- О, да. Да, конечно, почему бы и нет?
Однако не похоже, что его особо обрадовала такая идея. Пока разговор крутился вокруг этого, вошли Артур и Фанни Инглиш, и тоже решили поддержать неожиданную затею.
- Джордан, Титус не очень хорошо себя чувствует. Нам в любом случае приезжать сюда завтра. Ты же знаешь, какой сегодня день. Но раз уж мы здесь, то почему бы и не остаться...
- Какой день? - нахмурился Бэрон. Потом хлопнул себя по лбу. - О, Боже... я и забыл.
- А какой сегодня день? - вопросительно посмотрел на него Макки.
Бэрон объяснил.
Титус всегда беспокоился по поводу семейных праздников, и одним из таких был день рождения его жены Люсиль. После её смерти этот день стал для него самым важным в году. Он украшал и поддерживал денежными вкладами небольшую соседнюю церковь, в которую обычно ходила Люсиль, и каждый раз двадцать второго мая вся семья собиралась в Ривердейле, на панихиде в церкви, а потом возвращалась домой ужинать. Даже при его затуманенном сознании и полном безразличии ко многому другому старик никогда не забывал об этой дате.
- У него очень нежная душа, - продолжал Бэрон. - Кажется, ему доставляет радость видеть в этот день нас всех. И мы всегда ему в этом потакали. Это стало своего рода обычаем. Помнишь, Найрн, как твой отец, где бы он ни был, торопился в Нью-Йорк и привозил тебя с собой? - Он улыбнулся девушке.
Та кивнула, не улыбнувшись, и стряхнула пепел сигареты в уродливую вазу с восковыми цветами на столе.
Фанни Инглиш была этим буквально шокирована.
- Найрн, дорогая, ты же их подожжешь. Вот возьми. - Она протянула пепельницу. Единственным признаком того, что девушка услышала эти слова, была её слабая презрительная усмешка. Фанни повернулась к мужу.
- Артур, не знаю, смогу ли я остаться на ночь. Ребенок...
- Чепуха, - бросил Инглиш. - За что мы платим няне девяносто долларов в месяц? Позвони ей и скажи, что нужно сделать.
Все было нормально. Ничего особенного не происходило. Все эти люди вместе и порознь были здесь частыми гостями; друзья и родственники, они поддерживали близкие отношения и постоянно встречались. Однако Макки снова почувствовал, как это уже было с ним в гостиной мисс Карлайл в Нинетта-плейс, какое-то брожение под внешне спокойной поверхностью.
Например, отношения Джоан Карлайл с Хью Бэроном были вовсе не дружескими, скорее даже несколько враждебными. Однако она позвонила ему сразу после того, как полиция покинула дом в Шайнбоун-аллее, и была так поглощена разговором, что совершенно забыла сообщить про арест Монтана.
Был ли этот звонок сделан от имени Фэрчайлда? Или, несмотря на развод, она сохранила близкие отношения с художником, и они вдвоем затеяли какую-то сложную игру? Фэрчайлд, даже если допустить, что между ними все было и прошло, ей далеко не безразличен. Будь так, зачем ей перечеркивать портрет Барбары Бэрон, узнав про их помолвку?
На все эти вопросы следовало найти ответ. Но только не там. Ему ужасно не нравилось, что они остаются все вместе, под одной крышей, но ничего не поделать - оставалось только принять собственные меры.
Норма Дрейк не захотела остаться на ночь в Ривердейле. Она не имела ничего против возвращения в Нинетта-плейс, тем более, что там осталась срочная работа.
Фэрчайлд продолжал настаивать.
- Норма, если вы не хотите остаться здесь, мне тоже придется поехать в школу. Мы должны подготовить для распечатки расписание на следующий семестр.
В конце концов договорились, что секретарша поедет в Нью-Йорк вместе с шотландцем, заберет там одежду для женщин, то, что может понадобиться ей самой, и позже вечером вернется.
Макки получил истинное удовольствие от этой поездки в город. Норма Дрейк была умной деловой женщиной, но она устала, обычная собранность и осторожность её покинули. Ей точно также, как и ему, не нравилось то, что все эти люди собрались вместе под крышей дома Титуса, и она чего-то опасалась.
- Джордану лучше бы уехать из того дома, - раздраженно заметила она. К чему вся эта чепуха по поводу дня рождения покойницы? Словно Титус сможет что-то узнать. Он уже давно в постели. И она двадцать лет как в могиле. Инглиши действуют Джордану на нервы, и ему сейчас не позавидуешь.
Она не скрывала, что влюблена в Фэрчайлда. Но, казалось, влюбленность была не того сорта, чтобы заставить пойти убийство, когда после развода тот собрался жениться на другой. Из-за развода возникла трещина в их отношениях с Джоан Карлайл. Прежде они были хорошими подругами. Норма Дрейк жаловалась:
- Она должна была понимать, что происходит. Она же знает Джи Джи. Нельзя было давать ему развода, и тогда ничего не случилось бы. Слепое увлечение Барбарой Бэрон скоро бы прошло - на самом деле его никогда не интересовал никто, кроме Джоан.
Макки снова спросил её о том промежутке времени между десятью часами и десятью часами и шестью или семью минутами, когда была убита Барбара Бэрон.
- Мисс Дрейк, вы были в офисе и могли видеть часть холла и ведущий к нему коридор.
Секретарша внимательно всматривалась в ветровое стекло. Легкая морщинка прорезала её высокий лоб. Неожиданно по лицу скользнула тень и морщинка стала глубже. Но, если она и могла заговорить, если что-то и вспомнила, если у неё и возникли подозрения, она передумала.
- Нет, - твердо сказала она. - Нет. Я была занята. Не думаю, что я поднимала глаза от стола после того, как начала работать с этими отчетами.
Макки не стал настаивать. Разговор ушел в сторону от убийства. Секретарша была умной женщиной и умела быть очаровательной, когда несколько расслабилась и забыла о своих неприятностях, работе и школе. Но это продолжалось совсем недолго. Случайное замечание вернуло её к мрачным мыслям о том доме, из которого они уехали и о чем-то, чего она явно боялась...
Когда они добрались до Тридцать третьей стрит, Макки отправил машину с детективом Шульцем отвезти мисс Дрейк в Шайнбоун-аллею, приказал проводить её до Нинетта-плейс, а потом найти такси и отвезти её в Ривердейл.
Поднявшись по узкой лестнице в свой кабинет, он просмотрел поступившие отчеты, которые не сказали ему ничего нового, без особого удивления выслушал доклад, что по - прежнему нет ничего нового о Филиппе Монтане, отказался от приглашения поужинать с Двейром и секретарем мэра и проинформировал комиссара о том, что делают его люди.
Потом положил трубку и задумчиво уставился в окно на стайку порхавших в небе голубей. От прежнего оптимизма и следа не осталось. Он не продвинулся ни на шаг. Фактически они дрейфовали по воле волн, тонкий лед под ними мог в любой момент треснуть, и все могли провалиться в черную ледяную пучину третьего несчастья.
Инспектор сердито отогнал мрачное и подавленное настроение, нажал кнопку звонка, послал за кофе и сэндвичами и энергично взялся за работу, но предварительно позвонил доктору Стенхоупу, врачу Титуса Фэрчайлда.
Ему сказали, что доктор Стенхоуп уже выехал в дом Титуса Фэрчайлда в Ривердейле.
Глава 23
- Это даже не дождь, просто льет как из ведра, правда?
Миссис Карр, кухарка и домоправительница Титуса Фэрчайлда, подавала кофе в столовой. Ужин кончился. Все были там, кроме секретарши: трое Инглишей, Фэрчайлд, Джоан Карлайл и Хью Бэрон.
Миссис Карр давно служила в этой семье и поэтому многое себе позволяла. Она только что вернулась от телефона. У мисс Хобсон, сиделки Титуса, возникли неприятности с нарывом на пятке. Когда она отправилась к доктору, чтобы тот его вскрыл, доктор Стенфорд сказал, что у неё очень неприятная инфекция, и отправил бедняжку в больницу.
Миссис Карр адресовала свои замечания к Джоан Карлайл. Та пожала плечами и ничего не ответила. Естественно, с ней всегда консультировались, когда она приезжала как жена Джордана и невестка Титуса. Но сейчас она ими больше не была.
- Боже мой, бедная мисс Хобсон, - вздохнула Фанни Инглиш. - Кто-то должен побыть с Титусом, верно? Я могла бы помочь. Но боюсь, ему нужна квалифицированная сиделка. Артур, дорогой, тебе не кажется, что мисс Кинг, та симпатичная девушка, что присматривала за тобой прошлой зимой, когда ты свалился с воспалением легких, могла бы помочь Титусу? Она такая заботливая.
Но оказалось, что доктором Стенхоупом все уже улажено: он направлялся сюда с новой медсестрой.
Доктор был умным человеком, профессия научила его не задавать ненужных вопросов из опасения получить на них ответ. Он молча выслушал инспектора, не высказал никаких замечаний и точно подчинился всем его инструкциям.
Девушка по имени Люси Штурм будет ждать его у станции подземки на Ван Картленд парк, на северо-западном её углу, в восемь тридцать. Она была квалифицированной медицинской сестрой и должна была оставаться с Титусом Фэрчайлдом впредь до дальнейших распоряжений.
Очень хорошо. Стенхоуп поехал её встречать.
Люси Штурм была плотной блондинкой лет под тридцать, со спокойными внимательными голубыми глазами за стеклами очков, твердыми линиями рта и упрямым подбородком. Ее связь с департаментом полиции была настолько законспирированной, что только три человека знали о её существовании. Она не имела чина, не значилась в платежной ведомости, её никогда не вызывали в суд в качестве свидетеля. Макки много раз прибегал к её помощи и был к ней очень привязан.
Поговорив с ней по телефону перед тем, как уехать из академии верховой езды и после звонка Стенхоупу, Макки коротко сообщил, как обстоят дела, и велел:
- Присматривайте за Титусом Фэрчайлдом и никого к нему не подпускайте. Не знаю, попытается кто-то это сделать или нет, но хочу иметь уверенность. Присмотритесь к женщине, что служит в доме; если она достаточно надежна, можете понаблюдать за остальными, но Титус при этом ни на минуту не должен оставаться один.
Люси усмехнулась тому, как спокойно он давал задание, для выполнения которого понадобилось бы полдюжины мужчин.
- Инспектор, я смогу поспать?
- Выспитесь потом, когда мы кончим с этим делом. В саду будут наши люди. Так что поглядывайте в оба и поддерживайте со мною связь.
Больше ничего сказано не было, но Люси прекрасно понимала, что от неё требуется. По пути от метро доктор Стенхоуп рассказал ей про Титуса и объяснил, что нужно делать.
Он сказал, что Титус никогда не проявляет агрессии, но как все люди, страдающие маниакальной депрессией, подвержен приступам глубокой хандры, во время которых отказывается говорить, двигаться и есть, так что приходится прибегать к принудительному кормлению, поэтому следует по возможности ему потакать. Сейчас он как раз выздоравливает после очередного приступа артрита.
- Возможно, у него неполадки с мочевым пузырем, - сказал Стенхоуп. Придется его оперировать. Но в этом теле ещё полно жизни и он может протянуть немало лет. Если ничего другого не поможет, дайте ему кодеин или скипидар.
Подъехав к дому, они не поднялись на крыльцо, а прошли через солярий, соединявший комнаты Титуса с остальным домом. В его распоряжении было собственное крыло: гостиная внизу и спальня с ванной наверху.
Гостиная - явное творение Дюморье - заставлена мебелью, богато отделана и удобна. На длинном столе - множество всяческих игр, там же и радиоприемник. На другом столе разместилась игрушечная железная дорога.
Доктор Стенхоуп поднялся в спальню.
Титус Фэрчайлд лежал на большой старомодной кровати с балдахином и выцветшими занавесями, спускавшимися до самого пола. Возле него сидела домоправительница. Одеяло ниже пояса поднималось на большую металлическую раму, чтобы не беспокоить забинтованную ногу. В комнате стоял сильный запах скипидара.
Люси Штурм с интересом посмотрела на старика. Двадцать лет - немалый срок, чтобы прожить его с затуманенным сознанием.
Мужчина лет семидесяти, высокий и чрезвычайно худой, с орлиным профилем, мог бы выглядеть очень красивым, если бы не отсутствующее выражение лица. На голове - пышная шапка седых волос. Казалось, его внимание приковано к чему-то, чего здесь не было, но чрезвычайно важному, и требовавшему всего его внимания, так что лишь часть его он мог уделять тем, с кем разговаривал.
Он взглянул на Стенхоупа, потом на Люси, а затем снова на Стенхоупа, и кротко улыбнулся.
Врач представил гостью:
- Это Люси Штурм, Титус, она будет вашей новой сиделкой. Вы должны хорошо себя вести и слушаться. Она постарается сделать все как можно лучше, чтобы вы снова могли выходить в сад.
Титуса трогательно послушно кивнул.
- Мисс Штурм... Как поживаете, мисс Штурм? - он протянул тонкую костлявую руку и поздоровался с ней. - Чувствуйте себя как дома. Вскоре придет моя жена. Она где-то задерживается. Не знаю почему, во всяком случае телеграмма об этом лежит в холле, вы же наверное её видели, когда проходили, не так ли, доктор?
В этом и состояло помешательство Титуса Фэрчайлда. Он считал, что жена по-прежнему жива, что дверь в любой момент может открыться и она войдет в комнату. Иногда он думал, что она больна и лежит в больнице, иногда - что она уехала навестить друзей, иногда считал, что она путешествует по Европе. В остальном же он различал людей, временами мог вести вполне разумный разговор, но мог на середине беседы потерять её нить и забыть, где он находится или с кем разговаривает.
В тот вечер у него было одно из просветлений. Спальня, которую предстояло занять Люси, располагалась позади спальни Титуса и сообщалась с ней через ванную комнату. Девушка распаковала чемодан, надела белый халат, шапочку и белые тапочки на резиновой подошве. Когда она вернулась к Титусу, миссис Карр уже ушла, а возле постели сидела Найрн Инглиш, держа Титуса за руку.
Доктор Стенхоуп уже все объяснил. Найрн спросила:
- Вы мисс Люси Штурм, не так ли?
Люси улыбнулась и кивнула, но про себя отметила: предупредить миссис Карр насчет того, чтобы она не оставляла пациента ни с с кем, не предупредив её.
Девушка с волосами червонного золота выглядела бледной и усталой. Со стариком она вела себя нежно и ласково. Казалось, она очень к нему привязана.
Люси Штурм взяла стул, села в дальнем конце комнаты и достала свое вязание.
Одним из качеств, которое Макки считал наиболее ценным в некрасивой и довольно флегматичной медицинской сестре, была её наблюдательность. Она была внимательной, аккуратной и совершенно лишенной стремления комментировать и редактировать свои наблюдения. У неё не было никаких пристрастий. Она отметила, что мистер и миссис Инглиш, Хью Бэрон и Джордан Фэрчайлд приходили и оставались со старым джентльменом по нескольку минут; казалось, все его очень любят.
В десять часов вечера Титусу полагалось лечь спать. Люси разбинтовала больные опухшие ноги, протерла их скипидаром, убрала пузырек, забинтовала снова, обтерла его спиртом, дала стакан воды и поправила одеяло.
Потом она заперла дверь в небольшую прихожую, и дверь в основной коридор. Окна были заделаны решетками - единственный признак, выдававший состояние Титуса. Их скрывали тонкие муслиновые занавеси, той же ткани и того же покроя, как те, что больше двадцати лет назад своими руками сделала и повесила Люсиль Фэрчайлд. Для Титуса в этой комнате ничего не менялось.
Мебель была громоздкой, прочной и некрасивой: большой старомодный туалетный стол с огромным зеркалом, достигавшим высокого потолка, гигантское бюро с бесчисленным количеством полочек и шкафчиков, покрытых тонкой резьбой. Еще там стояло с полдюжины кресел с прямыми спинками под красными и зелеными чехлами, а также три стола с мраморными крышками и витыми ножками. По янтарно - желтому ковру были рассыпаны выцветшие гирлянды роз, а стены оклеены обоями, на лимонно-желтом поле которых было изображено нечто, похожее на цветную капусту. На стенах висела картина Уоттса "Надежда" и три-четыре больших гравюры по металлу в тяжелых рамах.
После грозы на улице похолодало. Люси открыла фрамугу одного из окон. Дождь ещё продолжался. Капли падали на стену зелени перед окнами, и плотная масса листьев шуршала под холодным ветром. Она решила, что если бы дом принадлежал ей, она велела бы срубить эти деревья.
Люси прошла в свою комнату, оставив соединяющие их двери открытыми, почитала немного, а потом в четверть двенадцатого спустилась на кухню, чтобы захватить с собой что-нибудь из еды, на случай, если ночью она проголодается.
Дверь её комнаты открывалась в широкий центральный коридор. Она воспользовалась главной лестницей, задержавшись ненадолго на промежуточной площадке. Мистер и миссис Инглиш, Найрн, Джоан Карлайл и Хью Бэрон отправились спать. Секретарша и Джордан Фэрчайлд ещё бодрствовали. Через открытую дверь гостиной внизу справа, было видно, что они сидят друг против друга за столом возле окна. На столе лежали карандаши, бумага, какие-то блокноты и небольшая пачка фотографий.
Мисс Дрейк что-то писала. Фэрчайлд откинулся в кресле и смотрел прямо перед собой, в одной руке у него был бокал с коктейлем, в другой сигарета. Не поднимая глаз от бумаги, мисс Дрейк сказала:
- Я не знаю... Джи Джи, думаю, нам следовало бы включить настенные панно работы Кеннеди и театральные декорации Джима Пейджа. Это потребует только двух врезок, и если не гнаться за цветом, то стоить будет только чуть дороже.
Когда Фэрчайлд не ответил, она подняла голову и удивленно спросила:
- Джордан! Что с тобой, что случилось?
Люси Штурм внимательно посмотрела на них. Мужчина действительно выглядел странно, каким-то окаменевшим и в то же время чем-то рассерженным. По его красивому лице блуждала легкая улыбка, которая не относилась ни к чему определенному.
Секретарша бросила на стол карандаш.
- Хватит на сегодня, Джордан, - фыркнула она. - Ты устал. Если мы подготовим материал к печати завтра к вечеру, то вовремя отправим все по телеграфу, и у нас ещё останется время в запасе. А сейчас тебе лучше пойти спать. Ты совершенно измотан.
Джордан Фэрчайлд не пошевелился. Но его улыбка стала глубже. Это была странная противоречивая улыбка, как-то не подходившая к его породистому лицу. Он покрутил в пальцах бокал, посмотрел сквозь него на Норму Дрейк и сказал едва слышно:
- Я не устал, дорогая. Мне просто интересно. - А потом совершенно другим тоном, кипевшим от злобы. - Норма, разве ты не видишь, что происходит. Неужели не видишь? Боже мой! - Он поднял бокал и так резко швырнул его на стол, что тот треснул и жидкость потекла на бумаги. Норма... Ты выйдешь за меня замуж? - требовательно спросил он.
Она беспомощно и испуганно взглянула на него.
- Джордан, не говори глупостей...
Люси Штурм перестала их слушать - её внимание привлек слабый шум над головой. Кто-то прятался в тени за перилами лестницы.
Люси вздрогнула, - сама она стояла на виду. Поэтому она спустилась на первый этаж, прошла через холл и столовую в большую буфетную, сделала себе несколько бутербродов и вернулась наверх.
По дороге она никого не встретила. В гостиной было темно. Фэрчайлд и секретарша, видимо, пошли спать. В верхнем холле было пусто, все двери закрыты. Свет лампы, стоявшей на столике возле окна, спокойно падал на высокий подсвечник с двенадцатью красными свечами, на свободно спадавший занавес, край картины, на двойной ряд массивных дверей. Все выглядело очень солидно и спокойно.
Люси решительно не понравился неожиданный срыв Джордана Фэрчайлда, а ещё тот факт, что кто-то, очень не хотевший, чтобы его увидели, слышал по крайней мере часть этого разговора.
В своей комнате она включила весь свет, убедилась, что с Титусом все в порядке, слегка приоткрыла свою дверь и приступила к дежурству.
Ничего не произошло. Абсолютно ничего.
Наступил рассвет, вместе с ним пришли чистое небо и свежий ветер. Дом постепенно просыпался. Но Люси не могла забить мрачную и горькую злобу в голосе Фэрчайлда. И затем неожиданное предложение вступить в брак, когда тело девушки, с которой он был помолвлен, ещё не успело остыть в могиле!
В этом была какая-то страстная мольба. Не мольба, вызванная желанием или любовью, а скорее призыв о защите.
Беспокоил Люси и неизвестный, появившийся в верхнем холле и так упорно старавшийся не попасть на глаза.
Титус был умыт, перевязан и удобно устроен; когда миссис Карр принесла поднос с завтраком, Люси оставила её с ним, спустилась в столовую, ища каких-либо признаков облегчения на лицах собравшихся там людей - и ничего не обнаружила.
Когда она вошла, там были Фэрчайлд, мистер и миссис Инглиш и Норма Дрейк. Мисс Карлайл, Найрн Инглиш и мистер Бэрон появились несколько минут спустя. Она получила свою порцию утренний приветствий, все были исключительно любезны.
- Доброе утро, мисс Штурм. Как себя чувствует сегодня утром Титус?
Она сказала, что, похоже, боли несколько ослабли и больной совершенно спокоен. Мисс Карлайл и Инглиши поинтересовались, как себя чувствует Бэрон, и тот заверил, что значительно лучше. Джоан Карлайл спросила Фэрчайлда, как он спал, и тот сказал, что отлично.
Намазывая тосты маслом и прихлебывая кофе, Люси незаметно наблюдала и была удивлена и несколько растеряна. В лице Фэрчайлда не было заметно ни малейших признаков вчерашней злобы. У него был хороший цвет лица, глаза ярко блестели под красиво очерченными черными бровями. И тем не менее секретарша явно нервничала, и мисс Карлайл тоже.
Может быть, художник распространяет вокруг себя какое-то неподдельное напряжение?
Бэрон казался усталым и поглощенным едой и питьем. Найрн Инглиш отвечала, когда её спрашивали, но больше занималась кофе и сигаретами. Под глазами у неё лежали синеватые тени, темный свитер и юбка только оттеняли её бледность. В ней было что-то непреклонное, колючее, словно она только что пережила какую-то битву. Натюрморты с мертвыми рыбами и птицами, украшавшие стены, тяжелая мебель, крупный кактус, поглощавший большую часть света, не способствовали улучшению атмосферы в столовой.
Разговор шел о погоде, о Титусе. Именно за завтраком возникла мысль, что Люси тоже следует пойти на панихиду по Люсиль Фэрчайлд в церковь, до которой было около мили. Потом она не могла припомнить, кто первым сказал об этом.
Церковь очень старая. Высокие контрфорсы и часовня, и особенно оконные витражи, подаренные Титусом, придавали ей особую прелесть. На это стоило сходить посмотреть. Ей не следовало пропускать такую возможность.
Тогда это предложение не привлекло её внимания, она всего лишь расценила это как стремление собравшихся найти нейтральную тему для разговора.
Люси улыбнулась и оставила вопрос открытым, а потом вернулась в спальню к своей работе. Будь её больше, это доставило бы ей истинное удовлетворение. Но после того, как она тщательно вычистила комнату с помощью пылесоса и влажной швабры, заглянула под кровать, под буфет и туалетный столик, протерла все углы, больше делать было нечего.
Насколько она могла судить со слов миссис Карр, этот день рождения покойной Люсиль ничем не отличался от таких же дней в прежние годы. Если не считать того, что не было Барбары Бэрон, а Титус не мог передвигаться. Титус уже несколько недель предвкушал, как все произойдет, а они его всячески поддерживали. Уже много лет назад все отказались от бесплодных попыток убедить его, что жена умерла. Он доверительно сказал Люси:
- Миссис Фэрчайлд уехала, видите ли, она немного задерживается. Но ей очень нравится её церковь и священник, и её воскресная школа. Она всегда дарит детям подарки на Рождество. Я не могу из-за своих ног пойти в церковь, не могу ими даже шевельнуть, но потом у нас здесь будет вечеринка.
После заупокойной службы в маленькой церкви в шесть часов вечера должен был состоятся ужин, во время которого поднимались бы тосты за здоровье Люсиль, для этой цели специально приготовили особое вино. Титусу разрешалось выпить немного, потом ему давали снотворное и укладывали спать, а наутро до следующего дня рождения оставался уже целый год.
В тот день он был очень беспокоен и чувствовал себя неважно. Все по очереди заходили к нему и немного разговаривали. Он погружался в воспоминания о прошлом, отрывочные куски без начала и конца о Люсиль в белом платье на земляничных гуляниях, "в белом, во всем белом", о Люсиль на рыбацкой лодке, когда они чуть было не перевернулись. О ферме, которую они купили, и поле, на котором выращивали капусту. Мягкий старческий голос то усиливался, то затихал, иной раз вообще срываясь на середине слова, когда он полностью терял ощущение реального времени и пространства и бродил в потерянном мире, населенном тенями.
Люси старалась по возможности наблюдать за тем, что делают остальные.
Джордан Фэрчайлд и Норма Дрейк работали, точнее, мисс Дрейк работала, а Фэрчайлд расхаживал взад-вперед по холлу первого этажа, пока она сидела за пишущей машинкой, готовя окончательный вариант расписания на следующий семестр.
Бэрон целый день отдыхал и читал, лежа на диване, если не считать краткого визита к Титусу.
Найрн Инглиш, похожая в своем темном свитере и темной юбке на стройное молодое привидение, с журналом подмышкой курила и бродила по веранде, не обращая особого внимания ни на кого и ни на что.
В три часа дня ей кто-то позвонил. Люси слышала, как она сказала:
- Кто? - а потом: - О, привет, Оливия... Почему?... - а потом через минуту нерешительно протянула: - Да. Все в порядке. Я сделаю.
Войдя в гостиную, она сказала Хью Бэрону:
- Звонила Оливия Рен. Она хочет, чтобы я провела вечер с ней. Собирается отправиться на службу в собор святой Маргариты и сказала, что заедет за мной по дороге туда.
Однако не похоже, что его особо обрадовала такая идея. Пока разговор крутился вокруг этого, вошли Артур и Фанни Инглиш, и тоже решили поддержать неожиданную затею.
- Джордан, Титус не очень хорошо себя чувствует. Нам в любом случае приезжать сюда завтра. Ты же знаешь, какой сегодня день. Но раз уж мы здесь, то почему бы и не остаться...
- Какой день? - нахмурился Бэрон. Потом хлопнул себя по лбу. - О, Боже... я и забыл.
- А какой сегодня день? - вопросительно посмотрел на него Макки.
Бэрон объяснил.
Титус всегда беспокоился по поводу семейных праздников, и одним из таких был день рождения его жены Люсиль. После её смерти этот день стал для него самым важным в году. Он украшал и поддерживал денежными вкладами небольшую соседнюю церковь, в которую обычно ходила Люсиль, и каждый раз двадцать второго мая вся семья собиралась в Ривердейле, на панихиде в церкви, а потом возвращалась домой ужинать. Даже при его затуманенном сознании и полном безразличии ко многому другому старик никогда не забывал об этой дате.
- У него очень нежная душа, - продолжал Бэрон. - Кажется, ему доставляет радость видеть в этот день нас всех. И мы всегда ему в этом потакали. Это стало своего рода обычаем. Помнишь, Найрн, как твой отец, где бы он ни был, торопился в Нью-Йорк и привозил тебя с собой? - Он улыбнулся девушке.
Та кивнула, не улыбнувшись, и стряхнула пепел сигареты в уродливую вазу с восковыми цветами на столе.
Фанни Инглиш была этим буквально шокирована.
- Найрн, дорогая, ты же их подожжешь. Вот возьми. - Она протянула пепельницу. Единственным признаком того, что девушка услышала эти слова, была её слабая презрительная усмешка. Фанни повернулась к мужу.
- Артур, не знаю, смогу ли я остаться на ночь. Ребенок...
- Чепуха, - бросил Инглиш. - За что мы платим няне девяносто долларов в месяц? Позвони ей и скажи, что нужно сделать.
Все было нормально. Ничего особенного не происходило. Все эти люди вместе и порознь были здесь частыми гостями; друзья и родственники, они поддерживали близкие отношения и постоянно встречались. Однако Макки снова почувствовал, как это уже было с ним в гостиной мисс Карлайл в Нинетта-плейс, какое-то брожение под внешне спокойной поверхностью.
Например, отношения Джоан Карлайл с Хью Бэроном были вовсе не дружескими, скорее даже несколько враждебными. Однако она позвонила ему сразу после того, как полиция покинула дом в Шайнбоун-аллее, и была так поглощена разговором, что совершенно забыла сообщить про арест Монтана.
Был ли этот звонок сделан от имени Фэрчайлда? Или, несмотря на развод, она сохранила близкие отношения с художником, и они вдвоем затеяли какую-то сложную игру? Фэрчайлд, даже если допустить, что между ними все было и прошло, ей далеко не безразличен. Будь так, зачем ей перечеркивать портрет Барбары Бэрон, узнав про их помолвку?
На все эти вопросы следовало найти ответ. Но только не там. Ему ужасно не нравилось, что они остаются все вместе, под одной крышей, но ничего не поделать - оставалось только принять собственные меры.
Норма Дрейк не захотела остаться на ночь в Ривердейле. Она не имела ничего против возвращения в Нинетта-плейс, тем более, что там осталась срочная работа.
Фэрчайлд продолжал настаивать.
- Норма, если вы не хотите остаться здесь, мне тоже придется поехать в школу. Мы должны подготовить для распечатки расписание на следующий семестр.
В конце концов договорились, что секретарша поедет в Нью-Йорк вместе с шотландцем, заберет там одежду для женщин, то, что может понадобиться ей самой, и позже вечером вернется.
Макки получил истинное удовольствие от этой поездки в город. Норма Дрейк была умной деловой женщиной, но она устала, обычная собранность и осторожность её покинули. Ей точно также, как и ему, не нравилось то, что все эти люди собрались вместе под крышей дома Титуса, и она чего-то опасалась.
- Джордану лучше бы уехать из того дома, - раздраженно заметила она. К чему вся эта чепуха по поводу дня рождения покойницы? Словно Титус сможет что-то узнать. Он уже давно в постели. И она двадцать лет как в могиле. Инглиши действуют Джордану на нервы, и ему сейчас не позавидуешь.
Она не скрывала, что влюблена в Фэрчайлда. Но, казалось, влюбленность была не того сорта, чтобы заставить пойти убийство, когда после развода тот собрался жениться на другой. Из-за развода возникла трещина в их отношениях с Джоан Карлайл. Прежде они были хорошими подругами. Норма Дрейк жаловалась:
- Она должна была понимать, что происходит. Она же знает Джи Джи. Нельзя было давать ему развода, и тогда ничего не случилось бы. Слепое увлечение Барбарой Бэрон скоро бы прошло - на самом деле его никогда не интересовал никто, кроме Джоан.
Макки снова спросил её о том промежутке времени между десятью часами и десятью часами и шестью или семью минутами, когда была убита Барбара Бэрон.
- Мисс Дрейк, вы были в офисе и могли видеть часть холла и ведущий к нему коридор.
Секретарша внимательно всматривалась в ветровое стекло. Легкая морщинка прорезала её высокий лоб. Неожиданно по лицу скользнула тень и морщинка стала глубже. Но, если она и могла заговорить, если что-то и вспомнила, если у неё и возникли подозрения, она передумала.
- Нет, - твердо сказала она. - Нет. Я была занята. Не думаю, что я поднимала глаза от стола после того, как начала работать с этими отчетами.
Макки не стал настаивать. Разговор ушел в сторону от убийства. Секретарша была умной женщиной и умела быть очаровательной, когда несколько расслабилась и забыла о своих неприятностях, работе и школе. Но это продолжалось совсем недолго. Случайное замечание вернуло её к мрачным мыслям о том доме, из которого они уехали и о чем-то, чего она явно боялась...
Когда они добрались до Тридцать третьей стрит, Макки отправил машину с детективом Шульцем отвезти мисс Дрейк в Шайнбоун-аллею, приказал проводить её до Нинетта-плейс, а потом найти такси и отвезти её в Ривердейл.
Поднявшись по узкой лестнице в свой кабинет, он просмотрел поступившие отчеты, которые не сказали ему ничего нового, без особого удивления выслушал доклад, что по - прежнему нет ничего нового о Филиппе Монтане, отказался от приглашения поужинать с Двейром и секретарем мэра и проинформировал комиссара о том, что делают его люди.
Потом положил трубку и задумчиво уставился в окно на стайку порхавших в небе голубей. От прежнего оптимизма и следа не осталось. Он не продвинулся ни на шаг. Фактически они дрейфовали по воле волн, тонкий лед под ними мог в любой момент треснуть, и все могли провалиться в черную ледяную пучину третьего несчастья.
Инспектор сердито отогнал мрачное и подавленное настроение, нажал кнопку звонка, послал за кофе и сэндвичами и энергично взялся за работу, но предварительно позвонил доктору Стенхоупу, врачу Титуса Фэрчайлда.
Ему сказали, что доктор Стенхоуп уже выехал в дом Титуса Фэрчайлда в Ривердейле.
Глава 23
- Это даже не дождь, просто льет как из ведра, правда?
Миссис Карр, кухарка и домоправительница Титуса Фэрчайлда, подавала кофе в столовой. Ужин кончился. Все были там, кроме секретарши: трое Инглишей, Фэрчайлд, Джоан Карлайл и Хью Бэрон.
Миссис Карр давно служила в этой семье и поэтому многое себе позволяла. Она только что вернулась от телефона. У мисс Хобсон, сиделки Титуса, возникли неприятности с нарывом на пятке. Когда она отправилась к доктору, чтобы тот его вскрыл, доктор Стенфорд сказал, что у неё очень неприятная инфекция, и отправил бедняжку в больницу.
Миссис Карр адресовала свои замечания к Джоан Карлайл. Та пожала плечами и ничего не ответила. Естественно, с ней всегда консультировались, когда она приезжала как жена Джордана и невестка Титуса. Но сейчас она ими больше не была.
- Боже мой, бедная мисс Хобсон, - вздохнула Фанни Инглиш. - Кто-то должен побыть с Титусом, верно? Я могла бы помочь. Но боюсь, ему нужна квалифицированная сиделка. Артур, дорогой, тебе не кажется, что мисс Кинг, та симпатичная девушка, что присматривала за тобой прошлой зимой, когда ты свалился с воспалением легких, могла бы помочь Титусу? Она такая заботливая.
Но оказалось, что доктором Стенхоупом все уже улажено: он направлялся сюда с новой медсестрой.
Доктор был умным человеком, профессия научила его не задавать ненужных вопросов из опасения получить на них ответ. Он молча выслушал инспектора, не высказал никаких замечаний и точно подчинился всем его инструкциям.
Девушка по имени Люси Штурм будет ждать его у станции подземки на Ван Картленд парк, на северо-западном её углу, в восемь тридцать. Она была квалифицированной медицинской сестрой и должна была оставаться с Титусом Фэрчайлдом впредь до дальнейших распоряжений.
Очень хорошо. Стенхоуп поехал её встречать.
Люси Штурм была плотной блондинкой лет под тридцать, со спокойными внимательными голубыми глазами за стеклами очков, твердыми линиями рта и упрямым подбородком. Ее связь с департаментом полиции была настолько законспирированной, что только три человека знали о её существовании. Она не имела чина, не значилась в платежной ведомости, её никогда не вызывали в суд в качестве свидетеля. Макки много раз прибегал к её помощи и был к ней очень привязан.
Поговорив с ней по телефону перед тем, как уехать из академии верховой езды и после звонка Стенхоупу, Макки коротко сообщил, как обстоят дела, и велел:
- Присматривайте за Титусом Фэрчайлдом и никого к нему не подпускайте. Не знаю, попытается кто-то это сделать или нет, но хочу иметь уверенность. Присмотритесь к женщине, что служит в доме; если она достаточно надежна, можете понаблюдать за остальными, но Титус при этом ни на минуту не должен оставаться один.
Люси усмехнулась тому, как спокойно он давал задание, для выполнения которого понадобилось бы полдюжины мужчин.
- Инспектор, я смогу поспать?
- Выспитесь потом, когда мы кончим с этим делом. В саду будут наши люди. Так что поглядывайте в оба и поддерживайте со мною связь.
Больше ничего сказано не было, но Люси прекрасно понимала, что от неё требуется. По пути от метро доктор Стенхоуп рассказал ей про Титуса и объяснил, что нужно делать.
Он сказал, что Титус никогда не проявляет агрессии, но как все люди, страдающие маниакальной депрессией, подвержен приступам глубокой хандры, во время которых отказывается говорить, двигаться и есть, так что приходится прибегать к принудительному кормлению, поэтому следует по возможности ему потакать. Сейчас он как раз выздоравливает после очередного приступа артрита.
- Возможно, у него неполадки с мочевым пузырем, - сказал Стенхоуп. Придется его оперировать. Но в этом теле ещё полно жизни и он может протянуть немало лет. Если ничего другого не поможет, дайте ему кодеин или скипидар.
Подъехав к дому, они не поднялись на крыльцо, а прошли через солярий, соединявший комнаты Титуса с остальным домом. В его распоряжении было собственное крыло: гостиная внизу и спальня с ванной наверху.
Гостиная - явное творение Дюморье - заставлена мебелью, богато отделана и удобна. На длинном столе - множество всяческих игр, там же и радиоприемник. На другом столе разместилась игрушечная железная дорога.
Доктор Стенхоуп поднялся в спальню.
Титус Фэрчайлд лежал на большой старомодной кровати с балдахином и выцветшими занавесями, спускавшимися до самого пола. Возле него сидела домоправительница. Одеяло ниже пояса поднималось на большую металлическую раму, чтобы не беспокоить забинтованную ногу. В комнате стоял сильный запах скипидара.
Люси Штурм с интересом посмотрела на старика. Двадцать лет - немалый срок, чтобы прожить его с затуманенным сознанием.
Мужчина лет семидесяти, высокий и чрезвычайно худой, с орлиным профилем, мог бы выглядеть очень красивым, если бы не отсутствующее выражение лица. На голове - пышная шапка седых волос. Казалось, его внимание приковано к чему-то, чего здесь не было, но чрезвычайно важному, и требовавшему всего его внимания, так что лишь часть его он мог уделять тем, с кем разговаривал.
Он взглянул на Стенхоупа, потом на Люси, а затем снова на Стенхоупа, и кротко улыбнулся.
Врач представил гостью:
- Это Люси Штурм, Титус, она будет вашей новой сиделкой. Вы должны хорошо себя вести и слушаться. Она постарается сделать все как можно лучше, чтобы вы снова могли выходить в сад.
Титуса трогательно послушно кивнул.
- Мисс Штурм... Как поживаете, мисс Штурм? - он протянул тонкую костлявую руку и поздоровался с ней. - Чувствуйте себя как дома. Вскоре придет моя жена. Она где-то задерживается. Не знаю почему, во всяком случае телеграмма об этом лежит в холле, вы же наверное её видели, когда проходили, не так ли, доктор?
В этом и состояло помешательство Титуса Фэрчайлда. Он считал, что жена по-прежнему жива, что дверь в любой момент может открыться и она войдет в комнату. Иногда он думал, что она больна и лежит в больнице, иногда - что она уехала навестить друзей, иногда считал, что она путешествует по Европе. В остальном же он различал людей, временами мог вести вполне разумный разговор, но мог на середине беседы потерять её нить и забыть, где он находится или с кем разговаривает.
В тот вечер у него было одно из просветлений. Спальня, которую предстояло занять Люси, располагалась позади спальни Титуса и сообщалась с ней через ванную комнату. Девушка распаковала чемодан, надела белый халат, шапочку и белые тапочки на резиновой подошве. Когда она вернулась к Титусу, миссис Карр уже ушла, а возле постели сидела Найрн Инглиш, держа Титуса за руку.
Доктор Стенхоуп уже все объяснил. Найрн спросила:
- Вы мисс Люси Штурм, не так ли?
Люси улыбнулась и кивнула, но про себя отметила: предупредить миссис Карр насчет того, чтобы она не оставляла пациента ни с с кем, не предупредив её.
Девушка с волосами червонного золота выглядела бледной и усталой. Со стариком она вела себя нежно и ласково. Казалось, она очень к нему привязана.
Люси Штурм взяла стул, села в дальнем конце комнаты и достала свое вязание.
Одним из качеств, которое Макки считал наиболее ценным в некрасивой и довольно флегматичной медицинской сестре, была её наблюдательность. Она была внимательной, аккуратной и совершенно лишенной стремления комментировать и редактировать свои наблюдения. У неё не было никаких пристрастий. Она отметила, что мистер и миссис Инглиш, Хью Бэрон и Джордан Фэрчайлд приходили и оставались со старым джентльменом по нескольку минут; казалось, все его очень любят.
В десять часов вечера Титусу полагалось лечь спать. Люси разбинтовала больные опухшие ноги, протерла их скипидаром, убрала пузырек, забинтовала снова, обтерла его спиртом, дала стакан воды и поправила одеяло.
Потом она заперла дверь в небольшую прихожую, и дверь в основной коридор. Окна были заделаны решетками - единственный признак, выдававший состояние Титуса. Их скрывали тонкие муслиновые занавеси, той же ткани и того же покроя, как те, что больше двадцати лет назад своими руками сделала и повесила Люсиль Фэрчайлд. Для Титуса в этой комнате ничего не менялось.
Мебель была громоздкой, прочной и некрасивой: большой старомодный туалетный стол с огромным зеркалом, достигавшим высокого потолка, гигантское бюро с бесчисленным количеством полочек и шкафчиков, покрытых тонкой резьбой. Еще там стояло с полдюжины кресел с прямыми спинками под красными и зелеными чехлами, а также три стола с мраморными крышками и витыми ножками. По янтарно - желтому ковру были рассыпаны выцветшие гирлянды роз, а стены оклеены обоями, на лимонно-желтом поле которых было изображено нечто, похожее на цветную капусту. На стенах висела картина Уоттса "Надежда" и три-четыре больших гравюры по металлу в тяжелых рамах.
После грозы на улице похолодало. Люси открыла фрамугу одного из окон. Дождь ещё продолжался. Капли падали на стену зелени перед окнами, и плотная масса листьев шуршала под холодным ветром. Она решила, что если бы дом принадлежал ей, она велела бы срубить эти деревья.
Люси прошла в свою комнату, оставив соединяющие их двери открытыми, почитала немного, а потом в четверть двенадцатого спустилась на кухню, чтобы захватить с собой что-нибудь из еды, на случай, если ночью она проголодается.
Дверь её комнаты открывалась в широкий центральный коридор. Она воспользовалась главной лестницей, задержавшись ненадолго на промежуточной площадке. Мистер и миссис Инглиш, Найрн, Джоан Карлайл и Хью Бэрон отправились спать. Секретарша и Джордан Фэрчайлд ещё бодрствовали. Через открытую дверь гостиной внизу справа, было видно, что они сидят друг против друга за столом возле окна. На столе лежали карандаши, бумага, какие-то блокноты и небольшая пачка фотографий.
Мисс Дрейк что-то писала. Фэрчайлд откинулся в кресле и смотрел прямо перед собой, в одной руке у него был бокал с коктейлем, в другой сигарета. Не поднимая глаз от бумаги, мисс Дрейк сказала:
- Я не знаю... Джи Джи, думаю, нам следовало бы включить настенные панно работы Кеннеди и театральные декорации Джима Пейджа. Это потребует только двух врезок, и если не гнаться за цветом, то стоить будет только чуть дороже.
Когда Фэрчайлд не ответил, она подняла голову и удивленно спросила:
- Джордан! Что с тобой, что случилось?
Люси Штурм внимательно посмотрела на них. Мужчина действительно выглядел странно, каким-то окаменевшим и в то же время чем-то рассерженным. По его красивому лице блуждала легкая улыбка, которая не относилась ни к чему определенному.
Секретарша бросила на стол карандаш.
- Хватит на сегодня, Джордан, - фыркнула она. - Ты устал. Если мы подготовим материал к печати завтра к вечеру, то вовремя отправим все по телеграфу, и у нас ещё останется время в запасе. А сейчас тебе лучше пойти спать. Ты совершенно измотан.
Джордан Фэрчайлд не пошевелился. Но его улыбка стала глубже. Это была странная противоречивая улыбка, как-то не подходившая к его породистому лицу. Он покрутил в пальцах бокал, посмотрел сквозь него на Норму Дрейк и сказал едва слышно:
- Я не устал, дорогая. Мне просто интересно. - А потом совершенно другим тоном, кипевшим от злобы. - Норма, разве ты не видишь, что происходит. Неужели не видишь? Боже мой! - Он поднял бокал и так резко швырнул его на стол, что тот треснул и жидкость потекла на бумаги. Норма... Ты выйдешь за меня замуж? - требовательно спросил он.
Она беспомощно и испуганно взглянула на него.
- Джордан, не говори глупостей...
Люси Штурм перестала их слушать - её внимание привлек слабый шум над головой. Кто-то прятался в тени за перилами лестницы.
Люси вздрогнула, - сама она стояла на виду. Поэтому она спустилась на первый этаж, прошла через холл и столовую в большую буфетную, сделала себе несколько бутербродов и вернулась наверх.
По дороге она никого не встретила. В гостиной было темно. Фэрчайлд и секретарша, видимо, пошли спать. В верхнем холле было пусто, все двери закрыты. Свет лампы, стоявшей на столике возле окна, спокойно падал на высокий подсвечник с двенадцатью красными свечами, на свободно спадавший занавес, край картины, на двойной ряд массивных дверей. Все выглядело очень солидно и спокойно.
Люси решительно не понравился неожиданный срыв Джордана Фэрчайлда, а ещё тот факт, что кто-то, очень не хотевший, чтобы его увидели, слышал по крайней мере часть этого разговора.
В своей комнате она включила весь свет, убедилась, что с Титусом все в порядке, слегка приоткрыла свою дверь и приступила к дежурству.
Ничего не произошло. Абсолютно ничего.
Наступил рассвет, вместе с ним пришли чистое небо и свежий ветер. Дом постепенно просыпался. Но Люси не могла забить мрачную и горькую злобу в голосе Фэрчайлда. И затем неожиданное предложение вступить в брак, когда тело девушки, с которой он был помолвлен, ещё не успело остыть в могиле!
В этом была какая-то страстная мольба. Не мольба, вызванная желанием или любовью, а скорее призыв о защите.
Беспокоил Люси и неизвестный, появившийся в верхнем холле и так упорно старавшийся не попасть на глаза.
Титус был умыт, перевязан и удобно устроен; когда миссис Карр принесла поднос с завтраком, Люси оставила её с ним, спустилась в столовую, ища каких-либо признаков облегчения на лицах собравшихся там людей - и ничего не обнаружила.
Когда она вошла, там были Фэрчайлд, мистер и миссис Инглиш и Норма Дрейк. Мисс Карлайл, Найрн Инглиш и мистер Бэрон появились несколько минут спустя. Она получила свою порцию утренний приветствий, все были исключительно любезны.
- Доброе утро, мисс Штурм. Как себя чувствует сегодня утром Титус?
Она сказала, что, похоже, боли несколько ослабли и больной совершенно спокоен. Мисс Карлайл и Инглиши поинтересовались, как себя чувствует Бэрон, и тот заверил, что значительно лучше. Джоан Карлайл спросила Фэрчайлда, как он спал, и тот сказал, что отлично.
Намазывая тосты маслом и прихлебывая кофе, Люси незаметно наблюдала и была удивлена и несколько растеряна. В лице Фэрчайлда не было заметно ни малейших признаков вчерашней злобы. У него был хороший цвет лица, глаза ярко блестели под красиво очерченными черными бровями. И тем не менее секретарша явно нервничала, и мисс Карлайл тоже.
Может быть, художник распространяет вокруг себя какое-то неподдельное напряжение?
Бэрон казался усталым и поглощенным едой и питьем. Найрн Инглиш отвечала, когда её спрашивали, но больше занималась кофе и сигаретами. Под глазами у неё лежали синеватые тени, темный свитер и юбка только оттеняли её бледность. В ней было что-то непреклонное, колючее, словно она только что пережила какую-то битву. Натюрморты с мертвыми рыбами и птицами, украшавшие стены, тяжелая мебель, крупный кактус, поглощавший большую часть света, не способствовали улучшению атмосферы в столовой.
Разговор шел о погоде, о Титусе. Именно за завтраком возникла мысль, что Люси тоже следует пойти на панихиду по Люсиль Фэрчайлд в церковь, до которой было около мили. Потом она не могла припомнить, кто первым сказал об этом.
Церковь очень старая. Высокие контрфорсы и часовня, и особенно оконные витражи, подаренные Титусом, придавали ей особую прелесть. На это стоило сходить посмотреть. Ей не следовало пропускать такую возможность.
Тогда это предложение не привлекло её внимания, она всего лишь расценила это как стремление собравшихся найти нейтральную тему для разговора.
Люси улыбнулась и оставила вопрос открытым, а потом вернулась в спальню к своей работе. Будь её больше, это доставило бы ей истинное удовлетворение. Но после того, как она тщательно вычистила комнату с помощью пылесоса и влажной швабры, заглянула под кровать, под буфет и туалетный столик, протерла все углы, больше делать было нечего.
Насколько она могла судить со слов миссис Карр, этот день рождения покойной Люсиль ничем не отличался от таких же дней в прежние годы. Если не считать того, что не было Барбары Бэрон, а Титус не мог передвигаться. Титус уже несколько недель предвкушал, как все произойдет, а они его всячески поддерживали. Уже много лет назад все отказались от бесплодных попыток убедить его, что жена умерла. Он доверительно сказал Люси:
- Миссис Фэрчайлд уехала, видите ли, она немного задерживается. Но ей очень нравится её церковь и священник, и её воскресная школа. Она всегда дарит детям подарки на Рождество. Я не могу из-за своих ног пойти в церковь, не могу ими даже шевельнуть, но потом у нас здесь будет вечеринка.
После заупокойной службы в маленькой церкви в шесть часов вечера должен был состоятся ужин, во время которого поднимались бы тосты за здоровье Люсиль, для этой цели специально приготовили особое вино. Титусу разрешалось выпить немного, потом ему давали снотворное и укладывали спать, а наутро до следующего дня рождения оставался уже целый год.
В тот день он был очень беспокоен и чувствовал себя неважно. Все по очереди заходили к нему и немного разговаривали. Он погружался в воспоминания о прошлом, отрывочные куски без начала и конца о Люсиль в белом платье на земляничных гуляниях, "в белом, во всем белом", о Люсиль на рыбацкой лодке, когда они чуть было не перевернулись. О ферме, которую они купили, и поле, на котором выращивали капусту. Мягкий старческий голос то усиливался, то затихал, иной раз вообще срываясь на середине слова, когда он полностью терял ощущение реального времени и пространства и бродил в потерянном мире, населенном тенями.
Люси старалась по возможности наблюдать за тем, что делают остальные.
Джордан Фэрчайлд и Норма Дрейк работали, точнее, мисс Дрейк работала, а Фэрчайлд расхаживал взад-вперед по холлу первого этажа, пока она сидела за пишущей машинкой, готовя окончательный вариант расписания на следующий семестр.
Бэрон целый день отдыхал и читал, лежа на диване, если не считать краткого визита к Титусу.
Найрн Инглиш, похожая в своем темном свитере и темной юбке на стройное молодое привидение, с журналом подмышкой курила и бродила по веранде, не обращая особого внимания ни на кого и ни на что.
В три часа дня ей кто-то позвонил. Люси слышала, как она сказала:
- Кто? - а потом: - О, привет, Оливия... Почему?... - а потом через минуту нерешительно протянула: - Да. Все в порядке. Я сделаю.
Войдя в гостиную, она сказала Хью Бэрону:
- Звонила Оливия Рен. Она хочет, чтобы я провела вечер с ней. Собирается отправиться на службу в собор святой Маргариты и сказала, что заедет за мной по дороге туда.