Монтгомери так же сильно хотелось вырваться из нее, как и остаться холостым.
Что бы подумали об этом дне Алисдэр и Джеймс? Вне всякого сомнения, они бы отпускали самые фривольные замечания о его невесте, ее красоте и очевидном нетерпении Монтгомери поскорее убраться из этого дома. Если бы они были живы, его вообще не было бы здесь.
Алисдэр был старшим, Джеймс следующим. Один из его братьев стал бы одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером. А Монтгомери оставался бы в Гленигле и обеспечивал процветание плантации или стал практикующим юристом.
Но вместо братьев рядом с ним стоял его поверенный. Как только церемония закончилась, Эдмунд удалился, сославшись на огромный объем работы, и Монтгомери пожалел, что не может сделать того же самого.
В маленькой душной гостиной толпилось слишком много людей. В воздухе смешались ароматы духов, сухих цветов, и еще не выветрился запах завтрака.
Возле его локтя кто-то заговорил, и Монтгомери вздрогнул от неожиданности, постаравшись скрыть это фальшивой улыбкой. Он не любил, когда люди подходили к нему неожиданно, не любил, когда кто-то стоял слишком близко. Расстояние на длину руки казалось вполне достаточным. Впрочем, он предпочел бы и большее. Самым лучшим было расстояние выстрела.
То и дело кто-нибудь из кузин и кузенов задавал ему множество вопросов. Он пытался каждому ответить как можно короче.
Монтгомери заметил, что чем выше был статус человека в обществе, тем короче и точнее он выражал свои мысли. За последние два месяца не раз ему говорили, что он разговаривает как американец. При этом в подобном замечании обычно сквозило презрение.
– Как вы находите Лондон? – поинтересовалась одна из кузин.
– Я многое узнал о нем за время, пока нахожусь здесь.
Ведь это замечание не выдало его отвращения к Лондону? Или выдало?
– Расскажите все об Америке, – попросила другая кузина Вероники. Кто это был? Аманда? Или Энн? Он не запомнил, когда их знакомили.
– Я бы предпочел услышать об Англии, – ответил он, натянуто улыбаясь.
Следующие пятнадцать минут его собеседница разглагольствовала о магазинах, балах и своих многочисленных поклонниках.
Никогда в жизни Монтгомери еще так не страдал от скуки.
Когда Вероника удалилась переодеться – задача, потребовавшая присутствия всех трех ее кузин, – Монтгомери стоял, опираясь спиной о стену, в стороне от остальных ее родственников.
Больше он был не в силах выносить их общество. Он стремился уйти отсюда. Выйти на улицу было невозможно из-за дождя. К тому же это выглядело бы как поспешное бегство жениха в дождь, показавшийся предпочтительнее их компании, и стало бы очевидно его нежелание возвращаться.
Монтгомери переместился в другую сторону комнаты, вышел в коридор и проскользнул в библиотеку графа Конли. К счастью, она оказалась пустой.
Он подошел к окну и остановился, глядя на дождь и мечтая оказаться где-нибудь в другом месте.
«Теперь, братец, ты женатый человек, – услышал он голос Джеймса. – Ответственный и зрелый».
«Ты поступил правильно, Монтгомери». Как странно, что из всех троих голос Кэролайн слышался яснее всего. Возможно, это было связано с чувством вины.
– Кэролайн, уходи из моих мыслей.
– Кто такая Кэролайн?
Монтгомери повернул голову и увидел рядом с собой Веронику. Она переоделась в уродливое темно-синее платье, похожее на то, в котором была на собрании Братства Меркайи. Оно шло ей еще меньше, чем подвенечное.
– Когда мы можем уехать?
Ее, казалось, удивил его вопрос, а возможно, его неожиданность и резкость.
– В любой момент, как только пожелаете.
– Сейчас, – сказал он, направляясь к двери, и, торопясь уйти, задел ее, но оказался лицом к лицу с графиней Конли.
– Мы вас утомили своей многочисленностью, Монтгомери? – улыбнулась она. – Вот вы где скрываетесь в то время, как все хотят вас видеть.
Эта прилипчивость и фальшивая любезность дамы действовали угнетающе.
Вся эта семья казалась ему прилипчивой. Через пять минут после своего прибытия сюда Монтгомери понял, что не сможет выносить их общества больше часа или двух.
Однако через две минуты истекало уже три часа с момента, как он оказался здесь.
Графиня настояла на том, чтобы Монтгомери называл ее мужа графом, и он счел эту манеру англичан обращаться к людям, упоминая их титул, раздражающей, будто они были чем-то вроде икон.
– Нам пора отправляться, – сказал он, пытаясь вспомнить все то, что он усвоил когда-то и что считалось хорошими манерами. Заставив себя улыбнуться, выдавил: – Право же, нам пора.
– Конечно, – согласилась графиня, одаривая его сдержанной ухмылкой. – Конечно, мы дадим вам устроиться, – продолжала она, – прежде чем навестим вас.
Монтгомери воспрял, заметив, что выражение лица его молодой жены свидетельствовало о полном отсутствии энтузиазма по этому поводу. Похоже, ее страшила мысль о визите графини Конли не меньше, чем его.
Графиня похлопала его по руке и улыбнулась Веронике:
– Мы думали, что первой замуж выйдет Энн.
По-видимому, графиня Конли забыла скандал, предшествовавший их союзу.
Монтгомери обменялся быстрым взглядом с Вероникой и удивился, заметив в ее глазах искорки юмора. Но эти смешинки исчезли так быстро, что он засомневался, а не показалось ли ему.
– Завтра мы покидаем Лондон, – объявил Монтгомери. – Мои дела обязывают к этому.
– Куда мы направляемся? – спросила Вероника.
– Уверена, что твой муж скажет тебе все, что требуется знать, – твердо осадила ее графиня. – Не забывайся, Вероника. Не будь такой самонадеянной.
Монтгомери бросил хмурый взгляд на графиню и повернулся к своей молодой жене:
– В Шотландию. И нам пора.
Графиня, казалось, была ошарашена, когда Монтгомери прошел мимо нее. Он повел Веронику к двери и безучастно стоял, пока она прощалась с родными, и так же молча проводил ее к экипажу.
Потом кивнул молодому человеку, придерживавшему дверцу, ожидая, когда Вероника войдет в карету, последовал за ней и сел спиной к лошадям. Она смотрела не на него, а на дом, на крыльце которого собралась вся ее семья.
Вероника прижала пальцы к стеклу кареты, и на губах ее появилась слабая и чуть ли не печальная улыбка, будто ей была невыносима мысль о разлуке с ними.
На ее месте Монтгомери сейчас бы выкрикивал: «Осанна!»
Когда коляска медленно тронулась, ее родственники принялись выкрикивать слова прощания. Вероника помахала им, отвернулась и посмотрела на него.
– Куда в Шотландии? – спросила она тихо.
– В Донкастер-Холл, дом, который я унаследовал вместе с титулом.
Его насторожил ее удивленный взгляд. По-видимому, ему не стоило говорить о подобных вещах, а скорее притвориться, что он всегда был одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером. Он не должен был упоминать о деньгах.
Не должен был упоминать целый ряд вещей, запрещенных британскими законами.
– Я из Лоллиброх. – Вероника сказала таким тоном, будто признавалась в принадлежности к королевскому дому.
Неужели предполагалось, будто он должен знать это место?
Вероника вскинула подбородок и посмотрела на него. Теперь она уже не казалась бледной мисс. Похоже было, что она гордится своим происхождением. Однажды он, возможно, почувствует то же самое.
Пока же вместо гордости чувствовал некоторое смущение и какую-то печаль, и не только из-за этой страны, но и из-за Виргинии и Гленигла.
– Мы будем жить в Шотландии?
– Она подойдет не хуже любого другого места. – Монтгомери не мог себе представить, что в Шотландии будет чувствовать себя так же скверно, как в Лондоне.
Вероника улыбнулась.
Если он не заблуждался, то, по его мнению, она должна была чувствовать себя счастливой. Ибо благодаря браку избавилась от власти дяди, переставлявшего ее с места на место, как пешку по шахматной доске. А возможно, ее радовала мысль о возвращении в родные края.
Что бы подумала о Веронике Кэролайн? Посоветовала бы она ему быть терпеливым со своей молодой женой? Приложила бы Кэролайн ладонь к его щеке, как часто делала в прошлом, и посмотрела ему в глаза своим проникновенным взглядом, утешая словами, добротой и щедростью своей любви?
Но Кэролайн, способной дать ему совет, здесь не было. И он должен был один барахтаться в тине своего брака.
– Я не люблю вас, Вероника, – заявил Монтгомери отрывисто. – Это не союз любви. И даже не политическая партия. Вы оказались в беде, и я был вынужден вмешаться. Это все.
Вероника смотрела на него широко раскрытыми глазами. Пальцы ее сжались, разжались, сжались снова. Она опустила глаза на свои руки, обтянутые перчатками. Потом снова решительно посмотрела на него.
– Это правда, – заверил Монтгомери и снова откинулся на спинку сиденья. – Правда не должна обижать.
Вероника переключила внимание на окно.
– Но правду не следует использовать как удар хлыста, Монтгомери, – сказала она, не глядя на него. Потом сделала глубокий вдох. – Как вы можете меня любить? Вы меня не знаете. И все же не следует говорить об этом таким тоном. Будто для вас невозможно в будущем испытывать ко мне какие-то чувства.
– Я не хотел обзаводиться женой. Думаю, я смогу проявлять к вам дружеские чувства, если мне удастся не обращать на вас внимания.
Встретив ее быстрый взгляд, он добавил:
– Если я обидел вас, простите меня. У меня не было такого намерения.
– А какое намерение у вас было, Монтгомери?
Вероника произносила звук «р» в его имени раскатисто, и потому он звучал как более долгий: в нем чувствовался привкус шотландского выговора.
Монтгомери не ответил, и теперь она не знала, что ему сказать, сложила руки на груди и снова повернулась к нему, приветливо улыбаясь.
– Хотите поставить меня на место? Как я могу его не знать? Вы и мой дядя совершенно ясно дали мне понять, каково оно, мое место. Я вроде навязанной вам пошлины, и ходячей, и говорящей помехи. «Если бы не Вероника, скандал не коснулся бы нас. Долой ее, выдать ее замуж, запрятать в такое место, откуда она не сможет нам докучать».
– Если бы вы не отправились на собрание Братства Меркайи, ничего этого не произошло бы. Какого черта вы туда отправились?
– Я слышала, будто Братство Меркайи – легитимная организация, занимающаяся оккультными науками.
– Братство Меркайи – организация, приверженная изучению гедонизма и секса на практике.
– В то время я этого не знала, – огрызнулась она. – Я думала, что окажусь сопричастной интеллектуальным изысканиям.
Вероника отвернулась, и это еще больше рассердило его.
– В чем? Чем, по вашему мнению, занималось это Братство?
Несколько минут она молчала. Наконец заговорила.
– Я чувствую некоторые вещи, – сказала Вероника. – Я обладаю «даром».
Монтгомери сложил руки на груди, вспоминая ее разговор с дядей на ступеньках его крыльца в ту ночь, когда спас ее:
– Даром?
– Мне передается то, что чувствуют другие люди. Мне передаются их эмоции. Хотела узнать в этом Братстве о других людях, обладающих подобными свойствами.
– Вы чувствуете эмоции других людей? – переспросил он. Ему пришло в голову, способна ли она почувствовать его недоверие.
Вероника хмуро смотрела на него.
– Очень многие люди высмеивают то, чего не понимают.
– Вам предстоит узнать, что большинство людей не верят в ясновидение и высмеивают его. Большинство из нас мыслят рационально.
– Я не слабоумная, не сумасшедшая. Возможно, я игрушка судьбы, но не слабоумная.
– В таком случае мне не стоит утруждать себя, объясняя вам свои мысли, – сказал он. – Раз вы способны это чувствовать.
– Я не умею читать мысли, – возразила Вероника.
– Расскажите мне о моих чувствах.
Вероника продолжала хмуро смотреть на него. Монтгомери улыбнулся. По-видимому, ее сердило, когда ее блеф называли блефом.
– У вас большое горе. Вы скорбите, – заявила она внезапно тем же решительным тоном, что и выражение, которое он заметил в ее глазах. – Поэтому вы такой сердитый? Потому что здесь нет женщины, которую вы любите, а я здесь.
Вопрос прозвучал так неожиданно, что у Монтгомери захватило дух.
Между ними воцарилось молчание, нарушаемое только обыденными звуками. Проехал еще один экипаж, и лошади приветствовали друг друга ржанием. Но в их карете было тихо. Никто из этих двоих не говорил, будто это место лишало их силы двигаться, приковывало к себе какими-то неуловимыми узами.
– Не знаю, о чем вы говорите, – сказал он наконец.
Вероника безрадостно улыбнулась. Изгиб ее губ ничего не значил и еще меньше пытался сказать ему. Вероника наклонила голову и смотрела, будто изучая его, как любопытная птичка.
– От вас исходит боль, Монтгомери. Я чувствовала ее даже во время свадебной церемонии. Эта волна боли чуть не заставила вас рухнуть на колени. И даже здесь я ее ощущаю. Будто вы весь кровоточите.
Монтгомери сложил руки на груди и устремил на нее равнодушный взгляд. Если бы он смог в тот вечер не обращать внимания на происходившее в этом Братстве, его бы не было сейчас здесь. Нет, он должен был спасти эту женщину, ибо не смог спасти ту, другую.
Черт возьми! Он думал о Кэролайн.
Ни он, ни Вероника не произносили ни слова, и атмосфера в карете больше походила на зимнюю, чем на атмосферу прекрасного весеннего дня.
Вероника снова откинула голову на подушки сиденья, закрыла глаза, стараясь отгородиться от него, что ей удалось.
Или так он подумал до того, как она заговорила снова:
– Вы очень сильно ее любите? Да?
Монтгомери промолчал, и не оттого что был зачарован ее словами или заинтересован ими, но из опасения, что если заговорит, то только чтобы заставить Веронику замолчать. Он перегнулся через сиденье и зажал ей рот рукой, чтобы она умолкла.
Вероника внезапно открыла глаза. Лицо ее побледнело.
– Она умерла. Да? Потому-то в вас столько боли.
Если бы Монтгомери мог выскочить из кареты, он сделал бы это. Но вместо того чтобы бежать, устремил неподвижный взгляд на молодую жену. Она поняла его и внезапно замолчала.
Скоро они приехали на место. Когда кучер открыл дверцу кареты, Монтгомери, забыв обо всех правилах этикета, вышел из экипажа и зашагал к входной двери, не заботясь о том, как встретят его жену в его доме, и не желая знать об этом.
Она последовала за ним в библиотеку.
– Мне жаль, что я не она, – сказала Вероника, продолжая разговор, будто он и не пытался уйти от нее.
Монтгомери медленно повернулся лицом к ней, стараясь восстановить спокойствие.
Алисдэр и Джеймс катались бы от смеха при виде того, что сотворила с ним судьба. Он женился на женщине, еще более безумной, чем тетя Мэдди.
Монтгомери наклонился, потянулся к колокольчику на краю стола и дважды тряхнул его.
– Миссис Гардинер покажет вам вашу комнату, – сказал он. – Пожалуйста, обращайтесь к ней, если вам что-нибудь понадобится.
– Вы меня отпускаете? – спросила она.
– Если бы мог, отпустил бы вас, Вероника. Но теперь, боюсь, мы связаны узами закона.
– Благодарю вас за то, что женились на мне, – сказала она, удивив его. – Благодарю за то, что вели себя как джентльмен и в некотором роде как рыцарь. Я не хотела огорчить вас, Монтгомери. Если это случилось, прошу меня простить. Но я ничего не могу поделать со своими чувствами. Просто это находит на меня.
– Я полагаю, вы не можете с этим справиться?
Вероника покачала головой.
– В этом отношении мы с вами разные. Я могу управлять своей жизнью. И не желаю терпеть ваше общество.
Она вздрогнула как от удара.
– Можете чувствовать или думать обо мне все, что вам угодно, но я не желаю ничего слышать об этом – ни о ваших чувствах, ни о мыслях.
– Отныне и до самой смерти, Монтгомери?
– Я не обладаю вашими привилегиями, Вероника. И не стану притворяться, что способен предвидеть будущее.
– Я не знаю будущего и никогда не говорила, что знаю.
Монтгомери склонил голову:
– Верно. Вы не знаете будущего. Умеете только читать в сердцах.
– Да, – согласилась Вероника. – В эту минуту вы желаете, чтобы вам никогда не довелось меня видеть, – добавила она столь тихо, что ему пришлось податься вперед, чтобы расслышать. – Вы предпочли бы, чтобы меня изнасиловали, или жалеете, что просто не ушли.
И тут его удивительная жена повернулась и ушла, предоставив Монтгомери смотреть ей вслед.
– Красивая получилась церемония, матушка, – говорила Аманда, помогая матери считать серебро.
– Боюсь, моя дорогая, это был насильственный брак. Принимая в расчет обстоятельства, мы сделали все возможное.
Графиня выпрямилась, с хлопком сложила руки, будто избавляясь тем самым от неприятностей племянницы и от нее самой, и улыбнулась старшей дочери:
– Можешь быть уверена, дорогая: твоя свадьба будет ослепительной и роскошной. Я устрою грандиозный праздник, когда придет твое время.
Аманда улыбнулась:
– Веронике будет приятно снова жить в Шотландии.
Ее мать передернуло.
– Варварская страна. Трудно поверить, что наша дорогая королева любила ее все эти годы.
– Думаю, нам надо как-нибудь навестить их.
Мать посмотрела на нее с удивлением:
– Никогда прежде ты не проявляла интереса к путешествиям, Аманда.
– Но она ведь член семьи, матушка.
Графиня улыбнулась:
– Поговорю об этом с твоим отцом. Если мы не можем сделать ничего другого, по крайней мере надо убедиться, что Веронике хорошо живется в Шотландии. В конце концов, у нее нет родственников, кроме нас.
– Если не считать ее мужа, – сказала Аманда. – Очень интересный мужчина.
– К тому же лорд, хоть этот титул и шотландский, – добавила графиня.
– Как бы то ни было, Монтгомери – красивый мужчина, – сказала Аманда. – Как хитро поступила наша маленькая Вероника, избегнув скандала и заполучив такого мужа.
– Если бы не ты, Аманда, мы бы так ничего и не узнали.
Нежная улыбка на устах матери означала, что дочь угодила своим родителям и они ею довольны.
Однако, рассказав родителям о постыдном поведении Вероники, Аманда лишила себя дополнительного источника средств. Зато ее дорогая кузина вышла за богатого человека.
Должен был найтись способ заставить ее потрудиться на благо Аманде.
Глава 8
Что бы подумали об этом дне Алисдэр и Джеймс? Вне всякого сомнения, они бы отпускали самые фривольные замечания о его невесте, ее красоте и очевидном нетерпении Монтгомери поскорее убраться из этого дома. Если бы они были живы, его вообще не было бы здесь.
Алисдэр был старшим, Джеймс следующим. Один из его братьев стал бы одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером. А Монтгомери оставался бы в Гленигле и обеспечивал процветание плантации или стал практикующим юристом.
Но вместо братьев рядом с ним стоял его поверенный. Как только церемония закончилась, Эдмунд удалился, сославшись на огромный объем работы, и Монтгомери пожалел, что не может сделать того же самого.
В маленькой душной гостиной толпилось слишком много людей. В воздухе смешались ароматы духов, сухих цветов, и еще не выветрился запах завтрака.
Возле его локтя кто-то заговорил, и Монтгомери вздрогнул от неожиданности, постаравшись скрыть это фальшивой улыбкой. Он не любил, когда люди подходили к нему неожиданно, не любил, когда кто-то стоял слишком близко. Расстояние на длину руки казалось вполне достаточным. Впрочем, он предпочел бы и большее. Самым лучшим было расстояние выстрела.
То и дело кто-нибудь из кузин и кузенов задавал ему множество вопросов. Он пытался каждому ответить как можно короче.
Монтгомери заметил, что чем выше был статус человека в обществе, тем короче и точнее он выражал свои мысли. За последние два месяца не раз ему говорили, что он разговаривает как американец. При этом в подобном замечании обычно сквозило презрение.
– Как вы находите Лондон? – поинтересовалась одна из кузин.
– Я многое узнал о нем за время, пока нахожусь здесь.
Ведь это замечание не выдало его отвращения к Лондону? Или выдало?
– Расскажите все об Америке, – попросила другая кузина Вероники. Кто это был? Аманда? Или Энн? Он не запомнил, когда их знакомили.
– Я бы предпочел услышать об Англии, – ответил он, натянуто улыбаясь.
Следующие пятнадцать минут его собеседница разглагольствовала о магазинах, балах и своих многочисленных поклонниках.
Никогда в жизни Монтгомери еще так не страдал от скуки.
Когда Вероника удалилась переодеться – задача, потребовавшая присутствия всех трех ее кузин, – Монтгомери стоял, опираясь спиной о стену, в стороне от остальных ее родственников.
Больше он был не в силах выносить их общество. Он стремился уйти отсюда. Выйти на улицу было невозможно из-за дождя. К тому же это выглядело бы как поспешное бегство жениха в дождь, показавшийся предпочтительнее их компании, и стало бы очевидно его нежелание возвращаться.
Монтгомери переместился в другую сторону комнаты, вышел в коридор и проскользнул в библиотеку графа Конли. К счастью, она оказалась пустой.
Он подошел к окну и остановился, глядя на дождь и мечтая оказаться где-нибудь в другом месте.
«Теперь, братец, ты женатый человек, – услышал он голос Джеймса. – Ответственный и зрелый».
«Ты поступил правильно, Монтгомери». Как странно, что из всех троих голос Кэролайн слышался яснее всего. Возможно, это было связано с чувством вины.
– Кэролайн, уходи из моих мыслей.
– Кто такая Кэролайн?
Монтгомери повернул голову и увидел рядом с собой Веронику. Она переоделась в уродливое темно-синее платье, похожее на то, в котором была на собрании Братства Меркайи. Оно шло ей еще меньше, чем подвенечное.
– Когда мы можем уехать?
Ее, казалось, удивил его вопрос, а возможно, его неожиданность и резкость.
– В любой момент, как только пожелаете.
– Сейчас, – сказал он, направляясь к двери, и, торопясь уйти, задел ее, но оказался лицом к лицу с графиней Конли.
– Мы вас утомили своей многочисленностью, Монтгомери? – улыбнулась она. – Вот вы где скрываетесь в то время, как все хотят вас видеть.
Эта прилипчивость и фальшивая любезность дамы действовали угнетающе.
Вся эта семья казалась ему прилипчивой. Через пять минут после своего прибытия сюда Монтгомери понял, что не сможет выносить их общества больше часа или двух.
Однако через две минуты истекало уже три часа с момента, как он оказался здесь.
Графиня настояла на том, чтобы Монтгомери называл ее мужа графом, и он счел эту манеру англичан обращаться к людям, упоминая их титул, раздражающей, будто они были чем-то вроде икон.
– Нам пора отправляться, – сказал он, пытаясь вспомнить все то, что он усвоил когда-то и что считалось хорошими манерами. Заставив себя улыбнуться, выдавил: – Право же, нам пора.
– Конечно, – согласилась графиня, одаривая его сдержанной ухмылкой. – Конечно, мы дадим вам устроиться, – продолжала она, – прежде чем навестим вас.
Монтгомери воспрял, заметив, что выражение лица его молодой жены свидетельствовало о полном отсутствии энтузиазма по этому поводу. Похоже, ее страшила мысль о визите графини Конли не меньше, чем его.
Графиня похлопала его по руке и улыбнулась Веронике:
– Мы думали, что первой замуж выйдет Энн.
По-видимому, графиня Конли забыла скандал, предшествовавший их союзу.
Монтгомери обменялся быстрым взглядом с Вероникой и удивился, заметив в ее глазах искорки юмора. Но эти смешинки исчезли так быстро, что он засомневался, а не показалось ли ему.
– Завтра мы покидаем Лондон, – объявил Монтгомери. – Мои дела обязывают к этому.
– Куда мы направляемся? – спросила Вероника.
– Уверена, что твой муж скажет тебе все, что требуется знать, – твердо осадила ее графиня. – Не забывайся, Вероника. Не будь такой самонадеянной.
Монтгомери бросил хмурый взгляд на графиню и повернулся к своей молодой жене:
– В Шотландию. И нам пора.
Графиня, казалось, была ошарашена, когда Монтгомери прошел мимо нее. Он повел Веронику к двери и безучастно стоял, пока она прощалась с родными, и так же молча проводил ее к экипажу.
Потом кивнул молодому человеку, придерживавшему дверцу, ожидая, когда Вероника войдет в карету, последовал за ней и сел спиной к лошадям. Она смотрела не на него, а на дом, на крыльце которого собралась вся ее семья.
Вероника прижала пальцы к стеклу кареты, и на губах ее появилась слабая и чуть ли не печальная улыбка, будто ей была невыносима мысль о разлуке с ними.
На ее месте Монтгомери сейчас бы выкрикивал: «Осанна!»
Когда коляска медленно тронулась, ее родственники принялись выкрикивать слова прощания. Вероника помахала им, отвернулась и посмотрела на него.
– Куда в Шотландии? – спросила она тихо.
– В Донкастер-Холл, дом, который я унаследовал вместе с титулом.
Его насторожил ее удивленный взгляд. По-видимому, ему не стоило говорить о подобных вещах, а скорее притвориться, что он всегда был одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером. Он не должен был упоминать о деньгах.
Не должен был упоминать целый ряд вещей, запрещенных британскими законами.
– Я из Лоллиброх. – Вероника сказала таким тоном, будто признавалась в принадлежности к королевскому дому.
Неужели предполагалось, будто он должен знать это место?
Вероника вскинула подбородок и посмотрела на него. Теперь она уже не казалась бледной мисс. Похоже было, что она гордится своим происхождением. Однажды он, возможно, почувствует то же самое.
Пока же вместо гордости чувствовал некоторое смущение и какую-то печаль, и не только из-за этой страны, но и из-за Виргинии и Гленигла.
– Мы будем жить в Шотландии?
– Она подойдет не хуже любого другого места. – Монтгомери не мог себе представить, что в Шотландии будет чувствовать себя так же скверно, как в Лондоне.
Вероника улыбнулась.
Если он не заблуждался, то, по его мнению, она должна была чувствовать себя счастливой. Ибо благодаря браку избавилась от власти дяди, переставлявшего ее с места на место, как пешку по шахматной доске. А возможно, ее радовала мысль о возвращении в родные края.
Что бы подумала о Веронике Кэролайн? Посоветовала бы она ему быть терпеливым со своей молодой женой? Приложила бы Кэролайн ладонь к его щеке, как часто делала в прошлом, и посмотрела ему в глаза своим проникновенным взглядом, утешая словами, добротой и щедростью своей любви?
Но Кэролайн, способной дать ему совет, здесь не было. И он должен был один барахтаться в тине своего брака.
– Я не люблю вас, Вероника, – заявил Монтгомери отрывисто. – Это не союз любви. И даже не политическая партия. Вы оказались в беде, и я был вынужден вмешаться. Это все.
Вероника смотрела на него широко раскрытыми глазами. Пальцы ее сжались, разжались, сжались снова. Она опустила глаза на свои руки, обтянутые перчатками. Потом снова решительно посмотрела на него.
– Это правда, – заверил Монтгомери и снова откинулся на спинку сиденья. – Правда не должна обижать.
Вероника переключила внимание на окно.
– Но правду не следует использовать как удар хлыста, Монтгомери, – сказала она, не глядя на него. Потом сделала глубокий вдох. – Как вы можете меня любить? Вы меня не знаете. И все же не следует говорить об этом таким тоном. Будто для вас невозможно в будущем испытывать ко мне какие-то чувства.
– Я не хотел обзаводиться женой. Думаю, я смогу проявлять к вам дружеские чувства, если мне удастся не обращать на вас внимания.
Встретив ее быстрый взгляд, он добавил:
– Если я обидел вас, простите меня. У меня не было такого намерения.
– А какое намерение у вас было, Монтгомери?
Вероника произносила звук «р» в его имени раскатисто, и потому он звучал как более долгий: в нем чувствовался привкус шотландского выговора.
Монтгомери не ответил, и теперь она не знала, что ему сказать, сложила руки на груди и снова повернулась к нему, приветливо улыбаясь.
– Хотите поставить меня на место? Как я могу его не знать? Вы и мой дядя совершенно ясно дали мне понять, каково оно, мое место. Я вроде навязанной вам пошлины, и ходячей, и говорящей помехи. «Если бы не Вероника, скандал не коснулся бы нас. Долой ее, выдать ее замуж, запрятать в такое место, откуда она не сможет нам докучать».
– Если бы вы не отправились на собрание Братства Меркайи, ничего этого не произошло бы. Какого черта вы туда отправились?
– Я слышала, будто Братство Меркайи – легитимная организация, занимающаяся оккультными науками.
– Братство Меркайи – организация, приверженная изучению гедонизма и секса на практике.
– В то время я этого не знала, – огрызнулась она. – Я думала, что окажусь сопричастной интеллектуальным изысканиям.
Вероника отвернулась, и это еще больше рассердило его.
– В чем? Чем, по вашему мнению, занималось это Братство?
Несколько минут она молчала. Наконец заговорила.
– Я чувствую некоторые вещи, – сказала Вероника. – Я обладаю «даром».
Монтгомери сложил руки на груди, вспоминая ее разговор с дядей на ступеньках его крыльца в ту ночь, когда спас ее:
– Даром?
– Мне передается то, что чувствуют другие люди. Мне передаются их эмоции. Хотела узнать в этом Братстве о других людях, обладающих подобными свойствами.
– Вы чувствуете эмоции других людей? – переспросил он. Ему пришло в голову, способна ли она почувствовать его недоверие.
Вероника хмуро смотрела на него.
– Очень многие люди высмеивают то, чего не понимают.
– Вам предстоит узнать, что большинство людей не верят в ясновидение и высмеивают его. Большинство из нас мыслят рационально.
– Я не слабоумная, не сумасшедшая. Возможно, я игрушка судьбы, но не слабоумная.
– В таком случае мне не стоит утруждать себя, объясняя вам свои мысли, – сказал он. – Раз вы способны это чувствовать.
– Я не умею читать мысли, – возразила Вероника.
– Расскажите мне о моих чувствах.
Вероника продолжала хмуро смотреть на него. Монтгомери улыбнулся. По-видимому, ее сердило, когда ее блеф называли блефом.
– У вас большое горе. Вы скорбите, – заявила она внезапно тем же решительным тоном, что и выражение, которое он заметил в ее глазах. – Поэтому вы такой сердитый? Потому что здесь нет женщины, которую вы любите, а я здесь.
Вопрос прозвучал так неожиданно, что у Монтгомери захватило дух.
Между ними воцарилось молчание, нарушаемое только обыденными звуками. Проехал еще один экипаж, и лошади приветствовали друг друга ржанием. Но в их карете было тихо. Никто из этих двоих не говорил, будто это место лишало их силы двигаться, приковывало к себе какими-то неуловимыми узами.
– Не знаю, о чем вы говорите, – сказал он наконец.
Вероника безрадостно улыбнулась. Изгиб ее губ ничего не значил и еще меньше пытался сказать ему. Вероника наклонила голову и смотрела, будто изучая его, как любопытная птичка.
– От вас исходит боль, Монтгомери. Я чувствовала ее даже во время свадебной церемонии. Эта волна боли чуть не заставила вас рухнуть на колени. И даже здесь я ее ощущаю. Будто вы весь кровоточите.
Монтгомери сложил руки на груди и устремил на нее равнодушный взгляд. Если бы он смог в тот вечер не обращать внимания на происходившее в этом Братстве, его бы не было сейчас здесь. Нет, он должен был спасти эту женщину, ибо не смог спасти ту, другую.
Черт возьми! Он думал о Кэролайн.
Ни он, ни Вероника не произносили ни слова, и атмосфера в карете больше походила на зимнюю, чем на атмосферу прекрасного весеннего дня.
Вероника снова откинула голову на подушки сиденья, закрыла глаза, стараясь отгородиться от него, что ей удалось.
Или так он подумал до того, как она заговорила снова:
– Вы очень сильно ее любите? Да?
Монтгомери промолчал, и не оттого что был зачарован ее словами или заинтересован ими, но из опасения, что если заговорит, то только чтобы заставить Веронику замолчать. Он перегнулся через сиденье и зажал ей рот рукой, чтобы она умолкла.
Вероника внезапно открыла глаза. Лицо ее побледнело.
– Она умерла. Да? Потому-то в вас столько боли.
Если бы Монтгомери мог выскочить из кареты, он сделал бы это. Но вместо того чтобы бежать, устремил неподвижный взгляд на молодую жену. Она поняла его и внезапно замолчала.
Скоро они приехали на место. Когда кучер открыл дверцу кареты, Монтгомери, забыв обо всех правилах этикета, вышел из экипажа и зашагал к входной двери, не заботясь о том, как встретят его жену в его доме, и не желая знать об этом.
Она последовала за ним в библиотеку.
– Мне жаль, что я не она, – сказала Вероника, продолжая разговор, будто он и не пытался уйти от нее.
Монтгомери медленно повернулся лицом к ней, стараясь восстановить спокойствие.
Алисдэр и Джеймс катались бы от смеха при виде того, что сотворила с ним судьба. Он женился на женщине, еще более безумной, чем тетя Мэдди.
Монтгомери наклонился, потянулся к колокольчику на краю стола и дважды тряхнул его.
– Миссис Гардинер покажет вам вашу комнату, – сказал он. – Пожалуйста, обращайтесь к ней, если вам что-нибудь понадобится.
– Вы меня отпускаете? – спросила она.
– Если бы мог, отпустил бы вас, Вероника. Но теперь, боюсь, мы связаны узами закона.
– Благодарю вас за то, что женились на мне, – сказала она, удивив его. – Благодарю за то, что вели себя как джентльмен и в некотором роде как рыцарь. Я не хотела огорчить вас, Монтгомери. Если это случилось, прошу меня простить. Но я ничего не могу поделать со своими чувствами. Просто это находит на меня.
– Я полагаю, вы не можете с этим справиться?
Вероника покачала головой.
– В этом отношении мы с вами разные. Я могу управлять своей жизнью. И не желаю терпеть ваше общество.
Она вздрогнула как от удара.
– Можете чувствовать или думать обо мне все, что вам угодно, но я не желаю ничего слышать об этом – ни о ваших чувствах, ни о мыслях.
– Отныне и до самой смерти, Монтгомери?
– Я не обладаю вашими привилегиями, Вероника. И не стану притворяться, что способен предвидеть будущее.
– Я не знаю будущего и никогда не говорила, что знаю.
Монтгомери склонил голову:
– Верно. Вы не знаете будущего. Умеете только читать в сердцах.
– Да, – согласилась Вероника. – В эту минуту вы желаете, чтобы вам никогда не довелось меня видеть, – добавила она столь тихо, что ему пришлось податься вперед, чтобы расслышать. – Вы предпочли бы, чтобы меня изнасиловали, или жалеете, что просто не ушли.
И тут его удивительная жена повернулась и ушла, предоставив Монтгомери смотреть ей вслед.
– Красивая получилась церемония, матушка, – говорила Аманда, помогая матери считать серебро.
– Боюсь, моя дорогая, это был насильственный брак. Принимая в расчет обстоятельства, мы сделали все возможное.
Графиня выпрямилась, с хлопком сложила руки, будто избавляясь тем самым от неприятностей племянницы и от нее самой, и улыбнулась старшей дочери:
– Можешь быть уверена, дорогая: твоя свадьба будет ослепительной и роскошной. Я устрою грандиозный праздник, когда придет твое время.
Аманда улыбнулась:
– Веронике будет приятно снова жить в Шотландии.
Ее мать передернуло.
– Варварская страна. Трудно поверить, что наша дорогая королева любила ее все эти годы.
– Думаю, нам надо как-нибудь навестить их.
Мать посмотрела на нее с удивлением:
– Никогда прежде ты не проявляла интереса к путешествиям, Аманда.
– Но она ведь член семьи, матушка.
Графиня улыбнулась:
– Поговорю об этом с твоим отцом. Если мы не можем сделать ничего другого, по крайней мере надо убедиться, что Веронике хорошо живется в Шотландии. В конце концов, у нее нет родственников, кроме нас.
– Если не считать ее мужа, – сказала Аманда. – Очень интересный мужчина.
– К тому же лорд, хоть этот титул и шотландский, – добавила графиня.
– Как бы то ни было, Монтгомери – красивый мужчина, – сказала Аманда. – Как хитро поступила наша маленькая Вероника, избегнув скандала и заполучив такого мужа.
– Если бы не ты, Аманда, мы бы так ничего и не узнали.
Нежная улыбка на устах матери означала, что дочь угодила своим родителям и они ею довольны.
Однако, рассказав родителям о постыдном поведении Вероники, Аманда лишила себя дополнительного источника средств. Зато ее дорогая кузина вышла за богатого человека.
Должен был найтись способ заставить ее потрудиться на благо Аманде.
Глава 8
Веронике подали свадебный обед в маленькой столовой, где время от времени появлялась озабоченная миссис Гардинер.
– Могу я что-нибудь для вас сделать, леди Фэрфакс? – спрашивала она снова и снова.
После того как миссис Гардинер спросила об этом в третий раз, Вероника поняла, что экономка не столько стремилась услужить ей, как показать свое сочувствие.
– Все замечательно, – сказала Вероника, через силу заставив себя улыбнуться. – Благодарю вас за вашу доброту, – добавила она, сознавая, насколько странно быть объектом жалости в свадебную ночь.
Миссис Гардинер кивнула и вышла из комнаты, оглянувшись несколько раз. Вне всякого сомнения, бедная женщина хотела бы получить объяснения отсутствию Монтгомери, но не посмела этого сделать в силу преданности хозяину.
Новоиспеченного мужа Вероники не было видно. Он и не подумал сообщить ей о своем местонахождении, как и о своих намерениях.
После бесконечного обеда Вероника удалилась в отведенную ей комнату, где ее встретили и приветствовали миссис Гардинер и молодая девушка, которую экономка отрекомендовала Веронике как ее горничную.
– Могу я что-нибудь для вас сделать, леди Фэрфакс? – спрашивала она снова и снова.
После того как миссис Гардинер спросила об этом в третий раз, Вероника поняла, что экономка не столько стремилась услужить ей, как показать свое сочувствие.
– Все замечательно, – сказала Вероника, через силу заставив себя улыбнуться. – Благодарю вас за вашу доброту, – добавила она, сознавая, насколько странно быть объектом жалости в свадебную ночь.
Миссис Гардинер кивнула и вышла из комнаты, оглянувшись несколько раз. Вне всякого сомнения, бедная женщина хотела бы получить объяснения отсутствию Монтгомери, но не посмела этого сделать в силу преданности хозяину.
Новоиспеченного мужа Вероники не было видно. Он и не подумал сообщить ей о своем местонахождении, как и о своих намерениях.
После бесконечного обеда Вероника удалилась в отведенную ей комнату, где ее встретили и приветствовали миссис Гардинер и молодая девушка, которую экономка отрекомендовала Веронике как ее горничную.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента