Рассел Эрик Фрэнк. И не осталось никого

   Он провел языком по губам и начал рассказ:
   — Этого Ленивого Джека привезли сюда с Терры ребенком, он вырос в нашем новом мире, изучил нашу экономическую систему и решил, что он всех перехитрит. Он решил стать хапугой. Мы так называем тех, кто хватает обы и пальцем не шевелит, чтобы их погасить или дать другим иметь об на себя. Человек, который брать берет, а давать не хочет. Ну так вот, до шестнадцати лет это ему сходило с рук. Он ведь был ребенком. А у детей всегда есть к этому склонность. Мы это понимаем и делаем определенные скидки. Но после шестнадцати он влип.
   — Каким образом? — спросил Гаррисон, которого сказочка заинтересовала больше, чем он хотел показать.
   — Он хапал все, что попадалось под руку. Еду, одежду. А городки у нас небольшие, в них все друг друга знают. Месяца через три Джек стал известен как самый настоящий хапуга. И куда бы он ни пришел, везде получал отказ. Ни еды, ни крова, ни друзей. Проголодавшись, он вломился ночью в чью-то кладовую и в первый раз за неделю поел по-человечески.
   — И как его наказали за это?
   — А никак. Ничего ему не сделали.
   — Но безнаказанность наверняка только поощрила его.
   — Да нет, — усмехнулся Сет. — Люди просто стали все запирать. В конце концов ему пришлось перебраться в другой город.
   — Чтобы там начать все сначала, — сказал Гаррисон.
   — На некоторое время… А потом пришлось перебираться в третий город, в четвертый, в двадцатый. Он был слишком упрям, чтобы делать выводы.
   — Но ведь он устроился, — сказал Гаррисон. — Брал все, что надо, и передвигался с места на место.
   — Не совсем. Городки у нас, как я говорил, маленькие. Люди часто ездят друг к другу в гости. Все всё знают. — Сет перегнулся через стол и сказал выразительно: — До двадцати лет Джек кое-как протянул, а затем…
   — Затем?
   — Он пытался прожить некоторое время в лесу на подножном корму. А потом его нашли висящим на дереве. Одиночество и презрение к самому себе погубили его. Вот что случилось с Ленивым Джеком, хапугой.
   — У нас на Терре людей за лень не вешают, — сказал Глид.
   — У нас тоже. Им предоставляют свободу сделать это самим. — Сет обвел собеседников проницательным взглядом и продолжал: — Но пусть вас это не беспокоит. За всю мою жизнь я не припомню, чтобы случалось что-либо подобное. Люди уважают свои обязательства в силу экономической необходимости, а не из чувства долга. Никто никому не приказывает, никто никого не заставляет, но сам по себе образ жизни на нашей планете содержит в себе определенное принуждение. Либо будешь играть по правилам, либо пострадаешь. А страдать никому не хочется, даже дуракам.
   — Похоже, что ты прав, — вставил Гаррисон, ум которого в эту минуту напряженно упражнял свои способности.
   — Не похоже, а наверняка, — заверил его Сет. — Но я хотел с вами поговорить о более важном. Скажите, чего вы хотите больше всего в жизни?
   Не задумываясь, Глид ответил:
   — Путешествовать по космосу, оставаясь целым и невредимым.
   — И я тоже, — сказал Гаррисон.
   — Так я и думал. Но вы не можете остаться во флоте на веки вечные. Все рано или поздно приходит к концу. Что потом?
   Гаррисон заерзал обеспокоенно.
   — Я не люблю об этом думать.
   — Но ведь рано или поздно придется, — сказал Сет. — Сколько тебе осталось летать?
   — Четыре с половиной года.
   Сет перевел взгляд на Глида.
   — А мне три.
   — Немного, — заметил Сет. — Значит, когда вы доберетесь обратно до Терры, для вас это будет концом пути?
   — Для меня — да, — признался Глид, которому эта мысль никакой радости не доставляла.
   — Чем старше становишься, тем быстрее бежит время Однако ты будешь еще относительно молод, когда уйдешь в отставку. Ты, наверное, приобретешь собственный корабль и будешь продолжать путешествовать по космосу?
   — Откуда? Даже самые богатые не смогут себе позволить больше, чем лунный катер. Но болтаться между Землей и спутником скучно для того, кто привык к глубокому космосу. А двигатель Блидера по карману только правительству.
   — И что же ты будешь делать после увольнения?
   — Я не такой, как Большие Уши, — ткнул пальцем в Гаррисона Глид, — я солдат, а не специалист. У меня выбор ограничен. Но я родился и вырос на ферме. Я еще помню фермерскую работу. Хорошо бы осесть и обзавестись маленьким хозяйством.
   — Это возможно? — спросил Сет, внимательно глядя на него.
   — На какой-нибудь из развивающихся планет, но не на Терре. Для Терры мне и половины суммы не наскрести.
   — Вот, значит, как Терра вознаграждает за годы верной службы! Либо забудь о своей сокровенной мечте, либо выметайся?
   — Заткнись.
   — Не заткнусь, и точка. Как ты думаешь, почему ганды эмигрировали на эту планету, духоборы на Хайгею, а квакеры на Центавр Б? Потому что Терра так награждала своих верноподданных — либо гни шею, либо выметайся. Вот мы и вымелись.
   — Оно и к лучшему, — вставила Илисса. — Избавили Терру от перенаселения.
   — Это к делу не относится, — ответил Сет и вернулся к Глиду. — Ты хочешь ферму. Хочешь ее на Терре, но получить ее там не можешь. Терра говорит тебе: «Выметайся». Значит, тебе нужно искать ферму где-то в другом месте. А здесь ты можешь получить ферму просто за так. — Он выразительно щелкнул пальцами.
   — Меня не обманешь, — ответил Глид, хотя по лицу его было видно, что ему очень хочется быть обманутым. — За так не бывает.
   — На нашей планете земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает. Пока человек продолжает на ней работать, никто не оспаривает его права на этот участок. Все, что тебе нужно, — найти свободный участок, а их здесь сколько хочешь, и начать работать на нем. С этой минуты он твой. Как только ты перестанешь на нем работать и покинешь его, он принадлежит кому угодно.
   — Святые метеоры! — Глид уставился на него неверящим взглядом.
   — Более того, если тебе повезет, можешь наткнуться на брошенную ферму, которую оставили из-за болезни, смерти или желания перебраться куда-нибудь, где подвернулось что-то поинтереснее. В таком случае тебе достанется готовая ферма с сараями, коровниками и всем хозяйством.
   — А что я буду должен предыдущему владельцу?
   — Ничего. Ни единого оба. С какой стати? Если он ушел оттуда, то он рассчитывает на что-то лучшее. Не может же он пользоваться выгодами и от одного и от другого.
   — Бессмыслица какая-то. Где-то здесь ловушка. Кому-то мне придется выкладывать на бочку либо деньги, либо кучу обов.
   — Несомненно. Ты заводишь ферму. Соседи помогают тебе построить дом. Это накладывает на тебя — солидные обы. Будешь, к примеру, два года снабжать плотника и его семью продуктами с фермы и погасишь об. А потом будешь поставлять ему продукты еще два года и тем самым будешь иметь об на него. И так со всеми остальными.
   — Но не всем же нужны сельскохозяйственные продукты.
   — Ну и что? Вот, к примеру, жестянщик сделал для тебя маслобойку. Продукты ему не нужны. Его жена и трое дочерей на диете, и одна только мысль о еде приводит их в ужас. Но у него есть портной или сапожник, которые имеют на него обы. Он переводит эти обы на тебя. Поставляя продукты портному или сапожнику, ты погасишь об жестянщику. И все довольны.
   Насупившись, Глид разжевывал услышанное.
   — Ты меня подстрекаешь. Не следовало бы делать этого. Попытка подстрекательства к дезертирству является на Терре уголовным преступлением и сурово наказывается.
   — Так то на Терре, — сказал Сет презрительно.
   — Все, что вам надо сделать, — мило и убедительно вставила Илисса, — это объяснить себе, что пора возвращаться на корабль, что это ваш долг, что ни на корабле, ни на Терре без вас не обойдутся. — Она поправила кудряшку. — А потом стать свободной личностью и сказать: «Нет, и точка!»
   — С меня за это с живого шкуру спустят. Под личным руководством Бидворси.
   — Вряд ли, — усомнился Сет. — Этот Бидворси, который мне кажется человеком отнюдь не жизнерадостным, находится в таком же положении, как и ты, и все остальные: на распутье. Рано или поздно он либо во всю прыть уберется отсюда, либо будет в своем грузовичке доставлять тебе на ферму молоко, потому что в глубине души ему всегда хотелось заниматься именно этим.
   — Ты его не знаешь, — хмуро буркнул Глид. — У него вместо сердца кусок ржавого железа.
   — Занятно, — взглянул на него Гаррисон, — я всегда думал то же самое о тебе, вплоть до сегодняшнего дня.
   — Я сейчас не на службе, — ответил Глид, как будто такой ответ все объяснял.
   Он встал и сжал челюсти.
   — Но я возвращаюсь на корабль. Прямо сейчас.
   — У тебя увольнение до завтрашнего вечера, — запротестовал Гаррисон.
   — Возможно. Но я вернусь сейчас.
   Илисса открыла рот, но тут же закрыла, потому что Сет толкнул ее. Они сидели молча и смотрели, как Глид выходил за дверь решительной походкой.
   — Это хороший знак, — сказал Сет со странной уверенностью в голосе. — Задели его за живое. — Потом повернулся к Гаррисону. — А у тебя какое главное желание в жизни?
   — Спасибо за еду. — Гаррисон, явно обеспокоенный, поднялся со стула. — Постараюсь догнать его. Если он пошел на корабль, мне, пожалуй, тоже лучше вернуться.
   Опять Сет остановил Илиссу. Оба хранили молчание, пока Гаррисон выходил на улицу, аккуратно затворяя за собой дверь.
   — Бараны, — сказала непонятно чем опечаленная Илисса. — Один за другим, ну прямо стадо баранов.
   — Нет, — возразил Сет, — это люди, движимые теми же мыслями и чувствами, что и наши предки, которые баранами отнюдь не были. — Повернувшись в кресле, он крикнул Мэтту: — Принеси нам два шемака! — Потом сказал Илиссе: — Сдается мне, что этому кораблю не поздоровится, если он здесь задержится.
 
   Динамик внутренней сигнализации рявкнул:
   — Гаррисон, Глид, Грегори… — и так далее в алфавитном порядке.
   В коридорах и на палубах разговаривали между собой вернувшиеся из увольнения.
   — Ни единого слова ни от кого не добьешься, кроме «зассд». Просто осточертело!
   — Надо было разделиться, как мы. Там, в цирке, на окраине никто про нас и знать не знал. Я просто вошел и сел.
   — Слышал про Майка? Он починил крышу, взял в уплату бутылку двойного диса и нажрался. Был в полной отключке, когда его нашли. Пришлось тащить его обратно на себе.
   — Везет же некоторым. А нас отовсюду гнали.
   — Так я ж и говорю, что надо было разделиться.
   — Половина увольнения, наверное, все еще валяется по канавам.
   — Грейдер психанет, когда узнает, что столько народа опоздало.
   Каждую минуту старпом Морган выходил в коридор и выкрикивал одну из фамилий, только что объявленных по радио. По большей части никто не отзывался.
   — Гаррисон! — завопил он.
   Гаррисон вошел в навигаторскую с недоуменным выражением на лице.
   Его превосходительство расхаживал взад и вперед, бормоча в свои подбородки: «Всего пять дней, а разложение уже началось». Резко повернувшись к вошедшему Гаррисону, он выпалил:
   — А, это вы, сударь! Давно вернулись из увольнения?
   — Позапрошлым вечером, сэр.
   — Досрочно, не так ли? Это интересно. Прокололи шину?
   — Никак нет, сэр. Я велосипед не брал.
   — Тоже неплохо. Если бы вы его взяли, вы были бы уже за тысячу миль отсюда.
   — Почему, сэр?
   — Почему? Он меня спрашивает, почему? Да я именно это и хочу знать — почему? Вы в городе были один или с кем-нибудь?
   — С сержантом Глидом, сэр.
   — Вызвать его, — приказал посол.
   Морган послушно открыл дверь и позвал:
   — Глид! Глид!
   Ответа не последовало. Он попробовал еще раз, но безрезультатно. Потом опять вызвал Глида по радио. Сержант Глид исчез.
   — Он отметился, когда возвращался?
   Капитан Грейдер сверился с лежащим перед ним списком.
   — Вернулся на двадцать четыре часа раньше срока. Видимо, выскользнул со второй группой, не отметившись. Это двойное преступление.
   Морган вернулся в навигаторскую.
   — Ваше превосходительство, один из десантников видел сержанта Глида в городе совсем недавно.
   — Вызвать этого солдата. — Его превосходительство повернулся к Гаррисону. — А вы стойте, где стоите, и постарайтесь не хлопать своими чертовыми ушами. Я с вами еще не кончил.
   Вошел испуганный таким обилием начальства солдат и вытянулся по стойке «смирно».
   — Что вам известно о сержанте Глиде? — потребовал посол.
   Солдат облизал губы, явно сожалея, что вообще ляпнул о встрече с Глидом.
   — В общем, ваше благородие, я…
   — Называйте меня «сэр».
   — Есть, сэр. Я пошел в увольнение со второй группой рано утром, но через пару часов решил вернуться, потому что брюхо схватило. На обратном пути я встретил сержанта Глида и с ним разговаривал.
   — Где? Когда?
   — В городе, сэр. Он сидел в одной из этих ихних междугородных колымаг. Мне это сразу показалось странным.
   — Он вам что-нибудь говорил?
   — Немного, сэр. Он был в возбужденном состоянии. Кто-то ему что-то сказал о молодой вдове, которой трудно управиться с участком в двести акров. Он решил поехать посмотреть.
   — Ваш человек, — сказал посол полковнику Шелтону. — Вроде бы дисциплинированный, с выслугой лет, тремя нашивками, с пенсией на носу. — Он снова повернулся к солдату. — Глид сказал, куда именно он едет?
   — Никак нет, сэр. Я спрашивал, но он только усмехнулся и сказал: «Зассд».
   — Хорошо, можете идти. — Его превосходительство возобновил разговор с Гаррисоном: — Вы были в первой группе?
   — Так точно, сэр.
   — Позвольте вам сообщить кое-что, сударь. Из четырехсот двадцати человек вернулись только двести. Сорок из них в различных стадиях алкогольного опьянения. Десять сидят в карцере и вопят: «Нет, и точка» Без сомнения, они будут орать, пока не протрезвеют.

   Он уставился на Гаррисона так, как будто эта достойная личность была виновата в происходящем, затем продолжал:
   — В этом есть что-то парадоксальное. Пьяных я могу понять. Всегда найдутся несколько человек, которые, сойдя с корабля, первым делом налижутся в стельку. Но из двух сотен, соизволивших вернуться, почти половина вернулась раньше времени, как и вы. И все давали примерно одинаковые объяснения: местные относились к ним недружелюбно, игнорировали их.
   Гаррисон ничего не сказал.
   — Итак, налицо две крайности. Одни с отвращением возвращаются на корабль, а другие находят туземный городок настолько гостеприимным, что набираются до бровей какой-то дрянью, именуемой двойным дисом, или дезертируют совершенно трезвыми. Есть же какое-то объяснение всему этому? Вот вы были в городе два раза. Что вы можете сказать?
   Гаррисон осторожно ответил:
   — Все зависит от того, признают они нас или нет. А также от того, на какого ганда вы наткнетесь: есть такие, которые попытаются обратить вас в свою веру вместо того, чтобы игнорировать. Многих наших выдает униформа.
   — У них что, аллергия к униформам?
   — Более или менее, сэр.
   — А почему?
   — Не могу сказать точно, сэр. Я о них не так уж много знаю. Думаю, потому, что униформа у них ассоциируется с тем режимом на Терре, от которого бежали их предки.
   — А у них никто униформы не носит?
   — Не замечал. Им, по-моему, доставляет удовольствие выражать свое «я», одеваясь и украшаясь на любой лад — от косичек до розовых сапог. Странности во внешнем виде у гандов — норма. А униформа им кажется ненормальной, они ее считают проявлением угнетения.
   — Вы их все время именуете гандами. Откуда взялось это слово?
   Гаррисон объяснил, возвращаясь при этом мыслями к Илиссе и к ресторанчику Сета с накрытыми столами, с баром за стойкой, с вкусными запахами из кухни. Сейчас, вспоминая это место, он понимал, что там было что-то неуловимое, но очень важное, чего никогда не было на корабле.
   — И этот человек, — закончил он, — изобрел то, что они называют «оружием».
   — И они утверждают, что он был землянином? А как он выглядит? Вы видели его портреты или памятники ему?
   — Они не воздвигают памятников, сэр. Они говорят, что ни один человек не может быть выше другого.
   — Чушь собачья, — отрубил посол. — Вам не пришло в голову осведомиться, в какой период истории проводились испытания этого чудо-оружия?
   — Никак нет, сэр, — сознался Гаррисон. — Я не придал этому значения.
   — Конечно, куда вам. Я не ставлю под сомнение ваши качества космонавта, но как разведчик вы ни к черту не годитесь.
   — Прошу извинить, сэр, — ответил Гаррисон.
   «Извинить? Ты ничтожество, — прошептал голос в его душе. — За что ты просишь прощения? И у кого? Это всего лишь помпезный толстяк, которому в жизни не погасить ни одного оба, как бы он ни старался. Чем он тебя лучше? Тем, что у него бочкообразное брюхо? И перед этой бочкой ты вытягиваешься и лепечешь: „Простите, сэр, извините, сэр!“ Да попробуй он прокатиться на твоем велосипеде, он свалится, не проехав и десяти ярдов. Плюнь ему в рожу и скажи: „Нет, и точка!“ Что же ты струсил?»
   — Нет, — громко выпалил Гаррисон.
   Капитан Грейдер оторвал глаза от своих бумаг.
   — Если вы решили сначала отвечать, а потом выслушивать вопросы, то вам лучше зайти к врачу. Или у нас на борту появился телепат?
   — Я думал… — пояснил Гаррисон.
   — Это я одобряю, — сказал посол. — Думайте, и побольше. Может быть, это постепенно войдет в привычку Когда-нибудь вы даже добьетесь того, что этот процесс будет проходить безболезненно.
   Он снял с полки толстую книгу.
   — Вот он, на этой странице. Жил четыреста семьдесят лет тому назад. Ганди, именуемый Отцом. Основатель системы гражданского неповиновения. Последователи этого учения покинули Терру во время Великого Взрыва.
   — Гражданское неповиновение, — повторил посол, закатывая глаза. — Но нельзя же использовать его как социальный базис! Такая система просто не сработает!
   — Сработала, да еще как, — утверждающе сказал Гаррисон, забыв добавить «сэр».
   — Вы возражаете мне?
   — Просто констатирую факт.
   Посол свирепо впился в него глазами.
   — Вы отнюдь не специалист по социально-экономическим проблемам. И зарубите это себе на носу. Любого такого, как вы, ничего не стоит обвести вокруг пальца.
   — Система работает, — стоял на своем Гаррисон, удивляясь собственному упрямству.
   — Как и ваш идиотский велосипед. У вас образ мышления на уровне велосипеда.
   Что-то щелкнуло, и голос, очень похожий на голос Гаррисона, сказал: «Чушь».
   — Что?!
   — Чушь, — повторил Гаррисон.
   Посол потерял дар речи. Встав из-за стола, капитан Грейдер применил свои полномочия:
   — Вам запрещается покидать корабль Убирайтесь отсюда и ждите дальнейших распоряжений.
   Гаррисон вышел. Мысли его были в смятении, но в душе он испытывал странное удовлетворение.
   Прошло еще четыре долгих, томительных дня. Всего девять со времени посадки на этой планете.
   На борту назревали неприятности. Увольнения третьей и четвертой групп постоянно откладывались, что вызывало нарастающее недовольство и раздражение.
 
   — Морган опять представил третий список, но капитан снова отложил увольнение, хотя и признал, что этот мир нельзя классифицировать как враждебный и что нам положено увольнение.
   — Так какого же черта нас не выпускают?
   — Предлог все тот же. Он не отменяет увольнение, он только откладывает его. Здорово придумал, а? Говорит, что даст увольнение немедленно, как только вернутся все, кто не пришел из первых двух групп. А они никогда не вернутся.
   Претензии были законными и обоснованными. Недели, месяцы, годы заключения в непрерывно дрожащей бутылке неважно какого размера требуют полного расслабления хотя бы на короткое время. Люди нуждаются в свежем воздухе, в твердой земле под ногами, в широких горизонтах, в обильной еде, в женщинах, в новых лицах.
   — Только мы сообразили, как здесь надо себя вести, д он уже хочет навострить лыжи. Одевайся в штатское и веди себя как ганд, и все дела. Даже ребята из первого увольнения не прочь попробовать еще раз.
   — Грейдер побоится рисковать. Он уже и так многих потерял. Если не вернется еще хотя бы половина следующей группы, у него не хватит людей довести корабль обратно. Застрянем тогда здесь. Что ты на это скажешь?
   — А я бы не возражал.
   — Пусть обучит чиновников. Хоть раз в жизни займутся честным трудом.
   Подошел Гаррисон с маленьким конвертом в руках.
   — Смотри, это он уел его превосходительство и остался без берега, прямо как мы.
   — Мне так больше нравится, — заметил Гаррисон. — Лучше быть наказанным за что-то, чем ни за что!
   — Это ненадолго, вот увидишь. Мы терпеть не намерены, Скоро мы им покажем.
   — Как именно?
   — Подумать надо, — уклонился его собеседник, не желая раскрывать раньше времени свои карты. Он заметил конверт. — Это что, дневная почта?
   — Вот именно.
   — Как знаешь, я вовсе не хотел совать нос в чужие дела. Думал, просто что-нибудь еще случилось. Вам, инженерам, все письменные распоряжения обычно поступают в первую очередь.
   — Да нет, это действительно почта, — сказал Гаррисон.
   — Откуда же это ты получаешь письма?
   — Воррал принес из города час назад. Мой приятель угостил его обедом и передал письмо для меня, чтобы он погасил об за обед.
   — А как это Ворралу удалось уйти с корабля? Что он, привилегированный?
   — Вроде. У него жена и трое детей.
   — Так что с того?
   — Посол считает, что одним можно доверять больше, чем другим. Когда у человека есть, что терять, он вряд ли уйдет. Поэтому он кое-кого отобрал и послал их в город собрать информацию о дезертирах.
   — Они что-нибудь выяснили?
   — Не очень много. Воррал говорит, что это пустая трата времени. Он нашел там нескольких наших, пытался уговорить их вернуться, но они на все отвечают: «Нет, и точка». А от местных, кроме «зассд», ничего не услышишь.
   — Что-то в этом есть, — заметил один из присутствующих. — Хотел бы я сам на это взглянуть.
   — Вот этого-то Грейдер и боится.
   — Ему скоро многого придется бояться, если он не образумится. Наше терпение иссякает.
   — Мятежные речи, — упрекнул его Гаррисон. — Вы меня шокируете.
   Он прошел в свою каюту и вскрыл конверт. Почерк мог бы быть и женским, во всяком случае, он надеялся на это. Но письмо было от Глида: «Где я и чем занимаюсь — значения не имеет: письмо может попасть в чужие руки. Скажу тебе одно — все вырисовывается по первому классу, надо только выждать, нужно время для укрепления знакомства. Остальное в этом письме касается тебя. Я тут наткнулся на одного толстячка. Он представитель фабрики, выпускающей эти двухколески с вентилятором. Им нужен постоянный торговый агент фабрики и мастер станции обслуживания. Толстячку уже подали четыре заявления, но ни у одного из желающих нет требуемых технических данных. По условиям тот, кто получит место, имеет на город функциональный об, что бы это ни значило. Так или этак — место это для тебя. Не будь дураком. Прыгай — вода хорошая».
   — Святые метеоры! — сказал себе Гаррисон и увидел приписку.
   «Адрес получишь у Сета. Этот городишко — родина твоей брюнетки. Она собирается обратно сюда, чтобы жить поближе к своей сестре, и я тоже. Упомянутая сестра — просто душечка».
   Гаррисон прочитал письмо еще раз, встал и начал расхаживать по каюте. Потом вышел и, не привлекая к себе внимания, прошел в склад инженеров, где целый час смазывал и чистил свой велосипед. Вернувшись в каюту, он вынул из кармана тонкую плашку и повесил ее на стенку. Потом лег на койку и уставился на нее.
   «С — Н. Т.».
   Динамик системы оповещения кашлянул и сообщил: «Всему личному составу корабля быть готовым к общему инструктажу завтра в восемь ноль—ноль».
   — Нет, и точка, — ответил Гаррисон.
 
   Грейдер, Шелтон, Хейм и, разумеется, его превосходительство собрались в рубке.
   — Никогда не думал, — мрачно заметил последний, — что настанет день, когда мне придется признать себя побежденным.
   — Со всем должным уважением позволю себе не согласиться, ваше превосходительство, — ответил Грейдер. — Потерпеть поражение можно от руки врага, но ведь эти люди не враги. Именно на этом мы и попались. Их нельзя классифицировать как врагов.
   — И тем не менее это поражение. Как еще назвать?
   Грейдер пожал плечами.
   — Нас перехитрили родственнички. Не драться же дяде с племянниками только потому, что они не желают с ним разговаривать.
   — Вы рассуждаете со своей точки зрения. Для вас данная ситуация исчерпывается тем, что вы вернетесь на базу и представите отчет. У меня же положение иное — мое поражение дипломатическое.
   — Я не могу брать на себя смелость и рекомендовать наилучший образ действий. На борту моего корабля находятся войска и вооружение для проведения любых полицейских и превентивных операций, которые представятся необходимыми. Но я не могу их применять против гандов, поскольку у меня нет никаких оснований для этого. Более того, одному кораблю не справиться с двенадцатимиллионным населением планеты, для этого потребуется целая эскадра.
   — Я это все уже пережевывал, пока меня не затошнило.
   — Ваше превосходительство, прошу вас сообщить свое решение по возможности скорее. Морган дал мне понять, что, если к десяти часам я не дам третьей группе увольнения, экипаж уйдет в самоволку.
   — Это ведь грозит им суровым наказанием?
   — Не таким уж суровым. Они заявят в Дисциплинарной комиссии, что я умышленно игнорировал устав. Поскольку формально увольнений я не запрещал, а только лишь откладывал, им это может сойти с рук, если члены комиссии будут в соответствующем настроении.