Страница:
Небоскреб, сверкающий зеркальными окнами, словно парил над шумными улицами Лос-Анджелеса. Эдмунд Финли, высокий худощавый мужчина лет пятидесяти, свободно раскинулся за массивным письменным столом красного дерева, наслаждаясь еженедельной процедурой маникюра. Стена напротив него беззвучно мерцала дюжиной телевизионных экранов: Си-эн-эн, «Последние новости», «Магазин на диване». Остальные телевизоры были подключены к видеокамерам, установленным в различных офисах его фирмы, давая возможность наблюдать за подчиненными.
Тишина огромного кабинета нарушалась лишь оперой Моцарта и непрерывным поскрипыванием пилочки для ногтей. Звук своей телесистемы Финли включал, лишь когда у него было настроение послушать или подслушать.
Финли вообще любил следить за другими.
Для своего кабинета он выбрал верхний этаж, потому что отсюда открывалась панорама Лос-Анджелеса. Здесь он чувствовал себя всемогущим и часами простаивал у широкого окна, просто уставившись на людишек, снующих далеко внизу.
В его доме, расположенном в горах высоко над городом, телевизионные камеры и экраны были установлены в каждой комнате. И окна, окна, бесконечные окна, выходившие на бухту Лос-Анджелеса, сверкавшую по ночам множеством разноцветных огней. Каждый вечер Финли стоял на балконе своей спальни и представлял, что владеет всем и всеми, попавшими в поле его зрения.
Эдмунд Финли был одержим манией обладания. Кабинет отражал его вкус к прекрасному и исключительному. Две девственно-белых стены и ковер служили отличным фоном для его сокровищ. Китайская ваза XV века на мраморном пьедестале. В стенных нишах – скульптуры Родена. Над комодом эпохи Людовика XIV – подлинник Ренуара в золоченой раме. Два столика красного дерева с тонкой резьбой времен викторианской Англии. Между ними – бархатное канапе, принадлежавшее самой Марии-Антуанетте.
В двух высоких застекленных шкафчиках – потрясающая, открытая лишь для избранных коллекция произведений искусства: флаконы из лазурита и аквамарина, нэцке из слоновой кости[2], статуэтки из дрезденского фарфора, музыкальные шкатулки из лиможского фарфора, кинжал XV века с усыпанной драгоценными камнями рукояткой, африканские маски…
Эдмунд Финли приобретал самозабвенно, а потом припрятывал свои сокровища.
Его импортно-экспортный бизнес процветал, а контрабандная часть этого бизнеса процветала еще больше. В конце концов, где, как не в контрабанде, можно попробовать свои силы и насладиться ощущением риска. Незаконные приобретения требуют, кроме безупречного вкуса, известной ловкости, изобретательности, безжалостности.
Финли начал «приобретать» еще в юности, когда работал в доках Сан-Франциско. Совсем нетрудно было поменять местами контейнеры, вскрыть ящик и продать добычу. К тридцати годам Эдмунд собрал капитал для создания собственной компании, накопил достаточно опыта для успешной работы за рамками закона и достаточно связей для того, чтобы не оскудевал поток товаров.
Разбогатев, Финли смог воплотить в жизнь свои мечты об итальянских костюмах, французских женщинах и швейцарских франках. После десятилетий сложных экономических операций он получил возможность оставлять себе понравившиеся вещи. А нравились ему вещи старинные и бесценные.
– Все готово, мистер Финли. – Маникюрша осторожно положила руку Финли на безупречно чистую салфетку. Она знала, что, пока будет складывать свои инструменты и лосьоны, клиент тщательно проверит ее работу. Как-то раз он орал на нее минут десять из-за крошечного заусенца. Однако сейчас, когда она осмелилась поднять глаза, Финли довольно улыбался, разглядывая свои отполированные ногти.
– Отличная работа. – Он поочередно потер подушечками пальцев друг о друга, затем достал из кармана пачку банкнот, скрепленную золотым зажимом, отделил бумажку в пятьдесят долларов и, помедлив, с обезоруживающей улыбкой добавил еще сотню. – Счастливого Рождества, милочка.
– О… благодарю вас. Огромное спасибо, мистер Финли. И вам счастливого Рождества.
Продолжая улыбаться, Финли отпустил ее царственным взмахом ухоженных пальцев. Его редкая щедрость проявлялась так же естественно, как и постоянная жадность. Он наслаждался и тем, и другим. Не успела дверь за маникюршей закрыться, как он повернулся на вращающемся кресле, сложил руки на шелковом жилете и уставился на купающийся в солнечных лучах Лос-Анджелес.
Рождество, думал он. Какое чудесное время года. Время доброжелательности, перезвона колоколов, цветных фонариков. Конечно, это еще и время беспросветного одиночества, отчаяния, доводящего до самоубийства, но мелкие человеческие трагедии не имеют к нему никакого отношения. Деньги вознесли его на вершину, далекую от потребности в дружбе и родственных отношениях, сделали неуязвимым. Дружбу можно купить. Потому он и выбрал один из богатейших городов мира, где можно купить и продать все, что угодно; владеть всем, что пожелаешь.
Больше всего здесь восхищаются молодостью, богатством и властью, а власть и богатство у него есть. Что касается молодости, деньги могут создать ее иллюзию.
Зеленые глаза Финли заблестели. С некоторым удивлением он вдруг понял, что счастлив.
Стук в дверь отвлек его от приятных мыслей. Он повернулся и отчеканил:
– Войдите.
Эйбел Уайнсэп, маленький сутулый человечек, казалось, еще больше сгорбившийся под тяжестью своего громкого титула «Ответственный помощник президента компании», робко вошел и откашлялся.
– Сэр. Мистер Финли.
– Эйбел, ты знаешь истинный смысл Рождества? – тихо, почти сердечно, спросил Финли.
– А… – Уайнсэп нервно затеребил узел галстука. – Что вы имеете в виду, сэр?
– Приобретение. Чудесное слово, Эйбел. И в этом истинный смысл чудесного праздника Рождества. Ты со мной согласен?
– Да, сэр. – Уайнсэпа бросило в дрожь. Он пришел с дурной вестью, а радостное настроение шефа делало его миссию еще более затруднительной. – Мистер Финли, боюсь, у нас проблема.
– Неужели? – Финли еще улыбался, но глаза его стали суровыми. – И какая же?
Уайнсэп чуть не задохнулся от страха. Он знал, что ледяная ярость Финли бывает более смертельной, чем приступ бешенства любого другого человека. Как-то на его глазах Финли разделался со служащим, уличенным в мошенничестве. Вряд ли ему удастся забыть, как спокойно Финли перерезал бедняге глотку драгоценным кинжалом XVI века.
Финли свято верил в то, что предательство заслуживает немедленного наказания и определенного церемониала.
Уайнсэп помнил и то, что именно ему было поручено избавиться от трупа.
Не в силах подавить страх, он продолжил:
– Груз из Нью-Йорка, который вы ожидали, сэр.
– Задержка с поступлением?
– Нет… то есть некоторым образом да, сэр. Груз прибыл сегодня, как и ожидалось, но вот товар… – Эйбел нервно облизнул пересохшие губы. – Это не то, что вы заказывали, сэр.
Финли оперся о край стола ухоженными руками. Суставы его пальцев побелели, но голос прозвучал спокойно:
– Повтори, пожалуйста.
– Товар, сэр. Это не то, что вы заказывали. Очевидно, где-то произошла ошибка. – Уайнсэп уже не говорил, а скулил. – Я подумал, что лучше доложить вам немедленно.
– Где груз? – словно змея, прошипел Финли.
– В отделе доставки, сэр. Я думал…
– Принести сюда. Немедленно.
– Да, сэр. Я мигом, сэр.
Уайнсэп исчез, благодаря бога за отсрочку.
Куча денег была уплачена за сам товар и еще больше за его контрабандный ввоз в страну. Каждый предмет был украден, надежно замаскирован и доставлен из разных мест в нью-йоркское отделение его фирмы. Одни взятки достигали шестизначного числа.
Чтобы успокоиться, Финли подошел к бару, щедро плеснул сока гуавы и выпил.
Теперь он мог думать более трезво. Если произошла ошибка, ее исправят. Тот, кто допустил эту ошибку, кем бы он ни оказался, будет наказан.
Финли бережно отставил тончайший бокал и стал изучать свое отражение в овальном зеркале эпохи Георга III. Аристократическое лицо, густая темная шевелюра. Он провел рукой по волосам, восхищаясь блеснувшим в них серебром. Последняя косметическая операция разгладила мешки под глазами, укрепила линию подбородка, стерла глубокие морщины вокруг рта.
На вид не дашь больше сорока лет, решил Финли, придирчиво оглядывая себя в профиль.
Какой идиот сказал, что нельзя купить молодость?
Стук в дверь прервал его раздумья, испортив настроение.
– Войдите! – рявкнул Финли, и один из служащих отдела доставки вкатил ящик. – Оставь там. – Он указал пальцем в центр комнаты. – И можешь идти. Эйбел, останься. Дверь.
Уайнсэп бросился закрывать дверь за вышедшим из кабинета служащим.
Финли молчал, и Уайнсэп, бледный как мел, вернулся к ящику.
– Мистер Финли, я открыл, как вы приказали, а когда начал проверять товар, то понял, что произошла ошибка.
Уайнсэп осторожно сунул руку в кучу резаной упаковочной бумаги и дрожащими пальцами вытащил фарфоровый чайник, расписанный крошечными фиалками.
Финли взял чайник, повертел в руках. Английский. Неплохая работа. Стоит долларов двести в свободной продаже. Но это массовая продукция. Тысячи точно таких же чайников в свое время продавались по всему миру. То есть для него эта штуковина не представляет абсолютно никакой ценности. Он ударил чайником о край ящика, и осколки полетели во все стороны.
– Что еще?
Дрожа, Уайнсэп запустил руку поглубже в ящик и вытащил стеклянную вазу с «ледяным» узором.
Итальянская, решил Финли, осматривая вазу. Ручная работа. Сто – сто пятьдесят долларов. Он размахнулся, и, пролетев в миллиметре от головы Уайнсэпа, ваза вдребезги разбилась о стену.
– Еще… еще чайные чашки. – Взгляд Уайнсэпа заметался между ящиком и неумолимым лицом шефа. – И серебро… два серебряных блюда, конфетница. П-пара хрустальных бокалов с гравировкой… с-свадебные колокольчики.
– Где мой товар? – грозно спросил Финли, отчеканивая каждое слово.
– Сэр, я не могу… то есть я полагаю, что произошла… ошибка. – Последнее слово несчастный Уайнсэп уже прошептал.
– Ошибка.
Финли сжал кулаки. Его глаза стали похожи на осколки нефрита. Ди Карло, подумал он, вызывая в памяти образ своего представителя в Нью-Йорке. Молодой, способный, честолюбивый. Но не дурак. Ди Карло не так глуп, чтобы попытаться надуть босса. Однако ему придется заплатить за эту ошибку, дорого заплатить.
– Соедини меня с Ди Карло.
– Да, сэр. – Поскольку ярость Финли явно нашла новую мишень, Уайнсэп с некоторым облегчением бросился к телефону.
Пока он набирал номер, Финли прошел к ящику, с хрустом втаптывая осколки фарфора в ковер, и начал методично крушить остатки доставленного товара.
2
Джед Скиммерхорн хотел выпить. И ему было все равно, что пить. Виски, обжигающее глотку, бренди, согревающее внутренности, или пиво – все равно. Однако придется потерпеть, пока он не перетащит все коробки в новую квартиру по этой чертовски шаткой черной лестнице.
Не то чтобы у него было много вещей. Бывший напарник, Брент, помог втащить наверх диван, матрац и самую тяжелую мебель. Осталось лишь несколько картонных коробок с книгами, кухонной утварью и всякой мелочью. Правда, Джед не мог взять в толк, зачем ему даже это. Не проще ли было бы отправить на склад все?
И вообще, в последнее время он многого не понимал. Он, например, не мог объяснить ни Бренту, ни самому себе, зачем понадобилось переезжать на другой конец города и менять огромный особняк в колониальном стиле на квартиру.
Если речь идет о начале новой жизни, то как можно где-то начинать, если не покончено с прошлым?
В последнее время Джед пытался покончить с великим множеством вещей.
Первым шагом был рапорт об отставке. Первым и, вероятно, самым трудным. Полицейский комиссар долго спорил, отказываясь принимать рапорт, и в конце концов отправил Джеда в длительный отпуск. Какая разница, как это называть, думал Джед. Он больше не полицейский. Он больше не может быть полицейским. Та часть его души, которая стремилась служить и защищать, отмерла.
Это не депрессия, объяснял Джед полицейскому психиатру. И он не должен искать собственное «я». Просто с ним, как с полицейским, покончено. Ему необходимо одно: чтобы его оставили в покое. Он отдал работе в полиции четырнадцать лет жизни. Разве этого мало?
Джед открыл локтем дверь своей новой квартиры, подпер ее одной из коробок, протолкнул через порог другую и снова отправился вниз.
Обитатель квартиры напротив еще не давал о себе знать. Старый чудак, сдавший Джеду жилье, сказал, что сосед тих, как мышь. Похоже, он не врал.
С низкого свинцово-серого неба все сыпался мокрый снег с дождем. Джед спустился по скользким наружным ступенькам, с раздражением заметив, что перила не выдержали бы и неоткормленного трехлетнего ребенка. Дом выходил фасадом на шумную Саут-стрит, но в усыпанном гравием дворике было почти тихо. Правда, Джед не возражал ни против шумной и несколько богемной атмосферы этого района, ни против туристов, ни против магазинов. Новое жилье находилось недалеко от реки, так что всегда можно прогуляться в одиночестве.
Главное, новая обстановка разительно отличается от подстриженных лужаек Честнат-Хилла, где уже два столетия стоит фамильный дом Скиммерхорнов.
Сквозь сумрак подмигивали гирлянды разноцветных фонариков в окнах соседних зданий. К одной из крыш кто-то прикрутил проволокой большого пластмассового Санту с его восемью оленями.
Глядя на парящую упряжку, Джед вспомнил, что приглашен к Бренту на рождественский обед. Прежде он получил бы удовольствие от шумного семейного празднества, пусть и чужого. В его жизни никогда не было веселых семейных праздников… вообще ничего, что можно было бы назвать семейной радостью.
А теперь не было и семьи. Никакой семьи.
Он сжал пальцами пульсирующие виски, пытаясь отогнать мысли об Элейн. Но воспоминания, как призраки прошлых грехов, не отступали, вызывая тошноту.
Джед вытащил из багажника последнюю коробку и с такой силой захлопнул крышку, что «Тандерберд» жалобно задребезжал.
Он не будет думать об Элейн, он не будет думать о Донни Спеке. Никакого долга, никакого раскаяния. Он просто вернется в новую квартиру, нальет себе виски и постарается не думать ни о чем.
Джед прищурился, защищая глаза от жалящего снега, и в последний раз поднялся по крутым ступенькам. По сравнению с пронизывающим холодом снаружи температура внутри казалась слишком высокой. Домовладелец не скупился на отопление. Излишняя расточительность. Но какое ему дело до того, как старик тратит свои деньги.
Забавный старик. Джед вспомнил глубокий грудной голос, театральные жесты, серебряную фляжку… Хозяин дома интересовался мнением Джеда о драматургах XX века больше, чем его рекомендациями.
Однако невозможно прослужить полицейским почти половину жизни и не понимать, что мир полон чудаков.
Джед бросил последнюю коробку на дубовый стол и стал рыться в мятых газетах, надеясь найти бутылку. Он точно помнил, что одна бутылка у него есть. Только – в противоположность ящикам, отправленным на склад, – эти были упакованы без всякой системы и не помечены. Если в крови Скиммерхорнов и водились гены практичности, то, вероятно, его доля досталась Элейн.
Джед тихо выругался. Нельзя думать об Элейн. Если позволить мыслям о сестре пустить корни, они пышно расцветут угрызениями совести. А за последние месяцы он на собственной шкуре испытал последствия убийственного чувства вины: ночные кошмары, пробуждение в холодном поту.
Потные ладони и паника несовместимы с работой полицейского. Как и неконтролируемые вспышки бешенства… Джед напомнил себе, что он больше не полицейский. Теперь он сам распоряжается своим временем… как он и сказал бабушке.
Гулкая пустота квартиры подчеркивала его одиночество. Замечательно. Он выбрал это жилище именно потому, что придется игнорировать одного-единственного соседа. И вторая причина так же проста: ему здесь сразу понравилось.
Он слишком долго жил среди красивых вещей, и, видимо, любовь к красоте вошла в его плоть и кровь. Сколько ни говори, что обстановка не имеет значения, в новенькой кооперативной квартире или в безликом доходном доме он был бы несчастен.
Похоже, старое здание было перестроено под магазин и две квартиры где-то в тридцатых годах. Строители сохранили просторные комнаты, высокие потолки, камин и узкие высокие окна. К приезду нового жильца кто-то до блеска натер дубовые полы.
Простые оконные рамы из древесины ореха, светлые кремовые стены. Старик уверил Джеда, что он может перекрасить стены по своему вкусу, но Джед не собирался заниматься внутренней отделкой. Его все устраивает так, как есть.
Раскопав наконец едва початую бутылку виски, Джед несколько секунд изучал ее, затем поставил на стол и стал разгребать упаковочную бумагу в поисках стакана… и в это время услышал какой-то шум. Его руки замерли, тело напряглось.
Он поднял голову и обернулся, пытаясь определить источник звука. Ему показалось, что он слышит повторенный эхом звон колокольчиков. А теперь смех. Тихий отдаленный смех, женский, чарующий.
Его взгляд уперся в медную ажурную вентиляционную решетку рядом с камином. Звуки явно проникали отсюда, иногда смутные, иногда достаточно отчетливые. Если прислушаться, он мог бы различить отдельные слова.
Под квартирой находится что-то вроде антикварной или сувенирной лавки. Последние пару дней она была закрыта, но сейчас явно открылась.
Отключившись от доносившихся снизу звуков, Джед вернулся к поискам стакана.
– Я очень тебе признательна, Джон. Спасибо, что встретил нас здесь.
Дора поставила одно из новых приобретений – лампу с круглым плафоном – рядом со старинным кассовым аппаратом.
– Не стоит благодарности. – Тяжело дыша, муж Офелии втащил еще один ящик в забитую разнообразными товарами кладовку.
Джон Брэдшоу продавал «Олдсмобили» в Лэндсдауне и два года подряд завоевывал титул «Продавец года», чему немало способствовала его сдержанная, даже несколько стеснительная манера общения с клиентами. Окружающих также привлекало его честное лицо, которое можно было бы назвать некрасивым, если бы не застенчивый взгляд светлых глаз. Еще одной особенностью долговязого Джона было то, что, несмотря на все кулинарные изыски Офелии, он никак не мог хоть немного пополнеть.
Джон улыбнулся Доре и поправил соскользнувшие на кончик носа очки в темной массивной оправе.
– Как тебе удалось купить так много за столь короткое время?
– Опыт. – Чтобы чмокнуть Джона в щеку, Доре пришлось привстать на цыпочки, затем она наклонилась и подхватила младшего племянника, Майкла. – Эй, лягушонок, ты скучал по мне?
– Не-а, – протянул малыш, но улыбнулся во весь рот и обхватил шею Доры пухлыми ручками.
Ли строго взглянула на остальных детей.
– Риччи, вынь руки из карманов. Мисси, перестань кружиться.
– Но, мама…
– Господи, – Ли вздохнула и расплылась в улыбке. – Я дома. Дора, помочь еще чем-нибудь?
– Нет, теперь я справлюсь. Еще раз спасибо.
– Ну, если ты в этом уверена… – Ли обвела взглядом магазин. То, что сестра может функционировать в такой тесноте, до сих пор оставалось для нее тайной за семью печатями. Они выросли среди полного хаоса, каждый день начинался с новой драмы или комедии. Повзрослев, Ли пришла к убеждению, что строгий порядок – единственный способ сохранить душевное здоровье. – Я могла бы заглянуть завтра.
– Нет. У тебя выходной, и я рассчитываю на свою долю домашнего печенья. – Провожая семейство к двери, Дора сунула племяннице фунтовый пакет «М&М» и тихо приказала: – Поделись с братьями. И не смей говорить маме, откуда у тебя конфеты. – Затем она взъерошила волосы Риччи. – Сматывайся, зануда.
Риччи ухмыльнулся, показав широкую щель на месте двух передних зубов.
– А если ночью сюда заберутся взломщики и все вынесут? – Он протянул руку к уху Доры и потрогал длинную сережку, гроздь цитринов и аметистов. – Я мог бы посторожить и перестрелять их всех.
– Спасибо, Риччи, – очень серьезно сказала Дора. – Не могу выразить словами, как я тебе благодарна, но я и сама могу перестрелять своих взломщиков.
Выпроводив родственников на улицу, Дора немедля стала запирать дверь магазина, прекрасно зная, что Ли не сдвинется с места, пока не будут заперты все замки и включена сигнализация.
Закончив этот процесс, Дора глубоко вдохнула сосновый и яблочный запах ароматических смесей из сухих цветочных лепестков. Как хорошо дома, подумала она и, подхватив коробку с новыми приобретениями, направилась к двери, ведущей из магазина на внутреннюю лестницу. Чтобы отпереть дверь, ей пришлось жонглировать коробкой, сумочкой, большой сумкой с вещами, а также пальто, которое она сняла, войдя в магазин. Ей даже удалось плечом включить свет на лестнице.
Она уже прошла половину коридора, когда заметила свет в соседней квартире. Новый жилец! Перехватив поудобнее свою ношу, Дора подошла к открытой, подпертой коробкой двери и заглянула внутрь.
Он стоял к ней боком у старого стола, держа в одной руке бутылку, в другой – стакан. Кроме стола, в комнате были лишь диван и кресло.
Но Дору больше заинтересовал высокий, атлетически сложенный мужчина, заглатывающий виски.
Темно-синий с закатанными до локтей рукавами свитер – никаких татуировок! – заношенные джинсы, выцветшие на самых интересных местах. Волосы цвета созревающей пшеницы, слегка взъерошенные и небрежно падающие на воротник.
В резком контрасте с одеждой на запястье – настоящий золотой «Ролекс»… или уж очень хорошая подделка.
Хотя наблюдение заняло не больше пары секунд, у Доры возникла уверенность, что ее жилец празднует не новоселье. Она видела лишь профиль, но высокие скулы и щетина, почти полностью скрывавшая лицо, не могли скрыть его мрачность.
Не успела Дора издать ни звука, как мужчина резко обернулся и пронзил ее взглядом, жестким, непроницаемым и потрясающе синим. Она с трудом подавила инстинктивное желание отшатнуться.
– Ваша дверь была открыта, – сказала Дора таким извиняющимся тоном, что тут же разозлилась на себя. В конце концов, она стоит в собственном коридоре!
– Да.
Джед поставил бутылку на стол и со стаканом в руке подошел, проводя на ходу собственное исследование. Ее фигурка была почти скрыта картонной коробкой. Хорошенькое овальное личико, слегка заостренное к подбородку, старомодно белая кожа и розовые щечки, пухлые губы, не тронутые помадой и чуть изогнутые в улыбке, большие карие глаза, горящие дружелюбным любопытством, волна темных, с золотистым отливом волос.
Девушка нарушила затянувшееся молчание:
– Я Дора. Из квартиры напротив. Помощь нужна?
– Нет.
Джед отпихнул ногой коробку и захлопнул дверь перед ее носом.
У Доры отвисла челюсть, что она не сразу заметила, а заметив, решительно закрыла рот.
– Ну, добро пожаловать, милый сосед, – пробормотала она, поворачиваясь к собственной двери. Поковырявшись в замке, она отперла свою дверь и захлопнула ее за собой, затем обратилась к пустой комнате: – Большое спасибо, папочка. Похоже, ты откопал мне настоящее сокровище.
Дора скинула вещи на диван, нетерпеливо пригладила волосы. На этого парня, может, и приятно смотреть, но она предпочла бы более приветливого соседа. Дора решительно направилась к висящему на стене телефону. Сейчас она выскажет папочке все, что думает по этому поводу.
Набирая вторую цифру, Дора заметила на столике лист бумаги со счастливой рожицей в форме сердца вместо подписи. Квентин Конрой всегда добавлял к своим посланиям какой-нибудь рисунок, отражающий его настроение. Дора повесила трубку и начала читать:
– Прости, папа, – прошептала Дора. – Тебя ждет еще одно разочарование.
Отложив записку, она пролистала контракт и наконец добралась до подписи нового жильца, дерзкой подписи, и размашисто расписалась рядом на обеих копиях. Подхватив одну, Дора пересекла узкий коридор и постучалась в соседнюю квартиру.
Когда дверь открылась, Дора резко протянула лист, смяв уголок о грудь жильца.
– Вам это понадобится для учета.
Не то чтобы у него было много вещей. Бывший напарник, Брент, помог втащить наверх диван, матрац и самую тяжелую мебель. Осталось лишь несколько картонных коробок с книгами, кухонной утварью и всякой мелочью. Правда, Джед не мог взять в толк, зачем ему даже это. Не проще ли было бы отправить на склад все?
И вообще, в последнее время он многого не понимал. Он, например, не мог объяснить ни Бренту, ни самому себе, зачем понадобилось переезжать на другой конец города и менять огромный особняк в колониальном стиле на квартиру.
Если речь идет о начале новой жизни, то как можно где-то начинать, если не покончено с прошлым?
В последнее время Джед пытался покончить с великим множеством вещей.
Первым шагом был рапорт об отставке. Первым и, вероятно, самым трудным. Полицейский комиссар долго спорил, отказываясь принимать рапорт, и в конце концов отправил Джеда в длительный отпуск. Какая разница, как это называть, думал Джед. Он больше не полицейский. Он больше не может быть полицейским. Та часть его души, которая стремилась служить и защищать, отмерла.
Это не депрессия, объяснял Джед полицейскому психиатру. И он не должен искать собственное «я». Просто с ним, как с полицейским, покончено. Ему необходимо одно: чтобы его оставили в покое. Он отдал работе в полиции четырнадцать лет жизни. Разве этого мало?
Джед открыл локтем дверь своей новой квартиры, подпер ее одной из коробок, протолкнул через порог другую и снова отправился вниз.
Обитатель квартиры напротив еще не давал о себе знать. Старый чудак, сдавший Джеду жилье, сказал, что сосед тих, как мышь. Похоже, он не врал.
С низкого свинцово-серого неба все сыпался мокрый снег с дождем. Джед спустился по скользким наружным ступенькам, с раздражением заметив, что перила не выдержали бы и неоткормленного трехлетнего ребенка. Дом выходил фасадом на шумную Саут-стрит, но в усыпанном гравием дворике было почти тихо. Правда, Джед не возражал ни против шумной и несколько богемной атмосферы этого района, ни против туристов, ни против магазинов. Новое жилье находилось недалеко от реки, так что всегда можно прогуляться в одиночестве.
Главное, новая обстановка разительно отличается от подстриженных лужаек Честнат-Хилла, где уже два столетия стоит фамильный дом Скиммерхорнов.
Сквозь сумрак подмигивали гирлянды разноцветных фонариков в окнах соседних зданий. К одной из крыш кто-то прикрутил проволокой большого пластмассового Санту с его восемью оленями.
Глядя на парящую упряжку, Джед вспомнил, что приглашен к Бренту на рождественский обед. Прежде он получил бы удовольствие от шумного семейного празднества, пусть и чужого. В его жизни никогда не было веселых семейных праздников… вообще ничего, что можно было бы назвать семейной радостью.
А теперь не было и семьи. Никакой семьи.
Он сжал пальцами пульсирующие виски, пытаясь отогнать мысли об Элейн. Но воспоминания, как призраки прошлых грехов, не отступали, вызывая тошноту.
Джед вытащил из багажника последнюю коробку и с такой силой захлопнул крышку, что «Тандерберд» жалобно задребезжал.
Он не будет думать об Элейн, он не будет думать о Донни Спеке. Никакого долга, никакого раскаяния. Он просто вернется в новую квартиру, нальет себе виски и постарается не думать ни о чем.
Джед прищурился, защищая глаза от жалящего снега, и в последний раз поднялся по крутым ступенькам. По сравнению с пронизывающим холодом снаружи температура внутри казалась слишком высокой. Домовладелец не скупился на отопление. Излишняя расточительность. Но какое ему дело до того, как старик тратит свои деньги.
Забавный старик. Джед вспомнил глубокий грудной голос, театральные жесты, серебряную фляжку… Хозяин дома интересовался мнением Джеда о драматургах XX века больше, чем его рекомендациями.
Однако невозможно прослужить полицейским почти половину жизни и не понимать, что мир полон чудаков.
Джед бросил последнюю коробку на дубовый стол и стал рыться в мятых газетах, надеясь найти бутылку. Он точно помнил, что одна бутылка у него есть. Только – в противоположность ящикам, отправленным на склад, – эти были упакованы без всякой системы и не помечены. Если в крови Скиммерхорнов и водились гены практичности, то, вероятно, его доля досталась Элейн.
Джед тихо выругался. Нельзя думать об Элейн. Если позволить мыслям о сестре пустить корни, они пышно расцветут угрызениями совести. А за последние месяцы он на собственной шкуре испытал последствия убийственного чувства вины: ночные кошмары, пробуждение в холодном поту.
Потные ладони и паника несовместимы с работой полицейского. Как и неконтролируемые вспышки бешенства… Джед напомнил себе, что он больше не полицейский. Теперь он сам распоряжается своим временем… как он и сказал бабушке.
Гулкая пустота квартиры подчеркивала его одиночество. Замечательно. Он выбрал это жилище именно потому, что придется игнорировать одного-единственного соседа. И вторая причина так же проста: ему здесь сразу понравилось.
Он слишком долго жил среди красивых вещей, и, видимо, любовь к красоте вошла в его плоть и кровь. Сколько ни говори, что обстановка не имеет значения, в новенькой кооперативной квартире или в безликом доходном доме он был бы несчастен.
Похоже, старое здание было перестроено под магазин и две квартиры где-то в тридцатых годах. Строители сохранили просторные комнаты, высокие потолки, камин и узкие высокие окна. К приезду нового жильца кто-то до блеска натер дубовые полы.
Простые оконные рамы из древесины ореха, светлые кремовые стены. Старик уверил Джеда, что он может перекрасить стены по своему вкусу, но Джед не собирался заниматься внутренней отделкой. Его все устраивает так, как есть.
Раскопав наконец едва початую бутылку виски, Джед несколько секунд изучал ее, затем поставил на стол и стал разгребать упаковочную бумагу в поисках стакана… и в это время услышал какой-то шум. Его руки замерли, тело напряглось.
Он поднял голову и обернулся, пытаясь определить источник звука. Ему показалось, что он слышит повторенный эхом звон колокольчиков. А теперь смех. Тихий отдаленный смех, женский, чарующий.
Его взгляд уперся в медную ажурную вентиляционную решетку рядом с камином. Звуки явно проникали отсюда, иногда смутные, иногда достаточно отчетливые. Если прислушаться, он мог бы различить отдельные слова.
Под квартирой находится что-то вроде антикварной или сувенирной лавки. Последние пару дней она была закрыта, но сейчас явно открылась.
Отключившись от доносившихся снизу звуков, Джед вернулся к поискам стакана.
– Я очень тебе признательна, Джон. Спасибо, что встретил нас здесь.
Дора поставила одно из новых приобретений – лампу с круглым плафоном – рядом со старинным кассовым аппаратом.
– Не стоит благодарности. – Тяжело дыша, муж Офелии втащил еще один ящик в забитую разнообразными товарами кладовку.
Джон Брэдшоу продавал «Олдсмобили» в Лэндсдауне и два года подряд завоевывал титул «Продавец года», чему немало способствовала его сдержанная, даже несколько стеснительная манера общения с клиентами. Окружающих также привлекало его честное лицо, которое можно было бы назвать некрасивым, если бы не застенчивый взгляд светлых глаз. Еще одной особенностью долговязого Джона было то, что, несмотря на все кулинарные изыски Офелии, он никак не мог хоть немного пополнеть.
Джон улыбнулся Доре и поправил соскользнувшие на кончик носа очки в темной массивной оправе.
– Как тебе удалось купить так много за столь короткое время?
– Опыт. – Чтобы чмокнуть Джона в щеку, Доре пришлось привстать на цыпочки, затем она наклонилась и подхватила младшего племянника, Майкла. – Эй, лягушонок, ты скучал по мне?
– Не-а, – протянул малыш, но улыбнулся во весь рот и обхватил шею Доры пухлыми ручками.
Ли строго взглянула на остальных детей.
– Риччи, вынь руки из карманов. Мисси, перестань кружиться.
– Но, мама…
– Господи, – Ли вздохнула и расплылась в улыбке. – Я дома. Дора, помочь еще чем-нибудь?
– Нет, теперь я справлюсь. Еще раз спасибо.
– Ну, если ты в этом уверена… – Ли обвела взглядом магазин. То, что сестра может функционировать в такой тесноте, до сих пор оставалось для нее тайной за семью печатями. Они выросли среди полного хаоса, каждый день начинался с новой драмы или комедии. Повзрослев, Ли пришла к убеждению, что строгий порядок – единственный способ сохранить душевное здоровье. – Я могла бы заглянуть завтра.
– Нет. У тебя выходной, и я рассчитываю на свою долю домашнего печенья. – Провожая семейство к двери, Дора сунула племяннице фунтовый пакет «М&М» и тихо приказала: – Поделись с братьями. И не смей говорить маме, откуда у тебя конфеты. – Затем она взъерошила волосы Риччи. – Сматывайся, зануда.
Риччи ухмыльнулся, показав широкую щель на месте двух передних зубов.
– А если ночью сюда заберутся взломщики и все вынесут? – Он протянул руку к уху Доры и потрогал длинную сережку, гроздь цитринов и аметистов. – Я мог бы посторожить и перестрелять их всех.
– Спасибо, Риччи, – очень серьезно сказала Дора. – Не могу выразить словами, как я тебе благодарна, но я и сама могу перестрелять своих взломщиков.
Выпроводив родственников на улицу, Дора немедля стала запирать дверь магазина, прекрасно зная, что Ли не сдвинется с места, пока не будут заперты все замки и включена сигнализация.
Закончив этот процесс, Дора глубоко вдохнула сосновый и яблочный запах ароматических смесей из сухих цветочных лепестков. Как хорошо дома, подумала она и, подхватив коробку с новыми приобретениями, направилась к двери, ведущей из магазина на внутреннюю лестницу. Чтобы отпереть дверь, ей пришлось жонглировать коробкой, сумочкой, большой сумкой с вещами, а также пальто, которое она сняла, войдя в магазин. Ей даже удалось плечом включить свет на лестнице.
Она уже прошла половину коридора, когда заметила свет в соседней квартире. Новый жилец! Перехватив поудобнее свою ношу, Дора подошла к открытой, подпертой коробкой двери и заглянула внутрь.
Он стоял к ней боком у старого стола, держа в одной руке бутылку, в другой – стакан. Кроме стола, в комнате были лишь диван и кресло.
Но Дору больше заинтересовал высокий, атлетически сложенный мужчина, заглатывающий виски.
Темно-синий с закатанными до локтей рукавами свитер – никаких татуировок! – заношенные джинсы, выцветшие на самых интересных местах. Волосы цвета созревающей пшеницы, слегка взъерошенные и небрежно падающие на воротник.
В резком контрасте с одеждой на запястье – настоящий золотой «Ролекс»… или уж очень хорошая подделка.
Хотя наблюдение заняло не больше пары секунд, у Доры возникла уверенность, что ее жилец празднует не новоселье. Она видела лишь профиль, но высокие скулы и щетина, почти полностью скрывавшая лицо, не могли скрыть его мрачность.
Не успела Дора издать ни звука, как мужчина резко обернулся и пронзил ее взглядом, жестким, непроницаемым и потрясающе синим. Она с трудом подавила инстинктивное желание отшатнуться.
– Ваша дверь была открыта, – сказала Дора таким извиняющимся тоном, что тут же разозлилась на себя. В конце концов, она стоит в собственном коридоре!
– Да.
Джед поставил бутылку на стол и со стаканом в руке подошел, проводя на ходу собственное исследование. Ее фигурка была почти скрыта картонной коробкой. Хорошенькое овальное личико, слегка заостренное к подбородку, старомодно белая кожа и розовые щечки, пухлые губы, не тронутые помадой и чуть изогнутые в улыбке, большие карие глаза, горящие дружелюбным любопытством, волна темных, с золотистым отливом волос.
Девушка нарушила затянувшееся молчание:
– Я Дора. Из квартиры напротив. Помощь нужна?
– Нет.
Джед отпихнул ногой коробку и захлопнул дверь перед ее носом.
У Доры отвисла челюсть, что она не сразу заметила, а заметив, решительно закрыла рот.
– Ну, добро пожаловать, милый сосед, – пробормотала она, поворачиваясь к собственной двери. Поковырявшись в замке, она отперла свою дверь и захлопнула ее за собой, затем обратилась к пустой комнате: – Большое спасибо, папочка. Похоже, ты откопал мне настоящее сокровище.
Дора скинула вещи на диван, нетерпеливо пригладила волосы. На этого парня, может, и приятно смотреть, но она предпочла бы более приветливого соседа. Дора решительно направилась к висящему на стене телефону. Сейчас она выскажет папочке все, что думает по этому поводу.
Набирая вторую цифру, Дора заметила на столике лист бумаги со счастливой рожицей в форме сердца вместо подписи. Квентин Конрой всегда добавлял к своим посланиям какой-нибудь рисунок, отражающий его настроение. Дора повесила трубку и начала читать:
Иззи, дорогая моя доченька.Дора поморщилась. Только отец называл ее этим уменьшительным именем.
Дело сделано. И, смею сказать, сделано хорошо. Твой новый жилец – крепкий молодой человек и всегда поможет тебе с тяжелой мужской работой. Его имя, как ты увидишь в контракте, ожидающем твоей подписи, Джед Скиммерхорн. Основательное имя. Лично мне напоминает об отчаянных морских капитанах и первопроходцах. Его молчаливость заинтриговала меня: в тихом омуте черти водятся. Я не смог придумать для своей любимой доченьки лучшего рождественского подарка, чем таинственный сосед.Хотя Доре было не до смеха, она не смогла сдержать улыбку. Намерение отца было шито белыми нитками. Столкнуть дочку с привлекательным мужчиной, и, чем черт не шутит, она влюбится, выйдет замуж и подарит своему ненасытному папочке новых внуков. Можно подумать, ему некого баловать!
Добро пожаловать домой, мой первенец.
Твой любящий отец
– Прости, папа, – прошептала Дора. – Тебя ждет еще одно разочарование.
Отложив записку, она пролистала контракт и наконец добралась до подписи нового жильца, дерзкой подписи, и размашисто расписалась рядом на обеих копиях. Подхватив одну, Дора пересекла узкий коридор и постучалась в соседнюю квартиру.
Когда дверь открылась, Дора резко протянула лист, смяв уголок о грудь жильца.
– Вам это понадобится для учета.