто я. В домике раздались осторожные шаги, дверь на несколько дюймов открылась, и наружу высунулась голова старика.
– А, это ты, – сказал он. – Скорее входи.
Он отворил дверь пошире, и я вполз под его вытянутой рукой. Он опустил занавески, зажег свет и замер в ужасе, когда увидел меня. Мой левый глаз был серьезно поврежден. Нос был расплющен. Рот был распорот, а губы отвисали. Он нагрел воды, омыл мои раны и накормил меня. Всю следующую ночь и весь следующий день я отлеживался в его лачуге. Он ушел и договорился с другими китайцами, чтобы меня тайком провели в расположение китайских частей. Однако я вынужден был остаться у него еще на несколько дней, потому что у меня началась горячка и я чуть было не умер.
Прошло около десяти дней, и я выздоровел настолько, что смог с помощью добрых людей пешком добраться до расположения китайской армии недалеко от Шанхая. Здесь все ужаснулись, увидев, как японцы изуродовали мое лицо. Больше месяца я находился в госпитале, где мой нос восстанавливали, используя для этой цели ткань, взятую из ноги. Затем меня отправили в Чунцин, чтобы я отдохнул и восстановил силы перед тем, как вернуться в ряды медицинского подразделения действующей китайской армии.
Чунцин! Я никогда не мог подумать, что после стольких злоключений, после всего, через что я прошел, я снова увижу его. Чунцин! В этот город я направлялся теперь вместе с другом, который тоже нуждался в отдыхе после тяжелого ранения на войне.
ГЛАВА 9
Постепенно цивилизация стала снова возрождаться. Мрак неведения мало-помалу рассеивался. Дикари начали просвещаться. Наблюдался даже какой-то социальный прогресс. Снова были построены города, снова в небо стали взлетать самолеты. Опять горы перестали быть препятствием, и человек получил возможность путешествовать по всей планете. И снова, как и в былые времена, расширение научных познаний и возможностей повлекло за собой падение нравов и начало эксплуатации одних людей другими. Появилась вражда, преследования инакомыслящих и тайные исследования. Власть имущие стали притеснять бесправных, и снова начались войны, бесконечное кровопролитие. Постоянно изобретали новое, с каждым годом все более ужасное оружие. Каждая из враждующих сторон стремилась изобрести более мощное оружие. И все это время в пещерах Тибета было сокрыто Знание. И все это время среди гор Тянь-Шаня находился заброшенный, никем не охраняемый город, в котором были погребены самые ценные в мире Знания. Этот город ждал, пока в него придут те, кто сможет понять их и воспользоваться ими. И когда они пришли, их взорам открылся лежащий…»
Лежащий. Человек, лежащий навзничь на полу полуподвальной камеры тюрьмы, смотрел перед собой и видел только розовую дымку. У него изо рта, из носа и из кончиков пальцев на руках и ногах текла кровь. Все тело изнывало от боли. Ему казалось, что вокруг полыхает пламя. Словно из другого мира, до него донесся голос японского солдата:
– На этот раз вы перестарались. Он не выживет. После такого он не сможет выжить.
Однако я выжил. Я решил, что обязательно выживу для того, чтобы показать японцам, на что способен человек из Тибета. Мне захотелось показать им, что даже их самые дьявольские пытки не могут заставить тибетца говорить.
Мой нос был разбит. Он был расплющен от удара по лицу прикладом ружья. Рот был разорван, челюсти сломаны, а зубы выбиты. Однако никакие пытки японцев не заставили меня говорить. Через некоторое время им надоело пытать меня, потому что даже японцы поняли, что бесполезно домогаться от человека разглашения тайных сведений, если он не желает их выдавать.
Через много недель, когда я поправился, мне поручили работать с трупами. Вероятно, японцы думали, что эта работа рано или поздно сломает меня, и тогда я им все расскажу. Мне приходилось складывать тела на кучи под палящим солнцем. Работа была не из приятных, потому что трупы были вонючими, вздувшимися и отвратительными на вид. Иногда раздувшееся тело лопалось, как воздушный шарик.
Однажды я увидел, как человек прямо на моих глазах упал замертво. Я знал, что ему пришел конец, потому что раньше я как врач осматривал его. Однако никто на него не обратил внимания. Проходившие мимо двое других людей подняли его, раскачали и швырнули на кучу трупов. Его оставили там под палящим солнцем на съедение крысам. Не имело значения, умер человек или нет. Ведь если оказывалось, что он слишком болен для того, чтобы работать, его либо на месте закалывали штыком и относили на кучу, либо забрасывали на кучу еще живого.
Через некоторое время я разработал план побега. Я решил, что как-то днем тоже «умру», после чего меня положат на кучу трупов. С наступлением ночи я смогу выбраться из лагеря и бежать. Решившись на это, в течение следующих трех или четырех дней я внимательно наблюдал за поведением японцев и их действиями. Затем день или два я специально часто спотыкался и притворялся более слабым, чем был на самом деле. В тот день, когда должна была состояться моя «смерть», я сделал вид, что едва смог прийти на утреннюю поверку, которая происходила каждый день на заре. На протяжении утра я имитировал все признаки полного истощения, и вскоре после полудня упал.
Разыграть всеэто мне было совсем не трудно, потому что я и так постоянно валился с ног от усталости. Пытки, через которые я прошел, сильно ослабили меня. Скудное питание в тюрьме тоже сделало свое дело. Поэтому не удивительно, что я ужасно уставал. Растянувшись на земле, я сразу же уснул от усталости. Затем сквозь дрему я почувствовал, как мое тело подняли, раскачали и швырнули на кучу. От падения на трупы я проснулся. Некоторое время куча подо мной покачивалась, а затем успокоилась. От шока я широко открыл глаза. Солдат вяло смотрел в моем направлении, и поэтому я тут же открыл глаза еще шире, как они обычно открыты у мертвецов. Солдат уже повидал здесь немало трупов и скоро отвернулся, не найдя во мне ничего интересного. Некоторое время я лежал неподвижно, не решаясь даже пошевелиться. Я не дрогнул даже тогда, когда рядом со мной и на меня падали трупы, которые время от времени приносили сюда.
Казалось, что этот день длится годы, и вечер никогда не наступит. Но вот наконец стало смеркаться. Приближалась ночь. Вокруг меня стоял невыносимый смрад. Я чувствовал, как подо мной ползают крысы, делая свое черное дело – поедая трупы. Время от времени вся куча вздрагивала и проседала, когда одно из нижних тел ломалось под давлением верхних. Куча покачивалась, но я надеялся, что не свалюсь с нее. Ведь тогда, как часто бывало, придут солдаты и снова сложат ее. И кто знает, может в этот раз они заметят, что я живой, или же – что хуже – положат меня на самое дно. Обе эти возможности не предвещали мне ничего хорошего.
Наконец заключенные, работавшие во дворе тюрь мы, разошлись по баракам. Часовые прохаживались по стене, вдыхая прохладу ночного воздуха. На землю медленно – о, как медленно! – спускалась ночь. Один за другим в окнах дома, в котором жили японцы зажигались желтые огни. Я не мог дождаться наступления темноты.
Долго-долго я лежал на куче вонючих тел. При этом я внимательно наблюдал за движением часовых. Когда они находились в самом дальнем от меня конце двора, я нетерпеливо вылез из-под тела, лежащего на мне, и при этом оттолкнул находящееся рядом. Неожиданно оно соскользнуло с кучи и с шумом упало на землю. Я замер, не смея дышать. Мне подумалось, что вот сейчас охранники подбегут к куче и обнаружат меня.
Побег из японской тюрьмы был весьма опасным делом, потому что вся окружающая местность освещалась прожекторами. Если какого-то неудачника обнаруживали, его тут же закалывали штыками или, что было еще хуже, подвешивали над слабым огнем. Японцы изощрялись в изобретении новых способов казни, которая каждый раз осуществлялась в присутствии несчастных заключенных. Последние должны были при этой замирать от ужаса при виде мучений того, кто решил не подчиниться воле Сынов Неба.
Ничто не двигалось. Японцы, вероятно, уже привыкли к тому, что трупы время от времени падают с кучи. Я попробовал пошевелиться. Куча издала какой-то утробный звук и затряслась. Мало-помалу я подполз к краю кучи и упал вниз, хватаясь за лежащие тела. Ведь я был слишком слаб, чтобы спрыгнуть с высоты в десять или двенадцать футов и не вывихнуть или не сломать себе ногу. Шум, который я при этом поднял, не привлек ничьего внимания. Японцам не могло прийти в голову, что кто-то решится скрываться в таком отвратительном месте. Оказавшись на земле, я осторожно пробрался в тень деревьев, растущих возле стены лагеря. Некоторое время я ждал. Над моей головой встретились часовые. Сверху донеслись приглушенные голоса, и вспыхнула спичка, когда часовые прикурили. Затем они разошлись в разные стороны. Один из них пошел дальше по стене, тогда как другой спустился вниз. У каждого из них в руке была только что зажженная сигарета, и они оба были на какое-то время ослеплены спичкой, вспыхнувшей во тьме.
Я решил воспользоваться этим. Медленно и беззвучно я вскарабкался на стену. Мне повезло, что это был временный лагерь, и японцы не стали пропускать электричество по колючей проволоке. Спрыгнув со стены вниз, я осторожно удалился в темноту. Всю эту ночь я пролежал на ветке дерева, с которой можно было видеть лагерь. Я подумал, что если в лагере меня хватятся, им никогда не придет в голову, что беглец может скрываться так близко.
Весь следующий день я находился на этом месте. Я был слишком слаб и слишком болен, чтобы двигаться дальше. В конце дня, когда снова стало темно, я тихонько спустился с дерева и пошел дальше по местности, которую хорошо знал.
Я помнил, что недалеко жил один очень старый китаец. Когда-то я долго лечил его ныне уже покойную жену. В этот дом я и направился под покровом темноты. Тихонько постучав в дверь, я ощутил внутри дома атмосферу страха и напряженности. Когда мне надоело ждать, я прошептал, кто я. В домике раздались осторожные шаги, дверь на несколько дюймов открылась, и наружу высунулась голова старика.
– А, это ты, – сказал он. – Скорее входи.
Он отворил дверь пошире, и я вполз под его вытянутой рукой. Он опустил занавески, зажег свет и замер в ужасе, когда увидел меня. Мой левый глаз был серьезно поврежден. Нос был расплющен. Рот был распорот, а губы отвисали. Он нагрел воды, омыл мои раны и накормил меня. Всю следующую ночь и весь следующий день я отлеживался в его лачуге. Он ушел и договорился с другими китайцами, чтобы меня тайком провели в расположение китайских частей. Однако я вынужден был остаться у него еще на несколько дней, потому что у меня началась горячка и я чуть было не умер.
Прошло около десяти дней, и я выздоровел настолько, что смог с помощью добрых людей пешком добраться до расположения китайской армии недалеко от Шанхая. Здесь все ужаснулись, увидев, как японцы изуродовали мое лицо. Больше месяца я находился в госпитале, где мой нос восстанавливали, используя для этой цели ткань, взятую из ноги. Затем меня отправили в Чунцин, чтобы я отдохнул и восстановил силы перед тем, как вернуться в ряды медицинского подразделения действующей китайской армии.
Чунцин! Я никогда не мог подумать, что после стольких злоключений, после всего, через что я прошел, я снова увижу его. Чунцин! В этот город я направлялся теперь вместе с другом, который тоже нуждался в отдыхе после тяжелого ранения на войне.
ГЛАВА 9
СНОВА В ПЛЕНУ
Мы поразились, когда увидели, как разительно изменился Чунцин за это время его уже был совсем не тот город, в котором мы жили раньше. Во многих местах появились новые дома, а на старых зданиях теперь красовались новые вывески. Открылось множество новых магазинов.
Город теперь был явно перенаселен. Сюда пришли люди из Шанхая и из других восточных районов страны. Деловые люди, которые не могли больше заниматься своим бизнесом на побережье океана, теперь нахлынули в Чунпин с тем, чтобы начать здесь все сначала. Некоторым удалось кое-что спасти, но большинство из них начинали здесь с нуля.
Университеты заняли в Чунцине свободные здания или построили себе временные помещения, которые больше всего напоминали бараки. Однако именно в этих бараках теперь жили самые просвещенные люди Китая. Какими бы ни были эти бараки, в них работали лучшие люди страны, а возможно, и мира.
Мы сразу же направились в монастырь, где я раньше проживал. Оказавшись там, я словно вернулся домой. В тихом храме над нашими головами, как и раньше, клубились облака дыма от благовоний, и мы почувствовали полный покой. Святые Лики сострадательно взирали на нас, словно поддерживая нас в наших устремлениях, словно зная о тех суровых испытаниях, через которые нам довелось пройти. Да, это была краткая передышка, чтобы мы успели залечить свои раны перед тем, как еще раз выйти в этот жестокий мир, где нас ждалиновые пытки. В храме звучали колокола и играли трубы. Снова настало время для знакомого и столь любимого нами богослужения. С великой радостью в сердцах мы заняли свои места.
В этот вечер мы уснули очень поздно, потому что нам было что рассказать старым друзьям и было что услышать от них. Оказалось, что жизнь в Чунцине все это время тоже была нелегкой: этот город японцы тоже бомбили. Мы здесь были «пришельцами издалека», как нас назвали в монастыре. Нас долго расспрашивали обо всем, прежде чем мы смогли завернуться в одеяла и спокойно уснуть на своих старых местах на полу в пристройке возле храма. В конце концов сон все же одолел нас.
Утром мы направились в госпиталь, в котором я раньше проходил практику, потом работал хирургом, а затем служил армейским медиком. На этот раз я попал сюда как пациент. Оказавшись в роли больного в этом столь знакомом госпитале, я чувствовал себя очень странно. Меня беспокоил нос. В нем начался воспалительный процесс, и ничего не оставалось делать, как вскрыть его и прочистить. Операция была довольно болезненной. В госпитале по-прежнему не хватало обезболивающих средств, потому что бирманская дорога была перекрыта и всякое снабжение с юга прекратилось.
Таким образом, мне пришлось смириться и терпеть боль, которой я никак не мог избежать. Вскоре после операции я вернулся в монастырь, потому что в госпитале было очень мало свободных мест. Туда постоянно поступали все новые раненые, и поэтому все койки были заняты теми, кто не мог передвигаться. Каждый день я прогуливался по тропинке, которая тянулась вдоль дороги, ведущей в Чунцин. И вот через две или три недели начальник хирургического отделения вызвал меня к себе, осмотрел и сказал:
– Что ж, Лобсанг, друг мой, ты поправился. А ведь мы боялись, что нам придется нанимать тридцать два носильщика для того, чтобы с почестями похоронить тебя.
Дело в том, что в Китае к похоронам относятся очень серьезно. Здесь считается, что важнее всего нанять нужное количество людей для переноски гроба с телом покойного. Это количество определяется социальным статусом усопшего. Для меня эта суета вокруг похорон всегда казалась очень глупой, потому что согласно тибетским представлениям, после того, как дух покинул тело, с последним можно делать все что угодно. В Тибете никто не заботится о мертвых телах. Их просто отдают Вскрывающим Трупы, которые разрезают их на части и скармливают птицам.
Однако в Китае все не так. Такое отношение к телу покойного здесь считается равносильным обречению умершего на вечные муки! Поэтому если китайца хоронят по первому разряду, его гроб должны нести тридцать два человека. Если же происходят похороны по второму разряду, нужно, чтобы несущих было ровно в два раза меньше, а именно – шестнадцать. Можно подумать, что для переноски гроба действительно требуется приложить так много усилий. Похороны по третьему разряду – так хоронят большинство китайцев – предполагают, что лакированный деревянный гроб будут нести восемь человек. По четвертому разряду полагается хоронить рабочих, и в этом случае гроб должны нести четыре человека. Разумеется, гроб в этом случае покупают самый обычный, самый дешевый. Для похорон ниже четвертого разряда вообще не требуются носильщики. Гроб разрешается доставлять на кладбище любыми средствами.
Следует отметить также, что уровень похорон предполагает не только определенное количество носильщиков. Когда умирает высокопоставленный чиновник, положено нанимать официальных плакальщиков, которые зарабатывают деньги тем, что плачут и причитают на похоронах.
Похороны. Смерть. Иногда удивляешься тому, как запоминаются отдельные эпизоды прошлого! С тех далеких дней я до сих пор помню один такой эпизод, который сейчас и перескажу, поскольку он дает хорошее представление о жизни – и смерти – в Китае в военное время. События происходили недалеко от Чунцина.
В этот день китайцы праздновали «Пятнадцатый день Восьмого месяца». Этот добрый праздник отмечают ежегодно в полнолуние в середине осени. Вечером в этот день все члены семьи стараются собраться вместе, чтобы отметить за столом наступление «урожайного» полнолуния. Они все вместе едят «лунные пирожки» и надеются, что следующий год будет более счастливым.
Мой друг Хуанг был в это время в монастыре. Он тоже недавно был ранен и восстанавливал в монастыре свои силы. Однажды мы с ним прогуливались по тропинке, ведущей из деревни Чаотинг к Чунцину. Эта деревня является пригородом Чунцина и расположена на высоком крутом берегу реки Янцзы. В ней живут богатые люди, которые могут позволить себе купить здесь дом. Под нами находилась река, и через просветы между деревьями иногда можно было увидеть плывущие по ней суда. По другую сторону от тропинки находились поля-террасы, где трудились одетые в синее мужчины и женщины, которые, казалось, никогда не прекращают ковыряться в земле.
Утро было очень красивым. Стояла теплая солнечная погода. В такой день все вокруг так ярко и красочно, что невольно начинаешь радоваться жизни. Мы шли по тропинке, останавливаясь время от времени полюбоваться пейзажем, и совсем позабыли о том, что где-то продолжается война. Недалеко в кустах пропела птичка, приветствуя этот летний день. Некоторое время мы поднимались по склону холма.
– Погоди, Лобсанг, – сказал Хуанг, – дай мне отдышаться.
Мы сели на большой камень в тени деревьев. С него открывался чудесный вид на реку и на тропинку, которая дальше спускалась с холма. Лужайка вокруг нас была усыпана разноцветными осенними цветами. Листва деревьев уже начинала желтеть. У нас над головами лениво проплывали небольшие облака.
Издали мы заметили толпу людей, которая приближалась к нам. Порывы ветра доносили отдельные звуки.
– Лобсанг, мы должны спрятаться, – сказал Хуанг. – Это хоронят старого Шанга, торговца шелком. Похороны устроены по высшему разряду. Я тоже должен был находиться в этой толпе, однако я отговорился, сказав, что болен. Если теперь меня увидят, то сочтут лжецом.
Хуанг поднялся на ноги, и я вслед за ним. Вместе мы отошли на некоторое расстояние в глубь леса в устроились так, что мы могли их видеть, а они нас – нет. В лесу тоже попадались камни, и мы спрятались за одним из них. Затем Хуанг отошел еще дальше для того, чтобы, если меня заметят, его не было поблизости. Мы спокойно ждали, завернувшись в свои мантии, цвет которых, кстати, довольно хорошо сочетался с желтизной осенних листьев.
Медленно приближалась похоронная процессия. Китайские монахи были одеты в мантии-накидки из желтого шелка с красными капюшонами, которые свободно свисали у них за плечами. Бледное осеннее солнце освещало их гладко выбритые головы, на которых были заметны шрамы, оставленные во время церемонии посвящения. В руках у них были серебряные колокольчики, которые время от времени позвякивали и сверкали на солнце. Монахи напевали грустный похоронный мотив, а сразу же за ними тридцать два нанятых работника несли огромный расцвеченный китайский гроб. Сопровождающие били в гонги и несли зажженные факелы, чтобы отпугнуть злых духов и демонов, которые, согласно китайскому поверью, норовили похитить душу покойника, однако очень боялись громких звуков и огней. Плакальщики шлисзади. У них на головах были традиционные повязки из белой ткани. Рядом с ними шларазбитая горем беременная женщина, поддерживаемая под руки другими людьми. Очевидно, это была близкая родственница покойного. Профессиональные плакальщики громко завывали, оглашая во всеуслышание великие добродетели почившего. За ними шли слуги, которые несли бумажные деньги и бумажные модели тех предметов, которыми усопший владел в этой жизни и которые должны были понадобиться ему в следующей.
До нашего укрытия доносился залах благовоний и свежерастоптанных цветов, которые идущие впереди процессии люди бросали себе под ноги. Похороны действительно были довольно красочными. Шанг, торговец шелком, был, очевидно, одним из самых зажиточных людей города.
С возгласами, пением, звоном колокольчиков и звуками музыкальных инструментов процессия прошла мимо нас. Внезапно солнце закрыли пролетающие самолеты, гул который все нарастал, пока не превратился в зловещий рев. Три несущих смерть японских бомбардировщика показались в небе, между нами и солнцем. Они начали кружить над местностью. Затем один из них отделился от группы и пролетел над самой процессией. Мы не испугались за этих людей. Ведь мы надеялись, что японцы посочувствуют чужому горю. Мы с облегчением вздохнули, когда увидели, что отделившийся самолет вернулся к двум другим, и все они направились дальше. Однако наши надежды не оправдались. Самолеты пролетели немного вперед, а затем вернулись. На этот раз, пронесшись над процессией, один из них сбросил несколько бомб» которые издали казались маленькими падающими точечками. Увеличиваясь в размере, они наконец достигли земли и угодили в самую середину процессии.
Деревья перед нами заколыхались, а земля затряслась под ногами. Над самыми головами у нас просвистели осколки. Мы были так близко к месту взрыва, что, казалось, не услышали его. Дым, пыль и ветви кипарисов закружились в воздухе. Окровавленные части человеческих тел разлетались во все стороны. На какое-то время все окутал желтый дым. Затем налетел ветер и развеял его. Нашим глазам открылась кровавая сцена.
Неподалеку на земле лежал зияющий пустотой гроб. Несчастное тело умершего, которое еще минуту назад покоилось в нем, было отброшено далеко в сторону и лежало там, как сломанная кукла. Потрясенные происшедшим у нас на глазах, мы вскочили на ноги. Мы видели ужасную смерть многих людей от мощного взрыва и удивлялись, что нам посчастливилось остаться в живых. Я вынул из дерева продолговатый осколок, который несколько секунд назад пролетел у меня над головой. Я увидел, что на нем запеклась чья-то кровь. Он оказался очень горячим, и поэтому в следующий миг я выпустил его из рук, успев обжечь себе пальцы.
На покореженных деревьях висели куски чьей-то одежды с остатками окровавленных конечностей. Рука, вырванная вместе с плечом, покачивалась некоторое время на ветке дерева на расстоянии футов пятнадцати от нас. Затем она не удержалась там и, зацепившись на миг за ветку пониже, тяжело рухнула на землю. Откуда ни возьмись предо мной шлепнулась на землю чья-то истекающая кровью голова, на лице которой замерло выражение удивления и ужаса. Она подкатилась ко мне и остановилась у самых моих ног, будто надеялась, что я разделю ее жуткое удивление по поводу бесчеловечности японских агрессоров.
На мгновение показалось, что само время замерло от ужаса на месте. В воздухе стоял запах горелого пороха и крови. Единственными звуками были удары от падения на землю с воздуха и с деревьев изуродованных частей человеческих тел. Мы поспешили на место взрыва в надежде, что хоть кто-то выжил, что хоть кому-то нужно оказать помощь. Нам на пути попалось одно столь поврежденное тело, что мы не смогли понять, кому оно принадлежало, мужчине или женщине. Оно было так изуродовано, что можно было усомниться в том, человеческое ли оно вообще. Рядом с ним лежал маленький мальчик, которому оторвало ноги. Он тихонько хныкал, но когда мы склонились над ним, у него из горла хлынула кровь, и он простился с жизнью.
Мы грустно оглянулись по сторонам и продолжили поиск в других местах. Под вывороченным деревом мы обнаружили беременную женщину. Дерево раздавило ее живот. Еще дальше лежала рука, по-прежнему крепко сжимавшая серебряный колокольчик. Обшарив все вокруг, мы не нашли ни одного живого человека.
С неба донесся гул моторов. Японцы возвращались, чтобы полюбоваться результатом своего дьявольского преступления. Нам пришлось неподвижно растянуться на залитой кровью траве. Самолеты кружили все ниже и ниже, осматривая место взрыва. Они хотели убедиться в том, что живых свидетелей этой бойни не осталось. Один самолет сделал крутой вираж над нами, как сокол, преследующий свою добычу, а затем зашел на еще один круг, опускаясь все ниже и ниже. Раздался громкий треск пулемета, и очередь прошила листву деревьев. Что-то дернуло меня за мантию, и я услышал крик. Затем я почувствовал, как мне словно обожгло кипятком ногу. «Бедняга Хуанг, – подумал я, – наверное пуля попала в него, и он зовет меня на помощь». Но я не решался пошевелиться, потому что прямо над моей головой кружил самолет. Создавалось впечатление, что пилот пристально присматривается к чему-то на земле. Он снова устремился носом вниз и выпустил еще несколько очередей, все кружа и кружа. Затем он наконец остался доволен результатами своей деятельности, покачал крыльями и улетел прочь.
Через некоторое время я поднялся и стал искать Хуанга, чтобы оказать ему помощь. Я нашел его довольно далеко в укрытии, целого и невредимого. Только тогда я поднял свою мантию и заметил, что моя левая нога навылет прострелена в одном месте пулей. За несколько футов от того места, где я лежал, валялась голова, у которой на виске появилась новое отверстие. Пулеметная пуля прошла через нее насквозь. Второе отверстие было очень большим, и из него вытекали мозги.
Город теперь был явно перенаселен. Сюда пришли люди из Шанхая и из других восточных районов страны. Деловые люди, которые не могли больше заниматься своим бизнесом на побережье океана, теперь нахлынули в Чунпин с тем, чтобы начать здесь все сначала. Некоторым удалось кое-что спасти, но большинство из них начинали здесь с нуля.
Университеты заняли в Чунцине свободные здания или построили себе временные помещения, которые больше всего напоминали бараки. Однако именно в этих бараках теперь жили самые просвещенные люди Китая. Какими бы ни были эти бараки, в них работали лучшие люди страны, а возможно, и мира.
Мы сразу же направились в монастырь, где я раньше проживал. Оказавшись там, я словно вернулся домой. В тихом храме над нашими головами, как и раньше, клубились облака дыма от благовоний, и мы почувствовали полный покой. Святые Лики сострадательно взирали на нас, словно поддерживая нас в наших устремлениях, словно зная о тех суровых испытаниях, через которые нам довелось пройти. Да, это была краткая передышка, чтобы мы успели залечить свои раны перед тем, как еще раз выйти в этот жестокий мир, где нас ждалиновые пытки. В храме звучали колокола и играли трубы. Снова настало время для знакомого и столь любимого нами богослужения. С великой радостью в сердцах мы заняли свои места.
В этот вечер мы уснули очень поздно, потому что нам было что рассказать старым друзьям и было что услышать от них. Оказалось, что жизнь в Чунцине все это время тоже была нелегкой: этот город японцы тоже бомбили. Мы здесь были «пришельцами издалека», как нас назвали в монастыре. Нас долго расспрашивали обо всем, прежде чем мы смогли завернуться в одеяла и спокойно уснуть на своих старых местах на полу в пристройке возле храма. В конце концов сон все же одолел нас.
Утром мы направились в госпиталь, в котором я раньше проходил практику, потом работал хирургом, а затем служил армейским медиком. На этот раз я попал сюда как пациент. Оказавшись в роли больного в этом столь знакомом госпитале, я чувствовал себя очень странно. Меня беспокоил нос. В нем начался воспалительный процесс, и ничего не оставалось делать, как вскрыть его и прочистить. Операция была довольно болезненной. В госпитале по-прежнему не хватало обезболивающих средств, потому что бирманская дорога была перекрыта и всякое снабжение с юга прекратилось.
Таким образом, мне пришлось смириться и терпеть боль, которой я никак не мог избежать. Вскоре после операции я вернулся в монастырь, потому что в госпитале было очень мало свободных мест. Туда постоянно поступали все новые раненые, и поэтому все койки были заняты теми, кто не мог передвигаться. Каждый день я прогуливался по тропинке, которая тянулась вдоль дороги, ведущей в Чунцин. И вот через две или три недели начальник хирургического отделения вызвал меня к себе, осмотрел и сказал:
– Что ж, Лобсанг, друг мой, ты поправился. А ведь мы боялись, что нам придется нанимать тридцать два носильщика для того, чтобы с почестями похоронить тебя.
Дело в том, что в Китае к похоронам относятся очень серьезно. Здесь считается, что важнее всего нанять нужное количество людей для переноски гроба с телом покойного. Это количество определяется социальным статусом усопшего. Для меня эта суета вокруг похорон всегда казалась очень глупой, потому что согласно тибетским представлениям, после того, как дух покинул тело, с последним можно делать все что угодно. В Тибете никто не заботится о мертвых телах. Их просто отдают Вскрывающим Трупы, которые разрезают их на части и скармливают птицам.
Однако в Китае все не так. Такое отношение к телу покойного здесь считается равносильным обречению умершего на вечные муки! Поэтому если китайца хоронят по первому разряду, его гроб должны нести тридцать два человека. Если же происходят похороны по второму разряду, нужно, чтобы несущих было ровно в два раза меньше, а именно – шестнадцать. Можно подумать, что для переноски гроба действительно требуется приложить так много усилий. Похороны по третьему разряду – так хоронят большинство китайцев – предполагают, что лакированный деревянный гроб будут нести восемь человек. По четвертому разряду полагается хоронить рабочих, и в этом случае гроб должны нести четыре человека. Разумеется, гроб в этом случае покупают самый обычный, самый дешевый. Для похорон ниже четвертого разряда вообще не требуются носильщики. Гроб разрешается доставлять на кладбище любыми средствами.
Следует отметить также, что уровень похорон предполагает не только определенное количество носильщиков. Когда умирает высокопоставленный чиновник, положено нанимать официальных плакальщиков, которые зарабатывают деньги тем, что плачут и причитают на похоронах.
Похороны. Смерть. Иногда удивляешься тому, как запоминаются отдельные эпизоды прошлого! С тех далеких дней я до сих пор помню один такой эпизод, который сейчас и перескажу, поскольку он дает хорошее представление о жизни – и смерти – в Китае в военное время. События происходили недалеко от Чунцина.
В этот день китайцы праздновали «Пятнадцатый день Восьмого месяца». Этот добрый праздник отмечают ежегодно в полнолуние в середине осени. Вечером в этот день все члены семьи стараются собраться вместе, чтобы отметить за столом наступление «урожайного» полнолуния. Они все вместе едят «лунные пирожки» и надеются, что следующий год будет более счастливым.
Мой друг Хуанг был в это время в монастыре. Он тоже недавно был ранен и восстанавливал в монастыре свои силы. Однажды мы с ним прогуливались по тропинке, ведущей из деревни Чаотинг к Чунцину. Эта деревня является пригородом Чунцина и расположена на высоком крутом берегу реки Янцзы. В ней живут богатые люди, которые могут позволить себе купить здесь дом. Под нами находилась река, и через просветы между деревьями иногда можно было увидеть плывущие по ней суда. По другую сторону от тропинки находились поля-террасы, где трудились одетые в синее мужчины и женщины, которые, казалось, никогда не прекращают ковыряться в земле.
Утро было очень красивым. Стояла теплая солнечная погода. В такой день все вокруг так ярко и красочно, что невольно начинаешь радоваться жизни. Мы шли по тропинке, останавливаясь время от времени полюбоваться пейзажем, и совсем позабыли о том, что где-то продолжается война. Недалеко в кустах пропела птичка, приветствуя этот летний день. Некоторое время мы поднимались по склону холма.
– Погоди, Лобсанг, – сказал Хуанг, – дай мне отдышаться.
Мы сели на большой камень в тени деревьев. С него открывался чудесный вид на реку и на тропинку, которая дальше спускалась с холма. Лужайка вокруг нас была усыпана разноцветными осенними цветами. Листва деревьев уже начинала желтеть. У нас над головами лениво проплывали небольшие облака.
Издали мы заметили толпу людей, которая приближалась к нам. Порывы ветра доносили отдельные звуки.
– Лобсанг, мы должны спрятаться, – сказал Хуанг. – Это хоронят старого Шанга, торговца шелком. Похороны устроены по высшему разряду. Я тоже должен был находиться в этой толпе, однако я отговорился, сказав, что болен. Если теперь меня увидят, то сочтут лжецом.
Хуанг поднялся на ноги, и я вслед за ним. Вместе мы отошли на некоторое расстояние в глубь леса в устроились так, что мы могли их видеть, а они нас – нет. В лесу тоже попадались камни, и мы спрятались за одним из них. Затем Хуанг отошел еще дальше для того, чтобы, если меня заметят, его не было поблизости. Мы спокойно ждали, завернувшись в свои мантии, цвет которых, кстати, довольно хорошо сочетался с желтизной осенних листьев.
Медленно приближалась похоронная процессия. Китайские монахи были одеты в мантии-накидки из желтого шелка с красными капюшонами, которые свободно свисали у них за плечами. Бледное осеннее солнце освещало их гладко выбритые головы, на которых были заметны шрамы, оставленные во время церемонии посвящения. В руках у них были серебряные колокольчики, которые время от времени позвякивали и сверкали на солнце. Монахи напевали грустный похоронный мотив, а сразу же за ними тридцать два нанятых работника несли огромный расцвеченный китайский гроб. Сопровождающие били в гонги и несли зажженные факелы, чтобы отпугнуть злых духов и демонов, которые, согласно китайскому поверью, норовили похитить душу покойника, однако очень боялись громких звуков и огней. Плакальщики шлисзади. У них на головах были традиционные повязки из белой ткани. Рядом с ними шларазбитая горем беременная женщина, поддерживаемая под руки другими людьми. Очевидно, это была близкая родственница покойного. Профессиональные плакальщики громко завывали, оглашая во всеуслышание великие добродетели почившего. За ними шли слуги, которые несли бумажные деньги и бумажные модели тех предметов, которыми усопший владел в этой жизни и которые должны были понадобиться ему в следующей.
До нашего укрытия доносился залах благовоний и свежерастоптанных цветов, которые идущие впереди процессии люди бросали себе под ноги. Похороны действительно были довольно красочными. Шанг, торговец шелком, был, очевидно, одним из самых зажиточных людей города.
С возгласами, пением, звоном колокольчиков и звуками музыкальных инструментов процессия прошла мимо нас. Внезапно солнце закрыли пролетающие самолеты, гул который все нарастал, пока не превратился в зловещий рев. Три несущих смерть японских бомбардировщика показались в небе, между нами и солнцем. Они начали кружить над местностью. Затем один из них отделился от группы и пролетел над самой процессией. Мы не испугались за этих людей. Ведь мы надеялись, что японцы посочувствуют чужому горю. Мы с облегчением вздохнули, когда увидели, что отделившийся самолет вернулся к двум другим, и все они направились дальше. Однако наши надежды не оправдались. Самолеты пролетели немного вперед, а затем вернулись. На этот раз, пронесшись над процессией, один из них сбросил несколько бомб» которые издали казались маленькими падающими точечками. Увеличиваясь в размере, они наконец достигли земли и угодили в самую середину процессии.
Деревья перед нами заколыхались, а земля затряслась под ногами. Над самыми головами у нас просвистели осколки. Мы были так близко к месту взрыва, что, казалось, не услышали его. Дым, пыль и ветви кипарисов закружились в воздухе. Окровавленные части человеческих тел разлетались во все стороны. На какое-то время все окутал желтый дым. Затем налетел ветер и развеял его. Нашим глазам открылась кровавая сцена.
Неподалеку на земле лежал зияющий пустотой гроб. Несчастное тело умершего, которое еще минуту назад покоилось в нем, было отброшено далеко в сторону и лежало там, как сломанная кукла. Потрясенные происшедшим у нас на глазах, мы вскочили на ноги. Мы видели ужасную смерть многих людей от мощного взрыва и удивлялись, что нам посчастливилось остаться в живых. Я вынул из дерева продолговатый осколок, который несколько секунд назад пролетел у меня над головой. Я увидел, что на нем запеклась чья-то кровь. Он оказался очень горячим, и поэтому в следующий миг я выпустил его из рук, успев обжечь себе пальцы.
На покореженных деревьях висели куски чьей-то одежды с остатками окровавленных конечностей. Рука, вырванная вместе с плечом, покачивалась некоторое время на ветке дерева на расстоянии футов пятнадцати от нас. Затем она не удержалась там и, зацепившись на миг за ветку пониже, тяжело рухнула на землю. Откуда ни возьмись предо мной шлепнулась на землю чья-то истекающая кровью голова, на лице которой замерло выражение удивления и ужаса. Она подкатилась ко мне и остановилась у самых моих ног, будто надеялась, что я разделю ее жуткое удивление по поводу бесчеловечности японских агрессоров.
На мгновение показалось, что само время замерло от ужаса на месте. В воздухе стоял запах горелого пороха и крови. Единственными звуками были удары от падения на землю с воздуха и с деревьев изуродованных частей человеческих тел. Мы поспешили на место взрыва в надежде, что хоть кто-то выжил, что хоть кому-то нужно оказать помощь. Нам на пути попалось одно столь поврежденное тело, что мы не смогли понять, кому оно принадлежало, мужчине или женщине. Оно было так изуродовано, что можно было усомниться в том, человеческое ли оно вообще. Рядом с ним лежал маленький мальчик, которому оторвало ноги. Он тихонько хныкал, но когда мы склонились над ним, у него из горла хлынула кровь, и он простился с жизнью.
Мы грустно оглянулись по сторонам и продолжили поиск в других местах. Под вывороченным деревом мы обнаружили беременную женщину. Дерево раздавило ее живот. Еще дальше лежала рука, по-прежнему крепко сжимавшая серебряный колокольчик. Обшарив все вокруг, мы не нашли ни одного живого человека.
С неба донесся гул моторов. Японцы возвращались, чтобы полюбоваться результатом своего дьявольского преступления. Нам пришлось неподвижно растянуться на залитой кровью траве. Самолеты кружили все ниже и ниже, осматривая место взрыва. Они хотели убедиться в том, что живых свидетелей этой бойни не осталось. Один самолет сделал крутой вираж над нами, как сокол, преследующий свою добычу, а затем зашел на еще один круг, опускаясь все ниже и ниже. Раздался громкий треск пулемета, и очередь прошила листву деревьев. Что-то дернуло меня за мантию, и я услышал крик. Затем я почувствовал, как мне словно обожгло кипятком ногу. «Бедняга Хуанг, – подумал я, – наверное пуля попала в него, и он зовет меня на помощь». Но я не решался пошевелиться, потому что прямо над моей головой кружил самолет. Создавалось впечатление, что пилот пристально присматривается к чему-то на земле. Он снова устремился носом вниз и выпустил еще несколько очередей, все кружа и кружа. Затем он наконец остался доволен результатами своей деятельности, покачал крыльями и улетел прочь.
Через некоторое время я поднялся и стал искать Хуанга, чтобы оказать ему помощь. Я нашел его довольно далеко в укрытии, целого и невредимого. Только тогда я поднял свою мантию и заметил, что моя левая нога навылет прострелена в одном месте пулей. За несколько футов от того места, где я лежал, валялась голова, у которой на виске появилась новое отверстие. Пулеметная пуля прошла через нее насквозь. Второе отверстие было очень большим, и из него вытекали мозги.