Страница:
Надо сразу заметить, что это предложение о подъеме поверхности земли было встречено с недоверием. Например, на совещании экспертов в 1981 году отмечалось, что применительно к Венеции такой вариант ее спасения выглядит как настоящая фантастика. Общественность также высказывала сомнения в целесообразности проведения таких работ. Например, газета «Унита» писала тогда: «Чтобы город не замочил ноги, предлагается риск увидеть, как он разваливается, словно карточный домик».
Какие бы ни были выполнены мероприятия по борьбе с естественными причинами погружения Венеции в морскую пучину, их может оказаться мало. Дело в том, что на протяжении веков равновесие в уникальном комплексе «остров – лагуна – материк» поддерживалось только в интересах материка. А в XX веке, как уже отмечалось, этот крен в пользу Венеции стал особенно большим и угрожающим. Почему? Во-первых, из-за прямого наступления человека на лагуну с ее засыпкой и нарушением водного режима. Во-вторых, из-за загрязнения природной среды, интенсивной откачки подземных вод и многих других последствий экономического развития района. Поэтому остро встал вопрос о принятии экстренных мер защиты Венеции не только от ее затопления морем, но и от самого человека.
Самым простым и дешевым мероприятием по предотвращению вторжения моря во время наводнений, конечно, могли бы служить обычные глухие земляные дамбы. При этом пролив Лидо шириной 900 м потребовалось бы сузить до 140 м, пролив Кьоджа шириной 460 м – до 70 м. Суженные проливы действовали бы подобно воронкам с узким горлом, сокращая поток воды в лагуну.
Но у этого варианта есть много недостатков. Один из самых главных—это то, что замедление входа морской воды не поможет при продолжительных высоких приливах, длящихся свыше 3 часов. Ведь более долгое время позволит в конце концов войти всей воде и сравнять уровни воды в лагуне и в море.
Кроме того, увеличенная скорость воды, текущей через суженные проливы, вызовет размыв дна и непредсказуемые водовороты, опасные для кораблей. Меньшее количество воды, входящей и выходящей при каждом нормальном приливном цикле, сократит действие морских течений. А ведь сегодня они выполняют роль естественного дворника, вычищающего лагуну. Если их не будет, начнется ее загрязнение, что может привести к тяжелым и непредсказуемым последствиям.
Гондолы – вынужденное изобретение венецианцев, в отличие от моторок они не вызывают волн, подтачивающих берег
Сокращение высоты приливов в северной части лагуны связано еще и с такими серьезными последствиями, как уменьшение солености воды (если пресная вода впадающей в лагуну реки Силе начнет здесь преобладать). Это может создать условия для возврата комаров и малярии, изгнанных из Венеции еще в позапрошлом веке. В связи с повышением испарения на мелководьях и влажных баренах может увеличиться местное образование туманов с неизбежными последствиями для воздушного, морского и внутрилагунного транспорта.
Все эти проблемы могут быть исключены при использовании мобильной системы ворот-затворов с временными, по мере необходимости, перекрытиями проливов. Эта система предотвратит наводнения и вместе с тем не будет нарушать существующее ныне природное равновесие в лагуне. И такое решение вопроса было принято основным.
Вот уж где удалось порезвиться творческому воображению инженеров-гидротехников. После того как в 1970 году был объявлен конкурс на лучший проект защитной мобильной плотины, со всего мира посыпались десятки и сотни самых разных, иногда даже неожиданных предложений.
Одним из первых был проект плотины-ящика с затворами в виде шарнирно закрепленных на дне кессонов. Будучи заполнены водой, они должны неподвижно лежать на дне. В случае поступления сигнала тревоги, обозначавшего приближение морского прилива, в кессоны насосами нагнетался воздух, вытеснявший из них воду. Затворы-кессоны всплывали и становились преградой на пути высокой волны.
Другое предложение предусматривало устройство плотины с затворами в виде поворотных металлических ворот-дисков. В обычных условиях они тоже лежали на дне, находясь в горизонтальном положении. В случае подхода прилива они должны подниматься и перекрывать вход в лагуну.
Не обошлось и без традиционных шлюзовых ворот, закрывающихся в случае необходимости как обычные двери или выезжающих на колесиках из боковых береговых и промежуточных «быков»-устоев.
Одним из фаворитов оказался широко разрекламированный проект гибкой надувной плотины. Он был предложен консорциумом итальянской резинотехнической компании «Пирелли» и венецианской строительной фирмы «Фурланис». Их проект отличала малая начальная стоимость и краткий период строительства.
Согласно этому проекту, поперек каждого из трех проливов предусматривалась укладка гибких эластичных баллонов. При нормальной ситуации они должны лежать в сложенном плоском виде на дне проливов, не препятствуя приливным течениям и судоходству. В момент повышения уровня воды сверх нормального в баллоны накачивается насосами вода. При этом они раздуваются и сокращают вход в проливы, вплоть до их полного перекрытия. Со спадом уровня те же насосы должны выкачивать из баллонов воду, и они вновь складываются на дне. Для управления работой этой системы предусматривалась установка автоматики, в том числе компьютера, учитывающего и прогнозирующего гидравлическую, метеорологическую, судоходную и прочую обстановку.
Баллоны должны быть изготовлены из нейлоновой ткани, пропитанной синтетической смолой. Этот материал уже использовался для подобных конструкций, он удовлетворяет требованиям эластичности, водонепроницаемости и долговечности. Для удержания баллонов от сноса потоком воды были предусмотрены тросы или цепи, заякоренные за сваи по обеим сторонам плотин.
При максимальном заполнении баллоны могли образовывать защитный барьер, выступающий над водой на 2–2,5 м выше уровня «высокой воды». Это соответствовало высоте волн, образуемых в проливах двумя господствующими направлениями ветров: юго-восточным (сирокко) и северо-восточным (бора).
Другой проект, получивший еще большую известность, предусматривал устройство поднимающихся со дна ворот-поплавков, сделанных из полых стальных цилиндров. В нормальном положении затворы должны лежать на дне на резиновых подкладках в гнездах фундамента, к которому они прикреплялись с помощью шарниров. При наступлении недопустимо высокого прилива насосные станции откачивали бы из цилиндров воду, и в них по трубам поступал воздух. Затворы всплывали бы, поворачиваясь вокруг шарниров и занимая равновесное положение, близкое к вертикальному. И вставали на пути злых волн.
Рассчитывалось, что эти затворы смогут поддерживать уровень в лагуне на 1,5 м ниже, чем в море, а также защищать город от волн высотой до 3 м. При этом была бы возможность поддерживать разность уровней в обоих направлениях, то есть не только ниже, но и выше уровня моря. Для чего это нужно? Для создания усиленного обратного потока воды, выносящего грязь из лагуны.
Десятки лет прошли с тех пор, как всерьез были начаты исследовательские и проектные работы по защите Венеции. В течение этого периода времени практически ежегодные наводнения обрушивались на площади и улицы города. А ведь за те же десятилетия осуществлен проект «Дельта» в Нидерландах, закончено сооружение подобных защитных систем в Англии, возобновлены работы по завершению защитной дамбы Санкт-Петербурга.
Нелегко ответить на вопрос о причинах столь долгого решения проблем Венеции. Здесь сложное переплетение противоречивых экономических интересов и внутриполитических столкновений, бюрократической волокиты и благородного энтузиазма, широкой гласности обсуждения проблем и малой результативности этой гласности.
А может быть, венецианцы уже привыкли к своему полузатопленному состоянию, смирились с ним? Может быть, как падающая Пизанская башня, наводнения в Венеции – ее символ, изюминка, привлекающая туристов? Может быть…
Нет сомнения, Венеция обязана своим существованием благосклонности к ней природных сил. Высокие приливы 1975-го и 1979 годов и более поздние (2001, 2002, 2004 годов) не имели столь катастрофического характера, как в 1966 году. Резкого понижения поверхности земли тоже не произошло. Все это, конечно, в какой-то мере успокаивало. Кроме того, каждый раз появлялись другие беды, требовавшие внимания и привлечения немалых денежных средств.
Взять хотя бы острую проблему загрязнения лагуны. Причем не только промышленными и бытовыми стоками. Например, еще летом 1988 года лагуна вдруг оказалась покрытой целым ковром переплетенных водорослей, мягко говоря, весьма дурно пахнущих. Приливы-отливы довольно долго не могли очистить лагуну от этой гадости, пока северный ветер (бора) не вынес ее в Адриатику, где с ней пришлось сражаться у других берегов.
Нельзя сказать, что все эти годы в Венеции ничего не делалось. Довольно активно велись и ведутся реставрационные работы, в том числе с участием различных итальянских и иностранных общественных фондов.
Одобрен, наконец, рассчитанный на 8 лет очередной проект защиты города от затопления – «Моисей». Согласно ему в случае опасности город и лагуна смогут отгораживаться от моря 1,5-километровой системой мобильных стальных ворот высотой 28 м и толщиной 5 м.
Кроме того, намечен подъем территории вдоль Гранд-Канала на 20 см и близлежащих тротуаров и мостовых на 10 см.
Для малых островов предложено устройство по их периметру парапетов, поднятых выше уровня приливов. Они должны сочетаться с водоотводящей системой, которая будет сбрасывать дождевую воду при низком уровне в лагуну и не пропускать воду из лагуны во время приливов.
В ряду дополнительных мероприятий рассмотрены также работы в лагуне: обеспечение доступа приливных течений на территории рыболовных промыслов, расширение и углубление искусственных и естественных судоходных каналов.
Проведены и продолжаются научные исследования по широкому кругу проблем, и проводятся они на высоком научном уровне, с использованием самых современных средств, вплоть до космической техники. Это, конечно, должно рано или поздно дать результаты в практическом решении проблем защиты и сохранения Венеции и лагуны.
Говорят, красота спасет мир.
Но сначала мир должен спасти красоту.
Хочется верить, что он так и сделает и что будущее Венеции откликнется на слова поэта Б. Шинкуба:
Научно-фантастические рассказы
КОСМИЧЕСКИЙ МАЯК
Какие бы ни были выполнены мероприятия по борьбе с естественными причинами погружения Венеции в морскую пучину, их может оказаться мало. Дело в том, что на протяжении веков равновесие в уникальном комплексе «остров – лагуна – материк» поддерживалось только в интересах материка. А в XX веке, как уже отмечалось, этот крен в пользу Венеции стал особенно большим и угрожающим. Почему? Во-первых, из-за прямого наступления человека на лагуну с ее засыпкой и нарушением водного режима. Во-вторых, из-за загрязнения природной среды, интенсивной откачки подземных вод и многих других последствий экономического развития района. Поэтому остро встал вопрос о принятии экстренных мер защиты Венеции не только от ее затопления морем, но и от самого человека.
Самым простым и дешевым мероприятием по предотвращению вторжения моря во время наводнений, конечно, могли бы служить обычные глухие земляные дамбы. При этом пролив Лидо шириной 900 м потребовалось бы сузить до 140 м, пролив Кьоджа шириной 460 м – до 70 м. Суженные проливы действовали бы подобно воронкам с узким горлом, сокращая поток воды в лагуну.
Но у этого варианта есть много недостатков. Один из самых главных—это то, что замедление входа морской воды не поможет при продолжительных высоких приливах, длящихся свыше 3 часов. Ведь более долгое время позволит в конце концов войти всей воде и сравнять уровни воды в лагуне и в море.
Кроме того, увеличенная скорость воды, текущей через суженные проливы, вызовет размыв дна и непредсказуемые водовороты, опасные для кораблей. Меньшее количество воды, входящей и выходящей при каждом нормальном приливном цикле, сократит действие морских течений. А ведь сегодня они выполняют роль естественного дворника, вычищающего лагуну. Если их не будет, начнется ее загрязнение, что может привести к тяжелым и непредсказуемым последствиям.
Сокращение высоты приливов в северной части лагуны связано еще и с такими серьезными последствиями, как уменьшение солености воды (если пресная вода впадающей в лагуну реки Силе начнет здесь преобладать). Это может создать условия для возврата комаров и малярии, изгнанных из Венеции еще в позапрошлом веке. В связи с повышением испарения на мелководьях и влажных баренах может увеличиться местное образование туманов с неизбежными последствиями для воздушного, морского и внутрилагунного транспорта.
Все эти проблемы могут быть исключены при использовании мобильной системы ворот-затворов с временными, по мере необходимости, перекрытиями проливов. Эта система предотвратит наводнения и вместе с тем не будет нарушать существующее ныне природное равновесие в лагуне. И такое решение вопроса было принято основным.
Вот уж где удалось порезвиться творческому воображению инженеров-гидротехников. После того как в 1970 году был объявлен конкурс на лучший проект защитной мобильной плотины, со всего мира посыпались десятки и сотни самых разных, иногда даже неожиданных предложений.
Одним из первых был проект плотины-ящика с затворами в виде шарнирно закрепленных на дне кессонов. Будучи заполнены водой, они должны неподвижно лежать на дне. В случае поступления сигнала тревоги, обозначавшего приближение морского прилива, в кессоны насосами нагнетался воздух, вытеснявший из них воду. Затворы-кессоны всплывали и становились преградой на пути высокой волны.
Другое предложение предусматривало устройство плотины с затворами в виде поворотных металлических ворот-дисков. В обычных условиях они тоже лежали на дне, находясь в горизонтальном положении. В случае подхода прилива они должны подниматься и перекрывать вход в лагуну.
Не обошлось и без традиционных шлюзовых ворот, закрывающихся в случае необходимости как обычные двери или выезжающих на колесиках из боковых береговых и промежуточных «быков»-устоев.
Одним из фаворитов оказался широко разрекламированный проект гибкой надувной плотины. Он был предложен консорциумом итальянской резинотехнической компании «Пирелли» и венецианской строительной фирмы «Фурланис». Их проект отличала малая начальная стоимость и краткий период строительства.
Согласно этому проекту, поперек каждого из трех проливов предусматривалась укладка гибких эластичных баллонов. При нормальной ситуации они должны лежать в сложенном плоском виде на дне проливов, не препятствуя приливным течениям и судоходству. В момент повышения уровня воды сверх нормального в баллоны накачивается насосами вода. При этом они раздуваются и сокращают вход в проливы, вплоть до их полного перекрытия. Со спадом уровня те же насосы должны выкачивать из баллонов воду, и они вновь складываются на дне. Для управления работой этой системы предусматривалась установка автоматики, в том числе компьютера, учитывающего и прогнозирующего гидравлическую, метеорологическую, судоходную и прочую обстановку.
Баллоны должны быть изготовлены из нейлоновой ткани, пропитанной синтетической смолой. Этот материал уже использовался для подобных конструкций, он удовлетворяет требованиям эластичности, водонепроницаемости и долговечности. Для удержания баллонов от сноса потоком воды были предусмотрены тросы или цепи, заякоренные за сваи по обеим сторонам плотин.
При максимальном заполнении баллоны могли образовывать защитный барьер, выступающий над водой на 2–2,5 м выше уровня «высокой воды». Это соответствовало высоте волн, образуемых в проливах двумя господствующими направлениями ветров: юго-восточным (сирокко) и северо-восточным (бора).
Другой проект, получивший еще большую известность, предусматривал устройство поднимающихся со дна ворот-поплавков, сделанных из полых стальных цилиндров. В нормальном положении затворы должны лежать на дне на резиновых подкладках в гнездах фундамента, к которому они прикреплялись с помощью шарниров. При наступлении недопустимо высокого прилива насосные станции откачивали бы из цилиндров воду, и в них по трубам поступал воздух. Затворы всплывали бы, поворачиваясь вокруг шарниров и занимая равновесное положение, близкое к вертикальному. И вставали на пути злых волн.
Рассчитывалось, что эти затворы смогут поддерживать уровень в лагуне на 1,5 м ниже, чем в море, а также защищать город от волн высотой до 3 м. При этом была бы возможность поддерживать разность уровней в обоих направлениях, то есть не только ниже, но и выше уровня моря. Для чего это нужно? Для создания усиленного обратного потока воды, выносящего грязь из лагуны.
Десятки лет прошли с тех пор, как всерьез были начаты исследовательские и проектные работы по защите Венеции. В течение этого периода времени практически ежегодные наводнения обрушивались на площади и улицы города. А ведь за те же десятилетия осуществлен проект «Дельта» в Нидерландах, закончено сооружение подобных защитных систем в Англии, возобновлены работы по завершению защитной дамбы Санкт-Петербурга.
Нелегко ответить на вопрос о причинах столь долгого решения проблем Венеции. Здесь сложное переплетение противоречивых экономических интересов и внутриполитических столкновений, бюрократической волокиты и благородного энтузиазма, широкой гласности обсуждения проблем и малой результативности этой гласности.
А может быть, венецианцы уже привыкли к своему полузатопленному состоянию, смирились с ним? Может быть, как падающая Пизанская башня, наводнения в Венеции – ее символ, изюминка, привлекающая туристов? Может быть…
Нет сомнения, Венеция обязана своим существованием благосклонности к ней природных сил. Высокие приливы 1975-го и 1979 годов и более поздние (2001, 2002, 2004 годов) не имели столь катастрофического характера, как в 1966 году. Резкого понижения поверхности земли тоже не произошло. Все это, конечно, в какой-то мере успокаивало. Кроме того, каждый раз появлялись другие беды, требовавшие внимания и привлечения немалых денежных средств.
Взять хотя бы острую проблему загрязнения лагуны. Причем не только промышленными и бытовыми стоками. Например, еще летом 1988 года лагуна вдруг оказалась покрытой целым ковром переплетенных водорослей, мягко говоря, весьма дурно пахнущих. Приливы-отливы довольно долго не могли очистить лагуну от этой гадости, пока северный ветер (бора) не вынес ее в Адриатику, где с ней пришлось сражаться у других берегов.
Нельзя сказать, что все эти годы в Венеции ничего не делалось. Довольно активно велись и ведутся реставрационные работы, в том числе с участием различных итальянских и иностранных общественных фондов.
Одобрен, наконец, рассчитанный на 8 лет очередной проект защиты города от затопления – «Моисей». Согласно ему в случае опасности город и лагуна смогут отгораживаться от моря 1,5-километровой системой мобильных стальных ворот высотой 28 м и толщиной 5 м.
Кроме того, намечен подъем территории вдоль Гранд-Канала на 20 см и близлежащих тротуаров и мостовых на 10 см.
Для малых островов предложено устройство по их периметру парапетов, поднятых выше уровня приливов. Они должны сочетаться с водоотводящей системой, которая будет сбрасывать дождевую воду при низком уровне в лагуну и не пропускать воду из лагуны во время приливов.
В ряду дополнительных мероприятий рассмотрены также работы в лагуне: обеспечение доступа приливных течений на территории рыболовных промыслов, расширение и углубление искусственных и естественных судоходных каналов.
Проведены и продолжаются научные исследования по широкому кругу проблем, и проводятся они на высоком научном уровне, с использованием самых современных средств, вплоть до космической техники. Это, конечно, должно рано или поздно дать результаты в практическом решении проблем защиты и сохранения Венеции и лагуны.
Говорят, красота спасет мир.
Но сначала мир должен спасти красоту.
Хочется верить, что он так и сделает и что будущее Венеции откликнется на слова поэта Б. Шинкуба:
Проплывала плавно гондола,
И звучало без конца
Эхо мраморного голоса
Овдовевшего дворца:
«Слишком поздно мир спохватится.
Все дворцы ждет смертный час.
Солнце вечности закатится.
И поглотит море нас!»
Стой, Венеция, не сетуй!
Свет искусства – вечный свет.
Чтобы утопить бессмертное,
В целом мире – моря нет.
Научно-фантастические рассказы
КОСМИЧЕСКИЙ МАЯК
Это случилось много лет назад. Я работал тогда в геофизическом отряде одной большой геологической экспедиции. В тот день меня послали на предварительное обследование одного небольшого нового объекта. Я довольно быстро справился с делами и пораньше отправился домой. Обратно я поехал другим, незнакомым, но, как мне казалось, более коротким путем.
Нагруженный приборами старенький «уазик», грохоча кузовом, медленно катил по разбитой, давно не асфальтированной дороге. Этого потрепанного временем и ухабами пенсионера неоднократно собирались отправить под пресс, но каждый раз его спасал безотказный, почти безремонтно работавший двигатель-долгожитель.
Вот почему я так удивился, что на сей раз мотор вдруг захрапел, захрипел, чихнул и умолк. «Может, перегрелся?» – подумал я, подергал ключ зажигания, покрутил стартер, потом открыл дверь и спрыгнул на дорогу. И тут же почувствовал что-то неладное. Огляделся. Вокруг широким противнем желтела пожухлая степь, еще не начавшая отдыхать от жестокого дневного пекла. Вниз к горизонту уплывало оранжеватое солнце, а ему навстречу поднимался бледный оттиск полумесяца. Ничего необычного глаз не отмечал, но всем своим существом я ощущал сильный наплыв какого-то странного излучения. Откуда оно шло? Я нагнулся, положил ладони на еще горячую суглинистую землю, и мои пальцы вздрогнули, как будто их ударило электрическим током.
Вообще-то я рано открыл в себе удивлявшую всех способность чувствовать всякого рода аномалии. Будучи еще подростком, я точно указывал, где за стенкой у соседей стоит отопительная батарея. Позже юношей я мерил бабушке давление обручальным кольцом на шерстяной нитке, и круговым движением ладоней снимал головную боль.
А в студенческие годы научился владеть так называемой «волшебной палочкой». На преддипломной практике с помощью оструганного ивового прутика я обнаружил под полом Останкинского дворца в Москве старые водосточные трубы. Этот древний дренаж многие годы не могли отыскать археологи и архитекторы-реставраторы.
Но здесь моих биофизических талантов явно было недостаточно – то, что ощущали мои пальцы, не походило ни на что, с чем я имел дело раньше. Здесь, безусловно, надо было действовать инструментально. Я распаковал магнитометрическое оборудование, забил в землю щупы-электроды, разложил на траве провода и включил приборы. Счетчики щелкнули, их зашкалило – мощность аномалии была слишком высокой. Но удивительное дело: стоило только отнести хотя бы один прибор в сторону, стрелки сразу же возвращались к нулю. Это могло означать лишь одно – источник излучения был локальным, почти точечным.
В те годы я был фанатом геозифики, считал ее королевой поисковой геологии, увлекался разными дистанционными методами. Однако, конечно же, я сознавал: наша, геофизиков, роль хотя и первая, но не основная – мы только обнаруживаем, находим. А вот доставать, добывать мы не можем. И этот случай не был исключением. Никакие самые модерновые пеленгующие методы не могли заменить простого и безошибочного способа – «пощупать» землю руками. Так уж устроен человек…
Значит, нужен был шурф, нужно было бурение – что тут было еще делать без него? Но труднее для меня задачу и придумать было нельзя. Наша экспедиция имела в том году целый ряд срочных «сдаточных» объектов. А на выполнение того заурядного задания, на которое я в тот день ездил, мне даже помощника не дали. И если бы я пришел к начальству с еще одним делом, меня наверняка послали бы подальше.
Вот так я стоял, размышлял, но вдруг ход моих мыслей прервался. Мне почудилось: что-то случилось. Я подбежал к приборам. Так и есть – стрелки стояли на нуле. Что за черт? Я покрутил регуляторы настройки, переключил тумблеры гравиометрии, но ничего не изменилось. Аномалия исчезла.
Очень странно. Можно было усомниться в собственных ощущениях, но приборы… Я прислонился к капоту машины, достал пачку сигарет, закурил. Что делать? Наверно, пора сматывать удочки. Я докурил, загасил каблуком окурок, потом подошел к щупам, выдернул один и хотел было уже разобрать проводку, но, случайно бросив взгляд на магнитометр, чуть не вскрикнул от удивления – стрелка снова подпрыгнула. Источник таинственного излучения снова ожил.
Не менее часа просидел я у загадочной аномалии, ведя замеры необычного магнитного поля. Его изменение оказалось строго периодичным: каждые 7,38 минуты исчезало и каждые 1,42 минуты появлялось вновь. Насколько мне было известно, ничего подобного никто никогда в природе не наблюдал, никакие известные магнитные аномалии не вели себя таким вот загадочным образом.
Это уже могло заинтересовать мое экспедиционное начальство и заставить его выделить мне помощь. Что было еще здесь делать? Я собрал приборы, погрузил их в машину и отправился домой.
На следующее утро в управлении экспедиции царила обычная деловая суета. В длинных коридорах стоял столбом табачный дым, и громким птичником разносился гул неразборчивых голосов. Поисковики и разведчики, командированные и полевики, буровые мастера, крановщики и шоферы громко обсуждали свои злободневные проблемы, спорили, выбивали у снабженцев транспорт, горючее, буровые инструменты, трубы.
Начальник встретился мне в приемной своего кабинета. Он, как всегда, куда-то спешил и мое сообщение о необычной находке выслушал здесь же на ходу и без всякого интереса.
– Точечная аномалия, говоришь? – произнес он, думая о чем-то своем. И, поглядев куда-то в сторону, добавил: – Никакого промышленного значения не имеет.
Однако, столкнувшись с моим погрустневшим, но настойчивым взглядом и поняв, видимо, что в данном случае так просто от меня ему не отделаться, улыбнулся краем губ:
– Ладно уж, бери КШК и больше ко мне не приставай. Только смотри, на один день. Лабораторию сделаешь на полигоне. Елене Геннадьевне скажи, я велел. Пока!
Копатель шахтных колодцев (КШК), конечно, не очень подходил для серьезных дел: сил у него маловато и глубины большой он не дает, но настоящего бурового станка все равно не допросишься. Поэтому, давно привыкнув удовлетворяться тем, что дают, я спорить не стал, махнул рукой и пошел оформлять заявку.
На следующий день с буровиками Николаем Сергеевичем и Рудиком мы приехали к тому таинственному месту. Подкатили КШК к точке бурения, развернули и вонзили шнек в землю. Сначала лопасти выбросили на поверхность сухую суглинистую почву, потом пошла плотная серая супесь, а за ним темный илистый песчаный грунт. Это был аллювиальный песок, принесенный сюда миллионы лет тому назад давно ушедшей отсюда далеко на восток прарекой Ухтой. Здесь, в этом песке где-то и лежало загадочное тело с пульсирующим излучением.
Первый шурф не дошел до расчетной глубины. Рабочие нарастили шнек и снова погрузили его в грунт. Однако второй шурф тоже не попал куда было нужно – шнек переуглубился и прошел мимо уровня аномалии.
– То недолет, то перелет, – огорчился я и стал перекладывать сеть своих геофизических проводов и щупов. – Сейчас новую подсечку сделаем.
– Это тебе не окуня ловить, – заворчал Николай Сергеевич. – Мы так с твоими артиллерийскими пристрелками ничего тут не заработаем. Давай последнюю точку, и кончаем эту волынку.
Я опять переставил приборы, установил измерительный зонд и наметил ось новой разбурки.
Но и третий шурф оказался неудачным, хотя прошел где-то совсем рядом.
– Ладно, бери лопату, полезли вниз, – сказал я Рудику, – старый ручной способ вернее.
Мы спустились в шурф, установили крепеж, чтобы земля не обвалилась, и работа закипела. Лопата за лопатой, метр за метром прощупывали мы стенки шурфа. Николай Сергеевич подстраховывал нас с поверхности и оттаскивал ведра с землей.
– Кладоискатели! – недовольно ворчал он. – Зря время только теряем.
Проработали мы около часа и ничего не нашли. Потом собрались уже из шурфа вылезать, как вдруг Рудик закричал:
– Есть клад!
Я быстро повернулся к Рудику и ткнул свой ломик в стенку шурфа – туда, где торчала его лопата. Ломик звонко стукнулся о что-то твердое. Мы стали осторожно расчищать участок расположения таинственного тела черенком лопаты, чтобы не поцарапать, прощупывали его края и окапывали со всех сторон.
– Сергеич! – крикнул я. – Спусти-ка нам сюда пару досок.
Получив сверху доски, я воткнул их в песок и сказал Рудику:
– Давай, подкапывай снизу. Потихоньку только.
Прошло еще несколько минут, и загадочный предмет в стенке шурфа зашевелился. Потом он потерял равновесие, качнулся, выскользнул на доски и почти бесшумно рухнул на утоптанное дно шурфа.
– Эй, что там? – закричал сверху Николай Сергеевич.
Я не ответил, снял рукавицы и медленно одними пальцами стал очищать упавшее тело от влажного глинистого песка.
Это был обыкновенный камень, ничем особенным не отличавшийся от простого булыжника. Подняли его наверх, рассмотрели внимательнее. Твердая темно-коричневая многогранная поверхность неправильной формы, весом килограммов восемь – десять.
– Чухня какая-то, – ругнулся Рудик. – Целый день потеряли из-за такой ерундовины.
– Не скажи, – возразил я. – Разве не чудо – одиночный камень в сплошном песке. Сколько и кто бы тут ни бурил, всегда шла только глина или песок. А камень первый раз встретился. Откуда ему тут быть? Очень странно…
– Хватит, кончайте треп, поехали, – заторопился Николай Сергеевич. – Надеюсь, никто не собирается пачкать нашу КШК этой булыгой?
– Не только собираюсь, но сейчас это и сделаю, – ответил я. – И вы довезете меня с ним до полигона, где мы его сдадим на исследование. Еще посмотрим, что это за простая булыга…
До полигона мы добрались поздно вечером. Сбросили камень во дворе лабораторного корпуса и поехали в поселок по домам.
В девять утра я был уже на полигоне. Заведующая лабораторией Елена Геннадьевна сама взялась провести все необходимые опыты.
– Просквозим ваш камень ультразвуком, изотопом, рентгеном, – сказала она, – и загадки никакой не будет, узнаем точно, что это у него там внутри.
Я затащил камень в операторскую, а сам вернулся в кабинет заведующей. Сел за стол у окна и, чтобы отвлечься и укоротить ожидание, стал заниматься обработкой полевых материалов, скопившихся за последнюю неделю. Но делать ничего не мог. Походил по комнате, выкурил сигарету, опять сел. Поймал себя на мысли, что волнуюсь точно так же, как тогда в больнице, возле рентгеновского кабинета, где решалась судьба отца…
Мучительно долго тянулось время.
Наконец дверь операторской открылась, и вышла Елена Геннадьевна.
– Ну что, нашли что-нибудь? – бросился я к ней.
Она посмотрела на меня долгим изучающим взглядом, потом присела на край стола и косо усмехнулась:
– Ну и что, шутничок, долго будем шуточки разыгрывать? Вроде бы серьезный человек, геофизик…
– Что такое? В чем дело? – не понял я.
– А в том, что в вашем камне ничего нет. Ровным счетом ни-че-го!
– Как так ничего? – воскликнул я. – Откуда же тогда магнитно-гравитационное излучение, да еще такое сильное?
– Вот этого я не знаю, – Елена Геннадьевна пересела в кресло за свой рабочий стол и сказала с улыбкой: – А не пригрезилось ли вам что-то? Или, может быть, вы с друзьями вчера лишней бутылкой побаловались? Со своей же стороны повторяю: ни рентгенологическое, ни изотопное, ни ультразвуковое обследование ничего не обнаружило. Камень однороден во всем его объеме. Никаких включений там нет, тем более каких-то там приборов-излучателей.
Я насупился, поник головой, огорченно поджал губы. Долго молчал. Поднял голову.
– Вот невезуха! – сказал я, потом опять помолчал и с надеждой спросил: – Но, может быть, плотность какая-то особая, а? Состав химический или физический необычен?
– Камень, конечно, для своих размеров несколько тяжеловат, – ответила задумчиво Елена Геннадьевна. Потом с насмешкой добавила: – Вы что же, предполагаете, что этот камень – метеорит? И у вас, наверное, есть какая-нибудь захватывающая дух гипотеза?
Я усмехнулся, на мгновение задумался, потом взял из угла комнаты стул, подсел к столу и неожиданно спросил:
– Вы когда-нибудь видели, как на побережье работает морской маяк?
– Ну конечно, горит-горит, затем гаснет на время, потом опять зажигается. Кажется, это чтобы мореплаватели не спутали его с уличным фонарем на набережной. – Она улыбнулась и внимательно пригляделась ко мне. – А-а-а, теперь я понимаю причину вашего волнения. Вы большой научный фантаст, точнее, фантазер. Ну конечно же вы предполагаете, что это космический маяк, не так ли?
– Вот именно! – Я достал из бокового кармана куртки сложенную гармошкой длинную узкую перфоленту, развернул ее и вытянул на столе. – Это сейсмограмма, которую я снял в поле. Смотрите, с какой строгой периодичностью повторяются пики и паузы излучения. Прямо какой-то «пульсар». Но и этого мало: в каждом периоде интенсивность поля изменяется по какому-то необычному закону. Видите, вверх-вниз, сначала плавно растет, потом падает. То ли синусоида, то ли что-то другое. А вот рядом прослеживается еще один сигнал, уже другой частоты и силы. И тоже пульсирующий. Природа такого еще не знала.
– Что же это значит? – спросила посерьезневшая Елена Геннадьевна, внимательно разглядывая зубчатые графики.
– А то, что перед нами не просто маяк или дорожный знак, вероятно, указывающий звездолетам направление движения. Это еще и информационный пункт, сообщающий путникам необходимые сведения! Может быть, именно так космонавты на ходу «заправляются» знаниями об окружающих звездах, планетах и так далее.
– В общем, информационно-заправочная станция обслуживания в космосе, – снова усмехнулась Елена Геннадьевна, – и это в простом кремнистом камне. Ничего более солидного ОНИ придумать не могли. Такая наивность!
– Не верите, – огорчился я. – Но почему внеземные цивилизации должны обязательно быть похожими на нас и строить всякие сложные и громоздкие молибденово-титановые межпланетные сооружения? Почему не наоборот: чем выше уровень развития цивилизации, тем она проще?
Нагруженный приборами старенький «уазик», грохоча кузовом, медленно катил по разбитой, давно не асфальтированной дороге. Этого потрепанного временем и ухабами пенсионера неоднократно собирались отправить под пресс, но каждый раз его спасал безотказный, почти безремонтно работавший двигатель-долгожитель.
Вот почему я так удивился, что на сей раз мотор вдруг захрапел, захрипел, чихнул и умолк. «Может, перегрелся?» – подумал я, подергал ключ зажигания, покрутил стартер, потом открыл дверь и спрыгнул на дорогу. И тут же почувствовал что-то неладное. Огляделся. Вокруг широким противнем желтела пожухлая степь, еще не начавшая отдыхать от жестокого дневного пекла. Вниз к горизонту уплывало оранжеватое солнце, а ему навстречу поднимался бледный оттиск полумесяца. Ничего необычного глаз не отмечал, но всем своим существом я ощущал сильный наплыв какого-то странного излучения. Откуда оно шло? Я нагнулся, положил ладони на еще горячую суглинистую землю, и мои пальцы вздрогнули, как будто их ударило электрическим током.
Вообще-то я рано открыл в себе удивлявшую всех способность чувствовать всякого рода аномалии. Будучи еще подростком, я точно указывал, где за стенкой у соседей стоит отопительная батарея. Позже юношей я мерил бабушке давление обручальным кольцом на шерстяной нитке, и круговым движением ладоней снимал головную боль.
А в студенческие годы научился владеть так называемой «волшебной палочкой». На преддипломной практике с помощью оструганного ивового прутика я обнаружил под полом Останкинского дворца в Москве старые водосточные трубы. Этот древний дренаж многие годы не могли отыскать археологи и архитекторы-реставраторы.
Но здесь моих биофизических талантов явно было недостаточно – то, что ощущали мои пальцы, не походило ни на что, с чем я имел дело раньше. Здесь, безусловно, надо было действовать инструментально. Я распаковал магнитометрическое оборудование, забил в землю щупы-электроды, разложил на траве провода и включил приборы. Счетчики щелкнули, их зашкалило – мощность аномалии была слишком высокой. Но удивительное дело: стоило только отнести хотя бы один прибор в сторону, стрелки сразу же возвращались к нулю. Это могло означать лишь одно – источник излучения был локальным, почти точечным.
В те годы я был фанатом геозифики, считал ее королевой поисковой геологии, увлекался разными дистанционными методами. Однако, конечно же, я сознавал: наша, геофизиков, роль хотя и первая, но не основная – мы только обнаруживаем, находим. А вот доставать, добывать мы не можем. И этот случай не был исключением. Никакие самые модерновые пеленгующие методы не могли заменить простого и безошибочного способа – «пощупать» землю руками. Так уж устроен человек…
Значит, нужен был шурф, нужно было бурение – что тут было еще делать без него? Но труднее для меня задачу и придумать было нельзя. Наша экспедиция имела в том году целый ряд срочных «сдаточных» объектов. А на выполнение того заурядного задания, на которое я в тот день ездил, мне даже помощника не дали. И если бы я пришел к начальству с еще одним делом, меня наверняка послали бы подальше.
Вот так я стоял, размышлял, но вдруг ход моих мыслей прервался. Мне почудилось: что-то случилось. Я подбежал к приборам. Так и есть – стрелки стояли на нуле. Что за черт? Я покрутил регуляторы настройки, переключил тумблеры гравиометрии, но ничего не изменилось. Аномалия исчезла.
Очень странно. Можно было усомниться в собственных ощущениях, но приборы… Я прислонился к капоту машины, достал пачку сигарет, закурил. Что делать? Наверно, пора сматывать удочки. Я докурил, загасил каблуком окурок, потом подошел к щупам, выдернул один и хотел было уже разобрать проводку, но, случайно бросив взгляд на магнитометр, чуть не вскрикнул от удивления – стрелка снова подпрыгнула. Источник таинственного излучения снова ожил.
Не менее часа просидел я у загадочной аномалии, ведя замеры необычного магнитного поля. Его изменение оказалось строго периодичным: каждые 7,38 минуты исчезало и каждые 1,42 минуты появлялось вновь. Насколько мне было известно, ничего подобного никто никогда в природе не наблюдал, никакие известные магнитные аномалии не вели себя таким вот загадочным образом.
Это уже могло заинтересовать мое экспедиционное начальство и заставить его выделить мне помощь. Что было еще здесь делать? Я собрал приборы, погрузил их в машину и отправился домой.
На следующее утро в управлении экспедиции царила обычная деловая суета. В длинных коридорах стоял столбом табачный дым, и громким птичником разносился гул неразборчивых голосов. Поисковики и разведчики, командированные и полевики, буровые мастера, крановщики и шоферы громко обсуждали свои злободневные проблемы, спорили, выбивали у снабженцев транспорт, горючее, буровые инструменты, трубы.
Начальник встретился мне в приемной своего кабинета. Он, как всегда, куда-то спешил и мое сообщение о необычной находке выслушал здесь же на ходу и без всякого интереса.
– Точечная аномалия, говоришь? – произнес он, думая о чем-то своем. И, поглядев куда-то в сторону, добавил: – Никакого промышленного значения не имеет.
Однако, столкнувшись с моим погрустневшим, но настойчивым взглядом и поняв, видимо, что в данном случае так просто от меня ему не отделаться, улыбнулся краем губ:
– Ладно уж, бери КШК и больше ко мне не приставай. Только смотри, на один день. Лабораторию сделаешь на полигоне. Елене Геннадьевне скажи, я велел. Пока!
Копатель шахтных колодцев (КШК), конечно, не очень подходил для серьезных дел: сил у него маловато и глубины большой он не дает, но настоящего бурового станка все равно не допросишься. Поэтому, давно привыкнув удовлетворяться тем, что дают, я спорить не стал, махнул рукой и пошел оформлять заявку.
На следующий день с буровиками Николаем Сергеевичем и Рудиком мы приехали к тому таинственному месту. Подкатили КШК к точке бурения, развернули и вонзили шнек в землю. Сначала лопасти выбросили на поверхность сухую суглинистую почву, потом пошла плотная серая супесь, а за ним темный илистый песчаный грунт. Это был аллювиальный песок, принесенный сюда миллионы лет тому назад давно ушедшей отсюда далеко на восток прарекой Ухтой. Здесь, в этом песке где-то и лежало загадочное тело с пульсирующим излучением.
Первый шурф не дошел до расчетной глубины. Рабочие нарастили шнек и снова погрузили его в грунт. Однако второй шурф тоже не попал куда было нужно – шнек переуглубился и прошел мимо уровня аномалии.
– То недолет, то перелет, – огорчился я и стал перекладывать сеть своих геофизических проводов и щупов. – Сейчас новую подсечку сделаем.
– Это тебе не окуня ловить, – заворчал Николай Сергеевич. – Мы так с твоими артиллерийскими пристрелками ничего тут не заработаем. Давай последнюю точку, и кончаем эту волынку.
Я опять переставил приборы, установил измерительный зонд и наметил ось новой разбурки.
Но и третий шурф оказался неудачным, хотя прошел где-то совсем рядом.
– Ладно, бери лопату, полезли вниз, – сказал я Рудику, – старый ручной способ вернее.
Мы спустились в шурф, установили крепеж, чтобы земля не обвалилась, и работа закипела. Лопата за лопатой, метр за метром прощупывали мы стенки шурфа. Николай Сергеевич подстраховывал нас с поверхности и оттаскивал ведра с землей.
– Кладоискатели! – недовольно ворчал он. – Зря время только теряем.
Проработали мы около часа и ничего не нашли. Потом собрались уже из шурфа вылезать, как вдруг Рудик закричал:
– Есть клад!
Я быстро повернулся к Рудику и ткнул свой ломик в стенку шурфа – туда, где торчала его лопата. Ломик звонко стукнулся о что-то твердое. Мы стали осторожно расчищать участок расположения таинственного тела черенком лопаты, чтобы не поцарапать, прощупывали его края и окапывали со всех сторон.
– Сергеич! – крикнул я. – Спусти-ка нам сюда пару досок.
Получив сверху доски, я воткнул их в песок и сказал Рудику:
– Давай, подкапывай снизу. Потихоньку только.
Прошло еще несколько минут, и загадочный предмет в стенке шурфа зашевелился. Потом он потерял равновесие, качнулся, выскользнул на доски и почти бесшумно рухнул на утоптанное дно шурфа.
– Эй, что там? – закричал сверху Николай Сергеевич.
Я не ответил, снял рукавицы и медленно одними пальцами стал очищать упавшее тело от влажного глинистого песка.
Это был обыкновенный камень, ничем особенным не отличавшийся от простого булыжника. Подняли его наверх, рассмотрели внимательнее. Твердая темно-коричневая многогранная поверхность неправильной формы, весом килограммов восемь – десять.
– Чухня какая-то, – ругнулся Рудик. – Целый день потеряли из-за такой ерундовины.
– Не скажи, – возразил я. – Разве не чудо – одиночный камень в сплошном песке. Сколько и кто бы тут ни бурил, всегда шла только глина или песок. А камень первый раз встретился. Откуда ему тут быть? Очень странно…
– Хватит, кончайте треп, поехали, – заторопился Николай Сергеевич. – Надеюсь, никто не собирается пачкать нашу КШК этой булыгой?
– Не только собираюсь, но сейчас это и сделаю, – ответил я. – И вы довезете меня с ним до полигона, где мы его сдадим на исследование. Еще посмотрим, что это за простая булыга…
До полигона мы добрались поздно вечером. Сбросили камень во дворе лабораторного корпуса и поехали в поселок по домам.
В девять утра я был уже на полигоне. Заведующая лабораторией Елена Геннадьевна сама взялась провести все необходимые опыты.
– Просквозим ваш камень ультразвуком, изотопом, рентгеном, – сказала она, – и загадки никакой не будет, узнаем точно, что это у него там внутри.
Я затащил камень в операторскую, а сам вернулся в кабинет заведующей. Сел за стол у окна и, чтобы отвлечься и укоротить ожидание, стал заниматься обработкой полевых материалов, скопившихся за последнюю неделю. Но делать ничего не мог. Походил по комнате, выкурил сигарету, опять сел. Поймал себя на мысли, что волнуюсь точно так же, как тогда в больнице, возле рентгеновского кабинета, где решалась судьба отца…
Мучительно долго тянулось время.
Наконец дверь операторской открылась, и вышла Елена Геннадьевна.
– Ну что, нашли что-нибудь? – бросился я к ней.
Она посмотрела на меня долгим изучающим взглядом, потом присела на край стола и косо усмехнулась:
– Ну и что, шутничок, долго будем шуточки разыгрывать? Вроде бы серьезный человек, геофизик…
– Что такое? В чем дело? – не понял я.
– А в том, что в вашем камне ничего нет. Ровным счетом ни-че-го!
– Как так ничего? – воскликнул я. – Откуда же тогда магнитно-гравитационное излучение, да еще такое сильное?
– Вот этого я не знаю, – Елена Геннадьевна пересела в кресло за свой рабочий стол и сказала с улыбкой: – А не пригрезилось ли вам что-то? Или, может быть, вы с друзьями вчера лишней бутылкой побаловались? Со своей же стороны повторяю: ни рентгенологическое, ни изотопное, ни ультразвуковое обследование ничего не обнаружило. Камень однороден во всем его объеме. Никаких включений там нет, тем более каких-то там приборов-излучателей.
Я насупился, поник головой, огорченно поджал губы. Долго молчал. Поднял голову.
– Вот невезуха! – сказал я, потом опять помолчал и с надеждой спросил: – Но, может быть, плотность какая-то особая, а? Состав химический или физический необычен?
– Камень, конечно, для своих размеров несколько тяжеловат, – ответила задумчиво Елена Геннадьевна. Потом с насмешкой добавила: – Вы что же, предполагаете, что этот камень – метеорит? И у вас, наверное, есть какая-нибудь захватывающая дух гипотеза?
Я усмехнулся, на мгновение задумался, потом взял из угла комнаты стул, подсел к столу и неожиданно спросил:
– Вы когда-нибудь видели, как на побережье работает морской маяк?
– Ну конечно, горит-горит, затем гаснет на время, потом опять зажигается. Кажется, это чтобы мореплаватели не спутали его с уличным фонарем на набережной. – Она улыбнулась и внимательно пригляделась ко мне. – А-а-а, теперь я понимаю причину вашего волнения. Вы большой научный фантаст, точнее, фантазер. Ну конечно же вы предполагаете, что это космический маяк, не так ли?
– Вот именно! – Я достал из бокового кармана куртки сложенную гармошкой длинную узкую перфоленту, развернул ее и вытянул на столе. – Это сейсмограмма, которую я снял в поле. Смотрите, с какой строгой периодичностью повторяются пики и паузы излучения. Прямо какой-то «пульсар». Но и этого мало: в каждом периоде интенсивность поля изменяется по какому-то необычному закону. Видите, вверх-вниз, сначала плавно растет, потом падает. То ли синусоида, то ли что-то другое. А вот рядом прослеживается еще один сигнал, уже другой частоты и силы. И тоже пульсирующий. Природа такого еще не знала.
– Что же это значит? – спросила посерьезневшая Елена Геннадьевна, внимательно разглядывая зубчатые графики.
– А то, что перед нами не просто маяк или дорожный знак, вероятно, указывающий звездолетам направление движения. Это еще и информационный пункт, сообщающий путникам необходимые сведения! Может быть, именно так космонавты на ходу «заправляются» знаниями об окружающих звездах, планетах и так далее.
– В общем, информационно-заправочная станция обслуживания в космосе, – снова усмехнулась Елена Геннадьевна, – и это в простом кремнистом камне. Ничего более солидного ОНИ придумать не могли. Такая наивность!
– Не верите, – огорчился я. – Но почему внеземные цивилизации должны обязательно быть похожими на нас и строить всякие сложные и громоздкие молибденово-титановые межпланетные сооружения? Почему не наоборот: чем выше уровень развития цивилизации, тем она проще?