Тут она могла поймать меня на слове. «Зазывала лиса зайца на обед», – есть, кажется, у фригийцев такое присловье. Но я не собиралась с ней играть.
– Брось, жрица. Ты превосходно знаешь, что я не приношу Богине человеческих жизней, и ради вас не стану делать исключение.
– И относишь нас к числу прихожан. Однако ты сама сказала – не жертва,.но жрица! А ты жрицей быть не можешь.
– У себя в храме ты вещала иное. И вы не только готовы были допустить меня к служению – вы призывали меня к нему!
– Разве я сказала, что ты вовсе не можешь стать жрицей? Ты не можешь стать ею сейчас! Ты не готова, не прошла соответственного обучения. Для того мы тебя и призывали.
Она была не права. По нашим обычаям моего обучения для жреческого служения вполне достаточно. (И под обучением мы понимали нечто совсем иное, чем те ритуалы, что я наблюдала на Змеином Болоте.) Просто у нас не принято уходить в храм раньше, чем минуешь возраст войны, а мне до этого оставалось лет двенадцать-пятнадцать. Таков обычай, но не закон.
Я не стала этого объяснять, и все же Мор-мо, по-видимому, угадала мои мысли:
– Здесь не Темискира.
О Богиня, сколько раз за последний год я слышала эту фразу!
– Но и не Змеиное Болото. Здешний храм не будет отрицать ни Змеиного Болота – в его нынешнем состоянии, ни Темискиры. Еще раз повторю – он для всех.
– Сказать нетрудно. Но кто освятит его? Кто будет в нем служить?
Это был дельный вопрос. К сожалению, цель, с которой он был задан, просматривалась слишком ясно. Мормо, как при нашей беседе в крепости, стремилась внушить мне, что горгоны. должны быть мне единственной опорой в сфере религии. В данном случае – что служить в храме могут только они.
– Освящение храма проведу я сама. А затем найду достойных людей, способных служить Богине.
На ее месте я бы спросила, что будет признано мерой достоинства. Но ее волновало другое.
– Из какой же среды ты выберешь этих достойных людей? Из твоего народа, горгон, солнцепоклонников?
– Не заставляй меня повторять сказанное в третий раз. Я думала, только мужчины могут быть такими непонятливыми.
– Выходит, из всех? В это трудно поверить, а еще труднее осуществить.
– Не стану спорить, ибо ты глаголешь правду, Мормо. Но ты подала мне хорошую мысль… Надеюсь, что ты и достойные сестры во Богине почтят освящение храма своим присутствием. Без вас церемония не будет полной.
– Ты смеешься надо мной, Денница, – сухо произнесла Мормо.
– И в мыслях не было, почтеннейшая.
– Когда же состоится освящение?
– Скоро. Не могу точно назвать день, но уверяю – вас известят.
– Мои сестры сообщат тебе о своих намерениях.
– Я и не ожидала немедленного согласия.
– Прощай, Денница, вероятно, скоро увидимся.
– До встречи, Мормо.
Можно было предположить, что она обставит свой уход так, чтобы произвести на зевак, вновь выползших на площадь, самое сильное впечатление. Но она не потрудилась этого сделать. Спустилась с помоста как-то боком, словно краб, и двинулась через площадь – грузная, темная, опираясь на посох, словно на костыль.
Она снова назвала меня Денницей. В устах горгоны нельзя счесть это лестью. В храме Змеиного Болота подобный символ Богини отсутствовал. Видимо, он казался им слишком близким Солнцу, а может, они вообще ненавидели «небесное воинство», как многие народы именуют звездный покров. Наверное, это Мормо и хотела подчеркнуть – мою чуждость, инородность их обычаям.
Ладно, как им угодно. В нашем храме изображение Утренней Звезды имеется. Горгоны вольны предполагать, что угодно. Я не обманывала Мормо. На освящении храма должны присутствовать жрицы и жрецы, представляющие все религиозные общины, оказавшиеся под моей властью. И атлантские тоже. В этом и заключалась, как намекала Мормо, главная трудность. Если бы приехала Ихет, препятствия удалось бы легко миновать, но…
Я чуть не выругалась от досады. В то, что Ихет замышляет предательство, как убеждала Митилена, верить не хотелось, но чудилось мне нечто иное. Что, ежели беременность, если она и впрямь имеет место, лишь предлог, чтобы устраниться от всяческих драк и склок, в особенности на религиозной почве? Ихет умна – и как раз поэтому брезглива. Ох, не зря напомнила она мне Поликсену! Та тоже предпочитала не замечать подлостей, творимых ее семейством, хотя сама в них не участвовала, боясь замараться.
Ничего хорошего обычно из такой чистоплотности не выходит. Но имею ли я право осуждать их? Разве во мне не было той же брезгливости, что ощущалась рядом с Хепри или в подземельях Змеиного Болота? И точно так же, как я думаю об Ихет или Поликсене, судят обо мне горгоны.
Придется плыть на Керне. Иначе тамошнее жречество решит, что я уклоняюсь от встречи с ними, что в общем-то, недалеко от правды. За все про все уйдет не меньше семи дней. Жаль, но раньше мне не управиться.
Я оглянулась, Архилох, переминаясь с ноги на ногу, ждал приказаний.
– Зови этих жалобщиков, если они еще не порешили друг друга где-нибудь за углом. Продолжим разбирательство.
Визит на Керне прошел менее тяжело, чем ожидалось. Митилена, как я и предполагала, настояла на том, чтобы меня сопровождать. Но, что удивительно, к ней присоединились Хтония, Кирена и Никта. Из находившихся на материке атлантов ко мне примкнули Сокар и Таавт, а плыли мы на «Крылатой» Нерета.
В порту нас встретила Анайя, которую Боевой Совет определил наблюдать за здешними делами. (Мелайна командовала гарнизоном в Салме, а Энно – в Ламисе, но им, разумеется, приходилось легче.) Она же позаботилась о лошадях для нас. На сей раз мы не заводили их на корабль. В городе Кирены я обычно ходила пешком, однако здесь от гавани до Дворца Справедливости проехала, пусть и шагом.
В этот приезд город Керне уже не казался мне таким чудом, как прежде. Он не стал менее красивым, планировка его улиц была безупречна, облицовка домов и прямизна дорог доведена до совершенства, но когда совершенство достигнуто, дальше двигаться не приходится, и в этом есть нечто мертвящее.
Город по ту сторону пролива по красоте не мог сравниться с этим, он был грязным, беспорядочным и суматошным, но, безусловно, живым.
Я посмотрела на Большую Пирамиду. На ее вершине курился дымок. Любопытно, какие жертвы принимает нынче Солнце вместо сердец преступников?
Расположившись во Дворце Справедливости, я послала гонца к главе жреческой коллегии. Но прежде него явилась Ихет. Одного взгляда на нее хватило, чтобы понять, пресловутая беременность – не уловка.
Ожидание ребенка на всех женщинах сказывается по-разному. Одним это лишь прибавляет красоты, силы и здоровья, другим – наоборот. Ихет переносила беременность очень тяжело. Несколько месяцев назад, когда она ездила с нами на переговоры, она хоть и страдала от усталости, умудрялась оставаться красивой и изящной. И я была поражена, увидев, как она изменилась. Ее тонкую кожу уродовали бурые пятна, на руках и лбу вздулись вены, ее мучила одышка, и ноги она переставляла с трудом. Конечно, ни о каких платьях из «тканого воздуха» не могло быть и речи. Ихет была в простой свободной одежде из тонкого льна.
Я выругала ее за то, что она в таком состоянии поспешила во дворец – могла бы прислать за мной, а не утруждаться. В ответ она неожиданно разрыдалась. Бывает и такое – женщины в тягости становятся плаксивыми и раздражительными, без видимых причин, точно мужчины. Пришлось успокаивать ее. Но даже когда она справилась со слезами, ясно было, что не стоит заводить с ней беседу о поездке на материк. Пусть бы Ихет и согласилась – не напрасно Ихи беспокоился об ее здоровье, ох, не напрасно!
Когда она вышла, Митилена попросила разрешения проводить Ихет до дома. Это тоже меня удивило. Либо болезненный вид Ихет смягчил сердце Митилены, либо… либо ее подозрительность простиралась настолько, что она желала проследить за Ихет.
Хтония и Никта отбыли в порт вместе с Сокаром, и при моей встрече с главой жреческой коллегии присутствовали лишь Кирена и Таавт.
Именно так – главой коллегии, а не Верховным Жрецом, предпочтительнее было именовать его. Верховный Жрец – это нечто величественное, зловещее и изрекающее мрачные истины. Передо мной же был чистенький старец в белом одеянии (лазурное предназначено для торжественных церемоний), подвижный, с тихим голосом.
Очень трудно было представить, как он каменным топором или клинком из упомянутой Таавтом «мальвы» вспарывает жертве грудь, дабы показать Солнцу трепещущее сердце. Впрочем, ему, скорее всего, не приходилось этого делать. Он был избран на свою должность уже при моем правлении – иногда в переломные времена безвредные старцы поневоле вынуждены занять высокие посты, играя, так сказать, роль Царя Урожая на празднике жатвы – а до того всю жизнь просидел где-нибудь в храмовом книгохранилище..
Знаю я подобных людей. Доброе оружие, женские прелести и кровные кони оставляют их безразличными, а глаза у них загораются только при виде редкого свитка или таблиц с непонятными письменами. Не сильно покривлю душой, заметив, что если бы мне выпало родиться мужчиной, я сама могла бы угодить в их разряд.
Звали главу коллегии Шадрапа, и виделись мы прежде два или три раза. Он меня, безусловно, боялся, но все же прошел хорошую жреческую выучку и умел скрывать свой страх. Потому разговаривать с Шадра-пой было гораздо труднее, чем, скажем, с Сокаром, которому, как простолюдину, дозволялось выражать чувства открыто. Кроме того, глава жрецов явно не мог взять в толк, чего мне от него надобно. Пришлось завести обстоятельную беседу об искусстве атлант-ских зодчих (тут мне изрядно помог Таавт) и красотах кернийской архитектуры. Под этим пряным соусом и подали основное блюдо.
А состояло оно в том, что волею судьбы, на едином пространстве собрались люди разных народов и вер. И всем им надобно возносить моления божеству и приносить жертвы. Но если чужеземцы станут прибывать для этого в храмы Керне, это нарушит исконный порядок жизни города…
Я понимала, на чем его можно подловить. Ради сохранения порядка атланты согласились стерпеть замену своего природного царя на сомнительную пришелицу, ради сохранения порядка отказались от обычаев, укоренившихся в их обществе за тысячелетия. Но откровенная прививка чужих обычаев оказалась бы невыносима даже для них.
Вряд ли их приверженность к тому, чтобы все шло правильно и благопристойно, вынесла бы молебен Богине на Большой Пирамиде, или установления Ее символов в прочих кернийских храмах. (Можно было бы проверить, но мне что-то не хотелось).
А Шадрапа, сдается, и ожидал от меня чего-то подобного в начале беседы. Однако постепенно успокоился. Кернийцы не хлынут на. улицы любимого острова, смущая добрых горожан своими дикими варварскими ритуалами. Он начал постепенно соглашаться со мной, а я потихоньку повела его туда, куда надо… Но на побережье, напомнила, я ему, тоже живут атланты. И наша (моя и Шадрапы) задача – чтобы между ними, и пришлыми их соседями установились добрые отношения. А для этого очень полезно, чтобы кто-нибудь из высшего жречества Керне присутствовал (я не сказала «принял участие») на освящении храма, предназначенном для новых поселенцев прибрежного города. Лучше всего, если бы это был сам почтенный Шадрапа. Но, разумеется, если возраст и состояние здоровья не позволят ему…
Шадрапа зашел так далеко, что отказываться стало поздно. Хотя, пожалуй, он заметил, что согласился, только после того, как мы расстались. Я не испытывала угрызений совести оттого, что заманила старца в ловушку (несмотря на то, что родом не из афинян, которые, если верить Эргину возвели у себя в городе, аккурат между святилищем Девы и Холмом Бешеного, храм, посвященный наглости и бесстыдству). Не. будет ему вреда от моей ловушки, а одна лишь польза. И не увидит он ничего такого на освящении храма, что оскорбило бы его веру. Правда, большинство людей считает оскорблением само наличие чужой веры. Ничего не поделаешь.
– Это может быть ловушкой, – сказала Митилена, когда вернулась.
Те же слова, что она твердила перед встречей с горгонами.
– Что? – Ловушкой, уловкой, предлогом, – называй, как хочешь. То, что Шадрапа так легко принял твое предложение. Неужто ты полагаешь, что он явится без свиты?
– Горгоны, как ты видела, передвигаются в одиночку.
– То горгоны! Женщины! А этот даже через город протащился в сопровождении десятка служек и рабов. А когда он заявится в город Кирены, его свита увеличится в несколько раз! И под своими голубыми хламидами они наверняка будут прятать мечи.
– Тебе всюду мерещатся атлантские заговоры. Но, предположим, ты права. Многие жрецы распоряжаются отрядами храмовой охраны. Но мне еще не приходилось видеть, чтобы храмовая охрана могла сравниться в бою с настоящими испытанными воинами. Так с чего нам опасаться храмовых стражников, если мы без особого труда справились с царской гвардией?
– Никто и не говорит, что нужно опасаться. Я даже не считаю, будто они способны принести нам какой-то существенный вред. А вот детищу твоих усилий, возлюбленному храму – могут.
– Кстати, о возлюбленных детищах. Надеюсь, ты убедилась, что твои подозрения по поводу Ихет – беспочвенные?
– Не знаю. – Она была заметно раздражена. – В своем нынешнем состоянии она вряд ли способна на какие-то решительные поступки… возможно, она и впрямь не участвует в заговоре…
– Мы еще не доказали, что заговор вообще существует.
– Я это расследую, – твердо сказала Митилена. – Будь уверена.
В день освящения храма народу в городе Кирены собралось как никогда прежде. Стоило вспомнить, какой пустыней был этот берег совсем недавно! Охране, поставленной следить, чтобы не случилось драк и грабежей, бездельничать не приходилось. Состояла та охрана в основном из самофракийцев – они могли погасить драки без излишней суровости, – а возглавляли ее Лисиппа и Герион.
Из гостей больше всего прибыло на праздник людей побережья. Здесь оказались почти все союзные вожди – Некри и Зуруру, Шалмуну, перебивший множество народу (или утверждавший, будто перебил) в «сражении за Канал», и многие другие. Ради праздника мы выпустили из крепости Шиллуки, племянника Некри. Не скажу, чтобы Некри был доволен этим обстоятельством, но никак не выказывал, что рассержен. Заявился он, набросив на плечи подаренную мной львиную шкуру, не лучшим образом выделанную, и держался так, будто самолично этого льва и убил. Пусть его развлекается, сочла я, Шиллуки же, изрядно прибавивший в весе за время заключения, предпочитал отираться вблизи самофракийцев с их надраенной амуницией и короткими мечами, которыми они зачастую действовали, как дубинками, не марая лезвий кровопролитием.
Горгоны не отвергли моего приглашения. Но такого зрелища, как при ночном шествии на вырубке, любопытствующим увидеть не удалось. Их было всего четырнадцать из полусотни, трое старших жриц – все те же Мормо, Горго и Алфито, и одиннадцать младших. Из бесполой стражи – никого. Старшие жрицы красовались в торжественных одеяниях и в золотых масках. У Горго и Алфито они оказались столь же искусной работы, как уже виденная мной, но несколько отличались от маски Мормо. И в глазницы вставлены драгоценные камни другого цвета (Таавт, наверное, смог бы пояснить, что это за самоцветы, но он был далеко от меня). Младшие Горгоны были в тех же масках в виде змеиных голов, но не обнажены, как обычно, а закутаны в плащи из пестрых птичьих перьев.
Я заметила, что они у себя на Болоте вообще избегали использовать ткани – предпочитали одежду из выделанной кожи, чаще всего змеиной, мехов или перьев. Хотя во всех деревнях женщины умели прясть овечью и козью шерсть, ткать ее и окрашивать. Сдается мне, что наготу свою они прикрыли не из стыдливости, а потому что было жарко и ветрено.
Когда у врат крепости появилась одна-единственная горгона, мои люди, которыхтрудно удивить и потрясти, несколько обомлели. Легко представить, как таращились теперь горожане на целую стаю этих созданий, переливавшихся золотом, каменьями, яркими перьями. Воистину, они обратились в камни, хотя горгоны на них даже не смотрели.
Пусть жриц с Болота было менее полутора десятков, затеряться в городе они никак не могли.
Атлантов, если не считать переселенцев и почти постоянно живших в городе различных мастеров, на празднике насчитывалось еще меньше – к вящему разочарованию Митилены.
Шадрапа прибыл на одном из новых кораблей, но его не сопровождали ни пышная свита, ни вооруженная до зубов храмовая стража. С ним был еще один жрец столь же преклонных лет, как сам Шадрапа, и молодой служка или ученик.
Полагаю, старик по-прежнему страшился нас, но отвергнуть предложения не мог и решил: если его ждет жертвенный камень или что-нибудь подобное, пусть с ним погибнет как можно меньше людей. Если так, он достоин уважения, пусть и служил ложному божеству.
Шадрапа прибыл за день до назначенного срока и остановился не в крепости, а у одного из атлантских переселенцев, заявив, что перед празднеством хочет отдохнуть и помолиться в домовой часовне.
Митилена, разумеется, узрела в этом лишнее доказательство в пользу своих подозрений. Тем более, что бывшие кернийцы, донельзя обрадованные прибытием столь важной персоны, как верховный жрец Солнца, тучей потащились к означенному дому. Митилена тут же потребовала, чтобы я установила там наблюдателей, а Хтония с Киреной ее поддержали. Я не стала с ними спорить – слишком недосуг.
Главы гарнизонов соседствующих крепостей, сообразно своему рангу, тоже должны были прибыть на освящение храма, и они, то есть, Мелайна и Энно, приехали. А вот Анайе я, во время пребывания на Керне, посоветовала не покидать острова. Богиня знает, может, потому что Митилене удалось отчасти заразить меня подозрительностью, или я сама в душе не доверяла атлантам. Но остров нельзя было оставлять без присмотра.
Еще до рассвета пришлось отворить ворота палисада – племена побережья прислали многочисленные обозы. Гнали овец и коз, везли битых на озере и вблизи болот уток и цапель, вязки лука и горшки с медом и маслом, плетенки со смоквами, финиками, гранатами, грушами и орехами. А также тыквы и бурдюки с хмельным пивом и пальмовым вином. Все готовились для большого пира, ибо в мире не бывает праздников без пиршеств, разве что в Темискире, и без пьянства.
«Храмы нужно строить, а кабаки возникнут сами», – примерно так сказал мне Келей. Но то, что готовилось нынче ночью, грозило стать большим, чем просто пиршество, для которого впрямь хватило бы кабака. Над городскими кухнями тянулся дым. Там пеклось самое разнообразное печево, и жарилась рыба в количествах, гораздо больше повседневных.
Опять я вела подсчет продовольствия, воистину, это моя судьба.
А паломники все умножались, храм ни за что не смог бы вместить их единовременно. Но большинство из них и не жаждало попасть в храм, они явились повеселиться, попировать и полюбоваться на новые, невиданные прежде в этих местах зрелища. Меня это ничуть не оскорбляло, так и должно быть – для начала.
Паломники из чужих стран и составили начало процессии, что утром, еще до жары, двинулась от ворот крепости. Одни прибыли от больших городов, знающих все чудеса Черной Земли и крепкостенного Баб-Илу, рядом с которым Троя, возведенная богами, сказывают, не больше, чем деревня, а обильные златом Микены – свинарник при этой деревне. И роскошь их храмов попирала гордыню царских дворцов. Другие – обожженные солнцем люди песков и нагорий, не ведающие ни железа, ни бронзы, ни очага, ни гончарного круга, ни ткацкого станка, чье жилище – палатки из козьих шкур. Для них и город Кирены представал великим и великолепным.
Многие из пришлецов нацепили амулеты, посвященные Богине. Чаще всего их делают в виде беременной женщины – из глины, кости или камня – все едино, но только не из металла, – змеи или голубки. Но те, кто по беднее, просто носят на шее раковины и полые камушки, каких немало на морском берегу. Они несли ветки посвященных Богине растений – мирта Девы, лавра Матери, черного тополя Неназываемой и пальмы, угодной всей Троице (дерево Дике Адрастеи – ясень, но в здешних краях он не растет).
За шумной, гомонящей, пританцовывающей толпой иноплеменников двигались атлант-ские переселенцы. Эти были, несмотря на ремесленное звание, чисты и опрятны, с галопами, аккуратно повязанными платками, почти без украшений, лишь на некоторых красовались оплечья и браслеты из цветного стекла, и служили они, скорее, знаками ремесла, чем праздничными побрякушками. Вели их двое священнослужителей, что прибыли вместе с Шадрапой, а сам верховный жрец, по взаимной договоренности, должен был ждать у храма.
Никто из атлантов не плясал, как предшествующие им на улицах города, но все они слаженно пели, иногда притаптывая в такт. Насколько я могла разобрать, это был гимн Солнцу, творцу всего сущего, но язык, на котором они пели, заметно отличался от известного мне разговорного атлантского, и многие слова оставались непонятными. Похоже, помимо Солнца; там еще воздавалась хвала его подруге Заре (а не Луне, как можно ожидать). Наверное, Шадрапа выбрал этот гимн, потому что его при желании можно счесть косвенной хвалой Богине, и в то же время он не отрицал исконной атлантской веры.
Среди поющих были и Сокар, и Таавт, и некоторые другие известные мне атланты, но среди них не было ни одной женщины. Тут они не сумели переступить через свои обычаи.
Однако другое отступление от традиций все же бросалось в глаза. Ихи, замыкавший шествие атлантов, ехал верхом на коне. А знатные кернийцы, как уже неоднократно упоминалось, предпочитали колесницы. Длинные волосы и белобрысая борода Ихи сделала бы честь кое-кому из самофракийцев (тем, кто вопреки жаре упорно предпочитали на северный манер не стричься и не бриться), но вооружение его и доспехи самофракийские ничуть не напоминали. Они были тяжелыми, мощными и так изобильно украшены золотом, что поневоле приходилось предполагать, что это снаряжение появилось из царской сокровищницы. Особенно, если вспомнить пристрастие покойного царя к желтому металлу. И нигде ни пластины лазурита, которым украшала себя Ихет. Может, этот камень был присвоен лишь жреческому сословию?
С Ихи мы виделись накануне очень коротко, и я лишь успела спросить его о здоровье Ихет. Он ответил, что его сестре лучше. По-моему, искренне.
Итак, ряды атлантов, направлявшихся к храму, состояли сплошь из мужчин. Но далее, хоть и на некотором расстоянии, следовали именно женщины, Жрицы Змеиного Болота. И пусть их было немного, внимание толпы привлекали прежде всего они.
Солнце, игравшее на золоте доспехов Ихи, встречало блеск масок Мормо, Горго и Алфито, блеск, усиленный сиянием отшлифованных камней, вставленных в глазницы, и эмали, обводившей оскаленные пасти. И стаей диковинных полуптиц-полузмей следовали за ними младшие горгоны.
На мой взгляд, их явление не столь впечатляло, как в ночь, когда они несли на головах светильники, но среди бела дня повторять этот прием не имело смысла. Они не танцевали, как тогда. Странно, но нынче они уподобились своим вековечным врагам. И не пели, как в тот раз, не произнося слов. Однако они несли с собой костяные погремушки, и временами встряхивали их, издавая, отрывистый треск, напоминавший крик некоторых птиц.
За немногочисленным женским вкраплением вновь следовала толпа мужчин. За Горгонами – горгоны, за жрицами – воины побережья. Гордо вздыбленные черные бороды, заплетенные в косицы промасленные волосы, одежды из крашеной шерсти, жилистые руки во множестве браслетов – более грубой работы, чем у атлантов, чаще всего просто из обожженной глины, и такие же кольца – но это были именно украшения. Только помимо них воины обвешались и оружием – серповидными мечами, ножами, каменными, но заточенными не хуже бронзовых, топорами и топориками, дубинками и булавами.
Вожди были верхами, простые воины – пешими, а возглавлял их Некри. Его браслеты оказались не глиняными и даже не стеклянными, а золотыми, усаженными бирюзой и малахитом, так же, как рукоятка его меча. И если золота на нем было все же меньше, чем на Ихи, ибо доспехов он не носил, то все равно немало. На груди у него болталось на разных цепках несчитанное количество амулетов, среди которых встречались фигурки соколов, бараньи головы и эмалевые жуки, не иначе попавшие сюда из Черной Земли и вряд ли путем честной торговли. Голову львиной шкуры он надвинул, будто капюшон плаща. В руке он сжимал копье, и то и дело кидал его в воздух и ловил, издавая хриплый восклицая боевой клич своего племени.
Другие вожди посматривали на него с завистью, особенно Шалмуну. Хотя он, по местным воззрениям, тоже выглядел неплохо – с золотым кольцом в правой ноздре, бирюзовыми бусинами, вплетенными в бороду, и в шафранном плаще миттанийской выделки, затканном полумесяцами.
А что говорить о тех, кто смотрел на шествие с обочины?
В лучших нарядах, пестрых ожерельях и звонких серьгах, в венках и цветочных гирляндах… Зрители и зрительницы также были недурны, а себе казались великолепными, когда под свист флейт, блеянье рожков и рокот барабанов они швыряли свои венки под ноги процессии.
А люди все двигались и двигались, и последними из врат Элле, по дороге в город спустились мы.
Не весь гарнизон направлялся к храму, и только пятеро из Боевого Совета ехали верхом: Кирена, Аэлло, Клана и Хтония, а посредине – я. Остальные шли вместе с пешей колонной, или присоединились к тем, кто наблюдал за порядком в городе.
Нас ждали, и ждали давно, и многие, показалось мне, были разочарованы. Ибо никто из нас не изменил привычного повседневного облика, не принарядился, не украсил себя хотя бы венком, ибо венок – для тех, кто понимает – пристал жертве, а не жрице. Все те же рубахи, волосы коротко острижены либо распущены, но не заплетены, косы в наших краях заплетали лишь мужчины. А я к тому же еще и босая, единственная во всей процессии.