Рид Майн. Белый вождь

   — Но, кабальерос, — воскликнул иезуит, взглянув на Вискарру, — подобные еретики опасны! В их душах зреют семена мятежа, угроза общественному порядку. Когда этот светловолосый охотник является домой, он водит компанию лишь с теми, за кем и не уследишь как следует. Его всегда видят с этими подозрительными тагносами, и некоторые из них у него в услужении.
   — Вот как, он водится с тагносами? — раздались голоса. — Опасная личность! Надо за ним присматривать.
   Потом зашла речь о сестре охотника. Все собеседники более или менее лестно отзывались о ее красоте, и, слушая их, поминутно менялся в лице Вискарра. Этого негодяя разговор занимал куда больше, чем могли предположить гости, и у него давно готов был план действий.
   Его слуги и приспешники уже взялись за дело, заботясь о том, чтобы он мог осуществить свои низкие намерения.
   Потолковав о сестре охотника на бизонов, компания стала разбирать по косточкам других местных красавиц. Да и о чем им было говорить, если не о женщинах! Неудивительно, что они быстро вернулись к первоначальной теме своей беседы, и под влиянием новых бокалов вина беседа эта стала еще колоритнее.
   Кончилось тем, что кое-кто совсем опьянел; час был уже поздний, гости распрощались, и некоторых пришлось даже провожать до дому. Отцам иезуитам и священнику дали в провожатые солдат, так как все трое допились до чертиков, но им это было не впервой.

Глава XIX

   Комендант и его приятель Робладо остались одни; заново наполнив стаканы, с сигарами в руках, они продолжали беседу.
   — Итак, Робладо, вы и в самом деле думаете, что парню отвечают взаимностью? Я того же мнения, иначе он не решился бы на такую дерзость.
   — Теперь я в этом совершенно уверен, — ответил капитан. — Не сомневаюсь, что они виделись наедине вчера вечером. Я подходил к дому Крусес и увидел какого-то человека: он стоял у самой ограды, опираясь на нее, как будто разговаривал с кем-то во дворе. Ято думал, что это какой-нибудь приятель дона Амбросио. Когда я уже был близко, человек отошел от ограды и вскочил на коня. Он закутался в плащ, лица я не разглядел. Но я узнал коня. Вообразите, это оказалс тот самый вороной, который вчера был под охотником на бизонов! Вошел я, спросил, кто из хозяев дома; слуги отвечают, что хозяин на руднике, а сеньорита ушла к себе и сегодня вечером никого не принимает. Черт побери! Я вышел из себя, уж и не помню, что я им там сказал. Прямо невероятно! И все-таки этот нищий втихомолку свел с ней знакомство
   — это также верно, как то, что я солдат.
   — Да, просто не верится! Что же вы думаете предпринять, Робладо?
   — Ну, о ней-то я уж позабочусь! Теперь за ней будут лучше присматривать. Я кое о чем намекну дону Амбросио. Вы ведь знаете мой секрет, полковник! Ее приданое — рудник, — вот что притягивает меня, как магнитом. Но до чего же нелепо, чтобы моим соперником оказался какой-то охотник на бизонов!
   Робладо громко расхохотался, но смех его прозвучал фальшиво и невесело. И вдруг новая мысль пришла ему в голову.
   — А знаете, ведь наш отец Хоакин не любит семью белоголового, — продолжал он. — Я понял это по его сегодняшним намекам. Если вмешается церковь, мы без особого шума избавимся от этого охотника. Стоит только отцам иезуитам доказать, что он еретик, и они выгонят его из Сан-Ильдефонсо. Верно?
   — Да, конечно, — холодно ответил Вискарра, потягивая вино.
   — Но если изгнать этого охотника, дорогой мой Робладо, придется изгнать и еще кое-кого. Вместе с шипами мы выдернем и розу. Вы меня понимаете?
   — Вполне.
   — А я этого вовсе не желаю, по крайней мере теперь. Немного погодя мы охотно расстанемся и с розой и со всеми ее шипами, кустами, корнями и прочим! — с громким хохотом докончил Вискарра.
   — Да, кстати, полковник, — спросил капитан, — каковы ваши успехи? Были у нее дома?
   — Нет, мой дорогой, некогда было. Не забудьте — до ее дома не близко. И вообще я намерен отложить свой визит, пока ее братец не уберется подальше. Будет гораздо удобнее ухаживать за ней в его отсутствие.
   — Уберется подальше? Что это значит?
   — Да то, что скоро охотник отправится в прерию. Может быть, даже на несколько месяцев. Будет там бить бизонов, надувать индейцев… ну, и прочее в том же роде.
   — Ого! Это недурно.
   — Как видите, милый друг, нам совершенно незачем спешить. Потерпите — впереди у нас вполне достаточно времени. Я уверен, пока возвратится наш храбрый охотник на бизонов, мы прекрасно успеем обделать наши делишки. Вы завладеете богатыми рудниками, а я…
   Тут в дверь негромко постучали, и они услышали голос сержанта Гомеса; он спрашивал, нельзя ли поговорить с комендантом.
   — Войдите, сержант! — крикнул полковник.
   И в комнату вошел кавалерист с грубым, жестоким лицом; по всему видно было, что он только что соскочил с коня.
   — Ну как, сержант? — спросил Вискарра, когда тот подошел ближе. — Выкладывайте! При капитане Робладо можете говорить все.
   — Они живут в самом последнем доме, в том конце долины, полковник; отсюда миль десять, не меньше. Их там только трое: мать, сестра и брат — тот самый, вы его видели на празднике. Слуги у них тагносы, не то трое, не то четверо, они ему помогают на охоте. У него несколько мулов, быков да повозки — вот и все хозяйство. Они ему нужны для охоты. Он и сейчас собирается на охоту — уедет дня через четыре, не позже. Я слыхал, на этот раз он уедет надолго, двинется каким-то новым путем, через Льяно Эстакадо.
   — Через Льяно Эстакадо?
   — Так мне говорили.
   — Что еще, сержант?
   — Ничего, полковник. Вот только у девушки есть возлюбленный — тот самый парень, который на празднике бился с вами об заклад, вы еще ему порядком проиграли.
   — Ах, черт возьми! — воскликнул Вискарра, мгновенно помрачнев. — Так вот оно что! Так я и думал. А где он живет?
   — Недалеко от них, полковник. У него свое ранчо, и он, говорят, богатый… для скотовода, понятно.
   — Налейте-ка себе стаканчик каталонского, сержант.
   Кавалерист протянул руку, наклонил бутылку, наполнил стакан и, почтительно поклонившись офицерам, одним духом осушил его.
   Потом, поняв, что он больше не нужен, отдал честь и удалился.
   — Что же, — сказал полковник, — как видите, ваши дела складываются недурно.
   — И ваши тоже, — ответил Робладо.
   — Не совсем.
   — Почему?
   — Не нравится мне этот ее возлюбленный, этот скотовод. У него есть деньги, к тому же он не робкого десятка — пожалуй, доставит мне немало хлопот. Он не из тех, кого можно вызвать на дуэль,
   — по крайней мере, мне, при моем положении, это не к лицу. Но он коренной здешний житель, он их поля ягода — не то что охотник, — и все здесь любят его. И раз он тут замешан, дело принимает совсем другой оборот… А впрочем, не все ли равно! Еще не было случая, чтобы я потерпел неудачу. Доброй ночи, капитан!
   — Доброй ночи! — ответил Робладо.
   И, одновременно поднявшись из-за стола, они разошлись по своим спальням.

Глава XX

   Ранчо и асиенды растянулись вдоль реки почти на десять миль от Сан-Ильдефонсо. Ближе к городу их было больше; но чем дальше вниз по течению, тем они попадаются реже и тем беднее их обитатели. Фермеры и скотоводы побогаче боялись воинственных индейцев и предпочитали строиться ближе к крепости. Напротив, бедность заставляла иных быть отважными и селиться у самой границы. И так как вот уже несколько лет никто не нападал на поселение Сан-Ильдефонсо, многие мелкие фермеры и скотоводы обосновались в восьми и даже в десяти милях от города.
   В полумиле от всех остальных ранчо стоял одинокий домик — последнее, самое отдаленное от города жилище в этой долине. Казалось, он был расположен за пределами той территории, которую охранял гарнизон, ибо ни один патруль сюда не заглядывал. Хозяева его, видно, верили в судьбу или в милосердие апачей — индейского племени, которое обычно совершало набеги на Сан-Ильдефонсо: дом ничем не был защищен от них. А может быть, его охраняло как раз то, что он был расположен так уединенно, вдали от всех других ранчо.
   Он стоял немного в стороне от дороги и не на самом берегу реки, а поодаль, в тени утеса, — казалось, он врос в скалу.
   Это бедное жилище, как и все дома в долине, да и почти повсюду в Мексике, было сложено из больших спрессованных и высушенных на солнце глыб глины. У многих лучших построек этого типа фасады белые — значит, где-нибудь рядом есть залежи гипса. В иных домах, где хозяева с большими претензиями, окна кажутся застекленными. Так оно и есть, только вместо стекол вставлены похожие на стекло сверкающие тончайшие пластинки все того же гипса — его употребляют для этой цели в разных уголках Новой Мексики.
   Ранчо, о котором идет речь, не украшали ни окна, ни побелка. Оно стояло под нависшим утесом, и его темные стены почти сливались со скалой; окнами служили два отверстия, забранные несколькими деревянными поперечинами; через эти отверстия в дом проникало немного света.
   Однако внутри было бы совсем темно, если бы не дверь, обычно открытая настежь.
   С дороги, проходящей по долине, дом был едва виден. Путешественник никогда бы его не разглядел, и даже острый глаз индейца мог не заметить его. Необычайная изгородь скрывала его от посторонних взглядов — необычайная, впрочем, для того, кто не свыкся еще с растительностью этого отдаленного уголка земли. Изгородь была из колоннообразных кактусов. Растения эти — точь-в-точь аккуратные рифленые столбики толщиной в шесть дюймов и вышиной от шести до десяти футов. Они стояли рядом, почти вплотную, словно колья в частоколе, да притом ощетинивались во все стороны шипами, так что в просветы почти ничего не было видно. В положенный срок вершины этих живых колонн покрывались прекрасными, словно восковыми, цветами, а потом на месте цветов появлялись яркие ароматные плоды.
   Лишь пройдя внутрь ограды, можно увидеть маленькое ранчо; и хоть его стены грубы, прелестный огороженный садик, весь в цвету, говорит о том, что здесь есть чья-то заботливая рука. За кактусовой изгородью другая загородка — простая невысокая стена, сложенная из необожженного кирпича, отделяет примыкающую к скале площадку. Это кораль — загон для скота, и одном углу его сооружено нечто вроде небольшого сарая или конюшни. Иногда в этом корале стоят пять или шесть мулов да десяток быков, а в конюшне — великолепный верховой конь. Но сейчас там пусто, никого нет. Конь, мулы, быки ушли вместе со своим хозяином далеко в прерии.
   Хозяин их — Карлос, охотник на бизонов. Это и есть его дом; здесь он живет со своей старой матерью и красавицей-сестрой. В этом доме жил он с самого детства.
   И, однако, они всегда были чужаками в долине и в городе. Ни испанцы, ни индейцы не признавали их за своих. И те и другие отличались от этой семьи не меньше, чем друг от друга. Иезуит сказал правду: Карлос и его близкие и в самом деле были американцы. Родители его поселились в долине очень давно, никто не знал, откуда они родом; знали только, что пришли они с востока, пересекли Великие Равнины. Они были еретики, и святым отцам так и не удалось присоединить их к своей пастве. Отцы иезуиты давно бы изгнали их или как-нибудь иначе расправились с этой семьей, если бы ей не покровительствовал прежний военный комендант. И к тому же простой народ всегда испытывал перед обоими какой-то суеверный страх. Позднее это чувство полностью обратилось на мать Карлоса и приняло новую форму: ее считали колдуньей, ведьмой и при встрече с ней спешили осенить себя крестным знамением. Но случалось это не часто, так как она почти не появлялась на людях. На праздник святого Иоанна ее привез Карлос, которому очень хотелось развлечь горячо любимых мать и сестру.
   В той отчужденности, которая окружала их, в значительной степени было повинно их американское происхождение. Испано-мексиканцы и англо-американцы подозрительно и недружелюбно относились друг к другу еще задолго до того времени, о котором ведется рассказ. Чувства эти, порожденные национальной враждой, всчески поощряло и разжигало духовенство своими интригами и кознями. Тень предстоящих событий уже нависла над Мексикой; Америка распространила свое влияние и на Флориду и на Луизиану. Смысл происходящего был ясен, разумеется, лишь самым дальновидным, но пагубная страсть — расовая ненависть
   — охватила всех.
   Все вокруг были предубеждены против семьи охотника на бизонов, и потому она почти не общалась с жителями долины.
   Карлос и его родные поддерживали отношения главным образом с местным индейским населением — с бедняками тагносами, которые менее всех были настроены против американцев.
   Войдя в жилище Карлоса, мы увидели бы светловолосую Роситу, — сидя на циновке, она ткет шаль. Ее ткацкий станок состоит всего из нескольких деревянных частей грубой работы. Он так примитивен, что его и станком-то не назовешь. И тем не менее длинные синеватые, параллельно натянутые нити, дрожащие при каждом прикосновении ловких пальцев девушки, скоро превратятся в прелестную шаль, которую кокетливо накинет на голову какая-нибудь городская красотка. Ни одна рукодельница в долине не умеет ткать такие шали, как сестра охотника на бизонов. Как нет среди юношей наездника, равного Карлосу, так никто не сравнится с Роситой в искусстве, которым она добывает средства к существованию.
   В домике всего две комнаты — вдвое больше, чем почти во всех таких домишках. Чувство деликатности еще живо в душе сакса, и семья Карлоса жила не совсем на индейский лад.
   Кухня занимает комнату побольше, и выглядит она веселее, потому что свет проникает сюда через открытую дверь. Здесь вы увидите небольшой очаг, похожий на алтарь, пять-шесть глиняных горшков, по форме напоминающих урну, несколько чашек и кубков, выдолбленных из тыквы, покатый каменный столик на коротких ножках, который служит для приготовления маисовых лепешек, несколько циновок и бизоньих шкур ( на них обычно сидят), мешок маиса, пучки сухих трав, связки красного и зеленого перца, но и только.
   Это, пожалуй, единственный дом во всей долине, где ваш глаз не порадуют изображения святых. Здесь и вправду живут еретики.
   Но прежде всего остального вы увидите старуху, которая сидит у огня и курит трубку. Странная она, эта старуха, и, уж конечно, судьба у нее тоже странная, но она никому еще не поведала о своем прошлом. Резкие черты исхудалого лица, побелевшие, но все еще пышные волосы, дикий блеск глаз — все необычно в ее облике. Не одним лишь темным, невежественным людям поневоле может почудиться, будто она не такая, как все. Не диво, что жители долины считают ее колдуньей.

Глава XXI

   Росита стояла на коленях, и маленький челнок в ее руках проворно сновал по утку. Она пела, пела и нежно и звонко, веселую песенку, которой научила ее мать, песенку, родившуюся в далеких лесах Америки; потом запела старинную романтическую испанскую песню — быть может, это был «Трубадур»; чудесная эта мелодия не потеряла своей прелести, даже в современной песенке «Не любит… „. «Трубадур“ был любимой балладой Роситы, и, когда она бралась за бандолу и пела под звон ее струн, напоминающий звон гитары, слушатель испытывал истинное наслаждение.
   Сейчас она пела, чтобы скоротать время и чтобы работалось легче, и хотя на этот раз она не аккомпанировала себе, ее серебристый голосок и без всякой другой музыки звучал нежно и ясно.
   Мать отложила в сторону трубку и, как и Росита, занялась делом. Она пряла пряжу, из которой ткались ткани. Если ткацкий станок Роситы был очень примитивен, то прялка была еще примитивнее — простонапросто быстрое, неутомимо пляшущее веретено. С помощью этой нехитрой механики старая женщина вытягивала и сучила такую ровную нить, что и настоящая прядильная машина не могла бы ее перещеголять.
   — Бедный наш Карлос! Раз, два, три, четыре, пять, шесть… я сделала шесть зарубок — уже шестой день он в пути. Наверно, он сейчас на Льяно Эстакадо, мама. Я надеюсь, что ему повезет и индейцы обойдутся с ним по-хорошему.
   — Не тревожься, девочка. Мой храбрый сын взял с собой отцово ружье, и он умеет с ним обращаться. Да, это он умеет. Не тревожься за Карлоса!
   — Но ведь он еще никогда не бывал там, мама. Вдруг он повстречается с враждебным племенем?
   — Не тревожься, девочка! У Карлоса есть враги пострашнее индейцев… враги пострашнее, и они здесь, рядом с нами. Трусливые рабы! Они ненавидят нас… И здешние испанцы и креолы ненавидят нас… Испанские собаки! Они ненавидят нас за то, что мы саксы.
   — Не говори так, мама! Ведь не все они наши враги. У нас есть и друзья.
   Росита думала о доне Хуане.
   — Немного, очень немного… И они редко навещают нас. Да и что мне до них — ведь у меня есть сын ! Разве он не лучший наш друг? Нежное сердце, храброе сердце, сильная рука! Кто сравнится с моим Карлосом? И мальчик любит свою старую мать, странную старую мать… Это все они, пьяницы, думают, что она странная. А все-таки он любит свою старую мать. На что же ей тогда друзья?
   Она громко расхохоталась, и в этом смехе звучало такое торжество, что сразу было видно, как гордится она своим сыном.
   — А какой груз повез он, мама! Прежде он никогда не брал так много товаров. И откуда у него столько денег?
   Росита в точности не знала, откуда, но в глубине души подозревала, кто именно был тот друг, что ссудил ее брата деньгами.
   — Боже мой! — продолжала она. — Если он удачно продаст все эти прекрасные вещи, он будет очень богат. Он пригонит мулов, целый табун. Скорей бы уж он вернулся! Раз, два, три… шесть. Да, только шесть зарубок. А мне так хочется, чтобы это доска уже вся была в зарубках, с обеих сторон… очень хочется!
   Говоря это, Росита глядела на узкую кедровую дощечку, висевшую на стене. На дощечке видны были шесть маленьких зарубок. Она заменяла Росите и часы и календарь: каждый день, пока не вернулся Карлос, на ней прибавляется по зарубке, и сестра всегда будет знать, сколько времени прошло с тех пор, как он уехал.
   Поглядев минуту-другую на кедровую дощечку и попытавшись представить себе, что зарубок уже не шесть, а семь, Росита оставила это занятие и снова принялась ткать.
   А старуха тем временем отложила веретено и сняла крышку с глиняного горшка, который стоял на очаге на небольшом огне. Над горшком поднялось облако пара, и в комнате вкусно запахло: старуха тушила мелко изрубленное вяленое бизонье мясо, крепко приправленное испанским луком и стручками красного перца.
   — Жаркое готово, девочка, — сказала она, достав мясо деревянной ложкой и отведав его. — Давай обедать.
   — Хорошо, мама, — ответила Росита, вставая из-за своего станка. — Сейчас я приготовлю тортильи.
   Тортильи — это лепешки, которые едят только теплыми, — вернее, они вкусны лишь теплые, прямо со сковородки, поэтому их пекут в последнюю минуту, когда уже садятся за стол или даже во время еды.
   Росита отодвинула горшок и поставила сковороду на угли. В другом горшке уже сварился маис. Росита сняла его и поставила рядом, на каменный столик, потом с помощью продолговатой, тоже каменной скалки быстро превратила разваренный маис в снежно-белое тесто. Отставила в сторону горшок, отложила скалку и погрузила розовые пальчики в тесто. Взяла ровно столько теста, сколько требовалось на лепешку, скатала из него шар, прихлопнула его ладонями, и получился плоский, не толще вафли, круг. Теперь оставалось только бросить его на горячую сковороду, тотчас перевернуть, еще мгновенье — и тортилья готова.
   Все это требовало незаурядной ловкости, но Росита все проделала так искусно, что ясно было — она мастерица печь тортильи.
   Когда на блюде появилась изрядная стопка лепешек, Росита перестала печь; мать уже разложила жаркое по тарелкам, и обе принялись за еду, не пользуясь при этом ни ножами, ни вилками, на даже ложками. Лепешки были еще теплые, и их можно было согнуть как угодно, они-то и заменяли все эти ухищрения цивилизации, которые в мексиканском ранчо считались совершенно лишними.
   Едва они успели покончить со своим скромным обедом, как до их слуха донесся какой-то необычный звук.
   — Что это? — воскликнула Росита, вскочив на ноги и прислушиваясь.
   Через открытую дверь и окна снова проник в комнату тот же звук.
   — Да это труба! — сказала девушка. — Наверно, это пришли солдаты.
   Она выглянула в дверь, потом подбежала к изгороди и стала глядеть сквозь щели между зелеными столбиками. Это и в самом деле были солдаты. Невдалеке, по двое в ряд, вниз по долине двигался отряд улан. Блеск их оружия и фляжки на пиках придавали им вид веселый и привлекательный. В ту минуту, когда Росита увидела их, они повернули коней, перестроились и, вытянувшись в одну линию, остановились лицом к изгороди, всего в какой-нибудь сотне шагов от нее. Ясно было, что они остановились перед ранчо не случайно.
   «Что им тут надо? « — сразу же подумала Росита. Отряды улан часто проходили мимо них по долине, но никогда не приближались к дому, который, как уже сказано, стоял в стороне от дороги. Что же привело сюда солдат? Что заставило их свернуть со своего обычного пути?
   Не найдя ответа на эти вопросы, Росита побежала в дом и стала спрашивать мать. Но и та ничего не могла ответить ей; тогда девушка вернулась к ограде и опять стала смотреть в щелку.
   В это время один из всадников, одетый наряднее других — верно, офицер, — отделился от строя и галопом поскакал к дому. Вот он уже совсем рядом, вот остановил коня у живой изгороди и поверх кактусов заглядывает во двор.
   Росита увидела только шляпу с султаном и лицо, но она сразу узнала его. Это был тот самый офицер, который так беззастенчиво смотрел на нее в день святого Иоанна. Перед нею был комендант Вискарра.

Глава XXII

   Офицеру, смотревшему поверх изгороди, прекрасно видна была девушка, стоявшая в маленьком садике среди цветов. Она отступила к двери и скрылась было в доме, но обернулась, чтобы позвать Бизона — огромного волкодава, который яростно лаял и готов был кинуться на незнакомца.
   Послушный ее голосу, пес, рыча, побежал в дом. Он был очень недоволен и, как видно, хотел испробовать свои зубы на ногах чужого коня.
   — Благодарю вас, прекрасная сеньорита, — сказал офицер. — Вы так добры, что защитили меня от этого свирепого зверя. Хорошо, если бы в этом доме я боялся только его одного.
   — Чего же еще вы боитесь, сеньор? — удивилась Росита.
   — Ваших глаз, милая девушка. Они куда опаснее, чем острые зубы вашего пса, — они уже ранили меня.
   Росита покраснела и отвернулась.
   — Кабальеро, — сказала она, — вы, наверно, приехали сюда не для того, чтобы смеяться над бедной девушкой. Могу я спросить, что у вас за дело?
   — Никакого дела, прекрасная Росита, просто я хотел увидеть вас… Нет, нет, не уходите! У меня есть дело, есть… Видите ли, у меня в горле пересохло, я хотел напиться. Вы ведь не откажетесь дать мне глоток воды, прекрасная сеньорита?
   Теперь он говорил торопливо и сбивчиво, стараясь во что бы то ни стало удержать девушку, которая уже готова была оборвать этот разговор и уйти в дом. Вискарру вовсе не мучила жажда, и, уж во всяком случае, он не хотел пить, но закон гостеприимства, конечно, заставит девушку принести воды, а там он, быть может, сумеет добиться и большего.
   Ничего не ответив на его льстивые речи, Росита вошла в дом и тотчас вернулась с тыквенной чашей, полной воды. Подойдя к просвету в изгороди, который служил воротами, Росита подала воду Вискарре и стала ждать, пока он напьется и вернет чашу.
   Не желая показать, что его просьба была только предлогом, комендант через силу сделал несколько глотков, потом выплеснул оставшуюся воду и протянул чашу Росите. Та хотела взять ее, но Вискарра продолжал крепко держать чашу и не сводил с Роситы дерзкого, настойчивого взгляда.
   — Очаровательная сеньорита, — сказал он наконец, — вы были так добры! Нельзя ли поцеловать вашу прелестную ручку?
   — Что такое, сударь? Отдайте, пожалуйста, чашу.
   — Нет, сперва я заплачу за питье. Согласны?
   И он бросил в чашу золотой.
   — Нет, сеньор, я не могу взять деньги. Ведь я просто исполнила свой долг. Мне не нужен ваш золотой, — твердо закончила она.
   — Очаровательная Росита! Вы завладели моим сердцем, почему же зоодно не взять и золотой?
   — Я вас не понимаю, сеньор. Возьмите, пожалуйста ваши деньги и отдайте чашу.
   — Я отдам ее только вместе с золотым.
   — Тогда оставьте ее себе, сеньор, — сказала девушка, поворачиваясь, чтобы уйти. — Меня ждет работа.
   — Нет, постойте, сеньорита! — воскликнул Вискарра.
   — Не откажите еще в одной любезности. Я хотел попросить огня для сигары. Вот, возьмите чашу! Видите, она пустая. Вы ведь простите меня за то, что я предлагал вам этот золотой?
   Вискарра видел, что девушка оскорблена, и своими извинениями старался успокоить ее.
   Росита взяла у него чашу и пошла в дом, чтобы исполнить его просьбу.
   Через минуту она вновь появилась, неся на небольшом совке немного жару из очага.
   Дойдя до ворот, она с удивлением увидела, что офицер спешился и привязывает коня к столбу.