Страница:
Рье решается переменить тему.
– Герцогиня и Дюнуа доставили известия о французах, – говорит он.
Д’Альбрэ наклоняет голову. Он ждет продолжения.
– Они сказали, что французы пересекли границу, вторглись в Бретань и захватили три наших города, в том числе Ансени.
Ансени – это личное владение маршала Рье. Д’Альбрэ поджимает губы, глядя на маршала.
– Без сомнения, Дюнуа хотел отвлечь твое внимание, – говорит он. И оборачивается к Бертрану де Люру: – Отправь туда разведчиков, пусть всё проверят.
Де Люр кивает, но прежде, чем он успевает отдать соответствующие распоряжения, следует новый приказ:
– Когда разберешься с этим, расспроси всех людей. Выясни, не уезжал ли кто в Ренн на этой неделе. Если таковые найдутся, немедленно по возвращении приведешь их ко мне на допрос.
Вооруженные воины притихают, а кое-кто непроизвольно бледнеет. Всем очень хорошо известно, какие методы допроса предпочитает д’Альбрэ: это страшный сон, да и только! Де Люр коротко кивает и отправляется исполнять распоряжения своего господина. Прежде чем покинуть зал, он бросает на меня взгляд и подмигивает. Я делаю вид, будто ничего не заметила. Смотрю на своего брата Пьера, который как раз входит, разминувшись с капитаном в дверях. Он несет под мышкой свой шлем, он шагает, вздернув подбородок, и выражение лица у него весьма неприятное. Белый шрам, рассекающий левую бровь, выделяется, точно клеймо.
– Что случилось? – спрашивает он, снимая перчатки. – Как вышло, что она улизнула?
Д’Альбрэ резко вскидывает голову:
– Ты опоздал со своими людьми!
Неожиданное обвинение заставляет Пьера замереть на месте. Отражения различных чувств так быстро сменяются на его лице, что это выглядело бы смешно, не будь его положение по-настоящему отчаянным.
– Задержку вызвали горожане, – говорит он. – Они пытались затворить ворота и не выпустить нас в поле.
Д’Альбрэ награждает его долгим взглядом, явно силясь определить, не лжет ли он:
– Ты должен был всех их убить.
Пьер надувает и без того пухлые губы:
– А я так и сделал.
– Значит, ты должен был сделать это быстрее, – бормочет д’Альбрэ, и я с трудом сдерживаю горький смешок.
Значит, мой братец убивает недостаточно быстро, по его мнению! Тем не менее д’Альбрэ коротко кивает ему. Пожалуй, это самое близкое подобие похвалы, на какое он способен.
Сумятица, возникшая у входа в зал, нарушает напряженность момента. Воины, вернувшиеся из боя, загоняют внутрь с полдюжины человек, по виду – самых распоследних слуг.
Д’Альбрэ касается пальцем губ:
– Их обнаружили в башне?
Де Люр пинает одного из приведенных – ему кажется, что тот недостаточно раболепно склонился перед господином.
– Нет, – говорит он. – Но они не были приставлены к делу, и у них нет свидетелей, знающих, где они были во время сражения.
Д’Альбрэ склоняет голову, словно любопытный стервятник. Потом медленно подходит к съежившимся беднягам. Это слуги герцогини.
– Итак, – произносит он самым что ни на есть бархатным голосом, – вы, стало быть, очень-очень верные слуги?
Никто не отвечает ему, и он улыбается. От этой улыбки у меня пробегает по спине холодок.
– Вы можете сказать мне, – продолжает д’Альбрэ. – Ибо я очень высоко ценю верность.
Самый старший среди слуг изо всех сил пытается выпрямиться, но его явно избили, и одна нога отказывается служить.
– Ваша милость правду сказали, – отвечает он гордо. – Мы служили нашей герцогине с самого дня ее рождения и теперь не отступимся от нее.
– И что, даже французы вас за свое золото не перекупили?
Я прикрываю глаза и возношу кратенькую молитву, чтобы старый глупец позаботился о своей безопасности и придержал язык, но какое там! Для этого человека существует только его честь.
– Нет, ваша милость, – говорит он. – С нами у них не прошло.
Д’Альбрэ придвигается на шаг ближе, нависая над кучкой слуг.
– Так кто же из вас, – спрашивает он, – пронюхал о задуманном нами маленьком приветствии и выбрался за стену, чтобы предупредить герцогиню?
– Никто из нас ни о чем не знал, – отвечает старик, и я уже готова издать неслышный вздох облегчения, однако этот недоумок, преисполненный чувства долга, вдруг добавляет: – Но если бы мы знали, непременно сообщили бы ей!
Д’Альбрэ раздраженно поворачивается к Пьеру:
– И как это мы его проглядели?
Мой братец пожимает плечами:
– Ни одна ловушка не вылавливает разом всех крыс, господин мой.
Без дальнейших разговоров, без какого-либо предупреждения д’Альбрэ отводит руку, еще облаченную в латную перчатку, и бьет старого слугу в лицо. У того голова с хрустом запрокидывается. Юлиан стискивает мою руку, чтобы я молчала и не двигалась с места. И я не двигаюсь, хотя мне до смерти хочется броситься на д’Альбрэ. Я обязана держаться – так же, как держался в бою тот последний отчаянный рыцарь. Я подручная Смерти, и я нанесу удар, когда придет время. Я должна быть на месте и в полной готовности, особенно сейчас, когда своим открытым вероломством д’Альбрэ уж точно заслужил метку, которой я ожидала долгих шесть месяцев…
А кроме того, старик уже мертв; моя ярость ему уже ничем не поможет. Я творю молитву о его отлетающей душе. Только это и могу для него сделать.
Маршал Рье выходит вперед, вид у него возмущенный, он хочет говорить, но тут раздается рев д’Альбрэ:
– Я пощадил ваши никчемные жизни! – Его голос громовым эхом прокатывается по залу, и уцелевшие слуги наконец-то гнутся от ужаса в три погибели. – И вот, значит, как вы намерены мне отплатить?
Он вытаскивает меч… Мой желудок связывается узлом и порывается скакнуть в горло, я хочу крикнуть, предупредить их… но не успеваю. Меч обрушивается на скорчившихся людей. На пол льется кровь… Второй удар приканчивает тех, кого не зацепил первый.
Не осознавая того, я делаю шаг вперед – и спохватываюсь, только когда рука Юлиана обхватывает мою талию.
– Осторожнее, – шепчет он мне на ухо.
Я закрываю глаза, ожидая, пока мои внутренности не вернутся на свои места. Юлиан толкает меня локтем, и я поднимаю веки, спешно придавая лицу отсутствующее выражение. И очень вовремя: пронизывающий взгляд д’Альбрэ устремлен прямо на нас. Я слегка оттопыриваю губу – так, словно учиненная им кровавая бойня отчасти развеяла мою скуку.
– Глупцы… – бормочу я.
Как же хорошо, что у меня больше нет сердца: нечему разорваться от боли.
– Юлиан! – окликает д’Альбрэ.
Я чувствую, как вздрагивает мой спутник. Потом он оставляет меня и выходит вперед:
– Да, мой государь и отец?
– Проследи, чтобы здесь прибрались. А ты, дочка, – черные непроницаемые глаза д’Альбрэ смотрят в упор, и требуется вся моя выдержка, чтобы встретить этот взгляд с прежним скучающим выражением, – позаботься о мадам Динан. Кажется, она упала в обморок.
Делать нечего, я покидаю надежную и безопасную каменную стену и иду исполнять приказ отца. Ну почему, почему судьбе было угодно, чтобы Юлиан застал меня на башне? Стоит графу узнать о том, что я сделала, и он убьет меня с той же легкостью, с какой убил этих несчастных.
Только, надо думать, не так быстро.
Глава 3
– Герцогиня и Дюнуа доставили известия о французах, – говорит он.
Д’Альбрэ наклоняет голову. Он ждет продолжения.
– Они сказали, что французы пересекли границу, вторглись в Бретань и захватили три наших города, в том числе Ансени.
Ансени – это личное владение маршала Рье. Д’Альбрэ поджимает губы, глядя на маршала.
– Без сомнения, Дюнуа хотел отвлечь твое внимание, – говорит он. И оборачивается к Бертрану де Люру: – Отправь туда разведчиков, пусть всё проверят.
Де Люр кивает, но прежде, чем он успевает отдать соответствующие распоряжения, следует новый приказ:
– Когда разберешься с этим, расспроси всех людей. Выясни, не уезжал ли кто в Ренн на этой неделе. Если таковые найдутся, немедленно по возвращении приведешь их ко мне на допрос.
Вооруженные воины притихают, а кое-кто непроизвольно бледнеет. Всем очень хорошо известно, какие методы допроса предпочитает д’Альбрэ: это страшный сон, да и только! Де Люр коротко кивает и отправляется исполнять распоряжения своего господина. Прежде чем покинуть зал, он бросает на меня взгляд и подмигивает. Я делаю вид, будто ничего не заметила. Смотрю на своего брата Пьера, который как раз входит, разминувшись с капитаном в дверях. Он несет под мышкой свой шлем, он шагает, вздернув подбородок, и выражение лица у него весьма неприятное. Белый шрам, рассекающий левую бровь, выделяется, точно клеймо.
– Что случилось? – спрашивает он, снимая перчатки. – Как вышло, что она улизнула?
Д’Альбрэ резко вскидывает голову:
– Ты опоздал со своими людьми!
Неожиданное обвинение заставляет Пьера замереть на месте. Отражения различных чувств так быстро сменяются на его лице, что это выглядело бы смешно, не будь его положение по-настоящему отчаянным.
– Задержку вызвали горожане, – говорит он. – Они пытались затворить ворота и не выпустить нас в поле.
Д’Альбрэ награждает его долгим взглядом, явно силясь определить, не лжет ли он:
– Ты должен был всех их убить.
Пьер надувает и без того пухлые губы:
– А я так и сделал.
– Значит, ты должен был сделать это быстрее, – бормочет д’Альбрэ, и я с трудом сдерживаю горький смешок.
Значит, мой братец убивает недостаточно быстро, по его мнению! Тем не менее д’Альбрэ коротко кивает ему. Пожалуй, это самое близкое подобие похвалы, на какое он способен.
Сумятица, возникшая у входа в зал, нарушает напряженность момента. Воины, вернувшиеся из боя, загоняют внутрь с полдюжины человек, по виду – самых распоследних слуг.
Д’Альбрэ касается пальцем губ:
– Их обнаружили в башне?
Де Люр пинает одного из приведенных – ему кажется, что тот недостаточно раболепно склонился перед господином.
– Нет, – говорит он. – Но они не были приставлены к делу, и у них нет свидетелей, знающих, где они были во время сражения.
Д’Альбрэ склоняет голову, словно любопытный стервятник. Потом медленно подходит к съежившимся беднягам. Это слуги герцогини.
– Итак, – произносит он самым что ни на есть бархатным голосом, – вы, стало быть, очень-очень верные слуги?
Никто не отвечает ему, и он улыбается. От этой улыбки у меня пробегает по спине холодок.
– Вы можете сказать мне, – продолжает д’Альбрэ. – Ибо я очень высоко ценю верность.
Самый старший среди слуг изо всех сил пытается выпрямиться, но его явно избили, и одна нога отказывается служить.
– Ваша милость правду сказали, – отвечает он гордо. – Мы служили нашей герцогине с самого дня ее рождения и теперь не отступимся от нее.
– И что, даже французы вас за свое золото не перекупили?
Я прикрываю глаза и возношу кратенькую молитву, чтобы старый глупец позаботился о своей безопасности и придержал язык, но какое там! Для этого человека существует только его честь.
– Нет, ваша милость, – говорит он. – С нами у них не прошло.
Д’Альбрэ придвигается на шаг ближе, нависая над кучкой слуг.
– Так кто же из вас, – спрашивает он, – пронюхал о задуманном нами маленьком приветствии и выбрался за стену, чтобы предупредить герцогиню?
– Никто из нас ни о чем не знал, – отвечает старик, и я уже готова издать неслышный вздох облегчения, однако этот недоумок, преисполненный чувства долга, вдруг добавляет: – Но если бы мы знали, непременно сообщили бы ей!
Д’Альбрэ раздраженно поворачивается к Пьеру:
– И как это мы его проглядели?
Мой братец пожимает плечами:
– Ни одна ловушка не вылавливает разом всех крыс, господин мой.
Без дальнейших разговоров, без какого-либо предупреждения д’Альбрэ отводит руку, еще облаченную в латную перчатку, и бьет старого слугу в лицо. У того голова с хрустом запрокидывается. Юлиан стискивает мою руку, чтобы я молчала и не двигалась с места. И я не двигаюсь, хотя мне до смерти хочется броситься на д’Альбрэ. Я обязана держаться – так же, как держался в бою тот последний отчаянный рыцарь. Я подручная Смерти, и я нанесу удар, когда придет время. Я должна быть на месте и в полной готовности, особенно сейчас, когда своим открытым вероломством д’Альбрэ уж точно заслужил метку, которой я ожидала долгих шесть месяцев…
А кроме того, старик уже мертв; моя ярость ему уже ничем не поможет. Я творю молитву о его отлетающей душе. Только это и могу для него сделать.
Маршал Рье выходит вперед, вид у него возмущенный, он хочет говорить, но тут раздается рев д’Альбрэ:
– Я пощадил ваши никчемные жизни! – Его голос громовым эхом прокатывается по залу, и уцелевшие слуги наконец-то гнутся от ужаса в три погибели. – И вот, значит, как вы намерены мне отплатить?
Он вытаскивает меч… Мой желудок связывается узлом и порывается скакнуть в горло, я хочу крикнуть, предупредить их… но не успеваю. Меч обрушивается на скорчившихся людей. На пол льется кровь… Второй удар приканчивает тех, кого не зацепил первый.
Не осознавая того, я делаю шаг вперед – и спохватываюсь, только когда рука Юлиана обхватывает мою талию.
– Осторожнее, – шепчет он мне на ухо.
Я закрываю глаза, ожидая, пока мои внутренности не вернутся на свои места. Юлиан толкает меня локтем, и я поднимаю веки, спешно придавая лицу отсутствующее выражение. И очень вовремя: пронизывающий взгляд д’Альбрэ устремлен прямо на нас. Я слегка оттопыриваю губу – так, словно учиненная им кровавая бойня отчасти развеяла мою скуку.
– Глупцы… – бормочу я.
Как же хорошо, что у меня больше нет сердца: нечему разорваться от боли.
– Юлиан! – окликает д’Альбрэ.
Я чувствую, как вздрагивает мой спутник. Потом он оставляет меня и выходит вперед:
– Да, мой государь и отец?
– Проследи, чтобы здесь прибрались. А ты, дочка, – черные непроницаемые глаза д’Альбрэ смотрят в упор, и требуется вся моя выдержка, чтобы встретить этот взгляд с прежним скучающим выражением, – позаботься о мадам Динан. Кажется, она упала в обморок.
Делать нечего, я покидаю надежную и безопасную каменную стену и иду исполнять приказ отца. Ну почему, почему судьбе было угодно, чтобы Юлиан застал меня на башне? Стоит графу узнать о том, что я сделала, и он убьет меня с той же легкостью, с какой убил этих несчастных.
Только, надо думать, не так быстро.
Глава 3
Я сопровождаю слуг, которые на руках уносят мадам Динан в ее комнату. Тащусь нога за ногу, и мои мысли текут так же медленно и лениво. Я словно бы вброд иду по густой грязи. В руках себя держу только благодаря монастырской выучке. Еще не хватало бродить туда-сюда в помрачении рассудка! Я просто не могу себе этого позволить.
Достигнув покоев мадам, велю слугам уложить ее на постель, после чего отсылаю их прочь. Оставшись одна, я смотрю на лежащую женщину. Нас с мадам Динан не назовешь союзницами, мы с ней просто разделяем некоторые секреты, а это совсем другое дело.
Она лишь изредка появлялась в нашей жизни, в тех случаях, когда ей позволяли это ее обязанности воспитательницы герцогини, – той самой герцогини, которую она в конце концов предала. Д’Альбрэ возложил на нее общее руководство воспитанием своих дочерей. В основном это руководство осуществлялось на расстоянии, с помощью писем и посыльных. Только когда происходило какое-нибудь несчастье, мадам Динан являлась к нам лично и наводила порядок.
Сейчас, лежа в постели, она выглядит старше обычного, наверное, потому, что с лица пропала всегдашняя маска напускной веселости. Я распускаю ее корсаж, чтобы легче было дышать. Потом снимаю громоздкий пышный парик вместе с нарядной шляпкой. Не потому, что все это усугубляло ее обморок; просто мне известно, что тщеславие мадам Динан не допускает, чтобы кто-то увидел седину, выдающую ее возраст. Невелико наказание, но хоть что-то!
И наконец я наклоняюсь, чтобы похлопать ее по щеке, быть может чуть сильнее, чем требуется для приведения в чувство. Ее дыхание на миг задерживается, она вздрагивает и приходит в себя. Дважды моргает, соображая, где оказалась, потом делает попытку сесть. Я придерживаю ее:
– Полежите спокойно, мадам.
Когда она видит, кто ухаживает за ней, глаза у нее округляются. Торопливо оглядев комнату, она убеждается, что мы наедине. Тогда ее взгляд снова обращается на меня – и шарахается, словно пугливая птичка.
– Что случилось? – спрашивает она.
Голос у нее тихий и хрипловатый, и я невольно задумываюсь, не это ли, помимо прочего, притягивает к ней д’Альбрэ. Поговаривают, будто их союз сложился, еще когда она пребывала во всем блеске юности, была года на два моложе, чем я сейчас.
– Вы в обморок упали, – говорю я ей.
Ее длинные худые пальцы тянутся к распущенному корсажу.
– Там вдруг стало так жарко…
Едва очнувшись, она перво-наперво принимается врать, и это раздражает меня. Я близко наклоняюсь к ней, буквально нос к носу, и подпускаю в голос легкости и очарования, словно мы обсуждаем последние веяния моды:
– Вы потеряли сознание не из-за жары, а при виде расправы над невинными. Разве не помните?
Ее веки вновь опускаются, а с лица пропадает вернувшаяся было краска. Ну и хорошо, стало быть, она помнит.
– Их просто покарали за нарушение верности…
– Нарушение? Верности? А что тогда про вас можно сказать? Кроме того, вы же знали этих людей! – Я уже не говорю, а шиплю. – Это были слуги, годами вам угождавшие!
Она вскидывает ресницы:
– И что, по-твоему, я должна была сделать? Разве я сумела бы остановить его?
– Но вы даже не попытались!
Наши сердитые взгляды скрещиваются, как клинки.
– И ты тоже не попыталась.
Это словно удар под дых. Я вскакиваю на ноги, боясь, как бы не залепить ей пощечину. Отхожу туда, где стоит деревянный сундук, и начинаю перебирать ее горшочки с пудрой, баночки с помадой и всякие хрустальные пузырьки.
– Да, – говорю я. – Но я не фаворитка, к голосу которой он мог бы прислушаться. Сколько себя помню, эта роль всегда принадлежала лишь вам!
Наконец-то мне под руки попадается льняная салфетка. Смочив ее водой из умывальника, я возвращаюсь и буквально пришлепываю мокрую тряпицу на лоб мадам.
Она дергается, потом вновь сердито взглядывает на меня:
– Твои нежные заботы, чего доброго, из меня дух вышибут…
Я усаживаюсь рядом и начинаю перебирать складки юбок, боясь, как бы она не сообразила, что нечаянно угадала сущую правду. Воздух в комнате густо напоен тайнами, но не только нашими общими – в большей степени теми, которые мы тщательно скрываем друг от друга. Смертных меток нет пока ни на ней, ни на Рье. Это беспокоит меня почти так же сильно, как и то, что метки почему-то нет и на самом д’Альбрэ.
Когда я вновь подаю голос, у меня хватает выдержки говорить спокойно:
– А о герцогине что скажете? Вы ведь заботились о ней с тех пор, когда она была младенцем в пеленках. Как же допустили, чтобы д’Альбрэ ей такую западню подстроил?
Она закрывает глаза, словно не желая видеть правды, и дергает головой, как бы отмахиваясь от моих слов:
– Он лишь пытался добиться того, что было ему когда-то обещано.
Такое упорное отрицание очевидного срабатывает точно искра, упавшая на горючий трут, и я опять вспыхиваю:
– Он же собирался похитить ее, обесчестить, объявить брак свершившимся – и затем произвести церемонию!
Говорю и при этом далеко не впервые гадаю: был ли он так же груб с мадам Динан, как с другими женщинами? Или все же существовала между ними некая нежность?
Моя собеседница вскидывает узкий остренький подбородок:
– Она предала его! Лгала ему! Она была обещана ему его отцом! Он лишь предпринимал то, что предпринял бы на его месте всякий мужчина, столкнувшийся с подобным нарушением клятв!
– А я-то гадаю, – ответила я, – что вы себе внушаете, чтобы спать по ночам…
И, боясь ляпнуть еще что-нибудь и окончательно нарушить наше хрупкое перемирие, я поднимаюсь на ноги и направляюсь к двери.
– Это правда! – кричит мадам мне вслед.
Утонченная и изящная дама сейчас вопит, точно торговка рыбой. Кажется, я как следует допекла ее. Это следует признать достижением, вот только легче на душе почему-то особо не становится…
Не очень-то приятное занятие – изучать д’Альбрэ, разыскивая на нем метку. Исмэй утверждает, что наш Бог учит нас смирению, являя метки на тех частях тела, где их не так-то просто обнаружить. Лично я полагаю, что все дело в Его весьма своеобразном чувстве юмора. Если когда-нибудь встречусь с Ним, всенепременно пожалуюсь!
Еще я думаю, что после сегодняшнего вопиющего вероломства д’Альбрэ уж точно приобретет метку смерти. Я только потому и согласилась вернуться сюда, что аббатиса пообещала: он будет помечен. И право убить его получу именно я.
Сегодня мне в кои-то веки сопутствует удача: ему прислуживает не кто иная, как Тильда, старшая сестрица Одетты. По крайней мере, есть с чего начать! Я отыскиваю ее на кухне, где она наполняет кувшины горячей водой, чтобы сделать ему ванну. Когда объясняю девушке, что мне нужно, она смотрит глазами затравленной лани.
– Но если граф заметит тебя… – пытается она возразить.
– Не заметит, – заверяю я ее. – Разве что ты сама меня выдашь, постоянно оглядываясь на мое укрытие. Если у тебя хватит ума этого не делать, все кончится хорошо.
Она принимается покусывать нижнюю губу, и я замечаю, что губа прямо-таки изжевана, – следы постоянного беспокойства.
– А ты Одетту отсюда уведешь? Как можно скорее?
– Непременно. Я переправлю ее наружу завтра утром, когда на кухню привезут продукты. Ее спрячут в отъезжающей телеге.
На самом деле я решилась вывести девчушку из замка, даже если мы с Тильдой ни о чем не договоримся. Маленькая Одетта слишком напоминает моих собственных сестренок; если бы не мои отчаянные интриги, они до сих пор томились бы в этом змеином гнезде вместе со мной.
Это, помнится, был мой самый крупный спор с отцом за все полгода, прошедшие с тех пор, как обитель вынудила меня вернуться под его кров. Минувшей осенью, когда граф собрался в Геранд, намереваясь воззвать к баронскому собранию, он хотел взять с собой всех чад – пусть они находятся поблизости, под рукой, чтобы в любой момент можно было использовать их в своих целях. Я долго доказывала ему, что маленькая Луиза слишком юна – и слишком нездорова – для подобного путешествия. А Шарлотта, напротив, чересчур приблизилась к возрасту юной женственности, чтобы оказаться в обществе такого множества воин… Он отмел все мои доводы, после чего велел няньке как следует выпороть каждую девочку – просто ради того, чтобы мне досадить, – и приказал укладывать их вещи.
Но я была готова на все, лишь бы удержать сестренок подальше от темной власти д’Альбрэ. И это «все» включало их отравление.
Не сильное, конечно. В отличие от Исмэй, сама я вполне чувствительна к ядам, но все равно очень внимательно слушала сестру Серафину, обучавшую нас искусству отравления. Я использовала очень малую дозу, просто чтобы обе сестры и их нянька как следует разболелись и не смогли отправиться в путь.
Обвинили во всем этом паштет из угря…
И вот теперь маленькая Одетта подвергается не меньшей опасности, чем мои сестры, и к тому же в ее жилах нет благородной крови, способной хоть как-то ее защитить. И я в любом случае намерена оградить ребенка – но Тильде необязательно об этом знать.
– Что ж, ладно, – говорит она наконец, оглядывая мое платье и головной платок, заимствованные у служанок. – Я смотрю, ты уже и приоделась…
Я ободряюще улыбаюсь девушке, хотя на самом деле хочется ухватить ее за тощую шейку и слегка придушить, чтобы прекратила болтать и скорей перешла к делу. Правда, такое обращение вряд ли ее вдохновило бы.
Тильда сует мне в руки медный кувшин. Он полон дымящейся воды и так тяжел, что я мало не роняю его, прежде чем как следует ухватываюсь за ручки. Мы вместе поднимаемся по черной лестнице в спальню д’Альбрэ, не встречая по пути других слуг. Да уж, с тех пор как д’Альбрэ завладел этим дворцом, слуги стараются пореже попадаться кому-либо на глаза. Прямо заколдованные невидимки из сказки, рассказанной у очага!
В комнате я опускаю кувшин на пол возле ванны, стоящей у огня, и ищу, где бы спрятаться.
Две стены забраны резными деревянными панелями. На двух других – роскошные занавеси, алые и золотые. Там-то я и устраиваюсь, возле большого, богато украшенного резьбой сундука, который надежно прикроет мои ноги, торчащие из-под занавеси.
– Только помни, ни в коем случае в мою сторону не смотреть! – на всякий случай еще раз предостерегаю Тильду.
Та поднимает глаза, и я вижу в них тревогу.
– Госпожа, а что может случиться-то? Ты ж сама говорила, что все будет в порядке…
– Я просто напоминаю: не смотри, даже если очень разволнуешься или граф что-нибудь учудит. Иначе нам обеим не жить!
У нее глаза так лезут из орбит, что я даже пугаюсь, как бы самообладание вконец ее не покинуло.
– Держись ради сестренки! – напоминаю я Тильде, стремясь укрепить ее решимость.
Подействовало. Она твердо кивает и отворачивается к ванне. Я исчезаю за шелковыми полотнищами и потихоньку молюсь, чтобы они не стали мне саваном.
Каменная стена холодит спину. Щелка между занавесями совсем узкая. Если чуть-чуть согнуть колено, я смогу выглядывать, даже не касаясь шелка…
Только успеваю устроиться, как у входа раздается шум. Тильда испуганно замирает, но потом снова льет воду из кувшина.
Дверь комнаты резко распахивается, и входит граф д’Альбрэ, сопровождаемый приближенными. Я вижу среди них своих единокровных братьев Пьера и Юлиана. Родители у них общие, но внешне они совсем не похожи. Пьер – весь в отца, крупный, крепко сбитый, грубый в обращении. Юлиан, скорее, пошел в мать, он и внешне гораздо изящней, да и держится мягче. Д’Альбрэ отстегивает меч, и де Люр спешит принять у него оружие.
– Нужно сегодня же вечером отправить в Ренн еще два десятка верхом, – говорит д’Альбрэ капитану. – Чтобы они как можно скорее добрались туда и затерялись среди горожан. Если мы хотим достойно отплатить ей за измену, нам повсюду потребуются глаза и уши, причем надежные!
Мое сердце ускоряет бег.
– Как скажете, государь. – Приняв меч, де Люр укладывает его на один из сундуков.
Д’Альбрэ передергивает налитыми бычьей силой плечами. Брат Пьер тотчас бросается вперед – подхватить графский плащ, прежде чем тот свалится на пол.
– Хочу, чтобы они докладывали о настроениях в городе, – продолжает д’Альбрэ. – О гарнизоне, о снабжении… обо всем! Я хочу знать, способен ли город выдержать осаду и насколько длительную. Наши люди должны выяснить, кто предан герцогине, кто держит руку французов, а кто готов и приторговать своей верностью…
– Считайте, что все уже сделано, государь, – говорит де Люр.
Пьер наклоняется вперед, его глаза под набрякшими веками так и блестят.
– А что насчет твоего послания герцогине? Когда мы отправим его?
Д’Альбрэ поворачивается и с быстротой атакующей змеи бьет его по губам:
– Я спрашивал твоего мнения, щенок?
– Нет, государь. – Пьер промокает расквашенную губу, вид у него обиженный и угрюмый.
При других обстоятельствах я могла бы его пожалеть, но он так усердно трудился, стараясь во всем стать подобным д’Альбрэ, что я не чувствую к нему ничего, кроме презрения.
В комнате становится тихо, и я чуть меняю положение, чтобы лучше видеть д’Альбрэ. Он, оказывается, рассматривает Тильду, а та, в свою очередь, полностью сосредоточилась на струе горячей воды, льющейся в ванну из кувшина.
– Оставьте меня, – велит д’Альбрэ приближенным.
Те без промедления выходят за дверь. Кто-то окидывает Тильду многозначительным взглядом.
Я хорошо вижу, как вздрагивает льняной платок Тильды: девушка трясется от страха. Д’Альбрэ делает два шага в ее сторону, и я впервые как следует его вижу. Двумя пальцами он стискивает ее подбородок и заставляет поднять голову, чтобы заглянуть ей в лицо:
– Ты ведь знаешь, что не стоит ни с кем болтать об услышанном в моих покоях?
Она старательно отводит глаза:
– Простите, ваша милость, но не могли бы вы говорить громче? Мой папаша, знаете ли, столько лупил меня по ушам, что я сделалась ужас какой тугоухой…
Ай да Тильда, ай да умница! Она сразу вырастает в моих глазах, только, боюсь, одной этой хитрости для спасения недостанет.
Долгое мгновение д’Альбрэ неотрывно рассматривает ее.
– Чепуха, – говорит он затем, и Тильда наклоняет голову, словно бы с усилием напрягая слух.
Он еще некоторое время вглядывается в ее лицо, потом разжимает пальцы.
Придется изобрести способ вывезти из крепости не только маленькую Одетту, но и саму Тильду. Разве что прежде мне выпадет возможность прикончить д’Альбрэ.
Граф между тем разводит руки в стороны, отдавая молчаливый приказ снять с себя рубашку. Когда Тильда подходит, чтобы стащить ее через голову, глаза д’Альбрэ скользят по ее стройному телу, и я подмечаю, как пробуждается в нем желание. Этот ненасытный хряк затащит ее в постель, а потом прикажет казнить!
Тильда забирает рубашку и отступает прочь.
Грудь у д’Альбрэ выпуклая, точно немаленькая винная бочка, кожа бледная, как рыбья брюшина, только вместо чешуи заросла густым черным волосом. Пересиливая отвращение, я обшариваю глазами его тело… Мортейн должен был наложить на него метку смерти, но вот где она?
Ее нигде не видать. На волосатой плоти – ни тени, ни темного развода, вообще ничего, что позволило бы его убить, заручившись благословением моего Бога. Я мну в кулаках края шелковых занавесей. Вот прямо так взять и броситься на него? Слишком опасно. Быть может, Мортейну угодно, чтобы я пырнула негодяя в спину? Или уколола под основание черепа тонким, точно иголка, клинком?
Д’Альбрэ расшнуровывает штаны, сбрасывает их и перешагивает через край ванны. Я вытягиваю шею, чтобы получше рассмотреть его спину, но угол обзора мне такой возможности не дает.
Тильда пытается отойти прочь, но он дотягивается и ловит ее за руку. Она замирает на месте, боясь сделать движение. А граф, не сводя взора с лица девушки, тянет ее руку вниз, прямо в воду. Его губы расползаются в предвкушении удовольствия.
Пожалуйста, Мортейн, запрети ему! Я не могу на это смотреть! Сейчас выскочу и убью его, отмечен он или нет!
Предупреждения, услышанные от монахинь, стаей испуганных голубок проносятся у меня в голове. Убить неотмеченного – значит убить без благословения Мортейна, то есть подвергнуть опасности свою бессмертную душу. Ее разлучат с телом и обрекут на вечные скитания!
Но и стоять здесь просто так, наблюдая за изнасилованием бедняжки, я не могу. Еще толком не решив, что мне следует делать, я начинаю потихоньку выбираться из-за занавесей, одновременно нащупывая ножи… Резкий стук в дверь вынуждает меня вновь затаиться.
– Кто там? – рычит д’Альбрэ.
– Мадам Динан, государь!
Граф отпускает руку Тильды – чей вздох облегчения я слышу, ее или свой собственный? – и кивает в сторону двери. Девушка поспешно открывает ее, впуская мадам Динан.
Она окидывает служаночку раздраженным взглядом: та куда моложе ее. И гораздо красивее.
– Вон! – говорит она Тильде. – Я сама позабочусь о господине.
Та мигом исчезает за дверью, даже не дожидаясь согласия д’Альбрэ. Я была права: девчушка и вправду сообразительная.
Оставшись наедине с мадам, д’Альбрэ встает в ванне, и я наконец-то могу как следует рассмотреть его спину. Вода ручьями сбегает сквозь заросли грубых черных волос… Метки нет! Вообще никакого намека, который я при желании могла бы посчитать меткой!
Разочарование с такой силой поражает меня, что в глазах аж темнеет. Это не простой ком в животе, это идет из душевных глубин. И называется отчаянием. Уж если этот человек не отмечен для убиения, существует ли вообще Мортейн?
Но по пятам за этой мыслью является другая, более приемлемая. Если нет никакого Мортейна, значит нет и опасности утратить Его благословение?
Но уверена ли я, что Его нет? Готова ли рискнуть судьбой своей бессмертной души?
Прежде чем я успеваю что-то решить, дверь распахивается и д’Альбрэ резко вскидывает голову:
– Кто там?
В голосе маршала Рье звучит неприязнь:
– Прошу извинить меня за доставленное неудобство. Вернулись разведчики из Ансени.
– И что, – спрашивает д’Альбрэ, – это не могло подождать до утра?
Я нимало не сомневаюсь, что д’Альбрэ прикончит Рье за бесцеремонное вторжение прямо здесь и сейчас, но граф не делает этого. То ли Рье родился под счастливой звездой, то ли этот человек зачем-то нужен д’Альбрэ, и граф покамест не хочет уничтожать его.
Достигнув покоев мадам, велю слугам уложить ее на постель, после чего отсылаю их прочь. Оставшись одна, я смотрю на лежащую женщину. Нас с мадам Динан не назовешь союзницами, мы с ней просто разделяем некоторые секреты, а это совсем другое дело.
Она лишь изредка появлялась в нашей жизни, в тех случаях, когда ей позволяли это ее обязанности воспитательницы герцогини, – той самой герцогини, которую она в конце концов предала. Д’Альбрэ возложил на нее общее руководство воспитанием своих дочерей. В основном это руководство осуществлялось на расстоянии, с помощью писем и посыльных. Только когда происходило какое-нибудь несчастье, мадам Динан являлась к нам лично и наводила порядок.
Сейчас, лежа в постели, она выглядит старше обычного, наверное, потому, что с лица пропала всегдашняя маска напускной веселости. Я распускаю ее корсаж, чтобы легче было дышать. Потом снимаю громоздкий пышный парик вместе с нарядной шляпкой. Не потому, что все это усугубляло ее обморок; просто мне известно, что тщеславие мадам Динан не допускает, чтобы кто-то увидел седину, выдающую ее возраст. Невелико наказание, но хоть что-то!
И наконец я наклоняюсь, чтобы похлопать ее по щеке, быть может чуть сильнее, чем требуется для приведения в чувство. Ее дыхание на миг задерживается, она вздрагивает и приходит в себя. Дважды моргает, соображая, где оказалась, потом делает попытку сесть. Я придерживаю ее:
– Полежите спокойно, мадам.
Когда она видит, кто ухаживает за ней, глаза у нее округляются. Торопливо оглядев комнату, она убеждается, что мы наедине. Тогда ее взгляд снова обращается на меня – и шарахается, словно пугливая птичка.
– Что случилось? – спрашивает она.
Голос у нее тихий и хрипловатый, и я невольно задумываюсь, не это ли, помимо прочего, притягивает к ней д’Альбрэ. Поговаривают, будто их союз сложился, еще когда она пребывала во всем блеске юности, была года на два моложе, чем я сейчас.
– Вы в обморок упали, – говорю я ей.
Ее длинные худые пальцы тянутся к распущенному корсажу.
– Там вдруг стало так жарко…
Едва очнувшись, она перво-наперво принимается врать, и это раздражает меня. Я близко наклоняюсь к ней, буквально нос к носу, и подпускаю в голос легкости и очарования, словно мы обсуждаем последние веяния моды:
– Вы потеряли сознание не из-за жары, а при виде расправы над невинными. Разве не помните?
Ее веки вновь опускаются, а с лица пропадает вернувшаяся было краска. Ну и хорошо, стало быть, она помнит.
– Их просто покарали за нарушение верности…
– Нарушение? Верности? А что тогда про вас можно сказать? Кроме того, вы же знали этих людей! – Я уже не говорю, а шиплю. – Это были слуги, годами вам угождавшие!
Она вскидывает ресницы:
– И что, по-твоему, я должна была сделать? Разве я сумела бы остановить его?
– Но вы даже не попытались!
Наши сердитые взгляды скрещиваются, как клинки.
– И ты тоже не попыталась.
Это словно удар под дых. Я вскакиваю на ноги, боясь, как бы не залепить ей пощечину. Отхожу туда, где стоит деревянный сундук, и начинаю перебирать ее горшочки с пудрой, баночки с помадой и всякие хрустальные пузырьки.
– Да, – говорю я. – Но я не фаворитка, к голосу которой он мог бы прислушаться. Сколько себя помню, эта роль всегда принадлежала лишь вам!
Наконец-то мне под руки попадается льняная салфетка. Смочив ее водой из умывальника, я возвращаюсь и буквально пришлепываю мокрую тряпицу на лоб мадам.
Она дергается, потом вновь сердито взглядывает на меня:
– Твои нежные заботы, чего доброго, из меня дух вышибут…
Я усаживаюсь рядом и начинаю перебирать складки юбок, боясь, как бы она не сообразила, что нечаянно угадала сущую правду. Воздух в комнате густо напоен тайнами, но не только нашими общими – в большей степени теми, которые мы тщательно скрываем друг от друга. Смертных меток нет пока ни на ней, ни на Рье. Это беспокоит меня почти так же сильно, как и то, что метки почему-то нет и на самом д’Альбрэ.
Когда я вновь подаю голос, у меня хватает выдержки говорить спокойно:
– А о герцогине что скажете? Вы ведь заботились о ней с тех пор, когда она была младенцем в пеленках. Как же допустили, чтобы д’Альбрэ ей такую западню подстроил?
Она закрывает глаза, словно не желая видеть правды, и дергает головой, как бы отмахиваясь от моих слов:
– Он лишь пытался добиться того, что было ему когда-то обещано.
Такое упорное отрицание очевидного срабатывает точно искра, упавшая на горючий трут, и я опять вспыхиваю:
– Он же собирался похитить ее, обесчестить, объявить брак свершившимся – и затем произвести церемонию!
Говорю и при этом далеко не впервые гадаю: был ли он так же груб с мадам Динан, как с другими женщинами? Или все же существовала между ними некая нежность?
Моя собеседница вскидывает узкий остренький подбородок:
– Она предала его! Лгала ему! Она была обещана ему его отцом! Он лишь предпринимал то, что предпринял бы на его месте всякий мужчина, столкнувшийся с подобным нарушением клятв!
– А я-то гадаю, – ответила я, – что вы себе внушаете, чтобы спать по ночам…
И, боясь ляпнуть еще что-нибудь и окончательно нарушить наше хрупкое перемирие, я поднимаюсь на ноги и направляюсь к двери.
– Это правда! – кричит мадам мне вслед.
Утонченная и изящная дама сейчас вопит, точно торговка рыбой. Кажется, я как следует допекла ее. Это следует признать достижением, вот только легче на душе почему-то особо не становится…
Не очень-то приятное занятие – изучать д’Альбрэ, разыскивая на нем метку. Исмэй утверждает, что наш Бог учит нас смирению, являя метки на тех частях тела, где их не так-то просто обнаружить. Лично я полагаю, что все дело в Его весьма своеобразном чувстве юмора. Если когда-нибудь встречусь с Ним, всенепременно пожалуюсь!
Еще я думаю, что после сегодняшнего вопиющего вероломства д’Альбрэ уж точно приобретет метку смерти. Я только потому и согласилась вернуться сюда, что аббатиса пообещала: он будет помечен. И право убить его получу именно я.
Сегодня мне в кои-то веки сопутствует удача: ему прислуживает не кто иная, как Тильда, старшая сестрица Одетты. По крайней мере, есть с чего начать! Я отыскиваю ее на кухне, где она наполняет кувшины горячей водой, чтобы сделать ему ванну. Когда объясняю девушке, что мне нужно, она смотрит глазами затравленной лани.
– Но если граф заметит тебя… – пытается она возразить.
– Не заметит, – заверяю я ее. – Разве что ты сама меня выдашь, постоянно оглядываясь на мое укрытие. Если у тебя хватит ума этого не делать, все кончится хорошо.
Она принимается покусывать нижнюю губу, и я замечаю, что губа прямо-таки изжевана, – следы постоянного беспокойства.
– А ты Одетту отсюда уведешь? Как можно скорее?
– Непременно. Я переправлю ее наружу завтра утром, когда на кухню привезут продукты. Ее спрячут в отъезжающей телеге.
На самом деле я решилась вывести девчушку из замка, даже если мы с Тильдой ни о чем не договоримся. Маленькая Одетта слишком напоминает моих собственных сестренок; если бы не мои отчаянные интриги, они до сих пор томились бы в этом змеином гнезде вместе со мной.
Это, помнится, был мой самый крупный спор с отцом за все полгода, прошедшие с тех пор, как обитель вынудила меня вернуться под его кров. Минувшей осенью, когда граф собрался в Геранд, намереваясь воззвать к баронскому собранию, он хотел взять с собой всех чад – пусть они находятся поблизости, под рукой, чтобы в любой момент можно было использовать их в своих целях. Я долго доказывала ему, что маленькая Луиза слишком юна – и слишком нездорова – для подобного путешествия. А Шарлотта, напротив, чересчур приблизилась к возрасту юной женственности, чтобы оказаться в обществе такого множества воин… Он отмел все мои доводы, после чего велел няньке как следует выпороть каждую девочку – просто ради того, чтобы мне досадить, – и приказал укладывать их вещи.
Но я была готова на все, лишь бы удержать сестренок подальше от темной власти д’Альбрэ. И это «все» включало их отравление.
Не сильное, конечно. В отличие от Исмэй, сама я вполне чувствительна к ядам, но все равно очень внимательно слушала сестру Серафину, обучавшую нас искусству отравления. Я использовала очень малую дозу, просто чтобы обе сестры и их нянька как следует разболелись и не смогли отправиться в путь.
Обвинили во всем этом паштет из угря…
И вот теперь маленькая Одетта подвергается не меньшей опасности, чем мои сестры, и к тому же в ее жилах нет благородной крови, способной хоть как-то ее защитить. И я в любом случае намерена оградить ребенка – но Тильде необязательно об этом знать.
– Что ж, ладно, – говорит она наконец, оглядывая мое платье и головной платок, заимствованные у служанок. – Я смотрю, ты уже и приоделась…
Я ободряюще улыбаюсь девушке, хотя на самом деле хочется ухватить ее за тощую шейку и слегка придушить, чтобы прекратила болтать и скорей перешла к делу. Правда, такое обращение вряд ли ее вдохновило бы.
Тильда сует мне в руки медный кувшин. Он полон дымящейся воды и так тяжел, что я мало не роняю его, прежде чем как следует ухватываюсь за ручки. Мы вместе поднимаемся по черной лестнице в спальню д’Альбрэ, не встречая по пути других слуг. Да уж, с тех пор как д’Альбрэ завладел этим дворцом, слуги стараются пореже попадаться кому-либо на глаза. Прямо заколдованные невидимки из сказки, рассказанной у очага!
В комнате я опускаю кувшин на пол возле ванны, стоящей у огня, и ищу, где бы спрятаться.
Две стены забраны резными деревянными панелями. На двух других – роскошные занавеси, алые и золотые. Там-то я и устраиваюсь, возле большого, богато украшенного резьбой сундука, который надежно прикроет мои ноги, торчащие из-под занавеси.
– Только помни, ни в коем случае в мою сторону не смотреть! – на всякий случай еще раз предостерегаю Тильду.
Та поднимает глаза, и я вижу в них тревогу.
– Госпожа, а что может случиться-то? Ты ж сама говорила, что все будет в порядке…
– Я просто напоминаю: не смотри, даже если очень разволнуешься или граф что-нибудь учудит. Иначе нам обеим не жить!
У нее глаза так лезут из орбит, что я даже пугаюсь, как бы самообладание вконец ее не покинуло.
– Держись ради сестренки! – напоминаю я Тильде, стремясь укрепить ее решимость.
Подействовало. Она твердо кивает и отворачивается к ванне. Я исчезаю за шелковыми полотнищами и потихоньку молюсь, чтобы они не стали мне саваном.
Каменная стена холодит спину. Щелка между занавесями совсем узкая. Если чуть-чуть согнуть колено, я смогу выглядывать, даже не касаясь шелка…
Только успеваю устроиться, как у входа раздается шум. Тильда испуганно замирает, но потом снова льет воду из кувшина.
Дверь комнаты резко распахивается, и входит граф д’Альбрэ, сопровождаемый приближенными. Я вижу среди них своих единокровных братьев Пьера и Юлиана. Родители у них общие, но внешне они совсем не похожи. Пьер – весь в отца, крупный, крепко сбитый, грубый в обращении. Юлиан, скорее, пошел в мать, он и внешне гораздо изящней, да и держится мягче. Д’Альбрэ отстегивает меч, и де Люр спешит принять у него оружие.
– Нужно сегодня же вечером отправить в Ренн еще два десятка верхом, – говорит д’Альбрэ капитану. – Чтобы они как можно скорее добрались туда и затерялись среди горожан. Если мы хотим достойно отплатить ей за измену, нам повсюду потребуются глаза и уши, причем надежные!
Мое сердце ускоряет бег.
– Как скажете, государь. – Приняв меч, де Люр укладывает его на один из сундуков.
Д’Альбрэ передергивает налитыми бычьей силой плечами. Брат Пьер тотчас бросается вперед – подхватить графский плащ, прежде чем тот свалится на пол.
– Хочу, чтобы они докладывали о настроениях в городе, – продолжает д’Альбрэ. – О гарнизоне, о снабжении… обо всем! Я хочу знать, способен ли город выдержать осаду и насколько длительную. Наши люди должны выяснить, кто предан герцогине, кто держит руку французов, а кто готов и приторговать своей верностью…
– Считайте, что все уже сделано, государь, – говорит де Люр.
Пьер наклоняется вперед, его глаза под набрякшими веками так и блестят.
– А что насчет твоего послания герцогине? Когда мы отправим его?
Д’Альбрэ поворачивается и с быстротой атакующей змеи бьет его по губам:
– Я спрашивал твоего мнения, щенок?
– Нет, государь. – Пьер промокает расквашенную губу, вид у него обиженный и угрюмый.
При других обстоятельствах я могла бы его пожалеть, но он так усердно трудился, стараясь во всем стать подобным д’Альбрэ, что я не чувствую к нему ничего, кроме презрения.
В комнате становится тихо, и я чуть меняю положение, чтобы лучше видеть д’Альбрэ. Он, оказывается, рассматривает Тильду, а та, в свою очередь, полностью сосредоточилась на струе горячей воды, льющейся в ванну из кувшина.
– Оставьте меня, – велит д’Альбрэ приближенным.
Те без промедления выходят за дверь. Кто-то окидывает Тильду многозначительным взглядом.
Я хорошо вижу, как вздрагивает льняной платок Тильды: девушка трясется от страха. Д’Альбрэ делает два шага в ее сторону, и я впервые как следует его вижу. Двумя пальцами он стискивает ее подбородок и заставляет поднять голову, чтобы заглянуть ей в лицо:
– Ты ведь знаешь, что не стоит ни с кем болтать об услышанном в моих покоях?
Она старательно отводит глаза:
– Простите, ваша милость, но не могли бы вы говорить громче? Мой папаша, знаете ли, столько лупил меня по ушам, что я сделалась ужас какой тугоухой…
Ай да Тильда, ай да умница! Она сразу вырастает в моих глазах, только, боюсь, одной этой хитрости для спасения недостанет.
Долгое мгновение д’Альбрэ неотрывно рассматривает ее.
– Чепуха, – говорит он затем, и Тильда наклоняет голову, словно бы с усилием напрягая слух.
Он еще некоторое время вглядывается в ее лицо, потом разжимает пальцы.
Придется изобрести способ вывезти из крепости не только маленькую Одетту, но и саму Тильду. Разве что прежде мне выпадет возможность прикончить д’Альбрэ.
Граф между тем разводит руки в стороны, отдавая молчаливый приказ снять с себя рубашку. Когда Тильда подходит, чтобы стащить ее через голову, глаза д’Альбрэ скользят по ее стройному телу, и я подмечаю, как пробуждается в нем желание. Этот ненасытный хряк затащит ее в постель, а потом прикажет казнить!
Тильда забирает рубашку и отступает прочь.
Грудь у д’Альбрэ выпуклая, точно немаленькая винная бочка, кожа бледная, как рыбья брюшина, только вместо чешуи заросла густым черным волосом. Пересиливая отвращение, я обшариваю глазами его тело… Мортейн должен был наложить на него метку смерти, но вот где она?
Ее нигде не видать. На волосатой плоти – ни тени, ни темного развода, вообще ничего, что позволило бы его убить, заручившись благословением моего Бога. Я мну в кулаках края шелковых занавесей. Вот прямо так взять и броситься на него? Слишком опасно. Быть может, Мортейну угодно, чтобы я пырнула негодяя в спину? Или уколола под основание черепа тонким, точно иголка, клинком?
Д’Альбрэ расшнуровывает штаны, сбрасывает их и перешагивает через край ванны. Я вытягиваю шею, чтобы получше рассмотреть его спину, но угол обзора мне такой возможности не дает.
Тильда пытается отойти прочь, но он дотягивается и ловит ее за руку. Она замирает на месте, боясь сделать движение. А граф, не сводя взора с лица девушки, тянет ее руку вниз, прямо в воду. Его губы расползаются в предвкушении удовольствия.
Пожалуйста, Мортейн, запрети ему! Я не могу на это смотреть! Сейчас выскочу и убью его, отмечен он или нет!
Предупреждения, услышанные от монахинь, стаей испуганных голубок проносятся у меня в голове. Убить неотмеченного – значит убить без благословения Мортейна, то есть подвергнуть опасности свою бессмертную душу. Ее разлучат с телом и обрекут на вечные скитания!
Но и стоять здесь просто так, наблюдая за изнасилованием бедняжки, я не могу. Еще толком не решив, что мне следует делать, я начинаю потихоньку выбираться из-за занавесей, одновременно нащупывая ножи… Резкий стук в дверь вынуждает меня вновь затаиться.
– Кто там? – рычит д’Альбрэ.
– Мадам Динан, государь!
Граф отпускает руку Тильды – чей вздох облегчения я слышу, ее или свой собственный? – и кивает в сторону двери. Девушка поспешно открывает ее, впуская мадам Динан.
Она окидывает служаночку раздраженным взглядом: та куда моложе ее. И гораздо красивее.
– Вон! – говорит она Тильде. – Я сама позабочусь о господине.
Та мигом исчезает за дверью, даже не дожидаясь согласия д’Альбрэ. Я была права: девчушка и вправду сообразительная.
Оставшись наедине с мадам, д’Альбрэ встает в ванне, и я наконец-то могу как следует рассмотреть его спину. Вода ручьями сбегает сквозь заросли грубых черных волос… Метки нет! Вообще никакого намека, который я при желании могла бы посчитать меткой!
Разочарование с такой силой поражает меня, что в глазах аж темнеет. Это не простой ком в животе, это идет из душевных глубин. И называется отчаянием. Уж если этот человек не отмечен для убиения, существует ли вообще Мортейн?
Но по пятам за этой мыслью является другая, более приемлемая. Если нет никакого Мортейна, значит нет и опасности утратить Его благословение?
Но уверена ли я, что Его нет? Готова ли рискнуть судьбой своей бессмертной души?
Прежде чем я успеваю что-то решить, дверь распахивается и д’Альбрэ резко вскидывает голову:
– Кто там?
В голосе маршала Рье звучит неприязнь:
– Прошу извинить меня за доставленное неудобство. Вернулись разведчики из Ансени.
– И что, – спрашивает д’Альбрэ, – это не могло подождать до утра?
Я нимало не сомневаюсь, что д’Альбрэ прикончит Рье за бесцеремонное вторжение прямо здесь и сейчас, но граф не делает этого. То ли Рье родился под счастливой звездой, то ли этот человек зачем-то нужен д’Альбрэ, и граф покамест не хочет уничтожать его.