Страница:
Два месяца назад те вельможи и дворяне, которые собрались нынче в Кале или удалились в изгнание в Ирландию, проиграли из-за предательства одного из своих сторонников битву при городе Ладлоу, и парламент объявил их вне закона. Их владения в Ингерлонде подверглись конфискации, семьи оказались в нищете. Все наши здешние знакомцы жаловались на недостаток средств, и мы опасались, как бы это не побудило их нас ограбить.
Однако они не покушались на наше имущество, напротив, один из них обратился к нам с вполне дружеским предложением. Гуляя по двору, мы проходили мимо конюшен, и навстречу нам вышел молодой человек высокого роста. Он только что почистил огромного вороного жеребца и вытирал руки какой-то тряпкой. Когда он оказался на свету (если можно назвать дневным светом этот серый туман), мы узнали Эдди Марча. Юноша сразу же взял быка за рога.
— Князь! — обратился он ко мне. — Вы ведь едете в Ингерлонд искать своего брата?
Али перевел мне его слова, хотя смысл я уловил сразу же. Я кивнул.
— Вам понадобится проводник. Тут Али счел себя задетым.
— Я и сам разберусь, — заворчал он, но Марч продолжал настаивать:
— Я бы хотел предложить вам свои услуги. Я побывал во всех краях королевства, у меня есть там друзья, которые помогут вам в поисках, предоставят вам ночлег. Вам даже платить, скорее всего, не придется, они примут вас из любви ко мне.
Я оглядел молодого человека с ног до головы. Хорошо сложенный юноша, плечи широкие (правда, они носят широкие набивные рукава, так что это впечатление могло быть несколько преувеличенным), узкая талия, туго перехваченная ремешком, с которого свисал кинжал в ножнах. Шерстяные штаны столь же туго обтягивали его ноги, подчеркивая мускулистые бедра и худощавые, крепкие ягодицы. Физиономия его казалась приятной, открытой, черты лица правильные. Юноша часто улыбался. Голос у него был мелодичный, но достаточно низкий и по-мужски уверенный. Я посмотрел на своих спутников: Али, нечто среднее между Синдбадом и Морским старцем, Аниш, толстый и одышливый, а со времени нашего прибытия в Кале к тому же постоянно страдающий насморком вот и в этот момент с кончика его изогнутого носа свисала прозрачная капля. Оба уже немолоды. Солдат с нами теперь нет. Несладко нам придется, если мы подвергнемся нападению разбойников.
— Очень любезно с вашей стороны предложить свои услуги, — сказал я с легким поклоном. — Мы с радостью принимаем ваше предложение.
— Вот еще что, — Марч слегка покраснел и заговорил более поспешно и отрывисто: — У меня нет монет. Совсем поиздержался.
Мне показалось, что смущение заставило его прибегнуть к выражениям, обычно ему не свойственным.
— Разумеется, я буду платить вам жалованье.
— Я не собираюсь превращаться в наемника. Разве что небольшой заем… Знаете ли, у меня еще будут деньги.
— Ни слова больше. Аниш выдаст вам все, в чем вы нуждаетесь.
Так мы заключили соглашение и тут же назначили день отъезда (до него оставалась еще неделя). Понимая, что мы можем поставить Марча в неудобное положение, если разговор затянется (ведь все происходило на глазах у его товарищей), я глянул на небо и заметил:
— Похоже, начинается дождь. Аниш не любит оставаться на дожде, а вам, должно быть, надо еще покормить лошадь вашего хозяина.
Мы вернулись в дом, причем Аниш ворчал, опасаясь, как бы Марч не потребовал слишком большой суммы «взаймы», и Али тоже утверждал, что я совершил нелепый промах, поскольку жеребец-де принадлежит самому Марчу. Может, у парня и нет слуги, чтобы ухаживать за конем, но зато у него есть лошадь, достойная короля. Как выяснилось, оба моих спутника оказались правы.
Следующим достопамятным событием стало возвращение сэра Джона Динхэма и его трехсот воинов. Экспедиция оказалась успешной. Благодаря хорошему знанию самого порта Сэндвич, где разместились начальники королевского отряда, и примыкавших к порту узких улочек там проживали рыбаки и корабельщики — Динхэм сумел застать врасплох и пленить всех воинов короля, находившихся внутри города, не потревожив основной отряд, разместившийся лагерем в поле за четверть мили от города.
Знатнейшими среди пленников были Ричард Вудвил, лорд Риверс, его жена, урожденная принцесса, сделавшаяся затем женой герцога, а после того вышедшая замуж за этого Вудвила-Риверса, и их двадцатилетний сын Энтони. Уорик превратил издевательство над пленниками в публичное зрелище: этим людям поручалось убить его или взять в плен, но сами они, бесславно захваченные спящими в постелях, были притащены к нему на расправу через пролив. Уорик приказал зажечь в зале сто шестьдесят факелов и сотни свечей, объявив, что намерен праздновать Сретение (в этот день Мария, мать Иисуса, была «очищена» — не знаю от чего, ведь они сами зовут ее «пречистой»). Вновь устроили пиршество, на этот раз и мы смогли кое-чего отведать — к примеру, дикий кабан, зажаренный целиком на вертеле, оказался совсем не так плох, а сладкая запеканка со сметаной и медом нуждалась лишь в привезенной нами приправе из тертого мускатного ореха, чтобы сойти за настоящий десерт.
После того как слуги убрали со стола, Уорик приказал привести Вудвилов и принялся поносить старшего из них, седобородого старика. По-видимому, Динхэм успел донести, что Ричард Вудвил и после пленения вел себя высокомерно и заносчиво, называя засевших в Кале вельмож изменниками и иными бранными словами. Первым сказал свое слово отец Уорика, граф Солсбери, не проявивший ни малейшего участия к своему сверстнику Вудвилу.
— Ты кто такой, черт побери?! — заорал он, переходя на отрывистую речь, типичную для английских вельмож, когда они разозлятся. Обычно они говорят с ленивой оттяжкой, выпевая гласные и пропуская согласные звуки. — С чего это ты называешь нас изменниками? Мы люди короля. Мы хотим избавить нашего несчастного повелителя от таких, как ты, от вашего губительного влияния. Помяни мое слово, вы все кончите жизнь на эшафоте. Предатели!
Лорд Риверс выдержал этот натиск вполне достойно, не изменяя обычной своей надменности. Его сын также изобразил на лице пренебрежительную усмешку, однако промолчал. Тут уж не выдержал и Уорик, сын графа Солсбери.
— Не забывай, дружок, кто ты такой и с кем имеешь дело! Сорок лет назад ты пахал землю, пока не привлек внимание дамы и не вылез из грязи, чтобы надеть на голову графскую корону! От тебя пахнет навозом!
Юный Вудвил взорвался:
— Мой отец — прирожденный джентльмен, и этого достаточно! Английский дворянин имеет право на такое же уважение, как сам король. Верните мне меч, и я докажу это вам прямо сейчас!
Наш Эдди Марч тоже сказал свое слово:
— Не стоит. Здесь присутствуют люди, в чьих жилах течет королевская кровь. Таким вельможам не пристало сражаться с мужичьем.
На этом дело и кончилось. Я столь подробно описываю эту сцену лишь для того, чтобы показать тебе, дорогой брат, странные обычаи этого племени. Вся знать Ингерлонда происходит по мужской или женской линии от нормандских варваров, захвативших страну четыреста лет тому назад. Они особенно ревностно следят за тем, чтобы среди их предков, особенно по мужской линии, не было представителей древнего населения Ингерлонда, чью землю они присвоили и на кого они смотрят сверху вниз, именуя мужиками, тупицами и даже скотами. Однако, по правде говоря, вельможи и сами не знакомы с этикетом нашего цивилизованного мира.
Что ж, дорогой брат, пора заканчивать письмо. Могу сообщить лишь, что мы постепенно подвигаемся к цели нашего путешествия и с попутным ветром отплывем в Ингерлонд. Надеюсь, что Эдди Марч окажется нам полезен в качестве проводника.
В следующий раз я возьмусь за перо только в Ингерлонде, когда хоть отчасти будет выполнена наша миссия.
Остаюсь, дорогой брат, твоим преданным слугой.
Харихара».
Глава семнадцатая
Глава восемнадцатая
Однако они не покушались на наше имущество, напротив, один из них обратился к нам с вполне дружеским предложением. Гуляя по двору, мы проходили мимо конюшен, и навстречу нам вышел молодой человек высокого роста. Он только что почистил огромного вороного жеребца и вытирал руки какой-то тряпкой. Когда он оказался на свету (если можно назвать дневным светом этот серый туман), мы узнали Эдди Марча. Юноша сразу же взял быка за рога.
— Князь! — обратился он ко мне. — Вы ведь едете в Ингерлонд искать своего брата?
Али перевел мне его слова, хотя смысл я уловил сразу же. Я кивнул.
— Вам понадобится проводник. Тут Али счел себя задетым.
— Я и сам разберусь, — заворчал он, но Марч продолжал настаивать:
— Я бы хотел предложить вам свои услуги. Я побывал во всех краях королевства, у меня есть там друзья, которые помогут вам в поисках, предоставят вам ночлег. Вам даже платить, скорее всего, не придется, они примут вас из любви ко мне.
Я оглядел молодого человека с ног до головы. Хорошо сложенный юноша, плечи широкие (правда, они носят широкие набивные рукава, так что это впечатление могло быть несколько преувеличенным), узкая талия, туго перехваченная ремешком, с которого свисал кинжал в ножнах. Шерстяные штаны столь же туго обтягивали его ноги, подчеркивая мускулистые бедра и худощавые, крепкие ягодицы. Физиономия его казалась приятной, открытой, черты лица правильные. Юноша часто улыбался. Голос у него был мелодичный, но достаточно низкий и по-мужски уверенный. Я посмотрел на своих спутников: Али, нечто среднее между Синдбадом и Морским старцем, Аниш, толстый и одышливый, а со времени нашего прибытия в Кале к тому же постоянно страдающий насморком вот и в этот момент с кончика его изогнутого носа свисала прозрачная капля. Оба уже немолоды. Солдат с нами теперь нет. Несладко нам придется, если мы подвергнемся нападению разбойников.
— Очень любезно с вашей стороны предложить свои услуги, — сказал я с легким поклоном. — Мы с радостью принимаем ваше предложение.
— Вот еще что, — Марч слегка покраснел и заговорил более поспешно и отрывисто: — У меня нет монет. Совсем поиздержался.
Мне показалось, что смущение заставило его прибегнуть к выражениям, обычно ему не свойственным.
— Разумеется, я буду платить вам жалованье.
— Я не собираюсь превращаться в наемника. Разве что небольшой заем… Знаете ли, у меня еще будут деньги.
— Ни слова больше. Аниш выдаст вам все, в чем вы нуждаетесь.
Так мы заключили соглашение и тут же назначили день отъезда (до него оставалась еще неделя). Понимая, что мы можем поставить Марча в неудобное положение, если разговор затянется (ведь все происходило на глазах у его товарищей), я глянул на небо и заметил:
— Похоже, начинается дождь. Аниш не любит оставаться на дожде, а вам, должно быть, надо еще покормить лошадь вашего хозяина.
Мы вернулись в дом, причем Аниш ворчал, опасаясь, как бы Марч не потребовал слишком большой суммы «взаймы», и Али тоже утверждал, что я совершил нелепый промах, поскольку жеребец-де принадлежит самому Марчу. Может, у парня и нет слуги, чтобы ухаживать за конем, но зато у него есть лошадь, достойная короля. Как выяснилось, оба моих спутника оказались правы.
Следующим достопамятным событием стало возвращение сэра Джона Динхэма и его трехсот воинов. Экспедиция оказалась успешной. Благодаря хорошему знанию самого порта Сэндвич, где разместились начальники королевского отряда, и примыкавших к порту узких улочек там проживали рыбаки и корабельщики — Динхэм сумел застать врасплох и пленить всех воинов короля, находившихся внутри города, не потревожив основной отряд, разместившийся лагерем в поле за четверть мили от города.
Знатнейшими среди пленников были Ричард Вудвил, лорд Риверс, его жена, урожденная принцесса, сделавшаяся затем женой герцога, а после того вышедшая замуж за этого Вудвила-Риверса, и их двадцатилетний сын Энтони. Уорик превратил издевательство над пленниками в публичное зрелище: этим людям поручалось убить его или взять в плен, но сами они, бесславно захваченные спящими в постелях, были притащены к нему на расправу через пролив. Уорик приказал зажечь в зале сто шестьдесят факелов и сотни свечей, объявив, что намерен праздновать Сретение (в этот день Мария, мать Иисуса, была «очищена» — не знаю от чего, ведь они сами зовут ее «пречистой»). Вновь устроили пиршество, на этот раз и мы смогли кое-чего отведать — к примеру, дикий кабан, зажаренный целиком на вертеле, оказался совсем не так плох, а сладкая запеканка со сметаной и медом нуждалась лишь в привезенной нами приправе из тертого мускатного ореха, чтобы сойти за настоящий десерт.
После того как слуги убрали со стола, Уорик приказал привести Вудвилов и принялся поносить старшего из них, седобородого старика. По-видимому, Динхэм успел донести, что Ричард Вудвил и после пленения вел себя высокомерно и заносчиво, называя засевших в Кале вельмож изменниками и иными бранными словами. Первым сказал свое слово отец Уорика, граф Солсбери, не проявивший ни малейшего участия к своему сверстнику Вудвилу.
— Ты кто такой, черт побери?! — заорал он, переходя на отрывистую речь, типичную для английских вельмож, когда они разозлятся. Обычно они говорят с ленивой оттяжкой, выпевая гласные и пропуская согласные звуки. — С чего это ты называешь нас изменниками? Мы люди короля. Мы хотим избавить нашего несчастного повелителя от таких, как ты, от вашего губительного влияния. Помяни мое слово, вы все кончите жизнь на эшафоте. Предатели!
Лорд Риверс выдержал этот натиск вполне достойно, не изменяя обычной своей надменности. Его сын также изобразил на лице пренебрежительную усмешку, однако промолчал. Тут уж не выдержал и Уорик, сын графа Солсбери.
— Не забывай, дружок, кто ты такой и с кем имеешь дело! Сорок лет назад ты пахал землю, пока не привлек внимание дамы и не вылез из грязи, чтобы надеть на голову графскую корону! От тебя пахнет навозом!
Юный Вудвил взорвался:
— Мой отец — прирожденный джентльмен, и этого достаточно! Английский дворянин имеет право на такое же уважение, как сам король. Верните мне меч, и я докажу это вам прямо сейчас!
Наш Эдди Марч тоже сказал свое слово:
— Не стоит. Здесь присутствуют люди, в чьих жилах течет королевская кровь. Таким вельможам не пристало сражаться с мужичьем.
На этом дело и кончилось. Я столь подробно описываю эту сцену лишь для того, чтобы показать тебе, дорогой брат, странные обычаи этого племени. Вся знать Ингерлонда происходит по мужской или женской линии от нормандских варваров, захвативших страну четыреста лет тому назад. Они особенно ревностно следят за тем, чтобы среди их предков, особенно по мужской линии, не было представителей древнего населения Ингерлонда, чью землю они присвоили и на кого они смотрят сверху вниз, именуя мужиками, тупицами и даже скотами. Однако, по правде говоря, вельможи и сами не знакомы с этикетом нашего цивилизованного мира.
Что ж, дорогой брат, пора заканчивать письмо. Могу сообщить лишь, что мы постепенно подвигаемся к цели нашего путешествия и с попутным ветром отплывем в Ингерлонд. Надеюсь, что Эдди Марч окажется нам полезен в качестве проводника.
В следующий раз я возьмусь за перо только в Ингерлонде, когда хоть отчасти будет выполнена наша миссия.
Остаюсь, дорогой брат, твоим преданным слугой.
Харихара».
Глава семнадцатая
Не скрою, я почувствовал облегчение, когда, снова придя в дом Али, застал его на прежнем месте. Мне вовсе не хотелось иметь дело с еще одним посланием князя Харихары, заполненным всяким вздором. Ну кто способен разобраться во всех этих Эдуардах, Ричардах и Генрихах? Да и кому это надо?
Итак, Али выздоровел и сидел в своем кресле, но на этот раз он был не один. Рядом с ним сидела поразительно красивая дама, на вид тридцати — тридцати пяти лет. Она достигла того совершенства, которое становится наградой для зрелой женщины, много повидавшей, много свершившей, имевшей детей и благодаря силе своего характера (возможно, также и благодаря своевременной потере мужа) получившей возможность самостоятельно распоряжаться своей жизнью.
Гостья была одета в короткую безрукавку и длинные широкие шальвары из расшитого шелка, столь тонкого, что он казался почти прозрачным. В просвете между безрукавкой и шальварами виднелся округлый, безукоризненной формы живот, пупок которого был украшен большим алмазом. Плечи и горделиво вскинутую голову окутывала шаль. Высокий ясный лоб окружали густые темные волосы, большие почти черные глаза под широкими бровями сверкали умом, а порой и ехидством, в правой ноздре изящного, с горбинкой, носа посверкивал небольшой бриллиант, полные губы были обведены насыщенно-розовой помадой, небольшой, но упрямый подбородок свидетельствовал о силе воли. Достоинство, с которым, держалась эта женщина, ее сдержанность и учтивый интерес к жизни свидетельствовали о ее зрелости, но из физических признаков того, что она уже миновала годы молодости, я мог отметить только морщинки у основания длинной, изящной шеи, там, где начинались ключицы. Гостья Али носила множество украшений: на пальцах — кольца с рубинами и изумрудами, золотые запястья высоко на руках, браслеты на ногах. Ее окружало доступное не зрению, но обонянию облако ароматов, их гамма менялась с каждым движением женщины.
— Достопочтенный Ма-Ло, я хотел бы познакомить тебя с госпожой Умой. Ума, это Ма-Ло. Я рассказывал тебе о нем.
Надеюсь, мне удалось передать поклоном то изумление и уважение, которое я испытывал.
Богиня, сидевшая передо мной, сложила ладони перед грудью (низкий вырез безрукавки почти полностью обнажал грудь) и слегка наклонила голову к своим тонким, сужавшимся к кончикам пальцам. Она смотрела на меня — внимательно, оценивающе и призывно.
Я сел рядом с Умой, опустил руки на колени. Ума тут же взяла мою руку, положила ее на разделявший нас маленький столик, накрыла своей, приговаривая негромко, как рада она меня видеть и еще что-то — я уже почти не разбирал слов.
— Ты помнишь, Ума участвовала в моих приключениях, — заговорил Али. — Она была видением, обещанием и наградой — я рассказал тебе, как мы купались вместе с «буддийским монахом» во дворце халифа в Миср-аль-Каире. Кстати, Ума приходится теткой обеим моим женам. — Али взял из серебряной чаши финик, закинул его в рот, осторожно выплюнул косточку в руку, прожевал и проглотил мякоть и только после этого продолжил рассказ. — В эту историю входят и такие события, о которых Ума сумеет рассказать лучше, чем я, поскольку она там непосредственно присутствовала, а я нет. К тому же все, что случилось с Умой, и ее собственные дела представляют немалый интерес. И вот Ума любезно согласилась провести с нами два-три вечера.
Али со вздохом провел ладонью по глубокой вмятине, оставшейся на месте его правого глаза.
— Приступай, Ума, — пробормотал он. Ума приняла руку, оставив мою в одиночестве, и выпрямилась.
— Что ж, — промолвила она, отпила немного лимонада и на миг прикрыла глаза. Мне показалось, что в саду смолкли все звуки, словно и природа вокруг нас затаила дыхание. Конечно, это была лишь игра воображения. Фонтан продолжал свой плеск, и птицы по-прежнему щебетали.
Она начала рассказ.
Пена и прибой, хлопанье парусов и свистки, темная вода, словно нежная материнская ладонь, гладит тяжелые, заросшие водорослями камни набережной. Ветер сгибает меня пополам, я опускаю голову, туго обматываю плащ — лишь бы не распахнулся, не обнажил на глазах у всех округлую грудь, заострившиеся соски. Да, я чувствую, как возбужденно приподнимаются мои соски от ласк ветра.
Нас тут целое скопище, эдакая гусеница — как много ног, какая давка! Все спешат по сходням к судну, удерживаемому надежными швартовами. Сколько ни злись ветер, ему не разорвать сплетенные из конопли канаты толщиной в мою руку.
Поверх голов моих спутников я вижу шпили и башни Кале, я вижу соломенные и черепичные крыши, струйки дыма, поднимающиеся из труб и словно пронзающие воздух, а над ними, в вышине, собираются несущие дождь облака. Вот они, мои спутники: князь Харихара Раджа Куртейши, его лоснящиеся черные волосы украшены пурпурной бархатной шапочкой с золотой заколкой, красный шелковый шарф, завязанный под подбородком, удерживает сей головной убор, темное одутловатое лицо скривилось от ветра — я знаю, он ненавидит ветер, — тело греет шуба из черного соболя, лоснящаяся, как и его локоны, мягкие кожаные сапожки тоже отделаны мехом; рядом с ним Аниш, глаза у него покраснели от усталости и тревоги, он осторожно перебирает ногами, боясь поскользнуться на влажных от прибоя камнях, его придерживает под руку Али бен Кватар Майин (тут Ума послала нашему хозяину нежную улыбку). Али пытается одновременно (при том, что одна рука его плохо слушается) поправить съезжающий набок тюрбан, не выронить трость и помочь Анишу, но здоровый глаз его продолжает поглядывать во все стороны, он, как всегда, полон любопытства, не желает пропустить что-нибудь новое, что-нибудь необычное. Факир — волосы у него встали дыбом, и он очень похож на ежа — бормочет себе в бородку мантры и заклинания, то и дело прерываясь, чтобы отругать мальчишку, которому поручен присмотр за его волшебным ящиком. И последний — не совсем последний, за ним еще плетутся грузчики с нашим багажом — Эдди Марч. Доспехи на нем гремят и звенят, он ведет за уздечку, обшитую пурпурной тканью, своего огромного жеребца — о богиня, у этого зверя яйца точно две гигантские сливы! Из всех спутников только с англичанином я еще не предавалась любви, но скоро, скоро… И подумать только каждый в честной компании уверен, что только он познал мою грудь, мои ягодицы и розовую щелку.
Поднимаются на борт мулы — осталось лишь двенадцать, мы избавились уже от большей части добра, захваченного в дорогу, из десяти погонщиков только шестеро сопровождают нас теперь. Аниш отослал домой не только солдат, но прачек, поваров и почти всех секретарей. Он сказал, что они слишком дорого обходятся.
Обернувшись, я поглядела на гавань, заполненную кораблями, на лес мачт, склады у самого берега, забитые тюками шерсти и бочками вина. Я глубоко вздохнула, впитывая ноздрями насыщенный новыми запахами воздух: пахнет дегтем, конопляной веревкой, древесиной, рыбой и уксусом, пахнет морем и всеми ароматами моря, солью и водорослями, доносится сладковатый запах гниющей рыбы, вонь крысиных экскрементов и мочи, из пучины мне чудится призрак запаха до белизны отмытого дерева и костей погибших моряков, и белесоватый туман в воздухе — словно брызнувшее из напряженного члена семя.
И запахи скотного двора, и все пряности Индии, и ароматы Аравии — мулы неторопливо цокают мимо меня, и один из них роняет желтые катышки прямо к моим ногам. Мы не берем животных с собой, наймем или купим новых в Дувре, но только мулы способны втащить все наши пожитки на судно.
Я люблю час отъезда, люблю час прибытия, а сегодня мы сможем насладиться и тем и другим, нам предстоит сегодня же высадиться в Дувре, где держат сторону Йорка, или, кто знает, быть может, нас нынче примет морская пучина.
Из всех проделанных нами морских путешествий это будет самым коротким, зато корабль куда больше прежних, трехмачтовик, похожий на огромную бочку, его раздувшиеся бока с трудом удерживают ободья и клепки. В гавани я насчитала еще несколько таких большегрузных судов — они называются «каравеллы» и предназначены для перевозки шерсти из Ингерлонда, а также угля и свинца, древесины, кое-каких изделий из железа и дешевой оловянной посуды, а обратно они везут меха и шелк, немецкие доспехи, французские вина и прочий ценный товар, которым купцы, подобные Али, торгуют по всему миру от Востока до Запада. Но больше всего вина — англичане есть англичане, — французского и немецкого вина.
Корпус корабля высоко нависает над причалом, и нам понадобились сходни длиной в восемь футов. Они довольно широкие, ограждены канатами, к продольным доскам основы для безопасности прибиты поперечные. Погонщики уже разгрузили мулов и снесли багаж вниз, сложили его в трюме, и наступил черед жеребца, которому Марч дал имя Генет. Генет отказывается ступить на сходни. На плечах жеребца выступил обильный пот, ветер срывает и уносит прочь клочья пены. Запрокинув голову, Генет закатил глаза так, что показались белки, заржал, затрубил точно боевая труба, поднялся на дыбы и забил копытами. Металлические подковы высекают искры из гранитной ограды набережной. Конь испускал запах докрасна раскаленного железа, точно рядом с нами ударила молния. Двое погонщиков с трудом удерживали его, жеребец ухитрился прихватить одного из них зубами за плечо, да так, что рекой хлынула кровь.
Тут Эдди Марч делает шаг вперед, лицо его потемнело от гнева. Он выхватывает у главного погонщика длинный хлыст, складывает его так, что конец бича обвивается вокруг рукояти, и принимается хлестать животное по морде и шее. Конь пятится назад, пригибая голову, он вроде бы готов сдаться, но, как только его пытаются вновь подвести к сходням, жеребец принимается бунтовать. В какой-то момент он чуть было не вырвался. Марч собирается снова пустить в ход хлыст, но мне жаль благородное животное, и я спешу заступиться.
— Дайте мне, — громко прошу я. — Я с ним справлюсь.
— Отойди, парень! Он тебя разжует и выплюнет. — Когда английский вельможа хочет поставить тебя на место и утвердить свое превосходство, он начинает говорить с ленцой, с эдакой оттяжечкой.
— Ничего подобного.
Я берусь за уздечку у самой головы коня, приподнимаюсь на цыпочки и шепчу, бормочу ласковые слова прямо ему в ухо. Конь польщен, он настораживает уши — еще, еще! Свободной рукой я глажу, ласкаю вздымающийся бок. Коротко подстриженная грива кажется гладкой, как шелк, но если вести рукой против роста волос, она покажется грубой, точно акулья кожа. Я наслаждаюсь прикосновением к влажной от пота коже, запахом сена в его дыхании, я заглядываю прямо в раздутые, розовые изнутри ноздри. Генет очень силен, его мощь, будто приливная волна, сотрясает своим напором мышцы и кожу коня, но потом, почувствовав мою ласку, он успокаивается, и эта волна отступает вглубь. Я представляю себе, как эта сила возвращается к своему источнику, к сердцу, легким, печени. Глаза его немного сужаются, белок уже не сверкает так отчаянно, под длинными пушистыми ресницами — о, если б и у меня были такие! — разливается агатовая чернота с примесью янтаря. Свободной рукой я нащупываю во внутреннем кармане три засахаренных орешка, я и забыла о них, подставляю открытую ладонь влажным, ищущим губам лошади. Теперь он мой навеки.
Я становлюсь у его левого плеча, чуть впереди. Склонив голову, Генет трется мордой о мое лицо. Я слегка ослабляю уздечку, и он сам ведет меня по сходням, а затем по палубе в стойло, приготовленное для него в трюме.
Только я закрыла низенькую дверцу стойла, как за спиной послышался грохот это Эдди Марч во всей красе своих доспехов. Он явно разозлился: еще бы — такой урок на глазах у всех. Он хватает меня за плечо рука у него крепкая и хватка что тиски кузнеца, — разворачивает спиной к себе, прижимая лицом и грудью к борту, и принимается задирать на мне сзади плащ и длинную тунику.
— Ты испортишь животное, если станешь с ним так обращаться, — рычит он. — Разве он понесет меня в бой, если не будет бояться меня больше, чем ядер и стрел?
— Если он полюбит тебя, он понесет тебя в ад и обратно, — с трудом выговорила я.
Я поднялась на палубу через пять минут после того, как Эдди покусился на мой зад. Экипаж уже трудился вовсю, поднимая на вершину мачты главный парус и разворачивая второй, треугольный, или латинский. Оба паруса надулись от ветра, сделались похожими на чрево беременной женщины беременной будущим. Я так и не поняла, догадался ли Марч, к какому полу я принадлежу. Может быть, догадался, но едва Марч вместо того отверстия, на которое он изначально польстился, вошел в другое, все тут же и закончилось. Наверное, виной тому сильное удивление, но вообще-то англичан не слишком занимает совокупление. Они и времени ему почти не уделяют, и удовольствия получают не больше, чем когда справляют малую нужду, — а то и меньше, судя по тому, сколько они дуют пива. Ладно, мы еще поглядим.
Наконец мы отплыли. Белые утесы позади, белые утесы впереди, и там и там они отмечают линию горизонта. Но вот ветер стихает, тучи замедляют свой бег, льнут, будто страстный любовник, к морю — море, как только мы вышли из гавани, сделалось серо-зеленым, тучи, пытаясь оплодотворить море, проливают на него то ли дождь, то ли туман, и каждая капелька, падающая мне на лицо и шею, колет ледяным жалом. Как я люблю внезапные перемены погоды! Даже не будь у меня никаких иных впечатлений от этой поездки, их одних хватило бы, чтобы окупить тяготы долгого путешествия. Я хотела бы скинуть с себя плащ и всю одежду, ступить нагой под этот дождь, пусть он щиплет и очищает мою кожу, пусть ласкает и щекочет меня. Моим ягодицам и бедрам пошел бы на пользу душ, неплохо бы смыть с себя памятку милорда Марча. Однако необходимо соблюдать осторожность, иначе я могу лишиться столь желанных мне впечатлений. Зато мое воображение ничем не ограничено и свободно устремляется в полет.
Наше судно плывет, покачиваясь, то приподымаясь, то опускаясь на волнах, зарывая нос и бушприт в буруны, а затем влага и пена прокатываются по передней и главной палубе — это напоминает мне слонов там, дома: они тоже погружают голову и хобот в воды Кришны и окатывают пенистой струей бока и спину. У меня слегка кружится голова, в животе какое-то неприятное ощущение но это тоже ощущение, часть жизни, единственная возможность понять, что ты и вправду жива. Над головой раздаются крики чаек, они повисают над самым парусом, а вон справа играет стайка дельфинов — играет, но вдруг бросается врассыпную, завидев парочку убийц в черно-белых масках.
Мне нужно все, все, что смогу впитать, почувствовать в каждый момент. Вот почему я оказалась здесь, вот зачем я отправилась в это путешествие — чтобы пережить самые сильные впечатления, какие только бывают на свете, и так пробудить обитающую во мне богиню. Я подымаюсь по ступенькам в кубрик, хватаясь за перила и канаты, подтягиваюсь вверх, подставляя лицо и верхнюю часть тела струям влаги. Дождь приятно щекочет шею, намокшая одежда облепляет грудь, живот и бедра, из-за спины дует ветер, тот самый ветер, что наполняет наши паруса. Я словно оседлала ветер, я мчусь вперед и там, впереди, уже различаю сквозь туман и дождь высокие белые утесы, гораздо выше и прекраснее тех, что мы оставили позади. Все ближе, ближе я вижу гнездовья чаек, я различаю их мяуканье сквозь грохот прибоя. И вот снова я чувствую, как его руки обнимают меня сзади, как он прижимается ко мне, заслоняя меня со спины от ветра, и вновь его упругий жезл касается моих ягодиц, такой же крепкий, такой же большой, мне кажется, как у его жеребца.
Широкие ладони крепко обхватывают мою талию, перемещаются вверх и немного вперед, надежно смыкаются каждая на своей груди. Я слышу удовлетворенный вздох теперь он точно знает, что я женщина.
Одно лишь слово достигает моего слуха:
— Альбион!
Я молчу, только теснее прижимаюсь к нему, но он догадывается, что я хотела бы задать вопрос. Он приподнимает мою голову так, что я касаюсь виском ямочки у него на шее.
— Альбион, — повторяет он, наклоняясь ко мне, водя губами и языком по моему уху. — Альбион, наконец-то я обрел тебя!
На миг мне почудилось, что он говорит со мной, обо мне, что он дал мне ласковое прозвище, но, подняв глаза, я убеждаюсь, что юноша не сводит взгляда с белых скал.
— Однажды я стану королем! — восклицает он. — Королем этой земли!
И он сжал мои груди так, что я чуть не вскрикнула.
Экипаж принимается готовить корабль к швартовке, деревянные части судна скрипят, паруса плещут на ветру, в лицо нам со всей силы ударяет порыв ветра с дождем. Это избавляет меня от несколько стеснительного общения с лордом Марчем. Мы входим в гавань, она распахивается перед нами, точно хищная пасть, и смыкается вновь. Ингерлонд, Англия, Альбион.
Итак, Али выздоровел и сидел в своем кресле, но на этот раз он был не один. Рядом с ним сидела поразительно красивая дама, на вид тридцати — тридцати пяти лет. Она достигла того совершенства, которое становится наградой для зрелой женщины, много повидавшей, много свершившей, имевшей детей и благодаря силе своего характера (возможно, также и благодаря своевременной потере мужа) получившей возможность самостоятельно распоряжаться своей жизнью.
Гостья была одета в короткую безрукавку и длинные широкие шальвары из расшитого шелка, столь тонкого, что он казался почти прозрачным. В просвете между безрукавкой и шальварами виднелся округлый, безукоризненной формы живот, пупок которого был украшен большим алмазом. Плечи и горделиво вскинутую голову окутывала шаль. Высокий ясный лоб окружали густые темные волосы, большие почти черные глаза под широкими бровями сверкали умом, а порой и ехидством, в правой ноздре изящного, с горбинкой, носа посверкивал небольшой бриллиант, полные губы были обведены насыщенно-розовой помадой, небольшой, но упрямый подбородок свидетельствовал о силе воли. Достоинство, с которым, держалась эта женщина, ее сдержанность и учтивый интерес к жизни свидетельствовали о ее зрелости, но из физических признаков того, что она уже миновала годы молодости, я мог отметить только морщинки у основания длинной, изящной шеи, там, где начинались ключицы. Гостья Али носила множество украшений: на пальцах — кольца с рубинами и изумрудами, золотые запястья высоко на руках, браслеты на ногах. Ее окружало доступное не зрению, но обонянию облако ароматов, их гамма менялась с каждым движением женщины.
— Достопочтенный Ма-Ло, я хотел бы познакомить тебя с госпожой Умой. Ума, это Ма-Ло. Я рассказывал тебе о нем.
Надеюсь, мне удалось передать поклоном то изумление и уважение, которое я испытывал.
Богиня, сидевшая передо мной, сложила ладони перед грудью (низкий вырез безрукавки почти полностью обнажал грудь) и слегка наклонила голову к своим тонким, сужавшимся к кончикам пальцам. Она смотрела на меня — внимательно, оценивающе и призывно.
Я сел рядом с Умой, опустил руки на колени. Ума тут же взяла мою руку, положила ее на разделявший нас маленький столик, накрыла своей, приговаривая негромко, как рада она меня видеть и еще что-то — я уже почти не разбирал слов.
— Ты помнишь, Ума участвовала в моих приключениях, — заговорил Али. — Она была видением, обещанием и наградой — я рассказал тебе, как мы купались вместе с «буддийским монахом» во дворце халифа в Миср-аль-Каире. Кстати, Ума приходится теткой обеим моим женам. — Али взял из серебряной чаши финик, закинул его в рот, осторожно выплюнул косточку в руку, прожевал и проглотил мякоть и только после этого продолжил рассказ. — В эту историю входят и такие события, о которых Ума сумеет рассказать лучше, чем я, поскольку она там непосредственно присутствовала, а я нет. К тому же все, что случилось с Умой, и ее собственные дела представляют немалый интерес. И вот Ума любезно согласилась провести с нами два-три вечера.
Али со вздохом провел ладонью по глубокой вмятине, оставшейся на месте его правого глаза.
— Приступай, Ума, — пробормотал он. Ума приняла руку, оставив мою в одиночестве, и выпрямилась.
— Что ж, — промолвила она, отпила немного лимонада и на миг прикрыла глаза. Мне показалось, что в саду смолкли все звуки, словно и природа вокруг нас затаила дыхание. Конечно, это была лишь игра воображения. Фонтан продолжал свой плеск, и птицы по-прежнему щебетали.
Она начала рассказ.
Пена и прибой, хлопанье парусов и свистки, темная вода, словно нежная материнская ладонь, гладит тяжелые, заросшие водорослями камни набережной. Ветер сгибает меня пополам, я опускаю голову, туго обматываю плащ — лишь бы не распахнулся, не обнажил на глазах у всех округлую грудь, заострившиеся соски. Да, я чувствую, как возбужденно приподнимаются мои соски от ласк ветра.
Нас тут целое скопище, эдакая гусеница — как много ног, какая давка! Все спешат по сходням к судну, удерживаемому надежными швартовами. Сколько ни злись ветер, ему не разорвать сплетенные из конопли канаты толщиной в мою руку.
Поверх голов моих спутников я вижу шпили и башни Кале, я вижу соломенные и черепичные крыши, струйки дыма, поднимающиеся из труб и словно пронзающие воздух, а над ними, в вышине, собираются несущие дождь облака. Вот они, мои спутники: князь Харихара Раджа Куртейши, его лоснящиеся черные волосы украшены пурпурной бархатной шапочкой с золотой заколкой, красный шелковый шарф, завязанный под подбородком, удерживает сей головной убор, темное одутловатое лицо скривилось от ветра — я знаю, он ненавидит ветер, — тело греет шуба из черного соболя, лоснящаяся, как и его локоны, мягкие кожаные сапожки тоже отделаны мехом; рядом с ним Аниш, глаза у него покраснели от усталости и тревоги, он осторожно перебирает ногами, боясь поскользнуться на влажных от прибоя камнях, его придерживает под руку Али бен Кватар Майин (тут Ума послала нашему хозяину нежную улыбку). Али пытается одновременно (при том, что одна рука его плохо слушается) поправить съезжающий набок тюрбан, не выронить трость и помочь Анишу, но здоровый глаз его продолжает поглядывать во все стороны, он, как всегда, полон любопытства, не желает пропустить что-нибудь новое, что-нибудь необычное. Факир — волосы у него встали дыбом, и он очень похож на ежа — бормочет себе в бородку мантры и заклинания, то и дело прерываясь, чтобы отругать мальчишку, которому поручен присмотр за его волшебным ящиком. И последний — не совсем последний, за ним еще плетутся грузчики с нашим багажом — Эдди Марч. Доспехи на нем гремят и звенят, он ведет за уздечку, обшитую пурпурной тканью, своего огромного жеребца — о богиня, у этого зверя яйца точно две гигантские сливы! Из всех спутников только с англичанином я еще не предавалась любви, но скоро, скоро… И подумать только каждый в честной компании уверен, что только он познал мою грудь, мои ягодицы и розовую щелку.
Поднимаются на борт мулы — осталось лишь двенадцать, мы избавились уже от большей части добра, захваченного в дорогу, из десяти погонщиков только шестеро сопровождают нас теперь. Аниш отослал домой не только солдат, но прачек, поваров и почти всех секретарей. Он сказал, что они слишком дорого обходятся.
Обернувшись, я поглядела на гавань, заполненную кораблями, на лес мачт, склады у самого берега, забитые тюками шерсти и бочками вина. Я глубоко вздохнула, впитывая ноздрями насыщенный новыми запахами воздух: пахнет дегтем, конопляной веревкой, древесиной, рыбой и уксусом, пахнет морем и всеми ароматами моря, солью и водорослями, доносится сладковатый запах гниющей рыбы, вонь крысиных экскрементов и мочи, из пучины мне чудится призрак запаха до белизны отмытого дерева и костей погибших моряков, и белесоватый туман в воздухе — словно брызнувшее из напряженного члена семя.
И запахи скотного двора, и все пряности Индии, и ароматы Аравии — мулы неторопливо цокают мимо меня, и один из них роняет желтые катышки прямо к моим ногам. Мы не берем животных с собой, наймем или купим новых в Дувре, но только мулы способны втащить все наши пожитки на судно.
Я люблю час отъезда, люблю час прибытия, а сегодня мы сможем насладиться и тем и другим, нам предстоит сегодня же высадиться в Дувре, где держат сторону Йорка, или, кто знает, быть может, нас нынче примет морская пучина.
Из всех проделанных нами морских путешествий это будет самым коротким, зато корабль куда больше прежних, трехмачтовик, похожий на огромную бочку, его раздувшиеся бока с трудом удерживают ободья и клепки. В гавани я насчитала еще несколько таких большегрузных судов — они называются «каравеллы» и предназначены для перевозки шерсти из Ингерлонда, а также угля и свинца, древесины, кое-каких изделий из железа и дешевой оловянной посуды, а обратно они везут меха и шелк, немецкие доспехи, французские вина и прочий ценный товар, которым купцы, подобные Али, торгуют по всему миру от Востока до Запада. Но больше всего вина — англичане есть англичане, — французского и немецкого вина.
Корпус корабля высоко нависает над причалом, и нам понадобились сходни длиной в восемь футов. Они довольно широкие, ограждены канатами, к продольным доскам основы для безопасности прибиты поперечные. Погонщики уже разгрузили мулов и снесли багаж вниз, сложили его в трюме, и наступил черед жеребца, которому Марч дал имя Генет. Генет отказывается ступить на сходни. На плечах жеребца выступил обильный пот, ветер срывает и уносит прочь клочья пены. Запрокинув голову, Генет закатил глаза так, что показались белки, заржал, затрубил точно боевая труба, поднялся на дыбы и забил копытами. Металлические подковы высекают искры из гранитной ограды набережной. Конь испускал запах докрасна раскаленного железа, точно рядом с нами ударила молния. Двое погонщиков с трудом удерживали его, жеребец ухитрился прихватить одного из них зубами за плечо, да так, что рекой хлынула кровь.
Тут Эдди Марч делает шаг вперед, лицо его потемнело от гнева. Он выхватывает у главного погонщика длинный хлыст, складывает его так, что конец бича обвивается вокруг рукояти, и принимается хлестать животное по морде и шее. Конь пятится назад, пригибая голову, он вроде бы готов сдаться, но, как только его пытаются вновь подвести к сходням, жеребец принимается бунтовать. В какой-то момент он чуть было не вырвался. Марч собирается снова пустить в ход хлыст, но мне жаль благородное животное, и я спешу заступиться.
— Дайте мне, — громко прошу я. — Я с ним справлюсь.
— Отойди, парень! Он тебя разжует и выплюнет. — Когда английский вельможа хочет поставить тебя на место и утвердить свое превосходство, он начинает говорить с ленцой, с эдакой оттяжечкой.
— Ничего подобного.
Я берусь за уздечку у самой головы коня, приподнимаюсь на цыпочки и шепчу, бормочу ласковые слова прямо ему в ухо. Конь польщен, он настораживает уши — еще, еще! Свободной рукой я глажу, ласкаю вздымающийся бок. Коротко подстриженная грива кажется гладкой, как шелк, но если вести рукой против роста волос, она покажется грубой, точно акулья кожа. Я наслаждаюсь прикосновением к влажной от пота коже, запахом сена в его дыхании, я заглядываю прямо в раздутые, розовые изнутри ноздри. Генет очень силен, его мощь, будто приливная волна, сотрясает своим напором мышцы и кожу коня, но потом, почувствовав мою ласку, он успокаивается, и эта волна отступает вглубь. Я представляю себе, как эта сила возвращается к своему источнику, к сердцу, легким, печени. Глаза его немного сужаются, белок уже не сверкает так отчаянно, под длинными пушистыми ресницами — о, если б и у меня были такие! — разливается агатовая чернота с примесью янтаря. Свободной рукой я нащупываю во внутреннем кармане три засахаренных орешка, я и забыла о них, подставляю открытую ладонь влажным, ищущим губам лошади. Теперь он мой навеки.
Я становлюсь у его левого плеча, чуть впереди. Склонив голову, Генет трется мордой о мое лицо. Я слегка ослабляю уздечку, и он сам ведет меня по сходням, а затем по палубе в стойло, приготовленное для него в трюме.
Только я закрыла низенькую дверцу стойла, как за спиной послышался грохот это Эдди Марч во всей красе своих доспехов. Он явно разозлился: еще бы — такой урок на глазах у всех. Он хватает меня за плечо рука у него крепкая и хватка что тиски кузнеца, — разворачивает спиной к себе, прижимая лицом и грудью к борту, и принимается задирать на мне сзади плащ и длинную тунику.
— Ты испортишь животное, если станешь с ним так обращаться, — рычит он. — Разве он понесет меня в бой, если не будет бояться меня больше, чем ядер и стрел?
— Если он полюбит тебя, он понесет тебя в ад и обратно, — с трудом выговорила я.
Я поднялась на палубу через пять минут после того, как Эдди покусился на мой зад. Экипаж уже трудился вовсю, поднимая на вершину мачты главный парус и разворачивая второй, треугольный, или латинский. Оба паруса надулись от ветра, сделались похожими на чрево беременной женщины беременной будущим. Я так и не поняла, догадался ли Марч, к какому полу я принадлежу. Может быть, догадался, но едва Марч вместо того отверстия, на которое он изначально польстился, вошел в другое, все тут же и закончилось. Наверное, виной тому сильное удивление, но вообще-то англичан не слишком занимает совокупление. Они и времени ему почти не уделяют, и удовольствия получают не больше, чем когда справляют малую нужду, — а то и меньше, судя по тому, сколько они дуют пива. Ладно, мы еще поглядим.
Наконец мы отплыли. Белые утесы позади, белые утесы впереди, и там и там они отмечают линию горизонта. Но вот ветер стихает, тучи замедляют свой бег, льнут, будто страстный любовник, к морю — море, как только мы вышли из гавани, сделалось серо-зеленым, тучи, пытаясь оплодотворить море, проливают на него то ли дождь, то ли туман, и каждая капелька, падающая мне на лицо и шею, колет ледяным жалом. Как я люблю внезапные перемены погоды! Даже не будь у меня никаких иных впечатлений от этой поездки, их одних хватило бы, чтобы окупить тяготы долгого путешествия. Я хотела бы скинуть с себя плащ и всю одежду, ступить нагой под этот дождь, пусть он щиплет и очищает мою кожу, пусть ласкает и щекочет меня. Моим ягодицам и бедрам пошел бы на пользу душ, неплохо бы смыть с себя памятку милорда Марча. Однако необходимо соблюдать осторожность, иначе я могу лишиться столь желанных мне впечатлений. Зато мое воображение ничем не ограничено и свободно устремляется в полет.
Наше судно плывет, покачиваясь, то приподымаясь, то опускаясь на волнах, зарывая нос и бушприт в буруны, а затем влага и пена прокатываются по передней и главной палубе — это напоминает мне слонов там, дома: они тоже погружают голову и хобот в воды Кришны и окатывают пенистой струей бока и спину. У меня слегка кружится голова, в животе какое-то неприятное ощущение но это тоже ощущение, часть жизни, единственная возможность понять, что ты и вправду жива. Над головой раздаются крики чаек, они повисают над самым парусом, а вон справа играет стайка дельфинов — играет, но вдруг бросается врассыпную, завидев парочку убийц в черно-белых масках.
Мне нужно все, все, что смогу впитать, почувствовать в каждый момент. Вот почему я оказалась здесь, вот зачем я отправилась в это путешествие — чтобы пережить самые сильные впечатления, какие только бывают на свете, и так пробудить обитающую во мне богиню. Я подымаюсь по ступенькам в кубрик, хватаясь за перила и канаты, подтягиваюсь вверх, подставляя лицо и верхнюю часть тела струям влаги. Дождь приятно щекочет шею, намокшая одежда облепляет грудь, живот и бедра, из-за спины дует ветер, тот самый ветер, что наполняет наши паруса. Я словно оседлала ветер, я мчусь вперед и там, впереди, уже различаю сквозь туман и дождь высокие белые утесы, гораздо выше и прекраснее тех, что мы оставили позади. Все ближе, ближе я вижу гнездовья чаек, я различаю их мяуканье сквозь грохот прибоя. И вот снова я чувствую, как его руки обнимают меня сзади, как он прижимается ко мне, заслоняя меня со спины от ветра, и вновь его упругий жезл касается моих ягодиц, такой же крепкий, такой же большой, мне кажется, как у его жеребца.
Широкие ладони крепко обхватывают мою талию, перемещаются вверх и немного вперед, надежно смыкаются каждая на своей груди. Я слышу удовлетворенный вздох теперь он точно знает, что я женщина.
Одно лишь слово достигает моего слуха:
— Альбион!
Я молчу, только теснее прижимаюсь к нему, но он догадывается, что я хотела бы задать вопрос. Он приподнимает мою голову так, что я касаюсь виском ямочки у него на шее.
— Альбион, — повторяет он, наклоняясь ко мне, водя губами и языком по моему уху. — Альбион, наконец-то я обрел тебя!
На миг мне почудилось, что он говорит со мной, обо мне, что он дал мне ласковое прозвище, но, подняв глаза, я убеждаюсь, что юноша не сводит взгляда с белых скал.
— Однажды я стану королем! — восклицает он. — Королем этой земли!
И он сжал мои груди так, что я чуть не вскрикнула.
Экипаж принимается готовить корабль к швартовке, деревянные части судна скрипят, паруса плещут на ветру, в лицо нам со всей силы ударяет порыв ветра с дождем. Это избавляет меня от несколько стеснительного общения с лордом Марчем. Мы входим в гавань, она распахивается перед нами, точно хищная пасть, и смыкается вновь. Ингерлонд, Англия, Альбион.
Глава восемнадцатая
ЛОНДОН!
Нам не удалось высадиться в Дувре. Мы стояли на якоре в гавани, пока Марч вел переговоры с гражданами Дувра, якобы друзьями Невила и Йорка, однако достопочтенные купцы чересчур боялись навлечь на себя гнев короля (вернее, королевы), если откроется, что они оказали гостеприимство сторонникам Йорка или хотя бы позволили им сойти на берег. Поскольку все поддерживавшие Йорка были указом парламента объявлены вне закона, позволить нам высадиться значило совершить акт государственной измены, а за это им грозила смертная казнь и, хуже того, конфискация имущества. Старшины Дувра посоветовали нам плыть в Лондон, где купечество также держало сторону Йорка и лучше могло постоять за себя. Так мы и решили: пройти еще небольшой отрезок вдоль берега Ингерлонда, а затем по Темзе подняться до Лондона. На это путешествие у нас ушло еще два дня и одна ночь.
Нам не удалось высадиться в Дувре. Мы стояли на якоре в гавани, пока Марч вел переговоры с гражданами Дувра, якобы друзьями Невила и Йорка, однако достопочтенные купцы чересчур боялись навлечь на себя гнев короля (вернее, королевы), если откроется, что они оказали гостеприимство сторонникам Йорка или хотя бы позволили им сойти на берег. Поскольку все поддерживавшие Йорка были указом парламента объявлены вне закона, позволить нам высадиться значило совершить акт государственной измены, а за это им грозила смертная казнь и, хуже того, конфискация имущества. Старшины Дувра посоветовали нам плыть в Лондон, где купечество также держало сторону Йорка и лучше могло постоять за себя. Так мы и решили: пройти еще небольшой отрезок вдоль берега Ингерлонда, а затем по Темзе подняться до Лондона. На это путешествие у нас ушло еще два дня и одна ночь.