Робертс Нора. Сокровища Айседоры

Нора Робертс
Сокровища Айседоры

Пролог

   Нет, он не мог оставаться здесь. В этом старинном респектабельном доме Джед чувствовал себя словно в западне. Повсюду, казалось, затаились призраки, и, чтобы изгнать их, недостаточно было просто накрыть мебель чехлами, запереть двери и уйти. Комнаты, даже пустые, хранили слишком много воспоминаний.
   – Капитан Скиммерхорн?
   Черт побери! Уже неделю он не капитан полиции и за эту неделю устал объяснять всем, что вышел в отставку.
   Джед посторонился. Огромный гардероб красного дерева плавно проплыл через величественный холл в промозглое утро.
   – Да?
   – Похоже, мы вынесли все, что вы хотели отправить на склад. Может, проверите?
   – Хорошо.
   Джед поднялся на второй этаж. В конце концов, в его жизни было столько обязанностей, эта – всего лишь еще одна.
   Что-то подтолкнуло его к комнате, в которой он жил в детстве и позже, когда остался один. Он остановился в дверях и, сунув в карманы крепко сжатые кулаки, приготовился к шквальному огню воспоминаний.
   В этой комнате он плакал тайком, стыдясь своих слез. Мужчине из рода Скиммерхорнов не подобает открыто выказывать слабость. А потом, когда слезы высыхали, он всякий раз вынашивал мщение. Беспомощное детское мщение, неизменно обращавшееся против него самого.
   В этой комнате он научился ненавидеть.
   Но это всего лишь комната. Всего лишь дом. Он убедил себя в этом задолго до того, как вернулся сюда уже взрослым мужчиной. И все встало на свои места. Ему даже нравилось жить здесь…
   До того, как это все случилось с Элейн.
   – Джедидая.
   Джед вздрогнул. Правая рука рванулась к пистолету, но он вовремя осадил себя. Прежде никто не смог бы незаметно подобраться к нему сзади. Именно поэтому он теперь не носит оружие.
   Джед расслабился и оглянулся. Его бабушка, Онория Скиммерхорн Роджерс, в норковом манто, со скромными бриллиантами в ушах, с аккуратно уложенными белоснежными волосами, казалась бы беззаботной состоятельной вдовой, если бы не тревожное выражение ее синих глаз.
   – Мне казалось, я убедила тебя подождать, – тихо сказала бабушка, тронув его за плечо.
   Джед отпрянул. Как истинный Скиммерхорн, он не терпел, когда его трогали.
   – Не было причин ждать.
   – А для этого ты нашел причину? – Бабушка показала на оголенную комнату. – Нашел причину опустошить дом, избавиться от своих вещей?
   – В этом доме нет ничего моего.
   – Глупо!
   – Что глупо? Поражение? Или то, что я еще жив?
   Если бы она так сильно не тревожилась, его резкий ответ вызвал бы не менее резкий выговор.
   – Дорогой, не может быть и речи о поражении. Или о чувстве вины. – Онория физически ощутила, как внук отдаляется от нее, и погладила его по щеке, хотя – верь она, что это поможет, – с большим удовольствием хорошенько встряхнула бы его. – Тебе просто нужно время.
   Джед собрал всю силу воли, чтобы не отпрянуть от прикосновения бабушкиных пальцев.
   – Я выбрал такой способ.
   – Отказаться от семейного дома?
   – Семья? – Его смех прозвучал резко, и холл ответил насмешливым эхом. – Мы никогда не были семьей. Ни здесь, ни в каком другом месте.
   Ее взгляд, до этого ласковый и сочувственный, стал жестким.
   – Отказываться от прошлого так же скверно, как и жить в нем. Что ты делаешь? Отшвыриваешь все, что заработал, все, чего достиг? Признаю, я не была в восторге от твоего выбора профессии, но это был твой выбор, и ты добился успеха. Став капитаном полиции, ты сделал для прославления имени Скиммерхорнов больше, чем все твои предки с их деньгами и властью.
   – Я пошел в копы не для того, чтобы прославить свое чертово имя.
   – Конечно. Ты сделал это ради себя, несмотря на огромное семейное давление… включая мое. И мне оставалось лишь удивляться, откуда у тебя столько сил.
   Онория с тревогой смотрела на Джеда. Как любая бабушка, она волновалась из-за того, что он сильно похудел в последние месяцы, но, как женщина, не могла не признать, что его осунувшееся лицо под взъерошенными светлыми, с золотистым отливом волосами стало еще интереснее. Высокий, широкоплечий, очень мужественный, несмотря на обманчиво мягкие чувственные губы. А в ярко-синих глазах, таких же, как и ее, сейчас дерзких и одновременно затравленных, она видела мятущегося подростка, которого так хорошо помнила.
   Однако того мальчика уже нет, а этому мужчине она вряд ли могла чем-то помочь.
   – Я не приветствовала твое возвращение сюда после смерти родителей, но и это твой выбор. А сейчас ты явно совершаешь ошибку. Продажа дома и отказ от карьеры – не ответ на трагедию. Ты разочаровываешь меня, Джедидая.
   Ему стало больно. Бабушка редко так говорила, и эти ее слова жалили сильнее, чем когда-то злобные оскорбления отца.
   – Лучше разочаровать тебя, чем взять на себя ответственность за жизнь даже одного полицейского. – Джед вынул руки из карманов, с трудом разжал кулаки. – Я не могу командовать. Может, никогда больше не смогу. А что касается дома, его надо было продать давным-давно. После смерти родителей. И я продал бы его, если бы Элейн согласилась. – Он сглотнул горький комок в горле. – Теперь ее тоже нет, и я сам принял решение.
   – Да, сам. Но неверное решение.
   Ярость вскипела в нем. Захотелось ударить кого-нибудь, кого угодно. Такое желание накатывало на него теперь слишком часто. И именно поэтому он был теперь гражданским лицом, а не капитаном Д.-Т. Скиммерхорном из полицейского департамента Филадельфии.
   – Как ты не понимаешь? Я не могу жить здесь. Я не могу спать здесь, я задыхаюсь. Я должен убраться отсюда хоть к черту.
   – Тогда переезжай ко мне. На праздники. Хотя бы до первого января. Отдохни, пока не совершил непоправимую глупость. – Ее голос снова смягчился. – Джедидая, прошли месяцы с тех пор, как Элейн… как Элейн была убита.
   – Я знаю, сколько времени прошло. – Да, он точно знал момент смерти своей сестры. В конце концов, ведь это он убил ее. – Я глубоко тронут твоим приглашением, но у меня свои планы. Сегодня я еду смотреть квартиру. На Саут-стрит.
   – Квартиру. – Онория вздохнула. – Господи, Джедидая, ну что за чепуха! Купи себе другой дом, если уж не можешь жить в этом, попутешествуй, но не хорони себя в какой-то убогой комнатенке.
   Джед с удивлением обнаружил, что еще может улыбаться.
   – В объявлении говорится, что квартира тихая, просторная и в хорошем районе. Мне это не кажется убогим. Бабушка, – он сжал ее руки, не давая возразить, – хватит спорить.
   Онория снова вздохнула, признавая свое поражение.
   – Я хочу только лучшего для тебя.
   – Как всегда. – Джед с трудом справился с нервной дрожью, чувствуя, как стены наступают на него. – Прошу тебя, уйдем отсюда.

1

   В театре «Либерти» – как всегда перед Рождеством – шла генеральная репетиция инсценировки диккенсовского «Святочного рассказа с привидениями».
   В любом зрительном зале без публики – с игрой света и костюмов на сцене, с гулкими голосами актеров – есть особая магия: магия волшебства, невероятных превращений, пульсирующей энергии безудержных амбиций.
   Айседора Конрой стояла за кулисами не в силах оторвать взгляд от сцены. Волнение окрасило легким румянцем ее матовую кожу, улыбка тронула чувственные губы. От восторга ее карие глаза широко распахнулись, оттенив нежное, с тонкими чертами лицо. Темные с золотистым отливом волосы придавали ей особое очарование и живость. Театр был у нее в крови – она впитала его магию с самого детства.
   Происходящее на сцене Айседора переживала почти как реальность. Наблюдая за отцом, бряцающим цепями и произносящим нараспев зловещие пророчества, она готова была поверить в призраков. И сейчас он был для нее скрягой Марли, навечно закованным в цепи собственной жадности.
   Вдруг Марли громко потребовал изменения мизансцены, став Квентином Конроем, актером и директором театра.
   Подбежала Офелия, сестра Айседоры.
   – Дора! Мы отстаем от графика на двадцать минут.
   – У нас нет никакого графика, – прошептала Айседора, одобрительно кивая: сцена неуловимо изменилась и стала совершенной. – Я никогда не составляю графиков для коммерческих поездок. Посмотри, Ли. Разве не чудесно?
   Офелия перевела взгляд на сцену.
   – Да. Хотя один бог знает, как ему удается год за годом с таким успехом возобновлять один и тот же спектакль.
   – Традиция, – просияла Дора.
   Покинув театр, она не перестала любить его, не перестала восхищаться отцом, научившим ее блистать в любой, самой невыигрышной роли. Она сотни раз видела перевоплощения отца на сцене, была свидетелем его триумфов и провалов, но никогда Квентин Конрой не забывал о своем предназначении: развлекать.
   – Помнишь маму с папой во «Сне в летнюю ночь»? Титания и Оберон!
   Ли восхищенно закатила глаза и улыбнулась.
   – Как это можно забыть? Мама неделями не выходила из образа. Нелегко жить с королевой фей и эльфов. И если мы сейчас же не уберемся отсюда, эта королева начнет перечислять, что может случиться с двумя одинокими женщинами, рискующими отправиться на машине в Виргинию.
   Дора обняла Ли за плечи.
   – Успокойся. Я ее нейтрализовала, а у папы через минуту перерыв.
   И точно. Ровно через минуту актеры разошлись, и Дора вбежала на сцену.
   – Папа, ты был великолепен.
   – Спасибо, дорогая. – Он величественно поднял руку, и изорванный саван заколыхался вокруг него. – По-моему, грим лучше, чем в прошлом году.
   И действительно. Казалось, что красивое отцовское лицо вот-вот начнет разлагаться.
   – Лучше. Ты ужасен. – Дора легко поцеловала его в губы, стараясь не размазать грим. – Жаль, что мы пропустим первый спектакль.
   – Ничего не поделаешь. – Квентин надулся. Театральную династию Конроев продолжал теперь только сын. Обе дочери были для нее потеряны: одна вышла замуж, другая ударилась в свободное предпринимательство. Правда, ему иногда удавалось заманивать их на небольшие роли. – Итак, мои малышки отправляются на поиски приключений.
   – Папа, мы едем на аукцион, а не в дебри Амазонки.
   – Не вижу разницы. – Квентин подмигнул и поцеловал Ли. – Берегитесь змей.
   – О, Ли! – Шелестя турнюром и перьями шляпы, на сцену выбежала Трикси Конрой. – Звонит Джон. Он не может вспомнить, что сегодня у Мисси: собрание девочек-скаутов в пять или урок музыки в шесть.
   – Я все записала. Как он будет справляться с детьми три дня, если не может прочитать список?
   Ли метнулась за кулисы.
   – Джон такой милый. Безупречный зять, – прокомментировала Трикси. – А теперь, Дора, пообещай, что осторожно поведешь машину.
   – Обещаю, мама.
   – Да, конечно, ты всегда осторожна. Ты не будешь подсаживать попутчиков?
   – Даже если они будут умолять на коленях.
   – И ты будешь останавливаться каждые два часа, чтобы давать отдых глазам?
   – Строго по часам, мама.
   Трикси пожевала нижнюю губу, пытаясь, как обычно, предусмотреть все возможные опасности.
   – Все-таки Виргиния ужасно далеко. И может пойти снег.
   – У меня шипованная резина. – Дора поцеловала мать. – Перестань волноваться. В машине есть телефон, и я буду звонить со всех границ штатов.
   – Ах, какая прелесть! – Трикси заметно повеселела. – Да, Квентин, дорогой! Я только что заходила в кассу. – Она низко присела в реверансе перед мужем. – На всю неделю остались одни стоячие места.
   – Естественно. – Квентин закружил жену в вальсе. – У Конроев – только аншлаг.
   – Ни пуха ни пера. – Дора поцеловала мать на прощание. – И не забудь, папа, сегодня днем ты показываешь квартиру.
   – Я никогда не забываю о деловых встречах. По местам! – крикнул он актерам и подмигнул дочери. – Счастливого пути, дорогая.
   Под лязг его цепей Дора покинула сцену.
 
   …Айседора Конрой обожала торговаться и заключать сделки. Слово «распродажа» отзывалось в ней приятной дрожью предвкушения. Покупать она любила всегда, находя удовольствие в обмене денег на вещи. И удовольствие не уменьшалось оттого, что очень часто она меняла деньги на вещи, совершенно для нее бесполезные. Все кончилось тем, что Дора открыла собственный магазин и обнаружила, что продавать так же приятно, как покупать, а аукционные залы казались ей очень похожими на театральные. Есть сцена, есть реквизит, есть персонажи. Как объяснила она несколько лет назад озадаченным родителям, их дочь остается актрисой, просто меняет обстановку.
   Сцену сегодняшнего представления Дора уже изучила. Декорации бедноваты, но ей доводилось играть и в менее приятном окружении. Похожее на огромный амбар, здание барахолки Шермана Портера прежде было скотобойней и до сих пор продувалось всеми ветрами. Товары были выставлены прямо на ледяном бетонном полу, где когда-то – на скорбном пути к тушеной говядине и свиным отбивным – мычали коровы и визжали свиньи.
   Теперь, таращась на изделия из стекла, фарфоровые шкатулки, картины и резные изголовья кроватей, здесь бродили закутанные в пальто и шарфы люди.
   – Ли, только взгляни на это! – Дора протянула сестре позолоченный молочник в форме женской туфельки. – Правда, изумительно?
   Офелия Конрой Брэдшоу недоуменно изогнула золотистые брови. Несмотря на свое поэтичное имя, она была весьма практичной женщиной.
   – Ты хотела сказать – «фривольно»?
   – Господи, хоть раз приподнимись над здравым смыслом. – Дора любовно провела кончиком пальца по своду туфельки. – В жизни есть место и для нелепостей.
   – Я знаю. Твой магазин.
   Дора хихикнула, вовсе не обидевшись. Ставя на полку молочник, она уже знала, что обязательно поторгуется за него, а потому достала из сумки ручку с терзающим гитару Элвисом Пресли и записала в блокнот номер лота.
   – Ли, я просто счастлива, что ты поехала со мной.
   – Кто-то же должен приструнивать тебя. – Внимание Ли привлекло цветное стекло начала века. Две-три желтые фигурки прекрасно подошли бы к ее коллекции. – Все же меня мучает совесть: ведь я бросила детей на Джона под самое Рождество.
   – Тебе не терпелось удрать из дома, – напомнила Дора, разглядывая туалетный столик из вишневого дерева.
   – Поэтому-то я и чувствую себя виноватой.
   Закинув за спину конец красного шарфа, Дора наклонилась к медным ручкам столика.
   – Милая, прошло всего три дня. Считай, что мы уже едем домой. Сегодня вечером ты зацелуешь детей, соблазнишь Джона, и все будут счастливы.
   Ли натянуто улыбнулась прислушивавшейся к их разговору паре.
   – Ты незаменима, когда требуется сформулировать самую суть.
   Дора выпрямилась, отбросила волосы с лица и удовлетворенно кивнула:
   – Пожалуй, я увидела все, что хотела.
   Она взглянула на часы. В Филадельфии начинается дневной спектакль. Ну, у родителей – свое шоу, у нее – свое. Она мысленно потирала руки в предвкушении начала аукциона.
   – Надо занять хорошие места, прежде… Ой, подожди! Посмотри только!
   Привлекшая ее внимание картина была совсем небольшая, сантиметров сорок пять на шестьдесят. Простая рама эбенового дерева словно сдерживала буйство малиновых, темно-синих, лимонно-желтых и ярко-зеленых спиралей. Абстрактное полотно дышало энергией, возбуждая Дору не меньше, чем красный ярлык, означающий резко сниженную цену.
   – Вы поставили ее вверх ногами.
   – Что? – Служащий обернулся и залился ярким румянцем. Вид улыбающейся лично ему Доры превратил семнадцатилетнего мальчишку в вихрь бушующих гормонов. – А… нет, мадам. – Он перевернул картину и показал Доре крюк сзади.
   – М-м-м. – Она все исправит, когда картина станет ее собственностью, а станет обязательно, еще до конца дня.
   – Эта партия только что прибыла, – сообщил юноша.
   Дора подошла поближе.
   – Интересные вещи.
   Она взяла фигурку свернувшегося клубком бассета с печальными глазами. Очаровательная собачка оказалась довольно тяжелой. Дора задумчиво покрутила ее в руках, но не нашла ни авторского клейма, ни даты.
   – Достаточно легкомысленно? – спросила Ли.
   – В самый раз. Получится потрясающий упор для двери. – Отложив собаку, Дора потянулась к высокой статуэтке – вальсирующие мужчина и женщина в костюмах середины прошлого века, – но, наткнувшись на толстые шишковатые пальцы, подняла глаза. – Простите.
   Пожилой мужчина поклонился, и Доре показалось, что она слышит хруст его суставов.
   – Правда, прелестно? У моей жены была точно такая. Разбилась, когда дети подрались в гостиной. – Мужчина усмехнулся, показав зубы – для настоящих слишком белые и ровные. Красный галстук-бабочка и мятный, как от леденца, аромат были столь неотразимы, что Дора улыбнулась в ответ:
   – Вы коллекционер?
   – В некотором роде. – Старичок поставил статуэтку и окинул оценивающим взглядом всю полку. – Том Эшворт. Живу здесь, во Франт-Ройял. – Вынув из нагрудного кармана визитную карточку, он предложил ее Доре. – Столько хлама набралось, что оставалось или дом побольше купить, или магазин открыть.
   – Я вас понимаю. Дора Конрой. – Скрюченные артритом пальцы на миг сжали ее протянутую руку. – У меня магазин в Филадельфии.
   – Я понял, что вы профи. – Эшворт довольно подмигнул. – Сразу вас заметил. Но, кажется, я не видел вас здесь раньше.
   – Да. Не получалось. И в эту поездку мы сорвались спонтанно. Я притащила с собой сестру. Ли, познакомься. Том Эшворт.
   – Очень приятно.
   – Я просто счастлив. – Эшворт пожал озябшую руку Ли. – Даже в это время года здесь не топят. Думаю, Портер считает, что посетителей разогревают торги.
   – Надеюсь, он прав. – Замшевые сапоги не спасали ноги Ли от холода. – Вы давно в этом бизнесе, мистер Эшворт?
   – Почти сорок лет. Все началось с жены. Она вязала крючком салфетки, шарфы. Я добавил кое-какие безделушки, и мы стали торговать из гаража. – Эшворт сунул в рот курительную трубку. – В шестьдесят третьем барахла стало слишком много, и пришлось арендовать лавку в городе. Работали бок о бок, пока жена не скончалась весной восемьдесят девятого. Теперь мне помогает внук. Хороший мальчик, хотя и с большими странностями.
   – Семейный бизнес – самый лучший, – сказала Дора. – Ли недавно начала работать в моем магазине неполный день.
   – Один бог знает, почему. – Ли сунула замерзшие руки в карманы пальто. – Я ничего не понимаю ни в антиквариате, ни в том, что может заинтересовать коллекционеров.
   – Просто надо раскусить, чего люди хотят. – Эшворт зажег спичку, щелкнув ею по ногтю большого пальца, и вдохнул жизнь в свою трубку. – И сколько они готовы за это заплатить.
   – Точно. – Восхищенная новым знакомым, Дора подхватила его под руку. – Похоже, аукцион начинается. Пора поискать свободные места.
   Эшворт предложил Ли другую руку и горделиво повел красивых молодых женщин поближе к первому ряду.
   Дора достала блокнот и приготовилась играть свою любимую роль.
   Несмотря на невысокие цены, аукцион начался довольно энергично. Гул торгов, многократно отраженный высокими потолками, усиливал решимость Доры не упустить свой шанс в предстоящих сделках.
   Она увела туалетный столик из-под носа явно случайной здесь женщины, за бесценок отхватила лот, включавший молочник-туфельку, и быстро победила Эшворта в борьбе за набор хрустальных солонок.
   – Ваша взяла, – заметил он, когда Дора в очередной раз перебила его цену. – Весьма вероятно, на Севере вы получите за них чуть больше.
   – Одна моя клиентка их коллекционирует, – сказала Дора, мысленно прикинув, что эта клиентка заплатит в два раза больше.
   – Неужели? В моем магазине есть набор из шести штук. Серебро с кобальтом. Если у вас останется время после аукциона, можете взглянуть.
   – Постараюсь. Ли, за следующий лот торгуешься ты.
   – Я? – Ли с ужасом взглянула на сестру.
   – Ты, ты. Привыкай. – Ухмыльнувшись, Дора кивнула Эшворту: – Следите.
   Как Дора и ожидала, Ли начала очень робко, ее предложения едва достигали ушей аукциониста. Затем она потихоньку съехала на краешек стула, наклонилась вперед. Ее глаза загорелись. К окончанию торга она уже выкрикивала цены, как сержант, муштрующий на плацу новобранцев.
   – Разве она не великолепна? – Дора обняла сестру за плечи. – Быстро учится. Настоящая Конрой.
   Ли прижала руку к неистово колотящемуся сердцу.
   – Я купила все! О боже, я купила все это. Почему ты меня не остановила?
   – Зачем? Чтобы испортить тебе удовольствие?
   – Но… но… – Уровень адреналина в крови явно понизился, и Ли обмякла на стуле. – Но это же сотни долларов. Сотни.
   – И хорошо потраченные. – Заметив абстрактную картину, Дора сосредоточилась. – А теперь за дело. – И тихо добавила: – Моя.
 
   В три часа дня Дора уже укладывала полдюжины кобальтовых солонок в фургончик, полный сокровищ, купленных на аукционе.
   – Похоже, пойдет снег, – заметил Эшворт, стоявший на краю тротуара перед своей лавкой, и снова втянул носом морозный воздух. – Вряд ли вы успеете добраться домой до снегопада.
   – Не имею ничего против. – Откинув с лица разметавшиеся на ветру волосы, Дора улыбнулась. – Какое Рождество без снега? Очень рада была познакомиться, мистер Эшворт. – Она снова протянула руку. – Если будете в Филадельфии, заглядывайте.
   – Обязательно. – Старик похлопал по карману, куда сунул ее визитную карточку. – А вы, девушки, берегите себя. Поезжайте осторожно.
   – Обещаем. Счастливого Рождества.
   – И вам того же, – откликнулся Эшворт.
   В последний раз помахав старику, Дора завела двигатель и выехала на дорогу. Ее взгляд метнулся в зеркало заднего вида, и она улыбнулась: Эшворт все еще стоял на тротуаре с трубкой в зубах и с поднятой в прощальном приветствии рукой.
   – Какой милый. Я рада, что ему досталась та статуэтка.
   Ли дрожала от холода, с нетерпением ожидая, когда же наконец машина прогреется.
   – Надеюсь, он не слишком много взял с тебя за солонки.
   – Ну, что сказать. Он кое-что заработал, я кое-что заработаю, миссис О’Малли пополнит свою коллекцию, и все будут довольны.
   – Могу себе представить. До сих пор не верю, что ты купила эту безобразную картину. Тебе никогда ее не продать.
   – О, со временем продам.
   – Хорошо, что ты заплатила за нее всего пятьдесят долларов.
   – Пятьдесят два доллара семьдесят пять центов, – поправила Дора.
   Развернувшись на сиденье, Ли взглянула на коробки, сложенные в задней части салона:
   – И куда ты денешь весь этот хлам?
   – Найду место. Как ты думаешь, Мисси понравится карусель?
   Ли представила огромную заводную игрушку в бело-розовой спальне дочери и содрогнулась.
   – О, только не это.
   Дора пожала плечами. Она вычистит карусель, поставит в своей гостиной и с удовольствием будет играть сама.
   – Ладно. Только Мисси точно в нее влюбится. Не хочешь позвонить Джону и сообщить, что мы возвращаемся?
   – Попозже. – Ли вздохнула и откинулась на спинку сиденья. – Завтра в это время я буду как сумасшедшая метаться по кухне.
   – Сама напросилась, – напомнила Дора. – Ты хотела выйти замуж, нарожать детей, купить дом. А где семье обедать в Рождество, если не дома?
   – Я бы не возражала, если бы мама не навязалась помогать мне. Ты можешь вспомнить, когда она приготовила хоть один приличный обед, не говоря уж о рождественском?
   – Не могу.
   – Ну вот. А теперь каждое Рождество она вертится у меня под ногами, размахивая каким-нибудь рецептом, вроде приправы из люцерны и каштанов.
   – Это было ужасно, хотя лучше, чем ее картофель с карри или сакоташ^[1].
   – Даже не напоминай. И от папы никакой помощи. Надевает колпак Санта-Клауса и до полуночи прикладывается к пуншу.
   – Может, Уилл отвлечет их. Он приезжает один или с какой-нибудь из своих пассий?
   – По последним сведениям, один. Дора, ты видишь этот грузовик?
   – Вижу. – Дора дала полный газ и обогнала огромную шестнадцатиколесную фуру, чуть не задев ее. – Так когда приезжает Уилл?
   – В канун Рождества последним поездом из Нью-Йорка.
   – Как всегда, в последний момент, чтобы никто не пропустил его торжественное появление, – предсказала Дора. – Послушай, если он тебя раздражает, я могу… О, черт.
   – В чем дело? – Ли испуганно раскрыла глаза.
   – Только что вспомнила: сегодня въезжает новый жилец, с которым папа подписал договор.
   – Ну и что?
   – Надеюсь, папа не забудет принести ключи. Он безупречно демонстрировал квартиру последние две недели, но ты же знаешь, как он рассеян в разгар сезона.
   – Прекрасно знаю и именно поэтому не понимаю, как ты доверила ему подбирать тебе соседа.
   – У меня не было времени, я же была занята в магазине, – пояснила Дора, прикидывая, успеет ли поговорить с отцом между дневным и вечерним спектаклем. – Кроме того, папе это нравилось.
   – Только не удивляйся, если в конце концов тебе придется жить рядом с психопатом или мамашей с тремя детьми и кучей татуированных приятелей вместо мужа.
   Дора чуть улыбнулась.
   – Я особо предупредила папочку: никаких психопатов, никаких татуированных приятелей. Надеюсь, новый жилец умеет готовить и будет подлизываться ко мне, регулярно угощая собственной выпечкой. И раз уж мы вспомнили о еде, ты есть не хочешь?
   – Хочу. Тем более что это последняя трапеза, когда мне не придется ухаживать ни за кем, кроме самой себя.
   Дора свернула к съезду с магистрали, подрезав «Шевроле» и не обратив никакого внимания на яростные сигналы разгневанного водителя. В этот момент она представляла, как распаковывает свои новые приобретения, и на ее губах порхала мечтательная улыбка. Первым делом необходимо найти идеальное место для картины!