Внешнее кольцо Карусели напоминало серый щетинистый тор, который вращался вместе с остальным Ржавым Ободом — ветхой процессией анклавов и жалких остатков, которые уже нельзя было назвать анклавами, но которые, вопреки всему, до сих пор находились на орбите Йеллоустоуна. Анклавы поражали разнообразием форм и размеров еще задолго до того, как начали страдать от возраста, диверсий и прочих коллизий. Одни представляли собой чудовищно огромные цилиндры и сферы, наполненные воздухом и украшенные солнечными антеннами в виде зеркал и изящных золотых зонтиков. Другие создавались на основе маленьких астероидов и обломков комет, доставленных на орбиту армиями Скайджеков. Иногда анклавы глубоко вгрызались в толщу этих образований, преобразуя их каменные сердца в головокружительную путаницу плаз и заполненных воздухом жилых помещений. Обитаемые сектора могли строиться и на поверхности, чтобы облегчить выход в открытый космос. Эти выпуклые низкогравитационные поселения жались друг к другу, напоминая комки лягушачьей икры — если только икра может переливаться радужными оттенками синего и зеленого, как павлинье перо. Обычно на куполах сохранялись следы проводимых в спешке ремонтных работ: шрамы сварки, паутина эпоксидных слоев или алмазной пены. Некоторые остались невосстановлеными, и в темных проломах можно было разглядеть мертвые руины, похожие на пепелище.
   Впрочем, не все конструкции были столь утилитарны. Здесь встречались всевозможные спирали, похожие на раковины наутилуса из бурого стекла, конгломераты сфер и труб наподобие гигантских моделей органических молекул. Отдельные станции непрерывно меняли очертания — на эти беззвучные симфонии чистой архитектуры можно было смотреть часами. Рядом плавали творения старомодных дизайнеров, словно явившиеся из глубины веков и сохранившие свой вид назло всем инновациям и кричащей безвкусице нового времени. А несколько анклавов были окружены туманом распыленного вещества, который скрывал их очертания.
   И еще были заброшенные анклавы. Некоторые опустели во время Эпидемии. После того, как их население эвакуировалось, им не довелось пережить никаких катастроф. Однако большинство пострадало от столкновения с обломками других станций, которые уже рассыпались и сгорели. Отдельные анклавы удалось восстановить и сделать пригодными для жизни, хотя это потребовало не один год работы. Наконец, горстку станций до сих пор удерживали агрессивные поселенцы — несмотря на отчаянные попытки Феррисвильского Конвента добиться от них повиновения.
   Карусель Нью-Копенгаген пережила Эпидемию более успешно, чем многие другие анклавы, но без потерь все-таки не обошлось. Сейчас Карусель представляла собой толстое кольцо с внешним диаметром в один километр, которое медленно вращалось вокруг своей оси. Издали оно казалось чем-то разлагающимся и сохраняющим форму только благодаря жесткой внутренней структуре, которая напоминала скелет индустриальной застройки. По мере приближения кольцо превращалось в подобие атолла, состоящего из кранов, стыковочных отсеков, радиолокационных антенн, сервисных башен, плавучих парковочных доков и спиральных решетчатых конструкций. Этот металлический атолл болтался в вакууме, сияя огнями сварочных аппаратов, газовых горелок и рекламных надписей, мигающих маяков и двигателей звездолетов. Даже в военное время корабли непрерывно прилетали и улетали — казалось, вокруг кольца суетится рой насекомых. Регулирование движения в районе Нью-Копенгагена было источником постоянной головной боли.
   Когда-то колесо вращалось в два раза быстрее, и центробежная сила создавала на ободе гравитацию, эквивалентную земной. Корабли причаливали к «ступице» в режиме свободного падения. Потом, когда под ударами Эпидемии Блестящий Пояс превратился в Ржавый Обод, крупный обломок какого-то анклава вдребезги разнес центр Карусели. Правда, само кольцо, похожее на колесо без спиц, продолжало вращаться как ни в чем не бывало.
   Жертвы этой катастрофы исчислялись, как минимум, несколькими сотнями. Корабли-спасатели причаливали туда, где раньше находилась ступица, принимали на борт поселенцев и перевозили их на поверхность планеты, в Город Бездны. Точность попадания обломка наводила на размышления, но последующие исследования показали, что виной всему было исключительно стечение обстоятельств.
   Однако Нью-Копенгаген выжил. Карусель построили относительно давно, и ее создатели не слишком доверяли нанотехнологиям, на которых паразитировала Эпидемия. Для многомиллионного населения Нью-Копенгагена все осталось почти по-прежнему. Учитывая сложности, с которыми новые корабли сталкивались при стыковке с Каруселью, эвакуация была проведена, как минимум, очень тщательно. Даже несколько месяцев спустя основная часть Карусели оставалась заселенной. Обитатели заботились о том, чтобы анклав продолжал вращаться, хотя на других станциях население отказывалось от своих обязанностей, боясь приближаться к своим машинам. Нью-Копенгаген отвели с траектории возможных столкновений, после чего были приняты самые строгие меры по уничтожению очагов Эпидемии. Конечно, имели место несколько случаев, которые произошли при странном стечении обстоятельств. Так, однажды грузовоз на химических двигателях, принадлежащий некоему Лайлу Меррику, врезался в кольцо и разбился вдребезги. На это место, вопреки всем запретам, до сих пор наведывались туристы, жадные до острых впечатлений. Но в целом Карусель перенесла катастрофу почти без потерь.
   В годы реконструкции Нью-Копенгаген время от времени пытался собрать средства для восстановления ступицы. Но эти потуги ни к чему не привели. Торговцы и владельцы судов жаловались, что теряют прибыль, поскольку к вращающемуся кольцу трудно пристыковаться. В свою очередь, население отказалось дать согласие остановить Карусель, поскольку люди привыкли и не желали жить в невесомости. Компромисс, к которому пришли в итоге, вызвал недовольство у обеих сторон. Скорость вращения уменьшили наполовину, соответственно уменьшилась и гравитация на кольце. Докование корабля по-прежнему было сопряжено с проблемами, но гораздо меньшими, чем прежде. Тем не менее, жители Нью-Копенгагена доказывали, что вращение давало судам, которые уходили от Карусели по касательной, дополнительный толчок на старте и тем самым помогало им разгоняться, а потому владельцам было не на что жаловаться. На пилотов этот аргумент впечатления не произвел. Они утверждали, что сжигают при стыковке столько же топлива, сколько экономят на разгоне.
   И все же соглашение, как ни странно, оказалось выгодным — правда, это выяснилось только со временем. Несмотря на разгул беззакония, который продолжался в течение последующих лет, Карусель Нью-Копенгагена была неуязвима для пиратов — по крайней мере, для большинства их разновидностей. Незаконные эмигранты тоже обходили ее стороной. И некоторые пилоты специально причаливали к Карусели, предпочитая ремонтироваться в условиях гравитации, а не в обычных нуль-гравитационных доках, которые предлагали другие анклавы. Перед войной жизнь начала понемногу налаживаться. В центр кольца устремились пробные леса. Их появление говорило о том, что вот-вот должны появиться новые «спицы», а вслед ними — и ступица.
   Карусель облепили тысячи доков всевозможных размеров и форм, способные принять внутрисистемный корабль почти любого типа. Большинство были ориентированы к центру колеса, нижней частью открываясь в космос. Обычно корабль затаскивали в док с помощью робота-буксира, а затем намертво крепили сверхмощными стыковочными захватами. Все, что было не закреплено, вылетало обратно в космос — и, как правило, безвозвратно. Ясно, что на такой работе скучать не приходилось. Она требовала сообразительности и ловкости, но желающие всегда находились.
   Ксавьеру Лю, которому пришлось работать в одиночку — его команда приматов присоединилась к забастовке — никогда не доводилось обслуживать именно это судно. Однако он не в первый раз имел дело со звездолетами такого типа — небольшими полуавтоматическими грузовозами, которые были разработаны специально для обслуживания анклавов Ржавого Обода. Его корпус представлял собой раму-скелет, на которую крепилось множество контейнеров — ни дать ни взять рождественская елка с подарками. Грузовоз курсировал между цилиндром Свифт-Августина и каруселью, принадлежащей Дому Коррекции — теневой фирме, которая специализировалась на косметической хирургии деликатного свойства — а именно, на устранении изменений, внесенных оперативным путем.
   Грузовоз перевозил пассажиров. Каждый располагался в отдельном «стручке» — контейнере, оборудованном в соответствии с личными требованиями. Обнаружив в навигационной системе технические неполадки, которые требовали немедленного устранения, корабль направил на ближайшие «карусели» запрос с просьбой о ремонте с постановкой в док. Фирма Ксавьера Лю предложила приемлемую цену, и грузовоз прибыл к Нью-Копенгагену. Лю лично проследил за тем, как робот-тягач устанавливал судно в доке. Сейчас он карабкался по раме. Магнитные накладки на ладонях и подошвах ботинок со звоном прилипали к ледяному металлу. Скафандр был увешан инструментами разной степени сложности, на левом рукаве крепился электронный комм последней модели. Время от времени Ксавьер вытягивал несколько проводков и подсоединял их к порталам контрольной сети ходовой части грузовоза, сопровождая каждую попытку крепким ругательством.
   Устранить неполадку навигационной системы, какой бы она ни была, ничего не стоит. Главное — ее обнаружить. И тогда остается только ввести переустановочные компоненты, которые записаны на накопителе. Как правило, для обезьян это дело пары минут. Однако на этот раз назревала серьезная проблема: вот уже почти час, как Ксавьер ползал по этому чертову кораблю, но причина неполадки по-прежнему оставалась загадкой.
   Ситуация усугублялась тем, что по условиям договора он гарантировал отправку судна в течение шести часов. Первый из этих шести часов уже истек — отсчет времени начинался до постановки звездолета в док. Пяти часов обычно хватало, но у Ксавьера уже появилось мерзкое подозрение, что на этот раз его фирме придется выплачивать неустойку.
   — Ты, ублюдок хренов… — пробормотал он, протискиваясь мимо одного из контейнеров. — Дай мне хоть какую-нибудь сраную подсказку…
   — Удалось ли вам найти неполадку? — загремел в наушниках голос субличности корабля. — Возможность продолжения миссии внушает серьезное беспокойство.
   — Нет. Заткнись. Мне надо подумать.
   — Повторяю. Возможность продолжения миссии…
   — Заткнись, мать твою в черную дыру!
   В переднем конце «стручка» виднелся просвет. До сих пор Ксавьер не удостаивал своим вниманием пассажиров грузовоза, но сейчас увидел нечто совершенно неожиданное. То, что находилось внутри, напоминало крылатую лошадь — правда, у лошадей, даже крылатых, не бывает человеческих лиц, да еще женских. На миг их глаза встретились, и Ксавьер поспешно отвернулся.
   Он подключился к другому порту. Может, хоть на этот раз получится найти какую-нибудь зацепку? Может быть, на самом деле навигационная система в полном порядке, просто глючит диагностическая «паутина»? Как у того грузовоза, что прибыл на автопилоте с Отеля Амнезии? Ксавьер покосился в нижний правый угол дисплея, который проецировался на лицевой щиток гермошлема. Осталось пять часов десять минут — в том числе на то, чтобы провести профилактический осмотр и выкинуть это непотребное корыто обратно в космос. Перспектива хуже не придумаешь.
   — Удалось ли вам найти неполадку? Возможность продолжения…
   По крайней мере, работа позволяет немного отвлечься. Вынужденный решать какую-нибудь сложную техническую проблему в условиях цейтнота, он не мог так часто, как обычно, думать об Антуанетте. Ксавьер рассчитывал, что свыкнется с ее отсутствием, но этого так и не произошло. Он был категорически против этой маленькой командировки, но понимал, что уговоры ни к чему не приведут. Для этого у нее самой должны были появиться достаточно сильные сомнения.
   Лю сделал все, что мог. Он сторговался с ремонтной мастерской, где были свободные места; и «Штормовую Птицу» пригнали в отсек техобслуживания, второй по величине на Нью-Копенгагене. Наблюдая эту сцену, Антуанетта не находила себе места. Она была убеждена, что стыковочные захваты не удержат судно с его сотней тысяч тонн центростремительного веса. Но захваты выдержали, и обезьяны Лю проверили в нем все до последнего винтика.
   Позже, когда работы были закончены, Ксавьер и Антуанетта занялись любовью — в последний раз перед ее отлетом. Потом она, пятясь, исчезла в люке воздушного шлюза. Лю следил, как «Штормовая Птица» покидает док и падает вниз — следил, пока она не превратилась в маленькую, еле заметную точку. На глаза наворачивались слезы.
   Некоторое время спустя мастерскую посетил на редкость въедливый представитель Феррисвильского Конвента, жутковатое сооружение из множества острых углов. Он несколько часов ползал по всему доку — скорее, просто с целью запугать Ксавьера — прежде чем потерял всякий интерес, ничего не обнаружив.
   Вот и все.
   Антуанетта предупреждала, что в зоне военных действий придется поддерживать радиомолчание. Поэтому поначалу Ксавьер не удивлялся, не получая от нее никаких известий. Затем в основной сети новостей замелькали туманные сообщения о сражениях в районе Мандариновой Грезы — газового гиганта, где девушка собиралась похоронить своего отца. Никто не предполагал, что такое произойдет. Антуанетта надеялась воспользоваться временным затишьем, которое установилось в этой части системы. В репортажах не упоминалось о гражданских судах, захваченных в районе конфликта, но это еще ничего не значило. Возможно, «Штормовая птица» попала под перекрестный огонь, Антуанетта погибла, и никто об этом не знает, кроме Ксавьера. А может быть, властям известно о ее гибели, но они не хотят предавать огласке тот факт, что гражданскому звездолету удалось проникнуть так далеко вглубь Спорного Пространства.
   Дни переходили в недели, от Антуанетты по-прежнему не поступало никаких вестей, и Ксавьер начал думать, что она мертва. Что ж, она погибла с честью, исполняя свой долг — даже если в этом не было смысла. Можно сказать, это была смерть на поле боя. Она не позволила бы себе опуститься до того, чтобы цинично отказаться от самой себя. Он гордился тем, что знал ее, и почти смирился с тем, что никогда больше ее не увидит.
   — Необходимо спросить вас снова. Вы нашли…
   Ксавьер постучал по манжету, отдавая своему комму приказ отсоединиться от субличности корабля.
   «Пусть эта хрень немного помолчит», — подумал он и взглянул на часы.
   Осталось четыре часа сорок пять минут. А он так и не выяснил, в чем проблема. Фактически, одна-две опрошенных линии, которые еще несколько минут назад выглядели весьма многообещающе, привели в самый настоящий тупик.
   — Чтоб тебя, долбанный кусок де…
   На манжете запульсировал зеленый огонек. Ксавьер уставился на него сквозь марево недовольства и легкой паники. Вот будет круто, если придется прикрыть лавочку — даже если пока до этого еще не дошло…
   Так… получено важное сообщение из-за пределов Карусели Нью-Копенгагена. Пришло только что, по основной коммуникационной сети Карусели. Аудиозапись, ответить в реальном времени невозможно… Это могло означать только одно: послание пришло издалека. Тот, кто его отправил, находился весьма далеко Ржавого Обода. Ксавьер набрал команду, приказывая комму передать запись на наушники и прокрутить полностью.
   — Ксавьер… Надеюсь, ты получил это послание. Еще я надеюсь, что твоя контора все еще функционирует, и что тебя в мое отсутствие не завалили заказами. Потому что у меня к тебе просьба: выкинь всех клиентов к чертовой прабабушке.
   — Антуанетта, — вслух пробормотал он, улыбаясь как идиот.
   — Сейчас самое главное. Остальное потом, при личной встрече. Я направляюсь домой, но меня угораздило слегка переборщить с приращением дельты, так что до Ржавого Обода мне не дотянуть. От тебя требуется добыть спасательный буксир, который сможет меня разогнать — причем, черт подери, тебе надо поторопиться. Кажется, в доке Ласло болталась парочка четвертых «Таурусов»? Думаю, для «Штормовой Птицы» хватит даже одного. Я уверена: после того, как в прошлом году мы довели до ума Дакс-Аутричем, они нам по гроб жизни обязаны.
   Она сообщила свои координаты и вектор, и предупредила, что в обозначенном секторе орудуют баньши. Антуанетта была права: она на самом деле двигалась очень быстро. Это немного удивило Ксавьера, но он решил, что скоро сам все узнает. Хуже другое: времени у него уже в обрез. Антуанетта тянула с отправкой сообщения до последней минуты, так что придется в хорошем темпе решать вопрос с «Таурусом-четыре». В запасе у него полсуток — иначе буксиру будет до нее уже не добраться. После этого решить проблему станет в десять раз труднее. Ксавьеру придется обращаться за помощью к слишком крупным шишкам.
   Антуанетте нравится, когда жизнь полна опасности, подумал он.
   Ксавьер заставил себя сосредоточиться на грузовозе. Решение проблемы с навигационной системой не приблизилось ни на йоту, но эта задача почему-то больше не вызывала ощущения колоссальной значимости.
   Набрав команду на манжете, Ксавьер восстановил контакт с субличностью грузовоза, и в уши тут же ворвался дребезжащий голос. Похоже, этот зануда продолжал говорить без умолку, не беспокоясь о том, слушают его или нет
   — …неполадку? Очень настоятельно рекомендуется исправить эту ошибку в течение оговоренного периода времени. Невыполнение обязательств по договору о ремонтных работах повлечет за собой необходимость выплаты компенсации с вашей стороны в пределах шестидесяти тысяч Феррисов, или в пределах ста двадцати тысяч Феррисов, если невыполнение бу…
   Ксавьер снова отключился и некоторое время наслаждался благословенной тишиной.
   Потом он проворно спустился с рамы грузовоза и обратно, на одну из ремонтных стоек, подбирая инструменты и сматывая кабель. Успокоения ради последний раз посмотрел на грузовоз, чтобы убедиться, что не оставил на нем ничего из инструментов. Нет, все в порядке.
   На заляпанной маслом стене дока располагалась панель с откидной крышкой, и он открыл ее. Внутри выстроились многочисленные контроллеры, кнопки и рычаги — крупные, наподобие детских игрушек, покрытые жирными пятнами. Одни включали и выключали электроэнергию и освещение, при помощи других можно было изменять давление и температуру. Сейчас это было не нужно. Ксавьер выбрал самый большой рубильник, который возвышался над остальными. Этот ярко-алый рычаг включал стыковочные крепления.
   Лю оглянулся. Черт возьми, это действительно идиотизм. Еще чуть-чуть, какие-нибудь час или два, и неполадка будет обнаружена — по крайней мере, такое не исключено. И грузовоз отправится своей дорогой. Не придется выплачивать неустойку — учитывая, что в случае неуплаты мастерская будет опечатана через две недели.
   Но могло получиться иначе. Он будет копаться еще пять часов и не найдет способа решить эту проблему. Тогда ему придется выплатить компенсацию — в пределах ста двадцати тысяч Феррисов, как любезно заметил грузовой корабль. Можно подумать, ему стало легче от того, что он узнал этот предел! Но это не самое главное. Этих пяти часов может не хватить на то, чтобы подготовить спасение Антуанетты.
   Что важнее? Выбор очевиден.
   Ксавьер сжал алую рукоятку, потянул ее вниз и удовлетворенно почувствовал, как рубильник со старомодным механическим щелчком занял новое положение. По всему доку мгновенно вспыхнули оранжевые фонари. В наушниках зазвучал голос системы сопровождения, предупреждая о необходимости держаться подальше от двигающейся массы металла.
   Зажимы раскрывались один за другим, звонко щелкая, словно допотопный телеграф. На какую-то секунду корабль завис в пространстве — казалось, его поддерживает какая-то магия. Затем центробежная сила победила, и скелетообразное детище космического кораблестроения выплыло из ремонтного дока — плавно и элегантно, почти величественно, как падающая люстра. Ксавьер не смог видеть, как грузовоз удаляется. Карусель повернулась, и судно скрылось из виду. Конечно, можно увидеть его снова, дождавшись, пока колесо сделает полный оборот… Но у Ксавьера было слишком много срочных дел.
   Он знал, что судно не пострадает. Как только оно отойдет чуть подальше от Нью-Копенгагена, его немедленно подберет кто-нибудь еще. А еще несколько часов спустя оно, скорее всего, уже будет идти прежним курсом к Дому Коррекции вместе со своими пассажирами, чьи мутации не вполне соответствуют последней моде.
   Само собой, платить придется по всем статьям. Во-первых, самим пассажирам — если они поняли, что случилось. Во-вторых, Свифт-Августину — анклаву, который отправил это судно. Картелю, которому грузовоз принадлежит. И, возможно даже самому Дому Коррекции за задержку клиентов.
   Ну и пошли все они к черту. От Антуанетты пришло послание. И это единственное, что имеет значение.

Глава 8

   Клавейн смотрел на звезды.
   Он находился за пределами Материнского Гнезда, совершенно один, и поворачивал голову то ли вниз, то ли вверх — он не мог понять, на какой стороне кометы оказался. В пределах видимости не было ни одного человеческого существа, ни одного признака присутствия людей. Случайный наблюдатель мог подумать, что Клавейна безжалостно бросили на поверхности кометы на произвол судьбы, не оставив ему ни корабля, ни провизии, ни защиты. Никому бы и в голову не пришло, что в сердце кометы находится сложнейший механизм — он ничем не выдавал своего существования.
   Комета вращалась довольно медленно. Время от времени на горизонте Клавейн видел бледную пасть Эпсилон Эридана — более яркую, чем остальные звезды, но слишком удаленную, чтобы походить на солнце системы. Он чувствовал беспредельный холод пространства, которое отделяло ее от Материнского Гнезда. Конечно, дистанция в чистых 100 астрономических единиц [21] не сравнима с расстоянием от звезды до звезды, но даже она до сих пор вызывала дрожь. А что говорить о самом межзвездном пространстве? Даже сейчас Клавейна не покидало смешанное чувство благоговения и ужаса, которое охватывало его всякий раз при встрече с будничной безграничностью космоса.
   Внезапно его внимание привлек свет. Вспышка где-то в плоскости эклиптики, неподалеку от Эридана — настолько слабая, что непонятно, как глаз ее заметил. Вот снова — колкая, неожиданная искры на пределе видимости. Значит, не показалось… Еще одна, рядом с предыдущими. Клавейн приказал шлема создать затемнение, чтобы не мешала разница в яркости, и Эпсилон Эридана мгновенно исчезла за темным диском.
   Клавейн понял, что это такое. Космическое сражение, которое происходит в десятках световых часов от Материнского Гнезда. Похоже, корабли ведут бой в секторе пространства, ограниченного несколькими световыми минутами, обстреливая друг друга из тяжелых орудий, использующих релятивистские эффекты. Если бы Клавейн находился в Материнском Гнезде, можно было бы обратиться к основной базе тактических данных и запросить информацию о том, кто патрулирует данную часть системы. Правда, база не сообщит ему ничего такого, что он не сможет вычислить сам.
   Вспышка, скорее всего, означает гибель корабля. Или — в данный момент — пусковой импульс тяжелой электромагнитной пушки, какие в ходу у Демархистов. Это громоздкое сооружение в виде цилиндра длиной в тысячу километров, снабженное ускорителями. Пушка заряжается для детонации цепочкой бомб из кобальтового сплава. Заряд мог разнести орудие на атомы — но не раньше, чем глыбы стабилизированного металлического водорода размером с танк разгонятся до семидесяти процентов скорости света, которые вылетят на гребне всесокрушающей волны.
   Орудия Объединившихся были не менее мощными, но «вытягивали» активирующие импульсы напрямую из пространства-времени, что делало количество выстрелов неограниченным и позволяло и быстрее перенацеливаться. Такие орудия стреляли без вспышки.
   Клавейн знал, что результаты спектроскопического анализа установят происхождение каждой из этих вспышек. И, пожалуй, он не слишком удивится, узнав, что большинство из них означало прямое попадание в крейсера Демархистов.
   Там гибли враги. Гибли мгновенно — взрывы были столь мощными и быстрыми, что люди не успевали почувствовать боли, осознать наступление смерти. Но безболезненная смерть — маленькое утешение. Эскадра Демархистов многочисленна. С уцелевших звездолетов наблюдают за уничтожением своих товарищей и гадают, кто будет следующим. Им не узнать, когда заряд вылетит в их направлении и, тем более, когда он прибудет к цели.
   Оттуда, где находился Клавейн, это выглядело как фейерверк над далеким городом. От знамен Азенкура [22] до горящей Герники, нестерпимого зарева Нагасаки, подобного блику солнца на полированном лезвии катаны, жестоких боев в небе над Куполами Тарсиса… До этих далеких вспышек тяжелых релятивных орудий зари двадцать седьмого века, которые лупят по звездолетам цвета вороненой стали. Клавейн помнил, что война — это кровавый кошмар, и не нуждался в напоминаниях. Но издали она завораживала яростной красотой, от которой леденела кровь.