Глава L

   Это тот самый служитель церкви, который присутствовал на праздничном обеде в крепости в день святого Иоанна. Он — старший из двух отцов иезуитов и безраздельно хозяйничает в миссии. Младший его собрат, отец Хорхе, поселился в Сан-Ильдефонсо недавно, тогда как отец Хоакин заправляет миссией почти с самого ее основания. Он здесь старожил и поэтому знает всю подноготную каждого жителя долины. К семье Карлоса, охотника на бизонов, он почему-то всегда питал глубокую неприязнь, которую и обнаружил в тот вечер на обеде у Вискарры, хотя и не объяснил, чем она вызвана. Он ненавидит «белоголовых» совсем не потому, что считает их еретиками, — отец Хоакин в душе не придает подобным вещам никакого значения, хотя всегда грозно обрушивается на отступников церкви. Его религиозное рвение — это чистейшее лицемерие и мирская хитрость. Нет такого порока, распространенного в долине Сан-Ильдефонсо, которому не предавался бы больше всех отец Хоакин. Он искусный игрок в монте и при случае не прочь смошенничать, он авторитетнейший судья в петушиных гонках и всегда готов поставить несколоко золотых. Но это еще не все, чем может похвастаться святой отец. Бывая под хмельком — а это не редкость, — он любит рассказывать о своих любовных похождениях в молодости и даже совсем недавно. И хотя новообращенным при миссии полагалось бы быть темнокожими тагносами, там постоянно вертятся несколько юных метисов, мальчишек и девчонок, которых здесь называют племянницами и племянниками отца Хоакина.
   Вы, наверно, считаете, что все это сильно преувеличено.
   Можно ли себе представить, чтобы какой-нибудь почтенный священник пользовался уважением своей паствы, ведя такой образ жизни? И я бы так думал, если бы мне не привелось собственными глазами наблюдать нравы духовенства Мексики. Безнравственность отца Хоакина — отнюдь не исключение в среде его собратьев. Напротив, это явление очень распространенное, можно даже сказать
   — общее правило.
   Итак, совсем не религиозный пыл восстановил монаха против семьи бедного охотника, ничуть не бывало. Он затаил злобу еще против покойного главы семьи: иезуиту порядком доставалось от него при прежнем коменданте.
   Отец Хоакин взошел на асотею суетливый и озабоченный, ему явно не терпелось рассказать какую-то новость, и, судя по его торжествующей улыбке, он заранее предвкушал впечатление, которое произведет эта новость на слушателей.
   — Добрый день, святой отец!.. Добрый день, ваше преподобие! — в один голос сказали комендант и Робладо.
   — Добрый день, дети мои! — ответил иезуит.
   — Вы пришли очень кстати, святой отец, — сказал Робладо. — Вы избавили меня от поездки в миссию — я как раз собирался к вам.
   — Что ж, если бы вы пришли, капитан, я угостил бы вас отменным завтраком. Мы наконец получили бизоньи языки.
   — Вот как! — разом воскликнули Вискарра и Робладо с таким оживлением, что отец Хоакин даже удивился.
   — Ах вы, разбойники прожорливые! Понимаю, к чему вы клоните. Вы не прочь получить от меня несколько штучек. Так знайте, что вы и ломтика не получите, пока не дадите мне чего-нибудь промыть пыль в глотке. Я умираю от жажды!
   Офицеры громко расхохотались:
   — А чего бы вам хотелось, святой отец?
   — Погодите, дайте подумать… Ага! Стаканчик того самого бордо, которое вам недавно прислали.
   Принесли вина; отец Хоакин выпил залпом целый стакан и причмокнул губами как знаток, вполне оценивший достоинства напитка.
   — Прекрасно! Превосходно! — воскликнул он и возвел глаза к небу, как будто все хорошее исходит оттуда и туда возвращается.
   — Так вы получили бизоньи языки? — нетерпеливо спросил Робладо. — Значит, ваши охотники вернулись?
   — Да, вернулись. Из-за этого я и пришел к вам.
   — Великолепно! А я как раз из-за этого собирался в миссию.
   — Ставлю золотой, что у нас на уме одно и то же! — объявил отец Хоакин.
   — Мне невыгодно спорить, отец мой, вы всегда выигрываете.
   — Бросьте! За мои новости вы с радостью отдадите золотой.
   — Какие новости?.. Какие у вас новости? — подступили к нему оба офицера.
   — Еще стаканчик бордо, или я задохнусь. Эта пыльная дорога хуже чистилища. Ну, вот это мне поможет!
   И святой отец осушил еще один стакан вина и снова причмокнул губами.
   — А теперь выкладывайте свои новости, ваше преподобие!
   — Так вот, слушайте: наши охотники вернулись.
   — Ну и что?
   — Что? Они привезли новости.
   — Какие?
   — О нашем друге, охотнике на бизонов.
   — О Карлосе?
   — О ком же еще!
   — Какие новости? Они его видели?
   — Его самого не видели, но напали на его след. Они обнаружили его логово и знают, где он сейчас.
   — Прекрасно! — воскликнули Вискарра и Робладо.
   — Они берутся найти его в любое время.
   — Великолепно!
   — Вот видите, друзья мои, что у меня за новости. Можете ими воспользоваться как вам угодно.
   — Дорогой падре, — заметил Вискарра, — вы умный человек, помогите нам советом. Вы ведь знаете, как обстоит дело. Наши уланы не способны поймать этого негодяя. Что нам делать, как по-вашему?
   Такое доверие очень польстило иезуиту.
   — Друзья, — сказал он, привлекая к себе обоих сразу, — я уже думал об этом. На мой взгляд, вы великолепно обойдетесь и без улан. Посвятите наших двух охотников, насколько это необходимо, в свои дела, снарядите их, и пускай отправляются по следу. И если они вам не поймают этого негодяя еретика, значит, отец Хоакин ничего не смыслит в людях.
   — Как раз об этом мы и думали! — воскликнул Робладо. — Ведь я из-за этого и собирался к вам!
   — И вы правильно рассудили, дети мои. Я полагаю, что это самый верный путь.
   — А возьмутся ли за это наши охотники? Они люди свободные, они могут и не пойти на такое рискованное дело.
   — Рискованное! — повторил иезуит. — Опасность не испугает их, можете мне поверить. Они храбры, как львы, и проворны, как тигры. Будьте спокойны, они не остановятся перед опасностью.
   — Так вы думаете, они согласятся?
   — Можете считать, что они согласились, я уже выяснил это. У них свои причины не слишком любить Карлоса, и вам не придется долго уговаривать их. Да они, наверно, уже собрались в дорогу — ведь они прочитали объявление — и, надо думать, прикинули, какое богатство сулит поимка Карлоса. Подтвердите, что они получат солидное вознаграждение, и не пройдет и трех дней, как они принесут вам уши этого охотника на бизонов или его скальп, а не то и всю тушу, если вам это больше нравится. Уж они-то его выследят, будьте покойны!
   — А не послать ли с ними солдат? Карлос может быть не один. У нас есть основания полагать, что с ним метис — его правая рука, а с такой поддержкой он окажется нешуточным противником для ваших охотников.
   — Вряд ли. Ведь это сущие дьяволы. Но спросите их самих. Им лучше знать, нуждаются ли они в подмоге. Это их дело, пусть они и решают.
   — Послать за ними сейчас или вы сами пришлете их сюда? — спросил Робладо.
   — А не лучше ли кому-нибудь из вас отправиться к ним? Такое дело не терпит огласки. Если они явятся сюда, люди, пожалуй, догадаются, о чем у вас с ними может быть разговор. А уж если до Карлоса дойдет, что эти молодцы его ищут, тогда едва ли им удастся его поймать.
   — Вы правы, отец мой, — сказал Робладо. — А как нам увидеться с ними, чтобы никто об этом не узнал?
   — Нет ничего проще, капитан. Отправляйтесь к ним в дом — в лачугу, вернее сказать. Они живут в хибарке среди скал. Место это глухое, вряд ли вы кого-нибудь встретите по дороге. Вам надо ехать тропой через заросли, но я дам вам проводника, он знает это место и доведет вас. Молодчики вас, должно быть, ждут: я им намекнул, чтобы они не уходили из дому на случай, если понадобятся. Будьте покойны, вы наверняка их застанете.
   — А когда вы пришлете проводника?
   — Он уже здесь — мой слуга поведет вас. Он внизу, во дворе, вам незачем терять время.
   — Конечно, Робладо, — поддержал комендант. — Лошадь ваша оседлана, поезжайте, не откладывая.
   — Еду, сейчас же!.. Где ваш проводник, отец мой?
   — Эстебан! Эй, Эстебан! — крикнул иезуит, наклонившись над парапетом.
   — Я здесь, сеньор! — ответили снизу.
   — Иди сюда! Быстро!
   На асотее тотчас появился мальчик-индеец: он снял шляпу и почтительно приблизился к отцу Хоакину.
   — Проводишь капитана по тропе через заросли к хижине охотников.
   — Хорошо, сеньор.
   — Да смотри, никому ни слова об этом!
   — Хорошо, сеньор.
   — Если скажешь, отхлестаю плетью. Ступай!
   Робладо в сопровождении мальчика спустился по лестнице, ему помогли сесть на лошадь, и он выехал из ворот крепости.
   Отец Хоакин осушил еще стаканчик бордо, предложенный Вискаррой, затем вспомнил, что в миссии его ждет роскошный завтрак, и, распрощавшись с хозяином, отправился восвояси.
   Вискарра остался на асотее один. Если бы кто-нибудь был там и наблюдал за ним, он заметил бы, что стоило Вискарре взглянуть в сторону Утеса загубленной девушки, как на лице его появлялось странное, тревожное выражение.

Глава LI

   Робладо въехал в заросли; в нескольких шагах впереди его лошади рысцой бежал мальчик Эстебан. Около полумили Робладо ехал по проселочной дороге, которая вела из города к одному из проходов в скалах, затем свернул на узкую тропку, по которой, кроме охотников да пастухов, разыскивающих своих овец, почти никто не ходил и не ездил. Еще две-три мили пути, и он добрался до цели своего путешествия — жилища охотников, притулившегося у подножия утеса.
   Это и в самом деле была жалкая хижина. Несколько стволов древовидной юкки, в изобилии растущей вокруг, заменяли столбы, они поддерживали односкатную крышу — вернее, навес, верхним краем примыкавший к утесу. Крыша была устлана жесткими листьями той же юкки, наваленными плотным слоем. Было там и что-то вроде двери, сделанной из досок, отщепленных от более толстых стволов юкки, и подвешенной на полосах буйволовой кожи. Окном служило отверстие со ставнем из того же материала, подобным же образом подвешенным. Стены были сплетены из виноградных лоз, вкривь и вкось скрепленных тонкими жердями и кое-как промазанных глиной. Хозяева старались тратить поменьше труда на постройку дома, поэтому четвертую стену заменяла гладкая поверхность отвесного утеса, и полоса копоти отметила на ней путь дыма, выходившего вместо трубы просто через отверстие в крыше. Дверь находилась сбоку и примыкала к утесу, окно же было вырезано в передней стене хижины, так что хозяева увидели бы всякого, кто вздумал бы прийти сюда по тропе. Только случалось это редко: свирепые охотники почти ни с кем не водили знакомства, и жилище их было в стороне от проезжей дороги. С одной стороны ее загораживали скалы, с другой скрывали еще и густые заросли.
   За домом виднелся небольшой загон, кое-как сложенный из камней. Там стояли три тощих, облезлых мула и две такие же жалкие лошади. К коралю примыкало поле, вернее — то, что когда-то было полем; теперь, запущенное, заброшенное, оно поросло травой и сорняками. Впрочем, кое-где можно было обнаружить следы человеческого труда: местами в беспорядке торчали неухоженные кустики маиса, а между ними тянулись усики дынь и тыкв. Сразу видно было, что люди, поселившиеся на этой земле, ей не хозяева.
   У порога лежали пять или шесть собак, больше похожих на волков; на земле под нависшей скалой валялось несколько обтрепанных вьючных седел. Два старых, потертых, рваных седла для верховой езды торчали на горизонтальном шесте; на нем же висели уздечки, связки вяленого мяса и стручки красного перца.
   Войдя в этот дом, можно было увидеть двух не слишком опрятных индианок — одна месила тесто для грубого хлеба, другая жарила мясо. У самой скалы меж двух камней горел огонь, а рядом на полу были свалены в беспорядке глиняные горшки и тыквенные бутылки.
   Стены этого жилища украшали луки, колчаны и шкуры животных; покрытые шкурами камни, сложенные в двух углах комнаты (там была только одна комната), служили постелью. В третьем углу стояли два охотничьих ружья, одно длинноствольное, другое испанское, с коротким стволом, и два длинных копья, а над ними висели охотничьи ножи, пороховницы, сумки и всякое другое снаряжение, необходимое охотнику Скалистых гор. Были там и сети и прочие принадлежности для рыбной ловли и охоты за мелкой дичью. Вот и вся обстановка и утварь этой лачуги. Все это Робладо увидел бы, войди он в хижину; но он не вошел, так как те, кто был ему нужен, не сидели в четырех стенах. Мулат лежал, растянувшись на земле, а самбо, по обычаю своей родины — побережья жарких стран, — в гамаке, повешенном меж двух деревьев.
   Вид этих людей внушил бы отвращение всякому, однако Робладо он успокоил. Именно такие пособники ему и нужны! Он видел обоих и раньше, но никогда к ним не приглядывался. А теперь, глядя на их наглые, мрачные физиономии и темные мускулистые тела, он подумал: «Да, вот эти справятся с Карлосом. Внушительная парочка. Если судить по внешности, то любой без труда его одолеет — они и крупнее и плотнее его».
   Мулат был повыше своего приятеля. Тот уступал ему и в силе, и в храбрости, и в проницательности. Если не считать самбо, вряд ли можно было сыскать во всей стране еще кого-нибудь с такой отталкивающей физиономией, как у мулата. Ну, а самбо — тот был ему под стать.
   У мулата была темно-желтого цвета кожа, редкие усы и борода. За толстыми фиолетовыми, как у негра, губами красовались два ряда огромных волчьих зубов. Желтоватые крапинки густо усеивали белки его ввалившихся глаз. Над глазами нависли густые черные, широко раздвинутые брови; дырами зияли вывернутые ноздри толстого приплюснутого носа. Густая копна курчавых волос, вернее — шерсти, скрывала огромные уши. На голове на манер тюрбана был повязан старый клетчатый мадрасский платок, давным-давно не приходивший в соприкосновение с мылом. Курчавые волосы, вылезавшие из-под складок тюрбана на лоб, придавали лицу мулата еще более дикое и свирепое выражение. Все в этой физиономии говорило о жестокости, наглой дерзости, коварстве и отсутствии каких бы то ни было человеческих чувств.
   Одежда мулата мало чем отличалась от той, какую носят все охотники прерий. Она состояла из шкур и одеяла. Необычен был лишь головной убор — память о тех временах, когда мулат был невольником в Южных штатах.
   У самбо было лицо не менее свирепое, чем у его приятеля. Отличалось оно только цветом кожи. Оно было бронзово-черным — сочетание окраски кожи двух рас, к которым принадлежали его родители. Губы у него были толстые и лоб покатый, как у негра, а индеец сказывался в волосах, почти гладких, свисавших длинными змеевидными прядями на шею и плечи. Однако его внешность обращала на себя меньше внимания, чем вид его дружка-мулата. Он носил обычную для своего племени одежду — широкие шаровары из грубой бумажной ткани и безрукавку из той же материи, грубое серапе и вместо пояса шарф. Грудь, шея, плечи и массивные темные, как бронза, руки были обнажены.
   Робладо подоспел как раз к концу сценки, в которой наглядно выразился характер самбо.
   Полулежа в гамаке, он наслаждался крепкой сигарой и время от времени отгонял мух бичом из сыромятной кожи. Потом окликнул одну из женщин, свою теперешнюю жену:
   — Эй, девчонка! Дай мне поесть! Жаркое готово?
   — Нет еще, — ответил голос из хижины.
   — Тогда принеси мне маисовую лепешку и перцовку!
   — Ты ведь знаешь, дорогой, перцовки нет в доме,
   — прозвучал ответ.
   — Поди сюда! Ты мне нужна!
   Женщина вышла из хижины и с явной неохотой приблизилась к гамаку.
   Пока она не подошла совсем близко, самбо сидел не шевелясь, потом неожиданно взмахнул бичом, который он до сих пор прятал за спиной, и изо всей силы обрушил его на плечи женщины, защищенные лишь тонкой сорочкой. Удары сыпались один за другим, пока несчастная женщина не отважилась наконец отойти на безопасное расстояние.
   — Так-то, девчонка! В другой раз, когда я попрошу лепешку и перцовку, у тебя они найдутся, не правда ли, душечка?
   И, снова улегшись в гамаке, дикарь разразился громовым хохотом, к которому присоединился мулат. Он собирался точно так же поступить и со своей дражайшей половиной, но как раз в эту критическую минуту у хижины остановился Робладо.
   Оба вскочили на ноги и почтительно его приветствовали. Они знали, кто он такой. Разговор поддерживал в основном мулат — ведь из них двоих он был главный, — самбо же оставался в тени.
   Беседа велась вполголоса, чтобы не услышали женщины и Эстебан. Как и советовал отец Хоакин, приятели были наняты для того, чтобы выследить охотника на бизонов и, мертвого или живого, доставить его в крепость. В первом случае их ожидало немалое вознаграждение, во втором — почти вдвое большее.
   Они не пожелали помощи солдат. Это их не прельщало. Им вовсе не хотелось уменьшить щедрую награду, делить ее еще с кем-нибудь. Для двоих эта сумма была бы целым состоянием, и блестящая перспектива ее получить разжигала их стремление добиться успеха.
   Покончив с этим делом, капитан поскакал обратно в крепость, а мулат и самбо стали тут же собираться на охоту за человеком.

Глава LII

   Через полчаса мулат и самбо — первого звали Мануэль, второго Пепе — готовы были отправиться в путь. Сборы не отняли и половины этого времени, но добрых пятнадцать минут было затрачено на то, чтобы подкрепиться жарким и выкурить по крепкой сигаре; а лошади пока что грызли брошенные им початки кукурузы.
   Но вот сигары докурены; приятели вскочили в седла и поскакали.
   Мануэль был вооружен длинноствольным ружьем, какими обычно пользуются американские охотники, и ножом, тоже американским, с тяжелым крепким клинком, обоюдоострым на несколько дюймов от конца, — страшным оружием в единоборстве. И то и другое Мануэль привез с собой из долины Миссисипи, там же он научился пользоваться этим оружием.
   У седла лошади Пепе болталось на ремне испанское охотничье ружье; на боку у Пепе висел большой, тяжелый нож — мачете, а за спиной — лук и колчан со стрелами. В некоторых случаях — например, когда нужно добыть дичь или нанести удар, не поднимая шума, — мачете и лук удобнее, чем любое огнестрельное оружие. Из лука стреляют быстрее, чем из ружья; а если первая стрела не попала в цель, что ж, это не пуля — меньше вероятности, что она выдаст намеченной жертве врага.
   Кроме этого оружия, у каждого охотника за поясом торчал пистолет, а на седельной луке висело свернутое лассо.
   Позади, на крупе лошадей, они везли провизию — связки вяленого мяса и завернутые в оленью шкуру холодные маисовые лепешки. Снаряжение довершали тыквенная бутыль для воды с двумя горлышками, рожки, пороховницы и сумки. За лошадьми по пятам бежали два громадных тощих пса, такие же свирепые и дикие на вид, как и их хозяева. Один из них был волкодав местной породы, другой — испанская ищейка.
   — Как поедем, Мануэль? — спросил самбо, когда они отъехали от хижины. — Напрямик к Пекосу?
   — Нет, нет, вверх полезем, в обход. Увидят нас в долине — еще догадаются, за кем это мы. Ему ктонибудь сболтнет — тогда не видать нам тех денег. Нет, поедем старой дорогой — через сухое русло к Пекосу. Дольше будет, зато вернее.
   — Черт побери! — воскликнул Пепе. — Да там крутизна — помрешь, пока влезешь. Моей бедной скотине, пожалуй, не под силу. И так выдохлась. Мы ведь сколько гонялись за бизонами!
   Они пересекли заросли и по дороге, огибавшей скалы, подъехали к месту, где в отвесный склон врезалась лощина. По дну ее можно было подняться на верхнее плоскогорье. Подъем был крутой, очень трудный. Любая лошадь заартачилась бы, кроме выросшего в горах мустанга, — эти всюду карабкаются, как кошки. Даже собаки взбирались с трудом на этот почти вертикальный откос. Однако охотники спешились и, таща за собой лошадей, полезли вверх; вскоре они достигли плоскогорья.
   Отдышавшись немного и дав передохнуть лошадям, они опять сели в седла и поскакали галопом через прерии на север.
   — Ну, Пепе, сынок… — пробормотал мулат. — Нам, может, кто попадется навстречу. Может, тут пастух гоняется за антилопой. Слышишь?
   — Ага, Мануэль, понимаю.
   Это были последние слова, которыми они обменивались на протяжении десяти миль. Ехали они гуськом: впереди Мануэль, следом Пепе, позади собаки. Те тоже бежали друг за дружкой — волкодав за ищейкой.
   Проехав десять миль, они достигли высохшего русла реки, наискосок пересекавшего дорогу. По этому самому руслу ехали Карлос и его спутники в день, когда они бежали после происшествия в крепости. Теперь сюда спустились охотники. Как тогда Карлос, они свернули вниз по направлению к устью — к берегу Пекоса. Здесь они въехали в рощу и, спешившись, привязали коней к деревьям. Хотя лошади лишь недавно вернулись после долгого пути и сейчас пробежали еще не менее тридцати миль, они совсем не казались измученными. Несмотря на худобу, они были сильны и выносливы, как это присуще их породе, и могли бы без ущерба пробежать еще миль сто. Их хозяева прекрасно это знали, иначе они не были бы уверены в успехе своей охоты на человека.
   — Как бы он не ускакал, вороной у него хорош, — заметил мулат, поглядев на мустангов. — Ничего, нагоним, а, Пепе?
   — Да уж нагоним.
   — Пара кляч измотает рысака, а, Пепе?
   — Верно, Мануэль, измотает!
   — Не хочу я надрываться, надо сделать игру полегче. Исхитримся, Пепе?
   — Надеюсь, Мануэль!
   — Он наверняка засел в пещере. Лучше местечка ему не найти. Не схватят, когда спит, солдатам тут в жизнь не взобраться. И назад, в долину, ему выйти легко. Ходит взад и вперед, никакие шпионы его не углядят. Больше ему негде быть. Наверняка он в пещере с конем вместе. Только вот загвоздка: когда его поймать? А, Пепе?
   — То-то и оно! Кабы знать, когда он там, а когда нет!
   — Ну, это нетрудно. Устроим засаду — и все.
   — Думаешь, он там бывает днем?
   — Думаю, Пепе. В долину он выходит ночью, это ясно — только ночью. Может, не к себе домой, куданибудь по соседству. Уж наверно, он встречается с Антонио. В пещеру Антонио нельзя идти: белоголовый хитер, он идет ему навстречу. Это наверняка!
   — Может, нам выследить Антонио?
   — Можно, только это не годится. Тогда надо драться сразу с двоими. И не надо убивать Антонио. У людей нет зла на Антонио. Найдут с ним Антонио — будет хуже. Нет, сынок, хватит с нас белоголового — много дела поймать его. Помни: поймать — не убить. Пусть-ка сами убивают. На что нам выслеживать Антонио? Мы знаем, где он сам. Кабы не знали, другое дело.
   — А может, пойти к пещере днем, Мануэль? Что-то я плохо помню, где это.
   — Миля, не меньше. Пошли бы, если он спит… А когда он спит? Может, ты скажешь?
   — А если не будет спать?
   — За милю увидит нас в ущелье, вскочит в седло, ускачет вверх, на плоскогорье, — ищи его тогда! Может, три дня пропадут, а может, и вовсе не найдем.
   — А знаешь, Мануэль, я придумал! Пойдем к входу в ущелье, заляжем до ночи поблизости. Как станет темно, заползем туда, где поуже. Он проедет мимо — другой дороги в долину у него нет, понимаешь? — тогда мы его и подстрелим.
   — Эх, ты! Да мы так потеряем половину платы! А если промахнемся в темноте? Тогда все потеряем. Ну нет! Все — или ничего! Жизни своей не пожалеем, а его надо взять живьем, только живьем!
   — Ладно, тогда пускай он выедет из ущелья, — заметил Пепе.
   — Отъедет подальше, а мы заберемся в пещеру. Будем ждать, пока придет обратно. Что скажешь, Мануэль?
   — Неплохо придумано, сынок. Ладно, так и сделаем. Только зря соваться не будем. Сперва пускай он выедет из ущелья, тогда пойдем. Увидим, что он убрался, — и в пещеру. Так мы его наверняка захватим… Смотри, солнце садится. Пора! Поехали!
   — Поехали!
   Они сели на коней и выехали на берег реки. В этом месте не было брода, но что с того? Не медля ни минуты, они заставили лошадей войти в воду и поплыть; за ними последовали собаки; и вскоре все они выбрались на другой берег. Вода текла с них ручьями. Вечер был холодный, но что для таких людей жара или холод! Они не замечали своей промокшей одежды. Не задерживаясь, они поскакали прямо к отвесным скалам, в которые упиралась долина. Здесь, у подножия Льяно Эстакадо, они свернули вправо, огибая утесы.
   Охотники проскакали две или три мили вдоль каменной стены и подъехали к скалистому отрогу, врезавшемуся в долину. Отходя от плоскогорья, он постепенно суживался и становился все более пологим. В конце его беспорядочно громоздились обломки скал и каменные глыбы. Здесь не было деревьев, но темные вздыбленные камни придавали этому месту какой-то взъерошенный вид. Меж камней и в расселинах скал мог бы укрыться целый отряд всадников вместе с лошадьми.
   К этому выступу скалистого мыса и направился мулат. За мысом скрывалось ущелье, где находилась пещера; второй такой же кряж огораживал ущелье с южной стороны. Оно глубоко вгрызалось в скалу, а оттуда вверх, на плоскогорье, вела узкая крутая тропа. Это было то самое ущелье, где перебили стадо молодого скотовода дона Хуана. Здесь больше не видно было трупов. Стервятники, волки и медведи немало потрудились над ними, и теперь на дне ущелья валялись одни лишь кости, уже побелевшие.
   Наконец охотники достигли цели путешествия. Они провели своих коней меж каменных глыб и крепко привязали их; потом стали карабкаться по расселинам и скалам вверх и добрались до вершины хребта. Отсюда открывался вид на вход в ущелье. Он был шириной ярдов в триста, и ни человек, ни лошадь не могли бы пройти мимо Мануэля и Пепе незамеченными, разве что ночь будет уж очень темная. Но охотники надеялись на луну; при свете ее они увидят и кошку, если она вздумает проскочить в ущелье.