Райан Патриция. Шелковые нити

   – Это не Этель, мистрис, – сказала Джоанна, входя в комнату и притворяя за собой дверь. – Меня зовут Джоанна Чапмен, я живу в соседнем доме.
   Она чувствовала себя неловко оттого, что без приглашения вторглась в личные покои этой женщины, и уже начала сожалеть о своем поступке. Не из-за страха быть пойманной на месте преступления, а потому, что нарушила уединение незнакомого человека. Скорее всего она не испытывала бы подобных ощущений, если бы застала хозяйку дома одетой, а не лежащей в постели в ночной рубашке.
   Стены, обшитые темными панелями, были лишены каких-либо украшений, на голом деревянном полу не было даже тростниковых циновок, из мебели имелись только самые необходимые предметы. Над постелью мистрис Ады висело распятие, а на полке под ним лежала книга с крестом, вытисненным на кожаном переплете. На маленьком столике у кровати стояла почти пустая миска с чем-то похожим на бульон и кружка с водой. Если бы не размеры комнаты, она выглядела бы как монашеская келья.
   – Это мне? – спросила Ада, указав на флакон из синего стекла в руке Джоанны, когда та приблизилась к постели.
   – Да. Олив… попросила отнести это вам. – На самом деле Олив поразила просьба Джоанны одолжить ей накидку и предложение доставить лекарство мистрис Аде. Но когда Джоанна объяснила, в чем дело, девушка охотно согласилась, правда, при одном условии – проследить, чтобы больная приняла лекарство в ее присутствии, и принести назад флакон. «Они такие дорогие, – добавила она, – что мама пересчитывает их дважды в день».
   Джоанна положила сумку на пол и села на стул, стоявший рядом с постелью, стараясь не смотреть на Аду Лефевр. Та была очень молода, намного моложе, чем думала Джоанна. А может, так казалось из-за ее ужасной худобы. В полумраке лицо выглядело белым как мел, резко контрастируя с иссиня-черными волосами, заплетенными в две аккуратные косы. У нее были огромные темно-карие глаза, окруженные тенями, такими глубокими, что они казались нарисованными.
   Джоанна попыталась связать это бледное хрупкое создание с цветущей молодой женщиной, которую она видена прошлым петом работающей в саду за домом. Тогда она поразила Джоанну своей изящной красотой. Теперь она выглядела как больной ребенок.
   Тяжелобольной.
   – Если вы поможете мне встать, – сказала Ада слабым голосом, – я выпью лекарство. – Она говорила на французском Ее произношение и манера речи свидетельствовали о благородном происхождении и воспитании.
   Просунув руку под плечи Ады, Джоанна помогла ей сесть и протянула флакон, но молодая женщина покачала головой.
   – Я уроню его, если попытаюсь взять. Мои руки… они не слушаются меня.
   Поддерживая Аду за плечи, Джоанна поднесла флакон к ее губам и подождала, пока она выпьет его содержимое маленькими глотками, как будто ей было трудно глотать. Когда флакон опустел, Джоанна помогла ей опуститься на гору подушек.
   – Вот и славно, – сказала Джоанна, переходя на классический французский, которому ее научил священник, приставленный к ней отцом. – Теперь вам будет лучше.
   Ада апатично покачала головой:
   – После этого снадобья я чувствую себя хуже.
   – Хуже?
   – Да, некоторое время. Мне становится холодно, рот и горло немеют, а иногда у меня случаются носовые кровотечения Мастер Олдфриц говорит, что это лекарство делает свое дело.
   – Мастер Олдфриц, костоправ?
   – Да, мой муж послал за ним, когда я впервые почувствовала себя плохо. Он по-прежнему приходит время от времени. Иногда приводит с собой своего зятя.
   – Его зять врач?
   – Нет, он торговец шелком – или собирается им стать. Мастер Олдфриц пытается пристроить его в гильдию, но Рольф говорит, что у него не хватает опыта.
   Судя по виду Ады, ей требовался настоящий врач, получивши медицинское образование, а не местный костоправ.
   – А что у вас за болезнь, по мнению мастера Олдфрица?
   – Простуда. Он говорит, что такие заболевания иногда затягиваются надолго.
   – Понятно, – кивнула Джоанна, но она никогда не видела, чтобы кто-нибудь так таял от обычной простуды.
   – Мастер Олдфриц объяснил Олив, какое лекарство мне требуется, и она каждый день приносит его. Он говорит, что скоро мне полегчает.
   – И давно вы его принимаете? Ада нахмурилась, вспоминая.
   – С Рождества. Сколько времени прошло с тех пор?
   – Почти шесть месяцев. Ада отвернулась к стене.
   – Я знаю, что вам нужно, – бодро сказала Джоанна, поднимаясь со стула и направляясь к окну. – Немного свежего воздуха и солнца.
   – Нет, не нужно.
   – Нужно. Здесь слишком темно и ужасно душно. Не представляю, как вы это выносите. – Джоанна отодвинула засов и распахнула ставни. Когда она повернулась к Аде, то увидела, что та прикрыла лицо рукой.
   – Закройте его, – взмолилась Ада. – Свет режет мне глаза.
   – Вы привыкнете…
   – Нет. Закройте его, пожалуйста.
   Джоанна закрыла ставни и вернулась к постели. Ада терла глаза, дрожа всем телом.
   – Вам холодно?
   – Да, – отозвалась Ада, повернувшись на бок и поджав ноги.
   Джоанна накрыла ее вторым одеялом, которое лежало свернутое в ногах постели.
   – Вам следует показаться врачу.
   – Рольф… мой муж… говорит, что в этом нет необходимости. Он говорит, что это всего лишь простуда и мастер Олдфриц в состоянии справиться с ней.
   – И все же вам следует попросить его…
   – Я просила… когда Рольф был здесь в последний раз. Но он сказал, что врачи берут слишком много за свои услуги. Он сказал, что я просто… – Ада испустила прерывистый вздох и продолжила безнадежным тоном: – Что я подвержена меланхолии и придаю слишком большое значение обычной простуде. Они оба так считают: Рольф и мастер Олдфриц. – Она покачала головой. – Извините. Вряд ли вам это интересно.
   – Мне нетрудно выслушать вас. Это правда? Насчет меланхолии.
   Ада закрыла глаза и кивнула.
   – Вы думаете, что это и есть причина вашей болезни? Помимо простуды?
   Ада пожала плечами:
   – Возможно. Мастер Олдфриц пытался объяснить мне, но это так сложно – все эти рассуждения о влиянии звезд на настроение, о балансе между стихиями: землей, водой, огнем и тому подобное. Моя сестра, Филиппа, поняла бы – она очень умная, – но я просто не в состоянии уловить смысл. Кажется, это как-то связано с избытком желчи. Она вызывает меланхолию и заставляет меня думать, что я более больна, чем на самом деле.
   – Понятно, – кивнула Джоанна. Она не могла полностью отвергнуть эту теорию. Если болит душа, тело тоже может страдать.
   – Рольф говорит, что это не имеет никакого отношения к звездам или стихиям. Он считает, что мне хочется внимания… сочувствия… – Она покачала головой. – Вы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать мои жалобы. Просто мне не с кем поговорить, кроме Этель, моей горничной. Наверное, вы спешите…
   – Нисколько, – возразила Джоанна, хотя и не собиралась предлагать свои изделия Аде Лефевр. Та была слишком больна, чтобы интересоваться вышитыми подушками или кошельками. Взяв книгу с полочки над кроватью, она открыла ее и обнаружила, что это псалтырь.
   – Мне дал ее мой дядя, – сообщила Ада. – Он каноник в Нотр-Дам.
   – Какая великолепная работа, – сказала Джоанна, восхищаясь золочеными буквицами и фризом, украшавшими аккуратно исписанные страницы из тончайшего пергамента. – Вы часто ее читаете?
   Ада покачала головой:
   – Нет, у меня болят глаза, когда я пытаюсь читать. Хотя раньше читала. Мне нравятся псалмы.
   – Хотите, я почитаю вам? – спросила Джоанна, усаживаясь на стуле.
   – Вы умеете читать?
   – Да.
   Ада устремила на нее задумчивый взгляд.
   – Вы не похожи на жен торговцев, которых мне приходилось встречать.
   Джоанна улыбнулась.
   – Вы тоже.
   Ада улыбнулась в ответ:
   – Да, я хотела бы, чтобы вы почитали мне. Я бы этого очень хотела.
   Над городом плыл вечерний звон, когда Джоанна покинула дом Лефевра, выскользнув наружу также незаметно, как и вошла. У нее еще оставалось достаточно времени, чтобы нанести визит Роуз Оксуик, прежде чем направиться домой ужинать.
   За каменным домом ростовщика был разбит прелестный садик с выложенной плитами дорожкой, которая вела к задней двери. Джоанна была на полпути к дому, когда дверь распахнулась и появился юный Деймиан Оксуик, одетый в черный плащ и фетровую шляпу. Вид у него был решительный.
   Джоанна кивнула, когда он приблизился к ней.
   – Добрый день, мастер Деймиан.
   – Мистрис, – буркнул он на ходу и вышел со двора, захлопнув калитку.
   Задержавшись на заднем крыльце, Джоанна проследила, как он пересек пустырь и свернул в переулок. Затем повернулась к двери и подняла руку, чтобы постучать, но помедлила, услышав приглушенные голоса внутри.
   – Он бегает на свидания с ней! – рявкнул Лайонел Оксуик. – И даже не пытается отрицать этого!
   Его жена что-то визгливо сказала, но Джоанна не расслышала ее слов.
   – Конечно, меня беспокоит мой чертов желудок, – яростно отозвался Лайонел. – Он горит огнем, и все по вине этого прохвоста.
   Роуз Оксуик снова попыталась успокоить мужа, но безуспешно.
   – Черт бы побрал его наглость! – прорычал ростовщик. – Пусть катится в ад!
   Джоанна повернулась и быстро зашагала прочь. Возможно, она попробует зайти к Роуз Оксуик в другой раз, когда ее мужа не будет дома. Если этот бесплодный день может служить указанием, насколько успешными будут ее поиски заказов у местных матрон, лучше ей отказаться от этой затеи прямо сейчас. Подумать только! Она на полдня закрыла свою лавку ради безнадежного предприятия.
   Но если она не найдет способа зарабатывать на жизнь, помимо лавки, что с ней станет, когда закончатся четыре шиллинга, полученные от Грэма Фокса? Нищим женщинам живется несладко, особенно в таком городе, как Лондон. Неудивительно, что многие из них кончают тем, что раздвигают ноги за пару пенсов. Смогла бы она делать это, если бы единственной альтернативой была голодная смерть? Если дела будут идти, как сейчас, она окажется перед таким выбором к следующей зиме.
   По мнению Хью, единственное, что ей требуется, – так: это выйти замуж за подходящего человека, и все ее проблемы, финансовые и прочие, исчезнут Чем больше Джоанна думала о словах брата, тем больше убеждалась, что он прав. Пожалуй, она поторопилась, исключив Роберта из Рамсуика из числа возможных женихов. После ярмарки они не виделись, но Хью заверил ее, что Роберт непременно появится. Хью так хотел этого брака, что Джоанна пообещала подумать о предложении Роберта – если тот его сделает, конечно, – только для того, чтобы успокоить брата. Однако по здравом размышлении она пришла к выводу, что это не такая уж плохая идея.
   Если бы не леди Маргарет.
   Помня о том, что нужно вернуть накидку и флакон, Джо-анна направилась не домой, а в аптеку. Окно лавки было открыто, но девушки за прилавком не было. Джоанна вошла внутрь и огляделась, однако не обнаружила никаких признаков хозяев. Это показалось ей странным – Олив никогда не бросала лавку без присмотра. Поставив флакон и свою сумку на рабочий стол, Джоанна сняла накидку Олив и повесила ее на крюк рядом с коридором, который вел в заднюю часть дома Кожаная занавеска, закрывавшая дверной проем, была чуточку приоткрыта. Через узкую щель можно было видеть заднее окно, выходившее в огороженный садик за домом, где хозяйки выращивали лекарственные растения. Среди грядок на коленях стояла Элсуит, одетая в грязную ночную рубашку, и копалась в земле.
   Джоанна собралась уходить, когда услышала шепот, доносившийся из-за занавески. Женский голос – голос Олив – умолял:
   – Нет… пожалуйста… нет.
   Джоанна вытащила свой кинжал, набрала в грудь воздуха, собираясь с духом, и резко отдернула занавеску. У стены стояла Олив, над которой нависал, упираясь ладонями в стену, темноволосый молодой человек в черном, в котором Джоанна узнала Деймиана Оксуика.
   – Мистрис Джоанна! – ахнула девушка, уставившись на кинжал в руке Джоанны.
   – Что здесь происходит? – спросила Джоанна.
   – Ничего. Пожалуйста… уберите это. Он ничего плохого не делает.
   – Плохого! Иисусе. – Деймиан повернулся и отошел от нее. – Я не могу этого больше выносить, Олив. Сколько можно прятаться от всех, пробираться тайком…
   – Тогда перестань приходить сюда, – взмолилась девушка.
   – Не могу. Я люблю тебя.
   – Деймиан, пожалуйста…
   – Давай убежим вместе.
   – Нет, Деймиан, прошу тебя.
   – Олив…
   – Это невозможно, и ты это знаешь.
   – Из-за отца? Из-за моей помолвки с… этим ребенком? Олив бросила беспокойный взгляд на Джоанну.
   – Не только.
   Деймиан в один шаг преодолел разделявшее их расстояние, обхватил лицо девушки ладонями.
   – Я уже говорил тебе – мне наплевать на это. Ты не виновата. Тебя принудили.
   – Пожалуйста, Деймиан.
   – Олив…
   – Пожалуйста. – Открыв глаза, она нежно коснулась его щеки. – Прошу тебя.
   Деймиан утер большим пальцем слезинку, выкатившуюся из ее глаза, и легко коснулся губами ее влажной щеки.
   – Я не сдамся, Олив, – сказал он и вышел.
   Олив обессилено прислонилась к стене. Из ее закрытых глаз текли слезы. Убрав в ножны кинжал, Джоанна вытащила из рукава платок и вручила его девушке.
   – С тобой все в порядке? Олив кивнула, утирая глаза.
   – Мы не можем быть вместе. Деймиан только мучает себя, не желая смириться с этим.
   – Судя по этим слезам, ты тоже.
   – Но я понимаю, что брак между нами невозможен.
   – Он не пытался… воспользоваться ситуацией? – спросила Джоанна. – Может, он хочет, чтобы ты стала его любовницей?
   – Нет. Он никогда не прикасался ко мне. Он хочет взять меня в жены.
   – Правда?
   – Но я не могу выйти за него. Эго невозможно. Невозможно!
   – А что он имел в виду, когда сказал, что ты не виновата? В шепоте Олив послышались слезы.
   – Кое-что, чего нельзя исправить, как бы ему этого ни хотелось. – Вздохнув, она сложила влажный платок в аккуратный квадратик и вернула его Джоанне. – Как вы нашли мистрис Аду?
   Джоанна позволила ей сменить тему, понимая, что, если проявить настойчивость, девушка просто замкнется в себе.
   – Она очень больна.
   – Это все простуда, которая никак не пройдет. – Пригладив волосы, Олив вернулась в лавку.
   Джоанна последовала за ней.
   – Дело не в простуде.
   – Мастер Олдфриц говорит, что она страдает также от меланхолии, как моя мама.
   – Возможно. – Джоанна поднесла к глазам пустой флакон, изучая несколько капель, оставшихся на донышке.
   – Это лекарство прописал мастер Олдфриц, кажется?
   – Да.
   – А ты не могла бы сказать мне, из чего оно состоит?
   – Обычное средство от простуды: настой тысячелистник с добавлением мяты и меда для смягчения вкуса. Зимой на большой спрос, и я готовлю сразу четыре пинты.
   – Тысячелистник? И все? – Трудно было найти более распространенное и безобидное лекарство, чем тысячелистник.
   – Да, все.
   – А что, если принять слишком много этого настоя? Может ли человек… почувствовать себя хуже?
   Олив покачала головой:
   – Нет. Это характерно для полыни… или валерианы… Многие травы могут нанести вред здоровью, даже убить в больших количествах, но не тысячелистник. А почему вы спрашиваете?
   Джоанна пожала плечами:
   – Да так. Просто мне пришло в голову… Но очевидно, я ошиблась.
   – Ада Лефевр болеет не из-за моего снадобья, мистрис, а из-за избытка желчи.
   – Возможно, – кивнула Джоанна. Но если мастер Олдфриц точно знает, чем больна Ада Лефевр, почему ему не удается ее вылечить?

Глава 14

   Не желая показаться слишком заинтересованным, Грэм подождал до вечера, когда Джоанна села за вышивание, чтобы расспросить ее о посещении Ады Лефевр.
   – Как прошел день? – поинтересовался он, присев на сундук с кружкой вина в руке.
   Джоанна вздохнула, критически оглядев нарисованное на шелке апельсиновое дерево и окружавший его орнамент из щелков.
   – Неважно. – Взяв иглу, она вдела в нее коричневую шелковую нить.
   – Неужели вы не получили ни одного заказа?
   – Ни одного. – Джоанна достала из корзинки кожаный наперсток и надела на палец. – Мне даже не удалось показать свои работы.
   – А что случилось?
   Джоанна проткнула шелк иголкой, вонзив ее в контур стволa апельсинового дерева.
   – Мистрис Ада слишком больна, чтобы интересоваться подобными вещами, а мистрис Роуз была занята, пытаясь утихомирить своего мужа.
   – Ада Лефевр больна? – Грэм поднес кружку к губам, глядя на нее поверх кромки.
   – Да, очень больна. Так исхудала, что просто светится, – ответила Джоанна, проворно прокладывая стежки вдоль контуров дерева. – Она прикована к постели в спальне. По мнению мастера Олдфрица, у нее затянувшаяся простуда и избыток желчи.
   – Это тот парень, что вправлял мне ногу?
   – Он самый. Ее муж уверен, что она капризничает, чтобы Добиться внимания и вызвать жалость.
   Грэм сделал еще один глоток вина.
   – А по-вашему, что с ней?
   – Не знаю, но не удивлюсь, если это связано с Рольфом Лефевром.
   – Надеюсь, вы не думаете, что он… причиняет ей вред?
   – Нет, но… – Она задумалась, проворно работая иголкой – Впрочем, меня это не касается.
   – Вы не ответили. Он причиняет ей вред? Джоанна бросила на него любопытный взгляд, прежде чем продолжить работу.
   – Одного его присутствия достаточно, чтобы усилить ее Меланхолию. А возможно, даже вызвать ее. У меня нет основами предполагать, что он избивает свою жену. Во всяком случае, я не заметила следов побоев. К тому же, по ее словам, муж не поднимался к ней с Великого поста, а с тех пор прошло три месяца.
   – Какой она показалась вам?
   Джоанна пожала плечами, не поднимая глаз.
   – Как я уже сказала, очень худой, хотя ее никто не морит голодом. На столе стояла тарелка с бульоном и еще какая-то еда. Лицо у нее смертельно бледное, под глазами круги. А ведь она прелестная малышка, с огромными карими глазами и черными волосами.
   Взгляд Грэм метнулся к вороньему перу в корзинке Джоанны. Ему не приходило в голову, что дочери его покровителя могут быть черноволосыми. Лорд Ги назвал Филиппу миловидной. Законное потомство барона было белокурым, как он сам и его жена. Поэтому Грэм всегда представлял свою будущую жену с золотистыми волосами и небесно-голубыми глазами.
   – Она совсем крохотная и очень хрупкая, – продолжила Джоанна, старательно прокладывая стежки по контуру ветвей апельсинового дерева. – Я чувствовала себя коровой рядом с ней.
   Грэм рассмеялся. Никогда в жизни он не встречал женщины более грациозной и желанной.
   И более недосягаемой.
   «Не думай о ней, – одернул он себя. – Думай о Филиппе». Теперь, благодаря Джоанне, у него есть мысленный образ его нареченной. Весьма привлекательный образ, надо признаться. Миниатюрные женщины могут быть очень милы. И хотя многие мужчины предпочитали блондинок, Грэм знал очень красивых женщин, которые были брюнетками. И у нее карие глаза…
   Как у Джоанны.
   Нет. Ни у одной женщины не может быть таких глаз. Когда он женится на Филиппе, ему придется забыть глаза Джоанны. Если получится…
   – А эта болезнь… опасна для ее жизни? – поинтересовался он, продолжив расспросы. – Как вам кажется?
   – Вы имеете в виду, может ли она умереть?
   Грэм сделал глубокий вздох и проглотил остатки вина.
   – Да. Она не… Я хочу сказать, не выглядит ли она… Словно находится при смерти? Нет – пока, во всяком.
   Грэм облегченно вздохнул.
   – Она разговаривала со мной вполне непринужденно, – сказала Джоанна, методично работая иглой. – И она безропотно приняла свое лекарство, хотя ей не нравится, как она чувствует себя после этого.
   – Вот как? Вы случайно не знаете, что входит в его состав? Джоанна бросила на него короткий взгляд.
   – По словам Олив, это всего лишь настой тысячелистника.
   – Тысячелистника, – повторил Грэм. – Вряд ли это может навредить ей.
   – Но и пользы не приносит, раз она по-прежнему так больна, как мне кажется.
   Грэм задумался. Болезнь Ады может создать проблему.
   – Она встает с постели? – спросил он.
   – Сомневаюсь.
   – Но если бы ей пришлось… – начал он. – Если бы ей пришлось, скажем, куда-нибудь поехать…
   – Поехать? Куда?
   – Не знаю, куда-нибудь. Например, чтобы подлечиться, tax вы думаете, она в состоянии совершить путешествие?
   – На той верховой лошади, что вы купили для нее?
   – Хью продал ее. Мне придется… О, черт!
   Джоанна воткнула иглу в шелк и повернулась на своем табурете лицом к нему.
   Грэм закрыл глаза и откинулся на стену.
   – Похоже, я проговорился.
   – И не в первый раз. Грэм открыл глаза.
   – Вы хотите сказать, – начал он, – что и раньше подозревали…
   Джоанна сняла наперсток с пальца и принялась играть с ним.
   – Да нет, вы были очень убедительны. Некоторые люди искусны в обмане. Вы один из них.
   – Мистрис…
   – Однако были отдельные намеки, что все не так просто как кажется на первый взгляд. Например, та кобылка, которую вы хотели продать. Ни один мужчина, да еще военный, не станет ездить на лошади, предназначенной для женщины, еще раньше мне показалось очень странным, что вы искали гостиницу в этом районе, хотя уже устроились в церкви Святого Варфоломея, и утверждали, будто вы в Лондоне проездом на пути к родственникам. Но ведь у вас нет никаких родственников, так ли?
   Грэм взъерошил пятерней волосы.
   – Нет.
   – Вы появились здесь из-за Ады Лефевр. Да и в Лондон приехали ради нее.
   – Да, – отозвался он после короткой заминки, не желала открывать ей больше, чем необходимо.
   – Вы приехали, чтобы увезти ее с собой. В Бове?
   – В Париж.
   – Вы влюблены в нее? Грэм подался вперед.
   – Нет!
   – Вы пересекли пролив, чтобы увезти ее от мужа, – бесстрастно констатировала она. – И все еще пытаетесь найти способ сделать это, несмотря на… – Ее глаза сузились. – Вот почему вы пожелали жить в моем доме. Вот почему вы не пожалели четырех шиллингов. Вам требовалось удобное место, где можно было затаиться, строя планы, как похитить Аду Лефевр из ее дома. Вы использовали мою кладовую как наблюдательный пункт!
   – Мистрис…
   – Это так? – яростно спросила Джоанна. – Вы можете хоть раз сказать мне правду, черт бы вас побрал!
   Грэм тяжело вздохнул:
   – Не считая ваших несколько зловещих намеков, да вы правы. Я наблюдал за этим домом по причинам, о которых вы догадались. Мне действительно нужно вызволить Аду Лефевру оттуда. Но не потому, что я влюблен в нее.
   Она не сводила с него недоверчивого взгляда.
   – Я ее даже никогда не видел. – Грэм потер затылок, размышляя, что можно ей сказать. – Меня послал сюда, – осторожно сказал он, – ее родственник, опасающийся за ее благополучие. У него есть основания полагать, что муж плохо обращается с ней.
   – Почему?
   – Она перестала писать ему письма месяцев шесть назад.
   – Когда заболела. – сказала Джоанна. – Наверное, у нее просто не было сил.
   – Ситуация не была бы столь тревожной, если бы не сам Лефевр. Он сожалеет об этом браке и не нашел ничего лучшего, как жестоко обращаться со своей женой после того, как привез ее в Лондон.
   – В каком смысле? Он что, бил ее?
   – По всей видимости, нет. Во всяком случае, не сильно. Но он оскорблял ее, угрожал ей.
   – Как угрожал?
   – Говорил всякие слова, которые можно трактовать как угрозы, – уклончиво ответил Грэм.
   – И что такого он сделал, – осведомилась Джоанна с мрачным юмором, – что отличало бы его от большинства мужей?
   – Вы прекрасно знаете, что он не пропускает ни одной юбки.
   – Я по-прежнему рассчитываю на правдивый ответ.
   Что там Леода сказала о Прюите Чапмене? «Его зарезал прошлым летом какой-то итальянец за шашни с его женой». Грэм начал подозревать, что брак, ради которого Джоанна стольким пожертвовала, явился для нее горьким разочарованием.
   – Рольф Лефевр устраивает свидания с другими женщинами в пределах слышимости Ады, – сказал он. – Похоже, ему доставляет особое удовольствие соблазнять жен влиятельных персон, и он не особенно стесняется этого. Я сам видел, как он привел женщину в свою спальню и… развлекался с ней, когда его жена спала наверху. Судя по одежде, я бы сказал, что она важная матрона.
   – Как она выглядела?
   – Блондинка с очень светлыми волосами и довольно пышной фигурой.
   – С оспинками на лице?
   – Да.
   – Это Элизабет Хаксли, жена олдермена. Джон Хаксли тот человек, с кем можно шутить. Если он узнает об этом примет меры.
   – Он мог бы убить Лефевра, как вы считаете?
   – Или как минимум кастрировать, – сказала Джоанна – Лефевр должен понимать это – он не дурак.
   – Мужчинам свойственно терять голову из-за сердечных дел.
   – Скорее женщинам, – сухо отозвалась она. – Мужчины подчиняются причудам совсем другого органа.
   Грэм кивнул в знак согласия, подавив улыбку. Учитывая ее настроение, ему лучше вести себя сдержанно.
   – Кто этот родственник, что прислал вас сюда?
   – Я не вправе открыть его имя. Он просил привезти ее в Париж, – сказал Грэм – И я намерен выполнить его просьбу, несмотря на свою ногу. Это все… что вам нужно знать.
   Ее брови взмыли вверх.
   – Вы полагаете, что вправе решать, что мне нужно знать о заговорах, которые плетутся в моем доме?