— Этого следовало ожидать. Но если ответы действительно подтвердят мои слова, тогда вы поверите, что я сказал правду?
— Нет, — отрубил комендант.
Теперь пришел черед Лиминга удивляться.
— Как же так?
— Я уже сказал, что вы, скорее всего, не могли установить прямую связь с пленными землянами. Но это еще ничего не значит. Ваш Юстас мог сговориться с их Юстасами…
Откинувшись в кресле, он рывком выдвинул ящик и положил на него спираль. Потом еще одну и еще. Целую кучу спиралей.
Ну, — со зловещим торжеством осведомился он, — что вы на это скажете?
ГЛАВА 9
— Нет, — отрубил комендант.
Теперь пришел черед Лиминга удивляться.
— Как же так?
— Я уже сказал, что вы, скорее всего, не могли установить прямую связь с пленными землянами. Но это еще ничего не значит. Ваш Юстас мог сговориться с их Юстасами…
Откинувшись в кресле, он рывком выдвинул ящик и положил на него спираль. Потом еще одну и еще. Целую кучу спиралей.
Ну, — со зловещим торжеством осведомился он, — что вы на это скажете?
ГЛАВА 9
Лиминг впал в состояние, близкое к панике. Он понимал, что имеет в виду собеседник. Ведь он мог общаться со своим Юстасом, а тот, в свою очередь, с другими Юстасами. А другие Юстасы могли общаться со своими партнерами, попавшими в плен.
Надо поскорее выбираться из этой западни!
Обычно он соображал быстро, но после трех месяцев полуголодного существования ум его, похоже, стал терять проворность. Сказывалось отсутствие приличной пищи. Как Лиминг ни старался пришпорить мысли, они еле-еле ворочались.
Троица за столом так и застыла в ожидании. Они ловили выражение его лица, считая секунды, которые понадобятся для ответа. Чем дольше он будет раздумывать, тем неубедительнее получится. И наоборот, чем быстрее он выдаст что-нибудь подходящее, тем правдоподобнее оно прозвучит. На их физиономиях уже начало проступать злорадство. Лиминг совсем было пал духом, как вдруг увидел зацепку и ухватился за нее.
— Вы ошибаетесь сразу по двум причинам.
— Назовите их.
— Во-первых, Юстасы не могут общаться через такие колоссальные расстояния. Их мысленные сигналы так далеко не распространяются. Для того чтобы вести беседы с другими мирами, Юстасу необходима помощь землянина, у которого, в свою очередь, должна быть радиоаппаратура.
— Это все одни слова, — заметил комендант. — Если Юстас действительно способен общаться через любые расстояния, то вам выгоднее скрыть этот факт. Было бы весьма глупо признавать такие вещи.
— У меня нет ничего, кроме слов, не важно — верите вы им или нет.
— Лично я не верю, во всяком случае, пока..
— Но ведь ни один отряд землян не бросился мне на выручку, а это обязательно случилось бы, сообщи им Юстас о моей судьбе.
— Ха! — воскликнул комендант. — Чтобы добраться сюда, у них ушло бы куда больше времени, чем то, которое вы здесь сидите. Может быть, вдвое больше. И то при условии, что им каким-то чудом удалось бы прорваться через линию фронта. Отсутствие спасательного отряда еще ничего не значит. — Он подождал и, поскольку ответа не последовало, закончил: — Так что, если у вас есть еще что-нибудь, постарайтесь быть поубедительнее.
— Есть, есть, — заверил его Лиминг. — И тут уже дело не в моих словах, а в ваших.
— Что за чушь! Я ничего не говорил о ваших Юстасах.
— Напротив, вы сказали, что они могут вступить в сговор.
— Ну и что же?
— А то, что сговор может быть только в том случае, если Юстасы существуют на самом деле. Если же мои показания — ложь, то Юстасы не существуют, а между несуществующими созданиями никак не может возникнуть сговор.
Комендант сидел не шелохнувшись, по его лицу разливался слабый багрянец. Он выглядел, да и ощущал себя, как охотник, попавший в свой капкан. Было видно, что офицер слева от него из последних сил старастса удержать непочтительный смешок.
— Если же вы не верите в Юстасов, — продолжал вдохновенно заливать Лиминг, — то по законам логики вы не можете верить и в сговор между ними. С другой стороны, если вы верите в возможность сговора, то придется вам поверить и в Юстасов. Конечно, если вы в здравом уме и к тому же в штанах с лампасами.
— Стража! — закричал комендант, злобно указывая пальцем на Лиминга — Отвести его обратно в камеру!
Охранники с готовностью погнали пленника к дверям, но комендант внезапно передумал.
— Стойте! — рявкнул он. Схватив спираль, он замахал ею перед Лимингом. — А где вы взяли материал для этой штуки?
— Юстас принес. Кто же еще?
— Убирайтесь с глаз долой!
— Мерс, фаплап! — стали подгонять его охранники, подталкивая прикладами. — Амаш! Амаш!
Остаток дня и все утро следующего он провалялся на скамье, обдумывая случившееся, планируя дальнейшие шаги, а в минуты отдыха — восхищаясь собственным превращением в отчаянного и беззастенчивого лгуна.
Снова и снова он сравнивал свой путь к освобождению, прокладываемый одним лишь языком, с попытками ригелиан добыть свободу голыми руками. Кому повезет больше? И, что еще важнее, кто, выбравшись на свободу, там и останется? Ясно одно: его метод менее утомителен для оголодавшего, обессилевшего тела, но зато куда более изнурителен для нервной системы. У него есть еще одно преимущество — пока ему удалось отвлечь их от намерения выжать из него военные тайны. Так ли это? Может быть, с их точки зрения, его откровения по поводу двойной природы землян гораздо важнее всех подробностей вооружения, которые могут оказаться ложью. Во всяком случае, ему на какое-то время удалось избежать допроса, а ведь он мог оказаться весьма жестоким и болезненным. Таким образом, оттянув расправу, он только добавил блеска подлинному перлу мудрости, который гласит мысли пачкают мозги.
Из любви к искусству он дождапся подходящего момента, и охранник, заглянувший в глазок, застал его в разгар произнесения цветистой благодарности в адрес Юстаса на некую таинственную, неназванную услугу. Как и ожидалось, это заставило перепуганного Марсина задуматься, кто же именно сплоховал и попался на Юстасову удочку. Наверняка скоро и начальник караула задаст себе тот же вопрос. А в свое время и другие офицеры.
Около полуночи, так и не в силах уснуть, Лиминг пришел к выводу нет смысла делать дело наполовину. Если дело стоящее, то и делать его нужно как следует. Это относится и ко лжи, и к злодейству — как, впрочем, и ко всему остальному. Мало довольствоваться многозначительной усмешкой, прознав, что враг понес легкие потери.
Можно идти гораздо дальше. Никто на этом свете не застрахован от капризов фортуны. И удачи, и неудачи случаются в любом уголке вселенной. Так почему бы не приписать и то и другое Юстасу? И почему бы ему, Лимингу, в связи с этим не присвоить право карать и миловать?
И это еще не все. Удача и неудача — события со знаком плюс. Можно, минуя нулевую область, завладеть событиями со знаком минус. Благодаря Юстасу он сумеет поставить себе в заслугу не только то, что произошло, — будь то хорошее или плохое, — но и то, чего не произошло. Тогда ему останется только заявлять права на случившееся, а в промежутках — стричь купоны с несбыточного.
Лиминг не смог побороть искушения начать немедленно. Скатившись со скамьи, он обработал кулаками и сапогами всю дверь сверху донизу. Охранник только что сменился, потому что глаз, заглянувший в камеру, принадлежал Колуму, тому самому типу, который не так давно пнул его под зад. Колум мог дать Марсину сто очков вперед: ведь он умел считать на всех двенадцати пальцах — если, конечно, предоставить ему достаточно времени для раздумий.
— Так это ты! — сказал Лиминг, демонстрируя огромное облегчение. — Как я рад! Я постарался чтобы он отстал от тебя и хотя бы ненадолго оставил в покое. Он чересчур горяч и слишком уж суров. Я вижу, что ты гораздо умнее других охранников и, стало быть, способен измениться к лучшему. Я дал ему понять, что ты слишком сообразителен, чтобы ходить в сержантах. Его нелегко переубедить, но для тебя я постараюсь.
— Ну да? — изрек наполовину польщенный, наполовину испуганный Колум.
— Так вот, пока он оставил тебя в покое, — повторил Лиминг, зная, что собеседник не сможет его опровергнуть — Он еще ничего тебе не сделал пока. — Он усилил нажим. — Я постараюсь как можно крепче держать его в узде. Только тупые грубияны заслуживают медленной смерти.
— Вы правы, — с готовностью поддакнул Колум. — Вот только…
— Теперь, — решительно перебил его Лиминг, — все зависит только от тебя. Докажи, что я не ошибся, доверяя тебе, и ты убережешь себя от участи, которая ждет тугодумов. Мозгами нужно пошевеливать, ведь так?
— Да, но…
— А тот, кому Бог мозгов не дал, в ход их пустить не может. Ты со мной согласен?
— Так-то оно так, но…
— Все, что от тебя требуется, чтобы доказать свою сообразительность, — это передать коменданту записку.
Колум так и вытаращил глаза от ужаса:
— Никак нельзя. В этот час его не положено беспокоить. Начальник караула не позволит. Он…
— Тебя и не просят доставить коменданту записку сию же минуту. Вручишь утром ему лично, когда он проснется.
— Это другое дело, — с явным облегчением сказал Колум. — Только я должен вас предупредить: если записка ему не понравится, попадет вам, а не мне.
— Меня он не тронет, иначе я его так трону… — заявил Лиминг, как будто констатировал непререкаемую истину. — Давай, пиши.
Прислонив ружье к противоположной стене коридора, Колум откопал в недрах кармана карандаш и бумагу. Глаза его выпучились от напряжения. Он готовился к невероятно трудной задаче — нацарапать десяток-другой слов.
— Его Высокородию, Мерзейшему из Надзирателей.
— Что такое «мерзейший из надзирателей»? спросил Колум, борясь с незнакомым написанием земных слов.
— Это такой титул, вроде «Вашего Высочества». Ведь он у вас и вправду высокий, — Лиминг почесал нос, наблюдая, как охранник потеет над письмом.
Потом стал медленно диктовать, стараясь, чтобы каллиграфический талант Колума поспевал за его темпом.
— Питание скудное, и качество его отвратительное. Я ослаб, потерял в весе, все ребра торчат наружу. Моему Юстасу это не по нраву. Чем больше я худею, тем больше он свирепеет. Стремительно приближается момент, когда я вынужден буду снять с себя всякую ответственность за его поступки. Поэтому прошу Ваше Высокомерзейшее Надзирательство отнестись к этому со всей серьезностью.
— Больно уж много слов, да еще какие длинные, — посетовал Колум с видом измученного крокодила — Когда сменюсь с дежурства, придется переписать поразборчивее.
Понимаю и ценю те труды, которые ты взял на себя, желая мне помочь. — Лиминг так и излучал братскую любовь. — Именно поэтому я уверен, что ты будешь жив-здоров до тех пор, пока не выполнишь мое поручение.
— Хотелось бы пожить подольше, — заныл Колум, снова выпучив глаза — Ведь я тоже имею право жить, верно?
Именно так я ему и сказал, — произнес Лиминг, сделав вид, как будто промучился всю ночь, доказывая неоспоримый факт, но гарантировать успех пока не может.
Мне больше нельзя говорить с вами, — спохватился вдруг Колум, подхватив ружье. — И вообще разговаривать с вами не положено. Если начальник караула меня застукает.
— Его дни сочтены, — холодно произнес Лиминг. — Он не переживет даже собственной смерти.
Колум, уже протянувший было руку, чтобы закрыть глазок, замер, будто его хватили обухом. Потом спросил:
— А разве можно пережить свою смерть?
— Все зависит от метода убийства, — пояснил Лиминг. — Есть такие, о которых ты никогда не слыхал и даже вообразить себе не можешь, что это такое.
Тут Колум потерял к беседе всякий интерес и захлопнул глазок. Лиминг вернулся на свою скамейку и растянулся на ней во весь рост. Свет угас. Семь звезд заглянули в оконце — и путь к ним ему не заказан!
Наутро завтрак запоздал на час, но зато он состоял из миски тепловатой кашицы, двух толстых ломтей черного хлеба, густо намазанных жиром, и большой кружки теплой жидкости, отдаленно напоминающей слабенький кофе. Он проглотил все это с растущим торжеством. По контрасту с тем, что ему приносили обычно, сегодняшняя еда казалась рождественским обедом. Настроение резко подскочило.
Ни в этот день, ни на следующий приглашение на вторую беседу не поступило. Комендант затаился на целую неделю. Как видно, Его Мерзейшее Надзирательство все еще ожидает ответа из латианского сектора и не склонно предпринимать никаких действий до его получения. Тем не менее, еда стала получше, и Лиминг расценил этот факт как подтверждение того, что ктото хочет застраховать себя от напастей.
Затем, как-то рано поутру, ригелиане устроили представление. Из камеры их не было видно, но зато прекрасно слышно. Каждый день, примерно через час после рассвета, раздавался топот двух тысяч пар ног, который удалялся в сторону мастерских. Обычно это был единственный звук — ни голосов, ни обрывков разговоров, только усталая поступь да изредка выкрики охраны.
На этот раз они шли с песней, и в их пронзительных голосах слышался ясный вызов.
Оглушительный нестройный хор выводил что-то вроде: «Аста Зангаста — грязный старикашка, у него на пузе блохи, а в носу — какашка!» Это должно было звучать глупо и по-детски. Но нет, их единодушный порыв, казалось, придавал песенке скрытую угрозу.
Заорали охранники. Пение становилось все громче, причем вместе с силой звука рос и вызов. Стоя под окном, Лиминг напряженно прислушивался. Именно в такой оскорбительной форме он впервые услышал упоминание об Асте Зангасте, который, вероятно, был правителем этой планеты, диктатором, а может быть — просто главным головорезом.
Рев двух тысяч глоток достиг крещендо. Охранники бесновались, но их выкрики тонули в общем гвалте. Где-то раздался предупредительный выстрел. Часовые на сторожевых вышках развернули пулеметы, нацеливая их на двор.
— Выродок ушастый этот Аста Зангаста! — взревели вдали ригелиане, доводя свою эпическую поэму до победного конца.
Раздались удары, выстрелы, звуки потасовки, яростные вопли. Двадцать охранников в полном вооружении промчались мимо окна Лиминга, спеша к невидимой свалке. Гомон продолжался полчаса. Потом постепенно утих. Повисшая вслед за этим тишина была почти осязаема.
Во время прогулки весь тюремный двор оказался в полном распоряжении Лиминга больше никого из пленников не было. Мрачный и озадаченный, он слонялся взад-вперед, пока не наткнулся на Марсина, стоящего на карауле.
— А где остальные? Что с ними приключилось?
— Они нарушили дисциплину и потеряли уйму времени. Теперь их задержат в мастерских, пока они не выполнят дневную норму. Сами виноваты. Они нарочно затянули начало работы, чтобы уменьшить выработку. Мы даже не успели их пересчитать.
Лиминг ухмыльнулся ему в лицо.
— Кое-кому из охранников не поздоровилось?
— Было дело, — признался Марсин.
— Но не сильно, — подсказал Лиминг. — Ровно настолько, чтобы они почувствовали, что их ожидает. Вот и пораскинь мозгами!
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что сказал, — пораскинь мозгами. — Потом добавил: — Но с тобой-то ничего не случилось. Призадумайся и на этот счет!
Он лениво удалился, оставив Марсина в тревоге и недоумении. Потом шесть раз обошел двор, напряженно размышляя. Внезапное нарушение дисциплины, допущенное ригелианами, несомненно взбаламутило всю тюрьму, теперь суматохи хватит на целую неделю. Он ломал себе голову, чего они добивались. Может быть, они пошли на это, чтобы хоть как-то развеять отчаяние и тяготы жизни взаперти. От одной зеленой скуки можно решиться на самые безумные выходки.
На седьмом круге он все еще терялся в догадках, как вдруг случайная фраза Марсина обрушилась на него, как удар дубины: «Мы даже не успели их пересчитать». Черт возьми! Вот вам и повод для утреннего тарарама. Хоровое общество решило увильнуть от переклички. И причина их стремления избежать обычной процедуры могла быть только одна.
Снова отыскав Марсина он пообещал:
— Завтра кое-кто из охраны пожалеет, что родился на свет.
— Вы что, угрожаете?
— Просто предсказываю будущее. Передай мои слова дежурному офицеру. Это поможет тебе избежать неприятностей.
— Ладно, передам, — сказал Марсин, заинтригованный, но все же благодарный.
События следующего утра доказали: он был прав на сто процентов, предполагая, что ригелиане — слишком трезвый народ, чтобы навлечь на себя синяки и шишки, не имея на то веских причин. Противнику понадобился целый день, чтобы прийти и аналогичному выводу.
Через час после рассвета ригелиан выгнали во двор, барак за бараком, группами по пятьдесят человек, вместо обычной нескончаемой колонны, Их пересчитали по пятьдесят, что было не сложно. Но даже столь простая арифметика отказала, когда в одном из бараков обнаружилось всего двенадцать человек, причем все как один слабые, болезненные, раненые, словом, ни на что не годные.
Разъяренные охранники ворвались в барак, чтобы выволочь тридцать восемь недостающих. Но их там не оказалось. Дверь была в целости и сохранности, оконная решетка невредима. Охранники долго метались в панике, пока кто-то из них не приметил, что одна из плит в полу чуть-чуть сдвинута. Они подняли ее и обнаружили глубокую яму, от которой отходил тоннель. Один из охранников весьма неохотно спустился в яму, залез в тоннель и вскоре благополучно выбрался наружу, на порядочном расстоянии от стены. Стоит ли говорить, что тоннель оказался пуст.
Завыли сирены, по всей тюрьме затопали сапоги охранников, офицеры заорали противоречащие друг другу приказы. Словом, вся тюрьма превратилась в дурдом. Ригелиане получили сполна за то, что сорвали вчерашнюю перекличку и тем самым дали беглецам дневную фору. Заработали сапоги и ружейные приклады. Изувеченных и потерявших сознание оттаскивали в сторону..
Всю ответственность за побег свалили на старосту из провинившегося барака — высокого хромого ригепианина. Его схватили, допросили, приговорили, поставили к стенке и расстреляли. Лиминг этого не видел, зато отлично слышал хриплые выкрики: «На караул… целься… огонь!» и последовавший за ними залп.
Он, как памятник, расхаживал взад-вперед по камере, сжимая кулаки. Живот скрутило, как будто там угнездился змеиный выводок. Про себя он крепко ругался. Его разбирало одно желание, одна пламенная мечта: свернуть шею какой-нибудь зангастанской шишке. Глазок открылся и тут же захлопнулся: плюнуть надзирателю в глаз Лиминг не успел.
Суматоха не утихала. Распалившиеся охранники обыскали все бараки подряд, проверяя двери, решетки, полы, даже потолки. Офицеры выкрикивали кровожадные угрозы в адрес мрачно сбившихся в кучки ригелиан, если они мешкали, выполняя приказ.
На закате солдаты наружной охраны приволокли семерых измученных, вывалянных в грязи беглецов. Прием их ждал короткий и суровый: «На караул… целься… огонь!» Лиминг бешено забарабанил в дверь, но глазок не открылся и никто не подал голоса. Через два часа он сделал из оставшейся проволоки последнюю спираль. Полночи он провел, во всю глотку выкрикивая в нее страшные угрозы. Никакой реакции.
В середине следующего дня им овладела глубокая безысходность. Он прикинул, что у ригелиан на подготовку побега ушел почти год. И вот результат: восемь трупов и тридцать один человек пока не пойманы. Если им удастся держаться вместе и не растерять друг друга, то тридцать один человек — достаточная команда, чтобы захватить любой корабль вплоть до истребителя. Но, полагаясь на собственный опыт, он знал, что их шансы на успех ничтожны.
Ведь такой крупный побег переполошил всю планету. Теперь в каждом космопорте выставят сильную вооруженную охрану и не снимут до тех пор, пока не поймают последнего из них. При удаче беглецы смогут продержаться на свободе довольно долго. Но все равно они привязаны к планете и в итоге обречены на поимку и последующую расправу.
А пока их товарищи расхлебывают кашу, которую они заварили, да и его собственные планы оказались под угрозой. Нет, он ничуть не против побега. Пусть им повезет. Вот только случился бы он месяца на два раньше или позже.
Лиминг мрачно заканчивал обед, — когда за ним явились четверо охранников.
— Вас срочно требует комендант.
Вид у них был злой и подавленный. У одного на чешуйчатой башке красовалась повязка, у другого глаз совсем заплыл.
«Не могли выбрать лучшего времени», — подумал Лиминг. Ведь комендант взовьется, как ракета, при первом же намеке на любое возражение. Попробуй поспорить с начальственным олухом, доведенным до белого каления, — одни эмоции, никакой логики, слова не даст сказать. Весь вымотаешься, пока чегонибудь добьешься.
Четверка повела его по коридору — двое спереди, двое позади. Левой, правой, левой, правой, бух, бух, бух — это наводило на мысли о церемониальном шествии на гильотину. Казалось, за углом, в треугольном дворике, поджидают священник, топор на веревке, плетеная корзина да деревянный ящик.
Все вместе они ввалились в ту же комнату, что и в прошлый раз. Комендант сидел за столом, но младших офицеров поблизости не наблюдалось. Кроме коменданта, в комнате был только пожилой господин в штатском, занимавший кресло по правую руку. Когда пленник вошел, старикан устремил на него острый, пронзительный, изучающий взгляд.
— Это Паллам, — представил его комендант с таким неожиданным радушием, что Лиминг даже опешил. Потом добавил с оттенком благоговения — Его направил к нам сам Зангаста.
— Психиатр, как я полагаю? — предположил Лиминг, подозревая ловушку.
— Ничего подобного, — спокойно ответил Паллам. — Меня в основном интересуют различные аспекты симбиоза.
Волосы у Лиминга так и зашевелились. Ему вовсе не улыбалось, чтобы его допрашивал ученый. У таких типов, как правило, цепкий, совсем не военный ум и скверная привычка испортить хорошую байку, обнаружив в ней противоречия.
«Определенно, этот безобидный на вид старикашка и есть главная угроза», — решил он.
— Паллам хотел бы задать вам несколько вопросов, — сообщил комендант, — но это потом. — На лице его появилось самодовольное выражение. Для начала я хочу сказать, что очень обязан вам за сведения, которые вы сообщили в нашей прошлой беседе.
— Вы имеете в виду, что они сослужили вам пользу? — спросил Лиминг, с трудом веря собственным ушам?
Весьма существенную, в свете серьезного и в высшей степени глупого побега. Все охранники, отвечавшие за четырнадцатый барак, будут переброшены в районы боевых действий, где их отправят в космопорты, которым угрожает нападение. Впредь неповадно будет так грубо пренебрегать своими обязанностями. — Он задумчиво взглянул на собеседника и продолжал: — Меня ожидала бы такая же участь, не посчитай Зангаста побег пустяком по сравнению с теми важными данными, которые я получим от вас.
Несмотря на изумление, Лиминг не преминул этим воспользоваться.
— Когда я к вам обратился, вы лично распорядились, чтобы меня кормили получше. Вы, разумеется, ожидали ответного подарка?
— Подарка? — комендант опешил. — Я ни о чем таком не думал.
— Тем лучше, — одобрительно заметил Лиминг, восхищенный великодушием тюремщика — Благое дело — благо вдвойне, если оно не сопряжено ни с какими скрытыми мотивами. Юстас это непременно учтет.
— Вы хотите сказать, — вставил Паллам, — что его нравственные принципы идентичны вашим?
Черт бы побрал этого типа! Однако он не дремлет. Теперь держи ухо востро!
— В некотором отношении сходны, но не идентичны.
— Каково же самое важное отличие?
— Видите ли, — сказал Лиминг, стараясь выиграть время, — это трудно сформулировать. — Он потер лоб, а в голове его в это время бешено роились мысли. — Я бы сказал, что у нас разный подход к вопросу о мести.
— Тогда объясните разницу, — потребовал Павлам, устремляясь по следу, как голодная ищейка.
С моей точки зрения, — признался Лиминг, мысленно посылая собеседника ко всем чертям, — он слишком склонен к садизму.
Неплохо, теперь он сумеет оправдаться, если и нему начнут приставать со всевозможными претензиями.
— В каком смысле? — не отставал Паллам.
— Я предпочитаю действовать сразу, не откладывая дело в долгий ящик. Он же норовит продлить мучения жертвы.
— Продолжайте, — настаивал Паллам, проявляя невыносимое занудство.
— Если бы мы с вами были смертельными врагами и если бы у меня, в отличие от вас, было ружье, я бы выстрелил и убил вас. Если же Юстас приговорит вас к смерти, он поведет дело медленно, не торопясь.
— Опишите его метод.
Для начала он даст вам почувствовать, что вы обречены. А потом и пальцем не пошевельнет до тех пор, пока вы полностью не поверите, что все это только иллюзия, что вам ничего не грозит. Тут он напомнит о себе легким ударом. Когда возникшие страхи и опасения улягутся, он снова ударит, уже посильнее. И так далее, и так далее, по нарастающей — причем столько раз, сколько нужно.
— Нужно для чего?
— Для того чтобы вам стала ясна ваша участь, а муки ее ожидания оказались невыносимыми. — На мгновение задумавшись, он добавил: — Ни один Юстас еще никого не убил. Они используют свою оригинальную тактику. Либо устраивают несчастный случай, либо вынуждают жертву наложить на себя руки.
— Доводят жертву до самоубийства?
Именно это я имел в виду.
— И нет никакой возможности избежать подобной участи?
— Почему же, есть, — возразил Лиминг. — Жертва может в любую минуту обезопасить себя и освободиться от всех страхов, если искупит зло, нанесенное партнеру Юстаса.
— И такое искупление немедленно прекратит вендетту?
— Совершенно верно.
— А вы лично это одобряете?
Да. Если моя обида перестает быть реальной и превращается в воображаемую, Юстас ее больше не замечает и никак на нее не реагирует.
Надо поскорее выбираться из этой западни!
Обычно он соображал быстро, но после трех месяцев полуголодного существования ум его, похоже, стал терять проворность. Сказывалось отсутствие приличной пищи. Как Лиминг ни старался пришпорить мысли, они еле-еле ворочались.
Троица за столом так и застыла в ожидании. Они ловили выражение его лица, считая секунды, которые понадобятся для ответа. Чем дольше он будет раздумывать, тем неубедительнее получится. И наоборот, чем быстрее он выдаст что-нибудь подходящее, тем правдоподобнее оно прозвучит. На их физиономиях уже начало проступать злорадство. Лиминг совсем было пал духом, как вдруг увидел зацепку и ухватился за нее.
— Вы ошибаетесь сразу по двум причинам.
— Назовите их.
— Во-первых, Юстасы не могут общаться через такие колоссальные расстояния. Их мысленные сигналы так далеко не распространяются. Для того чтобы вести беседы с другими мирами, Юстасу необходима помощь землянина, у которого, в свою очередь, должна быть радиоаппаратура.
— Это все одни слова, — заметил комендант. — Если Юстас действительно способен общаться через любые расстояния, то вам выгоднее скрыть этот факт. Было бы весьма глупо признавать такие вещи.
— У меня нет ничего, кроме слов, не важно — верите вы им или нет.
— Лично я не верю, во всяком случае, пока..
— Но ведь ни один отряд землян не бросился мне на выручку, а это обязательно случилось бы, сообщи им Юстас о моей судьбе.
— Ха! — воскликнул комендант. — Чтобы добраться сюда, у них ушло бы куда больше времени, чем то, которое вы здесь сидите. Может быть, вдвое больше. И то при условии, что им каким-то чудом удалось бы прорваться через линию фронта. Отсутствие спасательного отряда еще ничего не значит. — Он подождал и, поскольку ответа не последовало, закончил: — Так что, если у вас есть еще что-нибудь, постарайтесь быть поубедительнее.
— Есть, есть, — заверил его Лиминг. — И тут уже дело не в моих словах, а в ваших.
— Что за чушь! Я ничего не говорил о ваших Юстасах.
— Напротив, вы сказали, что они могут вступить в сговор.
— Ну и что же?
— А то, что сговор может быть только в том случае, если Юстасы существуют на самом деле. Если же мои показания — ложь, то Юстасы не существуют, а между несуществующими созданиями никак не может возникнуть сговор.
Комендант сидел не шелохнувшись, по его лицу разливался слабый багрянец. Он выглядел, да и ощущал себя, как охотник, попавший в свой капкан. Было видно, что офицер слева от него из последних сил старастса удержать непочтительный смешок.
— Если же вы не верите в Юстасов, — продолжал вдохновенно заливать Лиминг, — то по законам логики вы не можете верить и в сговор между ними. С другой стороны, если вы верите в возможность сговора, то придется вам поверить и в Юстасов. Конечно, если вы в здравом уме и к тому же в штанах с лампасами.
— Стража! — закричал комендант, злобно указывая пальцем на Лиминга — Отвести его обратно в камеру!
Охранники с готовностью погнали пленника к дверям, но комендант внезапно передумал.
— Стойте! — рявкнул он. Схватив спираль, он замахал ею перед Лимингом. — А где вы взяли материал для этой штуки?
— Юстас принес. Кто же еще?
— Убирайтесь с глаз долой!
— Мерс, фаплап! — стали подгонять его охранники, подталкивая прикладами. — Амаш! Амаш!
Остаток дня и все утро следующего он провалялся на скамье, обдумывая случившееся, планируя дальнейшие шаги, а в минуты отдыха — восхищаясь собственным превращением в отчаянного и беззастенчивого лгуна.
Снова и снова он сравнивал свой путь к освобождению, прокладываемый одним лишь языком, с попытками ригелиан добыть свободу голыми руками. Кому повезет больше? И, что еще важнее, кто, выбравшись на свободу, там и останется? Ясно одно: его метод менее утомителен для оголодавшего, обессилевшего тела, но зато куда более изнурителен для нервной системы. У него есть еще одно преимущество — пока ему удалось отвлечь их от намерения выжать из него военные тайны. Так ли это? Может быть, с их точки зрения, его откровения по поводу двойной природы землян гораздо важнее всех подробностей вооружения, которые могут оказаться ложью. Во всяком случае, ему на какое-то время удалось избежать допроса, а ведь он мог оказаться весьма жестоким и болезненным. Таким образом, оттянув расправу, он только добавил блеска подлинному перлу мудрости, который гласит мысли пачкают мозги.
Из любви к искусству он дождапся подходящего момента, и охранник, заглянувший в глазок, застал его в разгар произнесения цветистой благодарности в адрес Юстаса на некую таинственную, неназванную услугу. Как и ожидалось, это заставило перепуганного Марсина задуматься, кто же именно сплоховал и попался на Юстасову удочку. Наверняка скоро и начальник караула задаст себе тот же вопрос. А в свое время и другие офицеры.
Около полуночи, так и не в силах уснуть, Лиминг пришел к выводу нет смысла делать дело наполовину. Если дело стоящее, то и делать его нужно как следует. Это относится и ко лжи, и к злодейству — как, впрочем, и ко всему остальному. Мало довольствоваться многозначительной усмешкой, прознав, что враг понес легкие потери.
Можно идти гораздо дальше. Никто на этом свете не застрахован от капризов фортуны. И удачи, и неудачи случаются в любом уголке вселенной. Так почему бы не приписать и то и другое Юстасу? И почему бы ему, Лимингу, в связи с этим не присвоить право карать и миловать?
И это еще не все. Удача и неудача — события со знаком плюс. Можно, минуя нулевую область, завладеть событиями со знаком минус. Благодаря Юстасу он сумеет поставить себе в заслугу не только то, что произошло, — будь то хорошее или плохое, — но и то, чего не произошло. Тогда ему останется только заявлять права на случившееся, а в промежутках — стричь купоны с несбыточного.
Лиминг не смог побороть искушения начать немедленно. Скатившись со скамьи, он обработал кулаками и сапогами всю дверь сверху донизу. Охранник только что сменился, потому что глаз, заглянувший в камеру, принадлежал Колуму, тому самому типу, который не так давно пнул его под зад. Колум мог дать Марсину сто очков вперед: ведь он умел считать на всех двенадцати пальцах — если, конечно, предоставить ему достаточно времени для раздумий.
— Так это ты! — сказал Лиминг, демонстрируя огромное облегчение. — Как я рад! Я постарался чтобы он отстал от тебя и хотя бы ненадолго оставил в покое. Он чересчур горяч и слишком уж суров. Я вижу, что ты гораздо умнее других охранников и, стало быть, способен измениться к лучшему. Я дал ему понять, что ты слишком сообразителен, чтобы ходить в сержантах. Его нелегко переубедить, но для тебя я постараюсь.
— Ну да? — изрек наполовину польщенный, наполовину испуганный Колум.
— Так вот, пока он оставил тебя в покое, — повторил Лиминг, зная, что собеседник не сможет его опровергнуть — Он еще ничего тебе не сделал пока. — Он усилил нажим. — Я постараюсь как можно крепче держать его в узде. Только тупые грубияны заслуживают медленной смерти.
— Вы правы, — с готовностью поддакнул Колум. — Вот только…
— Теперь, — решительно перебил его Лиминг, — все зависит только от тебя. Докажи, что я не ошибся, доверяя тебе, и ты убережешь себя от участи, которая ждет тугодумов. Мозгами нужно пошевеливать, ведь так?
— Да, но…
— А тот, кому Бог мозгов не дал, в ход их пустить не может. Ты со мной согласен?
— Так-то оно так, но…
— Все, что от тебя требуется, чтобы доказать свою сообразительность, — это передать коменданту записку.
Колум так и вытаращил глаза от ужаса:
— Никак нельзя. В этот час его не положено беспокоить. Начальник караула не позволит. Он…
— Тебя и не просят доставить коменданту записку сию же минуту. Вручишь утром ему лично, когда он проснется.
— Это другое дело, — с явным облегчением сказал Колум. — Только я должен вас предупредить: если записка ему не понравится, попадет вам, а не мне.
— Меня он не тронет, иначе я его так трону… — заявил Лиминг, как будто констатировал непререкаемую истину. — Давай, пиши.
Прислонив ружье к противоположной стене коридора, Колум откопал в недрах кармана карандаш и бумагу. Глаза его выпучились от напряжения. Он готовился к невероятно трудной задаче — нацарапать десяток-другой слов.
— Его Высокородию, Мерзейшему из Надзирателей.
— Что такое «мерзейший из надзирателей»? спросил Колум, борясь с незнакомым написанием земных слов.
— Это такой титул, вроде «Вашего Высочества». Ведь он у вас и вправду высокий, — Лиминг почесал нос, наблюдая, как охранник потеет над письмом.
Потом стал медленно диктовать, стараясь, чтобы каллиграфический талант Колума поспевал за его темпом.
— Питание скудное, и качество его отвратительное. Я ослаб, потерял в весе, все ребра торчат наружу. Моему Юстасу это не по нраву. Чем больше я худею, тем больше он свирепеет. Стремительно приближается момент, когда я вынужден буду снять с себя всякую ответственность за его поступки. Поэтому прошу Ваше Высокомерзейшее Надзирательство отнестись к этому со всей серьезностью.
— Больно уж много слов, да еще какие длинные, — посетовал Колум с видом измученного крокодила — Когда сменюсь с дежурства, придется переписать поразборчивее.
Понимаю и ценю те труды, которые ты взял на себя, желая мне помочь. — Лиминг так и излучал братскую любовь. — Именно поэтому я уверен, что ты будешь жив-здоров до тех пор, пока не выполнишь мое поручение.
— Хотелось бы пожить подольше, — заныл Колум, снова выпучив глаза — Ведь я тоже имею право жить, верно?
Именно так я ему и сказал, — произнес Лиминг, сделав вид, как будто промучился всю ночь, доказывая неоспоримый факт, но гарантировать успех пока не может.
Мне больше нельзя говорить с вами, — спохватился вдруг Колум, подхватив ружье. — И вообще разговаривать с вами не положено. Если начальник караула меня застукает.
— Его дни сочтены, — холодно произнес Лиминг. — Он не переживет даже собственной смерти.
Колум, уже протянувший было руку, чтобы закрыть глазок, замер, будто его хватили обухом. Потом спросил:
— А разве можно пережить свою смерть?
— Все зависит от метода убийства, — пояснил Лиминг. — Есть такие, о которых ты никогда не слыхал и даже вообразить себе не можешь, что это такое.
Тут Колум потерял к беседе всякий интерес и захлопнул глазок. Лиминг вернулся на свою скамейку и растянулся на ней во весь рост. Свет угас. Семь звезд заглянули в оконце — и путь к ним ему не заказан!
Наутро завтрак запоздал на час, но зато он состоял из миски тепловатой кашицы, двух толстых ломтей черного хлеба, густо намазанных жиром, и большой кружки теплой жидкости, отдаленно напоминающей слабенький кофе. Он проглотил все это с растущим торжеством. По контрасту с тем, что ему приносили обычно, сегодняшняя еда казалась рождественским обедом. Настроение резко подскочило.
Ни в этот день, ни на следующий приглашение на вторую беседу не поступило. Комендант затаился на целую неделю. Как видно, Его Мерзейшее Надзирательство все еще ожидает ответа из латианского сектора и не склонно предпринимать никаких действий до его получения. Тем не менее, еда стала получше, и Лиминг расценил этот факт как подтверждение того, что ктото хочет застраховать себя от напастей.
Затем, как-то рано поутру, ригелиане устроили представление. Из камеры их не было видно, но зато прекрасно слышно. Каждый день, примерно через час после рассвета, раздавался топот двух тысяч пар ног, который удалялся в сторону мастерских. Обычно это был единственный звук — ни голосов, ни обрывков разговоров, только усталая поступь да изредка выкрики охраны.
На этот раз они шли с песней, и в их пронзительных голосах слышался ясный вызов.
Оглушительный нестройный хор выводил что-то вроде: «Аста Зангаста — грязный старикашка, у него на пузе блохи, а в носу — какашка!» Это должно было звучать глупо и по-детски. Но нет, их единодушный порыв, казалось, придавал песенке скрытую угрозу.
Заорали охранники. Пение становилось все громче, причем вместе с силой звука рос и вызов. Стоя под окном, Лиминг напряженно прислушивался. Именно в такой оскорбительной форме он впервые услышал упоминание об Асте Зангасте, который, вероятно, был правителем этой планеты, диктатором, а может быть — просто главным головорезом.
Рев двух тысяч глоток достиг крещендо. Охранники бесновались, но их выкрики тонули в общем гвалте. Где-то раздался предупредительный выстрел. Часовые на сторожевых вышках развернули пулеметы, нацеливая их на двор.
— Выродок ушастый этот Аста Зангаста! — взревели вдали ригелиане, доводя свою эпическую поэму до победного конца.
Раздались удары, выстрелы, звуки потасовки, яростные вопли. Двадцать охранников в полном вооружении промчались мимо окна Лиминга, спеша к невидимой свалке. Гомон продолжался полчаса. Потом постепенно утих. Повисшая вслед за этим тишина была почти осязаема.
Во время прогулки весь тюремный двор оказался в полном распоряжении Лиминга больше никого из пленников не было. Мрачный и озадаченный, он слонялся взад-вперед, пока не наткнулся на Марсина, стоящего на карауле.
— А где остальные? Что с ними приключилось?
— Они нарушили дисциплину и потеряли уйму времени. Теперь их задержат в мастерских, пока они не выполнят дневную норму. Сами виноваты. Они нарочно затянули начало работы, чтобы уменьшить выработку. Мы даже не успели их пересчитать.
Лиминг ухмыльнулся ему в лицо.
— Кое-кому из охранников не поздоровилось?
— Было дело, — признался Марсин.
— Но не сильно, — подсказал Лиминг. — Ровно настолько, чтобы они почувствовали, что их ожидает. Вот и пораскинь мозгами!
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что сказал, — пораскинь мозгами. — Потом добавил: — Но с тобой-то ничего не случилось. Призадумайся и на этот счет!
Он лениво удалился, оставив Марсина в тревоге и недоумении. Потом шесть раз обошел двор, напряженно размышляя. Внезапное нарушение дисциплины, допущенное ригелианами, несомненно взбаламутило всю тюрьму, теперь суматохи хватит на целую неделю. Он ломал себе голову, чего они добивались. Может быть, они пошли на это, чтобы хоть как-то развеять отчаяние и тяготы жизни взаперти. От одной зеленой скуки можно решиться на самые безумные выходки.
На седьмом круге он все еще терялся в догадках, как вдруг случайная фраза Марсина обрушилась на него, как удар дубины: «Мы даже не успели их пересчитать». Черт возьми! Вот вам и повод для утреннего тарарама. Хоровое общество решило увильнуть от переклички. И причина их стремления избежать обычной процедуры могла быть только одна.
Снова отыскав Марсина он пообещал:
— Завтра кое-кто из охраны пожалеет, что родился на свет.
— Вы что, угрожаете?
— Просто предсказываю будущее. Передай мои слова дежурному офицеру. Это поможет тебе избежать неприятностей.
— Ладно, передам, — сказал Марсин, заинтригованный, но все же благодарный.
События следующего утра доказали: он был прав на сто процентов, предполагая, что ригелиане — слишком трезвый народ, чтобы навлечь на себя синяки и шишки, не имея на то веских причин. Противнику понадобился целый день, чтобы прийти и аналогичному выводу.
Через час после рассвета ригелиан выгнали во двор, барак за бараком, группами по пятьдесят человек, вместо обычной нескончаемой колонны, Их пересчитали по пятьдесят, что было не сложно. Но даже столь простая арифметика отказала, когда в одном из бараков обнаружилось всего двенадцать человек, причем все как один слабые, болезненные, раненые, словом, ни на что не годные.
Разъяренные охранники ворвались в барак, чтобы выволочь тридцать восемь недостающих. Но их там не оказалось. Дверь была в целости и сохранности, оконная решетка невредима. Охранники долго метались в панике, пока кто-то из них не приметил, что одна из плит в полу чуть-чуть сдвинута. Они подняли ее и обнаружили глубокую яму, от которой отходил тоннель. Один из охранников весьма неохотно спустился в яму, залез в тоннель и вскоре благополучно выбрался наружу, на порядочном расстоянии от стены. Стоит ли говорить, что тоннель оказался пуст.
Завыли сирены, по всей тюрьме затопали сапоги охранников, офицеры заорали противоречащие друг другу приказы. Словом, вся тюрьма превратилась в дурдом. Ригелиане получили сполна за то, что сорвали вчерашнюю перекличку и тем самым дали беглецам дневную фору. Заработали сапоги и ружейные приклады. Изувеченных и потерявших сознание оттаскивали в сторону..
Всю ответственность за побег свалили на старосту из провинившегося барака — высокого хромого ригепианина. Его схватили, допросили, приговорили, поставили к стенке и расстреляли. Лиминг этого не видел, зато отлично слышал хриплые выкрики: «На караул… целься… огонь!» и последовавший за ними залп.
Он, как памятник, расхаживал взад-вперед по камере, сжимая кулаки. Живот скрутило, как будто там угнездился змеиный выводок. Про себя он крепко ругался. Его разбирало одно желание, одна пламенная мечта: свернуть шею какой-нибудь зангастанской шишке. Глазок открылся и тут же захлопнулся: плюнуть надзирателю в глаз Лиминг не успел.
Суматоха не утихала. Распалившиеся охранники обыскали все бараки подряд, проверяя двери, решетки, полы, даже потолки. Офицеры выкрикивали кровожадные угрозы в адрес мрачно сбившихся в кучки ригелиан, если они мешкали, выполняя приказ.
На закате солдаты наружной охраны приволокли семерых измученных, вывалянных в грязи беглецов. Прием их ждал короткий и суровый: «На караул… целься… огонь!» Лиминг бешено забарабанил в дверь, но глазок не открылся и никто не подал голоса. Через два часа он сделал из оставшейся проволоки последнюю спираль. Полночи он провел, во всю глотку выкрикивая в нее страшные угрозы. Никакой реакции.
В середине следующего дня им овладела глубокая безысходность. Он прикинул, что у ригелиан на подготовку побега ушел почти год. И вот результат: восемь трупов и тридцать один человек пока не пойманы. Если им удастся держаться вместе и не растерять друг друга, то тридцать один человек — достаточная команда, чтобы захватить любой корабль вплоть до истребителя. Но, полагаясь на собственный опыт, он знал, что их шансы на успех ничтожны.
Ведь такой крупный побег переполошил всю планету. Теперь в каждом космопорте выставят сильную вооруженную охрану и не снимут до тех пор, пока не поймают последнего из них. При удаче беглецы смогут продержаться на свободе довольно долго. Но все равно они привязаны к планете и в итоге обречены на поимку и последующую расправу.
А пока их товарищи расхлебывают кашу, которую они заварили, да и его собственные планы оказались под угрозой. Нет, он ничуть не против побега. Пусть им повезет. Вот только случился бы он месяца на два раньше или позже.
Лиминг мрачно заканчивал обед, — когда за ним явились четверо охранников.
— Вас срочно требует комендант.
Вид у них был злой и подавленный. У одного на чешуйчатой башке красовалась повязка, у другого глаз совсем заплыл.
«Не могли выбрать лучшего времени», — подумал Лиминг. Ведь комендант взовьется, как ракета, при первом же намеке на любое возражение. Попробуй поспорить с начальственным олухом, доведенным до белого каления, — одни эмоции, никакой логики, слова не даст сказать. Весь вымотаешься, пока чегонибудь добьешься.
Четверка повела его по коридору — двое спереди, двое позади. Левой, правой, левой, правой, бух, бух, бух — это наводило на мысли о церемониальном шествии на гильотину. Казалось, за углом, в треугольном дворике, поджидают священник, топор на веревке, плетеная корзина да деревянный ящик.
Все вместе они ввалились в ту же комнату, что и в прошлый раз. Комендант сидел за столом, но младших офицеров поблизости не наблюдалось. Кроме коменданта, в комнате был только пожилой господин в штатском, занимавший кресло по правую руку. Когда пленник вошел, старикан устремил на него острый, пронзительный, изучающий взгляд.
— Это Паллам, — представил его комендант с таким неожиданным радушием, что Лиминг даже опешил. Потом добавил с оттенком благоговения — Его направил к нам сам Зангаста.
— Психиатр, как я полагаю? — предположил Лиминг, подозревая ловушку.
— Ничего подобного, — спокойно ответил Паллам. — Меня в основном интересуют различные аспекты симбиоза.
Волосы у Лиминга так и зашевелились. Ему вовсе не улыбалось, чтобы его допрашивал ученый. У таких типов, как правило, цепкий, совсем не военный ум и скверная привычка испортить хорошую байку, обнаружив в ней противоречия.
«Определенно, этот безобидный на вид старикашка и есть главная угроза», — решил он.
— Паллам хотел бы задать вам несколько вопросов, — сообщил комендант, — но это потом. — На лице его появилось самодовольное выражение. Для начала я хочу сказать, что очень обязан вам за сведения, которые вы сообщили в нашей прошлой беседе.
— Вы имеете в виду, что они сослужили вам пользу? — спросил Лиминг, с трудом веря собственным ушам?
Весьма существенную, в свете серьезного и в высшей степени глупого побега. Все охранники, отвечавшие за четырнадцатый барак, будут переброшены в районы боевых действий, где их отправят в космопорты, которым угрожает нападение. Впредь неповадно будет так грубо пренебрегать своими обязанностями. — Он задумчиво взглянул на собеседника и продолжал: — Меня ожидала бы такая же участь, не посчитай Зангаста побег пустяком по сравнению с теми важными данными, которые я получим от вас.
Несмотря на изумление, Лиминг не преминул этим воспользоваться.
— Когда я к вам обратился, вы лично распорядились, чтобы меня кормили получше. Вы, разумеется, ожидали ответного подарка?
— Подарка? — комендант опешил. — Я ни о чем таком не думал.
— Тем лучше, — одобрительно заметил Лиминг, восхищенный великодушием тюремщика — Благое дело — благо вдвойне, если оно не сопряжено ни с какими скрытыми мотивами. Юстас это непременно учтет.
— Вы хотите сказать, — вставил Паллам, — что его нравственные принципы идентичны вашим?
Черт бы побрал этого типа! Однако он не дремлет. Теперь держи ухо востро!
— В некотором отношении сходны, но не идентичны.
— Каково же самое важное отличие?
— Видите ли, — сказал Лиминг, стараясь выиграть время, — это трудно сформулировать. — Он потер лоб, а в голове его в это время бешено роились мысли. — Я бы сказал, что у нас разный подход к вопросу о мести.
— Тогда объясните разницу, — потребовал Павлам, устремляясь по следу, как голодная ищейка.
С моей точки зрения, — признался Лиминг, мысленно посылая собеседника ко всем чертям, — он слишком склонен к садизму.
Неплохо, теперь он сумеет оправдаться, если и нему начнут приставать со всевозможными претензиями.
— В каком смысле? — не отставал Паллам.
— Я предпочитаю действовать сразу, не откладывая дело в долгий ящик. Он же норовит продлить мучения жертвы.
— Продолжайте, — настаивал Паллам, проявляя невыносимое занудство.
— Если бы мы с вами были смертельными врагами и если бы у меня, в отличие от вас, было ружье, я бы выстрелил и убил вас. Если же Юстас приговорит вас к смерти, он поведет дело медленно, не торопясь.
— Опишите его метод.
Для начала он даст вам почувствовать, что вы обречены. А потом и пальцем не пошевельнет до тех пор, пока вы полностью не поверите, что все это только иллюзия, что вам ничего не грозит. Тут он напомнит о себе легким ударом. Когда возникшие страхи и опасения улягутся, он снова ударит, уже посильнее. И так далее, и так далее, по нарастающей — причем столько раз, сколько нужно.
— Нужно для чего?
— Для того чтобы вам стала ясна ваша участь, а муки ее ожидания оказались невыносимыми. — На мгновение задумавшись, он добавил: — Ни один Юстас еще никого не убил. Они используют свою оригинальную тактику. Либо устраивают несчастный случай, либо вынуждают жертву наложить на себя руки.
— Доводят жертву до самоубийства?
Именно это я имел в виду.
— И нет никакой возможности избежать подобной участи?
— Почему же, есть, — возразил Лиминг. — Жертва может в любую минуту обезопасить себя и освободиться от всех страхов, если искупит зло, нанесенное партнеру Юстаса.
— И такое искупление немедленно прекратит вендетту?
— Совершенно верно.
— А вы лично это одобряете?
Да. Если моя обида перестает быть реальной и превращается в воображаемую, Юстас ее больше не замечает и никак на нее не реагирует.