Страница:
Снова мы осмотрели все кусты и ближайшие участки леса, но не нашли ни одного живого существа. Около сотни – а может быть и больше – человек пришли сюда для того, чтобы отдать дань почтения одному покойнику. Теперь все они умерли, превратившись в кровавое месиво. Мы беспомощно переглянулись. Здесь нам делать больше было нечего: спасатели оказались не у дел. Только время может залечить такие раны.
Вот такой выпал тогда «Пятнадцатый день Восьмого месяца», когда все члены семьи собираются вместе для того, чтобы весело провести вечер. При содействии японцев многие люди в этот вечер действительно «собрались вместе», только по другому поводу. Мы же с Хуангом продолжили свой путь. Мне запомнилось, что когда мы удалялись от места взрыва, птички уже возобновили свои песни, словно и не произошло ничего особенного.
Жизнь в Чунцине в то время было действительно сложной. Вместе с беженцами пришло много грабителей – людей, которые пытались прожить за счет и без того бедных переселенцев. Цены были непомерно высокими, а условия жизни – очень плохими. Поэтому мы с радостью встретили весть о том, что нам снова пора приступить к исполнению своих обязанностей. В это время на восточном берегу океана продолжались военные действия. Во время вражеских налетов и атак часто страдали мирные жители и солдаты, а медицинских работников катастрофически не хватало.
Поэтому мы снова направились из Чунцина в сторону побережья, где должны были служить под командованием генерала Йо. По прибытии на место меня назначили начальником госпиталя, если это вообще можно назвать госпиталем. Он располагался под открытым небом и представлял собой много подстилок из рисовой соломы, которые лежали на бревнах и поэтому не промокали на сырой земле. Здесь не было никаких кроватей, никакого оборудования. Мы использовали бумажные повязки. Хирургические инструменты были безнадежно устаревшими и дополнялись хитроумными приспособлениями, которые нам удавалось изобрести. Однако у нас были знания и огромное желание помочь страждущим. Этоодно поддерживало нас, когда до нас доходили вести, что японцы везде побеждают, и количество пострадавших возрастает.
Дневные налеты, казалось, стали еще более массированными. Бомбы сыпались градом. Поля были испещрены воронками от взрывов. Китайские войска отступали. И вот в один из вечеров территорию, на которой находился госпиталь, захватили японские подразделения. Они угрожали нам штыками и закололи сначала одного человека, а затем еще одного, чтобы показать всем, что теперь они хозяева положения. Мы не оказывали сопротивления. У нас даже не было оружия для того, чтобы защитить себя.
Захватчики грубо допросили меня как начальника, а затем вышли в поле для осмотра раненых. Японцы приказали всем встать. Те, которые не могли идти и нести с собой груз, были заколоты штыками на месте. Все остальные, включая медицинский персонал, были построены в колонну и отправлены в лагерь, который находился в глубине страны. Каждый день мы проходили много миль. Пациенты валились с ног и умирали на обочинах. Когда кто-то падал, японские охранники подскакивали к нему и смотрели, нет ли у него ценных вещей. Затем они открывали с помощью штыка челюсти умершего, и если во рту оказывались золотые коронки, их выбивали вместе с зубами.
В один из последующих дней я увидел впереди японских солдат, которые шагали навстречу, надев на штыки какие-то странные вещи. Они размахивали ружьями, и я подумал, что у них какой-то праздник. Издали казалось, что они привязали к штыкам воздушные шарики. Когда же с криками и смехом солдаты приблизились к нам, мы обмерли. Оказалось, что они насадили себе на штыки человеческие головы с открытыми глазами и отвисшими челюстями. Японские солдаты додумались отрезать головы нескольким пленным и насадить их на штыки в знак того, что они – полноправные хозяева в этой стране.
В нашем госпитале находились раненые многих национальностей. И теперь, когда мы шли, на обочинах лежали тела людей разных национальностей. Однако сейчас все они принадлежали к одной нации – нации мертвых. Японцы забрали у них все, даже жизнь. Многие дни мы шли вперед и вперед, и при этом нас становилось все меньше и меньше. Лишь несколько человек с розовой дымкой в глазах от боли и усталости дошли до лагеря. Кровь сочилась из наших израненных ног, и поэтому за нами по земле тянулся длинный кровавый след.
Добравшись до лагеря, мы убедились, что обращение там тоже очень жестокое. Здесь снова начались допросы. Кто я такой? Кем был раньше? Почему я, тибетский лама, воюю на стороне китайцев? На последний вопрос я ответил, что не воюю, а помогаю лечить больных, раненых и изуродованных ударами.
– Да, с тобой все понятно, – сказали они. – Ты лечил их для того, чтобы они снова могли воевать с нами.
В конце концов меня направили в лазарет лечить больных и спасать им жизни для того, чтобы японцы могли и дальше эксплуатировать их. Через четыре месяца после того, как мы оказались в этом лагере, была большая проверка. Несколько высокопоставленных офицеров приехали для того, чтобы узнать, как заключенные себя ведут, и нет ли среди них людей, которые могут оказаться полезными для японцев. Рано утром нас всех построили и заставили много часов стоять на месте. Во второй половине дня на нас жалко было смотреть. Те, кто упал от усталости, были заколоты штыками и отнесены на кучу мертвых тел. Мы выровняли свои ряды, когда во двор въехали легковые машины и из них вышли люди, увешанные орденами.
Один из японских офицеров прохаживался вдоль рядов пленных и равнодушно рассматривал их. Вдруг его взгляд остановился на мне. Он присмотрелся внимательнее. Его глаза широко раскрылись, и он сказал мне несколько слов, которых я не понял. Не услышав от меня ответа, он ударил меня по лицу ножнами меча и рассек мне кожу. К нему поспешно подбежал дневальный. Офицер что-то ему сказал. Дневальный побежал в административное здание и принес оттуда мои документы. Офицер схватил их в свои руки и принялся жадно перелистывать. Затем он обругал меня и отдал солдатам какое-то приказание – Снова меня сшибли на землю прикладами. Снова мой нос – столькими трудами восстановленный – был расплющен, и меня поволокли в помещение. Там руки и ноги мне опять связали за спиной, а еще одной веревкой охватили шею с тем, чтобы, пытаясь расслабить руки, я каждый раз чуть не удушал себя. Долгое время меня пинали и колотили, жгли окурками и допрашивали. Затем меня поставили на колени, и один солдат стал прыгать у меня на пятках в надежде, что боль заставит меня ответить на вопросы. При этом мне порвали сухожилия.
Чего только у меня не спрашивали! Как мне удалось бежать? С кем я встречался, когда был в бегах? Знаю ли я о том, что побег из лагеря – это оскорбление Императора? Кроме того, они требовали, чтобы я выдал им подробности диспозиции китайских войск, поскольку они были уверены, что я, высокопоставленный тибетский лама, должен это знать. Я, разумеется, ничего не отвечал, и поэтому они жгли меня и снова испробовали на мне все свои излюбленные пытки. Затем меня привязали к какому-то бревну и стали выворачивать руки так, что они, казалось, вот-вот вырвутся из суставов. Я терял сознание, и каждый раз меня приводили в чувство уколами штыков и обливанием ледяной водой.
В конце концов вмешался медицинский работник лагеря. Он сказал, что если они не прекратят меня мучить, я наверняка умру, и тогда они не получат ответы на все свои вопросы. Меня подняли, за шею выволокли из комнаты и бросили в подземную камеру, которая была похожа на сделанную из цемента бутылку. Здесь я пролежал много дней, а может быть, и недель. Я перестал отсчитывать дни и потерял всякое ощущение времени. В камере царила непроглядная темень. Раз в два дня сверху бросали еду и спускали в жестянке воду. Часто еда рассыпалась по полу, и мне приходилось подолгу водить руками в темноте и искать на полу что-нибудь твердое. В этом карцере я бы лишился рассудка, если бы не научился когда-то управлять своими мыслями. В трудные минуты я находил спасение в прошлом.
Темнота? Я вспоминал о тибетских отшельниках, которые высоко в горах многие годы проводили в своих хижинах, затерявшихся среди облаков. Иногда эти отшельники замуровывали себя в пещерах и долго не выходили оттуда. Они освобождали ум от тела, а душу от ума и тем самым достигали большей духовной свободы. Я думал не о настоящем, а о прошлом и во время своих мысленных путешествий многократно возвращался к тем незабываемым дням, когда я посетил горы Тянь-Шаня.
Мой Наставник, лама Мингьяр Дондуп, я и еще несколько человек вышли из златоверхой Поталы в Лхасе и отправились на поиски лекарственных трав. Долгие недели мы шли, поднимаясь все выше и выше, продвигаясь все дальше на север в горы Тянь-Шаня, которые известны также под названием Шамбала. С каждым днем мы приближались к цели. И вот начался снежный буран. Сильный ветер нес маленькие кусочки льда, которые стучали по нашим развевающимся мантиям и до крови ранили кожу там, где она была открыта. Скоро снежные облака развеялись. Здесь, на высоте около двадцати пяти тысяч футов над уровнем моря, небо было ярко-фиолетовым. По нему плыли одинокие облачка, белизна которых удивительно контрастировала с цветом неба. Они казались нам голубыми лошадками Богов, переносящими своих всадников через Тибет.
Мы поднимались все выше, и местность становилась все более труднопроходимой. От разреженного воздуха болели легкие и першило в горле. Мы осторожно ступали по горной тропе. Иногда, чтобы не упасть, нам приходилось цепляться окоченевшими пальцами за едва заметные выступы в обледенелых камнях. Наконец мы достигли таинственного пояса туманов, о котором я писал в книге «Третий глаз». Когда мы вошли в туман, земля у нас под ногами становилась все теплее и теплее, а воздух – все более плотным и приятным. Постепенно мы вышли из тумана и очутились в высокогорном раю, в одном из древних священных мест. Перед нами простиралась страна давно исчезнувшей расы.
Эту ночь мы провели в тепле и уюте Тайной Земли. После столь изнурительного путешествия было очень приятно ступить на зеленую траву и вдыхать воздух с ароматами летних цветов. В этих местах росли фрукты, которых мы никогда не видели раньше. Мы пробовали их, а затем ели еще. Приятно был также искупаться в теплой воде и поваляться на золотистом песке.
На следующий день мы продолжили свой путь, поднимаясь еще выше в горы. Однако теперь мы уже ни о чем не беспокоились. Мы продирались через густые заросли рододендрона, проходили мимо грецких орехов и многих других деревьев, названий которых мы не знали. Мы не спешили в этот день. Снова наступил вечер, но мы больше не боялись ночного холода. Погода была хорошей, и у нас на душе было легко. С приближением сумерек мы расположились под деревьями, разожгли костер и приготовили себе ужин. После еды мы еще долго лежали и разговаривали, завернувшись в мантии. Затем один за другим мы уснули.
На следующий день мы вновь продолжили свой путь. Однако не успели мы пройти и трех миль, как нашим изумленным взорам внезапно открылась опушка леса и за ней большое плато. Мы замерли словно парализованные, потому что знали, что сейчас перед нами предстанет нечто, превосходящее все ожидания. Затем мы вышли на опушку и осмотрелись. Плато перед нами тянулось довольно далеко. Оно было ровным, круглым и достигало пяти миль в диаметре. На его противоположном краю высилась огромная гора прозрачного, как стекло, льда. Этот айсберг, казалось, высится до самых небес и является окном в прошлое. Ведь с другой стороны исполинского прозрачного кристалла просвечивал огромный город. Он стоял нетронутый временем и не был похож на все те города, изображения которых мы видели когда-то в книжках, хранящихся в библиотеках Поталы.
Изо льда выступали здания. Большинство из них прекрасно сохранились, потому что лед под воздействием потоков теплого воздуха долины таял так медленно, что ни один камень, ни одна деталь архитектуры не были повреждены. Оттаявшие строения тоже практически не разрушались в чистом сухом горном воздухе Тибета. Дома выглядели так, словно были построены всего за неделю до нашего появления здесь.
Мой наставник, лама Мингьяр Дондуп, нарушил благоговейную тишину словами:
– Братья мои, полмиллиона лет назад здесь был город Богов. Полмиллиона лет назад это был великолепный морской курорт, куда приезжали отдыхать ученые другой расы цивилизованных существ. Они когда-то пришли на Землю с других планет, и я, если пожелаете, расскажу вам потом историю их цивилизации. Поселившись на Земле, они начали враждовать друг с другом, что привело к большому стихийному бедствию, в страхе перед последствиями которого они покинули нашу планету, оставив ее на попечение людей. Их эксперименты закончились тем, что моря вышли из берегов, а затем замерзли. Здесь мы видим перед собой город, который был вначале затоплен, а затем заморожен и лишь поэтому дожил до наших дней.
Мы зачарованно слушали слова Наставника, который рассказывал нам о прошлом Земли. Он поведал нам, что все эти сведения выгравированы на золотых плитах, хранящихся в глубоких подземельях под Поталой. Эти хранилища информации во многом подобны несгораемым капсулам, с помощью которых современные люди собираются донести до своих потомков сведения о жизни в наши времена.
Будто движимые чем-то изнутри, мы одновременно поднялись на ноги и пошли в город, чтобы исследовать те здания, которые уже освободились ото льда. Чем ближе к городу мы подходили, тем больше росло наше удивление. Все вокруг было очень странным. Некоторое время мы не могли понять, что с нами произошло. Дело в том, что нам начало казаться, что мы стали гномами. Затем мы все поняли, в чем здесь дело. Здания в городе были громадными, словно построенными для людей, рост который был в два раза больше нашего. Да, так оно и было. Те люди, сверхгиганты, были в два раза выше современного человека среднего роста. Мы входили в некоторые дома и осматривали интерьер. Один из них, в частности, оказался какой-то лабораторией, в которой было много различных приборов, в том числе работающих.
Громкий плеск ледяной воды, наполняющей камеру, неожиданно вернул меня в реальную жизнь. Истощенный, с изнывающим от пыток телом я лежал в бетонном карцере. Японцы решили, что я уже достаточно долго провалялся в нем, и если от этого у меня до сих пор не «развязался язык», то он уже и не развяжется. Они подумали, что достать меня из подземелья не так уж сложно: для этого достаточно заполнить его водой, и я, как пробка, всплыву к верху «бутылки». Когда я поднялся до верха карцера, до узкой части «бутылки», грубые руки схватили меня и выволокли наружу. Затем солдаты препроводили меня в другую камеру, которая на этот раз была надземной, швырнули на пол и ушли.
На следующий день мне поручили выполнять привычную для меня работу – лечить больных. В конце этой недели лагерь посетила еще одна делегация японских офицеров. На этот раз они приехали без всякого предупреждения, и поэтому персонал лагеря очень суетился. Все часовые были в панике, когда я оказался неподалеку от главных ворот тюрьмы. Никто не обращал на меня внимания, и я решил воспользоваться этой возможностью. Я прошел мимо контрольно-пропускного пункта не очень быстрым шагом, потому что не хотел привлекать к себе внимания, но в то же время и не очень медленным, потому что мне нельзя было задерживаться у всех на виду. Я просто шел и шел как ни в чем не бывало. Один из охранников окликнул меня, и тогда я повернулся и махнул рукой, словно приветствуя его. По какой-то непонятной причине он ответил мне тем же, а затем стал заниматься своими делами. Я продолжал шагать по дороге. Как только тюрьма скрылась из виду за кустами, я побежал настолько быстро, насколько меня могли нести мои ослабевшие ноги.
Я вспомнил, что в нескольких милях от тюрьмы был дом, в котором жили знакомые мне люди с Запада. Когда-то я очень помог им, и теперь под прикрытием ночи направился к их дому. Они встретили меня с громкими возгласами симпатии. Затем они перебинтовали мои раны, накормили меня и положили в постель, обещая, что сделают все от них зависящее, чтобы переправить меня через линию фронта. С мыслью о том, что я снова вернулся к друзьям, я глубоко уснул.
Однако вскоре я был разбужен громкими криками и грубыми ударами. Японские солдаты стояли в комнате. Подталкивая штыками, они стянули меня с кровати. Оказалось, что мои так называемые друзья после всех изъявлений симпатии дождались, пока я усну, а затем сообщили японцам, что у них в доме скрывается беглец из тюрьмы. Те не теряли времени и сразу же пришли с конвоем, чтобы забрать меня обратно в лагерь. Прежде чем меня увели, я успел спросить у западных людей, почему они так предательски поступили со мной. Их ответ прояснил суть дела.
– Ты нам не чета. Мы заботимся только о своих людях. Если бы японцы узнали, что мы тебя укрыли, тень пала бы на всех людей Запада.
В лагере меня не ожидало ничего хорошего. На несколько часов меня подвесили на дереве за два больших пальца рук, связанных вместе. Затем перед лицом заключенных были устроены показательные пытки. Начальник тюрьмы сказал:
– Этот пленный постоянно убегает. Тем самым он доставляет нам лишние хлопоты.
Затем он вынес мне приговор. Меня свалили на землю. Мне под ноги были положены колодки, так что ноги оказались приподнятыми над землей. На каждой из моих ног японский солдат прыгал до тех пор, пока кость не ломалась. От боли я потерял сознание. Когда я снова пришел в себя, оказалось, что я лежу в холодной, сырой камере, в которой полно крыс.
Я знал, что если не смогу явиться на утреннюю поверку, меня прикончат. Мои друг-заключенный раздобыл мне несколько бамбуковых палочек, с помощью которых я укрепил сломанные кости. Еще две палки я использовал в качестве костылей, а третья послужила мне чем-то вроде дополнительной ноги для поддержания равновесия. Благодаря этим приспособлениям я побывал на утренней поверке и тем самым избежал смерти. Мне могли распороть живот, меня могли повесить, заколоть штыком или прикончить как-нибудь по-другому, ведь японцы проявляли оригинальность в подобных случаях.
Скоро мои раны зарубцевались, а кости в ногах срослись – хотя и не так хорошо, как можно было ожидать, если бы их соединил вместе другой человек. В один прекрасный день комендант послал за иной и объявил, что меня перевезут дальше в глубь страны в лагерь для женщин, где я буду лечить больных. Таким образом, я снова отправлялся в путь. На этот раз меня сопровождали несколько охранников, хотя я был единственным перевозимым заключенным. Когда пришло время трогаться, мне приказали залезть в кузов, где меня, как собаку, приковали цепью к борту. После семидневного переезда мы наконец прибыли в лагерь, и тогда меня расковали и повели к коменданту.
Здесь не было никакого медицинского оборудования, никаких лекарств. Все инструменты мы делали из консервных банок, края которых затачивались о камень, бамбуковых палочек и ниток, вытянутых из одежды. У некоторых женщин одежда была такой, что не годилась даже на нитки. Все операции проводились без наркоза, а раны зашивались проваренными нитками. Часто вечером приходили японцы и выстраивали всех женщин в один ряд. Затем они выбирали тех из них, которые им больше всего нравились, и уводили их с собой на ночь для развлечения офицеров и их гостей. Утром эти женщины возвращались, уныло потупив взгляд, и мне как тюремному врачу приходилось выхаживать их.
ГЛАВА 10
Вот такой выпал тогда «Пятнадцатый день Восьмого месяца», когда все члены семьи собираются вместе для того, чтобы весело провести вечер. При содействии японцев многие люди в этот вечер действительно «собрались вместе», только по другому поводу. Мы же с Хуангом продолжили свой путь. Мне запомнилось, что когда мы удалялись от места взрыва, птички уже возобновили свои песни, словно и не произошло ничего особенного.
Жизнь в Чунцине в то время было действительно сложной. Вместе с беженцами пришло много грабителей – людей, которые пытались прожить за счет и без того бедных переселенцев. Цены были непомерно высокими, а условия жизни – очень плохими. Поэтому мы с радостью встретили весть о том, что нам снова пора приступить к исполнению своих обязанностей. В это время на восточном берегу океана продолжались военные действия. Во время вражеских налетов и атак часто страдали мирные жители и солдаты, а медицинских работников катастрофически не хватало.
Поэтому мы снова направились из Чунцина в сторону побережья, где должны были служить под командованием генерала Йо. По прибытии на место меня назначили начальником госпиталя, если это вообще можно назвать госпиталем. Он располагался под открытым небом и представлял собой много подстилок из рисовой соломы, которые лежали на бревнах и поэтому не промокали на сырой земле. Здесь не было никаких кроватей, никакого оборудования. Мы использовали бумажные повязки. Хирургические инструменты были безнадежно устаревшими и дополнялись хитроумными приспособлениями, которые нам удавалось изобрести. Однако у нас были знания и огромное желание помочь страждущим. Этоодно поддерживало нас, когда до нас доходили вести, что японцы везде побеждают, и количество пострадавших возрастает.
Дневные налеты, казалось, стали еще более массированными. Бомбы сыпались градом. Поля были испещрены воронками от взрывов. Китайские войска отступали. И вот в один из вечеров территорию, на которой находился госпиталь, захватили японские подразделения. Они угрожали нам штыками и закололи сначала одного человека, а затем еще одного, чтобы показать всем, что теперь они хозяева положения. Мы не оказывали сопротивления. У нас даже не было оружия для того, чтобы защитить себя.
Захватчики грубо допросили меня как начальника, а затем вышли в поле для осмотра раненых. Японцы приказали всем встать. Те, которые не могли идти и нести с собой груз, были заколоты штыками на месте. Все остальные, включая медицинский персонал, были построены в колонну и отправлены в лагерь, который находился в глубине страны. Каждый день мы проходили много миль. Пациенты валились с ног и умирали на обочинах. Когда кто-то падал, японские охранники подскакивали к нему и смотрели, нет ли у него ценных вещей. Затем они открывали с помощью штыка челюсти умершего, и если во рту оказывались золотые коронки, их выбивали вместе с зубами.
В один из последующих дней я увидел впереди японских солдат, которые шагали навстречу, надев на штыки какие-то странные вещи. Они размахивали ружьями, и я подумал, что у них какой-то праздник. Издали казалось, что они привязали к штыкам воздушные шарики. Когда же с криками и смехом солдаты приблизились к нам, мы обмерли. Оказалось, что они насадили себе на штыки человеческие головы с открытыми глазами и отвисшими челюстями. Японские солдаты додумались отрезать головы нескольким пленным и насадить их на штыки в знак того, что они – полноправные хозяева в этой стране.
В нашем госпитале находились раненые многих национальностей. И теперь, когда мы шли, на обочинах лежали тела людей разных национальностей. Однако сейчас все они принадлежали к одной нации – нации мертвых. Японцы забрали у них все, даже жизнь. Многие дни мы шли вперед и вперед, и при этом нас становилось все меньше и меньше. Лишь несколько человек с розовой дымкой в глазах от боли и усталости дошли до лагеря. Кровь сочилась из наших израненных ног, и поэтому за нами по земле тянулся длинный кровавый след.
Добравшись до лагеря, мы убедились, что обращение там тоже очень жестокое. Здесь снова начались допросы. Кто я такой? Кем был раньше? Почему я, тибетский лама, воюю на стороне китайцев? На последний вопрос я ответил, что не воюю, а помогаю лечить больных, раненых и изуродованных ударами.
– Да, с тобой все понятно, – сказали они. – Ты лечил их для того, чтобы они снова могли воевать с нами.
В конце концов меня направили в лазарет лечить больных и спасать им жизни для того, чтобы японцы могли и дальше эксплуатировать их. Через четыре месяца после того, как мы оказались в этом лагере, была большая проверка. Несколько высокопоставленных офицеров приехали для того, чтобы узнать, как заключенные себя ведут, и нет ли среди них людей, которые могут оказаться полезными для японцев. Рано утром нас всех построили и заставили много часов стоять на месте. Во второй половине дня на нас жалко было смотреть. Те, кто упал от усталости, были заколоты штыками и отнесены на кучу мертвых тел. Мы выровняли свои ряды, когда во двор въехали легковые машины и из них вышли люди, увешанные орденами.
Один из японских офицеров прохаживался вдоль рядов пленных и равнодушно рассматривал их. Вдруг его взгляд остановился на мне. Он присмотрелся внимательнее. Его глаза широко раскрылись, и он сказал мне несколько слов, которых я не понял. Не услышав от меня ответа, он ударил меня по лицу ножнами меча и рассек мне кожу. К нему поспешно подбежал дневальный. Офицер что-то ему сказал. Дневальный побежал в административное здание и принес оттуда мои документы. Офицер схватил их в свои руки и принялся жадно перелистывать. Затем он обругал меня и отдал солдатам какое-то приказание – Снова меня сшибли на землю прикладами. Снова мой нос – столькими трудами восстановленный – был расплющен, и меня поволокли в помещение. Там руки и ноги мне опять связали за спиной, а еще одной веревкой охватили шею с тем, чтобы, пытаясь расслабить руки, я каждый раз чуть не удушал себя. Долгое время меня пинали и колотили, жгли окурками и допрашивали. Затем меня поставили на колени, и один солдат стал прыгать у меня на пятках в надежде, что боль заставит меня ответить на вопросы. При этом мне порвали сухожилия.
Чего только у меня не спрашивали! Как мне удалось бежать? С кем я встречался, когда был в бегах? Знаю ли я о том, что побег из лагеря – это оскорбление Императора? Кроме того, они требовали, чтобы я выдал им подробности диспозиции китайских войск, поскольку они были уверены, что я, высокопоставленный тибетский лама, должен это знать. Я, разумеется, ничего не отвечал, и поэтому они жгли меня и снова испробовали на мне все свои излюбленные пытки. Затем меня привязали к какому-то бревну и стали выворачивать руки так, что они, казалось, вот-вот вырвутся из суставов. Я терял сознание, и каждый раз меня приводили в чувство уколами штыков и обливанием ледяной водой.
В конце концов вмешался медицинский работник лагеря. Он сказал, что если они не прекратят меня мучить, я наверняка умру, и тогда они не получат ответы на все свои вопросы. Меня подняли, за шею выволокли из комнаты и бросили в подземную камеру, которая была похожа на сделанную из цемента бутылку. Здесь я пролежал много дней, а может быть, и недель. Я перестал отсчитывать дни и потерял всякое ощущение времени. В камере царила непроглядная темень. Раз в два дня сверху бросали еду и спускали в жестянке воду. Часто еда рассыпалась по полу, и мне приходилось подолгу водить руками в темноте и искать на полу что-нибудь твердое. В этом карцере я бы лишился рассудка, если бы не научился когда-то управлять своими мыслями. В трудные минуты я находил спасение в прошлом.
Темнота? Я вспоминал о тибетских отшельниках, которые высоко в горах многие годы проводили в своих хижинах, затерявшихся среди облаков. Иногда эти отшельники замуровывали себя в пещерах и долго не выходили оттуда. Они освобождали ум от тела, а душу от ума и тем самым достигали большей духовной свободы. Я думал не о настоящем, а о прошлом и во время своих мысленных путешествий многократно возвращался к тем незабываемым дням, когда я посетил горы Тянь-Шаня.
Мой Наставник, лама Мингьяр Дондуп, я и еще несколько человек вышли из златоверхой Поталы в Лхасе и отправились на поиски лекарственных трав. Долгие недели мы шли, поднимаясь все выше и выше, продвигаясь все дальше на север в горы Тянь-Шаня, которые известны также под названием Шамбала. С каждым днем мы приближались к цели. И вот начался снежный буран. Сильный ветер нес маленькие кусочки льда, которые стучали по нашим развевающимся мантиям и до крови ранили кожу там, где она была открыта. Скоро снежные облака развеялись. Здесь, на высоте около двадцати пяти тысяч футов над уровнем моря, небо было ярко-фиолетовым. По нему плыли одинокие облачка, белизна которых удивительно контрастировала с цветом неба. Они казались нам голубыми лошадками Богов, переносящими своих всадников через Тибет.
Мы поднимались все выше, и местность становилась все более труднопроходимой. От разреженного воздуха болели легкие и першило в горле. Мы осторожно ступали по горной тропе. Иногда, чтобы не упасть, нам приходилось цепляться окоченевшими пальцами за едва заметные выступы в обледенелых камнях. Наконец мы достигли таинственного пояса туманов, о котором я писал в книге «Третий глаз». Когда мы вошли в туман, земля у нас под ногами становилась все теплее и теплее, а воздух – все более плотным и приятным. Постепенно мы вышли из тумана и очутились в высокогорном раю, в одном из древних священных мест. Перед нами простиралась страна давно исчезнувшей расы.
Эту ночь мы провели в тепле и уюте Тайной Земли. После столь изнурительного путешествия было очень приятно ступить на зеленую траву и вдыхать воздух с ароматами летних цветов. В этих местах росли фрукты, которых мы никогда не видели раньше. Мы пробовали их, а затем ели еще. Приятно был также искупаться в теплой воде и поваляться на золотистом песке.
На следующий день мы продолжили свой путь, поднимаясь еще выше в горы. Однако теперь мы уже ни о чем не беспокоились. Мы продирались через густые заросли рододендрона, проходили мимо грецких орехов и многих других деревьев, названий которых мы не знали. Мы не спешили в этот день. Снова наступил вечер, но мы больше не боялись ночного холода. Погода была хорошей, и у нас на душе было легко. С приближением сумерек мы расположились под деревьями, разожгли костер и приготовили себе ужин. После еды мы еще долго лежали и разговаривали, завернувшись в мантии. Затем один за другим мы уснули.
На следующий день мы вновь продолжили свой путь. Однако не успели мы пройти и трех миль, как нашим изумленным взорам внезапно открылась опушка леса и за ней большое плато. Мы замерли словно парализованные, потому что знали, что сейчас перед нами предстанет нечто, превосходящее все ожидания. Затем мы вышли на опушку и осмотрелись. Плато перед нами тянулось довольно далеко. Оно было ровным, круглым и достигало пяти миль в диаметре. На его противоположном краю высилась огромная гора прозрачного, как стекло, льда. Этот айсберг, казалось, высится до самых небес и является окном в прошлое. Ведь с другой стороны исполинского прозрачного кристалла просвечивал огромный город. Он стоял нетронутый временем и не был похож на все те города, изображения которых мы видели когда-то в книжках, хранящихся в библиотеках Поталы.
Изо льда выступали здания. Большинство из них прекрасно сохранились, потому что лед под воздействием потоков теплого воздуха долины таял так медленно, что ни один камень, ни одна деталь архитектуры не были повреждены. Оттаявшие строения тоже практически не разрушались в чистом сухом горном воздухе Тибета. Дома выглядели так, словно были построены всего за неделю до нашего появления здесь.
Мой наставник, лама Мингьяр Дондуп, нарушил благоговейную тишину словами:
– Братья мои, полмиллиона лет назад здесь был город Богов. Полмиллиона лет назад это был великолепный морской курорт, куда приезжали отдыхать ученые другой расы цивилизованных существ. Они когда-то пришли на Землю с других планет, и я, если пожелаете, расскажу вам потом историю их цивилизации. Поселившись на Земле, они начали враждовать друг с другом, что привело к большому стихийному бедствию, в страхе перед последствиями которого они покинули нашу планету, оставив ее на попечение людей. Их эксперименты закончились тем, что моря вышли из берегов, а затем замерзли. Здесь мы видим перед собой город, который был вначале затоплен, а затем заморожен и лишь поэтому дожил до наших дней.
Мы зачарованно слушали слова Наставника, который рассказывал нам о прошлом Земли. Он поведал нам, что все эти сведения выгравированы на золотых плитах, хранящихся в глубоких подземельях под Поталой. Эти хранилища информации во многом подобны несгораемым капсулам, с помощью которых современные люди собираются донести до своих потомков сведения о жизни в наши времена.
Будто движимые чем-то изнутри, мы одновременно поднялись на ноги и пошли в город, чтобы исследовать те здания, которые уже освободились ото льда. Чем ближе к городу мы подходили, тем больше росло наше удивление. Все вокруг было очень странным. Некоторое время мы не могли понять, что с нами произошло. Дело в том, что нам начало казаться, что мы стали гномами. Затем мы все поняли, в чем здесь дело. Здания в городе были громадными, словно построенными для людей, рост который был в два раза больше нашего. Да, так оно и было. Те люди, сверхгиганты, были в два раза выше современного человека среднего роста. Мы входили в некоторые дома и осматривали интерьер. Один из них, в частности, оказался какой-то лабораторией, в которой было много различных приборов, в том числе работающих.
Громкий плеск ледяной воды, наполняющей камеру, неожиданно вернул меня в реальную жизнь. Истощенный, с изнывающим от пыток телом я лежал в бетонном карцере. Японцы решили, что я уже достаточно долго провалялся в нем, и если от этого у меня до сих пор не «развязался язык», то он уже и не развяжется. Они подумали, что достать меня из подземелья не так уж сложно: для этого достаточно заполнить его водой, и я, как пробка, всплыву к верху «бутылки». Когда я поднялся до верха карцера, до узкой части «бутылки», грубые руки схватили меня и выволокли наружу. Затем солдаты препроводили меня в другую камеру, которая на этот раз была надземной, швырнули на пол и ушли.
На следующий день мне поручили выполнять привычную для меня работу – лечить больных. В конце этой недели лагерь посетила еще одна делегация японских офицеров. На этот раз они приехали без всякого предупреждения, и поэтому персонал лагеря очень суетился. Все часовые были в панике, когда я оказался неподалеку от главных ворот тюрьмы. Никто не обращал на меня внимания, и я решил воспользоваться этой возможностью. Я прошел мимо контрольно-пропускного пункта не очень быстрым шагом, потому что не хотел привлекать к себе внимания, но в то же время и не очень медленным, потому что мне нельзя было задерживаться у всех на виду. Я просто шел и шел как ни в чем не бывало. Один из охранников окликнул меня, и тогда я повернулся и махнул рукой, словно приветствуя его. По какой-то непонятной причине он ответил мне тем же, а затем стал заниматься своими делами. Я продолжал шагать по дороге. Как только тюрьма скрылась из виду за кустами, я побежал настолько быстро, насколько меня могли нести мои ослабевшие ноги.
Я вспомнил, что в нескольких милях от тюрьмы был дом, в котором жили знакомые мне люди с Запада. Когда-то я очень помог им, и теперь под прикрытием ночи направился к их дому. Они встретили меня с громкими возгласами симпатии. Затем они перебинтовали мои раны, накормили меня и положили в постель, обещая, что сделают все от них зависящее, чтобы переправить меня через линию фронта. С мыслью о том, что я снова вернулся к друзьям, я глубоко уснул.
Однако вскоре я был разбужен громкими криками и грубыми ударами. Японские солдаты стояли в комнате. Подталкивая штыками, они стянули меня с кровати. Оказалось, что мои так называемые друзья после всех изъявлений симпатии дождались, пока я усну, а затем сообщили японцам, что у них в доме скрывается беглец из тюрьмы. Те не теряли времени и сразу же пришли с конвоем, чтобы забрать меня обратно в лагерь. Прежде чем меня увели, я успел спросить у западных людей, почему они так предательски поступили со мной. Их ответ прояснил суть дела.
– Ты нам не чета. Мы заботимся только о своих людях. Если бы японцы узнали, что мы тебя укрыли, тень пала бы на всех людей Запада.
В лагере меня не ожидало ничего хорошего. На несколько часов меня подвесили на дереве за два больших пальца рук, связанных вместе. Затем перед лицом заключенных были устроены показательные пытки. Начальник тюрьмы сказал:
– Этот пленный постоянно убегает. Тем самым он доставляет нам лишние хлопоты.
Затем он вынес мне приговор. Меня свалили на землю. Мне под ноги были положены колодки, так что ноги оказались приподнятыми над землей. На каждой из моих ног японский солдат прыгал до тех пор, пока кость не ломалась. От боли я потерял сознание. Когда я снова пришел в себя, оказалось, что я лежу в холодной, сырой камере, в которой полно крыс.
Я знал, что если не смогу явиться на утреннюю поверку, меня прикончат. Мои друг-заключенный раздобыл мне несколько бамбуковых палочек, с помощью которых я укрепил сломанные кости. Еще две палки я использовал в качестве костылей, а третья послужила мне чем-то вроде дополнительной ноги для поддержания равновесия. Благодаря этим приспособлениям я побывал на утренней поверке и тем самым избежал смерти. Мне могли распороть живот, меня могли повесить, заколоть штыком или прикончить как-нибудь по-другому, ведь японцы проявляли оригинальность в подобных случаях.
Скоро мои раны зарубцевались, а кости в ногах срослись – хотя и не так хорошо, как можно было ожидать, если бы их соединил вместе другой человек. В один прекрасный день комендант послал за иной и объявил, что меня перевезут дальше в глубь страны в лагерь для женщин, где я буду лечить больных. Таким образом, я снова отправлялся в путь. На этот раз меня сопровождали несколько охранников, хотя я был единственным перевозимым заключенным. Когда пришло время трогаться, мне приказали залезть в кузов, где меня, как собаку, приковали цепью к борту. После семидневного переезда мы наконец прибыли в лагерь, и тогда меня расковали и повели к коменданту.
Здесь не было никакого медицинского оборудования, никаких лекарств. Все инструменты мы делали из консервных банок, края которых затачивались о камень, бамбуковых палочек и ниток, вытянутых из одежды. У некоторых женщин одежда была такой, что не годилась даже на нитки. Все операции проводились без наркоза, а раны зашивались проваренными нитками. Часто вечером приходили японцы и выстраивали всех женщин в один ряд. Затем они выбирали тех из них, которые им больше всего нравились, и уводили их с собой на ночь для развлечения офицеров и их гостей. Утром эти женщины возвращались, уныло потупив взгляд, и мне как тюремному врачу приходилось выхаживать их.
ГЛАВА 10
НАУКА ДЫШАТЬ
Японские солдаты снова были не в духе. Офицеры тоже ходили, сердито поглядывая на заключенных, и раздавали пинки всем, кто попадался под руку. Уныние не покидало нас, когда мы думали о том, что нам предстоит пережить еще один нелегкий день. В этот день нам могут не дать поесть, будут грубо обращаться и заставлять выполнять бессмысленную работу. Несколько часов прошло с тех пор, как во двор лагеря на полном ходу, поднимая облака пыли, ворвалась большая американская машина с очередной комиссией. Она остановилась, так громко взвизгнув тормозами, что если бы ее конструкторы услышали этот звук, им бы наверняка сделалось дурно. По всему лагерю засуетились часовые и надсмотрщики. На ходу застегивая свои потертые гимнастерки, они бежали, чтобы занять свои места. Охранники бросились на свой пост у входа в лагерь, хватая на ходу какие-то вещи, чтобы создать у приехавших впечатление, что они выскочили за чем-то на минутку.
Так состоялся неожиданный визит одного из главных генералов провинции. Очевидно, ему удалось застать местное начальство врасплох. Дело в том что всего лишь два дня назад состоялась предыдущая проверка лагеря, и теперь никто не мог предположить, что вот так стремительно нагрянет новая. Иногда казалось, что инспекция специально приезжала в этот женский лагерь, когда хотела устроить вечеринку. В таких случаях они выстраивали женщин в одну шеренгу, осматривали их, а затем выбирали тех, которые им понравились. Потом их уводили под конвоем, и вскоре из дома до нас доносились крики.
Однако в этот раз проверка была настоящей. Нас посетил высокопоставленный генерал, недавно прибывший из Японии специально для того, чтобы проконтролировать состояние лагерей. Позже мы узнали, что по результатам проверки некоторых офицеров понизили в должности, и впоследствии своей жестокостью они пытались отомстить нам за это.
В конце концов все солдаты лагеря построились в одну шеренгу, готовые к осмотру. Они много суетились и, перебегал с места на место, поднимали целые облака пыли. Мы с интересом наблюдали за ними из-за колючей проволоки, потому что на этот раз проверяли их, а не нас. Они долго стояли неподвижно, и на их лицах можно было прочесть напряженное ожидание чего-то очень неприятного. Наблюдая за всем происходящим во дворе, мы заметили, что возле склада проверяют наличие оружия. Затем из машины вышел генерал и важно прошелся вдоль строя. Его длинный самурайский меч волочился за ним по земле. Лицо генерала было искажено гневом, потому что его заставили так долго ждать в машине. Его адъютанты нервничали и делали неловкие движения, приплясывая вокруг него. Генерал медленно прошелся вдоль строя, указывая на тех, кто, по его мнению, выглядел неприлично. В этот день все ему казалось не таким как нужно. События принимали плохой оборот.
Низкорослые «Сыновья Неба» выглядели очень жалко. В спешке некоторые из них не нашли своих ружей и поэтому ухватили первое, что попалось под руку. Они полностью потеряли голову. Их единственным стремлением было показать, что они действительно что-то делали, а не просто слонялись и теряли время. Генерал двигался вдоль строя, а затем неожиданно остановился и гневно вскрикнул. Один солдат вместо ружья держал черпак ассенизатора с жестяной емкостью на конце. Совсем недавно один из заключенных использовал этот черпак для очистки лагерного туалета.
Генерал посмотрел на солдата, потом на черпак, а затем поднял глаза вверх для того, чтобы посмотреть на жестянку на конце шеста. Он все больше и больше приходил в ярость. Некоторое время от злости он ничего не мог сказать. До этого он уже дал несколько пощечин тем солдатам, которые были плохо одеты. Но сейчас при виде этого черпака он стал просто невменяем. Когда к нему вернулась способность двигаться, он подпрыгнул от ярости и оглянулся в поисках какого-нибудь предмета, чтобы ударить им солдата. И тут он понял, что ему делать. Он заметил у земли конец своего меча, отстегнул его вместе с ножнами и изо всей силы ударил беднягу по лицу этим красивым оружием. Несчастный солдат упал на колени, а затем повалился на землю. У него из носа и из ушей потекла кровь. Генерал презрительно пнул его и кивнул своим адъютантам. Те взяли несчастного за ноги и поволокли прочь. Голова солдата продолжала подскакивать на камнях до тех пор, пока они не скрылись из виду. В нашем лагере этого солдата больше никто не видел.
Для этой инспекции все было не так. Генерал я сопровождающие его офицеры находили изъяны везде. То и дело что-то заставляло их багроветь от злости. Они осмотрели все один раз, а затем начали осмотр сначала, по второму кругу. Ничего подобного мы никогда не видели. Однако в одном отношении эта проверка была хороша. Генерал был так раздражен нерадивостью служащих тюрьмы, что забыл осмотреть заключенных. В конце концов все офицеры ушли в дом, и оттуда еще некоторое время доносились крики. Прозвучало даже несколько выстрелов. Затем гости вышли из здания, сели в машины и укатили прочь. Солдатам дали команду разойтись, и они разбрелись кто куда, еще не опомнившись от страха.
Таким образом, японские солдаты были не в духе. Они избили женщину-датчанку только за то, что она была выше ростом, чем они, и поэтому рядом с ней они чувствовали себя ущемленными. Они кричали, что она выше, чем японский солдат, и с ее стороны это оскорбление Императора! Ее сшибли с ног ударом приклада и стали пинать ногами. При этом ей повредили внутренности и разбили до крови лицо. Затем ей приказали в течение часа или двух до заката оставаться возле главного входа в дом надсмотрщиков. Она должна была стоять на коленях перед дверью, истекая кровью.
Никто, каким бы больным он ни был, не мог сделать что-либо без разрешения охранников. Если заключенный умирал, что же, со следующего дня его не нужно было кормить. Это совсем не волновало японцев, и датчанка действительно умерла. Перед самым закатом она повалились на бок. Никто не имел права подойти к ней, чтобы помочь. В конце концов солдаты позвали двух заключенных и разрешили им унести ее. Те принесли тело ко мне, но было уже поздно. Она умерла от потери крови.
Так состоялся неожиданный визит одного из главных генералов провинции. Очевидно, ему удалось застать местное начальство врасплох. Дело в том что всего лишь два дня назад состоялась предыдущая проверка лагеря, и теперь никто не мог предположить, что вот так стремительно нагрянет новая. Иногда казалось, что инспекция специально приезжала в этот женский лагерь, когда хотела устроить вечеринку. В таких случаях они выстраивали женщин в одну шеренгу, осматривали их, а затем выбирали тех, которые им понравились. Потом их уводили под конвоем, и вскоре из дома до нас доносились крики.
Однако в этот раз проверка была настоящей. Нас посетил высокопоставленный генерал, недавно прибывший из Японии специально для того, чтобы проконтролировать состояние лагерей. Позже мы узнали, что по результатам проверки некоторых офицеров понизили в должности, и впоследствии своей жестокостью они пытались отомстить нам за это.
В конце концов все солдаты лагеря построились в одну шеренгу, готовые к осмотру. Они много суетились и, перебегал с места на место, поднимали целые облака пыли. Мы с интересом наблюдали за ними из-за колючей проволоки, потому что на этот раз проверяли их, а не нас. Они долго стояли неподвижно, и на их лицах можно было прочесть напряженное ожидание чего-то очень неприятного. Наблюдая за всем происходящим во дворе, мы заметили, что возле склада проверяют наличие оружия. Затем из машины вышел генерал и важно прошелся вдоль строя. Его длинный самурайский меч волочился за ним по земле. Лицо генерала было искажено гневом, потому что его заставили так долго ждать в машине. Его адъютанты нервничали и делали неловкие движения, приплясывая вокруг него. Генерал медленно прошелся вдоль строя, указывая на тех, кто, по его мнению, выглядел неприлично. В этот день все ему казалось не таким как нужно. События принимали плохой оборот.
Низкорослые «Сыновья Неба» выглядели очень жалко. В спешке некоторые из них не нашли своих ружей и поэтому ухватили первое, что попалось под руку. Они полностью потеряли голову. Их единственным стремлением было показать, что они действительно что-то делали, а не просто слонялись и теряли время. Генерал двигался вдоль строя, а затем неожиданно остановился и гневно вскрикнул. Один солдат вместо ружья держал черпак ассенизатора с жестяной емкостью на конце. Совсем недавно один из заключенных использовал этот черпак для очистки лагерного туалета.
Генерал посмотрел на солдата, потом на черпак, а затем поднял глаза вверх для того, чтобы посмотреть на жестянку на конце шеста. Он все больше и больше приходил в ярость. Некоторое время от злости он ничего не мог сказать. До этого он уже дал несколько пощечин тем солдатам, которые были плохо одеты. Но сейчас при виде этого черпака он стал просто невменяем. Когда к нему вернулась способность двигаться, он подпрыгнул от ярости и оглянулся в поисках какого-нибудь предмета, чтобы ударить им солдата. И тут он понял, что ему делать. Он заметил у земли конец своего меча, отстегнул его вместе с ножнами и изо всей силы ударил беднягу по лицу этим красивым оружием. Несчастный солдат упал на колени, а затем повалился на землю. У него из носа и из ушей потекла кровь. Генерал презрительно пнул его и кивнул своим адъютантам. Те взяли несчастного за ноги и поволокли прочь. Голова солдата продолжала подскакивать на камнях до тех пор, пока они не скрылись из виду. В нашем лагере этого солдата больше никто не видел.
Для этой инспекции все было не так. Генерал я сопровождающие его офицеры находили изъяны везде. То и дело что-то заставляло их багроветь от злости. Они осмотрели все один раз, а затем начали осмотр сначала, по второму кругу. Ничего подобного мы никогда не видели. Однако в одном отношении эта проверка была хороша. Генерал был так раздражен нерадивостью служащих тюрьмы, что забыл осмотреть заключенных. В конце концов все офицеры ушли в дом, и оттуда еще некоторое время доносились крики. Прозвучало даже несколько выстрелов. Затем гости вышли из здания, сели в машины и укатили прочь. Солдатам дали команду разойтись, и они разбрелись кто куда, еще не опомнившись от страха.
Таким образом, японские солдаты были не в духе. Они избили женщину-датчанку только за то, что она была выше ростом, чем они, и поэтому рядом с ней они чувствовали себя ущемленными. Они кричали, что она выше, чем японский солдат, и с ее стороны это оскорбление Императора! Ее сшибли с ног ударом приклада и стали пинать ногами. При этом ей повредили внутренности и разбили до крови лицо. Затем ей приказали в течение часа или двух до заката оставаться возле главного входа в дом надсмотрщиков. Она должна была стоять на коленях перед дверью, истекая кровью.
Никто, каким бы больным он ни был, не мог сделать что-либо без разрешения охранников. Если заключенный умирал, что же, со следующего дня его не нужно было кормить. Это совсем не волновало японцев, и датчанка действительно умерла. Перед самым закатом она повалились на бок. Никто не имел права подойти к ней, чтобы помочь. В конце концов солдаты позвали двух заключенных и разрешили им унести ее. Те принесли тело ко мне, но было уже поздно. Она умерла от потери крови.