Страница:
После отказа Басова было принято решение… смыть весь отснятый материал. Мотыль в надежде остановить это решение отправился к Чухраю (тот в те дни монтировал свою документальную ленту «Память» про Сталинградскую битву), но тот встретил его холодно, разговаривал через спину короткими репликами. Ничего удивительного в таком поведении руководителя ЭТО не было: как мы помним, он давно не верил ни в Мотыля, ни в его картину. И тогда Мотыль прибег к последней возможности изменить ситуацию в свою пользу. Он написал письмо самому министру кинематографии Алексею Романову. Процитирую отрывок из этого письма:
«Фильм «Белое солнце пустыни», отснятый на 2/3, законсервирован и может не завершиться вообще. Между тем это одна из попыток творческого освоения «вестерна» в нашем кинематографе, которая сулит широкий зрительский интерес, рассчитана на прокатный эффект, на большую прибыль.
Не только уже истраченные почти 400 тысяч рублей заставляют меня просить Вас о приеме. Я хотел бы при встрече рассказать Вам, на чем основана моя вера в зрительский успех будущей картины, а также познакомить Вас с той необходимой и важной сегодня воспитательной идеей, которую я стараюсь пронести в этой картине…»
Министр письмо получил, однако режиссера не принял: то ли не нашел свободного времени, то ли доверился мнению хулителей картины. Казалось, что участь фильма решена. Но тут в дело вмешалось само Провидение в лице Министерства финансов. Оно наотрез отказалось списывать убытки (те самые «почти 400 тысяч»), поскольку к 68-му году на киношной «полке» уже успело накопиться несколько других картин. «Мосфильм» стал перед серьезной дилеммой: что делать? В итоге на окончательном совещании в Госкино, состоявшемся весной 69-го, зампред Владимир Баскаков подводит итог этим мытарствам: «Производство придется завершить. И Мотыля на картине оставить».
После этого решения Мотылю было от чего удивиться. Ведь всего лишь год назад тот же Баскаков клялся, что «режиссера Мотыля в кино больше не будет» (сказано это было после скандала с предыдущим фильмом режиссера «Женя, Женечка и «катюша»). И вдруг – такой крутой поворот. Причем не последний, поскольку Баскаков чуть позже принял самого Мотыля с отснятым материалом и не высказал по поводу увиденного никаких претензий (это рандеву организовал приятель Мотыля еще по работе на Свердловской киностудии Вадим Спицын, который был также и приятелем Баскакова – они познакомились еще на фронте и вместе закончили войну в Австрии). После просмотра Баскаков удивленно заявил: «Материал как материал. На «Мосфильме» бывало куда хуже».
Таким образом, высокопоставленный чиновник Госкино протянул руку помощи фильму, заставив заткнуться всех его противников на низших этажах киновласти. Более того, Госкино согласилось выделить дополнительные средства для завершения работы над фильмом. В итоге вскоре съемочная группа фильма отправилась на последние натурные съемки в Туркмению, где и завершила работу над картиной (отметим, что по решению Баскакова курировал этот этап работы Вадим Спицын).
Кстати, Баскаков постоянно телеграфировал Спицыну в Туркмению, чтобы в банде Абдуллы обязательно были русские. Зампред боялся, что если будет иначе, то республиканские руководители могут обвинить Госкино в разжигании национальной розни: дескать, у вас все бандиты – азиаты. А подобные упреки после пражских событий ничем хорошим закончиться не могли.
В начале сентября 1969 года работа над фильмом была полностью завершена. Но мытарства его не закончились. На этот раз картину стало мурыжить руководство «Мосфильма». Оно распорядилось внести в нее 27 поправок, но Мотыль осуществил только некоторые из них. В частности, он сократил эпизоды с пьянством Верещагина, вырезал икону Богоматери со струйкой крови в сцене убийства хранителя музея, даже заново переоркестровал музыку Исаака Шварца. Однако и этот вариант генерального директора «Мосфильма» Сурина не удовлетворил, и он настоял на том, чтобы акт о приемке картины в Госкино пока не подписывали.
Судя по всему, он надеялся разрешить эту ситуацию с помощью «верхов». Зная о том, какую неоднозначную реакцию этот фильм вызвал как у руководства ЭТО, так и в Госкино, он решил «прогнать» картину «по дачам» – то есть показать ее членам Политбюро (после чехословацких событий в высшем советском руководстве появилась привычка лично визировать наиболее спорные фильмы на дачных просмотрах). В итоге фильм попал к Брежневу, который от увиденного… впал в настоящий восторг, поскольку был большим поклонником американских вестернов. Тем же вечером он лично позвонил руководителю Кинокомитета Романову и выразил ему признательность за появление подобной ленты. Естественно, после такого звонка киношный руководитель решил тоже познакомиться с фильмом. Как вспоминает сам В. Мотыль, картина Романову понравилась. И он распорядился вместо оставшихся почти двадцати поправок осуществить только… три.
Отметим, что хулители фильма, чтобы хоть как-то сгладить горечь от собственного поражения, все-таки отыгрались на ее авторах: дали картине вторую прокатную категорию, что снижало сумму гонораров за производство. Но верховная власть к этому факту не имела никакого отношения: это опять были внутрицеховые разборки. Об этом же говорят и другие факты: например, многие известные коллеги Мотыля не приняли его картину и говорили об этом в открытую. Как вспоминает сценарист Р. Ибрагимбеков: «Мой незабвенный учитель Сергей Аполлинариевич Герасимов, посмотрев фильм, сказал: «Старик, я думал, ты серьезный человек…» «Картина неплохая, только рояль в кустах все время торчит», – говорил Эльдар Рязанов. Никита Михалков тоже считал, что на экране играют в поддавки…»
Из этой же «оперы» и история о том, как «Белое солнце пустыни» постоянно гнобили, ни разу не удостоив ни одной из кинематографических наград. Опять же это были не «наезды» кого-то из кремлевских небожителей, а разборки внутри киношного клана. И Мотыль здесь был далеко не одинок. Взять, к примеру, другого известного советского кинорежиссера – Леонида Гайдая. За 35-летнюю карьеру в кинематографе ни один фильм этого выдающегося комедиографа не был удостоен какой-либо награды на Всесоюзных кинофестивалях, а сам он был отмечен только однажды, причем не призом, а всего лишь… почетным дипломом.
Таким образом, в нелегкой судьбе шедевра В. Мотыля главную роль играли не происки верховной власти, а внутрицеховые интриги. В этих интригах в одно целое сплелись козни чиновников-перестраховщиков, неверие коллег-кинематографистов в талант постановщика и, наконец, неприязнь к нему других коллег – из числа завистников. И все перечисленное не было отличительной особенностью советской власти – такова, увы, особенность любой власти. В качестве примера приведу историю с выдающимся японским кинорежиссером Акирой Куросавой, которая датирована теми же годами, что и история с «Белым солнцем…», – концом 60-х.
В 1966 году Голливуд обратился к Куросаве с предложением поставить у них фильм с американскими актерами. Режиссер согласился и задумал снимать картину в жанре «экшн» под названием «Стремительный поезд». Сюжет ее был лишен каких-либо политических аллюзий и целиком зиждился на проблемах человеческого характера. Вся история основывалась на том, что произошла поломка локомотива и неуправляемый поезд мчится на всех парах навстречу катастрофе, вынуждая пассажиров по-разному раскрывать свои характеры. Однако из этого проекта так ничего и не вышло, поскольку продюсер Куросаве попался нерадивый: даже в этом безобидном сюжете он нашел что-то крамольное и всячески тормозил его продвижение. В итоге съемки фильма так и не состоялись.
Несмотря на постигшую его неудачу, Куросава не терял надежды все-таки снять что-нибудь в Голливуде. В итоге спустя год компания «ХХ век – Фокс» предложила ему осуществить новый проект. Куросава с радостью согласился и на этот раз предложил совсем другое кино – фильм «Тора! Тора! Тора!» («Тигр! Тигр! Тигр!»), где речь шла о нападении японцев 7 декабря 1941 года на американскую военную базу в Пирл-Харбор. Американцы согласились, видимо, в надежде, что Куросава снимет вполне проамериканское кино. Но вышло иначе: Куросава стал снимать кино совершенно иной направленности. Поняв это, американцы стали чинить ему всяческие препятствия. Далее послушаем рассказ самого режиссера:
«У американцев более практичный подход, и они стесняли меня в творческой свободе. Их раздражало, что я долго думал. Главное же, что их не устраивала задуманная мною тема – показать, что и среди японцев многие были против войны, что их вынудили воевать. Американцы хотели представить войну как цирковую программу – с эффектными, вызывающими аплодисменты сценами. Я же считаю, что такие картины должны вызывать страх, ужас и ненависть к войне. По разным пустякам стали возникать сложности, актеры по непонятным причинам начали уходить. Я нервничал и в декабре 1968 года прервал съемки. Их продолжили другие, а американцы объявили, что у меня нервное расстройство. В действительности дело было не в этом, а в разладе с ними…»
Кстати, о нервном расстройстве. Тогда и в самом деле в киношном мире ходил слух о том, что на почве этого конфликта Куросава совершил попытку самоубийства – пытался перерезать себе горло ножом. Однако в последний момент рука режиссера дрогнула, и рана оказалась несмертельной – врачам удалось спасти Куросаву. После этого он приедет в СССР, где без всяких мытарств снимет фильм «Дерсу Узала», который завоюет «Оскара».
Но вернемся к «Белому солнцу…».
Фильм вышел на экраны страны весной 70-го. Это было особенное время для страны – один из последних мощных всплесков патриотических настроений в обществе, который был связан именно с пражскими событиями. В советском кинематографе это время было отмечено появлением целого ряда замечательных фильмов державного звучания, ставших фаворитами проката: «Освобождение» (1-е место в прокате 1970 года), «Офицеры» (1-е место в 1971 году), «А зори здесь тихие…» (1-е место в 1972 году). В этот ряд можно смело внести и фильм В. Мотыля, который завоевал 2-е место в прокате своего года назло всем своим недоброжелателям.
А ведь на первый взгляд эта картина – типичный истерн о борьбе красных с басмачами в Средней Азии, коих в советском кинематографе в ту пору начали снимать десятками. Однако это только на первый взгляд. При более внимательном рассмотрении фильм оказывался намного глубже по мысли, чем казалось поначалу: в нем в одно целое сплелись народный эпос, лубок, трагедия и даже комедия. И герои его были под стать русскому фольклору: трое защитников сирых и угнетенных – красноармейцы Сухов и Петруха, таможенник Верещагин, – а также примкнувший к ним абориген Саид. Ведущую скрипку в этом квартете играл Сухов (актер Анатолий Кузнецов): в меру плут, в меру философ, а на деле – настоящий супермен. Под стать ему был и Верещагин (актер Павел Луспекаев), образ которого был будто срисован с былинного русского богатыря: та же косая сажень в плечах, те же кулаки с бычью голову, те же усы вразлет, как у другого былинно-киношного героя советских времен – Чапаева.
Отметим, что фольклорная начинка фильма позволила смикшировать привычный большевистский пафос, сделав его универсальным шедевром для всех категорий населения. Отсюда и результат: 50 миллионов зрителей и безоговорочная поддержка почти всех профессиональных критиков одновременно – как либеральных, так и патриотических (то же самое произошло некоторое время назад и с другим известным истерном: «Неуловимые мстители» Эдмонда Кеосаяна).
Крылатая фраза Верещагина «За державу обидно!» сразу легла на душу как либералам, так и державникам. Правда, каждый тогда читал ее по-своему: первые – как укор коммунистам за неправильную внутреннюю и внешнюю политику, вторые – как упрек либералам за их пресмыкательство перед Западом. Кто оказался прав в этом споре, показало время. В 1991 году, когда Советский Союз распадется, деятели типа Абдуллы без всяких проблем начнут вывозить не баркасами, а целыми танкерами сырье из страны, а также переводить миллиарды долларов на свои счета в западные банки. И ни один Верещагин им в этом уже не помешает, поскольку таковые к тому времени повыведутся, а им на смену придут анти-Верещагины – те, кто мзду будет брать весьма охотно и помногу.
Спрятанная правда
«Фильм «Белое солнце пустыни», отснятый на 2/3, законсервирован и может не завершиться вообще. Между тем это одна из попыток творческого освоения «вестерна» в нашем кинематографе, которая сулит широкий зрительский интерес, рассчитана на прокатный эффект, на большую прибыль.
Не только уже истраченные почти 400 тысяч рублей заставляют меня просить Вас о приеме. Я хотел бы при встрече рассказать Вам, на чем основана моя вера в зрительский успех будущей картины, а также познакомить Вас с той необходимой и важной сегодня воспитательной идеей, которую я стараюсь пронести в этой картине…»
Министр письмо получил, однако режиссера не принял: то ли не нашел свободного времени, то ли доверился мнению хулителей картины. Казалось, что участь фильма решена. Но тут в дело вмешалось само Провидение в лице Министерства финансов. Оно наотрез отказалось списывать убытки (те самые «почти 400 тысяч»), поскольку к 68-му году на киношной «полке» уже успело накопиться несколько других картин. «Мосфильм» стал перед серьезной дилеммой: что делать? В итоге на окончательном совещании в Госкино, состоявшемся весной 69-го, зампред Владимир Баскаков подводит итог этим мытарствам: «Производство придется завершить. И Мотыля на картине оставить».
После этого решения Мотылю было от чего удивиться. Ведь всего лишь год назад тот же Баскаков клялся, что «режиссера Мотыля в кино больше не будет» (сказано это было после скандала с предыдущим фильмом режиссера «Женя, Женечка и «катюша»). И вдруг – такой крутой поворот. Причем не последний, поскольку Баскаков чуть позже принял самого Мотыля с отснятым материалом и не высказал по поводу увиденного никаких претензий (это рандеву организовал приятель Мотыля еще по работе на Свердловской киностудии Вадим Спицын, который был также и приятелем Баскакова – они познакомились еще на фронте и вместе закончили войну в Австрии). После просмотра Баскаков удивленно заявил: «Материал как материал. На «Мосфильме» бывало куда хуже».
Таким образом, высокопоставленный чиновник Госкино протянул руку помощи фильму, заставив заткнуться всех его противников на низших этажах киновласти. Более того, Госкино согласилось выделить дополнительные средства для завершения работы над фильмом. В итоге вскоре съемочная группа фильма отправилась на последние натурные съемки в Туркмению, где и завершила работу над картиной (отметим, что по решению Баскакова курировал этот этап работы Вадим Спицын).
Кстати, Баскаков постоянно телеграфировал Спицыну в Туркмению, чтобы в банде Абдуллы обязательно были русские. Зампред боялся, что если будет иначе, то республиканские руководители могут обвинить Госкино в разжигании национальной розни: дескать, у вас все бандиты – азиаты. А подобные упреки после пражских событий ничем хорошим закончиться не могли.
В начале сентября 1969 года работа над фильмом была полностью завершена. Но мытарства его не закончились. На этот раз картину стало мурыжить руководство «Мосфильма». Оно распорядилось внести в нее 27 поправок, но Мотыль осуществил только некоторые из них. В частности, он сократил эпизоды с пьянством Верещагина, вырезал икону Богоматери со струйкой крови в сцене убийства хранителя музея, даже заново переоркестровал музыку Исаака Шварца. Однако и этот вариант генерального директора «Мосфильма» Сурина не удовлетворил, и он настоял на том, чтобы акт о приемке картины в Госкино пока не подписывали.
Судя по всему, он надеялся разрешить эту ситуацию с помощью «верхов». Зная о том, какую неоднозначную реакцию этот фильм вызвал как у руководства ЭТО, так и в Госкино, он решил «прогнать» картину «по дачам» – то есть показать ее членам Политбюро (после чехословацких событий в высшем советском руководстве появилась привычка лично визировать наиболее спорные фильмы на дачных просмотрах). В итоге фильм попал к Брежневу, который от увиденного… впал в настоящий восторг, поскольку был большим поклонником американских вестернов. Тем же вечером он лично позвонил руководителю Кинокомитета Романову и выразил ему признательность за появление подобной ленты. Естественно, после такого звонка киношный руководитель решил тоже познакомиться с фильмом. Как вспоминает сам В. Мотыль, картина Романову понравилась. И он распорядился вместо оставшихся почти двадцати поправок осуществить только… три.
Отметим, что хулители фильма, чтобы хоть как-то сгладить горечь от собственного поражения, все-таки отыгрались на ее авторах: дали картине вторую прокатную категорию, что снижало сумму гонораров за производство. Но верховная власть к этому факту не имела никакого отношения: это опять были внутрицеховые разборки. Об этом же говорят и другие факты: например, многие известные коллеги Мотыля не приняли его картину и говорили об этом в открытую. Как вспоминает сценарист Р. Ибрагимбеков: «Мой незабвенный учитель Сергей Аполлинариевич Герасимов, посмотрев фильм, сказал: «Старик, я думал, ты серьезный человек…» «Картина неплохая, только рояль в кустах все время торчит», – говорил Эльдар Рязанов. Никита Михалков тоже считал, что на экране играют в поддавки…»
Из этой же «оперы» и история о том, как «Белое солнце пустыни» постоянно гнобили, ни разу не удостоив ни одной из кинематографических наград. Опять же это были не «наезды» кого-то из кремлевских небожителей, а разборки внутри киношного клана. И Мотыль здесь был далеко не одинок. Взять, к примеру, другого известного советского кинорежиссера – Леонида Гайдая. За 35-летнюю карьеру в кинематографе ни один фильм этого выдающегося комедиографа не был удостоен какой-либо награды на Всесоюзных кинофестивалях, а сам он был отмечен только однажды, причем не призом, а всего лишь… почетным дипломом.
Таким образом, в нелегкой судьбе шедевра В. Мотыля главную роль играли не происки верховной власти, а внутрицеховые интриги. В этих интригах в одно целое сплелись козни чиновников-перестраховщиков, неверие коллег-кинематографистов в талант постановщика и, наконец, неприязнь к нему других коллег – из числа завистников. И все перечисленное не было отличительной особенностью советской власти – такова, увы, особенность любой власти. В качестве примера приведу историю с выдающимся японским кинорежиссером Акирой Куросавой, которая датирована теми же годами, что и история с «Белым солнцем…», – концом 60-х.
В 1966 году Голливуд обратился к Куросаве с предложением поставить у них фильм с американскими актерами. Режиссер согласился и задумал снимать картину в жанре «экшн» под названием «Стремительный поезд». Сюжет ее был лишен каких-либо политических аллюзий и целиком зиждился на проблемах человеческого характера. Вся история основывалась на том, что произошла поломка локомотива и неуправляемый поезд мчится на всех парах навстречу катастрофе, вынуждая пассажиров по-разному раскрывать свои характеры. Однако из этого проекта так ничего и не вышло, поскольку продюсер Куросаве попался нерадивый: даже в этом безобидном сюжете он нашел что-то крамольное и всячески тормозил его продвижение. В итоге съемки фильма так и не состоялись.
Несмотря на постигшую его неудачу, Куросава не терял надежды все-таки снять что-нибудь в Голливуде. В итоге спустя год компания «ХХ век – Фокс» предложила ему осуществить новый проект. Куросава с радостью согласился и на этот раз предложил совсем другое кино – фильм «Тора! Тора! Тора!» («Тигр! Тигр! Тигр!»), где речь шла о нападении японцев 7 декабря 1941 года на американскую военную базу в Пирл-Харбор. Американцы согласились, видимо, в надежде, что Куросава снимет вполне проамериканское кино. Но вышло иначе: Куросава стал снимать кино совершенно иной направленности. Поняв это, американцы стали чинить ему всяческие препятствия. Далее послушаем рассказ самого режиссера:
«У американцев более практичный подход, и они стесняли меня в творческой свободе. Их раздражало, что я долго думал. Главное же, что их не устраивала задуманная мною тема – показать, что и среди японцев многие были против войны, что их вынудили воевать. Американцы хотели представить войну как цирковую программу – с эффектными, вызывающими аплодисменты сценами. Я же считаю, что такие картины должны вызывать страх, ужас и ненависть к войне. По разным пустякам стали возникать сложности, актеры по непонятным причинам начали уходить. Я нервничал и в декабре 1968 года прервал съемки. Их продолжили другие, а американцы объявили, что у меня нервное расстройство. В действительности дело было не в этом, а в разладе с ними…»
Кстати, о нервном расстройстве. Тогда и в самом деле в киношном мире ходил слух о том, что на почве этого конфликта Куросава совершил попытку самоубийства – пытался перерезать себе горло ножом. Однако в последний момент рука режиссера дрогнула, и рана оказалась несмертельной – врачам удалось спасти Куросаву. После этого он приедет в СССР, где без всяких мытарств снимет фильм «Дерсу Узала», который завоюет «Оскара».
Но вернемся к «Белому солнцу…».
Фильм вышел на экраны страны весной 70-го. Это было особенное время для страны – один из последних мощных всплесков патриотических настроений в обществе, который был связан именно с пражскими событиями. В советском кинематографе это время было отмечено появлением целого ряда замечательных фильмов державного звучания, ставших фаворитами проката: «Освобождение» (1-е место в прокате 1970 года), «Офицеры» (1-е место в 1971 году), «А зори здесь тихие…» (1-е место в 1972 году). В этот ряд можно смело внести и фильм В. Мотыля, который завоевал 2-е место в прокате своего года назло всем своим недоброжелателям.
А ведь на первый взгляд эта картина – типичный истерн о борьбе красных с басмачами в Средней Азии, коих в советском кинематографе в ту пору начали снимать десятками. Однако это только на первый взгляд. При более внимательном рассмотрении фильм оказывался намного глубже по мысли, чем казалось поначалу: в нем в одно целое сплелись народный эпос, лубок, трагедия и даже комедия. И герои его были под стать русскому фольклору: трое защитников сирых и угнетенных – красноармейцы Сухов и Петруха, таможенник Верещагин, – а также примкнувший к ним абориген Саид. Ведущую скрипку в этом квартете играл Сухов (актер Анатолий Кузнецов): в меру плут, в меру философ, а на деле – настоящий супермен. Под стать ему был и Верещагин (актер Павел Луспекаев), образ которого был будто срисован с былинного русского богатыря: та же косая сажень в плечах, те же кулаки с бычью голову, те же усы вразлет, как у другого былинно-киношного героя советских времен – Чапаева.
Отметим, что фольклорная начинка фильма позволила смикшировать привычный большевистский пафос, сделав его универсальным шедевром для всех категорий населения. Отсюда и результат: 50 миллионов зрителей и безоговорочная поддержка почти всех профессиональных критиков одновременно – как либеральных, так и патриотических (то же самое произошло некоторое время назад и с другим известным истерном: «Неуловимые мстители» Эдмонда Кеосаяна).
Крылатая фраза Верещагина «За державу обидно!» сразу легла на душу как либералам, так и державникам. Правда, каждый тогда читал ее по-своему: первые – как укор коммунистам за неправильную внутреннюю и внешнюю политику, вторые – как упрек либералам за их пресмыкательство перед Западом. Кто оказался прав в этом споре, показало время. В 1991 году, когда Советский Союз распадется, деятели типа Абдуллы без всяких проблем начнут вывозить не баркасами, а целыми танкерами сырье из страны, а также переводить миллиарды долларов на свои счета в западные банки. И ни один Верещагин им в этом уже не помешает, поскольку таковые к тому времени повыведутся, а им на смену придут анти-Верещагины – те, кто мзду будет брать весьма охотно и помногу.
(«Советская Россия», приложение «Отечественные записки» от 3 июля 2007 года)
Спрятанная правда
«узбекского дела»
В одном из номеров «Советской России» была опубликована статья Н. Кравчука «Сможет ли «Джорджия» стать Грузией?». Разделяя мнение автора почти по всем позициям, хочу внести лишь одно, но существенное уточнение в его утверждение о том, что в советские годы «Грузия послужила «маяком» в строительстве криминального капитализма с нечеловеческим лицом не только для Кавказа, но и для Средней Азии». Грузия и в самом деле была «маяком», однако капитализация эта в Средней Азии была не естественной, а скорее насильственной, для чего и было рождено на свет так называемое «узбекское дело», которому, кстати, в этом апреле исполняется ровно 25 лет.
Известно, что подробности этого «дела» были широко растиражированы в годы горбачевской «гласности», которая, как теперь уже ясно, была одним из главных звеньев спецоперации под названием «ликвидация СССР». Поэтому, обращаясь сегодня к этим подробностям, следует иметь в виду, что львиная доля их была ловко подтасована и скомпонована в угоду тем, кто хотел представить советскую власть в Средней Азии (а через нее и во всем СССР) как одну сплошную коррупцию. Между тем последняя там и в самом деле имела место быть, только вот, к примеру, в закавказских республиках она была не меньшей по масштабам, однако в тех местах никаких широкомасштабных антикоррупционных дел никто не затевал. Случайно ли это? Вот об этом мне и хотелось бы сегодня поразмышлять.
Начнем с того, что инициатором «узбекского дела» был Юрий Андропов, которого либеральная историография до сих пор превозносит как одного из самых выдающихся советских реформаторов. Согласно ее выводам, Андропов, придя к власти в ноябре 1982 года, был обуреваем желанием модернизировать советскую систему и спасти ее от развала. Судя по всему, такие цели Андропов и в самом деле перед собой ставил, однако его модернизация в итоге удивительным образом совпала с тем планом, который разработали западные глобалисты с целью развалить Советский Союз. Первым этапом этого плана было расширение капитализации СССР, вторым – использование клановых противоречий в советской элите, по-разному относившейся к этой капитализации, и замена одних кланов (неудобных) на другие (удобные).
Начальная фаза капитализации СССР началась еще при Хрущеве, который провозгласил лозунг «Догоним и перегоним Америку!», после чего потребительская мораль в советском обществе постепенно стала доминирующей. Брежнев этот процесс углубил, затеяв сначала «косыгинскую реформу», а после нефтяного кризиса 1973 года наладив поставки сырой нефти на Запад, открыв тем самым процесс реинтеграции советской экономики в западную. В итоге к моменту воцарения в Кремле Андропова советская система была уже по многим направлениям не противником, а союзником Запада: как экономическим (включившись в капиталистическое разделение труда), так и политическим (поддерживая и насаждая реформизм в коммунистических партиях). Ситуацию еще можно было изменить, если бы к власти в Кремле после Брежнева пришел, к примеру, технократ-державник, однако случилось иное – в кресло генсека сел интеллектуал-западник Юрий Андропов, который, возомнив себя советским Дэн Сяопином, начал готовить плацдарм для окончательной победы в СССР «социализма с капиталистическим лицом». Первым этапом этого плана и стало пресловутое «узбекское дело».
Узбекистан начал стремительно превращаться в мощного регионального лидера Центральной Азии в начале 50-х. Этот процесс не остался без внимания западных спецслужб, которые именно тогда стали уделять этой республике повышенное внимание, рассчитывая рано или поздно взорвать ее, чтобы вызвать цепную реакцию по всему СССР. Однако поняли это и в Кремле, после чего в марте 1959 года к руководству республикой был приведен один из самых ярких лидеров узбекских интернационалистов – выходец из самаркандского клана Шараф Рашидов. Именно он, сумев объединить под своими знаменами представителей разных узбекских кланов, почти на четверть века превратил Узбекистан в один из самых лояльных Центру и спокойных в национальном отношении регионов СССР. Достаточно сказать, что на его территории проживали более 100 наций и народностей и никаких межэтнических столкновений между ними практически не возникало.
Отметим, что в Узбекистане проживало и значительное число представителей «нации-цемента» – русских. И это было не случайно. Как верно пишет В. Казначеев: «Русская национальная психология, пожалуй, единственная, которая не только не исключает братства народов, но и подразумевает его. Только русские со своей врожденной толерантностью смогли скрепить гигантское евразийское пространство, не дать поглотить его активной капиталистической среде, постоянно требующей захвата новых колоний, получения дешевой рабочей силы и новых рынков сбыта».
В 1939–1979 годах численность русских в СССР выросла со 100 миллионов 391,5 тысячи до 137 миллионов 397 тысяч – то есть на 37 %. В это же время в Узбекистане численность русских увеличилась с 727 331 человека до 1 миллиона 666 тысяч – то есть на 129 %. Таким образом рост опережал общесоюзные темпы примерно в 3 раза. Подобного никогда бы не удалось достичь, если бы в Узбекистане был распространен национализм, какой был присущ, к примеру, прибалтийским республикам или ряду закавказских. Среди последних таковыми были Грузия и Армения. У последней даже герб был с определенным подтекстом (кстати, единственный подобный в СССР): на нем, помимо обязательных серпа и молота, было изображение Большого и Малого Арарата, которые находились… на территории другого государства – в Турции (Арарат только виден с территории Армении). Сами турки называли подобное изображение «символической экспансией». Однако на все упреки по этому поводу армяне отвечали весьма оригинально: дескать, у самих турок на их гербе изображен полумесяц, хотя Луна тоже не является турецкой территорией.
Национализм был по-настоящему козырной картой в руках закавказских элит. Ловко манипулируя этой проблемой, они держали Москву «на крючке», выбивая тем самым из нее всевозможные преференции – как политические, так и экономические. В Кремле ведь как рассуждали: кавказцы – люди горячие и обидчивые, поэтому лучше их не злить и выполнять любые их просьбы. Например, «глазами и ушами» Москвы в республиках всегда были вторые секретари ЦК и председатели КГБ, назначаемые в основном из славян. Так было во всех республиках, кроме трех прибалтийских и двух закавказских: Армении и Грузии.
Первой, к примеру, дозволялось иметь в качестве вторых секретарей не варягов, а собственные кадры – из армян. То же самое касалось и председателей КГБ – они тоже были местные: в 1954–1972 годах (почти 20 лет!) это был Г. Бадамянц, в 1978–1988 (10 лет) – М. Юзбашян. Отметим, что рекорд Бадамянца побил только один человек, причем тоже кавказец – грузин А. Инаури, который просидел в кресле шефа КГБ Грузии рекордное для страны время – 34 (!) года (1954–1988). В то же время в Узбекистане за период правления Рашидова (24 года) сменилось 6 главных чекистов, причем только один, последний, был из местных, но опять же не узбек, а… армянин.
Между тем не было в СССР более диссидентского КГБ, чем армянский. Как пишет историк А. Давтян: «Где в СССР можно было свободно посмотреть запрещенные к прокату по идеологическим мотивам фильмы? Представьте себе – в клубе Комитета госбезопасности Армянской ССР, прямо в здании КГБ на углу Налбандяна и Ханджяна… Практически полный спектр фильмов, демонстрировавшихся на закрытых просмотрах Московского Дома кино и ВГИКа (большинство действительно хороших фильмов, не попадавших в советский прокат), независимо от их идеологической направленности, можно было посмотреть в Клубе КГБ: будь то американские вестерны, итальянский неореализм, отечественные фильмы, легшие «на полку» по цензурным соображениям, эротика, фильмы ужасов или концерты западных рок-групп…»
Отметим, что подобных вольностей (КГБ в роли проводника западной идеологии!) не было ни в одной советской республике, даже в прибалтийских. Что касается Узбекистана, то там не только в местном КГБ, но даже в широком прокате были запрещены к показу многие фильмы капиталистических стран (из США, Англии, Франции, Италии). Это было связано не только с местными традициями, осуждающими свободу нравов по-капиталистически, но и с нежеланием местной партийной элиты распространять в республике западную идеологию. По сути, высшая узбекская элита (в отличие от армянской) в этом вопросе солидаризировалась с теми восточноевропейскими коммунистами, которые давно подозревали кремлевское руководство в ползучей реставрации капитализма. Как было написано в 1972 году в издании западногерманских коммунистов «Revolutionarer Weg»: «Империализм США очень хорошо знает, что капиталистическая реставрация в ревизионистских странах не может продвигаться только экономическими средствами. Должно последовать проникновение буржуазной идеологии, первоначально через культурные связи».
Вот почему в Узбекистане были немыслимы прецеденты, которые происходили в Армении. Так, в 1977 году именно в Ереване сожгли огромный портрет Брежнева, висящий в центре города, и именно оттуда в Москву в том же году приехали террористы, взорвавшие здесь три бомбы и убившие почти три десятка ни в чем не повинных москвичей.
Не меньшие вольности были присущи и Грузии. Перед ней Центр стелился даже сильнее, чем перед Арменией. Особенно сильным этот процесс стал после того, как к власти там в 1972 году был приведен Эдуард Шеварднадзе. Его приход был неслучайным, впрочем, как все смены властей в закавказских республиках, которые произошли в первые же годы после воцарения в КГБ Юрия Андропова (в 1969–1974 годах). Эти замены были непосредственно связаны с курсом на дальнейшую капитализацию этих республик. Так, бывший чекист Гейдар Алиев возглавил Азербайджан в 1969 году, сразу после того, как нефть стала мировой валютой (вместо угля) и Кремлю понадобилось, чтобы контроль за ее добычей оказался в руках людей, во-первых, связанных со спецслужбами, во-вторых – более коммерчески активных.
Шеварднадзе тоже принадлежал к спецслужбам (только к МВД), и тоже был более прозападно настроен, чем его предшественник – Василий Мжаванадзе, который считался в республике «осколком прошлого»: он был представителем поколения фронтовиков (дослужился до генерала), да еще долгое время жил вне пределов республики (даже по-грузински говорил плохо). В Армении к руководству также пришел коммерсант-хозяйственник: вместо партаппаратчика А. Кочиняна им стал бывший «красный директор» Карен Демирчян.
Итак, при Шеварднадзе Грузия стала Москве еще ближе и дороже. До этого Центр уже вкачал в эту закавказскую республику 14 миллиардов рублей, а после воцарения там Шеварднадзе субсидии потекли еще обильнее. Грузинскую экономику стали дотировать на 60 %, в то время как, например, узбекистанскую вдвое (!) меньше. В грузинскую социальную сферу вкачивалось в 15 раз больше средств, чем даже в «социалку» Российской Федерации! В результате уровень жизни в Грузии превышал средний показатель по стране втрое! Поэтому не случайно, что эту республику граждане СССР за глаза называли «родиной миллионеров» (при этом доля рабочего класса там составляла всего лишь 2 %).
Послабления со стороны Центра грузины воспринимали как само собой разумеющееся, поскольку всегда претендовали на главенство среди советских республик, мотивируя это тем, что многие их земляки долгие годы определяли высшую политику страны (Сталин, Орджоникидзе, Берия и др.). При Шеварднадзе эти процессы усилились, приобретя весьма замысловатые формы. Например, грузины отказались отправлять в московский ВГИК своих студентов, мотивируя это тем, что там их испортят – привьют им имперские замашки. В итоге Москва разрешила (!) грузинским студентам учиться в Тбилиси, где был открыт филиал ВГИКа (при театральном институте).
Еще более снисходительно Центр отнесся и к другому тамошнему инциденту, куда более серьезному: к волнениям в Тбилиси весной 78-го, когда грузины потребовали убрать из Конституции утверждение русского языка в качестве государственного (по мнению митингующих им должен был оставаться только грузинский). Это был уже серьезный повод для Кремля задуматься – куда идет эта республика. Но Кремль не только не задумался, а совершил и вовсе запредельное действо: осенью того же года сделал Шеварднадзе… кандидатом в члены Политбюро. Говорят, по прямой протекции все того же Андропова. Все это, конечно, было не случайно и ясно указывало на то, что «кремлевские глобалисты» тихой сапой наращивают свой человеческий потенциал в верхах, готовясь в скором времени полностью захватить власть в стране (отметим, что вместе с Шеварднадзе на том Пленуме 78-го года секретарем ЦК КПСС стал еще один андроповский выдвиженец и будущий погубитель СССР – Михаил Горбачев).
Известно, что подробности этого «дела» были широко растиражированы в годы горбачевской «гласности», которая, как теперь уже ясно, была одним из главных звеньев спецоперации под названием «ликвидация СССР». Поэтому, обращаясь сегодня к этим подробностям, следует иметь в виду, что львиная доля их была ловко подтасована и скомпонована в угоду тем, кто хотел представить советскую власть в Средней Азии (а через нее и во всем СССР) как одну сплошную коррупцию. Между тем последняя там и в самом деле имела место быть, только вот, к примеру, в закавказских республиках она была не меньшей по масштабам, однако в тех местах никаких широкомасштабных антикоррупционных дел никто не затевал. Случайно ли это? Вот об этом мне и хотелось бы сегодня поразмышлять.
Начнем с того, что инициатором «узбекского дела» был Юрий Андропов, которого либеральная историография до сих пор превозносит как одного из самых выдающихся советских реформаторов. Согласно ее выводам, Андропов, придя к власти в ноябре 1982 года, был обуреваем желанием модернизировать советскую систему и спасти ее от развала. Судя по всему, такие цели Андропов и в самом деле перед собой ставил, однако его модернизация в итоге удивительным образом совпала с тем планом, который разработали западные глобалисты с целью развалить Советский Союз. Первым этапом этого плана было расширение капитализации СССР, вторым – использование клановых противоречий в советской элите, по-разному относившейся к этой капитализации, и замена одних кланов (неудобных) на другие (удобные).
Начальная фаза капитализации СССР началась еще при Хрущеве, который провозгласил лозунг «Догоним и перегоним Америку!», после чего потребительская мораль в советском обществе постепенно стала доминирующей. Брежнев этот процесс углубил, затеяв сначала «косыгинскую реформу», а после нефтяного кризиса 1973 года наладив поставки сырой нефти на Запад, открыв тем самым процесс реинтеграции советской экономики в западную. В итоге к моменту воцарения в Кремле Андропова советская система была уже по многим направлениям не противником, а союзником Запада: как экономическим (включившись в капиталистическое разделение труда), так и политическим (поддерживая и насаждая реформизм в коммунистических партиях). Ситуацию еще можно было изменить, если бы к власти в Кремле после Брежнева пришел, к примеру, технократ-державник, однако случилось иное – в кресло генсека сел интеллектуал-западник Юрий Андропов, который, возомнив себя советским Дэн Сяопином, начал готовить плацдарм для окончательной победы в СССР «социализма с капиталистическим лицом». Первым этапом этого плана и стало пресловутое «узбекское дело».
Узбекистан начал стремительно превращаться в мощного регионального лидера Центральной Азии в начале 50-х. Этот процесс не остался без внимания западных спецслужб, которые именно тогда стали уделять этой республике повышенное внимание, рассчитывая рано или поздно взорвать ее, чтобы вызвать цепную реакцию по всему СССР. Однако поняли это и в Кремле, после чего в марте 1959 года к руководству республикой был приведен один из самых ярких лидеров узбекских интернационалистов – выходец из самаркандского клана Шараф Рашидов. Именно он, сумев объединить под своими знаменами представителей разных узбекских кланов, почти на четверть века превратил Узбекистан в один из самых лояльных Центру и спокойных в национальном отношении регионов СССР. Достаточно сказать, что на его территории проживали более 100 наций и народностей и никаких межэтнических столкновений между ними практически не возникало.
Отметим, что в Узбекистане проживало и значительное число представителей «нации-цемента» – русских. И это было не случайно. Как верно пишет В. Казначеев: «Русская национальная психология, пожалуй, единственная, которая не только не исключает братства народов, но и подразумевает его. Только русские со своей врожденной толерантностью смогли скрепить гигантское евразийское пространство, не дать поглотить его активной капиталистической среде, постоянно требующей захвата новых колоний, получения дешевой рабочей силы и новых рынков сбыта».
В 1939–1979 годах численность русских в СССР выросла со 100 миллионов 391,5 тысячи до 137 миллионов 397 тысяч – то есть на 37 %. В это же время в Узбекистане численность русских увеличилась с 727 331 человека до 1 миллиона 666 тысяч – то есть на 129 %. Таким образом рост опережал общесоюзные темпы примерно в 3 раза. Подобного никогда бы не удалось достичь, если бы в Узбекистане был распространен национализм, какой был присущ, к примеру, прибалтийским республикам или ряду закавказских. Среди последних таковыми были Грузия и Армения. У последней даже герб был с определенным подтекстом (кстати, единственный подобный в СССР): на нем, помимо обязательных серпа и молота, было изображение Большого и Малого Арарата, которые находились… на территории другого государства – в Турции (Арарат только виден с территории Армении). Сами турки называли подобное изображение «символической экспансией». Однако на все упреки по этому поводу армяне отвечали весьма оригинально: дескать, у самих турок на их гербе изображен полумесяц, хотя Луна тоже не является турецкой территорией.
Национализм был по-настоящему козырной картой в руках закавказских элит. Ловко манипулируя этой проблемой, они держали Москву «на крючке», выбивая тем самым из нее всевозможные преференции – как политические, так и экономические. В Кремле ведь как рассуждали: кавказцы – люди горячие и обидчивые, поэтому лучше их не злить и выполнять любые их просьбы. Например, «глазами и ушами» Москвы в республиках всегда были вторые секретари ЦК и председатели КГБ, назначаемые в основном из славян. Так было во всех республиках, кроме трех прибалтийских и двух закавказских: Армении и Грузии.
Первой, к примеру, дозволялось иметь в качестве вторых секретарей не варягов, а собственные кадры – из армян. То же самое касалось и председателей КГБ – они тоже были местные: в 1954–1972 годах (почти 20 лет!) это был Г. Бадамянц, в 1978–1988 (10 лет) – М. Юзбашян. Отметим, что рекорд Бадамянца побил только один человек, причем тоже кавказец – грузин А. Инаури, который просидел в кресле шефа КГБ Грузии рекордное для страны время – 34 (!) года (1954–1988). В то же время в Узбекистане за период правления Рашидова (24 года) сменилось 6 главных чекистов, причем только один, последний, был из местных, но опять же не узбек, а… армянин.
Между тем не было в СССР более диссидентского КГБ, чем армянский. Как пишет историк А. Давтян: «Где в СССР можно было свободно посмотреть запрещенные к прокату по идеологическим мотивам фильмы? Представьте себе – в клубе Комитета госбезопасности Армянской ССР, прямо в здании КГБ на углу Налбандяна и Ханджяна… Практически полный спектр фильмов, демонстрировавшихся на закрытых просмотрах Московского Дома кино и ВГИКа (большинство действительно хороших фильмов, не попадавших в советский прокат), независимо от их идеологической направленности, можно было посмотреть в Клубе КГБ: будь то американские вестерны, итальянский неореализм, отечественные фильмы, легшие «на полку» по цензурным соображениям, эротика, фильмы ужасов или концерты западных рок-групп…»
Отметим, что подобных вольностей (КГБ в роли проводника западной идеологии!) не было ни в одной советской республике, даже в прибалтийских. Что касается Узбекистана, то там не только в местном КГБ, но даже в широком прокате были запрещены к показу многие фильмы капиталистических стран (из США, Англии, Франции, Италии). Это было связано не только с местными традициями, осуждающими свободу нравов по-капиталистически, но и с нежеланием местной партийной элиты распространять в республике западную идеологию. По сути, высшая узбекская элита (в отличие от армянской) в этом вопросе солидаризировалась с теми восточноевропейскими коммунистами, которые давно подозревали кремлевское руководство в ползучей реставрации капитализма. Как было написано в 1972 году в издании западногерманских коммунистов «Revolutionarer Weg»: «Империализм США очень хорошо знает, что капиталистическая реставрация в ревизионистских странах не может продвигаться только экономическими средствами. Должно последовать проникновение буржуазной идеологии, первоначально через культурные связи».
Вот почему в Узбекистане были немыслимы прецеденты, которые происходили в Армении. Так, в 1977 году именно в Ереване сожгли огромный портрет Брежнева, висящий в центре города, и именно оттуда в Москву в том же году приехали террористы, взорвавшие здесь три бомбы и убившие почти три десятка ни в чем не повинных москвичей.
Не меньшие вольности были присущи и Грузии. Перед ней Центр стелился даже сильнее, чем перед Арменией. Особенно сильным этот процесс стал после того, как к власти там в 1972 году был приведен Эдуард Шеварднадзе. Его приход был неслучайным, впрочем, как все смены властей в закавказских республиках, которые произошли в первые же годы после воцарения в КГБ Юрия Андропова (в 1969–1974 годах). Эти замены были непосредственно связаны с курсом на дальнейшую капитализацию этих республик. Так, бывший чекист Гейдар Алиев возглавил Азербайджан в 1969 году, сразу после того, как нефть стала мировой валютой (вместо угля) и Кремлю понадобилось, чтобы контроль за ее добычей оказался в руках людей, во-первых, связанных со спецслужбами, во-вторых – более коммерчески активных.
Шеварднадзе тоже принадлежал к спецслужбам (только к МВД), и тоже был более прозападно настроен, чем его предшественник – Василий Мжаванадзе, который считался в республике «осколком прошлого»: он был представителем поколения фронтовиков (дослужился до генерала), да еще долгое время жил вне пределов республики (даже по-грузински говорил плохо). В Армении к руководству также пришел коммерсант-хозяйственник: вместо партаппаратчика А. Кочиняна им стал бывший «красный директор» Карен Демирчян.
Итак, при Шеварднадзе Грузия стала Москве еще ближе и дороже. До этого Центр уже вкачал в эту закавказскую республику 14 миллиардов рублей, а после воцарения там Шеварднадзе субсидии потекли еще обильнее. Грузинскую экономику стали дотировать на 60 %, в то время как, например, узбекистанскую вдвое (!) меньше. В грузинскую социальную сферу вкачивалось в 15 раз больше средств, чем даже в «социалку» Российской Федерации! В результате уровень жизни в Грузии превышал средний показатель по стране втрое! Поэтому не случайно, что эту республику граждане СССР за глаза называли «родиной миллионеров» (при этом доля рабочего класса там составляла всего лишь 2 %).
Послабления со стороны Центра грузины воспринимали как само собой разумеющееся, поскольку всегда претендовали на главенство среди советских республик, мотивируя это тем, что многие их земляки долгие годы определяли высшую политику страны (Сталин, Орджоникидзе, Берия и др.). При Шеварднадзе эти процессы усилились, приобретя весьма замысловатые формы. Например, грузины отказались отправлять в московский ВГИК своих студентов, мотивируя это тем, что там их испортят – привьют им имперские замашки. В итоге Москва разрешила (!) грузинским студентам учиться в Тбилиси, где был открыт филиал ВГИКа (при театральном институте).
Еще более снисходительно Центр отнесся и к другому тамошнему инциденту, куда более серьезному: к волнениям в Тбилиси весной 78-го, когда грузины потребовали убрать из Конституции утверждение русского языка в качестве государственного (по мнению митингующих им должен был оставаться только грузинский). Это был уже серьезный повод для Кремля задуматься – куда идет эта республика. Но Кремль не только не задумался, а совершил и вовсе запредельное действо: осенью того же года сделал Шеварднадзе… кандидатом в члены Политбюро. Говорят, по прямой протекции все того же Андропова. Все это, конечно, было не случайно и ясно указывало на то, что «кремлевские глобалисты» тихой сапой наращивают свой человеческий потенциал в верхах, готовясь в скором времени полностью захватить власть в стране (отметим, что вместе с Шеварднадзе на том Пленуме 78-го года секретарем ЦК КПСС стал еще один андроповский выдвиженец и будущий погубитель СССР – Михаил Горбачев).