Робин Ла Фиверс. Темное торжество

   Я ненадолго задумываюсь, не следует ли оставить приношение святому Мортейну? Уж не подозревает ли Он, как непрочна моя вера? Она едва защищает меня от куда более жуткого сомнения в Его существовании. С какой же просьбой к Нему обратиться?
   Избавление. Вот о чем я стану молиться.
   «Всеблагой Мортейн, прошу, избавь меня от навязчивого кошмара, который все никак не развеется…»
   И тут я вдруг фыркаю, немало напугав бедняжку Тефани. Я же твердила эту самую молитву долгих полгода, и посмотрите-ка, что вымолила! Горькая правда состоит в том, что святой Мортейн оставил меня. А может, Его и вовсе не существует.
   Но если признать это последнее, моим отцом оказывается д’Альбрэ. Так что лучше я буду думать, что попросту впала у Мортейна в немилость.

Глава 9

   Поскольку почти все мужчины отбыли выгонять французов из Ансени, придворные дамы семейства д’Альбрэ ужинают не в большом зале, а в зимней гостиной. Это помещение гораздо меньше и намного уютней. Не говоря уже о том, что здесь куда теплей.
   Мадам Динан явно гордится своей ролью кастелянши. Она стоит во главе стола, ожидая, пока все не соберутся. Я прихожу с опозданием, и она хмурится, но я не обращаю внимания. Меня куда больше интересует изрядная связка ключей у нее на поясе.
   Это ключи д’Альбрэ.
   Я отвожу взгляд, прежде чем она успевает заметить мой пристальный интерес, и за ужином вовсю сплетничаю с другими дамами. Тем не менее мои раздумья то и дело возвращаются к этим самым ключам. И к тому, насколько они облегчили бы мои поиски, пока не вернулся д’Альбрэ.
 
   После ужина я целый час жду, чтобы все отошли ко сну. За это время я успеваю посетить драгоценную шкатулку, где хранятся немногочисленные памятки из монастыря. Сестра Серафина снабдила меня внушительным запасом ядов, и все они отменно замаскированы. Вот, например, хрустальный пузырек; в нем вроде бы та же самая белладонна, с помощью которой красавицы придают блеск глазам… только это снадобье намного мощнее. Вот золотая коробочка с порошком мышьяка. Вот горшочек с «силком Ардвинны» – на вид просто мазь от ожогов. А вот золотая сеточка для волос, украшенная россыпью белых жемчужин, и каждая бусина начинена ядом с простым названием «месть».
   Я вытаскиваю бумажный кулечек, полный тонкого белого порошка, который сестра Серафина называла «ночными шепотами». Этого хватит, чтобы погубить крупного мужчину. Половинная доза убьет женщину. Чтобы мадам Динан непробудным сном спала до утра, достанет щепотки.
   Отмерив нужное количество, я прячу крохотный сверток в ножны на запястье, потом разыскиваю сапожки, нарочно для меня сшитые в монастыре. Они из мягчайшей кожи, так что в них я двигаюсь неслышно, как тень.
   Покинув наконец относительную безопасность своих покоев, я направляюсь к апартаментам мадам Динан.
   Однажды, когда мне было лет десять, д’Альбрэ так осерчал на своего любимого травильного кобеля, не сумевшего свалить матерого оленя с рогами о двенадцати отростках, что выстрелил в беднягу из охотничьего лука. Помню, верный пес коротко взвизгнул от боли, а потом… пополз к д’Альбрэ. В спине у него торчала стрела, он волочил задние лапы и еле слышно подвывал, вымаливая прощение… Д’Альбрэ наконец смягчился и выпустил еще одну стрелу, которая и положила конец мучениям кобеля.
   Я с отвращением чувствую, что сама готова уподобиться этому псу. Мой монастырь глубоко ранил меня, и что же – я с примерным упорством выполняю приказ, отданный сестрами!
   Нет, твердо говорю себе. Я делаю это не ради монастыря, а ради самого рыцаря. Его верность и решимость перед лицом чудовищного неравенства сил были благороднейшим зрелищем, которое я когда-либо видела. Если герой действительно жив, он заслуживает куда лучшей судьбы, нежели та, что ждет его в подземельях д’Альбрэ!
   Достигнув покоев мадам, я приникаю ухом к двери… И с облегчением слышу, что там бьется только одно сердце.
   Петли хорошо смазаны, и дверь отворяется бесшумно. Пробравшись внутрь, я крадусь по направлению к постели и очень осторожно раздвигаю толстые бархатные занавеси. Убедившись, что мадам Динан изволит спокойно почивать, я достаю бумажный сверточек, разворачиваю его и тихонько сдуваю щепотку «ночных шепотов» ей прямо в лицо. А потом очень быстро, чтобы самой не вдохнуть снотворного порошка, отшатываюсь и задергиваю занавеси.
   Последующие несколько мгновений кажутся мне очень долгими, потому что я должна стоять очень смирно, ожидая, пока не подействует яд. Наконец ее дыхание становится глубже. Когда мадам начинает легонько похрапывать, я понимаю, что «ночные шепоты» сделали свое дело.
   Затем я подхожу к окошку и чуть раздвигаю тяжелые шторы, впуская немного лунного света, – он нужен, чтобы найти ключи. По счастью, они не запрятаны далеко – лежат прямо на виду, на резном деревянном столике у кровати. Проще всего было бы забрать все кольцо, но ведь я не знаю, что найду в башне и как долго провожусь. Поэтому возьму только тот ключ, который мне нужен. А вдруг мадам все-таки проснется прежде, чем я сумею вернуться?
   Прижав ключи ладонью, чтобы не звенели, я пытаюсь определить, какой из них от замкá в башне. Большинство выглядят новенькими и блестящими, как и все в этом дворце, но три ключа явно старые и сделаны из железа. Один из них намного больше других и сплошь покрыт ржавчиной, похожей при луне на запекшуюся кровь. Уверившись, что это именно искомый ключ, я снимаю его с кольца и возвращаю оставшиеся на столик. Вновь иду к окну, задергиваю шторы, погружая комнату в полную темноту, и покидаю покои.
   Я двигаюсь очень тихо, едва отваживаясь дышать. Прокравшись по коридору, я спускаюсь по лестнице на нижний этаж. Я не позволяю себе облегченного вздоха, пока не достигаю двери, выводящей во внутренний двор. Но даже здесь заставляю себя простоять несколько драгоценных минут в бездействии, пока не уберутся стражники, проходящие мимо через равные промежутки времени. И только тогда я дерзаю высунуться наружу.
   Двор наполнен тишиной, точно чаша – густым вином. Белый камень дворцовых стен жутковато отсвечивает при луне. Я быстро перебегаю вперед, огибая большую лестницу и ругательски ругая всю эту белизну, на которой моя темная фигура так и бросается в глаза. Кровь поет в жилах, каждая мышца напряжена. Я даже во рту ощущаю острый вкус опасности, как будто хлебнула пузырящегося серебра!
   Однако бояться, оказывается, нечего. Едва ли не все воины отбыли с д’Альбрэ в Ансени, а слуги до того запуганы, что в стражах почти нет нужды.
   Когда я добираюсь до башенной двери, меня накрывает темное ощущение бьющихся крылышек, как если бы я потревожила колонию летучих мышей. Правда, незримые крылья слишком велики и холодны для живых существ вроде летучих мышей и слишком тихи даже для того, чтобы принадлежать совам. Они нагоняют на меня такой холод, что руки начинают дрожать, и ключом в замок я попадаю только с третьей попытки.
   Дверным петлям полагалось бы стонать и скрипеть от вековой ржавчины, но они проворачиваются на удивление бесшумно. Я проскальзываю внутрь и аккуратно притворяю за собой дверь.
   В лунном свете, льющемся сквозь амбразуру, внутри башни скользят невесомые тени. Частью они жмутся ко мне, частью же уплывают куда-то вниз. Значит, и я должна спуститься туда, ведь отлетевшие души всегда стремятся к теплу живой жизни.
   Лестница закручивается тугой спиралью, и я, нащупав стену, не отрываю от нее рук: еще не хватало свалиться куда-нибудь и свернуть шею. Ступени под ногами крошатся от древности, грубо обтесанный камень стен весь покрыт сыростью. Это сказывается близость реки.
   Благополучно одолев ступени, я наталкиваюсь еще на одну запертую дверь. Проклятье! И почему я не захватила с собой все три старинных ключа? Делать нечего, я примериваю свой единственный к замку – и, по счастью, он подходит. Мои зубы порываются застучать. Я притворяюсь, будто это от холода, а не от страха. Поворачиваю ключ, и дверь медленно отворяется.
   Перво-наперво я чувствую запах. Здесь густо разит гнилью, плесенью, несвежей кровью и человеческими нечистотами. Я готовлюсь к худшему, но это всего лишь прихожая. В дальнем ее конце – очередная дверь. В ее верхней части имеется окошечко, часто забранное железными прутьями. Оттуда пробивается неяркий свет. Я подкрадываюсь тихо-тихо, точно призраки, плывущие бок о бок со мной.
   У этой третьей двери я для начала прижимаюсь к стене, чтобы меня не увидели сквозь решетку. И жду, считая удары сердца. Однако с той стороны никто не показывается.
   Очень осторожно, дюйм за дюймом придвигаюсь к решетке и заглядываю…
   Там горит одинокий факел, скудно освещающий подвал, по каменным стенам мечутся тени. А еще там кто-то двигается, издавая странные звуки. Сперва мне кажется, что это гном или карлик из сказки, но потом вижу обычного человека, просто скрюченного в три погибели. И до меня доходит, что он не приплясывает, как показалось сначала, просто у него какой-то непорядок с одной ногой, и он передвигается с трудом, жутко хромая. А непонятные звуки – это он просто жует. Грызет черствую корку. Я с отвращением отвожу глаза и обозреваю подвал. Кувшин пива, отхожее ведро, деревянный настил, чтобы спать на нем и сидеть. И… еще одна, будь она проклята, дверь в дальней стене.
   Я отстраняюсь от решетки и снова прижимаюсь к стене. И это вся тюрьма, долженствующая удержать пленного рыцаря? Всего-то четыре запертые двери, по крайней мере две из которых открываются одним и тем же ключом, и дряхлый старец на страже? Да жив ли он вообще, этот узник, гадаю я, после чего едва не смеюсь над праздностью вопроса. Ну конечно он жив. Ведь не ради мертвого тела тут стража поставили? Даже такую дряхлую и немощную горгулью.
   Разве только чтобы увериться – никто не сможет выведать, что он мертв.
   Затаив дыхание, я устремляю свои чувства в сторону запертой двери. И слышу, как ровно и сильно стучит сердце кривобокого караульщика. А за запертой дверью гораздо тише и медленней бьется еще одно сердце. Итак, рыцарь жив. Ну, пока жив.
   Ни дать ни взять ощутив прикосновение моего ищущего разума, пленник стонет.
   Маленький страж ковыляет к двери и что-то гортанно бурчит сквозь прутья решетки. Узник стонет громче, и до меня доносится звяканье тяжелых цепей. Стало быть, он закован. Вот они, кандалы, которыми якобы гремят призраки!
   Я наблюдаю еще некоторое время, пытаясь как-то разгадать распорядок дня караульщика: когда он ложится почивать, сколько времени спит и выходит ли отсюда вообще… Нет, не выходит. Он мочится в ведро, стоящее в дальнем углу. У стены сложены съестные припасы, стоит бочонок с пивом. Время от времени он приближается к двери – поворчать на подопечного, но дразнит его или, наоборот, пытается подбодрить, мне трудно судить.
   Выждав так долго, как только позволяет осторожность, я тихо-тихо отхожу от двери. Я не могу утратить осторожность, стукнув обломком камня или шаркнув ногой. Пробираясь к лестнице, я говорю себе, что для одной ночи проделала неплохую работу. Выведала, где держат рыцаря, убедилась, что он еще жив, и разузнала, как его охраняют.
   Придумать бы еще способ вывести его на свободу, сохранив при этом жизнь и ему и себе!

Глава 10

   Вернувшись наконец в свои покои, я, вместо того чтобы сразу юркнуть под одеяло, подхожу к столу и снимаю с подсвечника две толстые белые свечи. Укладываю одну на конец кочерги и подношу к пламени. Задача не из самых простых: я не хочу, чтобы свечка расплавилась и потекла, мне нужно, чтобы воск лишь размягчился. Когда это происходит, я отстраняю свечку от жара и быстро, пока воск не застыл, вдавливаю в него ключ от башни. Остается глубокий отпечаток. Размягчив подобным же образом вторую свечу, я налепляю ее на ключ с другой стороны.
   Когда все готово, я ножом обрезаю лишний воск, чтобы слепок сделался как можно меньше. Обрезки бросаю в огонь, а слепок убираю в бархатный мешочек для драгоценностей.
   Мне еще предстоит долгое и нервное путешествие в апартаменты мадам Динан. И пока я прокрадываюсь туда, мой ум начинает рождать некий план, ненадежный, как прозрачная паутинка.
   До сих пор я безукоризненно блюла волю монастыря и Мортейна – и не обрела ничего, кроме горя. Хуже того, д’Альбрэ по-прежнему жив и здоров и его злодейство отравляет весь край. Давным-давно пора исполнить то, ради чего меня сюда посылали, – по приказу или без оного. Я его убью, метка там или не метка!
   Только сперва попытаюсь освободить узника. Если, как я подозреваю, он слишком изранен, чтобы выдержать дорогу до Ренна, я, по крайней мере, сделаю ему последнее благодеяние – избавлю от дальнейших страданий. Ибо я на его месте уж точно пожелала бы этого для себя.
   Я даже просить его не заставлю.
 
   Утром я объявляю Жаметте и Тефани, что нам пора выбраться в город. Не к дворцовому же кузнецу идти с просьбой, чтобы он сделал ключ! Вопросов не оберешься. Я говорю фрейлинам, что мне нужен мастер по серебру, способный исправить один из моих любимых поясков. Жаметта тотчас интересуется, почему, если я так люблю этот поясок, она никогда прежде его на мне не видела.
   – Да потому, что он сломан, глупенькая! – выручает меня Тефани.
   Возможность вылазки в город по-детски волнует ее. Она уже рассуждает, не получится ли поглазеть на обезьянку, которую вроде бы видел в городе один из воинов.
   Нетерпение велит поспешить, но при мне Жаметта, нас сопровождает охрана, и я заставляю себя неторопливо пройтись по торговым рядам. Тут и там задерживаюсь, чтобы пощупать ярко-алый атлас и полюбоваться густым ворсом зеленого бархата. Ощутив запах денег, лавочники собираются точно мухи на мед. Я кокетничаю, притворяюсь, будто серьезно намерена купить целую штуку синего камчатного полотна. Все это время Жаметта неотступно наблюдает за мной, ни дать ни взять запоминая каждый мой шаг, каждое сказанное мной слово. Того и гляди, вытащит из рукава кусочек пергамента и станет делать пометки. Умей она писать, она, без сомнения, так бы и поступила.
   Наконец мы добираемся до улочки, где куют серебро. Быстрый перестук молоточков звучит отчетливо, словно град по крыше. Я рассматриваю безделушки, но на самом деле подыскиваю мастера, который покажется мне мужественным и достойным доверия, таким, что не побежит немедленно в замок с доносом в надежде заполучить благосклонность нового господина.
   Такой человек – по крайней мере, я на это надеюсь – попадается в третьей по счету мастерской.
   При нашем появлении мастер откладывает молоточек и с поклонами выходит навстречу. Это мужчина средних лет, невозмутимый, с сильными руками, огрубевшими от бесчисленных шрамов и ожогов, заработанных у горна. В трещины кожи въелась серебряная пыль. Женщина, подметавшая в мастерской, – несомненно, его жена – торопится занять место подле мужа.
   Подходя к нам, кузнец бросает взгляд на человека у меня за спиной, и приветливое выражение лица сменяется сдержанно-подозрительным. Он узнает герб и цвета семейства д’Альбрэ на плащах нашей охраны. Жена незаметно подталкивает его локтем. У нее самой доброжелательная улыбка так и приклеивается к лицу.
   – Чем мы можем услужить вам, госпожа? – спрашивает кузнец. Голос у него холодный и отрешенный, плохо соответствующий словам.
   – Нужно починить пояс: одно звено разошлось. Только он не серебряный, а золотой. Ты работаешь по золоту?
   – Работаю, – медленно произносит кузнец.
   Он не рад сознаваться в своем умении, ведь это означает, что я задержусь в его мастерской.
   Женщина проявляет больше готовности:
   – Золото слишком дорого стоит, чтобы выставлять его на обозрение, госпожа, но мой муж ничем не уступит лучшим златокузнецам города!
   Спокойная, уверенная гордость, с которой она это произносит, необъяснимым образом вызывает у меня ответное чувство.
   Кузнец, однако, недовольно косится на нее, и я убеждаюсь, что он вовсе не рад нашему посещению. Стало быть, я в самом деле нашла мастера, подходящего для моего дела.
   – Можно ли мне взглянуть? – спрашиваю я.
   – Конечно, госпожа. Сейчас лоток принесу…
   – Погоди. – Я вскидываю ладонь. – Сперва хочу взглянуть, где он будет работать. Я свои драгоценности в свинарнике не оставлю!
   Славная хозяйка прямо-таки ощетинивается при этих словах, но делать нечего – открывает распашную дверь и приседает в поклоне.
   – Сейчас вернусь, – говорю я своим спутникам.
   Мы с кузнецом уходим к дальнему верстаку, а жена все-таки идет с лотком за лучшими работами своего мужа. Я вручаю мастеру свой пояс. Он окидывает его наметанным взглядом и начинает ощупывать в поисках сломанного звена. Пока он этим занимается, я перемещаюсь так, чтобы другие не видели, чем мы тут занимаемся.
   Кузнец, хмурясь, поднимает глаза:
   – Но тут все в полном по…
   – Тихо, – шепчу я и наклоняюсь, словно бы рассматривая что-то, что он мне показывает. – Я к тебе не с поясом пришла, добрый кузнец. Мне ключ нужен. – Я достаю из поясного кошеля бархатный мешочек для драгоценностей и передаю мастеру два кусочка воска.
   Косясь на меня, он рассматривает отпечатки:
   – Госпожа, я ведь не по железу…
   Я довольно резко отвечаю:
   – Думаешь, я твою вывеску не рассмотрела? Этот ключ будет подарком. Для особенного человека. – Я улыбаюсь, изображая этакую скромницу, и, кажется, он делает именно тот вывод, к которому я подталкиваю его.
   Кузнец неодобрительно хмурится и открывает рот для отказа, но я снова запускаю руку в кошель и вынимаю кошелек поменьше:
   – Я намерена хорошо заплатить тебе за работу. И за молчание.
   Тут возвращается его жена с целым набором прекрасных золотых поясов, головных венчиков, браслетов, золотых кубков и четок. Когда она видит кошелек у меня в руке, ее лицо светлеет. Я вручаю его ей, прежде чем кузнец успевает все-таки отказаться от заказа. Никаких сомнений, если монеты окажутся у нее в кулачке, она, как и подобает доброй домохозяйке, уже нипочем их не отпустит.
   – Да, и вот еще что… – говорю я, словно только что вспомнив.
   Мастер, явно раздосадованный, смотрит на меня, наверняка желая, чтобы я убралась как можно скорее и дальше.
   – Я вернусь часа через три, чтобы забрать… поясок.
   – Госпожа, – пытается он возражать, – этого срока недостаточно!
   – Но ты ведь справишься, не так ли?
   Наши взгляды встречаются.
   – Конечно, госпожа. Обязательно справлюсь.
 
   Весь остаток дня мы бродим по магазинам Нанта. Жаметта купила себе розовую ленту и плетеный золотой шнурок для волос. Как же хочется этим шнурком ее и удавить! Тефани жадно смотрит кругом, точно голодный ребенок, забредший в съестную лавку, и в конце концов я покупаю ей красивый гребень. Это только для того, чтобы Жаметту позлить, говорю я себе.
   Тремя часами позже колокола Нантского собора созывают прихожан к вечерней молитве. К этому времени даже Жаметта притомилась, ходивши из одной лавки в другую, стражи так и вовсе помирают со скуки, и мы возвращаемся к кузнецу.
   Они с женой нас уже ждут, и теперь его хозяйка смотрит на меня исподлобья. Сам мастер помалкивает, несомненно считая мгновения, когда наконец за мной закроется дверь. Я снова прохожу в мастерскую и становлюсь так, чтобы мои спутники не видели верстака.
   – Готов поясок? – жизнерадостно спрашиваю я.
   – Как и было велено, госпожа.
   Он протягивает пояс и вместе с ним подает бархатный мешочек. Ключ, спрятанный внутри, даже остыть не успел. Когда я забираю мешочек, наши пальцы соприкасаются, и я стискиваю его руку.
   – Если проболтаешься, моя жизнь и твоя вместе с ней будут стоить не больше золы в твоем очаге.
   Он заглядывает мне в глаза, потом отворачивается.
   – Это я уже понял, – отвечает он так же тихо. – Ключ-то ведь не от спальни.
   Он хочет отнять руку, но я сильнее сжимаю ее. Не знаю почему, но мне хочется, чтобы этот честный и простой человек увидел мое истинное лицо.
   – Не все в замке поддерживают барона, – говорю я, на время отбросив всяческое притворство, чтобы он осознал правду моих слов.
   Он пристально смотрит мне в лицо, потом коротко кивает.
   – Спасибо, – с искренней улыбкой говорю я ему и пожимаю его руку. Он моргает. – Больше тебе и твоей семье не будет от меня никакой опасности, клянусь.
   На его лице отражается неподдельное облегчение. Я прячу мешочек с ключом в свой кошель на поясе и ухожу.

Глава 11

   Когда вечером мы возвращаемся в замок, д’Альбрэ с его людьми еще не прибыли из Ансени. Я целую вечность жду, пока Жаметта с Тефани раздевают меня и укладывают в постель. При этом Жаметта еще и болтает без перерыва, точно взвинченная сорока, и от этого время тянется еще медленней. Но все на свете кончается, вот и они довершают мой вечерний туалет и уходят.
   Оставшись одна, я спешу к своему сундуку и начинаю перебирать яды, подыскивая быстрый и безболезненный, но такого не находится. Те, что мягко погружают в сон, действуют медленно. А те, что срабатывают сразу, причиняют слишком много неудобства, чтобы использовать их для убийства из милосердия.
   Делать нечего, я беру свой любимый нож, вооружаюсь точильным камнем и усаживаюсь у огня править лезвие. Мне по-прежнему неизвестно, способен ли узник держаться в седле и скакать на лошади. Я даже не знаю, в сознании ли он. Если нет, для дела герцогини этот человек бесполезен. Разве что она решит использовать останки мученика, чтобы собрать под свои знамена верных людей.
   Метка Мортейна на нем вряд ли найдется, но это больше не беспокоит меня.
   Я привыкла бояться даже мысли о том, чтобы кого-то убить, не получив знамения Мортейна. Но теперь, когда меня оставила Его благодать, больше нет и страха. Да и не было мне от этой самой благодати особого проку. Я всегда опасалась, что, начни я убивать по собственному произволу, а не по воле Мортейна, сделаюсь ничем не лучше д’Альбрэ. Но в последние несколько дней я нередко спрашивала себя, в чем разница: быть дочерью Смерти – или дочерью бессердечного убийцы? Особых различий не наблюдалось, и на сей раз я решила сделать выбор сама. Доберусь до несчастного узника и совершу то, что послужит добру. Вот и все.
   Снова приходит на ум предупреждение монахинь, касающееся участи моей бессмертной души. Однако благочестивые клуши не понимали, что моя жизнь уже представляла собой земной ад. Ну, сменю я одну преисподнюю на другую, и что с того?
   Выждав около часа, я соответствующим образом облачаюсь и беру все подготовленное для сегодняшней вылазки. Помимо «ночных шепотов» и заточенного клинка, я оснастилась еще парой ножей и браслетом со скрытой удавкой, не говоря уже о смертоносном распятии. Если пленному рыцарю суждено умереть сегодня, я отправлюсь из его подземелья прямиком в покои д’Альбрэ. Я легко проникну туда, ведь сейчас хозяин не дома. Заберусь в его спальню и буду ждать в засаде. Даже он должен иногда спать. Когда уснет, я сделаю свой ход.
   Скорее всего, во время покушения я и сама погибну. Но я умру недаром; совершая попытку убийства, докажу, что тьма, поселившаяся в его душе, не перетекла в мою!
   Не о таком избавлении я молилась. И тем не менее это все же станет для меня избавлением…
   Прежде чем выйти, я медлю и напрягаю слух. И точно, за дверью едва слышно бьется человеческое сердце. Уж не Жаметта ли там, шпионящая по своему обыкновению? Или новый стражник, приставленный моим отцом?
   Я наспех придумываю с полдюжины объяснений, одно другого лживей, и открываю дверь.
   За ней обнаруживаю Тефани. Она спит у порога, туго закутавшись в плащ, точно колбаса в свиную кишку.
   Я хмуро смотрю сверху вниз на неразумную девушку. Не возьму в толк, с чего это она решила здесь улечься. Что ж, я легко справлюсь с ней, если заметит меня…
   Тихо прикрываю дверь, перешагиваю через Тефани и спускаюсь по лестнице на нижний этаж. Внимательно прислушиваюсь, нет ли поблизости стражников, и выхожу в ночь.
   Сейчас почти полнолуние, двор залит светом ярче тысячи свечей. У меня сердце переворачивается, когда над головой проносится беззвучная тень и опускается на дерево посреди двора. Это сова. Всего лишь сова, вылетевшая на охоту.
   Я выжидаю еще, убеждаясь, что мое появление во дворе не привлекло ничьего внимания, а затем, держась стены, направляюсь к старой башне. Как ни странно, сегодня я очень спокойна. Наверное, это оттого, что в глубине души твердо знаю: я собираюсь совершить правое дело. Чувство незнакомое, но очень приятное. Когда я достаю из кошеля ключ и вставляю в скважину, руки у меня не дрожат.
   Легонько щелкнув, замок открывается, и я мысленно посылаю прочувствованное «спасибо» осторожному мастеру-кузнецу. Я переступаю порог и тотчас оказываюсь в гуще призраков, населяющих башню, и их присутствие холодит меня до самых костей.
   Ощупывая крошащиеся камни стены, я спускаюсь в подземелье. Снова срабатывает ключ, и вот уже я стою возле последней двери. Опять захожу сбоку, чтобы меня не заметил тюремщик. Я слышу, как он бродит туда-сюда, невразумительно бормоча под нос. Он что, круглые сутки слоняется из угла в угол? Я же с ума сойду, дожидаясь, чтобы он прилег!
   Уверившись наконец, что он отошел от двери, я осторожно заглядываю сквозь решетку. Вот бы удалось добраться до его кувшина с пивом – я бы своего собственного снотворного не пожалела. Увы, пиво стоит слишком далеко. Остается только одно: подозвать старого сморчка и пустить в ход «ночные шепоты». Если поглубже натяну капюшон, он не сможет рассмотреть мое лицо, да и вообще обо мне не вспомнит, проснувшись. Я втихомолку гадаю, пойдет ли ему на пользу мое милосердие. Если окажется, что порученный его заботам пленник скончался, гнев д’Альбрэ неминуемо падет на тюремщика и расправа будет скорой и беспощадной.