Процесс обучения Клавейна проходил несколько более грубо. Все произошло на Марсе, когда он второй раз посетил Гнездо Галианы. Она показывала Клавейну детскую, в которой тренировали маленьких Объединившихся, но тогда он еще не был готов позволить вживить себе имплантанты. Потом его ранили, и Галиане пришлось ввести ему медишны — разновидность медицинских имплантантов. Он до сих пор помнил леденящий сердце момент, когда впервые ощутил способность манипулировать субъективной реальностью. Чувство, что твоя голова полностью открыта для множества других сознаний, и что ты сам — только малая часть единого целого. Но, возможно, наиболее шокирующим стал момент, когда он впервые, мельком, увидел разом всех Объединившихся, которые находились вокруг. Психологи называют это «прорывом сознания», но вряд ли кому-нибудь из них довелось пережить такое на собственном опыте.
Неожиданно его внимание вновь привлекли дети.
(Клавейн!)
Эту мысль послал один из мальчиков.
Приказав роботу-перевозчику остановиться в центре пространства, которое дети использовали для урока левитации, Клавейн развернул платформу так, чтобы находиться с ними примерно на одном уровне с ними.
«Привет», — он облокотился на перила, как проповедник на кафедре.
(Где ты был?) — поинтересовалась девочка, которая, не отрываясь, смотрела на Клавейна.
«Снаружи», — ответил он, осторожно покосившись на учителей.
(Снаружи?! Вне Материнского Гнезда?!)
Как ей ответить? Он не помнил, какого рода знания считаются допустимыми в таком возрасте. Естественно, они ничего не знают о войне. Но сложно рассуждать о каком-то предмете, не затрагивая того, что с ним связано.
«Именно. Вне Материнского Гнезда».
(На космическом корабле?)
«Конечно. На очень большом корабле».
(Можно, я его увижу?) — попросила девочка.
«Как-нибудь в другой раз, не сегодня», — Клавейн почувствовал беспокойство воспитателей, однако никто из них к нему не обратился. — «Кажется, есть другие вещи, на которые вам обязательно надо посмотреть».
(А что ты делал на космическом корабле?)
Клавейн поскреб бороду. Он очень не любил делать две вещи: обманывать детей и пользоваться ложью во спасение. Так что лучше всего будет рассказать часть правды.
«Я кое-кого спасал».
(Кого ты спасал?)
«Э… Одну даму. Женщину».
(А почему тебе пришлось ее спасать?)
«У нее на корабле — космическом корабле — возникли кое-какие проблемы. Ей понадобилась помощь, а я, так случилось, пролетал мимо».
(А как звали эту женщину?)
«Бакс. Антуанетта Бакс. Мне пришлось одолжить ей ракету-буксир, чтобы ее звездолет не упал обратно в атмосферу газового гиганта».
(А почему она оттуда вылетала?)
«Не знаю, так что не буду говорить».
(А почему у нее два имени, Клавейн?)
«Потому что…»
Клавейн понял, что завяз.
«На самом деле… хм-м… Мне не стоит вам мешать. На самом деле…»
Он ощутил что-то вроде дуновения ветерка и понял, что наставники пришли в умиротворенное состояние.
«Итак… хм-м… Кто мне покажет, как умеет летать?»
Вот и все, что требовалось. Пять голосов наперебой зазвучали в голове Клавейна, борясь за его внимания.
(Я, Клавейн! Я!)
И все пятеро, едва сдерживаясь, спрыгнули в пустоту.
Примерно секунду Клавейн любовался зеленой бесконечностью, потом перевозчик прорвал сияющее марево листвы и выплыл на следующую «поляну». Три-четыре минуты назад Клавейн расстался с детьми и летел через лес, точно зная, где найти Фелку.
Ее жилище представляло собой пустое сферическое пространство, со всех сторон окруженное густой растительностью. Одна из перекладин торчала из массы зелени, раздуваясь и образуя жилое «дупло». Перевозчик подлетел к перекладине и неподвижно завис вплотную к ней, запустив турбины, давая Клавейну возможность выйти. Трапы и веревочные лестницы были снабжены ручками и опорами для ног, что позволяло двигаться вдоль перекладины, пока он не обнаружил вход в «дупло». Голова снова закружилась, но лишь слегка. Вероятно, какую-то часть его сознания приводила в ужас одна мысль о том, чтобы безрассудно карабкаться по странному сооружению, навевающем воспоминания о пологе дикого леса. Но с годами этот ворчливый повелительный голос, навевающий беспокойство, стих и стал почти не слышен.
— Фелка, — позвал он вслух, — это Клавейн.
Ответа не последовало. Он прошел вглубь, опускаясь — или поднимаясь? — совершенно наобум.
— Фелка!
— Привет, Клавейн, — ее голос оглушительно прогремел откуда-то неподалеку, отраженный и усиленный специфической акустикой перекладин.
Клавейн пошел на голос, поскольку не мог почувствовать ее мысли. Обычно Фелка не подключалась к единому сознанию Конджойнеров, хотя в отдельных случаях делала исключение. Но даже в такие моменты она держала дистанцию. Когда-то давно, по взаимному согласию, они заблокировали сознание друг от друга — исключение составлял уровень бытовых мелочей. Все остальное расценивалось как нежелательная интимность.
Шахта заканчивалась помещением, похожим на матку. Фелка проводила здесь почти все свое время, здесь же находилась ее лаборатория и мастерская. Стены были покрыты обворожительными деревянными завитками, похожими на естественную скульптуру. По мнению Клавейна, они напоминали геодезическую карту пространства-времени с высоким внутренним напряжением. Канделябры и бра, увешанные фонариками, излучали неяркое сияние, и его многочисленные тени ползли по стенам, трепеща и корчась, точно в пароксизмах страсти. Клавейн помогал себе двигаться, ощупывая кончиками пальцев замысловатые деревянные вещицы, которые свободно плавали в пространстве. Большинство из них он хорошо знал, но одну или две видел впервые.
Клавейн поймал один предмет, чтобы рассмотреть поближе, и тот затрещал, как погремушка. Это оказалась человеческая голова, сделанная из цельного спиралевидного деревянного нароста. Через отверстия в спирали можно было разглядеть еще одну голову, а внутри — еще одну; возможно, их было еще много. Он отпустил поделку и взял другую. Эта представляла собой сферу, утыканную палочками, которые были выдвинуты на разную длину. Клавейн поправил одну и почувствовал, как внутри сферы что-то щелкнуло, точно замок.
— Вижу, ты времени даром не теряла, Фелка, — сказал он.
— Думаю, не только я, — отозвалась Фелка. — Рапорт уже пришел. Что там за история с пленником?
Клавейн разогнал еще одну плавучую группу деревянных фигурок и обогнул выступающую углом балку. Протиснувшись в соединительное отверстие, он оказался в маленькой камере без окон, освещенной только фонарями, которые бросали розовые и изумрудные блики поверх охряных и желтовато-коричневых пятен, покрывающих стены. Одну от пола до потолка покрывали бесчисленные человеческие лица, вырезанные прямо в стене — их черты были слегка утрированы. Те, что располагались на периферии, похоже, еще находились в процессе доработки и напоминали маски горгулий, вытравленные кислотой. В воздухе витал резкий смолистый запах обрабатываемой древесины.
— Не думаю, что от этого типа будет много толку, — проговорил Клавейн. — Его до сих пор не идентифицировали. Похоже, представитель криминального мира. Мы протралили его и вытащили кое-что из недавних воспоминаний, очень ясных. Наш пленник убивал людей. Не стану углубляться в подробности, но он очень изобретателен, надо отдать ему должное. Напрасно говорят, что свиньи лишены воображения.
— А разве они его имеют? Но есть и другое дело. Я слышала, ты спас женщину?
— О! Забавно. Как быстро распространяются слухи…
Клавейн осекся. Он сам сказал детям про Антуанетту Бакс.
— Она удивилась?
— Понятия не имею. А что, должна была?
Фелка фыркнула. Она плавала в середине комнаты, похожая на раздувшуюся планету в окружении аккуратных деревянных лун. Сейчас на ней была мешковатая рабочая одежда коричневого цвета. Не меньше дюжины незаконченных поделок болтались вокруг ее талии, на нейлоновых лесках. На других лесках висели инструменты для резьбы по дереву — от примитивных сверл и напильников до лазеров и миниатюрных роботов, способных проделывать в древесине извилистые ходы.
— Думаю, она ожидала, что ее убьют. Или, в крайнем случае, заставят Присоединиться.
— Кажется, тебя расстроил тот факт, что нас боятся и ненавидят.
— Это наводит на размышления.
Фелка вздохнула, словно они уже сто раз обсуждали эту тему.
— Как долго мы знаем друг друга, Клавейн?
— Полагаю, дольше, чем кто бы то ни было.
— Да. И большую часть этого времени ты был солдатом. Хотя и не всегда воевал. В душе ты всегда остаешься солдатом.
Фелка подтянула за леску одну из своих поделок и одним глазом посмотрела на Клавейна сквозь деревянное кружево. Он покачал головой.
— Возможно, ты права.
Фелка прикусила нижнюю губу и, уцепившись за более толстую леску, поплыла к стене. Инструменты и поделки, висящие у нее на поясе, плыли за ней, точно суетливая свита, со стуком сталкиваясь друг с другом.
Она занялась приготовлением чая для Клавейна.
— Тебе не понадобилось трогать мое лицо, когда я вошел, — заметил Клавейн. — Это можно считать хорошим знаком?
— В каком смысле?
— Я подумал, что ты начинаешь делать успехи. Ты начинаешь лучше различать лица.
— Нет. Ты разве не заметил стену лиц, когда вошел?
— Наверное, ты закончила их недавно.
— Когда приходит кто-то, и я не уверена, что его знаю, я ощупываю его лицо кончиками пальцев, изучаю. Потом сравниваю свои ощущения с лицами на стенах, пока не нахожу подходящее. Тогда я могу без запинки назвать имя. Конечно, мне приходится добавлять новые лица… Для одних нужно меньше деталей, для других — больше.
— А я?
— У тебя борода, Клавейн. И много морщин. И тонкие белые волосы. Тебя трудно не узнать тебя, правда? Ты не такой, как все.
Она протянула ему кружку, и Клавейн глотнул обжигающего чая:
— Не думаю, что стану отрицать.
Он смотрел на Фелку, собрав всю беспристрастность, на какую был способен. Он сравнивал ее нынешнюю с воспоминаниями о том, какой она была до отлета «Ночной Тени». Прошло всего лишь несколько недель, однако Фелка, судя по всему, стала более замкнутой, отгороженной от мира. Она говорила о посетителях, но Клавейн сильно подозревал, что их было не так уж много.
— Клавейн?
— Обещай мне кое-что, Фелка.
Он подождал, пока она не повернулась. Ее черные волосы, такие же длинные, как у Галианы, спутались и засалились. В уголках глаз скопились шарики беловатой слизи, словно она только что проснулась; бледно-зеленые, почти нефритовые радужки резко контрастировали с белками, которые казались розовыми из-за кровавых прожилок. Кожа под глазами опухла и стала голубоватой. Как и Клавейн, она нуждалась в сне, что было необычно для Объединившихся.
— Что тебе пообещать, Клавейн?
— Если… когда… станет слишком плохо… Дашь мне знать, хорошо?
— Зачем?
— Ты же знаешь, я всегда пытался делать для тебя все, что мог — согласна? Тем более сейчас, когда Галианы нет среди нас.
Натертые глаза Фелки изучали его.
— Ты всегда делал все, что мог, Клавейн. Но ты не можешь помочь такой, как я. Ты не можешь сотворить чудо.
Он грустно кивнул головой.
Фелка была не такой, как другие Объединившиеся. Клавейн встретил ее во время второго визита на Марс, в Гнездо Галианы. В результате прерванного эксперимента по пренатальному [15] воздействию на мозговые структуры она выросла не вполне нормальным ребенком. Она не просто не могла узнавать людей в лицо — она была вообще не способна общаться с окружающими. Все, что происходило в ее внутреннем мире, вращалось вокруг одной бесконечной всепоглощающей игры.
Поселение Галианы было окружено гигантским сооружением, известным как Великая Марсианская Стена — неудачный проект программы терраформирования, прерванной из-за войны. Но Стена не падала. В ходе своей игры Фелка каким-то образом активировала ее механизмы самовосстановления — бесконечный запутанный процесс обнаружения повреждений и перераспределения бесценных ресурсов. Организм этого двухсоткилометрового сооружения был, по большому счету, не менее сложен, чем человеческий, но Фелке удавалось контролировать деятельность всех его систем, вплоть до мельчайших «клеточек». Она не давала стене разрушаться и делала это лучше, чем любой компьютер.
Ее способность решать сложнейшие задачи была поистине изумительной.
Когда во время последней атаки бывших товарищей Клавейна — Коалиции Сторонников Чистоты Нервной системы — Стена пала, Галиана, Фелка и сам Клавейн были вынуждены покинуть Гнездо. Галиана убеждала его не брать Фелку с собой, предупреждая, что без своей Стены та будет чувствовать себя так, словно у нее отняли что-то очень важное — и это намного хуже смерти. Но Клавейн не послушался. Он был уверен, что девочке необходимо дать шанс. В мире должно существовать что-то, способное заменить ей Стену.
Он не ошибся. Но прошли годы, прежде чем его предвидение подтвердилось.
Правильнее было бы сказать «века». Спустя четыреста лет — хотя ни одно из этих столетий не воспринималось больше, чем просто век субъективного времени — Фелке помогли обрести нынешнее шаткое положение сознания. Тончайшие, деликатные неврологические манипуляции вернули ей некоторые функции мозга из тех, что были уничтожены во время внутриутробного вмешательства: речь и зачаточное ощущение того, что окружающие люди — не просто живые автоматы. Некоторые попытки усугубили ситуацию, некоторые закончились провалом — например, Фелка так и не научилась различать лица. Однако успех искупал все неудачи. Фелка нашла множество удивительных вещей, которыми могла занять свой ум, и во время долгих межзвездных экспедиций чувствовала себя счастливей, чем когда-либо раньше. Каждый новый мир предлагал ей неимоверно трудную головоломку.
Однако в конце концов она решила вернуться домой. Они с Галианой не держали зла друг на друга. Просто появилось ощущение, что настало время обобщить и упорядочить те знания, которых накопилось так много. И лучшим местом для этого оказалось Материнское Гнездо с его богатейшими аналитическими ресурсами.
Но, вернувшись, Фелка обнаружила, что Материнское Гнездо оказалось втянутым в войну. Вскоре Клавейн отправился сражаться с Демархистами, и Фелка поняла, что расшифровка данных ее экспедиции перестало быть главной задачей.
Медленно, очень медленно — это становилось очевидным только с годами — она снова возвращалась в свой замкнутый мирок. Она все менее активно участвовала в делах Материнского Гнезда, изолируя свое сознание от других Объединившихся — за редким исключением. Ситуация усугубилась, когда вернулась Галиана — не живая, не мертвая, пребывающая в каком-то жутком промежуточном состоянии.
Деревянные игрушки, которыми окружила себя Фелка, свидетельствовали о потребности занять свой мозг проблемой, способной бросить ей достойный вызов, и эта потребность граничила с отчаянием. Поделки представляли для нее интерес, но было ясно: спустя какое-то время они перестанут ее удовлетворять, и это неизбежно. Клавейн видел, что процесс уже начался. И знал, что не в его силах дать Фелке то, в чем она нуждается.
— Возможно, когда кончится война… — неуверенно начал он. — Межзвездные перелеты станут обычным делом, и мы снова начнем исследования…
— Клавейн, не обещай того, что не сможешь выполнить.
Фелка взяла свою колбу для питья, перелетела на середину кабинета и, подтянув к себе стамеску, с отстраненным видом принялась трудиться над очередной пространственной композицией. Эта вещица выглядела как куб, собранный из кубиков поменьше и с квадратными отверстиями на некоторых гранях. Вставив стамеску в одно из таких отверстий, Фелка скребла ею взад и вперед, едва поглядывая на свое творение.
— Я ничего не обещаю, — сказал Клавейн. — Я просто сделаю все, что смогу.
— Скорее всего, мне даже Трюкачи не помогут.
— Хорошо, но мы не узнаем, пока не попробуем, правда?
— Думаю… нет.
— Что за мысли, — фыркнул он.
Внутри куба что-то звонко хрустнуло. Фелка зашипела, точно ошпаренная кошка, и швырнула загубленную поделку о ближайшую стенку. Куб разлетелся на сотни маленьких кусочков. Почти без промедления Фелка схватила другой предмет и принялась обтачивать его, как ни в чем не бывало.
— Если Трюкачи не помогут, можем обратиться к Странникам, — буркнула она. [16]
Клавейн улыбнулся.
— Давай не будем забегать вперед. Если с Трюкачами ничего не выйдет, мы подумаем, что можно сделать еще. Мы перейдем мост, когда подойдем к нему. Сначала надо решить одну маленькую проблему. Победить в этой войне.
— Но они говорят, война вот-вот закончится.
— Так и будет, верно?
Стамеска соскользнула и оцарапала боковую поверхность ее пальца, срезав кусочек кожи. Прижав ранку к губам, она жадно начала сосать палец, словно последние капли сока из лимона.
— А с чего ты взял?
Он почувствовал абсурдное желание понизить голос, хотя и так говорил тихо.
— Не знаю. Возможно, я старый тупой болван. Но ведь старые тупые болваны для того и существуют, чтобы все время во всем сомневаться?
Фелка сдержанно улыбнулась.
— Хватит говорить загадками, Клавейн.
— Это все Скейд и Закрытый Совет. Что-то происходит, но я не знаю ничего конкретного.
— Что именно?
Клавейн очень аккуратно подбирал слова. Он безгранично доверял Фелке, но помнил, что имеет дело членом Закрытого Совета. Тот факт, что она уже давно не участвовала в работе Совета и, скорее всего, не была посвящена в последние секреты, не имел большого значения.
— Мы перестали строить корабли сто лет назад. Никто не сказал мне, почему так получилось, и я быстро понял, что спрашивать бесполезно. Недавно до меня дошли странные слухи о том, что происходит что-то странное: секретные программы по разработке новых технологий, секретные эксперименты. Далее: ни с того ни с сего, когда Демархисты уже почти готовы признать поражение, Закрытый Совет начинает разрабатывать совершенно новый проект — корабль для межзвездных перелетов. Будь я проклят, если «Ночная Тень» — это не оружие, Фелка. Но, черт возьми, с кем они собрались воевать, если не с Демархистами?
— «Они», Клавейн?
— Я имею в виду «мы».
Фелка кивнула.
— И ты будешь немерено удивлен, если Закрытый Совет ничего не затевает у тебя за спиной.
Клавейн сделал крошечный глоток из кружки.
— Я не имею права интересоваться, так?
В течение бесконечно долгих минут Фелка молчала. Тишину нарушал только скрежет напильника по дереву.
— На некоторые вопросы я могу тебе ответить здесь и сейчас, Клавейн. Ты это знаешь. Но ты должен понимать: я никогда не расскажу того, что сообщил мне Закрытый Совет. И ты на моем месте поступил точно так же.
Клавейн пожал плечами.
— Не ожидал… ничего другого.
— Даже если бы я согласилась, не думаю, что мне известно все. И уже не будет. Это многослойная структура. Меня никогда не посвящали в тайны Внутреннего Кабинета и много лет не подпускали к данным Закрытого Совета, — Фелка коснулась виска надфилем. — Кое-кто из членов Совета даже хотел, чтобы мои воспоминания стерли. Тогда я бы забыла все, что узнала за годы активного членства. Единственное, что их остановило — это ненормальная анатомия моего мозга. Они не могли гарантировать, что не сотрут другие воспоминания.
— Хорошо, что хоть это их остановило.
Она кивнула.
— Есть одно решение, Клавейн. Очень простое, если разобраться.
— Какое?
— Ты всегда можешь вступить в Закрытый Совет.
Клавейн вздохнул. Он искал подходящие слова, но понимал, что Фелку не устроят никакие объяснения.
— Можно еще чаю, если не возражаешь? — спросил он.
Скейд пробиралась по извилистым серым коридорам Материнского Гнезда, и ее гребень пылал алым от гнева и напряженной сосредоточенности. Она направлялась в тайную палату, где договорилась о встрече с Ремонтуа и кворумом действующих членов Закрытого Совета.
Ее мозг работал в режиме предельной интенсивности. Она обдумывала, как провести встречу. Все надо организовать очень тонко. Возможно, это самая значимая операция в ее кампании, цель которой — привлечь Клавейна на свою сторону. Большинством членов Закрытого Совета Скейд вертела, как марионетками, но кое-кто вызывал у нее беспокойство. Пожалуй, этим потребуется нечто большее, нежели обычные меры убеждения.
Одновременно Скейд просматривала последние технические данные, которые передавала секретная система на борту «Ночной Тени». Информация поступала в мозг через устройство, которое сейчас прикрывало ее живот, точно кусок бронированного щитка. Показатели радовали: единственная проблема, которая осталась — это сохранить в секрете свои достижения, чтобы не допустить более серьезных тестов оборудования. Она уже порадовала новостями Производителя Работ, так что последние технические достижения, скорее всего, будут зарегистрированы во время массового отлета флота.
Однако, занимая большую часть своего сознания исследованиям, Скейд в то же время прокручивала запись сообщения, которое недавно пришло от Феррисвильского Конвента.
И это сообщение приятным не было.
Виртуальный спикер парил перед Скейд, двигаясь задом наперед с той же скоростью, что и она. Его ноги безвольно висели в воздухе, скользя над полом. Скейд просматривала с десятикратным ускорением, и спикер жестикулировал, как буйнопомешанный.
— Официальное обращение ко всем представителям фракции Конджойнеров, — тараторил спикер. — Феррисвильский Конвент располагает информацией о том, что корабль Конджойнеров захватил судно Демархистов в Спорном Пространстве в радиусе Мандариновой Грезы…
Скейд перемотала этот фрагмент. Она уже восемнадцатый раз изучала это послание, исследуя все нюансы и пытаясь обнаружить подвох. И уже знала, что дальше последует дико занудное перечисление правовых структур и статусов Конвента. Понятно, что такая информация не могла быть истолкована двояко.
— … Марушка Чанг, капитан корабля Демархистов, неизвестная фракции Конджойнеров, уже имела официальную встречу с офицерами Феррисвильского Конвента, на которой договорилась о передачи им заключенного. Заключенный, о котором идет речь, находился под стражей на борту судна Демархистов после того, как был арестован на военном астероиде, находящегося под юрисдикцией тех же Демархистов, в соответствии с…
Пропустить. Пластины на гребне ощутимо нагревались.
— … Вышеупомянутый заключенный, гиперсвин, известный Феррисвильскому Конвенту как «Скорпио», уже разыскивался в связи с совершением преступлений, связанных с нарушением пунктов генерального законодательства номер…
Она позволила сообщению повториться еще раз до конца, но не обнаружила ничего, что не было предельно ясно. Похоже, этот карлик-бюрократ из Конвента слишком увлечен перечислением пунктов и подпунктов, чтобы оказаться способным на настоящий обман. И все, что он говорил о гиперсвине, было чистой правдой.
Скорпио известен властям как преступник и убийца. Чанг, скорее всего, информировала полицию о его захвате по «плотному лучу», прежде чем «Ночная Тень» подошла достаточно близко, чтобы прервать передачу сообщения.
И Клавейн, черт бы его побрал, не сделал того, что должен был сделать — разнести Демархистов на элементарные частицы при первой же возможности. Конечно, Конвент разворчался бы по этому поводу. Но Клайвен был в своем праве. Он не знал, что на борту находятся военнопленные, он вообще не был обязан задавать вопросы перед тем, как открыть огонь.
А он взял и он спас этого выродка.
— … немедленно передать заключенного в наше распоряжение, невредимым, без систем нейроинфильтрации, в течение двадцати шести стандартных дней. Невыполнение требований… — спикер Конвенции выдержал паузу и сладострастно потер руки, — …приведет к осложнению отношений между фракцией Конджойнеров и Конвентом, на чем я вынужден особо заострить внимание.
Скейд прекрасно понимала, что сам по себе пленник не представляет никакого интереса для Объединившихся. Но в качестве военного трофея ему цены нет. Закону и порядку, которые представляет Конвент, медленно, но верно приходит конец, а люди-свиньи — сильная и не всегда законопослушная группировка, живущая по своим правилам. В свое время Скейд посетила Город Бездны по секретному поручению Совета, и этот визит едва не стоил ей жизни. Поимка этого поросенка и его казнь станут серьезным предупреждением для остальных подонков — особенно для тех же «свиней», которые объединились в преступные группы. Будь Скейд на месте спикера, она тоже сделала бы такое заявление.
Но от этого пленник не перестает быть проблемой. По правде говоря, Скейд не обязана идти на уступки. Еще немного, и Конвент растеряет последние остатки своего влияния. Производитель Работ заверил ее в том, что через семьдесят дней флот будет полностью готов к отправлению. У Скейд не было никаких оснований сомневаться в точности его расчетов.
Неожиданно его внимание вновь привлекли дети.
(Клавейн!)
Эту мысль послал один из мальчиков.
Приказав роботу-перевозчику остановиться в центре пространства, которое дети использовали для урока левитации, Клавейн развернул платформу так, чтобы находиться с ними примерно на одном уровне с ними.
«Привет», — он облокотился на перила, как проповедник на кафедре.
(Где ты был?) — поинтересовалась девочка, которая, не отрываясь, смотрела на Клавейна.
«Снаружи», — ответил он, осторожно покосившись на учителей.
(Снаружи?! Вне Материнского Гнезда?!)
Как ей ответить? Он не помнил, какого рода знания считаются допустимыми в таком возрасте. Естественно, они ничего не знают о войне. Но сложно рассуждать о каком-то предмете, не затрагивая того, что с ним связано.
«Именно. Вне Материнского Гнезда».
(На космическом корабле?)
«Конечно. На очень большом корабле».
(Можно, я его увижу?) — попросила девочка.
«Как-нибудь в другой раз, не сегодня», — Клавейн почувствовал беспокойство воспитателей, однако никто из них к нему не обратился. — «Кажется, есть другие вещи, на которые вам обязательно надо посмотреть».
(А что ты делал на космическом корабле?)
Клавейн поскреб бороду. Он очень не любил делать две вещи: обманывать детей и пользоваться ложью во спасение. Так что лучше всего будет рассказать часть правды.
«Я кое-кого спасал».
(Кого ты спасал?)
«Э… Одну даму. Женщину».
(А почему тебе пришлось ее спасать?)
«У нее на корабле — космическом корабле — возникли кое-какие проблемы. Ей понадобилась помощь, а я, так случилось, пролетал мимо».
(А как звали эту женщину?)
«Бакс. Антуанетта Бакс. Мне пришлось одолжить ей ракету-буксир, чтобы ее звездолет не упал обратно в атмосферу газового гиганта».
(А почему она оттуда вылетала?)
«Не знаю, так что не буду говорить».
(А почему у нее два имени, Клавейн?)
«Потому что…»
Клавейн понял, что завяз.
«На самом деле… хм-м… Мне не стоит вам мешать. На самом деле…»
Он ощутил что-то вроде дуновения ветерка и понял, что наставники пришли в умиротворенное состояние.
«Итак… хм-м… Кто мне покажет, как умеет летать?»
Вот и все, что требовалось. Пять голосов наперебой зазвучали в голове Клавейна, борясь за его внимания.
(Я, Клавейн! Я!)
И все пятеро, едва сдерживаясь, спрыгнули в пустоту.
Примерно секунду Клавейн любовался зеленой бесконечностью, потом перевозчик прорвал сияющее марево листвы и выплыл на следующую «поляну». Три-четыре минуты назад Клавейн расстался с детьми и летел через лес, точно зная, где найти Фелку.
Ее жилище представляло собой пустое сферическое пространство, со всех сторон окруженное густой растительностью. Одна из перекладин торчала из массы зелени, раздуваясь и образуя жилое «дупло». Перевозчик подлетел к перекладине и неподвижно завис вплотную к ней, запустив турбины, давая Клавейну возможность выйти. Трапы и веревочные лестницы были снабжены ручками и опорами для ног, что позволяло двигаться вдоль перекладины, пока он не обнаружил вход в «дупло». Голова снова закружилась, но лишь слегка. Вероятно, какую-то часть его сознания приводила в ужас одна мысль о том, чтобы безрассудно карабкаться по странному сооружению, навевающем воспоминания о пологе дикого леса. Но с годами этот ворчливый повелительный голос, навевающий беспокойство, стих и стал почти не слышен.
— Фелка, — позвал он вслух, — это Клавейн.
Ответа не последовало. Он прошел вглубь, опускаясь — или поднимаясь? — совершенно наобум.
— Фелка!
— Привет, Клавейн, — ее голос оглушительно прогремел откуда-то неподалеку, отраженный и усиленный специфической акустикой перекладин.
Клавейн пошел на голос, поскольку не мог почувствовать ее мысли. Обычно Фелка не подключалась к единому сознанию Конджойнеров, хотя в отдельных случаях делала исключение. Но даже в такие моменты она держала дистанцию. Когда-то давно, по взаимному согласию, они заблокировали сознание друг от друга — исключение составлял уровень бытовых мелочей. Все остальное расценивалось как нежелательная интимность.
Шахта заканчивалась помещением, похожим на матку. Фелка проводила здесь почти все свое время, здесь же находилась ее лаборатория и мастерская. Стены были покрыты обворожительными деревянными завитками, похожими на естественную скульптуру. По мнению Клавейна, они напоминали геодезическую карту пространства-времени с высоким внутренним напряжением. Канделябры и бра, увешанные фонариками, излучали неяркое сияние, и его многочисленные тени ползли по стенам, трепеща и корчась, точно в пароксизмах страсти. Клавейн помогал себе двигаться, ощупывая кончиками пальцев замысловатые деревянные вещицы, которые свободно плавали в пространстве. Большинство из них он хорошо знал, но одну или две видел впервые.
Клавейн поймал один предмет, чтобы рассмотреть поближе, и тот затрещал, как погремушка. Это оказалась человеческая голова, сделанная из цельного спиралевидного деревянного нароста. Через отверстия в спирали можно было разглядеть еще одну голову, а внутри — еще одну; возможно, их было еще много. Он отпустил поделку и взял другую. Эта представляла собой сферу, утыканную палочками, которые были выдвинуты на разную длину. Клавейн поправил одну и почувствовал, как внутри сферы что-то щелкнуло, точно замок.
— Вижу, ты времени даром не теряла, Фелка, — сказал он.
— Думаю, не только я, — отозвалась Фелка. — Рапорт уже пришел. Что там за история с пленником?
Клавейн разогнал еще одну плавучую группу деревянных фигурок и обогнул выступающую углом балку. Протиснувшись в соединительное отверстие, он оказался в маленькой камере без окон, освещенной только фонарями, которые бросали розовые и изумрудные блики поверх охряных и желтовато-коричневых пятен, покрывающих стены. Одну от пола до потолка покрывали бесчисленные человеческие лица, вырезанные прямо в стене — их черты были слегка утрированы. Те, что располагались на периферии, похоже, еще находились в процессе доработки и напоминали маски горгулий, вытравленные кислотой. В воздухе витал резкий смолистый запах обрабатываемой древесины.
— Не думаю, что от этого типа будет много толку, — проговорил Клавейн. — Его до сих пор не идентифицировали. Похоже, представитель криминального мира. Мы протралили его и вытащили кое-что из недавних воспоминаний, очень ясных. Наш пленник убивал людей. Не стану углубляться в подробности, но он очень изобретателен, надо отдать ему должное. Напрасно говорят, что свиньи лишены воображения.
— А разве они его имеют? Но есть и другое дело. Я слышала, ты спас женщину?
— О! Забавно. Как быстро распространяются слухи…
Клавейн осекся. Он сам сказал детям про Антуанетту Бакс.
— Она удивилась?
— Понятия не имею. А что, должна была?
Фелка фыркнула. Она плавала в середине комнаты, похожая на раздувшуюся планету в окружении аккуратных деревянных лун. Сейчас на ней была мешковатая рабочая одежда коричневого цвета. Не меньше дюжины незаконченных поделок болтались вокруг ее талии, на нейлоновых лесках. На других лесках висели инструменты для резьбы по дереву — от примитивных сверл и напильников до лазеров и миниатюрных роботов, способных проделывать в древесине извилистые ходы.
— Думаю, она ожидала, что ее убьют. Или, в крайнем случае, заставят Присоединиться.
— Кажется, тебя расстроил тот факт, что нас боятся и ненавидят.
— Это наводит на размышления.
Фелка вздохнула, словно они уже сто раз обсуждали эту тему.
— Как долго мы знаем друг друга, Клавейн?
— Полагаю, дольше, чем кто бы то ни было.
— Да. И большую часть этого времени ты был солдатом. Хотя и не всегда воевал. В душе ты всегда остаешься солдатом.
Фелка подтянула за леску одну из своих поделок и одним глазом посмотрела на Клавейна сквозь деревянное кружево. Он покачал головой.
— Возможно, ты права.
Фелка прикусила нижнюю губу и, уцепившись за более толстую леску, поплыла к стене. Инструменты и поделки, висящие у нее на поясе, плыли за ней, точно суетливая свита, со стуком сталкиваясь друг с другом.
Она занялась приготовлением чая для Клавейна.
— Тебе не понадобилось трогать мое лицо, когда я вошел, — заметил Клавейн. — Это можно считать хорошим знаком?
— В каком смысле?
— Я подумал, что ты начинаешь делать успехи. Ты начинаешь лучше различать лица.
— Нет. Ты разве не заметил стену лиц, когда вошел?
— Наверное, ты закончила их недавно.
— Когда приходит кто-то, и я не уверена, что его знаю, я ощупываю его лицо кончиками пальцев, изучаю. Потом сравниваю свои ощущения с лицами на стенах, пока не нахожу подходящее. Тогда я могу без запинки назвать имя. Конечно, мне приходится добавлять новые лица… Для одних нужно меньше деталей, для других — больше.
— А я?
— У тебя борода, Клавейн. И много морщин. И тонкие белые волосы. Тебя трудно не узнать тебя, правда? Ты не такой, как все.
Она протянула ему кружку, и Клавейн глотнул обжигающего чая:
— Не думаю, что стану отрицать.
Он смотрел на Фелку, собрав всю беспристрастность, на какую был способен. Он сравнивал ее нынешнюю с воспоминаниями о том, какой она была до отлета «Ночной Тени». Прошло всего лишь несколько недель, однако Фелка, судя по всему, стала более замкнутой, отгороженной от мира. Она говорила о посетителях, но Клавейн сильно подозревал, что их было не так уж много.
— Клавейн?
— Обещай мне кое-что, Фелка.
Он подождал, пока она не повернулась. Ее черные волосы, такие же длинные, как у Галианы, спутались и засалились. В уголках глаз скопились шарики беловатой слизи, словно она только что проснулась; бледно-зеленые, почти нефритовые радужки резко контрастировали с белками, которые казались розовыми из-за кровавых прожилок. Кожа под глазами опухла и стала голубоватой. Как и Клавейн, она нуждалась в сне, что было необычно для Объединившихся.
— Что тебе пообещать, Клавейн?
— Если… когда… станет слишком плохо… Дашь мне знать, хорошо?
— Зачем?
— Ты же знаешь, я всегда пытался делать для тебя все, что мог — согласна? Тем более сейчас, когда Галианы нет среди нас.
Натертые глаза Фелки изучали его.
— Ты всегда делал все, что мог, Клавейн. Но ты не можешь помочь такой, как я. Ты не можешь сотворить чудо.
Он грустно кивнул головой.
Фелка была не такой, как другие Объединившиеся. Клавейн встретил ее во время второго визита на Марс, в Гнездо Галианы. В результате прерванного эксперимента по пренатальному [15] воздействию на мозговые структуры она выросла не вполне нормальным ребенком. Она не просто не могла узнавать людей в лицо — она была вообще не способна общаться с окружающими. Все, что происходило в ее внутреннем мире, вращалось вокруг одной бесконечной всепоглощающей игры.
Поселение Галианы было окружено гигантским сооружением, известным как Великая Марсианская Стена — неудачный проект программы терраформирования, прерванной из-за войны. Но Стена не падала. В ходе своей игры Фелка каким-то образом активировала ее механизмы самовосстановления — бесконечный запутанный процесс обнаружения повреждений и перераспределения бесценных ресурсов. Организм этого двухсоткилометрового сооружения был, по большому счету, не менее сложен, чем человеческий, но Фелке удавалось контролировать деятельность всех его систем, вплоть до мельчайших «клеточек». Она не давала стене разрушаться и делала это лучше, чем любой компьютер.
Ее способность решать сложнейшие задачи была поистине изумительной.
Когда во время последней атаки бывших товарищей Клавейна — Коалиции Сторонников Чистоты Нервной системы — Стена пала, Галиана, Фелка и сам Клавейн были вынуждены покинуть Гнездо. Галиана убеждала его не брать Фелку с собой, предупреждая, что без своей Стены та будет чувствовать себя так, словно у нее отняли что-то очень важное — и это намного хуже смерти. Но Клавейн не послушался. Он был уверен, что девочке необходимо дать шанс. В мире должно существовать что-то, способное заменить ей Стену.
Он не ошибся. Но прошли годы, прежде чем его предвидение подтвердилось.
Правильнее было бы сказать «века». Спустя четыреста лет — хотя ни одно из этих столетий не воспринималось больше, чем просто век субъективного времени — Фелке помогли обрести нынешнее шаткое положение сознания. Тончайшие, деликатные неврологические манипуляции вернули ей некоторые функции мозга из тех, что были уничтожены во время внутриутробного вмешательства: речь и зачаточное ощущение того, что окружающие люди — не просто живые автоматы. Некоторые попытки усугубили ситуацию, некоторые закончились провалом — например, Фелка так и не научилась различать лица. Однако успех искупал все неудачи. Фелка нашла множество удивительных вещей, которыми могла занять свой ум, и во время долгих межзвездных экспедиций чувствовала себя счастливей, чем когда-либо раньше. Каждый новый мир предлагал ей неимоверно трудную головоломку.
Однако в конце концов она решила вернуться домой. Они с Галианой не держали зла друг на друга. Просто появилось ощущение, что настало время обобщить и упорядочить те знания, которых накопилось так много. И лучшим местом для этого оказалось Материнское Гнездо с его богатейшими аналитическими ресурсами.
Но, вернувшись, Фелка обнаружила, что Материнское Гнездо оказалось втянутым в войну. Вскоре Клавейн отправился сражаться с Демархистами, и Фелка поняла, что расшифровка данных ее экспедиции перестало быть главной задачей.
Медленно, очень медленно — это становилось очевидным только с годами — она снова возвращалась в свой замкнутый мирок. Она все менее активно участвовала в делах Материнского Гнезда, изолируя свое сознание от других Объединившихся — за редким исключением. Ситуация усугубилась, когда вернулась Галиана — не живая, не мертвая, пребывающая в каком-то жутком промежуточном состоянии.
Деревянные игрушки, которыми окружила себя Фелка, свидетельствовали о потребности занять свой мозг проблемой, способной бросить ей достойный вызов, и эта потребность граничила с отчаянием. Поделки представляли для нее интерес, но было ясно: спустя какое-то время они перестанут ее удовлетворять, и это неизбежно. Клавейн видел, что процесс уже начался. И знал, что не в его силах дать Фелке то, в чем она нуждается.
— Возможно, когда кончится война… — неуверенно начал он. — Межзвездные перелеты станут обычным делом, и мы снова начнем исследования…
— Клавейн, не обещай того, что не сможешь выполнить.
Фелка взяла свою колбу для питья, перелетела на середину кабинета и, подтянув к себе стамеску, с отстраненным видом принялась трудиться над очередной пространственной композицией. Эта вещица выглядела как куб, собранный из кубиков поменьше и с квадратными отверстиями на некоторых гранях. Вставив стамеску в одно из таких отверстий, Фелка скребла ею взад и вперед, едва поглядывая на свое творение.
— Я ничего не обещаю, — сказал Клавейн. — Я просто сделаю все, что смогу.
— Скорее всего, мне даже Трюкачи не помогут.
— Хорошо, но мы не узнаем, пока не попробуем, правда?
— Думаю… нет.
— Что за мысли, — фыркнул он.
Внутри куба что-то звонко хрустнуло. Фелка зашипела, точно ошпаренная кошка, и швырнула загубленную поделку о ближайшую стенку. Куб разлетелся на сотни маленьких кусочков. Почти без промедления Фелка схватила другой предмет и принялась обтачивать его, как ни в чем не бывало.
— Если Трюкачи не помогут, можем обратиться к Странникам, — буркнула она. [16]
Клавейн улыбнулся.
— Давай не будем забегать вперед. Если с Трюкачами ничего не выйдет, мы подумаем, что можно сделать еще. Мы перейдем мост, когда подойдем к нему. Сначала надо решить одну маленькую проблему. Победить в этой войне.
— Но они говорят, война вот-вот закончится.
— Так и будет, верно?
Стамеска соскользнула и оцарапала боковую поверхность ее пальца, срезав кусочек кожи. Прижав ранку к губам, она жадно начала сосать палец, словно последние капли сока из лимона.
— А с чего ты взял?
Он почувствовал абсурдное желание понизить голос, хотя и так говорил тихо.
— Не знаю. Возможно, я старый тупой болван. Но ведь старые тупые болваны для того и существуют, чтобы все время во всем сомневаться?
Фелка сдержанно улыбнулась.
— Хватит говорить загадками, Клавейн.
— Это все Скейд и Закрытый Совет. Что-то происходит, но я не знаю ничего конкретного.
— Что именно?
Клавейн очень аккуратно подбирал слова. Он безгранично доверял Фелке, но помнил, что имеет дело членом Закрытого Совета. Тот факт, что она уже давно не участвовала в работе Совета и, скорее всего, не была посвящена в последние секреты, не имел большого значения.
— Мы перестали строить корабли сто лет назад. Никто не сказал мне, почему так получилось, и я быстро понял, что спрашивать бесполезно. Недавно до меня дошли странные слухи о том, что происходит что-то странное: секретные программы по разработке новых технологий, секретные эксперименты. Далее: ни с того ни с сего, когда Демархисты уже почти готовы признать поражение, Закрытый Совет начинает разрабатывать совершенно новый проект — корабль для межзвездных перелетов. Будь я проклят, если «Ночная Тень» — это не оружие, Фелка. Но, черт возьми, с кем они собрались воевать, если не с Демархистами?
— «Они», Клавейн?
— Я имею в виду «мы».
Фелка кивнула.
— И ты будешь немерено удивлен, если Закрытый Совет ничего не затевает у тебя за спиной.
Клавейн сделал крошечный глоток из кружки.
— Я не имею права интересоваться, так?
В течение бесконечно долгих минут Фелка молчала. Тишину нарушал только скрежет напильника по дереву.
— На некоторые вопросы я могу тебе ответить здесь и сейчас, Клавейн. Ты это знаешь. Но ты должен понимать: я никогда не расскажу того, что сообщил мне Закрытый Совет. И ты на моем месте поступил точно так же.
Клавейн пожал плечами.
— Не ожидал… ничего другого.
— Даже если бы я согласилась, не думаю, что мне известно все. И уже не будет. Это многослойная структура. Меня никогда не посвящали в тайны Внутреннего Кабинета и много лет не подпускали к данным Закрытого Совета, — Фелка коснулась виска надфилем. — Кое-кто из членов Совета даже хотел, чтобы мои воспоминания стерли. Тогда я бы забыла все, что узнала за годы активного членства. Единственное, что их остановило — это ненормальная анатомия моего мозга. Они не могли гарантировать, что не сотрут другие воспоминания.
— Хорошо, что хоть это их остановило.
Она кивнула.
— Есть одно решение, Клавейн. Очень простое, если разобраться.
— Какое?
— Ты всегда можешь вступить в Закрытый Совет.
Клавейн вздохнул. Он искал подходящие слова, но понимал, что Фелку не устроят никакие объяснения.
— Можно еще чаю, если не возражаешь? — спросил он.
Скейд пробиралась по извилистым серым коридорам Материнского Гнезда, и ее гребень пылал алым от гнева и напряженной сосредоточенности. Она направлялась в тайную палату, где договорилась о встрече с Ремонтуа и кворумом действующих членов Закрытого Совета.
Ее мозг работал в режиме предельной интенсивности. Она обдумывала, как провести встречу. Все надо организовать очень тонко. Возможно, это самая значимая операция в ее кампании, цель которой — привлечь Клавейна на свою сторону. Большинством членов Закрытого Совета Скейд вертела, как марионетками, но кое-кто вызывал у нее беспокойство. Пожалуй, этим потребуется нечто большее, нежели обычные меры убеждения.
Одновременно Скейд просматривала последние технические данные, которые передавала секретная система на борту «Ночной Тени». Информация поступала в мозг через устройство, которое сейчас прикрывало ее живот, точно кусок бронированного щитка. Показатели радовали: единственная проблема, которая осталась — это сохранить в секрете свои достижения, чтобы не допустить более серьезных тестов оборудования. Она уже порадовала новостями Производителя Работ, так что последние технические достижения, скорее всего, будут зарегистрированы во время массового отлета флота.
Однако, занимая большую часть своего сознания исследованиям, Скейд в то же время прокручивала запись сообщения, которое недавно пришло от Феррисвильского Конвента.
И это сообщение приятным не было.
Виртуальный спикер парил перед Скейд, двигаясь задом наперед с той же скоростью, что и она. Его ноги безвольно висели в воздухе, скользя над полом. Скейд просматривала с десятикратным ускорением, и спикер жестикулировал, как буйнопомешанный.
— Официальное обращение ко всем представителям фракции Конджойнеров, — тараторил спикер. — Феррисвильский Конвент располагает информацией о том, что корабль Конджойнеров захватил судно Демархистов в Спорном Пространстве в радиусе Мандариновой Грезы…
Скейд перемотала этот фрагмент. Она уже восемнадцатый раз изучала это послание, исследуя все нюансы и пытаясь обнаружить подвох. И уже знала, что дальше последует дико занудное перечисление правовых структур и статусов Конвента. Понятно, что такая информация не могла быть истолкована двояко.
— … Марушка Чанг, капитан корабля Демархистов, неизвестная фракции Конджойнеров, уже имела официальную встречу с офицерами Феррисвильского Конвента, на которой договорилась о передачи им заключенного. Заключенный, о котором идет речь, находился под стражей на борту судна Демархистов после того, как был арестован на военном астероиде, находящегося под юрисдикцией тех же Демархистов, в соответствии с…
Пропустить. Пластины на гребне ощутимо нагревались.
— … Вышеупомянутый заключенный, гиперсвин, известный Феррисвильскому Конвенту как «Скорпио», уже разыскивался в связи с совершением преступлений, связанных с нарушением пунктов генерального законодательства номер…
Она позволила сообщению повториться еще раз до конца, но не обнаружила ничего, что не было предельно ясно. Похоже, этот карлик-бюрократ из Конвента слишком увлечен перечислением пунктов и подпунктов, чтобы оказаться способным на настоящий обман. И все, что он говорил о гиперсвине, было чистой правдой.
Скорпио известен властям как преступник и убийца. Чанг, скорее всего, информировала полицию о его захвате по «плотному лучу», прежде чем «Ночная Тень» подошла достаточно близко, чтобы прервать передачу сообщения.
И Клавейн, черт бы его побрал, не сделал того, что должен был сделать — разнести Демархистов на элементарные частицы при первой же возможности. Конечно, Конвент разворчался бы по этому поводу. Но Клайвен был в своем праве. Он не знал, что на борту находятся военнопленные, он вообще не был обязан задавать вопросы перед тем, как открыть огонь.
А он взял и он спас этого выродка.
— … немедленно передать заключенного в наше распоряжение, невредимым, без систем нейроинфильтрации, в течение двадцати шести стандартных дней. Невыполнение требований… — спикер Конвенции выдержал паузу и сладострастно потер руки, — …приведет к осложнению отношений между фракцией Конджойнеров и Конвентом, на чем я вынужден особо заострить внимание.
Скейд прекрасно понимала, что сам по себе пленник не представляет никакого интереса для Объединившихся. Но в качестве военного трофея ему цены нет. Закону и порядку, которые представляет Конвент, медленно, но верно приходит конец, а люди-свиньи — сильная и не всегда законопослушная группировка, живущая по своим правилам. В свое время Скейд посетила Город Бездны по секретному поручению Совета, и этот визит едва не стоил ей жизни. Поимка этого поросенка и его казнь станут серьезным предупреждением для остальных подонков — особенно для тех же «свиней», которые объединились в преступные группы. Будь Скейд на месте спикера, она тоже сделала бы такое заявление.
Но от этого пленник не перестает быть проблемой. По правде говоря, Скейд не обязана идти на уступки. Еще немного, и Конвент растеряет последние остатки своего влияния. Производитель Работ заверил ее в том, что через семьдесят дней флот будет полностью готов к отправлению. У Скейд не было никаких оснований сомневаться в точности его расчетов.