— Он был мертв? — хрипло спросил Шон.
   — О нет, он не был мертв.
   — Что она сделала?
   — Ничего. Она просто смотрела на него.
   — Она не оказала помощи? Ты говорила, что в Шроув-хаусе был телефон.
   — Конечно, она не оказала помощи, — нетерпеливо ответила Лиза.
   Мать взяла собак за ошейники и отвела их на ночь в маленький замок. Лиза увидела это из другого окна и услышала, как мать входит в их дом и закрывает за собой переднюю дверь. Лиза выбежала на лестничную площадку и прислушалась. В гостиной мать двигала стул, и по доносившимся снизу звукам Лиза поняла, что мать встала на стул, а потом спрыгнула с него. Лиза пробралась по кровати до окна, чтобы еще раз посмотреть на мужчину, лежавшего на траве. Он еще был там, но уже не лежал лицом вниз.
   Теперь по-настоящему стемнело, стало так темно, что ничего не было видно, кроме силуэта сидящего мужчины, который склонил голову к коленям и обхватил ее руками. Скоро он встанет, и уйдет, и оставит их, и все будет в порядке. Лиза вглядывалась в темноту, надеясь, что так и случится.
   Внезапно она очень ясно увидела мужчину в широкой полосе света. Задняя дверь была открыта, и свет падал из кухни. Лиза сморщила нос в гримасе, потому что лицо мужчины и борода были залиты кровью. Вот так же выглядели ее коленки, когда она упала и ободрала их на гравии.
   В полосе света возникла мать, поднимавшая в руках какой-то предмет, а потом раздался ужасный грохот. Мужчина упал навзничь, слегка дернулся, по его телу прошла дрожь, и он затих. В маленьком замке собаки подняли дикий лай — Мать вернулась в дом, закрыла дверь и погасила свет.

4

   Во второй половине дня проселочными дорогами, а не по шоссе, Шон и Лиза добрались до фруктового хозяйства Веннера. Это был край фруктовых садов: акр за акром тянулись длинные ряды тщательно обрезанных приземистых яблонь, а потом акр за акром груши «комайс» и «Луиз Бонн». По углам громоздились большие деревянные ящики для яблок Лиза увидела женщин на приставных лестницах, срывавших большие зеленые груши. Очень немного груш осталось снять, но урожай яблок, «дискавери» и «джонаголд», был обильным, и под деревьями земля казалась ярко-красной от упавших плодов.
   Шон свернул влево, на земли Веннера. Он бывал здесь раньше и знал, куда ехать. Длинная прямая мощенная щебнем дорога была обсажена по обеим сторонам ольхой, быстро растущими деревьями, которые образовали высокую живую изгородь. Шону пришлось притормозить, чтобы пропустить машину с брезентовым верхом, ехавшую им навстречу от фермерского магазина. За рулем сидела женщина. Она была яркой блондинкой, на губах красная помада, в ушах золотые серьги и красный лак на ногтях. Лиза проводила ее восхищенным взглядом.
   — Ты ведь уже не думаешь, что все женщины брюнетки, а все мужчины блондины, правда, милая?
   — Конечно нет. Ведь мне было только четыре года.
   — Потому что есть другие отличия. — Шон положил руку на ее колени, и его пальцы скользнули вверх. — Спорим, ты не сможешь рассказывать, пока я так глажу тебя. Давай, попытайся. Спорим, не сможешь.
   — А если я сделаю то же самое? — ответила Лиза, протягивая к нему руку. — Тебе будет хуже, потому что ты не сможешь вести машину.
   Он засмеялся, с трудом переводя дыхание, и схватил ее за пальцы.
   — Лучше прекратить, пока мы не доберемся туда, или мне придется остановить фургон, и мы перекроем движение.
   Место стоянки для автоприцепов находилось довольно далеко, там, где кончались фруктовые сады и начинались поля с клубникой. Клубника давно сошла, люди, приехавшие собирать ее, отбыли, и вокруг простирались заброшенные пустые поля коричневых усиков и пожухлых листьев. Необычайно высокие итальянские пирамидальные тополя на крутом берегу отделяли эти поля от яблонь «дискавери», а в тени тополей, на изрезанной колеями грязной и поросшей редкой травой площадке высился столб с надписью: «Фургоны сборщиков останавливаются здесь». Рядом с надписью был кран для воды и картонка со стрелкой, указывающей туалет.
   Вероятно, прибыли и другие сборщики, но на стоянке они заметили только один автоприцеп. Он стоял в дальнем конце площадки, у берега, и было похоже, что в нем никто не живет или не жил долгое время. Дверца и окна были закрыты, и жалюзи опущены. Тем не менее Шон припарковал свою машину и прицеп как можно дальше от него.
   Шон не отцепил фургон от машины, не запустил генератор и не наполнил баки водой. Они с Лизой, не сказав ни слова, даже не обменявшись взглядом, полезли в фургон и занялись любовью. Только сначала быстро-быстро разложили постель. — Знаешь что, — заговорил Шон, когда все было кончено и она, теплая, влажная, лежала в его объятиях, удовлетворенно вздыхая, — теперь, когда мы прибыли на место и, надеюсь, здесь осели надолго, ты сможешь заняться семейным планированием, или как там это называется, и начнешь принимать таблетки. Тогда мне не придется сдерживаться и надевать эти штуки. Я их ненавижу.
   Лиза подняла на него глаза, не понимая, о чем он говорит. Когда Шон объяснил, она сказала:
   — Тогда тебе надо будет пойти со мной. Я не знаю, что делать.
   — Разве ты никогда не бывала у доктора?
   Он обиделся бы, если бы в ответ она спросила: «А ты сам был хоть раз?», поэтому Лиза этого не сказала.
   — Ив водила меня пару раз. Мне повезло, я здоровая. Она сказала, что в детстве мне делали прививки.
   — Да, хорошо, но прививки не помешают тебе заиметь пузо.
   — Вернее, не помешают тебе наградить меня пузом, — заметила она.
   Шон рассмеялся. Ему нравилось, как Лиза немного поддразнивала его. Крепко обняв ее, он спросил:
   — Хочешь рассказать дальше, или это неподходящее время? Мне хочется узнать, что случилось после того, как твоя мать застрелила мужчину с бородой.
   — Почему бы и не рассказать?
   Ив утверждала, что люди больше всего любят поговорить о себе, но сейчас, впервые получая удовольствие от своих рассказов, она мысленно согласилась с ней. Думая о прошлом, перетасовывая в памяти давно прошедшие события, выбирая эпизоды, о которых стоило рассказать, и опуская те, о которых говорить не следовало, она испытывала радость. Это была ее жизнь, и Лиза начала понимать, насколько необычной была эта жизнь до сих пор.
   — Я заплакала, не могла сдержаться. Я лежала на постели и плакала в голос.
   — Неудивительно.
   — Так вот, Ив поднялась наверх и крепко обняла меня. Она дала мне воды и сказала, чтобы я не плакала, ни о чем не волновалась, все будет в порядке. Мужчина ушел, она прогнала его.
   — Боже.
   — Она не хотела, чтобы я думала, будто она убила его. Она не знала, что я все видела, я ей не рассказала. Мне было только четыре года, но каким-то образом я понимала, что не следует говорить ей. Она знала только, что я видела, как пришел мужчина, и слышала выстрел. Она легла со мной в кровать, и мне это понравилось. Мне всегда хотелось спать с ней в одной постели, но она не позволяла мне. Она была такой красивой, и теплой, и молодой. Знаешь, сколько ей сейчас лет?
   — Лет тридцать пять?
   — Тридцать восемь. Но это не много, правда? Я хочу сказать, для нас это не молодость, но другие назвали бы ее молодой, правда?
   — Наверное, — ответил Шон, которому был двадцать один год. — Как случилось, что ей дали такое забавное имя — Ив?
   — На самом деле ее звать Ева. Имя немецкое. Ее отец был немцем. Я не знала, как ее звать, пока не услышала, как мистер Тобайас называет ее Ив. Она была просто мама. И потом, когда Бруно всегда называл ее Ив, я тоже начала называть ее так, и она не возражала.
   — Кто такой Бруно?
   — Просто мужчина. Он появится через много-много лет. Я расскажу тебе о нем, когда мы подойдем к тому времени. А тогда у нас в саду лежал другой мужчина, и нам, вернее Ив, надо было что-то в связи с этим предпринять. Дело в том, что никто никогда не приезжал к нам, абсолютно никто, только молочник, истопник и человек, который снимал показания электросчетчика в сторожке и в Шроуве. И они не заходили в сад за сторожкой и не задавали никаких вопросов. Молочник был странным. Подрастая, я начала больше обращать на это внимание. Я не общалась с другими детьми, так что не знаю, говорил ли он как ребенок, но Ив сказала, что по умственному развитию ему не больше восьми. Иногда он говорил о погоде или о поездах, и это были единственные интересующие его темы. «Вот идет поезд», — говорил он и: — «Собирается дождь». Больше он ничего не замечал. Если б тот мертвец лежал на пороге, он и то просто переступил бы через него.
   — Так что сталось с этим трупом? — спросил Шон.
   Лиза точно не знала. Здесь подлинные события перемешались со сновидениями. В ту ночь ее мучили кошмары, она проснулась, обливаясь слезами, и обнаружила, что Ив ушла, вернулась в свою постель. Но она вновь пришла, успокоила Лизу и оставалась с ней, как помнилось Лизе, до утра.
   Но этого не могло быть, поняла Лиза позднее, так как утром, когда она выглянула из окна, мужчина исчез. Что значит смерть для четырехлетнего ребенка? Она не осознала того, что произошло в предыдущую ночь, Лиза не понимала, что мужчина никогда больше не поднимется, никогда больше не заговорит, не засмеется и не станет бродить вокруг. Она была просто ужасно напутана. Когда он исчез, Лиза подумала, что он исчез сам собою. Ему стало лучше, он поправился и ушел.
   Через много лет, значительно повзрослев, Лиза собрала воедино воспоминания и сравнила все с подобными же событиями, происходившими позднее. Только тогда она поняла, что мужчина был мертв, что Ив застрелила его из ружья мистера Тобайаса. Ив не только убила его, но спрятала его тело.
   Ив была хрупкой женщиной с тонкой талией, стройными, изящными ножками и маленькими руками. У нее было широкоскулое личико «сердечком» с высоким лбом, красивыми полными губами, хорошеньким слегка вздернутым носиком и огромными, словно у газели, зелеными глазами под черными бровями, напоминавшими, как и Шоновы, мазки кисти китайского художника. Ее густые блестящие темно-каштановые волосы доходили до середины спины. И она была совсем не высокой, не больше пяти футов роста или, в лучшем случае, пяти футов с одним дюймом. Лиза не знала своего веса, у них не было весов, но когда ей исполнилось шестнадцать, Ив сказала, что сама она весит семь с половиной стоунов, а Лиза — чуть больше восьми стоунов, и это было, скорее всего, верно. Однако эта миниатюрная женщина каким-то образом перетащила мужчину почти шести футов роста и в полтора раза тяжелее ее.
   Где же она его закопала? Где-то в лесу, решила Лиза, когда задумалась над этим незадолго до своего шестнадцатилетия. Ив взвалила тело на тачку, вывезла его через дыру в изгороди и закопала в лесу. Ночью, пока Лиза спала, и до того, как она проснулась, вся в слезах. Или после того, как Ив держала ее в объятиях и успокаивала, Лиза снова заснула, а мать спустилась вниз и бесшумно работала в темноте.
   Первый, кого увидела Лиза из окна в то утро — еще до того, как заметила, что мужчина исчез, — был Мэтт, он открывал дверь маленького замка и выпускал собак. Но он обещал быть не раньше полудня, сказала, вбежав в комнату, мать. Сказала сердито, с досадой и волнением. Лиза подошла к другому окну. Собаки бросились прямо к тому месту, где лежал мужчина, и как сумасшедшие носились вокруг, нюхая траву и утыкаясь носами в землю.
   — Что-то привлекает их, — сказал Мэтт, когда Лиза и мать вышли из дома. — Может, они здесь кости зарыли?
   — Вы знаете, который час? — спросила мать. — Половина седьмого утра.
   — Верно. О господи! Вчера у меня были кое-какие дела в этой стороне, так что я заночевал неподалеку, а утром первым долгом направился сюда. Надеюсь, девчушки, не вытащил вас из постели.
   Мать пропустила эти слова мимо ушей.
   — Разве мистер Тобайас вернулся из Франции?
   — Возвращается сегодня вечером. Он хочет, чтобы собаки были дома, когда он вернется. Мне кажется, это его единственная компания. Меня бы это не устроило, сам-то я люблю повеселиться, но каждому свое.
   — Естественно, — ответила мать не слишком любезно.
   — Он мог бы завести себе подружку… вообще-то девушки у него бывают, но ничего постоянного. — Мэтт говорил так, будто для матери все это должно было стать полным откровением. — Конечно, у него всего в избытке, дом — полная чаша, и этот, здесь, и в Лондоне, и девушки липнут к нему, хотят его заарканить, но если говорить, положа руку на сердце, его это не слишком интересует. — Непонятно почему он подмигнул Лизе. — Не настолько, чтобы остепениться, я хочу сказать.
   Несмотря на события предыдущей ночи, Лиза не побоялась обнять обеих собак и одарить одну и другую нежным поцелуем в лоснящуюся черную морду. Она немного поплакала, когда их увезли. Спросила мать, нельзя ли им завести собственную собаку.
   — Нет, абсолютно исключено. Не проси меня.
   — Почему нам нельзя, мама, почему нам нельзя? Я так хочу собаку, я люблю Хайди и Руди, мне очень хочется иметь свою.
   — На хотение есть терпение, — с улыбкой сказала мать; говоря это, она не рассердилась и назвала Лизу «Лиззи», что иногда делала, когда бывала довольна ею или нее не слишком разочарована. — Послушай, Лиззи, представляешь, что будет, если мистер Тобайас приедет в Шроув? Это вполне вероятно, ведь здесь его дом… один из его домов. Тогда Хайди и Руди приедут с ним, и что случится с нашей собакой? Они не любят других собак, они нападут на нашу. Они загрызут ее.
   Как они загрызли мужчину, чуть было не сказала Лиза, но оставила это замечание при себе. Вместо этого она произнесла:
   — А он приедет? Хорошо бы он приехал, потому что тогда у нас будут его собаки и нам не нужно будет заводить свою. Он приедет?
   Несколько секунд мать молчала. Потом обняла Лизу и притянула ее к своей юбке.
   — Я надеюсь на это, Лиззи, — сказала она, — очень надеюсь. — Но она не улыбнулась и тяжело вздохнула.
   На следующий день матери предстояло ехать за покупками. Раз в две недели она ездила в город, чтобы запастись провизией, которой не привозил молочник. Он привозил масло и яйца, овсяную крупу, апельсиновый сок, хлеб и йогурт, а также молоко, но никогда не привозил мяса или рыбу. Пока они не стали сами выращивать овощи, матери приходилось и их в городе покупать. Она покупала фрукты и сыр.
   Автобус, на котором она ездила в город в магазины, ходил четыре раза в день, и надо было проделать путь по проселочной дороге, перейти мост и пройти сто ярдов вдоль шоссе до автобусной остановки. Когда мать отправлялась в город, она никогда не брала с собой Лизу. Просто запирала ее в спальне.
   Лиза привыкла оставаться одна и мирилась с этим, но не в тот раз. Поначалу она отнеслась спокойно к отъезду матери, уселась на кровати с книжкой и карандашами, стала тянуть из бутылочки апельсиновый сок. Мать дала ей также яблоко, великолепный «голден», потому что английских яблок в июле не бывает. Лиза встала в постели на колени и наблюдала, как мать идет по проселочной дороге к шоссе. Потом она перевела взгляд с отдаленных предметов на место под окном, вспомнила, как лежал мужчина, и собак, и как раздался выстрел. Она начала кричать.
   Возможно, она не кричала все полтора часа, пока не было матери. Вероятно, через какое-то время она заснула. Но когда мать вернулась, она опять кричала. Мать сказала:
   — Я больше не оставлю тебя, — и долго не оставляла ее одну, хотя, конечно, в один прекрасный день она снова сделала это.
   Возможно, в тот же вечер или много дней или недель спустя (в любом случае это было после того, как увезли собак) Лиза играла сама с собой, кочуя между двумя спальнями, после того как ее отправили спать. Она примеряла соломенные шляпки матери, золотистую с белой лентой и коричневую с кремовым шарфом, повязанным вокруг тульи, она гладила замшевые туфельки матери, внутри которых находились предметы, называвшиеся непонятным словом «распорки». Когда ей наскучили эти игры, Лиза заглянула в шкатулку с драгоценностями.
   Одну пару золотых сережек мать надела, так же как и перламутровую брошь, и этих вещей там, конечно, не было. Лиза повесила себе на шею нефритовые бусы, засунула в волосы гребень со сверкающими камешками и полюбовалась в зеркало на результаты своих трудов. Она вынула деревянную брошь и увидела под ней золотое кольцо.
   Кому оно принадлежало? Лиза не видела его прежде, она никогда не видела кольца на руке матери.
   Изучая его с большим интересом, она заметила, что внутри кольца что-то написано, но ей тогда было только четыре года, и она не умела хорошо читать. Не связала она в то время это кольцо и с бородатым мужчиной.
   — Это было его кольцо? — спросил Шон.
   — Должно быть. Позднее, научившись читать, я осмотрела его снова. Надпись такая: «ТМХ и БХХ, 3 марта 1974». Я не понимала тогда, что это значит, но теперь я думаю, что это было обручальное кольцо. У Виктории было обручальное кольцо. У мужчин бывают кольца?
   — Думаю, есть такие мужчины, которые их носят.
   — Это, наверно, были инициалы того мужчины и его жены и дата, когда они поженились, как ты думаешь?
   — Она, должно быть, сняла его с того мужчины, прямо с его руки, — сказал Шон, скорчив гримасу.
   — Не знаю, для чего Ив так поступила, разве что думала продать его когда-нибудь. Или, вероятно, думала, что если похоронит его вместе с кольцом, кто-то его откопает.
   — Зачем она сделала это?
   — Сделала что? Застрелила того мужчину?
   — Почему не вызвала «скорую помощь», чтобы его отвезли в больницу? Ты говорила, что он мог сидеть. Она не была виновата, никто не обвинил бы ее, особенно если бы она сказала, что он хотел ее изнасиловать.
   — Я так до конца и не поняла почему, — ответила Лиза, — но, вероятно, причина была такая. Через много лет я услышала от кого-то историю о том, как на ребенка напали собаки, и сделала из нее выводы. Вообще-то я услышала эту историю от Бруно. Понимаешь, мужчина рассказал бы все в больнице, и тогда сообщили бы полиции. О собаках, я хочу сказать. И собак убили бы.
   — Усыпили бы.
   — Да, наверное, так. Собак усыпили бы, как тех, в истории Бруно. Мистер Тобайас любил своих собак, и он обвинил бы Ив, велел бы ей собрать свои пожитки и выставил бы нас из сторожки. Или так она думала. Может, он так и сделал бы, а может, и нет, но Ив думала, что он так сделает, и это самое важное. Она не могла оставить Шроув, понимаешь, не могла, для нее это было самое важное в мире, Шроув, даже более важное, чем я. Ну, мистер Тобайас был тоже важен для нее, но только совсем по-другому.
   Шон выглядел озадаченным.
   — Ты запутала меня.
   — Не важно. Там действительно все сводилось к этому. Если бы собаки загрызли мужчину до смерти, Ив не пришлось бы убивать его. По-моему, именно так она думала. Но они не убили его, так что пришлось это сделать ей, иначе он рассказал бы полиции. Ив заперла собак, пошла в дом, взяла ружье и застрелила его.
   — Только из-за этого? Только ради того, чтобы Тобайас не разозлился на нее?
   Лиза с сомнением посмотрела на Шона.
   — Не знаю. Сейчас, когда ты все так повернул, я действительно не знаю. Возможно, было и что-то еще. Возможно, у нее была какая-то другая причина, что-то такое, из-за чего Ив возненавидела этого мужчину, но нам никогда не узнать правды, верно?
   Лиза наблюдала за тем, как Шон поднялся, как умылся над раковиной. Он натянул джинсы и нашел чистую рубашку. Ей пришло в голову, что у нее нет никакой одежды, кроме той, что лежит кучей на полу.
   Ей придется носить вещи Шона, вернее, то из его одежды, что подойдет ей, а когда она заработает денег на сборе яблок… Сто фунтов, она забыла про сто фунтов.
   — Я хочу поехать в город, где бы он ни был, — заявила она, — поехать и поесть в настоящем ресторане, можно?
   — Конечно, можно. Почему нет? Можно поехать и поесть в китайском ресторане.
   Лиза выстирала в раковине свои трусики и носки. Ей пришлось натянуть джинсы на голое тело, но это была ерунда. Джинсами она очень гордилась, не в последнюю очередь потому, что выдержала тяжелую борьбу, чтобы заставить Ив купить их. Она ухитрилась выторговать себе две пары, эти и те, что оставила дома. Ив ненавидела брюки и за всю жизнь ни разу не надела джинсов. Лиза взяла клетчатую рубашку с воротником и длинными рукавами у Шона и ненадолго задумалась над тем, где сейчас Ив и что с ней происходит.
   Шон думал о том же.
   — Мы должны завтра достать газету. Ты, наверное, и в глаза не видела газеты? Я имею в виду газету, ту, где печатают новости?
   — Почему же, нет, видела. — Лиза слегка обиделась. Однажды, на журнальной полке в Шроуве она нашла газету под названием «Тайме», на ней была указана дата, когда Лизы еще на свете не было. Ив отобрала газету, прежде чем Лиза успела прочитать ее. — Нам надо приобрести телевизор.
   — Держу пари, вот чего ты не видела, телика.
   — Да я каждый день смотрела его в Шроуве, — гордо заявила Лиза. — Ив так и не узнала, она бы это прекратила, но я не говорила ей. Это был мой секрет.
   — Такой же, как я, — подхватил Шон.
   — На самом деле не такой, как ты. Ты намного лучше. Но тогда я тебя не знала. Я смотрела телевизор много лет, пока он не сломался и Джонатан не захотел его ремонтировать. — Выражение лица Шона вызвало у нее смех. — А здесь можно смотреть телевизор? Станет он работать от твоего генератора?
   — Надеюсь, — ответил Шон. — Конечно, можно.
   — Тогда я куплю его. — Одна мысль поразила ее. — Только я не знаю… сто фунтов — это много денег, Шон?
   — Для нас, любимая, это очень много, — с изрядной долей горечи ответил он. И затем: — Надеюсь, этого хватит, чтобы купить маленький переносной телик, но не знаю, как насчет цветного.
   Лиза удивленно распахнула глаза.
   — А он показывает в цвете? Правда?
   Когда они вышли из прицепа, чтобы пересесть в машину, то увидели, что другой фургон, тоже с автоприцепом, не необитаем, как они поначалу подумали. Внутри горел свет, и жалюзи на окне, ближайшем к дороге, были подняты. Им пришлось проехать мимо, чтобы выбраться на дорогу. Голубой свет, более яркий, чем от лампы в потолке, показывал, что внутри работает телевизор, и когда они проезжали всего в нескольких футах от прицепа, Лиза увидела маленький светящийся прямоугольник с ослепительными красками: изумрудно-зеленая трава, желтые крапчатые листья и оранжево-черный крадущийся тигр.
   — Сколько мне еще предстоит наверстывать! — сказала она.
   Жизнь в сторожке была первобытной. Многое в ней показалась бы Шону непереносимо скучным. О многом Лиза и не хотела ему рассказывать, она хранила это в глубинах своей памяти. Например, как, из-за того что Ив не решалась больше оставлять ее одну в коттедже, даже под замком, ей пришлось брать Лизу с собой.
   И вот таким образом Лиза впервые попала в Шроув-хаус. Дворец, хранилище картин и тайн, кукол и ключей, книг и теней. Шону не понять всего этого, никто не понял бы, кроме нее и Ив. В первую очередь Ив.

5

   Они шли по дорожке между деревьями, грабами, имевшими аккуратно округлую форму, лиственницами, покрытыми острыми иголочками, березами, листья которых трепетали при легком ветерке, и болотными кипарисами, привезенными из Луизианы, но прекрасно прижившимися, потому что у реки было сыро. Встречались гигантские кедры, и еще более высокие ели Дугласа, и даже более высокие, чем ели, секвойи, черные деревья, темно-зеленый цвет зелени которых можно было рассмотреть только находясь под ними. Деревья расступились и Лиза впервые увидела дом, и для нее он был тогда просто громадным домом с бесчисленными окнами. Мужчина подстригал траву, сидя на высоком стуле на колесах. Лиза раза два видела его до этого, и ей предстояло часто видеть его в будущем. Его звали мистер Фрост, он был немолод, морщинист и с седыми волосами, он приезжал на велосипеде из деревни на противоположном берегу. Седые волосы показались Лизе просто разновидностью белокурых волос, что лишний раз подтвердило ее теорию. Он поднял руку в знак приветствия, и мать кивнула ему, но словами они не обменялись.
   Перед парадной дверью Шроува была просторная площадка, на которую с двух сторон взбегали лестницы. Лестницы имели перила, как в их сторожке, но здесь поручни были похожи на широкую каменную полку. На полке стояли каменные вазы, из которых свисал плющ, а из ниш, расположенных точно между вазами, смотрели в сад каменные люди.
   Лиза и мать поднялись по левой лестнице, и Лиза держалась за каменные перила. Все вокруг было таких громадных размеров, что по сравнению с окружающим она чувствовала себя совсем маленькой. Она посмотрела наверх, как велела ей мать, и увидела герб, меч, щит, львов. Дом устремлялся ввысь, окна сияли, крыша терялась в небе. Мать отперла парадную дверь, и они вошли внутрь.
   — Ты не должна бегать здесь, Лиза, — предупредила мать, — и не должна взбираться на мебель. Тебе понятно? Покажи руки.
   Лиза протянула ладошки. Они были очень чистые, потому что перед выходом мать заставила Лизу их вымыть и всю дорогу держала девочку за руку.
   — Хорошо. Внутри ты их не запачкаешь. И запомни: ходи, но не бегай.
   Ковры под ногами были мягкие и толстые, а потолки очень высокие, разрисованные золотыми и черными квадратами. На некоторых потолках было изображено голубое небо с белыми облаками и порхающими по нему крылатыми людьми с развевающимися шарфами, лентами и букетами цветов. Люстры напоминали капли частого дождя, а на стенах висели цветистые штуки, похожие на тонкие ковры. Одну стену целиком закрывала громадная картина. Мать назвала ее «Рождение Ахилла». На картине было нарисовано множество мужчин в шлемах и женщин в белых одеяниях, стремящихся сорвать золотое яблоко, в то время как рядом стояла женщина с цветами, одетая в зеленое, и держала на руках толстого обнаженного младенца.