Ему повезет только в том случае, если окажется, что рыцарь в состоянии путешествовать. Тогда наутро у стража будет тяжелая голова. И он благополучно доживет до моего нового посещения и побега.
Я как раз вынимаю из ножен сверточек с отравой, когда на лестнице наверху раздаются шаги. Судорожно обшариваю взглядом прихожую… укрыться негде! Я поспешно прячу «ночные шепоты», хватаюсь за рукоять ножа и оборачиваюсь.
Сперва я вижу лишь темный силуэт у входа. Потом лицо, отражающее полное недоумение.
– Сибелла?
Вот же проклятье! Ну что же за невезение! Это не какой-нибудь воин или тюремщик – передо мной стоит Юлиан. Он молча делает три шага вперед и хватает меня за плечо:
– Что ты здесь делаешь?
Гнев в его взгляде обильно разбавлен страхом.
– Ты вернулся! – Радость, звенящая в моем голосе, так убедительна, что я чуть ли не сама готова поверить в нее. Я кокетливо улыбаюсь Юлиану. – А как ты понял, где меня искать?
– Я повсюду смотрел, пока не догадался проверить единственное место, где тебя уж точно не должно было быть… – И Юлиан легонько встряхивает меня. – Как ты тут оказалась? Понимаешь хотя бы, какой опасности подвергаешь себя?
Я с готовностью выдаю почти правдоподобную ложь:
– Так весь замок только и говорит о том, как в этой башне призраки стонут и цепями гремят! Я и сама по ночам слышу такое, что становится не до сна! Разве ты не знал, что здесь нечисто?
Он не торопится мне поверить.
– И ты слышала голоса призраков непосредственно из своей спальни? А не далековато ли?
Я бросаю на него томный взгляд из-под ресниц:
– Что ты, нет, конечно! Я ходила в часовню помолиться о твоем благополучном возвращении. Тогда-то и услышала звон цепей.
С его лица понемногу пропадает жесткое выражение.
– За молитвы спасибо, но не стоило тебе соваться куда не следует. Это бывает слишком опасно.
Я с благодарной улыбкой возвожу глаза к потолку:
– Откуда же мне было знать, что мои молитвы так скоро будут услышаны? – И снова делаюсь серьезна. – Тут и в самом деле призраки витают, Юлиан! Разве ты их не чувствуешь? – И я содрогаюсь всем телом, благо из-за страха и холода, источаемого вьющимися кругом меня неупокоенными душами, даже и притворяться особенно не приходится. Я только стараюсь, чтобы глаза поблескивали возбуждением. – Здесь, наверное, томятся призраки узников, умерших без причастия! – И в это время весьма кстати раздается лязг цепей, между прочим в первый раз за все время. – Вот оно, вот! Ты слышал? А ведь они могут проникнуть в наши комнаты посреди ночи и выпить всю кровь!
И я осеняю себя крестным знамением.
Некоторое время Юлиан молча разглядывает мое лицо, потом принимает какое-то решение.
– Вот что, – говорит он, – давай-ка я покажу тебе, что тут за призраки.
Он выпускает мое плечо и громко стучит в зарешеченную дверь. Изнутри доносятся шаркающие шаги, и Юлиан успевает спросить:
– Да, а как ты вошла?
Я хлопаю глазами, словно вовсе не понимая вопроса:
– Просто открыла дверь и…
– Это невозможно, – шипит он.
Между тем сквозь решетку на нас уже таращится темный глаз, и Юлиан выходит на свет, чтобы тюремщик мог видеть его лицо. Со скрежетом отодвигается щеколда.
Я не могу не отметить, с какой готовностью старик отворяет дверь моему брату. Насколько же, интересно, доверяет Юлиану д’Альбрэ? Я-то думала, он лишь косвенно вовлечен в интриги, которые плетет наш отец, и участвует в его делах только для того, чтобы не навлечь на себя лишних подозрений. Похоже, это мое убеждение надо будет пересмотреть!
Дверь открывается, и хромоногий страж сгибается в неловком поклоне.
– Так это никакой не призрак, – произношу я, разглядывая жалкое существо. – Здесь всего лишь старый калека. Или, может, горгулья?
Юлиан награждает меня безнадежным взглядом, хватает за руку и почти силком тащит на другую сторону тесной комнаты. Я прикрываю нос ладошкой и замечаю:
– Да и запах тут вовсе не из потустороннего мира.
Юлиан подталкивает меня ко второй двери, благо там тоже есть наверху зарешеченное оконце.
– Смотри! – говорит мой брат. – Вот он, твой призрак!
И, сорвав со стены факел, просовывает его между прутьями.
– Господи Исусе! – вырывается у меня.
Человек со стоном пытается отвернуться от слишком яркого света. У него на лице следы жестоких побоев: сплошные шишки, и синяки, и потеки запекшейся крови. Он полуголый, остатки одежды превратились в лохмотья, из двух открытых ран на левом плече сочится темная жидкость. Неужели это тот же самый человек, что так яростно и отважно защищал герцогиню всего-то две недели назад? Поверить невозможно!
Похоже, д’Альбрэ в очередной раз наложил лапу на что-то чистое и благородное… и сломал, погубил.
– Кто это? – шепотом спрашиваю я.
Мне даже не приходится притворяться, мой голос и так дрожит от омерзения. Правда, не к самому узнику, а к тому, что с ним обращаются точно с самым подлым злодеем. Знатного пленника, за которого рассчитывают получить выкуп, обычно содержат не так. То, что здесь творится, есть попрание всех рыцарских правил! Подобным образом не поступают даже с самой старой и никчемной собакой!
– Это пленник, взятый в бою, – говорит Юлиан. – А теперь идем. Если кто-нибудь прознает, что ты сюда приходила, даже я не смогу оградить тебя от гнева отца!
С этими словами он возвращает факел в скобу на стене и выводит меня из подземелья.
Выбравшись наружу, я жадно глотаю чистый холодный воздух. Потом спрашиваю:
– Наш государь-отец хочет взять за него выкуп?
– Нет.
– Тогда почему бы просто не убить его, и дело с концом?
– Подозреваю, – говорит Юлиан, – этих двоих связывает что-то из прошлого, и наш отец уготовил для него особую месть. Не удивлюсь, если он использует этого человека, чтобы отправить послание герцогине.
Я сохраняю легкомысленный тон, больше подходящий недалекой девице:
– По-моему, он никакое послание даже до двери не донесет, куда там до Ренна!
– Ты все неправильно поняла, – говорит Юлиан. – Посланием должен стать сам рыцарь. Когда герцогине отправят его тело после виселицы, потрошения и четвертования, это послужит предупреждением: против д’Альбрэ не выстоять даже ее самым верным и могучим сторонникам!
От бесчеловечности этого подлого плана у меня переворачивается желудок. Я улыбаюсь и игриво толкаю Юлиана под ребра:
– Подумать только, отец посвящает тебя во все свои замыслы! Значит, ты у него теперь в любимчиках?
Мы стоим уже на самом верху лестницы. Юлиан пропускает мой вопрос мимо ушей и поворачивается ко мне:
– Как все-таки ты проникла туда, Сибелла?
Голос у него более чем серьезный. Так он разговаривает, если думает, что нам с ним угрожает опасность.
Я стою на своем:
– Говорю же, дверь не была заперта. А что, должна быть на замке? Тогда ты лучше проверь стражу и выясни, кто закрывал последним.
Кажется, я не вполне убедила его. Я придвигаюсь ближе, гася волну отвращения, вздымающуюся из глубины моего существа. Обвиваю руками его шею и тянусь губами к уху, касаясь и щекоча его:
– Я чистую правду тебе говорю, но, если хочешь, ты можешь меня обыскать. Занятная получится игра…
Сердце так грохочет у меня в груди, что я даже удивляюсь, как это он не слышит биения. Боясь, что Юлиан все-таки распознает мой страх, я делаю, кажется, единственное, что может его отвлечь, – накрываю его губы своими.
Его глаза удивленно распахиваются. Он обнимает меня и притягивает к себе так, что я ощущаю все его тело, от ног до плеч, а наши сердца чуть не стукаются друг о друга. Он прерывает поцелуй лишь затем, чтобы выдохнуть мое имя.
«Он мне не брат. Он мне не брат…»
Когда он вновь тянется к моим губам, я быстро отстраняюсь и упираюсь кулаком ему в грудь.
– В другой раз не оставляй меня так надолго одну, – говорю я, надув губки.
Если он думает, что я с ним играю, то наверняка поддержит игру. Если решит, что отвергаю, – рассердится. Я жду, затаив дыхание.
Он моргает с видом снисходительного удивления, и я понимаю: опасность миновала.
– А как все прошло с Матюреном? – спрашиваю я, чтобы отвлечь его еще больше. – Отец удовлетворился твоим объяснением?
– Еще как! Даже доволен был, что ты столь рьяно защищала его интересы.
Юлиан почти улыбается. Он хорошо знает, насколько я привержена этим самым интересам.
– Остальное войско тоже вернулось? – спрашиваю я.
– Нет. Я один поскакал вперед – к тебе торопился.
Он говорит таким тоном, словно я перед ним виновата. Его глаза в здешнем сумраке кажутся озерами мрака. Я же гадаю, говорит он правду или все-таки замешан в темных делах нашего отца куда больше, чем я себе представляла.
Поверить в это трудно. Только не Юлиан! Он единственный во всем нашем семействе, кто ненавидит отца ничуть не меньше, чем я. Но за три года, что я провела в монастыре, он сильно изменился. Это очень беспокоит меня, ведь получается, что теперь я знаю его далеко не так хорошо, как когда-то.
К тому же он и в былые времена меня предавал. Кто сказал, что Юлиан не сделает этого опять?
Глава 12
Я как раз вынимаю из ножен сверточек с отравой, когда на лестнице наверху раздаются шаги. Судорожно обшариваю взглядом прихожую… укрыться негде! Я поспешно прячу «ночные шепоты», хватаюсь за рукоять ножа и оборачиваюсь.
Сперва я вижу лишь темный силуэт у входа. Потом лицо, отражающее полное недоумение.
– Сибелла?
Вот же проклятье! Ну что же за невезение! Это не какой-нибудь воин или тюремщик – передо мной стоит Юлиан. Он молча делает три шага вперед и хватает меня за плечо:
– Что ты здесь делаешь?
Гнев в его взгляде обильно разбавлен страхом.
– Ты вернулся! – Радость, звенящая в моем голосе, так убедительна, что я чуть ли не сама готова поверить в нее. Я кокетливо улыбаюсь Юлиану. – А как ты понял, где меня искать?
– Я повсюду смотрел, пока не догадался проверить единственное место, где тебя уж точно не должно было быть… – И Юлиан легонько встряхивает меня. – Как ты тут оказалась? Понимаешь хотя бы, какой опасности подвергаешь себя?
Я с готовностью выдаю почти правдоподобную ложь:
– Так весь замок только и говорит о том, как в этой башне призраки стонут и цепями гремят! Я и сама по ночам слышу такое, что становится не до сна! Разве ты не знал, что здесь нечисто?
Он не торопится мне поверить.
– И ты слышала голоса призраков непосредственно из своей спальни? А не далековато ли?
Я бросаю на него томный взгляд из-под ресниц:
– Что ты, нет, конечно! Я ходила в часовню помолиться о твоем благополучном возвращении. Тогда-то и услышала звон цепей.
С его лица понемногу пропадает жесткое выражение.
– За молитвы спасибо, но не стоило тебе соваться куда не следует. Это бывает слишком опасно.
Я с благодарной улыбкой возвожу глаза к потолку:
– Откуда же мне было знать, что мои молитвы так скоро будут услышаны? – И снова делаюсь серьезна. – Тут и в самом деле призраки витают, Юлиан! Разве ты их не чувствуешь? – И я содрогаюсь всем телом, благо из-за страха и холода, источаемого вьющимися кругом меня неупокоенными душами, даже и притворяться особенно не приходится. Я только стараюсь, чтобы глаза поблескивали возбуждением. – Здесь, наверное, томятся призраки узников, умерших без причастия! – И в это время весьма кстати раздается лязг цепей, между прочим в первый раз за все время. – Вот оно, вот! Ты слышал? А ведь они могут проникнуть в наши комнаты посреди ночи и выпить всю кровь!
И я осеняю себя крестным знамением.
Некоторое время Юлиан молча разглядывает мое лицо, потом принимает какое-то решение.
– Вот что, – говорит он, – давай-ка я покажу тебе, что тут за призраки.
Он выпускает мое плечо и громко стучит в зарешеченную дверь. Изнутри доносятся шаркающие шаги, и Юлиан успевает спросить:
– Да, а как ты вошла?
Я хлопаю глазами, словно вовсе не понимая вопроса:
– Просто открыла дверь и…
– Это невозможно, – шипит он.
Между тем сквозь решетку на нас уже таращится темный глаз, и Юлиан выходит на свет, чтобы тюремщик мог видеть его лицо. Со скрежетом отодвигается щеколда.
Я не могу не отметить, с какой готовностью старик отворяет дверь моему брату. Насколько же, интересно, доверяет Юлиану д’Альбрэ? Я-то думала, он лишь косвенно вовлечен в интриги, которые плетет наш отец, и участвует в его делах только для того, чтобы не навлечь на себя лишних подозрений. Похоже, это мое убеждение надо будет пересмотреть!
Дверь открывается, и хромоногий страж сгибается в неловком поклоне.
– Так это никакой не призрак, – произношу я, разглядывая жалкое существо. – Здесь всего лишь старый калека. Или, может, горгулья?
Юлиан награждает меня безнадежным взглядом, хватает за руку и почти силком тащит на другую сторону тесной комнаты. Я прикрываю нос ладошкой и замечаю:
– Да и запах тут вовсе не из потустороннего мира.
Юлиан подталкивает меня ко второй двери, благо там тоже есть наверху зарешеченное оконце.
– Смотри! – говорит мой брат. – Вот он, твой призрак!
И, сорвав со стены факел, просовывает его между прутьями.
– Господи Исусе! – вырывается у меня.
Человек со стоном пытается отвернуться от слишком яркого света. У него на лице следы жестоких побоев: сплошные шишки, и синяки, и потеки запекшейся крови. Он полуголый, остатки одежды превратились в лохмотья, из двух открытых ран на левом плече сочится темная жидкость. Неужели это тот же самый человек, что так яростно и отважно защищал герцогиню всего-то две недели назад? Поверить невозможно!
Похоже, д’Альбрэ в очередной раз наложил лапу на что-то чистое и благородное… и сломал, погубил.
– Кто это? – шепотом спрашиваю я.
Мне даже не приходится притворяться, мой голос и так дрожит от омерзения. Правда, не к самому узнику, а к тому, что с ним обращаются точно с самым подлым злодеем. Знатного пленника, за которого рассчитывают получить выкуп, обычно содержат не так. То, что здесь творится, есть попрание всех рыцарских правил! Подобным образом не поступают даже с самой старой и никчемной собакой!
– Это пленник, взятый в бою, – говорит Юлиан. – А теперь идем. Если кто-нибудь прознает, что ты сюда приходила, даже я не смогу оградить тебя от гнева отца!
С этими словами он возвращает факел в скобу на стене и выводит меня из подземелья.
Выбравшись наружу, я жадно глотаю чистый холодный воздух. Потом спрашиваю:
– Наш государь-отец хочет взять за него выкуп?
– Нет.
– Тогда почему бы просто не убить его, и дело с концом?
– Подозреваю, – говорит Юлиан, – этих двоих связывает что-то из прошлого, и наш отец уготовил для него особую месть. Не удивлюсь, если он использует этого человека, чтобы отправить послание герцогине.
Я сохраняю легкомысленный тон, больше подходящий недалекой девице:
– По-моему, он никакое послание даже до двери не донесет, куда там до Ренна!
– Ты все неправильно поняла, – говорит Юлиан. – Посланием должен стать сам рыцарь. Когда герцогине отправят его тело после виселицы, потрошения и четвертования, это послужит предупреждением: против д’Альбрэ не выстоять даже ее самым верным и могучим сторонникам!
От бесчеловечности этого подлого плана у меня переворачивается желудок. Я улыбаюсь и игриво толкаю Юлиана под ребра:
– Подумать только, отец посвящает тебя во все свои замыслы! Значит, ты у него теперь в любимчиках?
Мы стоим уже на самом верху лестницы. Юлиан пропускает мой вопрос мимо ушей и поворачивается ко мне:
– Как все-таки ты проникла туда, Сибелла?
Голос у него более чем серьезный. Так он разговаривает, если думает, что нам с ним угрожает опасность.
Я стою на своем:
– Говорю же, дверь не была заперта. А что, должна быть на замке? Тогда ты лучше проверь стражу и выясни, кто закрывал последним.
Кажется, я не вполне убедила его. Я придвигаюсь ближе, гася волну отвращения, вздымающуюся из глубины моего существа. Обвиваю руками его шею и тянусь губами к уху, касаясь и щекоча его:
– Я чистую правду тебе говорю, но, если хочешь, ты можешь меня обыскать. Занятная получится игра…
Сердце так грохочет у меня в груди, что я даже удивляюсь, как это он не слышит биения. Боясь, что Юлиан все-таки распознает мой страх, я делаю, кажется, единственное, что может его отвлечь, – накрываю его губы своими.
Его глаза удивленно распахиваются. Он обнимает меня и притягивает к себе так, что я ощущаю все его тело, от ног до плеч, а наши сердца чуть не стукаются друг о друга. Он прерывает поцелуй лишь затем, чтобы выдохнуть мое имя.
«Он мне не брат. Он мне не брат…»
Когда он вновь тянется к моим губам, я быстро отстраняюсь и упираюсь кулаком ему в грудь.
– В другой раз не оставляй меня так надолго одну, – говорю я, надув губки.
Если он думает, что я с ним играю, то наверняка поддержит игру. Если решит, что отвергаю, – рассердится. Я жду, затаив дыхание.
Он моргает с видом снисходительного удивления, и я понимаю: опасность миновала.
– А как все прошло с Матюреном? – спрашиваю я, чтобы отвлечь его еще больше. – Отец удовлетворился твоим объяснением?
– Еще как! Даже доволен был, что ты столь рьяно защищала его интересы.
Юлиан почти улыбается. Он хорошо знает, насколько я привержена этим самым интересам.
– Остальное войско тоже вернулось? – спрашиваю я.
– Нет. Я один поскакал вперед – к тебе торопился.
Он говорит таким тоном, словно я перед ним виновата. Его глаза в здешнем сумраке кажутся озерами мрака. Я же гадаю, говорит он правду или все-таки замешан в темных делах нашего отца куда больше, чем я себе представляла.
Поверить в это трудно. Только не Юлиан! Он единственный во всем нашем семействе, кто ненавидит отца ничуть не меньше, чем я. Но за три года, что я провела в монастыре, он сильно изменился. Это очень беспокоит меня, ведь получается, что теперь я знаю его далеко не так хорошо, как когда-то.
К тому же он и в былые времена меня предавал. Кто сказал, что Юлиан не сделает этого опять?
Глава 12
Наш путь обратно в жилую часть замка оказывается долгим и напряженным. Мы оба молчим. Я искоса поглядываю на Юлиана, но его лицо скрыто в тени.
Проглотил ли он придуманную мной историю? Или догадался об истинной цели моего посещения подземелья? Нет, это вряд ли, ведь я и сама не слишком понимала собственные намерения. Правда, теперь, воочию убедившись, насколько немощен искалеченный узник, я совсем не уверена, что он сумеет выбраться на свободу, какое там одолеть двадцать шесть лиг[2] до Ренна, где его ждет герцогиня!
У входа в жилое крыло дворца Юлиан кивает стоящему при двери часовому, которого раньше здесь не было. Мы поднимаемся по лестнице на верхний этаж, и поцелуй, что я подарила ему в отчаянной надежде развеять его подозрения, словно бы висит в воздухе между нами. Теперь я боюсь, не принял ли его Юлиан за смелое приглашение. Как он поступит, когда мы доберемся до моих комнат?
Мы останавливаемся у двери. Я понимаю: Юлиан ждет, чтобы я открыла ее. Но я твердо намерена пожелать ему доброй ночи.
– Я так рада, что ты вернулся живым и здоровым, – говорю негромко.
Он делает шаг ко мне и наклоняется, чтобы зарыться носом в мои волосы:
– Ты же знаешь, как я не люблю с тобой разлучаться. Вот и возвратился при первой возможности.
Я поднимаю руки к его груди и вожу пальцами по золотой вышивке на камзоле. Все это ради того, чтобы он не прижимался ко мне. Только на сей раз ничего не получается. Он просто не обращает внимания на мои упирающиеся руки. Его губы покидают мои волосы, спускаются ниже, ищут мой рот. Я судорожно пытаюсь придумать какой-нибудь способ обратить эту страсть против него самого… и тоже не могу. Наверное, я слишком устала, замерзла, натерпелась страху… и еще не отошла от жуткого открытия, сделанного в подземелье.
Хвала Мортейну! Дверь за моей спиной вдруг открывается, так что я едва не падаю внутрь комнаты. Юлиан вскидывает голову, его глаза полны ярости. Я быстро оглядываюсь на своего избавителя, в то же время стараясь своим телом загородить этого человека, пока Юлиан не совладает с собой.
На пороге стоит Тефани. Моя милая, неуклюжая, благословенная Тефани! Она косится на Юлиана, потом поворачивает голову ко мне и больше не сводит с меня глаз:
– Вы велели дождаться вас, госпожа.
– Верно… Спасибо тебе, Тефани.
Голос у меня спокойный и ровный, самую чуточку сдобренный насмешкой, которой, как я полагаю, ждет от меня Юлиан.
Я смотрю на него, словно извиняясь за действия бестолковой служанки. Вижу, что его ярость уже улеглась, теперь он тоже глядит на меня с легкой иронией.
– Час поздний, – говорит он. – Уверен, твоей фрейлине нужно до конца ночи хоть немного поспать. – И поворачивается к Тефани. – Можешь идти.
Я тяну руку, которую он не может видеть за складками юбки, и железной хваткой сжимаю запястье Тефани, удерживая ее на месте. Она приседает в поклоне и негромко отвечает:
– Я не думаю о сне и отдыхе, государь. Для меня великая честь в любой час служить госпоже.
– Слышал, государь-братец? – говорю я Юлиану. – Девочка готова сослужить мне любую службу и считает это за честь.
Он смотрит на меня, потом на Тефани. Я могу с точностью указать мгновение, когда он признает свое поражение в этой схватке.
– С такой преданностью не поспоришь, – произносит он наконец. – Спокойной ночи вам обеим.
Когда Юлиан удаляется, я буквально вваливаюсь в свои покои. Тут колени у меня подламываются, и я без сил оседаю прямо на пол. Я дрожу и не могу остановиться.
– Госпожа? – Простодушное личико Тефани омрачается беспокойством. – Вы в порядке?
– В полном порядке, – отвечаю я, не поднимая глаз.
Я отнюдь не уверена, что сумею сохранить невозмутимый вид.
Невзирая на такой ответ, Тефани спешит мне на помощь. Я жду града вопросов, но, к моему немалому удивлению, она не произносит ни слова. Просто берет мою ледяную кисть и принимается дышать на нее, оттирать, силясь передать толику тепла.
В ее прикосновении чувствуется столько простой, не требующей награды душевности, что у меня слезы наворачиваются на глаза. Или это таким образом аукается пережитый страх?
Юлиан в очередной раз вмешался в самый неподходящий момент, пустив прахом и все мои планы, и так трудно обретенную решимость. Хуже того – сдается, д’Альбрэ приблизил его к себе куда тесней, чем я предполагала. Кому же теперь принадлежит верность Юлиана? И до какой степени? Чего он хочет – меня уберечь или отцу нашему послужить?
А этот рыцарь! Ну и участь ему уготовили! Виселица, потрошение, четвертование… худших пыток и не выдумаешь! Его подвесят за шею, но до смерти не удавят. Веревку перережут, не дав ему ускользнуть в полное забвение. Потом вспорют живот и вытащат внутренности, заставляя несчастного смотреть. По ходу дела ему не дадут не то что умереть, даже сознание потерять. И наконец, его бросят на землю, привяжут за руки и за ноги к четырем лошадям и погонят их в разные стороны.
Проглотил ли он придуманную мной историю? Или догадался об истинной цели моего посещения подземелья? Нет, это вряд ли, ведь я и сама не слишком понимала собственные намерения. Правда, теперь, воочию убедившись, насколько немощен искалеченный узник, я совсем не уверена, что он сумеет выбраться на свободу, какое там одолеть двадцать шесть лиг[2] до Ренна, где его ждет герцогиня!
У входа в жилое крыло дворца Юлиан кивает стоящему при двери часовому, которого раньше здесь не было. Мы поднимаемся по лестнице на верхний этаж, и поцелуй, что я подарила ему в отчаянной надежде развеять его подозрения, словно бы висит в воздухе между нами. Теперь я боюсь, не принял ли его Юлиан за смелое приглашение. Как он поступит, когда мы доберемся до моих комнат?
Мы останавливаемся у двери. Я понимаю: Юлиан ждет, чтобы я открыла ее. Но я твердо намерена пожелать ему доброй ночи.
– Я так рада, что ты вернулся живым и здоровым, – говорю негромко.
Он делает шаг ко мне и наклоняется, чтобы зарыться носом в мои волосы:
– Ты же знаешь, как я не люблю с тобой разлучаться. Вот и возвратился при первой возможности.
Я поднимаю руки к его груди и вожу пальцами по золотой вышивке на камзоле. Все это ради того, чтобы он не прижимался ко мне. Только на сей раз ничего не получается. Он просто не обращает внимания на мои упирающиеся руки. Его губы покидают мои волосы, спускаются ниже, ищут мой рот. Я судорожно пытаюсь придумать какой-нибудь способ обратить эту страсть против него самого… и тоже не могу. Наверное, я слишком устала, замерзла, натерпелась страху… и еще не отошла от жуткого открытия, сделанного в подземелье.
Хвала Мортейну! Дверь за моей спиной вдруг открывается, так что я едва не падаю внутрь комнаты. Юлиан вскидывает голову, его глаза полны ярости. Я быстро оглядываюсь на своего избавителя, в то же время стараясь своим телом загородить этого человека, пока Юлиан не совладает с собой.
На пороге стоит Тефани. Моя милая, неуклюжая, благословенная Тефани! Она косится на Юлиана, потом поворачивает голову ко мне и больше не сводит с меня глаз:
– Вы велели дождаться вас, госпожа.
– Верно… Спасибо тебе, Тефани.
Голос у меня спокойный и ровный, самую чуточку сдобренный насмешкой, которой, как я полагаю, ждет от меня Юлиан.
Я смотрю на него, словно извиняясь за действия бестолковой служанки. Вижу, что его ярость уже улеглась, теперь он тоже глядит на меня с легкой иронией.
– Час поздний, – говорит он. – Уверен, твоей фрейлине нужно до конца ночи хоть немного поспать. – И поворачивается к Тефани. – Можешь идти.
Я тяну руку, которую он не может видеть за складками юбки, и железной хваткой сжимаю запястье Тефани, удерживая ее на месте. Она приседает в поклоне и негромко отвечает:
– Я не думаю о сне и отдыхе, государь. Для меня великая честь в любой час служить госпоже.
– Слышал, государь-братец? – говорю я Юлиану. – Девочка готова сослужить мне любую службу и считает это за честь.
Он смотрит на меня, потом на Тефани. Я могу с точностью указать мгновение, когда он признает свое поражение в этой схватке.
– С такой преданностью не поспоришь, – произносит он наконец. – Спокойной ночи вам обеим.
Когда Юлиан удаляется, я буквально вваливаюсь в свои покои. Тут колени у меня подламываются, и я без сил оседаю прямо на пол. Я дрожу и не могу остановиться.
– Госпожа? – Простодушное личико Тефани омрачается беспокойством. – Вы в порядке?
– В полном порядке, – отвечаю я, не поднимая глаз.
Я отнюдь не уверена, что сумею сохранить невозмутимый вид.
Невзирая на такой ответ, Тефани спешит мне на помощь. Я жду града вопросов, но, к моему немалому удивлению, она не произносит ни слова. Просто берет мою ледяную кисть и принимается дышать на нее, оттирать, силясь передать толику тепла.
В ее прикосновении чувствуется столько простой, не требующей награды душевности, что у меня слезы наворачиваются на глаза. Или это таким образом аукается пережитый страх?
Юлиан в очередной раз вмешался в самый неподходящий момент, пустив прахом и все мои планы, и так трудно обретенную решимость. Хуже того – сдается, д’Альбрэ приблизил его к себе куда тесней, чем я предполагала. Кому же теперь принадлежит верность Юлиана? И до какой степени? Чего он хочет – меня уберечь или отцу нашему послужить?
А этот рыцарь! Ну и участь ему уготовили! Виселица, потрошение, четвертование… худших пыток и не выдумаешь! Его подвесят за шею, но до смерти не удавят. Веревку перережут, не дав ему ускользнуть в полное забвение. Потом вспорют живот и вытащат внутренности, заставляя несчастного смотреть. По ходу дела ему не дадут не то что умереть, даже сознание потерять. И наконец, его бросят на землю, привяжут за руки и за ноги к четырем лошадям и погонят их в разные стороны.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента