Райнов Богумил. Господин Никто

   - Что тебя сюда привело? - холодно спрашивает она с такой неприязнью, что фраза для меня звучит примерно так: "Ни за что бы не подумала, что у тебя хватит наглости появиться снова".
   - Может, ты хотя бы предложишь мне сесть? - отвечаю вопросом.
   Женщина безучастно пожимает плечами.
   - Располагайся. Только имей в виду, что не смогу уделить тебе много времени.
   - Я и сам тороплюсь. Меня ждут ваши преследователи. Нельзя же заставлять их томиться, посматривая на часы.
   Пропустив мое замечание мимо ушей, она берет со стола "синие" и закуривает, продолжая стоять. И вообще ведет себя так, что ее прежние грубости кажутся мне сейчас сентиментальными пустячками.
   - Мне бы хотелось знать, Франсуаз, в чем именно я провинился?
   Раньше она говорила в подобных случаях: "А ты как думаешь?" или "Не прикидывайся идиотом", но сейчас рубит сплеча:
   - В самом тяжком: в двойной игре.
   - Фантазия! - презрительно бормочу я и тоже закуриваю "синие", поскольку у меня курево на исходе так же, как и деньги.
   - Ты весьма нахален. Но нахальство считается преимуществом только в том случае, если оно сопровождается известной долей осторожности. Ты не учел того обстоятельства, что люди вроде тебя всегда вызывают определенное сомнение: кто однажды стал предателем, может стать им снова.
   При обычных обстоятельствах я на эту назидательную реплику не обратил бы внимания. Но сейчас она вспыхивает в моем сознании, как светящийся указатель. Это ремесло не терпит лишней болтовни, так как, желая сказать одно, можешь сболтнуть другое. Вполне понятно, что в глазах Франсуаз я все еще предатель родины, но предатель, ведущий двойную игру. Остается только понять, на основании чего сделан вывод о двойной игре.
   Сегодня утром я не слышал такого обвинения. Значит, оно возникло потом. Единственным, что, по моим наблюдениям, произошло позднее в этот день, была маленькая проверка в мое отсутствие спрятанного под плитой устройства. Сперва я не придал этому значения: со свойственной ей подозрительностью Франсуаз послала людей проверить, действительно ли я спрятал аппарат под паркетом или оставил его в машине. Теперь мне все представляется в несколько ином свете. Теперь мне понятен и внезапный любовный порыв брюнетки, имеющий целью подольше задержать меня у себя. В коробке аппарата был магнитофон, и он записал все то, что я слышал и о чем упомянул лишь вскользь в беседе с Франсуаз; запись была прослушана в то время, когда я пребывал здесь.
   Я не специалист по части аппаратуры - на то существуют техники, - но необходимые профессиональные познания у меня есть. Еще как только получил, я внимательно осмотрел небольшую пластмассовую коробочку, и, судя по ее миниатюрным размерам и по тому, что она составлена из двух плотно соединенных частей, я решил, что магнитофона там нет. Недоверие к техническому прогрессу обернулось против меня злой шуткой. Устройство, по всему вероятию, включало в себя и крохотный магнитофон, а коробка очень плотно закрывалась для того, чтобы ее не пытались вскрыть такие вот, как я, и чтоб исключить проверку с моей стороны. Люди, приходившие утром ко мне домой, просто заменили хранившееся под паркетом устройство другим, таким же.
   Все эти размышления длятся ровно столько, сколько потребовалось на три затяжки табачным дымом. План действий ясен.
   - Франсуаз, - говорю, - в своей информации я всегда был искренен и точен, кроме единственного раза. Но и этот единственный раз моя неточность вовсе не была результатом двойной игры.
   - Брось ты эти обобщения, - прерывает меня брюнетка. - Говори конкретно!
   - А конкретное в том, что я кое о чем умолчал из подслушанного с помощью этого устройства разговора. В сущности, "умолчал" - сказано слишком сильно, поскольку, если ты не забыла, я упомянул о том, что речь шла о какой-то операции. Упомянул вскользь лишь потому, что мне хотелось сперва разузнать все подробности этой операции, получившей название "Незабудка", и тогда сообщить об этом тебе. Ты ведь сама однажды заметила, что я в какой-то степени любитель эффекта...
   - Дурного эффекта... - поправляет Франсуаз.
   - Короче говоря, мне захотелось блеснуть перед тобой, раскрыв неожиданно что-то очень важное во всех его деталях. Могу добавить, что сейчас после дополнительных расследований я почти в состоянии это сделать.
   - Погоди, - останавливает меня Франсуаз. - Надо сперва посмотреть, нуждаемся ли мы вообще в твоих сенсационных открытиях. Скажи-ка лучше другое: раз ты не ведешь двойную игру, зачем тебе понадобилось удирать от наших людей, которые вели за тобой наблюдение? Тоже, наверно, из желания блеснуть. Блеснуть мощным мотором, которым мы тебя снабдили.
   - Мне в голову не приходило, что я нахожусь под наблюдением ваших людей. Вот два нахала из Центра, верно, повисли у меня на хвосте, и мне надо было потерять их где-нибудь, чтобы без помех переговорить по телефону.
   - С кем переговорить?
   - С Лидой, с Марселем.
   - На какую тему?
   - Тема - Кралев. Совсем сбесился. Потребовал, чтоб за порог не выходила.
   - Откуда ты ей звонил?
   - Из почтового отделения в Ножане.
   - Ладно, проверим, - бормочет Франсуаз, хотя и убедилась, что я говорю правду. - Возможно, так оно и было, но это не исключает двойную игру.
   - Франсуаз, ты не забывай, что, как только ко мне заявился американец, я тут же проинформировал тебя.
   - Всегда так делается, чтоб ввести в заблуждение противную сторону. Ты потому отказал американцу, что он имел глупость прийти к тебе на квартиру, а также из опасения, что тебя подслушают в собственной квартире. В другой раз от страха или из жадности ты дал бы согласие.
   - Фантазия! - отвечаю я с презрением и бросаю окурок.
   - А гонки сегодня после обеда - тоже фантазия? Ты исчез где-то возле пассажа Вивьен... Зачем тебе понадобилось бежать? И куда ты должен был уйти?
   - Я же тебе сказал, хотел оторваться от людей Кралева, направляясь к Младенову...
   - А ты столь наивен, что вообразил, будто сможешь вести разговор с Младеновым у него на квартире и люди Кралева не станут тебя подслушивать! Рассказывай кому-нибудь другому!..
   - Я тебе еще ничего не рассказал, - останавливаю я ее. - И верно, не сумею рассказать, поскольку тебе некогда. Скажу только, хотя я и не веду двойной игры, платят мне действительно в двух местах. Вы платите обвинениями, а американцы - смертными приговорами. Сегодня вечером Кралев пытался меня ликвидировать.
   - Опять поза! Опять эффект! - восклицает брюнетка, видя, что я снова закурил "синие" и сосредоточенно пускаю в потолок широкую струю дыма. Ну, давай выкладывай! - предлагает она. - Может, я найду время тебя выслушать. Иметь дело с такими, как ты, - значит поставить крест на личной жизни.
   Кратко, но исчерпывающе рассказываю о своих приключениях на чердаке, ничего не скрывая, кроме главного обвинения Кралева по отношению ко мне. Это обвинение я заменяю другим, не менее тяжким, - что я дезертировал с американской службы и работаю у французов. При изложении всех прочих моментов я придерживаюсь точных фактов, потому что бывают случаи, хотя и редко, когда правда звучит более убедительно, чем ложь.
   Владея искусством слушать, Франсуаз ни разу не перебивает меня. Впрочем, слушает она с полным равнодушием, когда дело касается моих личных переживаний, и, естественно, обнаруживает некоторый интерес к деталям, имеющим отношение к задаче, которая передо мной поставлена.
   - Значит, ликвидирован весь Центр, кроме человека, с которого по-настоящему следовало бы начать и который в скором времени снова восстановит предприятие, - заключает брюнетка, глядя на меня с недовольным видом.
   - Выходит, так, - признаюсь я. - Цепная реакция сработала здорово, только в обратном направлении. Младенов, которого мы прочили в руководители нового Центра, убит; кому следовало уйти ко всем чертям, уцелел.
   - Хорошо, что хоть тебе ясен результат.
   - Результат на нынешний день, - уточняю я.
   - Ага, поскольку ты решил нанизывать ожерелье убийств до бесконечности? Или хотя бы до тех пор, пока сам в него не угодишь...
   - Пока что баланс в нашу пользу, - напоминаю я. - Верно, Младенова ликвидировали, но, может, это к лучшему. Ты оказалась права: Младенов мог бы оставаться под моим влиянием только в том случае, если бы американцы не платили так щедро. Но они не скупятся. Так что особенно жалеть не приходится. Остается уладить дело с Кралевым...
   - Ты сам собираешься его улаживать?
   - Думаю, что мне это удастся. В ближайшие дни у меня найдется немного свободного времени. В отличие от тебя.
   - Только посмей! - предупреждает Франсуаз. - У тебя такая склонность - заходить дальше, чем тебе велено.
   - Вот что, Франсуаз: я не стану вмешиваться в большую политику, поскольку это не мое дело, но мне кажется, что вы слишком рискуете с Кралевым. Если эта кошмарная операция удастся, общественное мнение восстанет против вас, потому что операцией руководил человек, прибывший из Франции, а это едва ли удастся скрыть. Пускай американцы сами берут на себя ответственность, не ставя под угрозу ваш престиж...
   - В твоем мнении по этим вопросам никто не нуждается, - обрывает меня брюнетка.
   - С другой стороны, - продолжаю я, будто не слыша ее, - с ликвидацией Кралева нынешний Центр окончательно летит к чертям, что дает нам некоторые шансы на возможную организацию нового ИМПЕКСа. К этому следует добавить, что Кралев не пользуется особой популярностью даже в эмигрантских кругах. Безоглядный и грубый, он окружил себя всеобщей ненавистью. Дадим ему по шапке и начнем сначала, а?
   - Ничего я тебе не скажу. Решение таких вопросов мне не по рангу. Доложу куда следует, и тогда получишь ответ.
   - "Тогда" операция будет закончена и решение кралевской проблемы еще более осложнится.
   - Не кажется ли тебе, Эмиль, что ты довольно ловко опираешься на логику для прикрытия своего чисто личного желания свести счеты с этим человеком? Он пытался, говоришь, тебя ликвидировать. Возможно, он готовится повторить свою попытку. Но больше всего, как мне кажется, задевает тебя то, что он грозится увезти в неизвестном направлении даму твоего сердца.
   - Фантазия! - третий раз бормочу я в этот вечер. - Хотя я в какой-то мере сочувствую Лиде, должен признаться, что она мне не симпатична. Но вне зависимости от симпатий и антипатий Лида сейчас нужна мне только как приманка.
   Чтоб сильнее подчеркнуть свое пренебрежение к Лиде, я энергичным движением гашу сигарету, затем продолжаю:
   - Слушай, Франсуаз, я не ребенок и понимаю, что одни вопросы ты в состоянии решать сама, другие - нет. Не могу не учитывать и того, что время летит стремительно и медлить нельзя. Пока мы тут беседуем с тобой, Кралев уже накручивает километраж в сторону Марселя. К счастью, он ездит плохо, да и его захудалый "пежо" ничего не стоит, так что если даже я выеду в полночь, и то, думается, легко нагоню его и обгоню. У меня к тебе совсем невинная просьба: перевезти Лиду в надежное место - скажем, в Кан или Ниццу, там я дождусь твоего звонка, и ты скажешь, надо мне разделаться с Кралевым или воздержаться.
   - Ты мог бы это сделать и без специального разрешения. Вообще твои личные связи с женщинами к делу отношения не имеют.
   - Да, но я хочу, чтоб ты была в курсе дела и, самое главное, не позже завтрашнего полудня уведомила меня, предоставляется мне право действовать или нет.
   - Если решат задержать Кралева, то это может произойти и без твоего содействия, - замечает брюнетка.
   - Но в таком случае вы еще больше демаскируетесь перед американцами. Тогда как при моем участии все сойдет за саморасправу между эмигрантами: личная вражда, соперничество, истории с женщинами и прочее.
   Франсуаз некоторое время раздумывает. Потом зажигает сигарету, делает глубокую затяжку, выпускает мне в лицо густую струю дыма и смотрит на меня неприятным в такие моменты, пронизывающим взглядом.
   - Ладно. Остановишься в Кане, в отеле "Мартинец". Дождешься моего звонка между двенадцатью и часом. Только предупреждаю: если начнешь своевольничать, сам подпишешь себе приговор. Причем, в отличие от прежних, этот приговор будет приведен в исполнение.
   - Оставь свои любезные обещания, - бубню я под нос. - Лучше прикажи своим людям не таскаться за мною следом.
   - Я не начальник службы преследования.
   - Да, но в последнем случае инициатива принадлежала тебе.
   - Посмотрю, что можно сделать, - уклончиво отвечает брюнетка. - Имей в виду, скоро десять.
   - В твоих силах сделать все, что захочешь.
   - Будь это так, я бы тут же тебя удушила. Из-за твоих историй я пропустила стоящую встречу.
   - Не заставляй меня ревновать. С мутной от ревности головой человек плохо ведет машину.
   Последними репликами мы обмениваемся уже стоя.
   - Франсуаз, - говорю я, - в двух шагах от тебя телефон. Скажи, чтоб мне вернули машину, и одолжи немного денег на бензин.
   - Опять украли машину? - иронически поднимает брови Франсуаз. Должна тебя заверить, что наши люди тут ни при чем.
   - Ты уверена?
   - Вполне. Что касается второго пункта, то в данный момент у меня в наличии пятьдесят пять франков. Бери и распоряжайся ими.
   Достав из сумки кошелек, она вытрясает содержимое на столик. Я беру пятидесятифранковую банкноту, а мелочь великодушно оставляю.
   Немного погодя мы прощаемся в прихожей. Пожимая мне руку, Франсуаз задумчиво смотрит на меня своими большими темными глазами.
   - Я не верю в предчувствия, но у меня вдруг появилось такое ощущение, будто мы видимся в последний раз...
   - Ты с самого утра поешь мне реквием. Так тому и быть, потеря невелика. Сама же говоришь, что я просто господин Никто.
   - А, запомнил-таки?.. - вскидывает брови Франсуаз. - Что ж, прекрасно. Прощайте, господин Никто!
   У женщин обычно инстинкт развит сильнее. Хорошо по крайней мере, что данные инстинкта достаточно расплывчаты и не поддаются анализу. Франсуаз не обмануло предчувствие, что мы видимся в последний раз; к счастью, она не разгадала причину разлуки.
   В тот момент, когда я покидаю дом на Сент-Оноре, меня заботят проблемы совсем иного характера - материально-финансовые и транспортные. Забегаю в какое-то кафе и проверяю по телефону, когда отправляется поезд на Марсель. Оказывается, скорый уходит без малого в полночь. Выхожу и беру первое попавшееся такси.
   - Отель "Националь"!
   Этот вид транспорта слишком дорог для меня, но время еще дороже. Однако, если я даже вытрясу все свои карманы, мне все равно не собрать на билет Париж - Марсель; франком больше, франком меньше - дело не меняется. Единственное спасение при создавшемся положении я вижу в образе зрелой красотки с массивными формами и повышенной чувствительностью.
   Пока такси мчит меня к отелю, я наблюдаю за движением впереди и позади нас и устанавливаю, что наблюдение продолжается и ведут его на этот раз мощный "ситроен" серого цвета и хилый зеленый "рено". Этого и следовало, конечно, ожидать, так как распоряжения об установлении слежки выполняются очень быстро, а отменяются довольно медленно. Если вообще доходит до отмены.
   Такси останавливается перед массивным фасадом отеля "Националь". Отпуская шофера, я сую ему в руки бумажку и, не дожидаясь сдачи, проявляя характерную для бедняка щедрость, вхожу в оживленный холл и узнаю номер комнаты, занимаемой артисткой Мери Ламур.
   Принимая меня, Мери дрожит от нетерпения в своем розовом пеньюаре. Собственно говоря, нетерпение у нас взаимное, только я свое скрываю более умело.
   - Мои соболезнования, дорогая! - приветствую я красотку. - Всего три часа назад молодожен отдал богу дух.
   При этой потрясающей новости Мери обнимает меня своими полными руками и принимается целовать со слезами радости на глазах.
   - Не волнуйся, милая, - лепечу я, пытаясь высвободиться из ее объятий, поглощающих меня, словно морской прилив. - Теперь уже нечего волноваться.
   - Это ты его убрал? - в простоте душевной спрашивает артистка, приходя в себя.
   - А, нет. Я не способен на такие вещи. Убрали его Ворон с Ужом, но команду дал Кралев. Впрочем, это мелочи. Дорогая Мери, ты теперь свободна и богата.
   - Благодарю тебя, мой мальчик, - шепчет актриса и вторично делает попытку перенести меня в своих объятиях к дивану.
   Вскоре, снова придя в себя, она вдруг таращит глаза.
   - А Кралев? Я умираю от страха при виде этого человека. Он это дело так не оставит...
   - Какое дело?
   - Наследство. Пока меня не ограбит, не угомонится.
   - Что верно, то верно, - признаюсь я. - Он убежден, что вы сговорились с Младеновым убить Димова. Он потому и ликвидировал Младенова, что хотел наказать его за убийство Димова.
   - Значит, он и меня захочет ликвидировать.
   - Не исключено.
   - Эмиль, ты должен избавить меня от этого бандита. Ты уже столько для меня сделал... И разве ты позволишь такому бандюге меня убить!..
   - С удовольствием помог бы тебе. Но, к сожалению, я не в состоянии.
   - Как так не в состоянии?
   - А так: Кралев уехал в Марсель по каким-то темным сделкам. И это очень кстати, потому что в Марселе у меня найдутся люди, которые смогли бы с ним разделаться. Но, на мою беду, у меня украли машину, и ко всему прочему я остался с несколькими франками в кармане...
   - Возьмешь димовский "ситроен", то есть мой.
   - А деньги?
   - Могу дать тебе франков пятьсот. Хватит этого?
   - С избытком. Дорогая Мери, твое спасение не за горами. А кстати, где "ситроен"?
   - Я оставила его внизу, возле второго подъезда.
   - Дай мне ключи.
   - Вот уже и поедешь? Я так долго тебя ждала...
   - Именно поэтому ты найдешь в себе силы подождать меня еще немного. Нам дорога каждая минута.
   Артистка достает из сумки связку ключей, все еще украшенную эмблемой скорпиона, и с капризно-нахмуренным лицом подает мне.
   - Ты гадкий...
   - Но полезный. Между прочим, не забудь про пятьсот франков...
   Стерпев кое-как прощальные объятия, сдобренные несколькими мягкими сочными поцелуями, я машу на прощанье рукой и стремглав несусь вниз по лестнице.
   Заправщик открывает бензобак, вставляет шланг и включает насос. Неоновая раковина "Шелл" сияет над его головой, словно ореол. Я машинально слежу за движением цифр на счетчике и соображаю, не слишком ли легкомысленно я поступил, отказавшись от скорого поезда в пользу автомобиля.
   "Ситроен" - машина чудесная, но и самая чудесная машина на большой дороге, даже при бешеной гонке, не в состоянии все время идти на своей максимальной скорости. Как будто выжимаешь все сто тридцать, а в среднем не получается и девяноста: населенные пункты, повороты, обгоны, железнодорожные переезды, образующиеся тут и там заторы, не говоря уже о засадах дорожной полиции, охотящейся за нарушителями правил движения. То ли дело поезд: оставляет за собой по сто двадцать километров в час с точностью хронометра, и все тут. Французские железнодорожники заслуженно пользуются известностью. В отличие от французских шоферов, таких же шальных, как их собратья по всему свету.
   - Готово! - восклицает заправщик и, закрыв бензобак, тщательно протирает ветровое стекло.
   Протягиваю ему соответствующую плату плюс соответствующую прибавку и еду дальше. Добираться до Марселя на моем "ситроене" трудновато, зато потом будет легче. Мне не справиться с Кралевым без машины, а угонять чужие - только лишний раз рисковать. Словом, жребий брошен, и теперь знай жми на газ, не боясь, что онемеет нога от напряжения.
   "Ситроен" - хорошая и мощная машина. На большой скорости она прижимается к асфальту и на повороте не полетит кувырком под откос, как американская. Плохо только, что нельзя развить скорость. Эти пригороды с их бесчисленными перекрестками, выползающими из гаражей грузовиками, неожиданно останавливающимися автобусами и прочими препятствиями тянутся ужасающе долго.
   Выехав на широкую дорогу, смотрю на светящийся циферблат автомобильных часов: без десяти одиннадцать. Стрелка спидометра тут же переметнулась на сто двадцать. Я включаю дальний свет и вторгаюсь в ночь, навстречу ночному ветру, который яростно бросается в лобовую атаку и свистит у опущенного стекла.
   Шоссе довольно оживленное, все одинаково торопятся, и я лишь забавляюсь, делая вид, что могу ехать быстрее их, - включаю предупреждающе то ближний, то дальний свет, а в момент обгона проношусь так близко, что они испуганно шарахаются в сторону. Не отстает от меня единственная машина - серый "ситроен", который следит за мною от самой Сент-Оноре. Потом, где-то на тридцатом километре, он внезапно исчезает. Поначалу я стараюсь установить, кто его заменил. Но в конце концов убеждаюсь, что никто. Все же Франсуаз выполнила свое полуобещание: на данном этапе слежка прекращена.
   Да, Франсуаз невольно попала в точку, когда назвала меня господин Никто. Я и в самом деле что-то в этом роде, если опустить титул "господин", потому что подкидыш, выросший без отца и матери, господином стать не может. Все самые ранние мои воспоминания связаны с сиротским домом, с его узким темным коридором, с голой казарменной спальней, в три ряда заставленной солдатскими кроватями, покрытыми серыми одеялами и грубыми, как мешковина, пожелтевшими простынями. Сырой, вымощенный каменными плитами двор, запах кислой капусты, идущий из кухни в глубине двора, запах грязных тряпок, которыми мы каждый вечер мыли полы, монотонное бормотание молитвы перед тем, как есть жидкую сиротскую похлебку с кусочком черного непропеченного хлеба, - все это сиротский дом. И резкий, как скрип двери, голос воспитательницы, когда она била меня по щекам своими костлявыми руками, приговаривая: "Иди жалуйся отцу с матерью!"
   Другие дети хоть знали имена своих родителей, которые умерли или бросили их. Я же и этого не знал. Знал только, что был принесен каким-то человеком, который нашел меня у себя под дверью. Звали меня Найден и фамилию мне дали Найденов, потому что должен же человек носить какое-то имя и фамилию.
   Помню, как однажды за Петко пришел отец, чтобы забрать его домой. Мать Петко умерла, а отца за что-то посадили в тюрьму, но теперь он вышел из тюрьмы и явился за сыном. И пока Петко лихорадочно переодевался в принесенную ему одежду, мы, сгрудившись у окон, разглядывали его отца, стоящего во дворе. Наголо остриженная голова, помятые штаны, но это был отец, настоящий отец, и мы, облепив окна, смотрели на него во все глаза.
   Помню об этом, потому что всякий раз после того, как воспитательница жестоко избивала меня или щипала твердыми, словно клещи, пальцами, я забирался под свое колючее одеяло и, укрывшись с головой, чтоб заглушить всхлипывания, представлял себе, как на другой день в сиротский дом является человек, рослый, вроде отца Петко, и строго говорит: "Приведите сейчас же Найдена Найденова. Я его отец. Пришел забрать его!"
   Два блестящих снопа от моих фар бьются о туловище огромного грузовика, убранного красными и зелеными сигнальными огнями, как новогодняя елка. Навстречу одна за другой выскакивают легковые машины, и я вынужден медленно следовать за этим грузовым чудовищем, загородившим всю дорогу. Теперь я все чаще буду нагонять такие грузовики, потому что грузы по шоссе перевозят главным образом ночью.
   Наконец вереница летящих навстречу мне машин обрывается, мигая фарами, я обгоняю грузовик и снова до предела жму на газ. В половине двенадцатого пересекаю уже погрузившийся в сон Фонтенбло. Шестьдесят километров за сорок минут - не так уж плохо. Если я сумею и дальше двигаться в таком темпе, то может случиться, что я нагоню "пежо" Кралева еще до Лиона.
   Шоссе передо мной рассекает огромный вековой лес Фонтенбло. При каждом повороте фары широкой светлой дугой обхватывают раскидистые кроны старых дубов и снова спускаются на дорогу, чтоб пробивать во мраке пространство. Под колесами равномерно летит лента шоссе, деревья одно за другим отскакивают назад: словно некая невидимая рука нетерпеливо пересчитывает их, и только свист ветра за спущенным стеклом напоминает о том, что скорость "ситроена" далеко превосходит дозволенную.
   Отец мой так и не пришел. Он скорее всего и не подозревал о моем существовании, а может, его самого давно не было в живых. И все же однажды пришли и забрали меня из сиротского дома. Это случилось после окончания прогимназии, когда приют освобождается от своих питомцев, распределяя их между желающими. Желающей взять меня оказалась женщина. Довольно перезрелая, но еще красивая женщина в очень чистом белом платье и с ярко накрашенными губами. Осмотрев несколько питомцев, она задержала свои глубокие зеленоватые глаза на мне. Потом потрепала меня по щеке и спросила: "Как тебя зовут, мой мальчик? Найден? Найден, ты хочешь пойти жить к нам?" - "Хочу", - сказал я еле слышно и проникся такой душевной теплотой к женщине с зелеными глазами, что мне стало как-то даже не по себе.
   Госпожа Елена жила в огромной квартире из четырех комнат, какой я и представить себе не мог, - вся в коврах, плюшевая мебель, картины с рыцарями и женщинами в прозрачных одеждах. Муж часто и подолгу разъезжал по торговым делам либо возвращался домой только к утру. Госпожа Елена сзывала в отсутствие мужа целую кучу своих приятельниц, которые много болтали, много пили и оставляли после себя страшный беспорядок в гостиной и столовой. Убирала в доме приходящая женщина, но она бывала только по утрам, поэтому мне доводилось мыть посуду, бегать за всевозможными покупками, помогать хозяйке прислуживать гостьям и убирать после их ухода со стола.
   Позже, припоминая все это, я догадался, что госпожа Елена надеялась и на иные услуги с моей стороны. Уже на другой день после моего прибытия она распростерла вечером на диване свои жиреющие телеса и заставила меня растирать ее, но я, по-видимому, оказался очень скованным или робким, потому что она то и дело восклицала: "Ой, какой же ты неловкий!", "Вот нескладный!", "Ну, чего ты ждешь!" - и в конце концов прогнала меня на кухню.