Рытов Андрей. Рыцари пятого океана

   - По налетчикам стреляли?
   - Огонь вели, но ни одного не сбили: опыта маловато. Сейчас тренируются.
   Я поинтересовался настроением людей.
   - Бодрое! - бодро ответил командир полка и чуть улыбнулся сухими, потрескавшимися губами.
   - Где ваш заместитель по политчасти? - спросил я.
   - С техниками и механиками толкует. Вон там, на опушке леса. Хотите послушать?
   Мы прошли, минуя воронки, на окраину потною поля и остановились у кустарника, чтобы по нарушить беседу. Отсюда было все хорошо видно и слышно. Люди выглядели собранными, подтянутыми, готовыми в любой момент вступить в бой с неприятелем.
   Батальонный комиссар Зубарев взволнованно говорил о гневе и ненависти к врагу, которыми охвачен весь советский народ, о лучших людях полка, священно выполняющих свой воинский долг.
   Я знал Зубарева как неплохою оратора, но теперь он превосходил самого себя. Глаза его горели боевым вдохновением, энергичными жестами руки он рубил воздух и говорил с такой страстью, что не оставлял безучастным ни одного человека. Люди жадно внимали каждому его слову.
   - Молодец, - одобрительно отозвался о нем командир полка. - Умеет зажигать людей.
   Мне вспомнился семинар, на котором шла речь об ораторском искусстве. Он проходил в политотделе дивизии. Один из его участников заявил: "Цицероны теперь не нужны. Народ стал грамотный, сознательный, все понимает с полуслова. Думаю, что постигать ораторское искусство нет особой нужды".
   Я тогда не согласился с ним. А теперь лишний раз убедился: да, Цицероны были и будут нужны. Умение говорить с людьми, убеждать их - великое искусство, талант, данный природой далеко не каждому. Дело вовсе но в том, чтобы сообщить людям какую-то прописную истину. Надо зажечь их, вызвать в душе сильные чувства, мобилизовать их внутренние силы на выполнение сложнейших задач. Недаром же говорят: слово - полководец человеческих душ.
   Партийно-политическая работа в армии сложна и ответственна. Поэтому и кадры для ее проведения надо подбирать умело и тщательно. Далеко не каждый может хорошо справляться с ней. Администраторов и чиновников она не терпит.
   Когда Зубарев закончил беседу и сказал: "А сейчас за дело!", мы подошли к нему и поблагодарили за умение направлять внимание и энергию люден на решение главных вопросов, отвечать на внезапно возникавшие вопросы, вселять уверенность, что враг непременно будет разбит. Батальонный комиссар немного смутился:
   - Проводил обычную беседу. Обстановка требует, товарищ полковой комиссар. Разговаривать с народом без живинки - все равно что стрелять холостыми патронами. А каждый политработник должен быть активным бойцом партии.
   - Верно, - подтвердил командир полка, - иначе мы с тобой не сработались бы, как говорят. А, Зубарев? Пошли на стоянку, посмотрим, как идет подготовка самолетов к завтрашнему вылету.
   Люди трудились дотемна. Работали молча, сосредоточенно, зная, что крылатые корабли скоро пойдут бомбить вражеские войска.
   На рассвете немцы попытались совершить на аэродром новый налет. Предупрежденные постами воздушного наблюдения, дежурные истребители поднялись наперехват. Бой был коротким, но стремительным. "Ястребки" расчленили строп бомбардировщиков и подожгли два "хейнкеля". Ни один вражеский самолет не прорвался к аэродрому.
   Вчера во второй половине дня наши воздушные разведчики обнаружили на дороге между двумя небольшими городами колонну танков и мотопехоты противника. За ночь она могла уйти далеко, поэтому с рассветом в небо поднялась эскадрилья скоростных бомбардировщиков. Повели ее капитан Березин и штурман Пшеничный, участвовавший накануне в разведке. В составе этой группы были Герой Советского Союза старший лейтенант Стольников и заместитель командира эскадрильи по политчасти старший политрук Макаров.
   Экипажи заблаговременно обсудили план действий, условились в случае нападения противника держаться тесной группой, чтобы противопоставить ему массированный огонь. Истребителей для сопровождения мы не могли выделить, их едва хватало на отражение налетов вражеской авиации.
   Танковую колонну экипажи СБ заметили на подходе к большому лесному массиву.
   - Опоздай мы на пять - десять минут, и удар нанести было бы трудно, рассказывал после вылета Березин. - Танки наверняка рассредоточились бы между деревьями, и попробуй тогда, обнаружь их в густом лесу. А туг мы их накрыли неожиданно. Снизились и первыми же бомбами подожгли головной танк. II пошла работа! Внизу огонь, дым, пыль, а мы делаем заход за заходом и бьем по тапкам и пехоте из всех видов оружия. В общем, изрядно потрепали фашистов.
   В этот день на аэродром прибыл какой-то молоденький паренёк-корреспондент. Он дотошно начал расспрашивать командира о всех подробностях только что закончившегося боя, просил назвать особи отличившихся.
   - Все бомбили и стреляли хорошо,-ответил Березин. - Да вы сами поговорите с людьми. Вон они, все на месте. - И корреспондент ушёл беседовать с летчиками.
   Через час эскадрилья слова была в воздухе. В помощь ей дали группу самолётов во главе со старшим лейтенантом Проценко и штурманом Гладких. Место, где находились танковая и механизированная колонны фашистов, оказалось чрезвычайно удачным для действий авиации. По обе стороны дороги простирались топкие болота, и какой-либо маневр машин исключался. Поэтому второй налет наших бомбардировщиков оказался тоже удачным.
   Правда, на этот раз экипажи встретили сильное противодействие. Сначала фашисты открыли зенитный огонь, а вскоре появились их истребители. Один наш самолет был подбит и совершил вынужденную посадку.
   Удачная бомбежка неприятельских танков и мотопехоты вызвала в полку большой подъем. Я попросил одного из работников политотдела дивизии, чтобы он вместе с заместителем командира по политчасти провел в подразделениях беседы и порекомендовал самим участникам боев выступить пород однополчанами. Это необходимо было сделать потому, что предстоял вылет на задание повой группе бомбардировщиков.
   Мы часто практиковали такие беседы. Человек, побывавший в бою, мог многое подсказать своим товарищам, воодушевить их, вселить уверенность в успешном выполнении поставленной задачи.
   Почти в каждом вылете обязательно принимал участие летчик-политработник. Помнится, эскадрилье старшего лейтенанта Проценко приказали лететь на бомбёжку десантных судов противника, обнаруженных на Балтийском море. Часть экипажей впервые шла на боевое задание. Они нуждались в примере более опытных товарищей. Ко мне подошел заместитель командира эскадрильи по политчасти старший политрук Чижиков и попросил:
   - Разрешите слетать с ребятами?
   - Но ведь группа укомплектована, к тому же вы, кажется, не готовились, возразил я Чижикову. Он настаивал:
   - Я раньше отрабатывал подобное задание. Над морем летать приходилось. Такой полет не в новинку. Разрешите?
   Я хорошо знал этого энергичного политработника и замечательного летчика, и у меня не было оснований отказывать ему. На всякий случай спросил у командира, не возражает ли он против полета старшего политрука.
   - Чижиков старый морской волк, - одобрил командир. - Он усилит группу.
   В этом нелегком полете бомбардировщики действовали чрезвычайно смело. Вдали от родных берегов они отыскали караван десантных судов противника. Штурман Гладких точно вывел самолеты на цель. Корабли ощетинились шквалом зенитного огня. Презирая опасность, экипажи стали на боевой курс и прямыми попаданиями крупнокалиберных бомб подожгли два судна. На палубах вспыхнул пожар.
   Развернувшись, экипажи повторили атаку, сбросив остатки бомб. Накренилось еще одно судно, но проследить, затонуло ли оно, не было времени: появились вражеские истребители. Старший лейтенант Проценко подал условный знак, чтобы экипажи сомкнулись и приготовились к отражению атак. Четыре раза бросались истребители на наших смельчаков, но ни одна их атака не увенчалась успехом. Стрелки-радисты и штурманы дружным огнем отгоняли фашистских стервятников.
   Вся группа без потерь вернулась на свой аэродром. Некоторые машины оказались основательно потрепанными, в баках почти не осталось горючего.
   - Машины мы быстро приведем в порядок, - заявили техники и механики.-А сейчас-качать наших героев!
   И в воздух взлетели Проценко, крылатый "Цицерон"- Чижиков, Гладких. Послышались смех и шутки. Любой боевой успех экипажей авиаспециалисты воспринимали как свои и радовались вместе со всеми.
   - Ну ладно, ладно, - отбиваясь от не в меру разошедшихся ребят, взмолился старший политрук Чижиков. Он широко улыбался, довольный хорошим настроением сослуживцев. - Случайно уроните, кто будет проводить с вами политинформации?..
   Такой же подъем царил в полку и сейчас, когда летчики Березина и Проценко основательно потрепали фашистов на лесной дороге.
   Последний боевой вылет в этот день совершила эскадрилья майора Шафранского. Ей была поставлена задача нанести еще один, третий по счету, удар по танковой колонне. Солнце клонилось к закату, когда боевые машины взяли курс на запад. На этот раз остатки вражеских танков были обнаружены в тот момент, когда они вышли из леса. По-видимому, весь день у немцев ушел на то, чтобы привести себя в порядок, растащить сожженные машины и освободить путь для движения.
   Вернулись самолеты часа через два. Шафранский доложил:
   - Снова мы устроили гитлеровцам пробку. Сейчас они и сами, наверно, не рады, что пошли по этой дороге. Ловушка отменная.
   Командир эскадрильи особо отметил мужество воздушного стрелка-радиста младшего лейтенанта Клещина и командира экипажа старшего лейтенанта Ланге. Больше всех в этом полете досталось бомбардировщику, которым командовал Головко. В его фюзеляже и крыльях мы насчитали около двух десятков пробоин.
   - Задание выполнили хорошо, - подводя итоги дня, сказал командир части. Разбор полетов, если позволит обстановка, проведем завтра утром. Ну а вам, обратился он к техникам, - придется ночью потрудиться. Подремонтируйте машины, заправьте их горючим, подвесьте бомбы. С рассветом - вылет.
   Батальонный комиссар Зубарев собрал редакторов боевых листков и проинструктировал их. Вооружившись карандашами, они тут же приступили к работе: начали рисовать, писать заметки, стихотворные строчки, делать дружеские шаржи. Вскоре боевые листки уже красовались на стоянках самолетов.
   Позже мне доводилось встречаться не только с командирами, но и с политработниками, которые недооценивали это сродство пропаганды. "Была нужда возиться с какими-то листочками, - пренебрежительно говорили они. - Назвал фамилии наиболее отличившихся на разборе полетов - и довольно".
   Товарищи не понимали того простого факта, что низовая печать, в том числе и боевые листки, - очень оперативная и конкретная форма политической работы. Какое чувство гордости у людей вызывало сознание того, что их фамилии, крупно выведенные цветным карандашом в боевом листке, красуются на виду у всех друзей! Значит, героев дня заметили, оценили.
   Вечером мы с Зубаревым собрали политработников, агитаторов и других активистов, чтобы поговорить с ними о дальнейшем повышении действенности их работы, об инициативе.
   Впервые за последние дни июля я возвращался в политотдел дивизии удовлетворенный: крылатые Цицероны работают на совесть.
   Штабу дивизии потребовались разведданные об одном из крупных железнодорожных узлов, но которому в самое ближайшее время предполагалось нанести бомбардировочный удар. Решили послать на разведку два экипажа. Ведущим назначили Николая Иваницкого - грамотного в тактическом отношении и храброго летчика, не однажды проявлявшего инициативу и хладнокровие при выполнении боевых заданий.
   Ранним утром Иваницкий со своим напарником взял курс на запад, в тыл противника. Над целью разведчики были встречены мощным заградительным огнем зенитных орудий. Однако они прорвались сквозь заслон, сфотографировали железнодорожную станцию и развернулись для следования на свой аэродром. Вскоре самолет Иваницкого начал отставать и снижаться. Ведущий показывал какие-то сигналы крыльями, по его напарник не сумел разобраться в них. Он видел, как машина командира снизилась над лесной поляной и плюхнулась на фюзеляж. Иваницкий выбрался из кабины и подал знак руками своему ведомому. Но тот был еще неопытным летчиком. Не поняв командира, он возвратился в полк и доложил:
   - Иваницкого подбили, сел на вынужденную.
   - Покажите, в каком районе.
   Летчик раскрыл планшет, достал карту и ткнул пальцем в прогалину между лесными массивами.
   - Ну а ты, что ты сделал!? - возмутился командир. Ему было обидно за то, что парень ничего не предпринял для спасения Николая Иваницкого-отличною воздушного бойца.
   - Я? - недоумевал ведомый. - А что я мог сделать?
   - Ох, аника-воин, - в сердцах махнул на него рукой командир и позвал Петрова, шустрого, с выгоревшими от солнца бровями и облупившимся носом старшего лейтенанта. - Полетишь сейчас вот с ним. Если можно сесть, садись и забери Иваницкого. Понял?
   - Так точно! - подтвердил старший лейтенант и побежал к своему самолету.
   Поляну, где сел Иваницкий, он обнаружил без труда. На месте самолета оказался догорающий костер. Сам же летчик, опасаясь фашистов, по-видимому, скрылся в лесу, потому что обнаружить его не удалось.
   А дней через пять Николай Иваницкий пришел в полк. Оборванный, заросший. Глаза впали, губы потрескались. Сплошной линии фронта тогда не существовало, и ему удались пройти по болотистой, малонаселенной местности. Однополчане встретили его радостно, по-братски: вынести такое испытание - дело нелегкое. Однако радость их была короткой. Сначала Иваницкого пригласили на беседу в особый отдел полка, потом под конвоем отправили в штаб армии.
   Обо всем этом мне в тот же день сообщил в политдонесении заместитель командира полка по политчасти. Он хорошо знал Иваницкого и, по всему было видно, сочувствовал ему, однако никаких далеко идущих выводов не делал.
   Прибыв в этот полк на следующий день, я пригласил оперуполномоченного и попросил его подробно рассказать о разговоре с Иваницким.
   - Трудно о нем судить, - неопределенно начал тот.- Хотелось бы верить ему, но где гарантия, что он говорит правду? Самолет будто бы сжег. Сгорела и пленка с фотоаппаратом. Потом он пошел якобы на восток. Деревни, что встречались, обходил. Слышал слева канонаду, по немцев не встречал.
   Уполномоченный прикурил и глубоко затянулся.
   - И верится и не верится, - повторил он, видимо, полюбившуюся ему фразу. Прикиньте но карте. Расстояние не так уж велико, а в полку не был пять суток. Где пропадал?
   - У вас есть доказательства, что он вступал в контакт с немцами? - спросил я уполномоченного.
   - Какие там доказательства?..
   - Какое же вы имеете основание подозревать Иваницкого?
   - Основание? - переспросил уполномоченный.- Пять суток пребывания на территории, занятой противником.
   - Разве это о чем-либо говорит?
   - Товарищ полковой комиссар, не сбивайте. У меня есть указание...
   - Летать Иваницкий будет?
   - Вряд ли, - высказал сомнение уполномоченный.- Скорее всего его отправят в тыл, на проверку.
   Я понимал оперуполномоченного: как коммунист, он разделял мое мнение, но должен был выполнить указание своего начальника.
   На самолетной стоянке я встретил командира полка, отвел в сторону и спросил:
   - Вы знаете Иваницкого?
   - Хорошо знаю.
   - Как он воевал?
   - Никаких претензий предъявить к нему нельзя.
   - Он коммунист?
   - Был. Исключен в училище. Знаете этот случай?
   - Знаю, могли бы вы за него поручиться?
   - Вполне. Я даже сказал об этом уполномоченному. но тот не рекомендовал: дело, говорит, щекотливое... А жаль человека. Хороший летчик.
   В авиационном училище Иваницкий был отличным инструктором, командиром звена. Когда началась война. он написал рапорт: "Прошу отправить на фронт". Но ему сказали, что надо готовить летные кадры для фронта.
   Скрепя сердце летчик смирился с отказом. Нередко сутками не уходил он с аэродрома, по нескольку раз в день поднимался с будущими воздушными бойцами на учебном самолете, чтобы ребята обрели навыки пилотирования, усвоили хотя бы азы тактики, научились стрелять. И все шло хорошо.
   Но вот однажды приключилась беда. Курсант, управлявший машиной, поздно заметил проходившую по окраине аэродрома женщину, и она погибла. Иваницкий сидел в задней кабине и увидел женщину, когда несчастье предотвратить было уже нельзя. Их арестовали - инструктора и учлета.
   Сначала Иваницкого отправили в пехоту, потом какими-то судьбами он вырвался в авиацию. И вот теперь снова предстоит военный трибунал.
   Поговорив с оперуполномоченным, я долго думал о Николае Иваницком, внимательно изучил его личное дело, беседовал с однополчанами, которые вместе с ним летали на выполнение боевых заданий. Не было у нею изъянов ни в биографии, ни в летной работе на фронте. И я сказал командиру дивизии:
   - Буду настаивать, чтобы Иваницкого вернули в полк. Поддержите мою просьбу?
   - Непременно, Андрей Герасимович, - твердо решил Федоров.
   Разговор с начальником контрразведки был, признаться, нелегким.
   - Будьте же человеком, - старались мы с Федоровым воздействовать на него.-Летчик пришел с оккупированной территории с оружием. Ручаемся за его честность и преданность Родине.
   Начальник контрразведки, не имея явных улик против Иваницкого, начал уступать нашим настойчивым просьбам и поручительствам:
   - Да я и сам не твердо уверен, что он мог поступить подло. Но знаете, всякое случается...
   - Людям надо верить, не все же по указаниям делать. Случись такая беда с вами - что же, и вам не доверять, свидетелей, мол, нет - и все?
   Наступила неловкая пауза.
   - Начальства моего нет на месте, а надо бы посоветоваться...
   - А вы со своей совестью партийной посоветуйтесь,- и я рассказал ему о том, как в первые часы войны мы с командиром дивизии взяли на себя ответственность, разрешив нашим летчикам уничтожать воздушных разбойников.
   - Ну что ж, - сдался он наконец, - в случае чего отвечать будем вместе. Скажу - уговорили.
   - Вот за это молодец! - дружески хлопнул его но плечу Федоров.
   Спустя несколько дней Иваницкий снова был в боевом строю. Он бесконечно радовался тому, что его доброе имя осталось незапятнанным.
   - Доброе имя - знамя человека,-поблагодарив нас, сказал Николай. - Да, знамя, и я не уроню его ни при каких обстоятельствах.
   Действительно, дрался он с немцами с каким-то ожесточенным упоением, будто хотел отомстить врагу за все страдания, выпавшие на его долю.
   Погиб Николай Иваницкий в одном из неравных боев с фашистскими истребителями. В этой схватке он сбил два вражеских самолета.
   Случай с Иваницким лишний раз напомнил нам: честным людям надо верить, а подозрительность и явную клевету решительно пресекать. В связи с этим хочется вспомнить еще одну историю, о которой, вероятно, в июльские дни сорок первого года знали почти все авиаторы-фронтовики.
   В части нашей дивизии просочилась чудовищная небылица, пущенная в ход вражеской агентурой: будто бы экипаж одного из известных советских летчиков принимает участие в бомбардировочных налетах на Москву{1}.
   Я знал этого летчика. Он участвовал в спасении одной из наших экспедиций, попавших в беду. В числе первых ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
   Его самолет потерпел катастрофу. Что произошло - оставалось тайной. Несколько месяцев экипаж усиленно разыскивали. В поисковых экспедициях участвовали 24 советских и 7 иностранных самолетов. Они обследовали 58 тысяч квадратных километров, однако никаких следов катастрофы обнаружить не удалось...
   И вот враг распустил слух, будто экипаж этого летчика воюет против нас.
   Надо было срочно пресечь фашистскую провокацию. А в том, что это подлая ложь, я не сомневался ни минуты. Во всех частях дивизии мы провели обстоятельные беседы, развенчали клевету, И люди правильно поняли нас: такой человек не мог изменить Родине. Вместе с тем на других примерах мы показали, к каким коварным приемам прибегает враг, чтобы посеять сомнение в наших рядах, бросить грязную тень на добрые имена советских людей.
   Борьба с провокационными слухами, пораженческими высказываниями приобретала в первые дни воины не меньшую значимость, чем вооруженная борьба с самим врагом. И мы принимали все меры к тому, чтобы наладить работу так, как этого требовала директива СИК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня.
    
   Противоборство
   Приказ о моем назначении военным комиссаром военно-воздушных сил 11-й общевойсковой армии поступил неожиданно. Расставаться с дивизией было жаль. Вместе с ее людьми я пережил самые трудные дни. Пора грозовой страды и лишений сдружила меня с Иваном Логиновичем Федоровым, Кузьмой Дмитриевичем Дмитриевым, с командирами и политработниками полков.
   - Слышь, комиссар, - обнимая меня и с трудом сдерживая волнение, приглушенно прогудел комдив, - не забывай... Как ни тяжело было, а все-таки дивизию сохранили и тумаков немцам надавали изрядных. Нелегко будет и впредь, а все же не так, как приходилось. Наука-то, она в бою познается... Ну, не поминай лихом, Герасимыч.
   - Прощай, Иван Логннович, и ты, Кузьма Дмитрич. Думаю, встретимся еще не раз: воевать бок о бок придется.
   Машина двинулась в Старую Руссу.
   В штаб 11-й армии прибыл я к вечеру и представился командующему генерал-лейтенанту В. И. Морозову. Вид у пего был крайне усталый, под глазами набрякли отечные мешки. Чувствовалось: человек до предела измотан.
   Я знал, что положение в 11-й армии тяжелое, что она под ударами превосходящих сил противника отступает и несет большие потери в людях н технике. Это подтвердил и сам Морозов, на минуту оторвавшийся от непрерывно звонивших телефонов.
   Он вышел из-за стола, дружески положил руку на мое плечо и, глядя усталыми глазами, сказал:
   - Извините, дорогой. Потерпите до завтра. Сейчас некогда. Правый фланг в беде...
   На следующий день я приехал в деревню Муры и познакомился с командующим ВВС 11-и армии Чумаковым. Когда-то он командовал кавалерийским соединением, потом переквалифицировался, стал авиатором.
   - Машин мало, да и летчиков не густо, - сказал он. - Имея превосходство в боевой технике, гитлеровцы наглеют - гоняются чуть ли не за каждой полуторкой. А недавно налетели на армейский штаб ВВС... Эх, побольше бы силенок, взмахнул рукой Чумаков и, резко опустив ее, добавил:-Развернулись бы в небе наши орлики.
   Мы договорились: Чумаков берет на себя связь с командующим армией и его штабом, поддерживает контакт с наземными войсками, организует взаимодействие авиации с пехотой. Я организую всю боевую и политико-воспитательную работу на аэродромах, держу его в курсе всей жизни частей.
   В состав ВВС армии входили: управление 7-й авиационной дивизии (командир полковник Петров, начальник политотдела полковник Ивлев); 57-я авиадивизия в Крестцах (командир Катичев, начальник политотдела Маржерин); 62-й штурмовой полк (командир Сарагадзе, комиссар Варфоломеев); 243-й штурмовой полк (командир Воробьев, комиссар Дьяченко); 41-й истребительный авиационный полк (командир Лысенко, комиссар Пономарев).
   В большинстве своем это были обескровленные в предыдущих боях части, в которых, как сказал Чумаков, "машин мало, да и летчиков не густо". Чтобы сконцентрировать, слить силы воедино, мы решили приблизить полки к штабу армии.
   - Хоть и маленький кулак, - заметил Чумаков, - но всегда наготове. Бензин, масло и боеприпасы пока есть: благо, что на базовых аэродромах перед войной создали солидный запас.
   Спустя несколько дней гитлеровцы снова совершили налет на наш штаб. Оставаться на старом месте было нельзя: "юнкерсы" и "мессершмитты" не отвяжутся до тех пор, пока не сровняют штаб с землей. Да и местные жители вместе с нами в какой-то мере опасности подвергались.
   Посоветовались мы с Чумаковым и решили перебраться подальше от населенных пунктов. Начальник связи майор Соиин выбрал место в овраге, между станциями Лычково и Белый Бор, где были уже подготовлены землянки. Машины рассредоточили рядом, в лесочке. Лучшее место для штаба трудно найти: с воздуха землянок почти и не видно, характерных ориентиров, за которые обычно цеплялась вражеская авиация, поблизости не было.
   По долю задерживаться здесь не пришлось. Однажды сидим мы с командующим, обедаем. Сквозь узенькое оконце землянки пробивается нежный луч заходящую солнца. Кругом тишина. Вражеская авиация не тревожила. Давно я не испытывал такого спокойствия. В последние дни мне приходилось мною ездить по аэродромам: в одном месте не подвезли продукты питания, в другом - не оказалось боеприпасов к очередному вылету, в третьем - бытовые неполадки. А комиссару, как известно, до всего есть дело. Все эти хлопоты основательно вымотали, и хотелось часа два-три отдохнуть.
   - Ты поспи, Андрей Герасимович,-закончив обед, сказал Чумаков, - а я пойду к оперативникам.
   Только прислонил я голову к свернутой валиком кожанке, раздался звонок. Снимаю трубку и узнаю по голосу Василия Ивановича Морозова:
   - Где вы сейчас находитесь? Я объяснил.
   - А вы знаете, что в Белом Бору танки противника?
   Сон как рукой сняло: Белый Бор совсем рядом.
   - Быстро сворачивайтесь и переезжайте на новое место, - распорядился командующий армией. - Мы тоже отходим.
   Посыльный позвал Чумакова.
   - Что случилось, Андрей Герасимович?
   - Немецкие танки в Белом Бору.
   - Не может быть, - не поверил он.
   - Морозов звонил.