Разумовский Федор. Прокаженный

   Между тем томившийся в ожидании завтрака перед телевизором Мазаев-средний услышал вдруг, как закричали в мультфильме гуси: "В Лапландию, в Лапландию!", и с упорством маньяка сел на любимого конька.
   - А вы знаете, Павел Семенович, что саамов, суть лопарей, живущих в Лапландии, иногда называют "шумерами севера"? А все потому, что жили они раньше где-то в Приуралье и унаследовали мудрость ариев. И вот, подобно шумерам, древнему народу, который пришел в Междуречье с уже сложившейся системой знаний и создал там всемирно известную Месопотамскую цивилизацию, саамы выдвинулись над всеми жителями Великой тундры в плане духовной культуры, существовала которая в форме шаманизма. Авторитет саамских чародеев был необыкновенно высок...
   Тут всех позвали к столу, и рассказчик, прервавшись, с энтузиазмом занялся бужениной с хреном. А вот у Сарычева аппетит отшибло напрочь. Не столько ел да пил, сколько смотрел в окно на оттаптывающих ноги знакомых молодцов. Пасли его старательно, как видно, ждали случая потолковать насчет казны Гранитного. А заодно по поводу ушатанных тачек, зажмурившихся товарищей и хорошо если не о разгромленной "фабрике". Разговаривать на все эти темы Сарычеву очень не хотелось...
   - Ну, хозяева, спасибо за хлеб-соль. Пора мне и честь знать.
   После завтрака он поднялся и отправился к себе собирать нехитрый скарб. Ствол, меч, бельишко, денег мешок. В дверь постучали, вошел Мазаев-старший.
   - Что это ты, Павел Семенович, как с цепи сорвался? Пожил бы еще, на рыбалку съездили б. Чувствовалось, что расставание ему в тягость.
   - Спасибо тебе за все, Степан Игнатьич. - Сарычев вжикнул молнией, взвесил на руке баул, одобрительно крякнул. - Только остаться мне никак. И тебя подведу, и себя. Калитка в огороде на замке?
   - Нет, на задвижке. - Мазаев коротко взглянул на него, опустил глаза. - Ну как знаешь. Пошли в горницу, присядем на дорожку.
   Вздохнул, насупился и ничего больше не сказал. Он вообще после инцидента с Варварой старался лишних вопросов майору не задавать. А тот, простившись со всеми, взял вещички и через двор, огородами, мимо заснеженных парников подался в безлюдный переулок. Потопал башмаками, отряхивая снег, и походкой праздношатающегося пошел вдоль покосившихся заборов. Давайте, ребята, бдите, дышите свежим воздухом. Мороз и солнце, день чудесный...
   Только любовался местными красотами Сарычев недолго. На первом же почтамте он набил долларами пару фанерных ящиков, послал один Мазаеву, другой в славный град Петров Маше и, довольно тряхнув сумкой, которая заметно полегчала, зашагал себе дальше. Недалеко, правда, до обшарпанного отеля под названием "Краса Урала". Глянул на незатейливую вывеску, вошел в убогонький холл и с легким сердцем и спокойной душой заангажировал двухкомнатный люкс. Мафия хоть и бессмертна, но не всесильна. Каково же было его удивление, когда уже в местной ресторации он обнаружил слежку. Причем пасли его не бультерьеры-отморозки, только и умеющие, что вцепляться в глотку, нет, легавые еще те, поимистые, с тонким нюхом. Уж не с федеральной ли псарни?
   "Да, кому-то я очень нужен", - подумал майор, вспомнил нетронутую мазаевскую ветчину и занялся салатом, щами по-уральски с молодой медвежатиной и скользкими от масла пельменями. Какая может быть война на голодный желудок?
   Несмотря на воскресный день народу в заведении было немного. Пара бандитствующих элементов "на пальцах" терла свои вопросы. Трое вэдэвэшных офицеров сосредоточенно, без баб и пьяных выкриков, пили водку, видимо, поминали кого-то. Кроме местных проституток, изготовившихся в ожидании клиентов у барной стойки, внимания на Сарычева, казалось, никто не обращал.
   Напившись клюквенного квасу, поданного в большом глиняном кувшине, Александр Степанович щедро дал официанту на чай, широко улыбнулся неохваченному еще шкурью и покинул ресторацию. Скучавшие в холле молодые люди в темных очках за ним не последовали, но едва он отошел от гостиничного фасада метров на полета, как хлопнули дверцы припаркованного неподалеку "форда-скорпио", и его приняли другие молодые люди, одетые менее респектабельно...
   "Сколько ж вас, ребятки?" - В газетном киоске Сарычев купил толстенный журнал для настоящих мужчин, уселся на скамейке в сквере и принялся с увлечением шуршать страницами, что, впрочем, не помешало ему отметить, что сопровождающие работали профессионально и связь осуществляли по "рацухам с гарнитуром", держа микрофон на груди, а наушник в ухе. Так, так... Делая вид, что бдительность ему до фени, Александр Степанович показал преследователям местные красоты, пару раз брал такси и наконец совершенно четко определил, что выпасала его бригада из восьмерых волчар на трех машинах.
   "Не живется вам, ребята, спокойно". - Майор подумал о мече, спрятанном в гостиничном номере так, что сразу и не найдешь, и, нехорошо усмехнувшись, направился в уральскую жемчужину. Ему очень нравилась местная кухня.
   Ариана-Ваэджа. Столица Городов. Двадцать веков до рождения Христа
   Всю ночь шел снег. Склоны священных гор сделались совсем седыми, ели у их подножия словно оделись в саван. Казалось, в мире остался только один цвет белый. Цвет похорон, печали, расставания навсегда. Настало время всем прощаться со Столицей Городов. Те, кто благодарением Ахуры-Мазды имел семью, а значит, совершенством уподобился Гайомарту(1), уходили в дивный край, где царят мир и справедливость, освященные Зерваном(2). Путь туда одиноким был заказан. Им предстояло умереть в последней схватке со злом, от которого уже не спасала магическая защита. Драконы наступали. Они мучительно убивали жрецов, накладывая магические замки(3), насылали эпидемии, развязывали войны, пробуждали в людях животное начало. Они уже практически победили. Люди по всей земле стали забывать о том, что они боги. Но не все. Тот, кто остался человеком, шел сейчас на смергь сквозь снежную пелену. Следом за Учителем и его верным учеником. Длинные волосы Заратуштры развевались на ветру, мужественное лицо Гидаспы было решительно и бледно. В ушах его набатом звучали слова учителя: "В сердце держи, что учение вернется туда, откуда вышло..."
   1 Совершенный самодостаточный андрогин.
   2 Абсолют.
   3 Эзотерическая практика, заключающаяся в том, чтобы наложить магический запрет на ту или иную информацию или действие. Например, существование так называемых заговоренных кладов, отыскать, а тем паче взять которые без снятия магического замка невозможно.
   Забирая ключ от номера, майор уловил странное выражение глаз администраторши и, сделав вид, что поднимающиеся следом молодые люди ему неинтересны, неспешно прошествовал к себе. Включил "Радугу" на рахитичных ножках, внимательно осмотрелся и тихо присвистнул - так и есть, номер шмонали. Однако грамотно, практически ничего не нарушив и не позарившись на деньги. Сразу видно - профи. "Нет, Гранитный здесь ни при чем. - Майор переоделся и отправился в кабак ужинать. - Эти не лаптем щи хлебают. Ладно, будем посмотреть".
   Ввиду вечернего времени веселящихся несколько прибыло. На тускло освещенной сцене уже вовсю наяривала рыжая певица в белом трико, разгулялся оркестр, лихо трясли задами танцующие, от всего сердца подпевая: "А на тебе, как на войне..."
   Издалека завидев Сарычева, мэтр расцвел улыбкой лепшего друга, а официант, как видно, помня о майорских чаевых, подскочил к его столу с проворством истинно халдейским. Александр Степанович плотно закусил крабовым салатом, заказал шашлык по-карски и направился к барной стойке на предмет общения с прекрасным полом. Выбирать долго не стал, пригласил на танец первую попавшуюся потаскушку - плотненькую, наштукатуренную, в несуществующей мини-юбке.
   - Меня зовут Шурик, - доверительно сообщил он.
   - Я пригласить хочу на танец вас и только вас, - пропела со сцены рыжая певица.
   - Двадцать пять баксов в час, не меньше двух, анально, орально отдельный счетчик, - заученной скороговоркой поведала девица и, когда он решительно кивнул, прижалась к нему нежно и доверчиво. - Мое имя Агнесса.
   Когда плясать наскучило, майор усадил даму за стол, махнул рукой подскочившему халдею:
   - Девушке поесть и выпить.
   Заказ приволокли быстро, и Сарычев принялся увлеченно жевать, со вниманием слушая свою новую знакомую. Терзая цыпленка-табака, она не забывала с увлечением хлестать белое винище, а также, держа майора за клиента чувствительного и денежного, открывать ему свое бедное девичье сердце.
   Как приехала она пятерочницей-отличницей
   Поступать в Институт энергетический,
   Да пристал к ней, девчоночке молоденькой,
   Кучерявый доцент, морда бритая.
   Морда бритая, похотливая,
   А состоял он в приемной комиссии,
   А поелику была она девица честная
   И дала от ворот поворот псу лядащему,
   То явил свою морду тот козел душный на экзамене,
   Зарубив молоду-красу, эх, да по конкурсу.
   А бяда, знамо дело, в одиночку не хаживает,
   Принесли как-то раз люди добрые весточку,
   Переслали, значится, из села родного с оказией,
   Ну а в ней слово горькое писано,
   Померла будто бы на Покров родимая матушка,
   В одночасье слегла и тихонько преставилась.
   А батяня-злодей, сапожищами топая,
   Уж другую привел, молоду да сварливую.
   И кричит та строптивица цельный день с утра до ночи,
   Мол, не пушшу на порог кого ни попадя.
   И пришлось той-то девоньке-паиньке,
   Сызмальства у мамани-заступницы
   Ничего-то плохого не видевшей,
   За прописку лимитну поганую
   Поступать на сучильню советскую.
   Ох, порядки там были суровые,
   В закуте проживали работницы,
   Восьмером без сортира, болезные,
   А старшой был у них отставной майор,
   Душегуб, лиходей из опричнины.
   И склонял он, хищный аспид, к блуду адскому
   Всех работниц младых, кого ни попадя.
   А поелику была ента девонька чистая
   Словно белыя горлица, не целована,
   То и закрывал он ей наряды соответственно,
   И приговаривал при том еще язвительно,
   Что если, мол, не ляжешь ты со мной в постелю белую,
   С голодухи в мать-сыру землю
   Сложишь враз свои белы косточки.
   Так-то вот, с год, поди, сердешна промаялась,
   ан смотри, стороной, поди,
   Пролетают вдаль годы девичьи,
   Ну а сердце, знамо дело, просит ласки, дело женское.
   И вот как-то раз, на свою бяду,
   Заприметила она парнишку фабричного.
   Заприметила его враз и приветила,
   Отдала ему свое сердце трепетно,
   Ну а также девочесть, дело известное,
   И любились дружка с дружкою посередь дубрав,
   Потому как в закуте места не было.
   И постлала им мать-сыра земля
   Травы летние постелей брачною.
   Ох, бяда, где ты ходишь, разлучница,
   Сколько слез по твоей вине миром пролито,
   Черный ворон на дубу каркнул пакостно,
   И паренька того забрали в солдатчину.
   И послали его-то сердешного
   Басурмана воевать в степь ковыльную,
   Да вот только исхитрились гололобые
   И стрельнули ему прямо в буйну голову
   Из погана автомата "калашника".
   Ой ты гой еси, добрый молодец,
   Где лежишь теперь в пустыне неузнанный.
   Не заплачет над тобой жена-красавица,
   И не будет убиваться мать-родимица,
   А схоронят тебя птицы хищные,
   Птицы хищные да гады ползучие.
   А вот как минула пара месяцев,
   То оказалась ента девонька в тягости.
   Но творить она не стала непотребное,
   И точным сроком родила она ребенчишко,
   Круглолиц и белотел да хорош собой.
   Вот за него-то, за мальчонку безответного,
   И стали гнать ее из закута всем обчеством.
   А как пришлось ей на руках с малым грудным дитем
   Испрошать ночлега да Христа ради по чужим углам,
   То чтобы враз с сумою переметною
   Да не пойти той бедной девоньке по миру,
   То и пустила по чужим рукам красу свою,
   Чтоб поруганием да заработать пропитание.
   Заметив по окончании монолога, что вышибить слезу из сотрапезника не удается и за просто так денег ей никто не даст, рассказчица умолкла и занялась вплотную салатом. А майор, прищурившись, сразу увидел, что рассказанное соответствует действительности лишь отчасти.
   Проститутку звали Людмилой Ивановной Пятаковой, она действительно года два тому назад приехала из глухого сибирского села на учебу. По конкурсу не прошла и, не пожелав возвращаться в родные пенаты, заделалась "долбежкой" в институтской общаге - общалась на разнообразный половой манер со всеми, кто кормил и с койки не гнал. Затем служила Людмила Ивановна "сыроежкой"(1) в таксярнике, и наконец удача улыбнулась ей. Нынче она работала в отеле, не валютной, конечно, но ничего, жить можно.
   1 Проститутка-миньетчица.
   Все уже было выпито и съедено, танцы близились к эндшпилю, и майор повлек свою барышню в номера.
   - А что, Агнесса, голос у тебя громкий?
   - Не волнуйся, милый, кончаю я мощно, - соврала она и, оказавшись в апартаментах, принялась было прилаживаться к клиенту, но майор мягко отстранился и направился в ванную. - Разминайся пока, я сейчас...
   Когда он вышел, держа завернутый в дермантин меч, Людмила Ивановна уже возлежала на гостиничном ложе в дезабилье и демонстрировала клиенту свою главную гордость - сногсшибательные американские чулки с фирменным поясом от Нина Ричи. Однако проклятый извращенец повел себя странно - сунул ей сто баксов и, наказав в течение ближайших двух часов громко изображать бурный оргазм, подхватил сумку и выскочил на балкон. Вот уж действительно, клиент нынче измельчал.
   Луна была затянута облаками, гостиница утопала в темноте. Под ее покровом майор легко перебрался с перил на водосточную трубу и, подобно застигнутому врасплох герою-любовнику, стал спускаться на землю.
   Даже через прикрытую балконную дверь из его номера были слышны громкие стоны, страстные крики: "Ну еще, дорогой, глубже, вот так, a-a-a! О-о-о!" "Молодец Людмила Ивановна, честно отрабатывает деньги, - ухмыльнулся Сарычев. У дружков моих уже, наверное, слеза бежит по ноге".
   А вот в этом майор крупно ошибался. Не успел он соскочить на землю и сделать пару шагов, как сзади послышался рев мотора, взвизгнули колеса, переваливаясь через поребрик, и он едва успел увернуться от внезапно открывшейся за его спиной дверцы.
   - Стоять! Руки!
   Через мгновение из машины выскочили двое уже знакомых Сарычеву молодых людей. Он ощутил, что палец одного из них лежит на спусковом крючке пистолета ПСС, бесшумно пробивающего двухмиллиметровую броню с расстояния в двадцать пять метров, резко ушел в сторону, и заостренный кусочек свинца в оболочке, который должен был раздробить ему колено, просвистел мимо. Второй раз шмальнуть стрелку не удалось. Не вынимая меч из упаковки, Сарычев стремительно описал им полукруг, - не успела отсеченная по локоть рука упасть на землю, как второй агрессор получил удар ногой в бок и тут же, согнувшись, замер - острый осколок ребра пронзил ему печень.
   Воспринимая мир через сознание Свалидора, майор взлетел на крышу тачки и, как только водитель начал вылезать из машины, коротко, с потягом, рубанул, целя клинком в ложбинку за оттопыренным ухом. Рука его, державшая рукоять, не ощутила ни малейшего сопротивления. Человеческое тело, обмякнув, безвольно рухнуло на землю. Быстро оттащив его в сторону, Сарычев бросился в водительское кресло, плавненько так захлопнул дверцу и с усмешкой надавил на газ. "Что, сволочи, взяли?"
   Колеса "бомбы" с визгом провернулись на месте, майора мощно вжало в спинку кресла, и он стремительно, словно болид, принялся выбираться из города.
   На проспекте Ильича он сбавил скорость и двинулся в общем потоке по направлению к объездному шоссе, однако вскоре услышал позади переливчатые звуки сирены. Они быстро приближались, и когда из проулка вывернул цветастый "жигуленок" и начал Сарычева подрезать, все сомнения в том, что менты не при делах, у него пропали.
   Притворяться хорошим мальчиком уже не имело смысла, потому, резко вывернув руль влево, он буквально своротил гибэдэдэшную колымагу в сторону и полностью отдался во власть высокооборотного двухсотсильного двигателя. Да, умеют делать империалисты - шум, гам, милицейская суета сразу остались далеко позади. Без особых приключений Сарычев выбрался на шоссе, выжал из иномарки все соки и, заметив указатель, предупреждающий, что до КПП остается восемьсот метров, свернул на обочину. Наступил тот самый момент, когда, чтобы дальше быть, нужно тихо ехать...
   Хитрости ментовских коллег, науськиваемых к тому же братьями-федералами, были известны ему досконально. Там, впереди, наверняка ужо перегородили дорогу железные шипы "скорпиона", а для страховки развернули боком КАМАЗ, так что лобовая атака а ля Гастелло ни к чему хорошему не привела бы. "Нормальные герои всегда идут в обход". - Быстро вылив пепси-колу из случайно оказавшейся в салоне пластиковой двухлитровой бутыли, он продырявил клинком бак и подставил горлышко под бензиновый ручеек. Когда емкость наполнилась, майор аккуратно крышечку завинтил и, перебравшись через кювет, двинулся молодым лесом вдоль шоссе. Весна только-только еще вступала в свои права, снега было полно, так что пока он месил подтаявшие сугробы, вымок до пояса.
   Однако задницу мочил не зря - скоро оказался за штрафстоянкой, расположенной вплотную к КПП, и, притаившись за оградой, внимательнейше осмотрелся. К его визиту друзья в фуражках подготовились на совесть - помимо "скорпиона" дорога была блокирована тяжелыми бетонными плитами, которые до кучи подпирал груженный щебенкой КАМАЗ. А на ярко освещенной площадке возле капэпэшного скворечника собралось с десяток спецтранссредств, у Сарычева аж глаза разбежались - какое выбрать? Наконец он облюбовал четыреста шестидесятую "вольво" с работающим двигателем и о сидящих в ее салоне подумал неодобрительно: "Жгут, паразиты, топливо, печку гоняют почем зря! Что ж это их любовь к родине-то не греет?" Потом проделал дырочку в крышке бутылки, подошел к пропахшей мочой стене будки, с ухмылочкой взял прицел и принялся прыскать бензином. Струя была что надо, чуть ниже, чем у Самсона... Красота! Александр Степанович отошел чуть в сторону, полюбовался на работу и, щелкнув роскошной, только что экспроприированной зажигалкой, дал чекистам прикурить.
   Полыхнуло моментом. Внутри помещения раздались мат, лай, крики, а в ответ им захлопали дверцы машин, запаркованных на площадке, - это менты-автомобилисты кинулись на борьбу с огненной стихией. Из облюбованной майором "вольвухи" тоже выскочили двое. "Тяжелы на подъем-то". - Приблизившись к машине, он распахнул дверь, выбросил в мартовский снег водителя и, усевшись поудобнее в кресло, резко тронул машину с места. После "бээмвухи" что-то она майора не впечатлила.
   Минут пять он ехал спокойно, затем по рации передали приказ принять все возможные меры к задержанию вооруженного опасного преступника, захватившего спецавтомобиль. "Ребята, давайте жить дружно, - попросил майор в рацию, попросил очень ласково и человечно. - Христом Богом прошу..." Ребята помолчали, потом стали ругаться и грозить огнем на поражение. Причем не голословно спустя некоторое время Сарычев услышал рокочущий звук над крышей машины и понял, что он действительно кому-то очень нужен. Вернее не нужен...
   На вертолете же тем временем включили прожектора и дали длинную предупредительную очередь, так что Сарычев, заметив съезд на узкую перпендикулярную дорогу, не задумываясь, ушел направо. Куда угодно, только бы подальше от пулек размером с небольшой огурец...
   Вскоре грунтовку перегородили оплетенные колючкой ворота, на которых висел фанерный щит с какой-то надписью, однако было майору не до чтения. Распахнув бампером створки, он припустил что было мочи по обледеневшей, полной воды колее. Эх, вот погнал волну-то, словно на скутере помчался...
   Странно, но как только он пересек ограждение, шум вертолетных винтов стал стремительно удаляться. А скоро и дорога закончилась. Собственно, колея осталась, но проехать по ней стало возможным лишь на среднем гвардейском танке, так что, бросив "вольво" среди вешних снегов, майор двинулся в глубь российских просторов.
   Миновав чахлые, пожелтевшие елки, он поднялся на пригорок и замер. Над открывшейся его взору степью разливалось невидимое простому смертному разноцветное сияние, и сразу же кто-то из предков предупредил: "Гиблое место, лихое". Майор сам не заметил, как оказался у огороженной колючей проволокой пустоши, где валялись обломки бетонных конструкций, ржавые останки машин. Переливчатое облако над пустырем было гораздо ярче, чем там, на равнине. Долго задерживаться здесь Сарычев не стал. Двигаясь вдоль ограды, он оказался возле ворот с изображением черепа с костями и веселенькой поучительной надписью "Если хочешь быть отцом, заверни яйцо свинцом".
   "Ага, а сам завернись во что-нибудь белое и медленно ползи на кладбище. Александр Степанович улыбнулся невесело, заметил в снегу еле видимую тропку и, оскальзываясь на мокром льду, принялся подниматься по отлогому склону. Ускорение важный фактор, от него взлетел реактор..."
   С вершины холма открылось зрелище уже вовсе безрадостное - разрушенные до основания кирпичные постройки, перевернутые вагоны и танки. Ураган промчался, цунами прошло, фашист пролетел... М-да... Майор подошел к давно некрашеному двухэтажному дому с резными балкончиками - такие в свое время партия любила презентовать вождям районного пошиба. Стоило Сарычеву приблизиться к калитке, как где-то под крыльцом грозно заскрежетала цепь и послышались какие-то странные, сиплые, совершенно не похожие на заливистый сторожевой лай звуки. Увидев существо, их издававшее, Сарычев даже присвистнул: "Эко, брат, тебя". Собака, а это был когда-то здоровенный кавказский волкодав, снова принялась прерывисто хрипеть, и наконец за занавеской в окошке вспыхнул свет. Прогнившие доски заскрипели под грузными шагами, и человеческий голос, больше похожий на шипение воздуха в шланге, спросил:
   - Почему без звонка?
   - Добрый вечер, - отозвался майор, - я заблудился.
   Сейчас же щелкнул замок, заскрипели петли, и он услышал:
   - Бдрена вошь, да ты же и впрямь без намордника! Заходи давай.
   Сарычев поднялся на крыльцо и, переступив через порог, как полагается, представился:
   - Трубников Павел Семенович.
   Протянул руку и почувствовал, что ладонь хозяина вместо кожи покрывает что-то очень похожее на сопревшую клеенку.
   - Ну что, будешь? Один хрен, не спится. - На Сарычева уставились лишенные ресниц гноящиеся глаза. Не дожидаясь ответа, новый знакомый налил ему полстакана "Московской". - Не боись, хавка и бухало у меня чистые, оттуда. - Он махнул рукой в сторону колючей проволоки.
   Они сидели в тускло освещенной, грязной комнате за расшатанным столом, на котором стояла бутылка водки с кое-какой закуской. Часы-ходики на обшарпанной стене с неумолимой наглядностью отсчитывали время...
   - И давно вы тут, Кузьма Артемьевич? - Майор старался не смотреть на страшое, покрытое коростой лицо сотрапезника.
   - Давно, милый, давно. - В уголках потрескавшихся губ хозяина сочилась сукровица. Уловив сочувствующий взгляд, он налил еще по одной, чокнулся, с чувством тяпнул. - А ты, паря, не зырь на харю-то мою, сам на себя в дразнилку(1) давно уж не смотрелся, но чую, что с души воротит. Ничего не попишешь - каждому свое.
   1 Зеркало.
   Да уж... Давным-давно был Кузьма Артемьевич рецидивистом по кличке Тяжеляк, но когда началась война, не посчитал зазорным взяться за оружие и искупить содеянное кровью. В сорок пятом он вернулся, хоть и без ноги, но с победой, однако прежние кенты по воле объявили его "автоматчиком"(1) и хотели трюмить(2), за что и были им расписаны вчистую.
   1 Вор, взявший оружие из рук властей.
   2 Мучить.
   - Ну, навесили мне новый срок. - Рассказчик нарезал жеребейками сало и, заметив, что майор, не побрезговав, принялся жевать, одобрительно кивнул. Потом отправили на поселение, вон там, верстах в пяти отсюда, деревенька стояла. - Покрытая струпьями рука подлила в стаканы, убрала пустую бутылку под стол, незамедлительно выставив полную. - Уж и забыл, когда и пил в компании, в одиночку-то уж больно тошно. Ну, будем...
   Крякнули, закусили капусткой, и Сарычев узнал, что когда Кузьма Артемьевич пробыл на поселении года два, все округу обнесли колючкой, нагнали зэков с солдатами, и те в степи наворотили черт знает что. О деревеньке, оказавшейся внутри периметра, и думать забыли.
   - Ну вот, в один прекрасный день полыхнуло в полнеба, бабахнуло знатно, и поднялся такой ветер, что крыши раком встали. - Рассказчик замолчал и вдруг беззубо, одними кровоточащими деснами улыбнулся. - Только сам я этого не видел, был пьян вумат. А как очухался, смотрю, по избам лепилы с энкэвэдэшниками в белых балахонах шастают, все чего-то вошкаются, нюхают, это я уже потом врубился, что уровень радиации. Походили немного и успокоились, ничего, мол, страшного, а через месяц взорвали такое, что земля пошла волнами.
   Словом, через год из всей нашей деревни один я неожмуренный остался, да и то, как лепилы потом сказали, потому что бухал, не просыхая. А потом словно отрубило. Никакой суеты, все тихо, спокойно, привезут что-то по узкоколейке, в землю зароют, и опять тишина. Это я уже позже узнал, что бомбы испытывать они стали где-то в Казахстане, а здесь организовали что-то вроде кладбища. Погоста, такую мать...