Страница:
Хотя государственный надзор и во многом обусловленный жаждой наживы сбор данных ведутся большей частью без согласия и без ведома надзираемого, решение вопросов приватности сегодня осложняет добровольное приятие технологий, которые открывают посторонним доступ к личным сведениям. Насколько пользователи мобильных телефонов осведомлены, что для определения их местонахождения вовсе не надо кому-то звонить? Для этого достаточно включить свое устройство. Будут ли пользователи мобильных и вездесущих технологий располагать возможностью скрывать, выдавать или продавать свои личные данные или знать, кто следит за ними?
Многие десятилетия люди боялись применения средств наблюдения в карательных целях со стороны тоталитарного государства — «Старшего Брата» Оруэлла [10]. Оруэлл не учел возможности того, что вычислительные и коммуникационные технологии подтолкнут потребителя ради удобства к добровольной уступке приватности. Дэвид Лайон, проницательный исследователь надзирающего общества, сделал такое наблюдение, касающееся воздействия идеологии потребления (консюмеризма) на отношение к всеобщему надзору:
«Многое изменилось со времен Оруэлла, и возникло такое явление, как массовое потребление. Лишь меньшинство, так называемые изгои, чье положение не позволяет им свободно участвовать в потреблении, сейчас ощущают на себе всю тяжесть исключающего и карательного надзора. Всякий, желающий постичь природу современного надзора, должен это учитывать. Так как основная угроза, по Оруэллу, исходила от государства, нынешний надзор за потребителем ставит ряд новых вопросов, ждущих ответа. Весьма убедительно представление о том, что в нынешних условиях идеология потребления сама по себе оказывается существенным средством поддержания общественного порядка, оставив все прочее, не связанное с потреблением, на откуп более старым видам надзора и догляда» [11].
Помните о разговоре в Альмаденском исследовательском Центре IBM (глава 4) об экране у расчетной стойки магазина, наблюдающем за потребителями и примеряющем свои сообщения к тому, что ему удалось проведать о них? Ко все более изощренным способам вмешательства в личную жизнь толкают торговцы, а не тайная полиция. Торговцы хотят заполучить личные сведения о нас, чтобы примеривать к ним свои товары и торговые точки, и они готовы тратиться, лишь бы заполучить потребителя. Технологии умных толп, так как они видят и сообщают то, что пользователи/носители делают и переживают, крайне повышают вероятность того, что потребители добровольно расстанутся со своей приватностью ради сулимых торговцами выгод, от денег до барышей и последних, самых клевых, алгоритмически рекомендованных распознавателей личности.
Если когда-нибудь миллионы людей станут жить, облачившись в оснащенные датчиками нательные компьютеры, само население может стать коллективным надзирателем: Старшим Каждым. Стив Манн предположил, что сообщества пользователей нательных компьютеров будут наблюдать, предупреждать и помогать друг другу, создавая виртуальные «сети безопасности» для добровольных объединений людей по интересам [12]. Стивен Фейнер, первым выдвинувший идею «носимой системы расширенной реальности» в Колумбийском университете, нарисовал леденящий душу противоположный сценарий. Фейнер спрашивает, что произойдет в будущем мире сообществ пользователей нательных компьютеров, если некоторые организации предложат людям небольшую плату за постоянный, осуществляемый в реальном времени доступ к оцифрованному потоку происходящих с ними событий [13]. Люди в фейнеровском сценарии имели бы возможность защитить свою собственную приватность, за это показывая заказчикам все то, что доступно их взору. Фейнер заключает, что технология, допускающая журналистику для каждого, допускает также и надзор многих за многими.
Параллельная обработка в массивах видео— и аудиоданных вполне позволяет восстановить действия того или иного человека на основе материала, записанного прохожими, случайно видевшими или слышавшими его. Представьте личную беседу двоих, не записываемую ни одним из участников. Эту беседу можно полностью воссоздать на основе сведений, полученных от прохожих, слышавших обрывки разговора и добровольно предоставивших недорогой доступ к своим записям. Цена такого материала и пользователи, которым она предлагается, могут даже быстро меняться в зависимости от близости пользователя к интересующим на ту пору покупателя событиям или людям. Также можно временно заручиться поддержкой оказавшегося в наиболее выгодном положении пользователя, который мог бы отказать в доступе за обычную цену или задействовать нательный компьютер пользователя в «войне предложений»* среди конкурирующих организаций, осуществляемой без всякой нужды в привлечении внимания пользователя».
* Иначе — аукционной войне: данный термин относится к ситуации, когда двое или более потенциальны» покупателей или продавцов борются друг с другом за право приобретения Товара или получения заказа (например, ситуация, когда несколько участников аукциона постепенно повышают цену).
Полиция Осаки в апреле 2002 года повела себя по фейнеровскому сценарию, когда открыла прямую телефонную линию гражданам с устройствами связи 3G для отправки видеосъемки преступлений, невольными свидетелями которых они могут стать [14].
Социолог Гэри Маркс первым описал «надзирающее общество», где «вместе с совершенствованием компьютерной техники рушатся последние преграды на пути к всеобщему догляду» [15]. Маркс замечает, что возрастающие возможности компьютера по составлению досье на человека, складывая воедино едва заметные, вполне безобидные обрывки сведений о сделках, состоянии здоровья, покупательских привычках и демографических данных, образуют особую разновидность «инфослежки», отличную от обычных способов догляда посредством звуко— или видеозаписи своей доступностью благодаря компьютеризации: «Компьютеры качественно меняют саму природу надзора, упрощая, расширяя и углубляя его» [16].
Надзирающие технологии становятся угрозой как свободе, так и достоинству человека, когда наделяют отдельного человека или группу людей властью ограничивать поведение других. В исследовании связи между общественным контролем, надзором, властью и знанием не обойтись без историка, философа, психолога, социолога Мишеля Фуко, мыслителя, работавшего на стыке наук и сделавшего для объяснения явления надзора то, что сделал для эволюционной биологии Дарвин. Основополагающая мысль Фуко состояла в том, что власть принадлежит не только властителю; она пронизывает весь общественный уклад. Он писал, что власть «проникает в само естество людей, затрагивает их тела и внедряется в их поступки и привычки, их разговоры, обучение и повседневную жизнь» [17].
Как Эйнштейн показал, что пространство и время можно понять лишь в связи друг с другом, так и Фуко открыл взаимосвязь между знанием и властью. Согласно Фуко власть настолько тесно связана со знанием, что эти слова можно объединить; и писал их часто вместе: «власть-знание». Фуко утверждает, что «власть производит знание (и не просто потому что поощряет его, ибо оно ей служит, или применяет его, поскольку оно полезно); что власть и знание непосредственно предполагают друг друга; что нет ни отношения власти без соответствующего образования области знания, ни знания, которое не предполагает и вместе с тем не образует отношений власти» [18].
При изучении истории наказания Фуко сосредоточивает внимание на произошедшем несколько веков назад переломе в отношении общества к преступникам и сумасшедшим. Старинные кары вроде пыток, казни или заключения в темницу заменялись более изощренными и эффективными способами воздействия. Практичные учреждения и авторитетные специалисты — современные тюрьмы и полиция, больницы, психиатрические лечебницы, психиатры и врачи — помогали более успешно поддерживать порядок в обществе, чем угроза телесного наказания.
Понятием «дисциплина» Фуко обозначал способ действия власти-знания, объемлющий чиновников социального обеспечения, армию и полицию, государственное образование и иную деятельность, придающую сообразный вид поведению и взаимоотношениям. Фуко употребляет слово «дисциплина» в отношении как способов контроля, так и различных отраслей знания, поскольку и специализация знания, и социальный контроль видятся ему частью одной и той же матрицы «власть-знание».
В качестве примера дисциплины и власти-знания Фуко приводит Паноптикум (или Паноптикон) («всевидящее место») — предложенный Иеремией Бентамом в середине XIX века архитектурный проект по возведению тюрем, психиатрических лечебниц, школ, больниц и фабрик* [19]. Чтобы не прибегать к жестоким и зрелищным средствам, пускавшемся в ход монархическим государством для удержания в повиновении подданных, современному государству потребен иной подход к управлению своими гражданами. Паноптикум прибег к своеобразной умственной, покоящейся на знании власти постоянного наблюдения за узниками, обособленными друг от друга и лишенными возможности общения. Устроение паноптикума позволяло стражам непрерывно видеть каждую ячею благодаря обзору, открывающемуся с высокой срединной башни, оставаясь при этом невидимыми. Система ненаблюдаемого наблюдения рождала в умах заключенных знание, само по себе являвшее власть. Вовсе не обязательно постоянно надзирать за теми, кто полагает, что находится под неусыпным наблюдением.
* Первое открытие паноптикума состоялось в России. Самуил Бентам (1757-1831), младший брат Иеремии, находился в России с 1780 г. Он был приглашен князем Потемкиным (1739-1791) для исполнения весьма разнообразных обязанностей, от кораблестроения до пивоварения. Ему был дан чин полковника. Но главным изобретением полковника Бентама, которое было увековечено его братом-юристом, стал Паноптикон. То было сооружение, соединяющее в себе функции фабрики, тюрьмы и общежития. Круглое в плане многоэтажное здание выходило окнами на внутреннюю свою сторону. В центре возвышалась башня начальника-надзирателя, который мог наблюдать за всем происходящим по периметру здания. Образ власти как Духа Святого, Паноптикон был задуман в России как фабрика, а в Англии использован как тюрьма. Ознакомившись с проектом брата, он стал писать свой собственный «Паноптикон», трактат о совершенных тюрьмах. Впоследствии этот проект многократно реализовали, реформируя пенитенциарную систему в Англии и создавая ее в Америке. Основная цель Паноптикона: привести заключенного в состояние сознаваемой и постоянной видимости, которая обеспечивает автоматическое функционирование власти.
Появление институтов надзора и социального контроля знаменовало исторический переход к системе дисциплинарной власти, где взято под наблюдение каждое наше движение и записываются все события. Итогом такого надзора за всеми сторонами жизни, осуществляемого родителями, учителями, чиновниками, полицией, врачами, ревизорами, стало принятие предписаний и послушания как неотъемлемой части образа мыслей и поведения «нормального» человека. Воспитательные меры систематически отсекали и обезвреживали проявления противодействия, порождаемые силами организованного множества и оказывающие сопротивление власти, которая стремится восторжествовать над множеством: волнения, бунты, стихийные организации, коалиции — все, что устанавливает горизонтальные связи. Для Фуко настоящая опасность состояла отнюдь не в том, что подобный род общественного порядка притесняет индивида, а в том, что «индивид заботливо производится в нем».
Власть и противодействие порой объединяются с человеческим талантом для обрядов сотрудничества ради получения существенных выгод. Верховенство закона, правление посредством общественных договоров, защита гражданских прав, расширение политических прав и становление добровольных союзов (например, Красный крест) показывают, что власть в состоянии работать на общее благо. Общение — то, чем заняты люди в городах, в Интернете, в умных толпах, — и есть то, посредством чего совместно развиваются власть и противодействие. Спустившись с деревьев и занявшись совместной охотой, люди находили различные способы выгодного всем сотрудничества. Мы поступаем так, сталкиваясь с существенными трудностями, а в случае успеха достигаем его с помощью взаимного наблюдения и наказания. Увидев, с каким вниманием Фуко относится к взаимному наблюдению и наказанию как способу, посредством которого группы самоукрепляют послушание и подавляют возможное сопротивление, я вспомнил, как Остром и другие выделяли взаимное наблюдение и наказание в сообществах, решающих задачи коллективного действия.
Любое общественное устройство, не только карательное, требует способов взаимного социального контроля. И главный вопрос состоит в том, смогут ли пользователи применить то, что нам известно о сотрудничестве (кооперации), для продвижения власти-знания к более высокому уровню демократии. Будет ли так, как случилось с книгопечатанием, сделавшим грамотность достоянием всех, а не избранных? Если бы дисциплина не способна была меняться, то нынешние сотрудничество и демократия так и не появились бы на свет после тысячелетий рабства, тирании и феодализма. Более уместен следующий вопрос: сможет ли дисциплина меняться в будущем? Смогут ли люди использовать системы мобильной связи, пиринговых и вездесущих вычислений, знания местонахождения и социального отчета для развития более высокой формы дисциплины, преобразующей вскрытые Фуко силы в соответствии с началами, выявленными Остром и Аксельродом?
Смягченное время, расплывчатые места, заселенные миры
Помимо угроз свободе и приватности в связи с умными толпами, возникают вопросы относительно качества жизни в пребывающей в постоянном напряжении, чересчур детерминированной культуре. Некоторые наиболее важные вопросы о качестве жизни касаются того, как пользование мобильной и вездесущей технологией воздействует на межличностные отношения, как люди ощущают время, а также функционирование общественных мест.
Исследователь технологии Лангдон Уиннер ставит под сомнение образ «электронного жилища», рисовавшийся двадцать лет назад, на заре эры ПК [20]. Хотя Уиннер старательно подчеркивает, что, несмотря на все успехи в области технологии личных информационных систем, не исчезли уличные пробки и не обезлюдели административные здания, я все же должен заметить, что сижу сейчас у себя в саду, набираю эти слова на своем ноутбуке и подключаюсь к Интернету по беспроводной сети. Служащие полом и потолком лужайка и небо явно улучшают мою жизнь — и вы не увидите меня усугубляющим еще больше положение на дорогах в час пик. Я согласен с Уиннером, что информационные приспособления сделали возможным образ жизни, совершенно отличный от требующей современных технических средств работы в сельской местности, когда дистанционные работники входят в систему своей компании из своих электронных жилищ. Уиннер проводил антропологическое обследование культуры Силиконовой долины среди 450 человек, «использующих сложные системы из электронных устройств — сотовых телефонов, пейджеров, переносных компьютеров, КПК, автоответчиков, личных веб-страниц», замечая:
«Предварительные итоги рисуют нам мир, где работа становится всем, а электронные устройства служат скрепляющим раствором. Участники обследования сообщают, что постоянно ждут вызова. Из-за телефонов, пейджеров, электронной почты и тому подобного их время больше им не принадлежит. В конторе, в машине и дома — повсюду их поджидает работа. Работа столь вездесуща, что привычные границы между работой и домом просто стерлись» [21].
Уиннер обнаружил, что «головной болью» в жизни чересчур информированных обитателей Силиконовой долины, которых обследовали антропологи, была необходимость постоянно обговаривать доступ к связи — поиск путей наибольшего расширения доступа к другим, следя при этом за их доступом к себе.
Вторжение цифровой технологии в общественные отношения несет еще одну угрозу: люди могут начать воспринимать механические предметы подобно тому, как они воспринимают людей, и из-за плохо продуманных устройств связи люди станут упрекать друг друга за недостатки своих приспособлений. Эти психологические реакции, тесно связанные с тем, как решен вопрос с вводом-выводом («пользовательским интерфейсом»), являются предметом изучения дисциплины, известной как «теория социального интерфейса». Услышав об открытиях профессоров Стэнфордского университета Байрона Ривза и Клиффорда Насса, я незамедлительно посетил Насса в Стэнфорде, и он взялся объяснить мне свои открытия за обедом. На основе экспериментальных методов, разработанных дли изучения восприятия людьми друг друга, Ривз и Насс заменили автоматическими устройствами вроде компьютера или даже изображениями людей вроде видеокадров одну из сторон в классических опытах социальной психологии* с двумя лицами. Как оказалось, несмотря на заверения испытуемых, что они понимают всю разницу между человеком и машиной, их познавательное, эмоциональное и поведенческое восприятие искусственных образов людей совпадало с тем, как они обычно воспринимали живых людей [22]. Человек издавна обращал пристальное внимание на окружающих, на манеру обращения с ним, на выражение лица и интонации голоса. Мы принимаем повседневные и жизненно важные решения, исходя из этой, устремленной к человеку, системы восприятия, которая вырабатывалась у нас веками. Искусственные заместители людей, или электронные посредники, появились лишь в последние сто лет. Наши изделия, возможно, и пребывают в информационном веке, а вот наша биология так и остается доисторической.
* Отрасль психологии, изучающая закономерности поведения и деятельности людей, обусловленные фактом их принадлежности к социальным группам, а также психологические характеристики этих групп. Как самостоятельная дисциплина возникла в начале XX в.
Мне вспомнился разговор с Джимом Шпорером о его опытах с повсеместной компьютеризацией, состоявшийся при посещении Альмаденского научно-исследовательского центра компании IBM (см. главу 4): «Порой происходят удивительные вещи: техника действует так, словно знает своего пользователя и сообразуется с его поведением. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, лишенные искусственного разума вещи начинают казаться разумными!» Другие исследователи из IBM отмечают роль «ошибок социальной атрибуции» при создании устройств, посредничающих в социальном взаимодействии. При недостаточно тщательно продуманных социальных интерфейсах устройств люди ошибочно относят механические просчеты на счет людей, что влияет на их оценку других людей или обстоятельств, искажая ее» [23]. Эти же исследователи, отметившие «ошибки социальной атрибуции», указывают также на то, что головные дисплеи, даже зеркальные солнцезащитные очки Стива Манна, мешают главному в человеческом общении — видеть глаза друг друга.
Разговор без видения собеседника таит свои угрозы. Всякий, кто сталкивался с недоразумениями, переписываясь по электронной почте, или был свидетелем перепалок в чатах, знает, что опосредованное общение, лишенное тонкостей, передаваемых взглядом, выражением лица или интонацией голоса, увеличивает вероятность обусловленных недоразумениями столкновений. С учетом теории социального интерфейса, ошибок социальной атрибуции и вероятности возникновения недоразумений разработчики технологий умных толп должны, по меньшей мере, обратить особое внимание на возможное побочное социальное действие своих решений. А те, кто, как первые представители сообществ пользователей нательных компьютеров, ныне вырабатывает нормы общежития, должны помнить, что искусственное посредничество несет социальному общению как опасность, так и выгоду.
В своем крайнем выражении жизнь в мире, наводненном восприимчивыми к окружению (context-aware) устройствами, может привести к тому, что исследователь Марк Пис называет техноанимизмом, «крайне переменчивым отношением к материальному миру, в наших глазах становящемуся чуть ли не кощунственным или нечестивым» [24]. Памятуя об открытии Нассом и Ривзом того, что вся предыдущая эволюция человека, до появления кино и «говорящих» компьютеров, не подготовила нас к различному восприятию живых людей и заместителей человека, мы должны быть готовы к неожиданному эмерджентному социальному поведению по мере того, как мобильные телефоны будут становиться восприимчивыми к окружению, а доски объявлений — высвечивать на экране то, что соответствует демографическим характеристикам рассматривающей их аудитории. Широко распространенные обыденные представления о том, что оснащенные компьютерами объекты разумны, даже если они таковыми не являются, могут привести к неприятным последствиям. Если вездесущие вычислительные устройства и человекоподобные программные агенты вынуждают людей путать машину с человеком, не станут ли люди менее дружелюбными, менее доверчивыми и менее готовыми к сотрудничеству друг с другом? Или же осведомленные разработчики смогут учесть ошибки социальной атрибуции и создать способствующие сотрудничеству технологии? Даже если возможные при разработке недочеты устранимы, что еще далеко не ясно, как быть с тем, что все больше времени у нас уходит на общение с самими устройствами?
Многие угрозы качеству жизни со стороны мобильной связи и повсеместной компьютеризации, похоже, связаны с переменами в восприятии нами времени. Лесли Хадцон пишет: «Ученые, изучающие изменение образа времени, отмечают тот парадокс, что при всем увеличении свободного времени у многих возникает ощущение все большей занятости» [25]. Леопольдина Фортунати из Триестского университета при изучении распространения мобильной связи и текстинга в Италии обнаружила, что «время в социальном плане воспринимается как то, что должно быть заполнено без остатка», тем самым исключаются «положительные стороны „потерянного“ времени», которое «тоже можно было бы заполнить размышлениями, путешествиями, наблюдениями, скрашиванием однообразия нашего существования и так далее» [26]. Если Интернет соперничает с телевидением и с личным общением дома и на работе, то технологии умных толп тягаются с вниманием к окружающим, к тем, кто находится рядом с нами в общественных местах, и со свободным временем пользователей в перерыве между работой и домом.
Ито Мидзуко со своими аспирантками отмечает, что назначаемое для встреч время у токийской молодежи стало текучим, а норвежский исследователь Ричард Линг говорит о «смягчении времени» среди общающейся посредством текстинга молодежи на другом конце света [27]. Линг и Иттри назвали новый вид назначения встреч «сверхсогласованием». финский исследователь Паси Меэнпее делает тот же прогноз, что и Кении Хиршхорн, футуролог европейского телекоммуникационного гиганта Orange, и Нацуносан из DоCoMo в беседе со мной: мобильный телефон становится своего рода устройством дистанционного управления жизнью людей. Темпы нашей жизни при нынешнем участии техники и сверхинформированности требуют все большего развития техники, чтобы при всей осведомленности мы могли управлять своей собственной жизнью. И управление нашей жизнью посредством мобильных устройств предполагает планирование будущих действий.
«В мобильной культуре человек живет одной ногой уже находясь в будущем, посредством мобильной связи, направляя и устраивая свои будущие встречи и дела. Место и время предварительно не намечаются; скорее, люди уславливаются (или это подразумевается) созвониться, „когда все решится“. Это делает жизнь менее стесненной обязательствами, поскольку позволяет устраивать каждый день в соответствии с наступающими обстоятельствами.
Мобильная связь обеспечивает возможность переноса встреч и проведения их сообразно моменту… Мобильная связь размывает сформировавшийся распорядок повседневности, позволяя смещать его в ту или иную сторону. Это меняет наше восприятие времени, так что на смену представлению о предварительно созданном, устроенном будущем приходит подвижное восприятие времени, которое постоянно обращено к будущему. Будущее больше не воспринимается как нечто, состоящее из точно выверенных моментов времени, а скорее, как примерные места во времени, о которых можно договариваться применительно к обстоятельствам» [28].
Другая черта измененного восприятия времени, отмеченная Меэнпее у финской молодежи, связана с использованием ими текстинга для того, чтобы делиться переживаниями в режиме реального времени, проживать день совместно, обмениваясь мыслями и наблюдениями с узким кругом друзей, которые пребывают в разных местах. Социолог Баррг Уэллман, в свои исследования интерактивных общественных сетей включивший и пользователей мобильных устройств, приходит к выводу, что возможность в любое время связаться со своей общественной сетью, находясь в любом месте, открывает дорогу различным социальным изменениям [29]. Согласно Уэллману когда возможности кабинетного Интернета организовывать социальные сети приобретают мобильность, «переход к персонифицированному, беспроводному миру требует сетевого индивидуализма, свободы для каждого переключаться и свободно перемещаться между связями и сетями. Люди остаются соединенными друг с другом, но при этом каждый существует сам по себе, никто не привязан к рабочему месту или дому. Каждый человек отдельно обращается к своей сети за получением сведений, указаний, поддержки, совместной работы и ощущением общности» [30].
Многие десятилетия люди боялись применения средств наблюдения в карательных целях со стороны тоталитарного государства — «Старшего Брата» Оруэлла [10]. Оруэлл не учел возможности того, что вычислительные и коммуникационные технологии подтолкнут потребителя ради удобства к добровольной уступке приватности. Дэвид Лайон, проницательный исследователь надзирающего общества, сделал такое наблюдение, касающееся воздействия идеологии потребления (консюмеризма) на отношение к всеобщему надзору:
«Многое изменилось со времен Оруэлла, и возникло такое явление, как массовое потребление. Лишь меньшинство, так называемые изгои, чье положение не позволяет им свободно участвовать в потреблении, сейчас ощущают на себе всю тяжесть исключающего и карательного надзора. Всякий, желающий постичь природу современного надзора, должен это учитывать. Так как основная угроза, по Оруэллу, исходила от государства, нынешний надзор за потребителем ставит ряд новых вопросов, ждущих ответа. Весьма убедительно представление о том, что в нынешних условиях идеология потребления сама по себе оказывается существенным средством поддержания общественного порядка, оставив все прочее, не связанное с потреблением, на откуп более старым видам надзора и догляда» [11].
Помните о разговоре в Альмаденском исследовательском Центре IBM (глава 4) об экране у расчетной стойки магазина, наблюдающем за потребителями и примеряющем свои сообщения к тому, что ему удалось проведать о них? Ко все более изощренным способам вмешательства в личную жизнь толкают торговцы, а не тайная полиция. Торговцы хотят заполучить личные сведения о нас, чтобы примеривать к ним свои товары и торговые точки, и они готовы тратиться, лишь бы заполучить потребителя. Технологии умных толп, так как они видят и сообщают то, что пользователи/носители делают и переживают, крайне повышают вероятность того, что потребители добровольно расстанутся со своей приватностью ради сулимых торговцами выгод, от денег до барышей и последних, самых клевых, алгоритмически рекомендованных распознавателей личности.
Если когда-нибудь миллионы людей станут жить, облачившись в оснащенные датчиками нательные компьютеры, само население может стать коллективным надзирателем: Старшим Каждым. Стив Манн предположил, что сообщества пользователей нательных компьютеров будут наблюдать, предупреждать и помогать друг другу, создавая виртуальные «сети безопасности» для добровольных объединений людей по интересам [12]. Стивен Фейнер, первым выдвинувший идею «носимой системы расширенной реальности» в Колумбийском университете, нарисовал леденящий душу противоположный сценарий. Фейнер спрашивает, что произойдет в будущем мире сообществ пользователей нательных компьютеров, если некоторые организации предложат людям небольшую плату за постоянный, осуществляемый в реальном времени доступ к оцифрованному потоку происходящих с ними событий [13]. Люди в фейнеровском сценарии имели бы возможность защитить свою собственную приватность, за это показывая заказчикам все то, что доступно их взору. Фейнер заключает, что технология, допускающая журналистику для каждого, допускает также и надзор многих за многими.
Параллельная обработка в массивах видео— и аудиоданных вполне позволяет восстановить действия того или иного человека на основе материала, записанного прохожими, случайно видевшими или слышавшими его. Представьте личную беседу двоих, не записываемую ни одним из участников. Эту беседу можно полностью воссоздать на основе сведений, полученных от прохожих, слышавших обрывки разговора и добровольно предоставивших недорогой доступ к своим записям. Цена такого материала и пользователи, которым она предлагается, могут даже быстро меняться в зависимости от близости пользователя к интересующим на ту пору покупателя событиям или людям. Также можно временно заручиться поддержкой оказавшегося в наиболее выгодном положении пользователя, который мог бы отказать в доступе за обычную цену или задействовать нательный компьютер пользователя в «войне предложений»* среди конкурирующих организаций, осуществляемой без всякой нужды в привлечении внимания пользователя».
* Иначе — аукционной войне: данный термин относится к ситуации, когда двое или более потенциальны» покупателей или продавцов борются друг с другом за право приобретения Товара или получения заказа (например, ситуация, когда несколько участников аукциона постепенно повышают цену).
Полиция Осаки в апреле 2002 года повела себя по фейнеровскому сценарию, когда открыла прямую телефонную линию гражданам с устройствами связи 3G для отправки видеосъемки преступлений, невольными свидетелями которых они могут стать [14].
Социолог Гэри Маркс первым описал «надзирающее общество», где «вместе с совершенствованием компьютерной техники рушатся последние преграды на пути к всеобщему догляду» [15]. Маркс замечает, что возрастающие возможности компьютера по составлению досье на человека, складывая воедино едва заметные, вполне безобидные обрывки сведений о сделках, состоянии здоровья, покупательских привычках и демографических данных, образуют особую разновидность «инфослежки», отличную от обычных способов догляда посредством звуко— или видеозаписи своей доступностью благодаря компьютеризации: «Компьютеры качественно меняют саму природу надзора, упрощая, расширяя и углубляя его» [16].
Надзирающие технологии становятся угрозой как свободе, так и достоинству человека, когда наделяют отдельного человека или группу людей властью ограничивать поведение других. В исследовании связи между общественным контролем, надзором, властью и знанием не обойтись без историка, философа, психолога, социолога Мишеля Фуко, мыслителя, работавшего на стыке наук и сделавшего для объяснения явления надзора то, что сделал для эволюционной биологии Дарвин. Основополагающая мысль Фуко состояла в том, что власть принадлежит не только властителю; она пронизывает весь общественный уклад. Он писал, что власть «проникает в само естество людей, затрагивает их тела и внедряется в их поступки и привычки, их разговоры, обучение и повседневную жизнь» [17].
Как Эйнштейн показал, что пространство и время можно понять лишь в связи друг с другом, так и Фуко открыл взаимосвязь между знанием и властью. Согласно Фуко власть настолько тесно связана со знанием, что эти слова можно объединить; и писал их часто вместе: «власть-знание». Фуко утверждает, что «власть производит знание (и не просто потому что поощряет его, ибо оно ей служит, или применяет его, поскольку оно полезно); что власть и знание непосредственно предполагают друг друга; что нет ни отношения власти без соответствующего образования области знания, ни знания, которое не предполагает и вместе с тем не образует отношений власти» [18].
При изучении истории наказания Фуко сосредоточивает внимание на произошедшем несколько веков назад переломе в отношении общества к преступникам и сумасшедшим. Старинные кары вроде пыток, казни или заключения в темницу заменялись более изощренными и эффективными способами воздействия. Практичные учреждения и авторитетные специалисты — современные тюрьмы и полиция, больницы, психиатрические лечебницы, психиатры и врачи — помогали более успешно поддерживать порядок в обществе, чем угроза телесного наказания.
Понятием «дисциплина» Фуко обозначал способ действия власти-знания, объемлющий чиновников социального обеспечения, армию и полицию, государственное образование и иную деятельность, придающую сообразный вид поведению и взаимоотношениям. Фуко употребляет слово «дисциплина» в отношении как способов контроля, так и различных отраслей знания, поскольку и специализация знания, и социальный контроль видятся ему частью одной и той же матрицы «власть-знание».
В качестве примера дисциплины и власти-знания Фуко приводит Паноптикум (или Паноптикон) («всевидящее место») — предложенный Иеремией Бентамом в середине XIX века архитектурный проект по возведению тюрем, психиатрических лечебниц, школ, больниц и фабрик* [19]. Чтобы не прибегать к жестоким и зрелищным средствам, пускавшемся в ход монархическим государством для удержания в повиновении подданных, современному государству потребен иной подход к управлению своими гражданами. Паноптикум прибег к своеобразной умственной, покоящейся на знании власти постоянного наблюдения за узниками, обособленными друг от друга и лишенными возможности общения. Устроение паноптикума позволяло стражам непрерывно видеть каждую ячею благодаря обзору, открывающемуся с высокой срединной башни, оставаясь при этом невидимыми. Система ненаблюдаемого наблюдения рождала в умах заключенных знание, само по себе являвшее власть. Вовсе не обязательно постоянно надзирать за теми, кто полагает, что находится под неусыпным наблюдением.
* Первое открытие паноптикума состоялось в России. Самуил Бентам (1757-1831), младший брат Иеремии, находился в России с 1780 г. Он был приглашен князем Потемкиным (1739-1791) для исполнения весьма разнообразных обязанностей, от кораблестроения до пивоварения. Ему был дан чин полковника. Но главным изобретением полковника Бентама, которое было увековечено его братом-юристом, стал Паноптикон. То было сооружение, соединяющее в себе функции фабрики, тюрьмы и общежития. Круглое в плане многоэтажное здание выходило окнами на внутреннюю свою сторону. В центре возвышалась башня начальника-надзирателя, который мог наблюдать за всем происходящим по периметру здания. Образ власти как Духа Святого, Паноптикон был задуман в России как фабрика, а в Англии использован как тюрьма. Ознакомившись с проектом брата, он стал писать свой собственный «Паноптикон», трактат о совершенных тюрьмах. Впоследствии этот проект многократно реализовали, реформируя пенитенциарную систему в Англии и создавая ее в Америке. Основная цель Паноптикона: привести заключенного в состояние сознаваемой и постоянной видимости, которая обеспечивает автоматическое функционирование власти.
Появление институтов надзора и социального контроля знаменовало исторический переход к системе дисциплинарной власти, где взято под наблюдение каждое наше движение и записываются все события. Итогом такого надзора за всеми сторонами жизни, осуществляемого родителями, учителями, чиновниками, полицией, врачами, ревизорами, стало принятие предписаний и послушания как неотъемлемой части образа мыслей и поведения «нормального» человека. Воспитательные меры систематически отсекали и обезвреживали проявления противодействия, порождаемые силами организованного множества и оказывающие сопротивление власти, которая стремится восторжествовать над множеством: волнения, бунты, стихийные организации, коалиции — все, что устанавливает горизонтальные связи. Для Фуко настоящая опасность состояла отнюдь не в том, что подобный род общественного порядка притесняет индивида, а в том, что «индивид заботливо производится в нем».
Власть и противодействие порой объединяются с человеческим талантом для обрядов сотрудничества ради получения существенных выгод. Верховенство закона, правление посредством общественных договоров, защита гражданских прав, расширение политических прав и становление добровольных союзов (например, Красный крест) показывают, что власть в состоянии работать на общее благо. Общение — то, чем заняты люди в городах, в Интернете, в умных толпах, — и есть то, посредством чего совместно развиваются власть и противодействие. Спустившись с деревьев и занявшись совместной охотой, люди находили различные способы выгодного всем сотрудничества. Мы поступаем так, сталкиваясь с существенными трудностями, а в случае успеха достигаем его с помощью взаимного наблюдения и наказания. Увидев, с каким вниманием Фуко относится к взаимному наблюдению и наказанию как способу, посредством которого группы самоукрепляют послушание и подавляют возможное сопротивление, я вспомнил, как Остром и другие выделяли взаимное наблюдение и наказание в сообществах, решающих задачи коллективного действия.
Любое общественное устройство, не только карательное, требует способов взаимного социального контроля. И главный вопрос состоит в том, смогут ли пользователи применить то, что нам известно о сотрудничестве (кооперации), для продвижения власти-знания к более высокому уровню демократии. Будет ли так, как случилось с книгопечатанием, сделавшим грамотность достоянием всех, а не избранных? Если бы дисциплина не способна была меняться, то нынешние сотрудничество и демократия так и не появились бы на свет после тысячелетий рабства, тирании и феодализма. Более уместен следующий вопрос: сможет ли дисциплина меняться в будущем? Смогут ли люди использовать системы мобильной связи, пиринговых и вездесущих вычислений, знания местонахождения и социального отчета для развития более высокой формы дисциплины, преобразующей вскрытые Фуко силы в соответствии с началами, выявленными Остром и Аксельродом?
Смягченное время, расплывчатые места, заселенные миры
Помимо угроз свободе и приватности в связи с умными толпами, возникают вопросы относительно качества жизни в пребывающей в постоянном напряжении, чересчур детерминированной культуре. Некоторые наиболее важные вопросы о качестве жизни касаются того, как пользование мобильной и вездесущей технологией воздействует на межличностные отношения, как люди ощущают время, а также функционирование общественных мест.
Исследователь технологии Лангдон Уиннер ставит под сомнение образ «электронного жилища», рисовавшийся двадцать лет назад, на заре эры ПК [20]. Хотя Уиннер старательно подчеркивает, что, несмотря на все успехи в области технологии личных информационных систем, не исчезли уличные пробки и не обезлюдели административные здания, я все же должен заметить, что сижу сейчас у себя в саду, набираю эти слова на своем ноутбуке и подключаюсь к Интернету по беспроводной сети. Служащие полом и потолком лужайка и небо явно улучшают мою жизнь — и вы не увидите меня усугубляющим еще больше положение на дорогах в час пик. Я согласен с Уиннером, что информационные приспособления сделали возможным образ жизни, совершенно отличный от требующей современных технических средств работы в сельской местности, когда дистанционные работники входят в систему своей компании из своих электронных жилищ. Уиннер проводил антропологическое обследование культуры Силиконовой долины среди 450 человек, «использующих сложные системы из электронных устройств — сотовых телефонов, пейджеров, переносных компьютеров, КПК, автоответчиков, личных веб-страниц», замечая:
«Предварительные итоги рисуют нам мир, где работа становится всем, а электронные устройства служат скрепляющим раствором. Участники обследования сообщают, что постоянно ждут вызова. Из-за телефонов, пейджеров, электронной почты и тому подобного их время больше им не принадлежит. В конторе, в машине и дома — повсюду их поджидает работа. Работа столь вездесуща, что привычные границы между работой и домом просто стерлись» [21].
Уиннер обнаружил, что «головной болью» в жизни чересчур информированных обитателей Силиконовой долины, которых обследовали антропологи, была необходимость постоянно обговаривать доступ к связи — поиск путей наибольшего расширения доступа к другим, следя при этом за их доступом к себе.
Вторжение цифровой технологии в общественные отношения несет еще одну угрозу: люди могут начать воспринимать механические предметы подобно тому, как они воспринимают людей, и из-за плохо продуманных устройств связи люди станут упрекать друг друга за недостатки своих приспособлений. Эти психологические реакции, тесно связанные с тем, как решен вопрос с вводом-выводом («пользовательским интерфейсом»), являются предметом изучения дисциплины, известной как «теория социального интерфейса». Услышав об открытиях профессоров Стэнфордского университета Байрона Ривза и Клиффорда Насса, я незамедлительно посетил Насса в Стэнфорде, и он взялся объяснить мне свои открытия за обедом. На основе экспериментальных методов, разработанных дли изучения восприятия людьми друг друга, Ривз и Насс заменили автоматическими устройствами вроде компьютера или даже изображениями людей вроде видеокадров одну из сторон в классических опытах социальной психологии* с двумя лицами. Как оказалось, несмотря на заверения испытуемых, что они понимают всю разницу между человеком и машиной, их познавательное, эмоциональное и поведенческое восприятие искусственных образов людей совпадало с тем, как они обычно воспринимали живых людей [22]. Человек издавна обращал пристальное внимание на окружающих, на манеру обращения с ним, на выражение лица и интонации голоса. Мы принимаем повседневные и жизненно важные решения, исходя из этой, устремленной к человеку, системы восприятия, которая вырабатывалась у нас веками. Искусственные заместители людей, или электронные посредники, появились лишь в последние сто лет. Наши изделия, возможно, и пребывают в информационном веке, а вот наша биология так и остается доисторической.
* Отрасль психологии, изучающая закономерности поведения и деятельности людей, обусловленные фактом их принадлежности к социальным группам, а также психологические характеристики этих групп. Как самостоятельная дисциплина возникла в начале XX в.
Мне вспомнился разговор с Джимом Шпорером о его опытах с повсеместной компьютеризацией, состоявшийся при посещении Альмаденского научно-исследовательского центра компании IBM (см. главу 4): «Порой происходят удивительные вещи: техника действует так, словно знает своего пользователя и сообразуется с его поведением. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, лишенные искусственного разума вещи начинают казаться разумными!» Другие исследователи из IBM отмечают роль «ошибок социальной атрибуции» при создании устройств, посредничающих в социальном взаимодействии. При недостаточно тщательно продуманных социальных интерфейсах устройств люди ошибочно относят механические просчеты на счет людей, что влияет на их оценку других людей или обстоятельств, искажая ее» [23]. Эти же исследователи, отметившие «ошибки социальной атрибуции», указывают также на то, что головные дисплеи, даже зеркальные солнцезащитные очки Стива Манна, мешают главному в человеческом общении — видеть глаза друг друга.
Разговор без видения собеседника таит свои угрозы. Всякий, кто сталкивался с недоразумениями, переписываясь по электронной почте, или был свидетелем перепалок в чатах, знает, что опосредованное общение, лишенное тонкостей, передаваемых взглядом, выражением лица или интонацией голоса, увеличивает вероятность обусловленных недоразумениями столкновений. С учетом теории социального интерфейса, ошибок социальной атрибуции и вероятности возникновения недоразумений разработчики технологий умных толп должны, по меньшей мере, обратить особое внимание на возможное побочное социальное действие своих решений. А те, кто, как первые представители сообществ пользователей нательных компьютеров, ныне вырабатывает нормы общежития, должны помнить, что искусственное посредничество несет социальному общению как опасность, так и выгоду.
В своем крайнем выражении жизнь в мире, наводненном восприимчивыми к окружению (context-aware) устройствами, может привести к тому, что исследователь Марк Пис называет техноанимизмом, «крайне переменчивым отношением к материальному миру, в наших глазах становящемуся чуть ли не кощунственным или нечестивым» [24]. Памятуя об открытии Нассом и Ривзом того, что вся предыдущая эволюция человека, до появления кино и «говорящих» компьютеров, не подготовила нас к различному восприятию живых людей и заместителей человека, мы должны быть готовы к неожиданному эмерджентному социальному поведению по мере того, как мобильные телефоны будут становиться восприимчивыми к окружению, а доски объявлений — высвечивать на экране то, что соответствует демографическим характеристикам рассматривающей их аудитории. Широко распространенные обыденные представления о том, что оснащенные компьютерами объекты разумны, даже если они таковыми не являются, могут привести к неприятным последствиям. Если вездесущие вычислительные устройства и человекоподобные программные агенты вынуждают людей путать машину с человеком, не станут ли люди менее дружелюбными, менее доверчивыми и менее готовыми к сотрудничеству друг с другом? Или же осведомленные разработчики смогут учесть ошибки социальной атрибуции и создать способствующие сотрудничеству технологии? Даже если возможные при разработке недочеты устранимы, что еще далеко не ясно, как быть с тем, что все больше времени у нас уходит на общение с самими устройствами?
Многие угрозы качеству жизни со стороны мобильной связи и повсеместной компьютеризации, похоже, связаны с переменами в восприятии нами времени. Лесли Хадцон пишет: «Ученые, изучающие изменение образа времени, отмечают тот парадокс, что при всем увеличении свободного времени у многих возникает ощущение все большей занятости» [25]. Леопольдина Фортунати из Триестского университета при изучении распространения мобильной связи и текстинга в Италии обнаружила, что «время в социальном плане воспринимается как то, что должно быть заполнено без остатка», тем самым исключаются «положительные стороны „потерянного“ времени», которое «тоже можно было бы заполнить размышлениями, путешествиями, наблюдениями, скрашиванием однообразия нашего существования и так далее» [26]. Если Интернет соперничает с телевидением и с личным общением дома и на работе, то технологии умных толп тягаются с вниманием к окружающим, к тем, кто находится рядом с нами в общественных местах, и со свободным временем пользователей в перерыве между работой и домом.
Ито Мидзуко со своими аспирантками отмечает, что назначаемое для встреч время у токийской молодежи стало текучим, а норвежский исследователь Ричард Линг говорит о «смягчении времени» среди общающейся посредством текстинга молодежи на другом конце света [27]. Линг и Иттри назвали новый вид назначения встреч «сверхсогласованием». финский исследователь Паси Меэнпее делает тот же прогноз, что и Кении Хиршхорн, футуролог европейского телекоммуникационного гиганта Orange, и Нацуносан из DоCoMo в беседе со мной: мобильный телефон становится своего рода устройством дистанционного управления жизнью людей. Темпы нашей жизни при нынешнем участии техники и сверхинформированности требуют все большего развития техники, чтобы при всей осведомленности мы могли управлять своей собственной жизнью. И управление нашей жизнью посредством мобильных устройств предполагает планирование будущих действий.
«В мобильной культуре человек живет одной ногой уже находясь в будущем, посредством мобильной связи, направляя и устраивая свои будущие встречи и дела. Место и время предварительно не намечаются; скорее, люди уславливаются (или это подразумевается) созвониться, „когда все решится“. Это делает жизнь менее стесненной обязательствами, поскольку позволяет устраивать каждый день в соответствии с наступающими обстоятельствами.
Мобильная связь обеспечивает возможность переноса встреч и проведения их сообразно моменту… Мобильная связь размывает сформировавшийся распорядок повседневности, позволяя смещать его в ту или иную сторону. Это меняет наше восприятие времени, так что на смену представлению о предварительно созданном, устроенном будущем приходит подвижное восприятие времени, которое постоянно обращено к будущему. Будущее больше не воспринимается как нечто, состоящее из точно выверенных моментов времени, а скорее, как примерные места во времени, о которых можно договариваться применительно к обстоятельствам» [28].
Другая черта измененного восприятия времени, отмеченная Меэнпее у финской молодежи, связана с использованием ими текстинга для того, чтобы делиться переживаниями в режиме реального времени, проживать день совместно, обмениваясь мыслями и наблюдениями с узким кругом друзей, которые пребывают в разных местах. Социолог Баррг Уэллман, в свои исследования интерактивных общественных сетей включивший и пользователей мобильных устройств, приходит к выводу, что возможность в любое время связаться со своей общественной сетью, находясь в любом месте, открывает дорогу различным социальным изменениям [29]. Согласно Уэллману когда возможности кабинетного Интернета организовывать социальные сети приобретают мобильность, «переход к персонифицированному, беспроводному миру требует сетевого индивидуализма, свободы для каждого переключаться и свободно перемещаться между связями и сетями. Люди остаются соединенными друг с другом, но при этом каждый существует сам по себе, никто не привязан к рабочему месту или дому. Каждый человек отдельно обращается к своей сети за получением сведений, указаний, поддержки, совместной работы и ощущением общности» [30].