Уши мои все еще заполняет вопль ужаса, боли, смерти, пока я рассматриваю скомканные простыни и муслиновое белье, кучей лежащее на полу - этот импровизированный алтарь, чьи останки постепенно обретают ослепительно красный цвет: сначала в центре появляется пятно с очень четкими контурами, которое мало-помалу расползается по всей поверхности.
Зато огонь, едва лишь спичка опалила краешек кружевной оборки, пропитанной бензином, вспыхивает мгновенно во всей своей мощи, так что за языками пламени тут же исчезают еще слегка трепещущая жертва, груда тряпок, сыгравших свою роль в ритуале умерщвления, охотничий нож и сама зала, откуда я едва успеваю выйти.
Дойдя до середины коридора, я замечаю, что пожар бушует уже на лестнице, охватив сверху донизу здание, в котором я излишне задержался. К счастью, остаются железные наружные лестницы, которые зигзагом спускаются по фасаду дома. Повернув назад, я устремляюсь в другой конец коридора к двери в виде окна. Оно заперто. Тщетно дергаю я шпингалет, мне не удается его сдвинуть. Едкий дым заполняет легкие и слепит глаза. Сильным ударом ноги, каблуком в самый низ оконной рамы, я вышибаю стекло, осколки которого с хрустальным звоном падают на металлическую площадку. Свежий воздух, хлынувший ко мне, приносит с собой, перекрывая гул пламени, вопль толпы, собравшейся в самом низу, на улице.
Проскользнув в отверстие, я начинаю быстро спускаться по железным перекладинам. Со всех сторон, на каждом этаже разлетаются стекла, лопаясь под влиянием жара. Перезвон осколков, постоянно усиливаясь, сопровождает меня во время бегства. Я перескакиваю сначала через одну перекладину, затем через две.
Время от времени я на секунду приостанавливаюсь, чтобы наклониться через поручень: мне кажется, что толпа у меня под ногами удаляется все больше; я даже перестал различать крохотные головы, поднятые ко мне;
вскоре остается лишь одна черная точка в сгустившейся темноте, но, возможно, это только отблеск на асфальте, омытом недавним ливнем. А в тревожном сигнале пожарной машины, промчавшейся вдалеке, издав два жалобных гудка, звучит нечто надежное, успокоительное, привычное.
Я закрываю дверь-окно, шпингалет которого следовало бы смазать маслом. Теперь здесь царит полное безмолвие. Я медленно поворачиваюсь к Лоре, оставшейся в нескольких метрах сзади, в коридоре.
- Нет, - говорю я, - никого нет.
- Но он же стоял здесь, будто на посту, весь день.
- Значит, он ушел.
За углом дома напротив я только что ясно увидел черный плащ, сверкающий еще больше после дождя и блеснувший в желтом свете близко стоящего фонаря.
Я прошу Лору описать субъекта, о котором она говорит; она тут же перечисляет уже известные приметы, изъясняясь медленно и неуверенно, но демонстрируя хорошую память и наблюдательность. Я говорю, чтобы сказать хоть что-то:
- Отчего ты решила, что он следит за этим домом? И даже мне самому тон мой кажется неубедительным.
- Он постоянно разглядывает окна, - отвечает Лора.
- Какие окна?
- Это и те, что в двух пустых комнатах с каждой стороны.
- Значит, он видел тебя?
- Нет, он не мог: я стояла в глубине, а внутри слишком темно. В стеклах он видит только отражение неба.
- Откуда ты знаешь? Ты выходила?
- Нет! Нет! Нет!
Этого вопроса она панически пугается, затем, через несколько секунд, добавляет спокойнее:
- Я рассчитала, сделав чертеж. Я говорю:
- В любом случае, раз он ушел, значит, следил за другим домом, или просто поджидал кого-то, или же укрывался от дождя, надеясь, что ливень скоро кончится, и можно будет продолжить путь.
- Дождь шел не весь день, - отвечает она. И по тому, как звучит ее голос, я догадываюсь, что она мне больше не верит.
Вновь я думаю, что Фрэнк, наверное, прав: от этой девушки исходит опасность, потому что она хочет знать больше, чем способна вынести. Нужно все-таки принять решение.
- А потом, он уже был здесь вчера, - говорит Лора. Я делаю шаг по направлению к ней. Она тут же отступает на шаг назад, не сводя с меня блестящих испуганных глаз. Я продвигаюсь еще на один шаг, затем на другой, и каждый раз на столько же отступает Лора.
- Мне придется..., - начинаю я, стараясь подыскать нужные слова...
Именно в этот момент над нашими головами слышится какой-то звук: тихие, но отчетливые удары, как если бы кто-то трижды тихонько стукнул в дверь, желая войти в одну из комнат. Все они пусты, и в доме никого нет, кроме нас. Возможно, это хрустнуло дерево, и звук показался нам таким неестественно отчетливым, потому что сами мы производим очень мало шума, делая крохотные шажки по плиточному полу. Лора вполголоса спрашивает:
- Вы слышали?
-Что?
- Кто-то стучал.
- Нет, - говорю я, - ты слышала меня.
Я уже добрался до лестницы и положил руку на перила. Чтобы успокоить ее, я, не шевельнув ни ладонью, ни пальцами, трижды постучал ногтем по круглой деревяшке. Лора вздрогнула и посмотрела на мою руку. Я повторил свое движение на ее глазах. Несмотря на большое сходство между звуками сверху и моей имитацией, девушка, по-видимому, не вполне поверила мне. Она посмотрела на потолок, затем опять на мою руку. Я снова начал медленно продвигаться к ней, а она в то же самое время стала пятиться.
Отступая шаг за шагом, она уже почти достигла двери в свою комнату, когда мы вторично услыхали тот же самый звук, на верхнем этаже. Мы оба остановились, напряженно прислушиваясь и глядя туда, откуда могли доноситься удары. Лора еле слышно прошептала, что ей страшно.
Рука моя не опиралась более о перила или обо что-нибудь еще.
И мне было трудно придумать другой сходный трюк.
- Ну, что ж, - говорю я, - сейчас поднимусь и посмотрю. Но это скорее всего крысы.
Я тут же повернулся и пошел назад к лестнице. Лора стремительно бросилась в свою комнату и попыталась закрыть дверь на ключ, разумеется, безуспешно, поскольку замок блокирован с того времени, как я засунул в него гвоздь именно в этих целях. Как обычно, Лора упорствовала в течение нескольких секунд, безнадежно пытаясь повернуть язычок; затем, отказавшись от своего намерения, направилась к кровати, так и не прибранной, где, конечно, пряталась, не раздеваясь. Ей даже не пришлось снимать обувь, потому что она всегда ходит босой, о чем, кажется, уже было сказано.
Вместо того чтобы подняться в верхние комнаты, я тут же начал спускаться. В доме, как я уже упоминал, четыре совершенно одинаковых этажа. На каждом из них пять комнат: две выходят на улицу, а две с противоположной стороны - на двор муниципальной школы для девочек; последняя, с выходом напротив лестницы, вовсе не имеет окон. Там, где мы спим, то есть на третьем этаже, в глухой комнате стоит очень большая ванна. Мы также пользуемся несколькими комнатами на первом этаже: в частности, той, которую я назвал библиотекой. Вся остальная часть дома остается нежилой.
- По какой причине?
- В здании, как я только что сказал, двадцать комнат. Это слишком много для двух человек.
- Зачем вы сняли такой большой дом?
- Я не снимаю его, а только сторожу. Владельцы желают снести это здание, чтобы построить высокий современный небоскреб. Если бы они сдавали квартиры или комнаты, это с большой долей вероятности затруднило бы снос.
- Вы не закончили историю с пожаром. Что произошло, когда человек, спускавшийся по железной лестнице, добрался до нижней перекладины?
- Пожарные уже приставили к ней небольшую лесенку, чтобы соединить с землей. Мужчина с серым лицом не столько спустился, сколько скатился кубарем по последним ступенькам. Лейтенант пожарной команды спросил у него, остался ли кто-нибудь еще в доме. Мужчина ответил без всяких колебаний, что никого больше нет. Пожилая женщина в слезах, только что - если я правильно понял - спасенная из пламени, повторила в третий раз, что исчезла "барышня", жившая над ее собственной квартирой. Мужчина же утверждал, что упомянутый этаж совершенно пуст и молодая светловолосая девушка, конечно, успела выбежать из своей комнаты, когда вспыхнул огонь, возможно, именно у нее - если она забыла выключить электрический утюг или оставила гореть газовую или керосиновую горелку...
- Что же вы сделали после этого?
- Я затерялся в толпе.
Он отмечает все, что представляет для него интерес в только что сделанном мною рапорте. Затем поднимает глаза от своих бумаг и спрашивает без всякой связи с предшествующим:
- Та, которую вы называете своей сестрой, в это время находилась дома?
- Да, конечно, ведь она никогда не выходит.
- Вы в этом уверены?
- Абсолютно уверен.
Прежде и также без видимых оснований он спрашивал меня о цвете волос, глаз и кожи Лоры. Я ответил ему, что именно таких называют "беляночками". Когда разговор закончился, я направился к метро, чтобы вернуться домой.
В это время Лора по-прежнему лежит, забившись под простыню и одеяло, поднятое до подбородка. Однако глаза у нее широко раскрыты - она прислушивается с величайшим напряжением, пытаясь угадать, что происходит наверху. Но это ничего ей не дает, ибо дом погружен в тяжелую, ватную, пугающую тишину. В конце коридора убийца, без помех поднявшийся по железной наружной лестнице, осторожно вынимает кусочки стекла из окна, разбитого до его прихода; благодаря отверстию, оставшемуся после выпавшего маленького треугольника, можно легко вынуть двумя пальцами острые концы звезды, расползшейся по стеклу, потихоньку расшатывая их и освобождая из желобка между деревянной рамой и сухой замазкой. Когда мужчина, не торопясь, завершает эту работу, ему остается лишь просунуть руку в зияющую дыру, не опасаясь взрезать вены на запястье, и бесшумно отодвинуть шпингалет, только что смазанный маслом. Затем створка безмолвно поворачивается на петлях. Оставив ее полуоткрытой, дабы свободно ускользнуть после свершения тройного преступления, человек в черных перчатках неслышными шагами ступает по плиточному полу.
Вот уже ручка двери еле заметно поворачивается. Девушка, наполовину приподнявшись на кровати, не сводит широко раскрытых глаз с медной рукоятки прямо перед собой. Она видит блестящую точку: это отражение маленького ночника у изголовья на полированной кругляшке, которая движется с невыносимой медлительностью. И, словно уже почувствовав под собой скомканные простыни, пропитанные кровью, Лора испускает вопль ужаса.
Из-под двери пробивается свет, поскольку я, поднимаясь, включил реле. Я говорю себе, что крики Лоры в конечном счете переполошат всех соседей на улице. Днем их, конечно, слышат дети, когда выходят во двор на время перемены. Я устало преодолеваю этаж за этажом, едва волоча ноги, измученный беготней, которой сегодня было еще больше, чем всегда. Мне даже приходится опираться на перила. Дойдя до площадки второго этажа, я нечаянно роняю связку ключей, которые, прежде чем оказаться на полу, звякают о железные прутья. Только тут я замечаю, что забыл положить ключи на мраморный столик в коридоре первого этажа, как обычно делаю, возвращаясь домой. Я приписываю свою оплошность усталости и тому факту, что думал о другом, когда закрывал дверь: а именно, о словах Фрэнка, только что сказанных по поводу Лоры, которые я, вероятно, должен рассматривать, как приказ.
Это было в "Старом Джо". Оркестр здесь такой оглушительный, что можно говорить о делах, не рискуя привлечь внимание любопытных ушей. Скорее возникает другая проблема: чтобы тебя самого расслышал собеседник, к которому приходится склоняться очень близко. Поначалу за нашим столиком сидел еще и связной, называющий себя Бен Саидом: он, как всегда, молчал в присутствии того, кого все мы более или менее признаем своим вождем. Однако, когда Фрэнк встал, чтобы выйти в туалет (в действительности, конечно, чтобы позвонить), Бен Саид поспешно сказал мне, что за мной следят и что он предпочитает предупредить меня об этом. Я притворился удивленным и спросил, знает ли он причину.
- Сейчас столько шпиков, - ответил он, - вполне естественно, что никто не вызывает доверия.
Он добавил, однако, что, по его мнению, слежка установлена почти за всеми агентами-ликвидаторами.
- Тогда почему ты говоришь об этом именно мне?
- Ну, просто, чтобы ты знал.
Я посмотрел на посетителей за столиками вокруг нас и сказал:
- В таком случае, моя тень сидит здесь сегодня вечером? Ты должен мне ее показать!
- Нет, - ответил он, даже не поворачивая головы, чтобы удостовериться в присутствии соглядатая, - здесь это бесполезно, тут практически только наши люди. Впрочем, я думаю, что следят скорее за твоим домом.
- Зачем?
- Они думают, что ты живешь не один.
- Да нет же, - сказал я после секундной заминки, -сейчас я живу один.
- Возможно, но они не хотят в это верить.
- Пусть придут и посмотрят - спокойно заявил я, желая завершить разговор.
В этот момент Фрэнк вернулся из туалета. Проходя мимо дальнего столика, он сказал что-то одному типу:
тот сразу поднялся и пошел за плащом, висевшим на вешалке. Фрэнк, продолжив свой путь, подошел к нам, сел и коротко бросил Бен Саиду, что все в порядке и что надо немедленно туда идти. Бен Саиду ушел, не задав никаких вопросов и даже забыв попрощаться со мной. Именно после его ухода Фрэнк заговорил о Лоре. Я слушал, ничего не отвечая. Когда же он заключил: "Вот и думай сам", - я допил стакан с "Кровавой Мэри" и вышел.
На улице прямо перед дверью я увидел парочку гомосексуалистов, которые, держась под руку, вели на поводке маленькую собачку. Тот, кто был выше, обернулся и поглядел на меня так пристально, что я спросил себя, чем это вызвано. Потом он шепнул что-то на ухо своему другу, и оба неторопливо зашагали дальше, продолжая прогулку. Я подумал, что испачкал чем-нибудь лицо. Но, проведя тыльной стороной ладони по щеке, почувствовал только проступившую уже щетину.
У первого же зеркала на витрине я остановился с целью оглядеть себя. В то же время я воспользовался этим, чтобы незаметно посмотреть назад: из "Старого Джо" как раз выходил Фрэнк. Я готов был поклясться, что сопровождает его Бен Саиду, хотя тот ушел по меньшей мере три четверти часа назад. Они двинулись в другую сторону, но я испугался, что кто-то из них может обернуться и еще ближе придвинулся к витрине, как если бы выставленный в ней товар интересовал меня в высшей степени, хотя этот магазин париков и масок был мне знаком уже давно.
Маски, сделанные из очень тонкой гибкой резины с большим искусством и реализмом, не имеют ничего общего с грубыми поделками из размалеванного картона, что нацепляют на себя дети во время карнавала. Модели изготовляются по мерке заказчика. Посреди предметов, разложенных на витрине, водружена большая афиша, имитирующая надпись, криво выведенную на стене:
"Если вам не нравятся ваши волосы, замените их другими. Если вы не любите свою кожу, натяните новую!" Здесь продаются также резиновые перчатки, придающие иной облик рукам, причем форму, цвет и прочее можно выбрать по каталогу.
Окружая с четырех сторон центральный плакат, в образцовом порядке располагаются головы примерно двадцати американских президентов. Один из них (имя которого я забыл, но не Линкольн) изображен в момент своего убийства: кровь течет по лицу из раны, зияющей поверх надбровной дуги, однако, невзирая на это обстоятельство, выражение лица остается таким же безмятежным и приветливым, как на бесчисленных репродукциях, воспроизводящих его облик. Все эти маски, даже те, что не продырявлены револьверной пулей, выставлены напоказ с одной целью - продемонстрировать необыкновенное умение работников фирмы (чтобы прохожие могли удостовериться в безупречном сходстве с хорошо известными физиономиями, включая лицо нынешнего президента, которое каждый день появляется на телеэкране); естественно, подобные изделия не предназначены для повседневного использования в городе, в отличие от анонимных субъектов, размещенных в нижнем ряду; у каждого имеется небольшая табличка, где указывается вероятная профессия и подчеркиваются достоинства модели, предлагаемой заказчику, например: "Психоаналитик, около пятидесяти лет, тонкое интеллигентное лицо; излучает внимательную доброжелательность, невзирая на очевидные признаки усталости, вызванной работой и научными изысканиями;
предпочтительнее носить вместе с очками". И рядом:
"Бизнесмен, от сорока до сорока пяти лет, положительный и склонный к риску; форма носа свидетельствует о лукавстве, равно как и об умении держать слово; рот, который обладает способностью нравиться как с усами, так и без них".
Парики - для обоих полов, но большей частью дамские - занимают верхнюю часть витрины; шелковистые кудри длинного белокурого шиньона в центре ниспадают до лба одного из президентов. Наконец, в самом низу, на черной бархатной подкладке, сложены попарно фальшивые груди молодых женщин (всех размеров, контуров и цветов, с разнообразными сосками и окружностями); похоже, они имеют две - по меньшей мере - сферы предназначения. Действительно, на боковой табличке объясняется, как следует прикреплять их к торсу (мужской выделяется особо) и как скрыть круговую резинку, ибо лишь эта деликатная особенность выдает искусственное происхождение, настолько точно имитируется структура кожи и упругость живой плоти. А по другую сторону представлены груди, одна из которых исколота иголками и булавками разной толщины, другая же остается нетронутой - дабы показать, что ею можно пользоваться, как подушечкой для рукоделья. Представленные модели так совершенны, что невольно удивляешься, почему на перламутровой поверхности израненной груди не выступили крохотные рубиновые капельки.
Что до рук, то они рассеяны по всему пространству витрины. Некоторые выставлены с намерением вызвать в памяти анекдот или газетную сенсацию: женская рука зажимает рот старого "художника-авангардиста", две руки раздвигают роскошную рыжую шевелюру; рука угольно-черного негра комкает бледно-розовую грудь;
мощные мужские руки обхватывают горло "звезды киноэкрана". Но большей частью подвижные кисти из надувной резины порхают между другими предметами. Мне даже кажется, что сегодня вечером их гораздо больше, чем обычно. Они грациозно передвигаются за стеклом, подвешенные на невидимых нитях; пальцы разжимаются, крутятся, запрокидываются назад и вновь сжимаются. Создается полное впечатление, будто видишь перед собой только что отрубленные руки красивых женщин. Впрочем, у многих еще кровоточат обрубки, отсеченные на плахе остро заточенным топором.
И обильно капает кровь с отрубленных голов - я не сразу их заметил - даже более обильно, чем на моделях убитых президентов: среди них я вижу головы адвоката, психоаналитика, продавца машин, Джонсона, девушки из бара, Бен Саида, тромбониста, игравшего на этой неделе в "Старом Джо" и, наконец, лже-медсестры, принимающей пациентов доктора Моргана в подземных коридорах станции метрополитена, через которую я возвращаюсь к себе домой.
Поднимаясь по лестнице и дойдя до площадки второго этажа, я нечаянно роняю связку ключей, звякнувшую о железные прутья перил, прежде чем упасть на последнюю ступеньку. Именно в этот момент Лора в другом конце коридора начинает кричать. К счастью, на дверях ее нет засова. Я вхожу в комнату, где застаю ее полуодетой: она подскочила от ужаса на смятой кровати. Я успокаиваю девушку с помощью тех же методов, что всегда.
Затем она просит рассказать, как я провел день. Я сообщаю ей о преступном поджоге и пожаре, уничтожившем целое здание на Сто двадцать третьей улице. Но, поскольку она вскоре начинает задавать слишком уж конкретные вопросы, я предпринимаю отвлекающий маневр, перейдя к эпизоду, свидетелем которого стал немного позже: пара средних американцев по совету семейного врача отправилась к изготовителю масок -чтобы разыграть, с переменой ролей, драматические перипетии своих супружеских затруднений. Лору, похоже, эта история очень увлекает, так как она даже забывает спросить, что могло мне понадобиться в подобном магазине и каким образом я сумел подслушать чужой разговор. Я не говорю ей, что заведующий магазином работает на нас, равно как и не делюсь своими подозрениями, что он полицейский осведомитель. Умалчиваю я также об исчезновении ДР и о розысках ее, занявших большую часть моего рабочего времени.
Я узнал эту новость, когда пришел в контору Я уже рассказывал, как она функционирует. В принципе, речь идет о конторе по найму, якобы принадлежащей манихейской церкви единения. Но в реальности все эти горничные, компаньонки и прочая обслуга - секретарши на один день, студентки, подрабатывающие нянями по ночам, девушки по телефонному вызову с почасовой оплатой и т.д. - являются нашими агентами, которых мы таким образом внедряем во все слои общества. Их обязанности многообразны - от сбора информации до рэкета и пропаганды. Совершенно очевидно, какую пользу можно извлечь из подобной сети шлюх по вызову, роскошных проституток и самых дешевых девок, ибо благодаря им мы разом получаем как бесценную возможность контактировать с людьми, стоящими у власти, так и большую часть наших финансовых средств, не считая выгод, возникающих в результате всегда возможного шантажа.
На прошлой неделе ДР получила задание устроиться приходящей няней в ответ на небольшое объявление в "Нью-Йорк Таймс": "Отец-холостяк ищет девушку с приятными внешними данными и покладистым характером для ночного присмотра за непослушной дочерью". Означенная девочка и в самом деле существовала, несмотря на странно многозначительный текст объявления: ибо слова "послушный" и "властный", как известно, представляют собой основополагающие понятия в терминах условного языка специалистов. Как правило, это означает дрессировку новенькой, которой следует дать хороший урок, чтобы привести к покорности.
Итак, мы послали туда ДР, девушку белой расы, с пышными формами и роскошной рыжей шевелюрой, неизменно дающей нужный эффект в интимных сценах;
в сходных случаях эта ирландка использовалась нами неоднократно. Вечером она является по указанному адресу, на Парк-Авеню, между Пятьдесят шестой и Пятьдесят седьмой улицами, одетая в зеленое шелковое платье, облегающее и очень короткое, всегда приносившее нам хорошие результаты. К ее величайшему удивлению, открывает ей ребенок - на вид лет двенадцати или чуть старше; в ответ на вопрос смущенной и застигнутой врасплох ДР, девочка отвечает, что находится в квартире одна, что зовут ее Лора и что ей тринадцать с половиной лет, а затем предлагает выпить горькой содовой, дабы получше познакомиться за разговором...
ДР настаивает: "Прежде всего, мне бы хотелось увидеть вашего отца...". Но девочка тут же заявляет с полной непринужденностью, что, с одной стороны, это невозможно, потому что он ушел, а с другой, "знаете ли, он мне вовсе не отец..." - последние слова произносятся тихо и доверительно, с приглушенным смешком, тоном слегка робеющей светской дамы, манерам которой девочка блестяще подражает. Совершенно не интересуясь проблемами приемных или незаконнорожденных детей, ДР, вне всякого сомнения, покинула бы дом, если бы не очевидное богатство внутреннего убранства и обстановки-в стиле миллиардера, увлекающегося авангардизмом. Будучи добросовестным работником, она решила остаться и выпила содовой (напиток был приготовлен девочкой) в комнате, служившей, очевидно, будуаром, где при нажатии на электрическую кнопку появляются кресла и маленькие столики из надувной резины. Чтобы не молчать, а также надеясь извлечь информацию, которая могла бы принести пользу при других обстоятельствах, ДР спросила, есть ли в доме слуги.
- Так ведь это вы, - ответила Лора с ослепительной улыбкой.
- Я имела в виду тех, кто убирает дом, готовит...
- А вы не будете этим заниматься?
- Право, не знаю... Я не думала, что это входит в мои обязанности... И больше никого нет?
Девочка напустила на себя скучающий вид, контрастирующий с прежней жеманной любезностью ребенка, играющего в светскую даму. И совсем другим тоном, далеким, печальным и чуть ли не умирающим голосом она в конце концов с явной неохотой произнесла:
- По утрам приходит одна негритянка. Тут мы обе замолчали, и пауза показалась мне довольно долгой. Лора крошечными глотками тянула свой горький лимонад. Я подумала, что она несчастна, однако, меня прислали сюда не для того, чтобы я тратила время на выяснение подобных вещей. И в этот момент в соседней комнате послышались решительные тяжелые шаги. Хрустнула доска на деревянном полу; я не сразу сообразила, насколько странным выглядит такое покрытие в доме миллиардера. Я сказала:
- Рядом кто-то есть.
Малышка ответила "нет" все с тем же отсутствующим видом.
- Но было слышно, как ходят... Да вот же! Опять звук шагов...
- Нет, это невозможно, здесь никогда никого не бывает, - упрямо ответила она, не желая признавать очевидного.
- Тогда, может быть, у вас есть соседи?
- Нет, здесь не может быть соседей. Все это одна квартира!
И девочка широким жестом обвела стены будуара.
Тем не менее, она вскочила со своего резинового кресла и принялась нервически кружить по комнате, а затем подошла к большой застекленной стене, через которую можно было увидеть только небо однообразно серого цвета. Именно тогда я заметила, насколько бесшумны ее собственные шаги, утопающие в белом ковре, пушистом, словно мех. Их не было слышно, даже когда она сильно топала маленькими ножками в спортивных туфлях из черной блестящей кожи, с застежками на липучках.
Если юная Лора рассчитывала отвлечь внимание своей нервозной беготней от происходившего в смежной комнате, то это было весьма наивно - тем более что за стеной все возобновилось с еще большей силой, и теперь это были легко опознаваемые звуки борьбы: топот, грохот падающей мебели, прерывистое дыхание, треск раздираемой ткани, а через секунду сдавленные стоны, приглушенные мольбы, как если бы женщина не смела поднять голос по неизвестным причинам или же была не в состоянии это сделать по не зависящим от нее обстоятельствам.
Зато огонь, едва лишь спичка опалила краешек кружевной оборки, пропитанной бензином, вспыхивает мгновенно во всей своей мощи, так что за языками пламени тут же исчезают еще слегка трепещущая жертва, груда тряпок, сыгравших свою роль в ритуале умерщвления, охотничий нож и сама зала, откуда я едва успеваю выйти.
Дойдя до середины коридора, я замечаю, что пожар бушует уже на лестнице, охватив сверху донизу здание, в котором я излишне задержался. К счастью, остаются железные наружные лестницы, которые зигзагом спускаются по фасаду дома. Повернув назад, я устремляюсь в другой конец коридора к двери в виде окна. Оно заперто. Тщетно дергаю я шпингалет, мне не удается его сдвинуть. Едкий дым заполняет легкие и слепит глаза. Сильным ударом ноги, каблуком в самый низ оконной рамы, я вышибаю стекло, осколки которого с хрустальным звоном падают на металлическую площадку. Свежий воздух, хлынувший ко мне, приносит с собой, перекрывая гул пламени, вопль толпы, собравшейся в самом низу, на улице.
Проскользнув в отверстие, я начинаю быстро спускаться по железным перекладинам. Со всех сторон, на каждом этаже разлетаются стекла, лопаясь под влиянием жара. Перезвон осколков, постоянно усиливаясь, сопровождает меня во время бегства. Я перескакиваю сначала через одну перекладину, затем через две.
Время от времени я на секунду приостанавливаюсь, чтобы наклониться через поручень: мне кажется, что толпа у меня под ногами удаляется все больше; я даже перестал различать крохотные головы, поднятые ко мне;
вскоре остается лишь одна черная точка в сгустившейся темноте, но, возможно, это только отблеск на асфальте, омытом недавним ливнем. А в тревожном сигнале пожарной машины, промчавшейся вдалеке, издав два жалобных гудка, звучит нечто надежное, успокоительное, привычное.
Я закрываю дверь-окно, шпингалет которого следовало бы смазать маслом. Теперь здесь царит полное безмолвие. Я медленно поворачиваюсь к Лоре, оставшейся в нескольких метрах сзади, в коридоре.
- Нет, - говорю я, - никого нет.
- Но он же стоял здесь, будто на посту, весь день.
- Значит, он ушел.
За углом дома напротив я только что ясно увидел черный плащ, сверкающий еще больше после дождя и блеснувший в желтом свете близко стоящего фонаря.
Я прошу Лору описать субъекта, о котором она говорит; она тут же перечисляет уже известные приметы, изъясняясь медленно и неуверенно, но демонстрируя хорошую память и наблюдательность. Я говорю, чтобы сказать хоть что-то:
- Отчего ты решила, что он следит за этим домом? И даже мне самому тон мой кажется неубедительным.
- Он постоянно разглядывает окна, - отвечает Лора.
- Какие окна?
- Это и те, что в двух пустых комнатах с каждой стороны.
- Значит, он видел тебя?
- Нет, он не мог: я стояла в глубине, а внутри слишком темно. В стеклах он видит только отражение неба.
- Откуда ты знаешь? Ты выходила?
- Нет! Нет! Нет!
Этого вопроса она панически пугается, затем, через несколько секунд, добавляет спокойнее:
- Я рассчитала, сделав чертеж. Я говорю:
- В любом случае, раз он ушел, значит, следил за другим домом, или просто поджидал кого-то, или же укрывался от дождя, надеясь, что ливень скоро кончится, и можно будет продолжить путь.
- Дождь шел не весь день, - отвечает она. И по тому, как звучит ее голос, я догадываюсь, что она мне больше не верит.
Вновь я думаю, что Фрэнк, наверное, прав: от этой девушки исходит опасность, потому что она хочет знать больше, чем способна вынести. Нужно все-таки принять решение.
- А потом, он уже был здесь вчера, - говорит Лора. Я делаю шаг по направлению к ней. Она тут же отступает на шаг назад, не сводя с меня блестящих испуганных глаз. Я продвигаюсь еще на один шаг, затем на другой, и каждый раз на столько же отступает Лора.
- Мне придется..., - начинаю я, стараясь подыскать нужные слова...
Именно в этот момент над нашими головами слышится какой-то звук: тихие, но отчетливые удары, как если бы кто-то трижды тихонько стукнул в дверь, желая войти в одну из комнат. Все они пусты, и в доме никого нет, кроме нас. Возможно, это хрустнуло дерево, и звук показался нам таким неестественно отчетливым, потому что сами мы производим очень мало шума, делая крохотные шажки по плиточному полу. Лора вполголоса спрашивает:
- Вы слышали?
-Что?
- Кто-то стучал.
- Нет, - говорю я, - ты слышала меня.
Я уже добрался до лестницы и положил руку на перила. Чтобы успокоить ее, я, не шевельнув ни ладонью, ни пальцами, трижды постучал ногтем по круглой деревяшке. Лора вздрогнула и посмотрела на мою руку. Я повторил свое движение на ее глазах. Несмотря на большое сходство между звуками сверху и моей имитацией, девушка, по-видимому, не вполне поверила мне. Она посмотрела на потолок, затем опять на мою руку. Я снова начал медленно продвигаться к ней, а она в то же самое время стала пятиться.
Отступая шаг за шагом, она уже почти достигла двери в свою комнату, когда мы вторично услыхали тот же самый звук, на верхнем этаже. Мы оба остановились, напряженно прислушиваясь и глядя туда, откуда могли доноситься удары. Лора еле слышно прошептала, что ей страшно.
Рука моя не опиралась более о перила или обо что-нибудь еще.
И мне было трудно придумать другой сходный трюк.
- Ну, что ж, - говорю я, - сейчас поднимусь и посмотрю. Но это скорее всего крысы.
Я тут же повернулся и пошел назад к лестнице. Лора стремительно бросилась в свою комнату и попыталась закрыть дверь на ключ, разумеется, безуспешно, поскольку замок блокирован с того времени, как я засунул в него гвоздь именно в этих целях. Как обычно, Лора упорствовала в течение нескольких секунд, безнадежно пытаясь повернуть язычок; затем, отказавшись от своего намерения, направилась к кровати, так и не прибранной, где, конечно, пряталась, не раздеваясь. Ей даже не пришлось снимать обувь, потому что она всегда ходит босой, о чем, кажется, уже было сказано.
Вместо того чтобы подняться в верхние комнаты, я тут же начал спускаться. В доме, как я уже упоминал, четыре совершенно одинаковых этажа. На каждом из них пять комнат: две выходят на улицу, а две с противоположной стороны - на двор муниципальной школы для девочек; последняя, с выходом напротив лестницы, вовсе не имеет окон. Там, где мы спим, то есть на третьем этаже, в глухой комнате стоит очень большая ванна. Мы также пользуемся несколькими комнатами на первом этаже: в частности, той, которую я назвал библиотекой. Вся остальная часть дома остается нежилой.
- По какой причине?
- В здании, как я только что сказал, двадцать комнат. Это слишком много для двух человек.
- Зачем вы сняли такой большой дом?
- Я не снимаю его, а только сторожу. Владельцы желают снести это здание, чтобы построить высокий современный небоскреб. Если бы они сдавали квартиры или комнаты, это с большой долей вероятности затруднило бы снос.
- Вы не закончили историю с пожаром. Что произошло, когда человек, спускавшийся по железной лестнице, добрался до нижней перекладины?
- Пожарные уже приставили к ней небольшую лесенку, чтобы соединить с землей. Мужчина с серым лицом не столько спустился, сколько скатился кубарем по последним ступенькам. Лейтенант пожарной команды спросил у него, остался ли кто-нибудь еще в доме. Мужчина ответил без всяких колебаний, что никого больше нет. Пожилая женщина в слезах, только что - если я правильно понял - спасенная из пламени, повторила в третий раз, что исчезла "барышня", жившая над ее собственной квартирой. Мужчина же утверждал, что упомянутый этаж совершенно пуст и молодая светловолосая девушка, конечно, успела выбежать из своей комнаты, когда вспыхнул огонь, возможно, именно у нее - если она забыла выключить электрический утюг или оставила гореть газовую или керосиновую горелку...
- Что же вы сделали после этого?
- Я затерялся в толпе.
Он отмечает все, что представляет для него интерес в только что сделанном мною рапорте. Затем поднимает глаза от своих бумаг и спрашивает без всякой связи с предшествующим:
- Та, которую вы называете своей сестрой, в это время находилась дома?
- Да, конечно, ведь она никогда не выходит.
- Вы в этом уверены?
- Абсолютно уверен.
Прежде и также без видимых оснований он спрашивал меня о цвете волос, глаз и кожи Лоры. Я ответил ему, что именно таких называют "беляночками". Когда разговор закончился, я направился к метро, чтобы вернуться домой.
В это время Лора по-прежнему лежит, забившись под простыню и одеяло, поднятое до подбородка. Однако глаза у нее широко раскрыты - она прислушивается с величайшим напряжением, пытаясь угадать, что происходит наверху. Но это ничего ей не дает, ибо дом погружен в тяжелую, ватную, пугающую тишину. В конце коридора убийца, без помех поднявшийся по железной наружной лестнице, осторожно вынимает кусочки стекла из окна, разбитого до его прихода; благодаря отверстию, оставшемуся после выпавшего маленького треугольника, можно легко вынуть двумя пальцами острые концы звезды, расползшейся по стеклу, потихоньку расшатывая их и освобождая из желобка между деревянной рамой и сухой замазкой. Когда мужчина, не торопясь, завершает эту работу, ему остается лишь просунуть руку в зияющую дыру, не опасаясь взрезать вены на запястье, и бесшумно отодвинуть шпингалет, только что смазанный маслом. Затем створка безмолвно поворачивается на петлях. Оставив ее полуоткрытой, дабы свободно ускользнуть после свершения тройного преступления, человек в черных перчатках неслышными шагами ступает по плиточному полу.
Вот уже ручка двери еле заметно поворачивается. Девушка, наполовину приподнявшись на кровати, не сводит широко раскрытых глаз с медной рукоятки прямо перед собой. Она видит блестящую точку: это отражение маленького ночника у изголовья на полированной кругляшке, которая движется с невыносимой медлительностью. И, словно уже почувствовав под собой скомканные простыни, пропитанные кровью, Лора испускает вопль ужаса.
Из-под двери пробивается свет, поскольку я, поднимаясь, включил реле. Я говорю себе, что крики Лоры в конечном счете переполошат всех соседей на улице. Днем их, конечно, слышат дети, когда выходят во двор на время перемены. Я устало преодолеваю этаж за этажом, едва волоча ноги, измученный беготней, которой сегодня было еще больше, чем всегда. Мне даже приходится опираться на перила. Дойдя до площадки второго этажа, я нечаянно роняю связку ключей, которые, прежде чем оказаться на полу, звякают о железные прутья. Только тут я замечаю, что забыл положить ключи на мраморный столик в коридоре первого этажа, как обычно делаю, возвращаясь домой. Я приписываю свою оплошность усталости и тому факту, что думал о другом, когда закрывал дверь: а именно, о словах Фрэнка, только что сказанных по поводу Лоры, которые я, вероятно, должен рассматривать, как приказ.
Это было в "Старом Джо". Оркестр здесь такой оглушительный, что можно говорить о делах, не рискуя привлечь внимание любопытных ушей. Скорее возникает другая проблема: чтобы тебя самого расслышал собеседник, к которому приходится склоняться очень близко. Поначалу за нашим столиком сидел еще и связной, называющий себя Бен Саидом: он, как всегда, молчал в присутствии того, кого все мы более или менее признаем своим вождем. Однако, когда Фрэнк встал, чтобы выйти в туалет (в действительности, конечно, чтобы позвонить), Бен Саид поспешно сказал мне, что за мной следят и что он предпочитает предупредить меня об этом. Я притворился удивленным и спросил, знает ли он причину.
- Сейчас столько шпиков, - ответил он, - вполне естественно, что никто не вызывает доверия.
Он добавил, однако, что, по его мнению, слежка установлена почти за всеми агентами-ликвидаторами.
- Тогда почему ты говоришь об этом именно мне?
- Ну, просто, чтобы ты знал.
Я посмотрел на посетителей за столиками вокруг нас и сказал:
- В таком случае, моя тень сидит здесь сегодня вечером? Ты должен мне ее показать!
- Нет, - ответил он, даже не поворачивая головы, чтобы удостовериться в присутствии соглядатая, - здесь это бесполезно, тут практически только наши люди. Впрочем, я думаю, что следят скорее за твоим домом.
- Зачем?
- Они думают, что ты живешь не один.
- Да нет же, - сказал я после секундной заминки, -сейчас я живу один.
- Возможно, но они не хотят в это верить.
- Пусть придут и посмотрят - спокойно заявил я, желая завершить разговор.
В этот момент Фрэнк вернулся из туалета. Проходя мимо дальнего столика, он сказал что-то одному типу:
тот сразу поднялся и пошел за плащом, висевшим на вешалке. Фрэнк, продолжив свой путь, подошел к нам, сел и коротко бросил Бен Саиду, что все в порядке и что надо немедленно туда идти. Бен Саиду ушел, не задав никаких вопросов и даже забыв попрощаться со мной. Именно после его ухода Фрэнк заговорил о Лоре. Я слушал, ничего не отвечая. Когда же он заключил: "Вот и думай сам", - я допил стакан с "Кровавой Мэри" и вышел.
На улице прямо перед дверью я увидел парочку гомосексуалистов, которые, держась под руку, вели на поводке маленькую собачку. Тот, кто был выше, обернулся и поглядел на меня так пристально, что я спросил себя, чем это вызвано. Потом он шепнул что-то на ухо своему другу, и оба неторопливо зашагали дальше, продолжая прогулку. Я подумал, что испачкал чем-нибудь лицо. Но, проведя тыльной стороной ладони по щеке, почувствовал только проступившую уже щетину.
У первого же зеркала на витрине я остановился с целью оглядеть себя. В то же время я воспользовался этим, чтобы незаметно посмотреть назад: из "Старого Джо" как раз выходил Фрэнк. Я готов был поклясться, что сопровождает его Бен Саиду, хотя тот ушел по меньшей мере три четверти часа назад. Они двинулись в другую сторону, но я испугался, что кто-то из них может обернуться и еще ближе придвинулся к витрине, как если бы выставленный в ней товар интересовал меня в высшей степени, хотя этот магазин париков и масок был мне знаком уже давно.
Маски, сделанные из очень тонкой гибкой резины с большим искусством и реализмом, не имеют ничего общего с грубыми поделками из размалеванного картона, что нацепляют на себя дети во время карнавала. Модели изготовляются по мерке заказчика. Посреди предметов, разложенных на витрине, водружена большая афиша, имитирующая надпись, криво выведенную на стене:
"Если вам не нравятся ваши волосы, замените их другими. Если вы не любите свою кожу, натяните новую!" Здесь продаются также резиновые перчатки, придающие иной облик рукам, причем форму, цвет и прочее можно выбрать по каталогу.
Окружая с четырех сторон центральный плакат, в образцовом порядке располагаются головы примерно двадцати американских президентов. Один из них (имя которого я забыл, но не Линкольн) изображен в момент своего убийства: кровь течет по лицу из раны, зияющей поверх надбровной дуги, однако, невзирая на это обстоятельство, выражение лица остается таким же безмятежным и приветливым, как на бесчисленных репродукциях, воспроизводящих его облик. Все эти маски, даже те, что не продырявлены револьверной пулей, выставлены напоказ с одной целью - продемонстрировать необыкновенное умение работников фирмы (чтобы прохожие могли удостовериться в безупречном сходстве с хорошо известными физиономиями, включая лицо нынешнего президента, которое каждый день появляется на телеэкране); естественно, подобные изделия не предназначены для повседневного использования в городе, в отличие от анонимных субъектов, размещенных в нижнем ряду; у каждого имеется небольшая табличка, где указывается вероятная профессия и подчеркиваются достоинства модели, предлагаемой заказчику, например: "Психоаналитик, около пятидесяти лет, тонкое интеллигентное лицо; излучает внимательную доброжелательность, невзирая на очевидные признаки усталости, вызванной работой и научными изысканиями;
предпочтительнее носить вместе с очками". И рядом:
"Бизнесмен, от сорока до сорока пяти лет, положительный и склонный к риску; форма носа свидетельствует о лукавстве, равно как и об умении держать слово; рот, который обладает способностью нравиться как с усами, так и без них".
Парики - для обоих полов, но большей частью дамские - занимают верхнюю часть витрины; шелковистые кудри длинного белокурого шиньона в центре ниспадают до лба одного из президентов. Наконец, в самом низу, на черной бархатной подкладке, сложены попарно фальшивые груди молодых женщин (всех размеров, контуров и цветов, с разнообразными сосками и окружностями); похоже, они имеют две - по меньшей мере - сферы предназначения. Действительно, на боковой табличке объясняется, как следует прикреплять их к торсу (мужской выделяется особо) и как скрыть круговую резинку, ибо лишь эта деликатная особенность выдает искусственное происхождение, настолько точно имитируется структура кожи и упругость живой плоти. А по другую сторону представлены груди, одна из которых исколота иголками и булавками разной толщины, другая же остается нетронутой - дабы показать, что ею можно пользоваться, как подушечкой для рукоделья. Представленные модели так совершенны, что невольно удивляешься, почему на перламутровой поверхности израненной груди не выступили крохотные рубиновые капельки.
Что до рук, то они рассеяны по всему пространству витрины. Некоторые выставлены с намерением вызвать в памяти анекдот или газетную сенсацию: женская рука зажимает рот старого "художника-авангардиста", две руки раздвигают роскошную рыжую шевелюру; рука угольно-черного негра комкает бледно-розовую грудь;
мощные мужские руки обхватывают горло "звезды киноэкрана". Но большей частью подвижные кисти из надувной резины порхают между другими предметами. Мне даже кажется, что сегодня вечером их гораздо больше, чем обычно. Они грациозно передвигаются за стеклом, подвешенные на невидимых нитях; пальцы разжимаются, крутятся, запрокидываются назад и вновь сжимаются. Создается полное впечатление, будто видишь перед собой только что отрубленные руки красивых женщин. Впрочем, у многих еще кровоточат обрубки, отсеченные на плахе остро заточенным топором.
И обильно капает кровь с отрубленных голов - я не сразу их заметил - даже более обильно, чем на моделях убитых президентов: среди них я вижу головы адвоката, психоаналитика, продавца машин, Джонсона, девушки из бара, Бен Саида, тромбониста, игравшего на этой неделе в "Старом Джо" и, наконец, лже-медсестры, принимающей пациентов доктора Моргана в подземных коридорах станции метрополитена, через которую я возвращаюсь к себе домой.
Поднимаясь по лестнице и дойдя до площадки второго этажа, я нечаянно роняю связку ключей, звякнувшую о железные прутья перил, прежде чем упасть на последнюю ступеньку. Именно в этот момент Лора в другом конце коридора начинает кричать. К счастью, на дверях ее нет засова. Я вхожу в комнату, где застаю ее полуодетой: она подскочила от ужаса на смятой кровати. Я успокаиваю девушку с помощью тех же методов, что всегда.
Затем она просит рассказать, как я провел день. Я сообщаю ей о преступном поджоге и пожаре, уничтожившем целое здание на Сто двадцать третьей улице. Но, поскольку она вскоре начинает задавать слишком уж конкретные вопросы, я предпринимаю отвлекающий маневр, перейдя к эпизоду, свидетелем которого стал немного позже: пара средних американцев по совету семейного врача отправилась к изготовителю масок -чтобы разыграть, с переменой ролей, драматические перипетии своих супружеских затруднений. Лору, похоже, эта история очень увлекает, так как она даже забывает спросить, что могло мне понадобиться в подобном магазине и каким образом я сумел подслушать чужой разговор. Я не говорю ей, что заведующий магазином работает на нас, равно как и не делюсь своими подозрениями, что он полицейский осведомитель. Умалчиваю я также об исчезновении ДР и о розысках ее, занявших большую часть моего рабочего времени.
Я узнал эту новость, когда пришел в контору Я уже рассказывал, как она функционирует. В принципе, речь идет о конторе по найму, якобы принадлежащей манихейской церкви единения. Но в реальности все эти горничные, компаньонки и прочая обслуга - секретарши на один день, студентки, подрабатывающие нянями по ночам, девушки по телефонному вызову с почасовой оплатой и т.д. - являются нашими агентами, которых мы таким образом внедряем во все слои общества. Их обязанности многообразны - от сбора информации до рэкета и пропаганды. Совершенно очевидно, какую пользу можно извлечь из подобной сети шлюх по вызову, роскошных проституток и самых дешевых девок, ибо благодаря им мы разом получаем как бесценную возможность контактировать с людьми, стоящими у власти, так и большую часть наших финансовых средств, не считая выгод, возникающих в результате всегда возможного шантажа.
На прошлой неделе ДР получила задание устроиться приходящей няней в ответ на небольшое объявление в "Нью-Йорк Таймс": "Отец-холостяк ищет девушку с приятными внешними данными и покладистым характером для ночного присмотра за непослушной дочерью". Означенная девочка и в самом деле существовала, несмотря на странно многозначительный текст объявления: ибо слова "послушный" и "властный", как известно, представляют собой основополагающие понятия в терминах условного языка специалистов. Как правило, это означает дрессировку новенькой, которой следует дать хороший урок, чтобы привести к покорности.
Итак, мы послали туда ДР, девушку белой расы, с пышными формами и роскошной рыжей шевелюрой, неизменно дающей нужный эффект в интимных сценах;
в сходных случаях эта ирландка использовалась нами неоднократно. Вечером она является по указанному адресу, на Парк-Авеню, между Пятьдесят шестой и Пятьдесят седьмой улицами, одетая в зеленое шелковое платье, облегающее и очень короткое, всегда приносившее нам хорошие результаты. К ее величайшему удивлению, открывает ей ребенок - на вид лет двенадцати или чуть старше; в ответ на вопрос смущенной и застигнутой врасплох ДР, девочка отвечает, что находится в квартире одна, что зовут ее Лора и что ей тринадцать с половиной лет, а затем предлагает выпить горькой содовой, дабы получше познакомиться за разговором...
ДР настаивает: "Прежде всего, мне бы хотелось увидеть вашего отца...". Но девочка тут же заявляет с полной непринужденностью, что, с одной стороны, это невозможно, потому что он ушел, а с другой, "знаете ли, он мне вовсе не отец..." - последние слова произносятся тихо и доверительно, с приглушенным смешком, тоном слегка робеющей светской дамы, манерам которой девочка блестяще подражает. Совершенно не интересуясь проблемами приемных или незаконнорожденных детей, ДР, вне всякого сомнения, покинула бы дом, если бы не очевидное богатство внутреннего убранства и обстановки-в стиле миллиардера, увлекающегося авангардизмом. Будучи добросовестным работником, она решила остаться и выпила содовой (напиток был приготовлен девочкой) в комнате, служившей, очевидно, будуаром, где при нажатии на электрическую кнопку появляются кресла и маленькие столики из надувной резины. Чтобы не молчать, а также надеясь извлечь информацию, которая могла бы принести пользу при других обстоятельствах, ДР спросила, есть ли в доме слуги.
- Так ведь это вы, - ответила Лора с ослепительной улыбкой.
- Я имела в виду тех, кто убирает дом, готовит...
- А вы не будете этим заниматься?
- Право, не знаю... Я не думала, что это входит в мои обязанности... И больше никого нет?
Девочка напустила на себя скучающий вид, контрастирующий с прежней жеманной любезностью ребенка, играющего в светскую даму. И совсем другим тоном, далеким, печальным и чуть ли не умирающим голосом она в конце концов с явной неохотой произнесла:
- По утрам приходит одна негритянка. Тут мы обе замолчали, и пауза показалась мне довольно долгой. Лора крошечными глотками тянула свой горький лимонад. Я подумала, что она несчастна, однако, меня прислали сюда не для того, чтобы я тратила время на выяснение подобных вещей. И в этот момент в соседней комнате послышались решительные тяжелые шаги. Хрустнула доска на деревянном полу; я не сразу сообразила, насколько странным выглядит такое покрытие в доме миллиардера. Я сказала:
- Рядом кто-то есть.
Малышка ответила "нет" все с тем же отсутствующим видом.
- Но было слышно, как ходят... Да вот же! Опять звук шагов...
- Нет, это невозможно, здесь никогда никого не бывает, - упрямо ответила она, не желая признавать очевидного.
- Тогда, может быть, у вас есть соседи?
- Нет, здесь не может быть соседей. Все это одна квартира!
И девочка широким жестом обвела стены будуара.
Тем не менее, она вскочила со своего резинового кресла и принялась нервически кружить по комнате, а затем подошла к большой застекленной стене, через которую можно было увидеть только небо однообразно серого цвета. Именно тогда я заметила, насколько бесшумны ее собственные шаги, утопающие в белом ковре, пушистом, словно мех. Их не было слышно, даже когда она сильно топала маленькими ножками в спортивных туфлях из черной блестящей кожи, с застежками на липучках.
Если юная Лора рассчитывала отвлечь внимание своей нервозной беготней от происходившего в смежной комнате, то это было весьма наивно - тем более что за стеной все возобновилось с еще большей силой, и теперь это были легко опознаваемые звуки борьбы: топот, грохот падающей мебели, прерывистое дыхание, треск раздираемой ткани, а через секунду сдавленные стоны, приглушенные мольбы, как если бы женщина не смела поднять голос по неизвестным причинам или же была не в состоянии это сделать по не зависящим от нее обстоятельствам.