Рен Персиваль. Похороны викинга

   – Живо!
   Я пополз к кровати Майкла. Что будет, если Майкл вскочит и крикнет? Сможет ли Лежон запугать всех легионеров, и хватит ли у них храбрости броситься на него с пустыми руками? Вероятно, не хватит.
   Я начал шептать в ухо Майклу:
   – Майк, старик, это я, Джон… тихо… Майк, старик, вставай… тихо, слышишь…
   Он проснулся и без звука поднялся с кровати.
   – Одевайся, бери винтовку и выходи. Лежон начал действовать. Возьми штык.
   Он увидел стоявшего в дверях Лежона и встал. Я пополз к Сент-Андре и разбудил его таким же образом.
   – Лежон нас вызвал, – прошептал я, – он стоит в дверях.
   – Отлично, – сказал Сент-Андре, – давно пора.
   Мари тоже проснулся без шума и быстро понял, что от него требовалось. К тому времени, когда я разбудил Кордье, Майкл выходил из казармы с винтовкой в руках. Я увидел, как Лежон дал ему несколько патронов, которые он вынул из оттопырившихся карманов своего кителя. Я выполз, взял винтовку и штык, и Лежон дал мне десять патронов.
   – Выйди на двор, заряди винтовку, – прошептал он, – а потом стреляй по каждому, кто после предупреждения спустит ноги на пол.
   Мы зарядили винтовки и, взяв их наизготовку, встали позади Лежона. Сент-Андре, Мари и Кордье сделали то же самое. Ни один из спавших не пошевелился.
   – Сент-Андре и Кордье останутся в дверях до смены, – прошептал Лежон, – Если кто-нибудь проснется, прикажите молчать и стреляйте, если будут вставать. Если не будете стрелять, я вас прикончу… Идите за мной, – сказал он трем оставшимся и повел нас в свою комнату.
   – Охраняй дверь, – сказал он Мари. – Стреляй во всякого, кто к ней приблизится. Во всякого, понял? – Ну, живо, – сказал он, закрывая дверь, – давайте сюда этот чертов бриллиант, из-за которого заварилась вся каша… Из-за вас, паршивых воров, весь гарнизон взбунтовался… Теперь я позабочусь об этом бриллианте, а потом позабочусь о тех, кто в моем отряде устраивает всякие заговоры… Живо, каторжники! Если только вы не хотите, чтоб вам перегрызли горло эти бешеные псы… Они назначили на завтрашнее утро свой бунт. Завтра же утром вас ликвидируют, – я все знаю… Живо, собаки!
   Майкл смотрел на него с видом полнейшего недоумения:
   – Бриллиант, господин сержант? – пробормотал он.
   Черное лицо Лежона было искажено, глаза его горели и вылезали из своих орбит.
   – Если ты попробуешь мне врать, то я прострелю твою идиотскую голову, – заревел он и схватил лежавший на столе револьвер. – Давай сюда твой бриллиант, и я сохраню его, пока не узнаю, кому он принадлежит. Неужели ты думаешь, что я позволю из-за каких-то вонючих воров устраивать у себя восстания?.. Давай его сюда, висельник!
   – У меня нет никаких бриллиантов, господин сержант, – спокойно ответил Майкл.
   – Я хотел вам сказать, господин сержант, – вставил я, – что это ошибка…
   Лежон потерял дар речи. Я думал (и надеялся), что с ним сейчас случится апоплексический удар. Он оскалил зубы и поднял револьвер. Я хотел направить на него винтовку, но вовремя вспомнил, что он дважды успеет выстрелить раньше, чем я пошевелюсь. Майкл остался совершенно неподвижным, и я понял, что он был прав. Малейшее движение было бы нашей смертью.
   Конечно, Лежон тут же пристрелил бы нас обоих, если бы мы не были нужны ему для подавления мятежа. Но в любой момент могла послышаться стрельба из казарм, и в любой момент мы могли увидеть мятежников. Лежон полагал, что Сент-Андре, Кордье и Мари не изменят, но, конечно, не мог этого гарантировать. Он был очень храбр. Несмотря на то, что жизнь его висела на волоске, он все-таки начал с того, что занялся бриллиантом. Он отвернулся от Майкла и уставился своим горящим взором на меня.
   – Ты хотел мне сказать? – заявил он совершенно спокойным и сдержанным голосом. – Ладно, тебе не придется много мне рассказывать… Может, хочешь помолиться, прежде чем я тебя пристрелю? И он навел на меня револьвер.
   Потом он опять навел револьвер на Майкла и начал дико ругаться. Его брань была совершенно чудовищной, невероятно грязной и бешеной. На губах его появилась пена. Потом он положил револьвер и схватился за волосы. Я вспомнил о туземцах Конго, над которыми его власть была беспредельна и которых он мог убивать как хотел. Единственным ограничением его убийств было то, что, убивая, он терпел убыток в рабочей силе. И тут вдруг мне пришла в голову успокоительная мысль, Лежон, конечно, ничего нам не сделает до подавления мятежа. Он не может рисковать выступить против мятежников с тремя людьми. Он не станет перед решительным боем убивать две пятых своей армии. Это было бы абсурдно.
   И тут я сделал то, что было бы самым храбрым поступком в моей жизни, если бы я не сознавал своей безопасности.
   – Послушайте, Лежон, – сказал я хладнокровно, тоном студента Оксфорда, разговаривающего с провинившимся лакеем, – послушайте, Лежон, не валяйте дурака. Разве вы не понимаете, что через две минуты вас могут пригвоздить к стене штыками и так и оставить пригвожденным к стене в горящем форту? А может быть, вас свяжут и положат под солнце – лицом кверху на крыше форта. Вы осел, у нас нет никакого бриллианта. Перестаньте болтать глупости и лучше поблагодарите нас за то, что мы остались верны своему долгу.
   – Молодчага, – пробормотал Майкл по-английски. – Награждаешься орденом святого Майкла.
   Что случилось бы, если бы последний раб во дворе абиссинского негуса пришел бы к негусу и дал ему пощечину? Я не знаю. Лежон тоже не знал, иначе он поступил бы так, как в подобном случае поступают оскорбленные негусы. Он задохся и выглядел так, будто собирается упасть в обморок. Потом он вскочил на ноги и испустил нечто среднее между ревом и воплем. В это самый момент левая рука Майкла проскользнула под его рукой и смела на пол его револьвер. Одновременно я приставил штык к его груди.
   – Если двинешься, буду стрелять, – прошипел я, чувствуя некоторую неловкость и ощущая себя киноактером. Майкл поднял револьвер.
   – Значит, вы тоже мятежники, вы, которые распинались в своей добродетели… вы, свиньи полосатые, – задыхался Лежон.
   – Совсем нет, – спокойно ответил Майкл. – Мы честные солдаты и хотим выполнить свой долг. Мы только не хотим болтать о бриллиантах за две минуты до начала мятежа… Разве вы не соображаете, что форт будет сожжен, гарнизон дезертирует и вас убьют через час, если только вы будете заниматься глупостями?
   Лежон произнес длинное проклятие и, задыхаясь, пообещал нам расправиться с нами после мятежа.
   – В благодарность за то, что мы спасем вашу ценную жизнь, – сказал Майкл.
   – Это вы сделаете, исполняя свой долг, мой милый. Вы очень любите болтать о своем долге, вы «честные солдаты» так, что ли?.. Ладно, я дам вам возможность заняться выполнением этого вашего долга, а потом посмотрим, заговорите вы или нет о бриллиантах, когда я свяжу вас кольцом и набью рот песком с солью. Может быть, вы продадите ваши бриллианты за несколько капель воды. Посмотрим… Он повернулся ко мне: – А ты говорил что-то по поводу того, как распинают на стенках? Подожди, пока я тебя не засунул в карцер, от которого ключ будет только у меня. Может быть, тогда ты заговоришь иначе…
   – Хватит разговаривать, Лежон, – сказал я устало. – Вы мне надоели. Давайте заниматься делом.
   Лежон взял себя в руки. По-видимому, этот человек обладал невероятной волей: он вдруг сделался совершенно спокойным.
   – Идем, – сказал он с достоинством. – Наш дальнейший разговор откладывается на некоторое время. Сперва мы переговорим еще кое с кем, а потом увидим… Положите револьвер на стол.
   – Открой дверь, Джон, – сказал Майкл. Я опустил винтовку и открыл дверь. Стоявший на часах Мари вопросительно на меня взглянул. Вероятно, он слышал бешеный рев Лежона. Лежон взял револьвер и вышел.
   – Следуйте за мной, – сказал он и повел нас в казарму. Он знал, что мы не выстрелим ему в спину, и был твердо уверен, что может на нас положиться в смысле выполнения его приказаний. У дверей нас встретили стоявшие на карауле Сент-Андре и Кордье.
   – Как дела? – спросил Лежон.
   – Никто не двигался, господин сержант, – ответил Сент-Андре.
   – Положите свои винтовки, – сказал Лежон, обращаясь к нам троим, – и выносите все винтовки из пирамиды. Тихо и без шума. Вы двое будете стрелять по всякому, кто попробует вылезть из кровати.
   И мы начали выносить винтовки, а потом обходить койки и снимать штыки, висевшие в головах. Над одной из коек, снимая штык, я зацепил за жестяную кружку. Спавший на койке человек поднялся. Это был Вогэ.
   – Взять на прицел, – сказал Лежон, и две винтовки повернулись в сторону Вогэ.
   – Ложись, – прошептал я. Вогэ взглянул на дверь и мгновенно лег с закрытыми глазами. Удивительно, до чего быстро он уснул. Когда я в последний раз обходил комнату с полными руками штыков, один из них выскользнул. Я выставил вперед ногу, штык ударился об нее и не зашумел, но при этом коленом я зацепил койку.
   – Что случилось? – забормотал спавший на ней Глок. Он вскочил в начал протирать глаза.
   – Лежи тихо, Глок, – прошептал я. – Смотри! – и кивнул головой на дверь.
   – Стрелять, если пошевелится, – спокойно сказал Лежон.
   Глок упал на подушку и смотрел на Лежона, как загипнотизированный кролик смотрит на змею.
   Минуту спустя в казарме не осталось никакого оружия. Была совершенная тишина, и крепче всех спал капрал Болдини, лежавший на первой койке от двери. Из его кармана Лежон вынул ключ.
   – Сент-Андре, Кордье, Мари, – отнести оружие в оружейный склад, – скомандовал он. – Сент-Андре останется на посту и пришлет ключ обратно с Кордье и Мари. Без предупреждения стрелять по любому, кто попытается приблизиться к складу. По любому, кроме меня и этих легионеров. Смотрите в оба, – продолжал он, обращаясь к Майку и ко мне. – Кое-кто уже проснулся. Если несколько человек вскочит, сразу стрелять в Шварца и Брандта. Потом в Хэффа и Деляре. Если только один человек двинется, то буду стрелять я…
   Снаружи темнота начала постепенно рассеиваться. Приближался рассвет. Что будет, когда вернутся Мари и Кордье? Прикажет ли нам Лежон расстрелять спящих? Он был способен на это. Они покушались на его жизнь, и он ни перед чем не остановится. Зачем ему ждать военного суда? Да и как ему ждать? Ведь нельзя же охранять форт и арестованных пятью солдатами!
   Что мне делать, если Лежон прикажет открыть огонь по беззащитным спящим солдатам? Что будет делать Майкл? Я знал, что мой долг обязывает меня выполнить приказание, и знал также, что не смогу быть палачом.
   Мари и Кордье возвратились, они отнесли винтовки. Мари передал Лежону ключ.
   – Сент-Андре стоит на часах, господин сержант, – доложил он, отдавая честь.
   – Хорошо, – ответил Лежон. – Мари, Браун и Кордье, оставайтесь здесь. Стрелять без предупреждения… В первую голову в Шварца. Помните, что они не вооружены, и помните, что не останетесь в живых, если будете зевать… Смит, идем разоружать часовых.
   И я пошел за ним по узкому проходу.
   – Сначала упраздним часового на крыше, – сказал Лежон, – чтобы никто не стрелял сверху, когда будем разоружать караул…
   Он повел меня по лестнице, выходившей на плоскую крышу. Эта крыша была окружена низкой зубчатой стеной с амбразурами. По ней ходил часовой. Лежон подошел к нему, снял его с поста и поставил меня. Взял у него винтовку и послал за сержантом Дюпрэ.
   – Становись сюда! – скомандовал он мне. – Видишь? – и он показал на освещенную дверь караульного помещения. – Я прикажу сержанту Дюпрэ взять винтовки у караула и послать их с одним человеком сюда на крышу. Этого человека ты пропустишь, у него в руках будет целая куча винтовок. Но если кто-нибудь выйдет с одной винтовкой, то ты будешь по нему стрелять. Бей его насмерть.
   Я поднял винтовку и нацелился на освещенную дверь, находившуюся на другой стороне двора.
   – Понимаешь, – зарычал Лежон, – если кто-нибудь появится в дверях с одной винтовкой, то ты его пристрелишь. Человек с одной винтовкой не может не быть бунтовщиком…
   Я понял, что он был прав, и понял, что должен был его слушаться, хотя мне отнюдь не нравилось стрелять по своим товарищам.
   Может быть, я закричу: «Брось винтовку», и выстрелю, если он не бросит… Интересно, пристрелит меня Лежон, если я крикну, или нет. Я увидел, как снятый с поста часовой пошел в караульное помещение и как минуту спустя из двери вышел сержант Дюпрэ.
   – Смотри! – зарычал Лежон. – Часовой мог проболтаться… Они могут броситься все сразу.
   Но внизу царила полная тишина. Сержант Дюпрэ поднялся по лестнице, подошел к Лежону и отдал честь.
   – Сержант Дюпрэ, – сказал Лежон, – пришлите мне сюда все винтовки караула. Пришлите их с одним легионером. Если кто-нибудь откажется сдать винтовку, убивайте его на месте. Солдатам караула воспрещается выходить из своего помещения. Всем, кроме того, кто понесет мне винтовки. Всякий, кто ослушается, будет пристрелен, – и он показал на меня.
   Сержант Дюпрэ отдал честь, сказал: «слушаюсь», повернулся на каблуках и ушел.
   Я видел, как он вышел во двор, подошел к воротам и отнял винтовку у стоявшего на часах у ворот легионера. Потом отнял винтовки у остальных часовых и всех их отвел в караульное помещение. Минуту спустя из караульного помещения вышел легионер. К своей радости, я видел, что он нес по четыре винтовки на каждом плече, держа их за дуло.
   – Смотри! – зарычал Лежон. – Теперь все они могут броситься сразу. Бей их беглым огнем, если они выскочат, – и сам, взяв винтовку, которую отнял у часового, стал со мной рядом. Легионер, принесший винтовки, некий Гронау, огромный и глупый эльзасец, медленно поднялся по лестнице.
   Я не отрываясь смотрел на освещенную желтым фонарем дверь караульного помещения. Во дворе было почти совсем светло. Вдруг я услышал позади себя грохот и оглянулся, рассчитывая увидеть, что Лежон повалил эльзасца, оглушив его ударом по голове сзади. Я увидел, что Гронау бросил винтовки и стоял с открытым ртом, выпученными глупыми глазами и протянутой рукой. По-видимому, он увидел что-то настолько неожиданное, что забыл даже о Лежоне. Лежон совершенно инстинктивно взглянул в ту сторону, куда указывал Гронау. Я тоже взглянул и увидел, что оазис кишел туарегами, быстро и молча шедшими в атаку на форт.
   Большой отряд всадников на верблюдах развернулся налево, другой отряд направо. Видимо, они хотели окружить форт со всех сторон, даже в неверном утреннем свете было видно, что их несколько сотен.
   Лежон мгновенно оценил положение.
   – Беги назад! – заорал он на Гронау. – Отнеси винтовки караулу. – И сильным ударом руки между лопаток погнал его вниз. – Пришли сюда сержанта Дюпрэ. Живо!
   – Вниз в казарму! – крикнул он мне, – дай тревогу. Передай ключ Сент-Андре, и выдайте винтовки. Пришли сюда трубача. Бегом, иначе…
   И я побежал. Одновременно наверху начала стрелять винтовка Лежона. Соскочив с лестницы и пробежав через коридор, я бросил ключ Сент-Андре, стоявшему, как статуя, у дверей оружейного склада.
   – Туареги! – закричал я. – Выдать винтовки и патроны, – и наискось через двор побежал в казарму.
   Майкл целился в голову Болдини, Мари направил винтовку на Шварца, а Кордье переводил свою винтовку с одного на другого по всей казарме. Все проснулись, и по казарме перекатывался глухой шепот, перекрываемый веселым голосом Майкла.
   – Желающие умереть, пусть спустят ноги с кровати…
   Но желающих умереть не было, и все лежали спокойно.
   – Тревога! Тревога! – закричал я. – Туареги!.. – И, обращаясь к Майклу и остальным караулившим, крикнул: – На крышу! Нас окружили!
   Я бросился назад и слышал, как Майкл, Кордье и Мари бросились за мной. В казарме стоял дикий рев восторга:
   – Тревога! Туареги!
   И страшный топот: весь гарнизон бежал за нами. Сент-Андре выбежал навстречу с огромной кучей винтовок. Дюпрэ со своим караулом с грохотом бежали по лестнице. Когда мы выбежали на крышу, Лежон заревел:
   – По местам! По местам! Открыть огонь! Беглый огонь! Дайте им, мерзавцам! Бейте их!
   Передав Дюпрэ командование крышей, он ринулся вниз. Минуты две спустя снизу стал подниматься поток людей в рубашках, людей без шапок и сапог, людей в одних штанах – в самых невероятных костюмах, но вооруженных, с винтовками, полными подсумками и штыками. Лежон, очевидно, основательно поработал. Через три минуты после того, как Гронау впервые заметил кочевников, весь гарнизон был на местах и из каждой амбразуры летели пули в ревущих туарегов.
   Если бы Гронау не пришел на крышу и не обратил нашего внимания на то, что творилось снаружи форта, то, вероятно, теперь не осталось бы ни одного живого легионера. Одним быстрым налетом туареги ворвались бы в форт и встретили разоруженный гарнизон.
   Я выпускал обойму за обоймой и думал о том, как много в нашей жизни значит случайность. До сих пор еще нельзя было сказать, удастся ли нам отстоять наш форт. Туареги были страшно близко. Они уже захватили оазис, их было несколько сотен против нашей маленькой полуроты. Они были необычайно храбры, они толпились под самыми стенами, несмотря на то, что каждая пуля убивала без ошибки. Со всех четырех сторон они бросались на стены, почти в упор стреляя по амбразурам, в то время как большой отряд бросился на ворота с камнями, топорами и связками хвороста, чтобы их сжечь. У ворот Лежон, бесстрашно выставившись из-за стены, командовал обороной. Его легионеры давали быстрые залпы, наносившие страшные потери противнику.
   И вдруг совершенно неожиданно туареги рассеялись и исчезли. Над краем пустыни взошло солнце.
   Я думаю, что вся эта ураганная атака продолжалась не больше десяти минут – с первого выстрела Лежона и до исчезновения туарегов, но эти минуты показались мне часами. «Я, наверное, убил много народу», – лениво подумал я. Моя винтовка была раскалена, и с нее текло масло. В амбразуре, где я стоял, было несколько царапин от пуль туарегов. Внизу песчаная равнина была усыпана кучами белых и синих тканей, больше похожих на кучи грязного белья, чем на свирепых людей, минуту назад жаждавших крови и бесстрашно атаковавших наш форт.
   Трубач протрубил отбой, и по команде: «Стоять вольно, оправиться!» – я разрядил винтовку и осмотрелся.
   Это было странное зрелище. У амбразур стояли карикатуры на солдат. Иные были почти голыми. У их ног валялись кучи выстрелянных гильз, а у иных в ногах были лужи крови. Когда я взглянул, одна из этих фигур, одетая в рубашку и брюки, медленно опустилась, села на землю и вдруг откинулась назад, глухо ударившись головой о стену. Это был марселец, моряк Бланк.
   Лежон подошел к нему.
   – Послушай, нам нечего делать с трусами, – заорал он и, обхватив его, поднял с земли и бросил в амбразуру.
   Бланк был мертв. Лежон поставил его локти в амбразуру, прислонил грудью к парапету, всунул в мертвые руки винтовку и приложил голову убитого к прикладу.
   – Если ты не можешь быть полезным, то делай вид, что ты полезен, друг мой, – усмехнулся он и, отвернувшись добавил: – Смотри внимательно, может быть, увидишь эту самую дорогу в Марокко.
   – Капрал Болдини, – скомандовал он, – возьмите каждого третьего легионера вниз, накормите и оденьте их по-человечески. По первому выстрелу или по сигналу сбора всех бегом гоните наверх. Если атаки не будет, отведите следующую партию. Чтобы через тридцать минут весь гарнизон был приведен в полный порядок. Сент-Андре, Мари, принесите патронов – по сотне на человека… Кордье, воды! Наполни все фляжки и поставь ведра над воротами… Они могут опять попробовать свои фейерверки… Сержант Дюпрэ, раненые не будут спускаться вниз. Принесите наверх перевязочные материалы… Выпущены ли из карцеров арестованные?
   Лежон стоял на середине крыши, сильный, энергичный и уверенный в себе. Он был великолепным солдатом.
   – Где же наш любезный Шварц? – продолжал он. – Послушай, собака, – закричал он Шварцу, – живо на вышку и смотри за этими пальмами, пока тебя не пристрелят туареги… Смотри за оазисом. Понимаешь… Там наверху можешь придумывать новый заговор, но торопись, потому что времени у тебя много не будет… – И, положив руку на приклад револьвера, он пошел к Шварцу. Тот немедленно вскочил и взбежал на вышку, высоко поднимавшуюся над крышей.
   – Теперь смотрите во все глаза, – заревел Лежон, – и стреляйте, как только будет по кому стрелять!
   Минут десять спустя Болдини вернулся с теми солдатами, которых он водил вниз. Теперь они были одеты, как на параде. Они заняли свои места, и капрал, проходя по фронту, поочередно каждого третьего солдата уводил вниз. Еще через десять минут вернулась вторая партия. Все признаки безумия и мятежа исчезли. Солдаты выглядели веселыми и довольными. С третьей партией спустился и я, надеясь возвратиться раньше, чем что-либо начнется. Моя надежда оправдалась. Пока мы спешно проглатывали наш завтрак и кофе, сверху не раздалось ни единого выстрела.
   – Милейшие туареги, – с трудом сказал Майкл с набитым ртом, – пришли и сняли с нас наше проклятие, теперь не будет никаких разговоров о мятеже.
   – Может быть, вообще никаких разговоров не будет, старик, – ответил я. – Они могут нас всех прикончить.
   – Сюда не влезут, – заявил Майкл, – без пушек им форта не взять.
   – Хотел бы я знать, что они делают?
   – Окапываются на гребнях песчаных холмов, – ответил Майкл. – Не смогли нас взять ударом в лоб и теперь собираются устроить состязание в стрельбе по живым мишеням.
   – Да, а что если они устроят регулярную осаду? – спросил я. – Даже если они будут убивать одного из нас, а мы будем убивать нескольких, то у нас скоро не хватит людей, чтобы занять все амбразуры.
   – Что ты скажешь по поводу подмоги из Токоту? – спросил Майкл.
   – Больше ста миль, – ответил я, – и нет проводов. Гелиографом через пустыню не передашь.
   – Вот тебе шанс получить награду, – усмехнулся Майкл. – Пойди к Лежону и скажи: я проберусь сквозь кольцо врагов и приведу вам подкрепление. А потом мужественно проползи сквозь это самое кольцо. Каково?
   – Можно было бы сделать ночью, – сказал я.
   – Не думаю, – ответил Майкл. – Милейшие туареги ночью будут сидеть вокруг форта, взявшись за руки, как на спиритическом сеансе. Едва ли они кого-нибудь пропустят.
   – К тому же сейчас полнолуние, – заметил я. – Во всяком случае, я им очень признателен за то, что они пришли…
   – Просто жаль по ним стрелять, – согласился Майкл, и на этом наш разговор прекратился, потому что Болдини выгнал нас всех обратно на крышу.
   Все было готово, и туареги могли начать свою атаку когда им угодно. Лежон ходил по крыше, как тигр в клетке.
   – Наверху! – крикнул он Шварцу. – Что видно?
   – Никто не двигается, господин сержант, – ответил Шварц.
   Минуту спустя он что-то закричал, но его голос потонул в треске и грохоте внезапного ружейного огня. Туареги залегли кольцом по гребням ближайших песчаных холмов и со всех сторон открыли по нас огонь. Это совсем не было похоже на их первую бешеную атаку, когда они рассчитывали захватить врасплох спящий форт и ворваться на стены, влезая друг другу на плечи. Теперь они были не видны, и солдат, стрелявший из амбразуры, имел столько же шансов получить пулю, сколько туарег, лежавший за камнем или окопавшийся в песке.
   Против меня метрах в ста лежал туарег. Он иногда появлялся над песчаным гребнем – в виде маленького черного пятнышка. Это была его голова, и он показывал ее только на несколько секунд, когда стрелял. Я почувствовал, что рано или поздно либо он получит пулю, либо я. Он был одним из стрелявших по моей амбразуре.
   Это было похоже на стрельбу в тире по исчезающим мишеням, с той только разницей, что в тире не мешает сознание, что ты тоже являешься исчезающей мишенью. В стену вблизи моей амбразуры часто и громко ударяли пули; иногда они с пронзительным воем рикошетировали и летели над головой. Это было очень неприятно и отнюдь не улучшало моей стрельбы. Я почему-то не думал о том, что могу быть раненым, и действительно не был ранен. Но чем дальше, тем сильнее я ощущал невыносимую жару и сильную головную боль. Возможно, что нервное напряжение усиливало ощущение жары, а может быть, день действительно был жарче, чем обычно.
   Стоявший справа от меня солдат вдруг прыгнул назад, несколько раз повернулся волчком и лицом вперед упал на землю, бросив свою винтовку к моим ногам. Я повернулся и наклонился над ним, это был Гунтайо, пуля пробила ему переносицу. Я не успел выпрямиться, как сзади кто-то налетел и со страшной силой ударил меня о стену. Это был Лежон.
   – Черт! – заорал он. – Если ты еще раз сойдешь со своего места, я тебя пристрелю. Долг! Ты все болтаешь о долге, собака, так исполняй свой долг и оставь эту падаль в покое…
   Я повернулся назад к своей амбразуре, а Лежон поднял стонущего и захлебывающегося своей кровью Гунтайо и бросил его в амбразуру, из которой тот упал.
   – Стой, прохвост! – заорал он. – Если ты попробуешь выскользнуть из амбразуры, я пригвозжу тебя к ней штыками! – И он установил умирающего так, что туарегам были видны его голова и плечи. – Я не позволю вам умирать, – заорал он. – Все вы останетесь в амбразурах живыми или мертвыми до тех пор, пока эти чертовы туареги не уберутся…
   Внезапно огонь противника ослабел и прекратился. Может быть, они понесли сильные потери от нашего огня, а может быть, собирались переменить тактику. Я представил себе, как позади этих холмов проехал всадник на верблюде и вызвал начальников частей на совещание с командовавшим эмиром. Что-то они придумают?