Страница:
Казалось, он говорит со мной оживленно и интересно, так, как умел говорить только он. Я была охвачена тем незабываемым очарованием, которое почувствовала во время нашей первой встречи, и в то же время я была убита горем от неутешной печали и тоски по Ричарду, которого не могла вернуть. Я испытывала такие же невыносимые страдания, как когда-то в монастырском приюте, где безнадежно скучала по дому. Это было похоже на ностальгию – невыразимую печаль, которая лишает красок все окружающее. Я думала: «Как странно, когда ты с тем, кого любишь, сразу усиливается способность радоваться, получаешь удовольствие от самых незначительных пустяков. А когда возлюбленного рядом нет, тебя ничто не радует и мир для тебя не существует».
Моей дорогой Кэтлин так хотелось утешить меня. И в угоду ей я старалась как можно лучше отдохнуть за эту неделю: я пыталась побольше есть, проявлять активный интерес к моей крестнице и помогать Кэтлин принимать гостей. Она умела легко сходиться с людьми и очень любила развлечения, поэтому у нее в доме всегда было много людей, и я думаю, она была уверена, что знакомство с ними пойдет мне на пользу, отвлекая от мыслей о Ричарде.
Кэт была рассудительной и практичной особой, чего не хватало мне, хотя как-то раз она сказала, что я в полной мере обладаю этими качествами. Она вспомнила, что она, да и все семейство Уокер когда-то считали, что я слишком замкнутая, а по временам и просто холодная.
– Должна сказать, что вся эта история очень повлияла на тебя, дорогая, – заметила она однажды вечером, когда мы сидели в гостиной и ждали прихода ее друзей (среди них был один флотский лейтенант, который любил музыку и, по ее мнению, должен был мне понравиться).
Я понимала, что Кэтлин хотела познакомить меня с кем-нибудь, но ее попытки были обречены на неудачу. Во всем мире она не смогла бы найти такого человека, который заставил бы меня позабыть Ричарда. Мучительные воспоминания о нем, о его поцелуях, о нашем прощальном объятии не покидали меня ни на минуту. О Ричард, любовь моя, ты затмил для меня всех мужчин в мире!
Я согласилась с замечанием Кэтлин:
– Да, я и правда очень подавлена.
– Ничего, – сказала Кэтлин, угощая меня сигаретой. – Это как болезнь или что-то вроде операции. Сначала больно, потом становится легче, а в конце концов остается только шрам.
Я даже улыбнулась. Кэтлин казалась мне в тот момент наивной, как будто она была намного моложе меня. А я, встретив Ричарда, превратилась в зрелую женщину…
– Я думаю, – продолжала Кэтлин, – такие серьезные тихони, как ты, должны переживать все гораздо тяжелее, чем прочие люди. Ты с трудом держишься на поверхности.
– Да, по-видимому, ты права, – согласилась я. Она с беспокойством оглядела комнату.
– Все ли у нас в порядке? Не слишком ли накурено? Может, окно открыть?
Подойдя к окну, я открыла его и выглянула на улицу. Я люблю прохладный вечерний воздух; и мне нравилось слушать, как волны перекатывают гальку где-то внизу, за площадью Брансуик, а высоко в небе сверкают звезды. В тот миг я подумала: «Те же звезды светят и над головой у Ричарда; может быть, он смотрит на них и вспоминает меня». Затем мне пришло в голову, что, быть может, он вовсе и не думает обо мне! Может быть, Марион устроила большой званый обед в их загородном доме. Ричард, как радушный хозяин, принимает гостей, а его любимой маленькой дочке позволили немного посидеть вместе со всеми, потому что так захотел отец; наверное, они вместе будут слушать музыку?! А мне предстояло слушать музыку с каким-то молодым лейтенантом, которого я в жизни никогда не видела, а Кэтлин надеялась, что это сможет как-то утешить меня.
«Я хочу умереть, – вдруг подумала я. – Как мне хочется умереть. Я хочу, чтобы меня сожгли и больше я ничего не чувствовала!»
– У меня очень красивые цветы, правда? – раздался веселый голосок Кэтлин.
Я была благодарна ей за эту простоту и веселость. Меня будто окатил холодный душ, и болезненные фантазии исчезли. Как раз это и было мне необходимо. Я посмотрела на нее и улыбнулась. Да, у нее прелестные цветы: много красивых тюльпанов и веточки мимозы, которые я ей купила. Стены небольшой комнаты были выкрашены в кремовый цвет; несколько очаровательных антикварных безделушек, которые собирала миссис Уокер; на полу зеленый ковер – все это выглядело весьма и весьма изящно. Здесь я чувствовала себя как дома, потому что когда-то давно, в Лондоне, я провела столько времени в доме Уокеров!.. Кэтлин рассказывала мне о Пом. В Брайтоне Пом пошла на курсы секретарей, но сейчас они с мамой уехали в Девоншир к золовке миссис Уокер, поэтому я их не увижу.
В этой комнате находилась одна вещь, которая действовала на меня угнетающе. На письменном столе Кэтлин стоял портрет Патрика Уокера. Каждый раз, когда я смотрела на него, я испытывала чувство вины и невыразимой жалости. Как он страдал из-за меня, хотя я никогда не подавала ему ни малейшего повода! Но мне было его жаль, потому что теперь я понимала его страдания. Интересно, что стало с этой ужасной Марлин? И что стало с Патом, и что будет со всеми нами, когда мы переселимся в мир иной? Есть ли хоть какая-нибудь надежда на то, что действительно существует другая жизнь, где я буду вместе с Ричардом… существует ли какой-то идеальный мир, где он найдет, узнает и никогда больше не покинет меня?
В передней раздался звонок, и я снова заставила себя отогнать мысли о Ричарде.
Уже через час небольшая гостиная наполнилась дымом. Теперь нас было шестеро. Все пили пиво и разговаривали. Лучшие друзья Кэтлин собрались, специально чтобы познакомиться со мной.
До прихода гостей Кэтлин сказала мне, что я прекрасно выгляжу. Мне было все равно, но молодой флотский лейтенант, друг Билла, который сразу начал уделять мне особое внимание, прошептал, что у меня «потрясное» платье. (Я даже слова такого раньше не слышала!) Он казался мне таким молодым, а я ощущала себя доброй старушкой, со смехом слушая его льстивые речи. (Я сидела в кресле, а он на подушечке у моих ног.) У него были густые кудрявые волосы, загорелое лицо и ярко-голубые глаза; своими крепкими белыми зубами он сжимал трубку. Он был примерно моего возраста, красивый и обаятельный. Но для меня он был лишен какого-либо очарования. Да, Ричард затмевал всех! Может быть, раньше меня и могли бы привлечь веселая болтовня и разговоры ни о чем, но теперь я привыкла к компании мужчины постарше, с более развитым интеллектом, и с ним мне было гораздо интереснее. Но я старалась не обидеть лейтенанта Робина Чалмера. Он действительно любил музыку, у него было много пластинок, любимых мной, и он был поражен моей музыкальной эрудицией.
– Вот это да!.. Я никогда не встречал девушек, которые знают столько, сколько вы, – сказал он. – Это просто потрясающе! Я обязательно принесу новую запись Первого концерта Чайковского. Вы любите Чайковского?
Я смотрела в его внимательные голубые глаза, а видела бездонные карие глаза Ричарда. Глубоко вздохнув, я ответила:
– Да, он мне очень нравится.
Недели две назад мы с Ричардом слушали этот концерт в исполнении Майры Хесс.
Робин вскочил, положил трубку на каминную полку и обратился к нашей хозяйке:
– Кэт, а нельзя ли нам немного послушать музыку? Кэтлин, которая в это время оживленно обсуждала что-то с очень милыми супругами, жившими по соседству, озарила его своей лучезарной улыбкой.
– Милый мой старина Робин, радио играет уже целый час!
– Но это же легкая танцевальная музыка, – сказал он. – Я имел в виду музыку настоящую. Вот Розелинда понимает какую.
Кэтлин посмотрела на меня. Я поняла, что она очень довольна, и я подумала: «Нет, нет, моя дорогая, ничего подобного. Я послушаю с Робином пластинки, но на этом все и закончится».
Мы немного послушали классическую музыку, и я видела, что она нравится Робину, хотя, возможно, он и не понимал музыку так глубоко, как Ричард, и, уж конечно, у Робина не было и половины тех знаний об исполнительском искусстве, которыми обладал Ричард. Однако он был очень музыкален, а я ему нравилась, и он явно давал мне это понять. За вечер он успел излить весь свой восторг по поводу моей персоны. Он восторгался тем, как прекрасны мои серые глаза, как красиво смотрятся мои длинные черные волосы на фоне белизны шеи и какая у меня прелестная фигурка. Бессознательно он упомянул и о том, что больно отдалось в моем сердце; он сказал, что я похожа на балерину из «Лебединого озера». «"Лебединое озеро"! Почему мужчины, глядя на меня, сравнивают меня с Одеттой? Что во мне особенного? Робин, – произнесла я мысленно, – ты не должен говорить об этом! Это касается только меня и Ричарда, и я по-детски наивно поклялась не слушать эту музыку ни с кем, кроме него!»
В одиннадцать часов мы все вышли погулять, и лишь Кэтлин осталась дома со спящим ребенком. Решили, что в этот теплый майский вечер мне не повредит небольшая прогулка под луной. Мы шли веселой компанией, шутя и смеясь, но постепенно Робин Чалмер стал замедлять шаг, а затем, взяв меня под руку, отвел в сторону, и мы одни направились к Уэст-Хоув.
В этот прекрасный вечер на улице было немало народу. Робин нашел место потише, мы облокотились на парапет и смотрели на волны, которые тихонько перебирали гальку между двумя лодками, пришвартованными к берегу. В этот момент я ни о чем не думала. Казалось, я столько страдала и скучала по Ричарду, что потеряла возможность чувствовать. Ночной ветерок растрепал мне волосы. Я поежилась, плотнее запахнула пальто и обвязала шею шифоновым шарфом. И тут я почувствовала, что рука Робина украдкой обнимает меня.
– Знаешь, ты такая милая, Розелинда, – сказал он. – Мне Кэт все о тебе рассказала… что ты была ее лучшей подругой, что ты очень умная и все такое… Но я никак не ожидал, что встречу такую девушку. По-моему, ты совершенно обворожительна.
Другая на моем месте была бы рада этому знакомству, она не упустила бы этот шанс… ведь рядом со мной стоял очень милый молодой человек в морской форме, который мог бы стать для меня, выражаясь словами Китс Диксон-Родд, «подходящим кавалером». Но мне он был не нужен. Я только улыбнулась ему и покачала головой. Тогда он попытался вновь обнять меня и прижать к себе.
– Розелинда, – тихо сказал он.
Я посмотрела в его загорелое мальчишеское лицо. Не знаю почему, но мне стало невыносимо тяжело от той нежности, которую я прочитала в его глазах. Вдруг сердце мое оттаяло, но все нахлынувшие на меня чувства были обращены к Ричарду, и, не в силах больше сдерживаться, я закрыла лицо руками и расплакалась.
Бедный Робин! Он был так огорчен. Он надеялся на другое. Конечно же, в его объятиях я должна была совсем растаять, он бы поцеловал меня и, уверенный, что все идет как надо, отправился бы домой; на следующее утро он бы забежал за мной, мы бы пошли на прогулку, и между нами стало бы «что-то вырисовываться».
И это «что-то» могло бы привести нас к алтарю, ибо я видела, что по-настоящему нравлюсь ему.
Но все было бесполезно. Я стояла и плакала, а он вынул из кармана носовой платок, прижал его к Моим глазам и все повторял:
– О Боже, неужели я так огорчил вас? О Господи! Розелинда, дорогая, простите меня! Я думал, что хоть немного нравлюсь вам.
Горячие слезы текли по моим щекам, и я смогла лишь с трудом проговорить:
– Вы нравитесь мне, Робин… и музыка мне… тоже понравилась… и я хочу послушать вашу пластинку с музыкой Чайковского… но я не хочу, чтобы меня целовали… Я… я не могу объяснить… Простите, что я такая глупая!
– Вы не глупая. Вы совершенно изумительная, – сказал он. – По крайней мере с моей точки зрения.
И тут я начала смеяться и плакать одновременно, потому что все это звучало по-детски мило и очень трогательно. Я… «изумительная», тогда как от меня прежней почти ничего не осталось.
Чтобы Робин все понял, мне пришлось кое-что ему объяснить. Я сказала ему, что люблю другого человека, но мы не можем быть мужем и женой, поэтому я и чувствую себя несчастной. Робин понял меня и не пытался больше целовать. Я взяла его под руку, и мы пошли к Кэтлин. Я сознавала, что вела себя отвратительно. Но Робин сказал мне, что он все понимает и сочувствует мне, и спросил, нельзя ли нам увидеться еще раз до моего отъезда в Лондон и не соглашусь ли я встретиться с ним, когда он приедет в столицу, пояснив, что будет там, в конце своего отпуска, а первого июня уже уйдет в море.
Я пообещала, что обязательно встречусь с ним, но дала понять, что надеяться ему не на что. Думаю, подобно многим мужчинам, он был достаточно тщеславен и считал, что у него есть все-таки кое-какие шансы, а кроме того, он был слегка удивлен, что не произвел на меня особого впечатления. Он был очень красив, и многие девушки буквально вешались ему на шею. Старая, старая история: всегда хочется того, чего невозможно достичь.
Когда я пришла домой, Кэтлин спросила меня, понравился ли мне вечер и Робин Чалмер. С большим энтузиазмом я ответила: «Да» – и поскорее отправилась спать, чтобы она не начала задавать мне новые вопросы. Она так беспокоилась обо мне, что я не могла ее разочаровать.
Но еще долго после того, как я легла и погасила свет, я лежала, заложив руки за голову, глядя на лунный луч, который пробивался через окно, слушала шум моря и думала о Ричарде. Я задавала себе один и тот же вопрос: как я смогу прожить остаток своей жизни без него?
7
Моей дорогой Кэтлин так хотелось утешить меня. И в угоду ей я старалась как можно лучше отдохнуть за эту неделю: я пыталась побольше есть, проявлять активный интерес к моей крестнице и помогать Кэтлин принимать гостей. Она умела легко сходиться с людьми и очень любила развлечения, поэтому у нее в доме всегда было много людей, и я думаю, она была уверена, что знакомство с ними пойдет мне на пользу, отвлекая от мыслей о Ричарде.
Кэт была рассудительной и практичной особой, чего не хватало мне, хотя как-то раз она сказала, что я в полной мере обладаю этими качествами. Она вспомнила, что она, да и все семейство Уокер когда-то считали, что я слишком замкнутая, а по временам и просто холодная.
– Должна сказать, что вся эта история очень повлияла на тебя, дорогая, – заметила она однажды вечером, когда мы сидели в гостиной и ждали прихода ее друзей (среди них был один флотский лейтенант, который любил музыку и, по ее мнению, должен был мне понравиться).
Я понимала, что Кэтлин хотела познакомить меня с кем-нибудь, но ее попытки были обречены на неудачу. Во всем мире она не смогла бы найти такого человека, который заставил бы меня позабыть Ричарда. Мучительные воспоминания о нем, о его поцелуях, о нашем прощальном объятии не покидали меня ни на минуту. О Ричард, любовь моя, ты затмил для меня всех мужчин в мире!
Я согласилась с замечанием Кэтлин:
– Да, я и правда очень подавлена.
– Ничего, – сказала Кэтлин, угощая меня сигаретой. – Это как болезнь или что-то вроде операции. Сначала больно, потом становится легче, а в конце концов остается только шрам.
Я даже улыбнулась. Кэтлин казалась мне в тот момент наивной, как будто она была намного моложе меня. А я, встретив Ричарда, превратилась в зрелую женщину…
– Я думаю, – продолжала Кэтлин, – такие серьезные тихони, как ты, должны переживать все гораздо тяжелее, чем прочие люди. Ты с трудом держишься на поверхности.
– Да, по-видимому, ты права, – согласилась я. Она с беспокойством оглядела комнату.
– Все ли у нас в порядке? Не слишком ли накурено? Может, окно открыть?
Подойдя к окну, я открыла его и выглянула на улицу. Я люблю прохладный вечерний воздух; и мне нравилось слушать, как волны перекатывают гальку где-то внизу, за площадью Брансуик, а высоко в небе сверкают звезды. В тот миг я подумала: «Те же звезды светят и над головой у Ричарда; может быть, он смотрит на них и вспоминает меня». Затем мне пришло в голову, что, быть может, он вовсе и не думает обо мне! Может быть, Марион устроила большой званый обед в их загородном доме. Ричард, как радушный хозяин, принимает гостей, а его любимой маленькой дочке позволили немного посидеть вместе со всеми, потому что так захотел отец; наверное, они вместе будут слушать музыку?! А мне предстояло слушать музыку с каким-то молодым лейтенантом, которого я в жизни никогда не видела, а Кэтлин надеялась, что это сможет как-то утешить меня.
«Я хочу умереть, – вдруг подумала я. – Как мне хочется умереть. Я хочу, чтобы меня сожгли и больше я ничего не чувствовала!»
– У меня очень красивые цветы, правда? – раздался веселый голосок Кэтлин.
Я была благодарна ей за эту простоту и веселость. Меня будто окатил холодный душ, и болезненные фантазии исчезли. Как раз это и было мне необходимо. Я посмотрела на нее и улыбнулась. Да, у нее прелестные цветы: много красивых тюльпанов и веточки мимозы, которые я ей купила. Стены небольшой комнаты были выкрашены в кремовый цвет; несколько очаровательных антикварных безделушек, которые собирала миссис Уокер; на полу зеленый ковер – все это выглядело весьма и весьма изящно. Здесь я чувствовала себя как дома, потому что когда-то давно, в Лондоне, я провела столько времени в доме Уокеров!.. Кэтлин рассказывала мне о Пом. В Брайтоне Пом пошла на курсы секретарей, но сейчас они с мамой уехали в Девоншир к золовке миссис Уокер, поэтому я их не увижу.
В этой комнате находилась одна вещь, которая действовала на меня угнетающе. На письменном столе Кэтлин стоял портрет Патрика Уокера. Каждый раз, когда я смотрела на него, я испытывала чувство вины и невыразимой жалости. Как он страдал из-за меня, хотя я никогда не подавала ему ни малейшего повода! Но мне было его жаль, потому что теперь я понимала его страдания. Интересно, что стало с этой ужасной Марлин? И что стало с Патом, и что будет со всеми нами, когда мы переселимся в мир иной? Есть ли хоть какая-нибудь надежда на то, что действительно существует другая жизнь, где я буду вместе с Ричардом… существует ли какой-то идеальный мир, где он найдет, узнает и никогда больше не покинет меня?
В передней раздался звонок, и я снова заставила себя отогнать мысли о Ричарде.
Уже через час небольшая гостиная наполнилась дымом. Теперь нас было шестеро. Все пили пиво и разговаривали. Лучшие друзья Кэтлин собрались, специально чтобы познакомиться со мной.
До прихода гостей Кэтлин сказала мне, что я прекрасно выгляжу. Мне было все равно, но молодой флотский лейтенант, друг Билла, который сразу начал уделять мне особое внимание, прошептал, что у меня «потрясное» платье. (Я даже слова такого раньше не слышала!) Он казался мне таким молодым, а я ощущала себя доброй старушкой, со смехом слушая его льстивые речи. (Я сидела в кресле, а он на подушечке у моих ног.) У него были густые кудрявые волосы, загорелое лицо и ярко-голубые глаза; своими крепкими белыми зубами он сжимал трубку. Он был примерно моего возраста, красивый и обаятельный. Но для меня он был лишен какого-либо очарования. Да, Ричард затмевал всех! Может быть, раньше меня и могли бы привлечь веселая болтовня и разговоры ни о чем, но теперь я привыкла к компании мужчины постарше, с более развитым интеллектом, и с ним мне было гораздо интереснее. Но я старалась не обидеть лейтенанта Робина Чалмера. Он действительно любил музыку, у него было много пластинок, любимых мной, и он был поражен моей музыкальной эрудицией.
– Вот это да!.. Я никогда не встречал девушек, которые знают столько, сколько вы, – сказал он. – Это просто потрясающе! Я обязательно принесу новую запись Первого концерта Чайковского. Вы любите Чайковского?
Я смотрела в его внимательные голубые глаза, а видела бездонные карие глаза Ричарда. Глубоко вздохнув, я ответила:
– Да, он мне очень нравится.
Недели две назад мы с Ричардом слушали этот концерт в исполнении Майры Хесс.
Робин вскочил, положил трубку на каминную полку и обратился к нашей хозяйке:
– Кэт, а нельзя ли нам немного послушать музыку? Кэтлин, которая в это время оживленно обсуждала что-то с очень милыми супругами, жившими по соседству, озарила его своей лучезарной улыбкой.
– Милый мой старина Робин, радио играет уже целый час!
– Но это же легкая танцевальная музыка, – сказал он. – Я имел в виду музыку настоящую. Вот Розелинда понимает какую.
Кэтлин посмотрела на меня. Я поняла, что она очень довольна, и я подумала: «Нет, нет, моя дорогая, ничего подобного. Я послушаю с Робином пластинки, но на этом все и закончится».
Мы немного послушали классическую музыку, и я видела, что она нравится Робину, хотя, возможно, он и не понимал музыку так глубоко, как Ричард, и, уж конечно, у Робина не было и половины тех знаний об исполнительском искусстве, которыми обладал Ричард. Однако он был очень музыкален, а я ему нравилась, и он явно давал мне это понять. За вечер он успел излить весь свой восторг по поводу моей персоны. Он восторгался тем, как прекрасны мои серые глаза, как красиво смотрятся мои длинные черные волосы на фоне белизны шеи и какая у меня прелестная фигурка. Бессознательно он упомянул и о том, что больно отдалось в моем сердце; он сказал, что я похожа на балерину из «Лебединого озера». «"Лебединое озеро"! Почему мужчины, глядя на меня, сравнивают меня с Одеттой? Что во мне особенного? Робин, – произнесла я мысленно, – ты не должен говорить об этом! Это касается только меня и Ричарда, и я по-детски наивно поклялась не слушать эту музыку ни с кем, кроме него!»
В одиннадцать часов мы все вышли погулять, и лишь Кэтлин осталась дома со спящим ребенком. Решили, что в этот теплый майский вечер мне не повредит небольшая прогулка под луной. Мы шли веселой компанией, шутя и смеясь, но постепенно Робин Чалмер стал замедлять шаг, а затем, взяв меня под руку, отвел в сторону, и мы одни направились к Уэст-Хоув.
В этот прекрасный вечер на улице было немало народу. Робин нашел место потише, мы облокотились на парапет и смотрели на волны, которые тихонько перебирали гальку между двумя лодками, пришвартованными к берегу. В этот момент я ни о чем не думала. Казалось, я столько страдала и скучала по Ричарду, что потеряла возможность чувствовать. Ночной ветерок растрепал мне волосы. Я поежилась, плотнее запахнула пальто и обвязала шею шифоновым шарфом. И тут я почувствовала, что рука Робина украдкой обнимает меня.
– Знаешь, ты такая милая, Розелинда, – сказал он. – Мне Кэт все о тебе рассказала… что ты была ее лучшей подругой, что ты очень умная и все такое… Но я никак не ожидал, что встречу такую девушку. По-моему, ты совершенно обворожительна.
Другая на моем месте была бы рада этому знакомству, она не упустила бы этот шанс… ведь рядом со мной стоял очень милый молодой человек в морской форме, который мог бы стать для меня, выражаясь словами Китс Диксон-Родд, «подходящим кавалером». Но мне он был не нужен. Я только улыбнулась ему и покачала головой. Тогда он попытался вновь обнять меня и прижать к себе.
– Розелинда, – тихо сказал он.
Я посмотрела в его загорелое мальчишеское лицо. Не знаю почему, но мне стало невыносимо тяжело от той нежности, которую я прочитала в его глазах. Вдруг сердце мое оттаяло, но все нахлынувшие на меня чувства были обращены к Ричарду, и, не в силах больше сдерживаться, я закрыла лицо руками и расплакалась.
Бедный Робин! Он был так огорчен. Он надеялся на другое. Конечно же, в его объятиях я должна была совсем растаять, он бы поцеловал меня и, уверенный, что все идет как надо, отправился бы домой; на следующее утро он бы забежал за мной, мы бы пошли на прогулку, и между нами стало бы «что-то вырисовываться».
И это «что-то» могло бы привести нас к алтарю, ибо я видела, что по-настоящему нравлюсь ему.
Но все было бесполезно. Я стояла и плакала, а он вынул из кармана носовой платок, прижал его к Моим глазам и все повторял:
– О Боже, неужели я так огорчил вас? О Господи! Розелинда, дорогая, простите меня! Я думал, что хоть немного нравлюсь вам.
Горячие слезы текли по моим щекам, и я смогла лишь с трудом проговорить:
– Вы нравитесь мне, Робин… и музыка мне… тоже понравилась… и я хочу послушать вашу пластинку с музыкой Чайковского… но я не хочу, чтобы меня целовали… Я… я не могу объяснить… Простите, что я такая глупая!
– Вы не глупая. Вы совершенно изумительная, – сказал он. – По крайней мере с моей точки зрения.
И тут я начала смеяться и плакать одновременно, потому что все это звучало по-детски мило и очень трогательно. Я… «изумительная», тогда как от меня прежней почти ничего не осталось.
Чтобы Робин все понял, мне пришлось кое-что ему объяснить. Я сказала ему, что люблю другого человека, но мы не можем быть мужем и женой, поэтому я и чувствую себя несчастной. Робин понял меня и не пытался больше целовать. Я взяла его под руку, и мы пошли к Кэтлин. Я сознавала, что вела себя отвратительно. Но Робин сказал мне, что он все понимает и сочувствует мне, и спросил, нельзя ли нам увидеться еще раз до моего отъезда в Лондон и не соглашусь ли я встретиться с ним, когда он приедет в столицу, пояснив, что будет там, в конце своего отпуска, а первого июня уже уйдет в море.
Я пообещала, что обязательно встречусь с ним, но дала понять, что надеяться ему не на что. Думаю, подобно многим мужчинам, он был достаточно тщеславен и считал, что у него есть все-таки кое-какие шансы, а кроме того, он был слегка удивлен, что не произвел на меня особого впечатления. Он был очень красив, и многие девушки буквально вешались ему на шею. Старая, старая история: всегда хочется того, чего невозможно достичь.
Когда я пришла домой, Кэтлин спросила меня, понравился ли мне вечер и Робин Чалмер. С большим энтузиазмом я ответила: «Да» – и поскорее отправилась спать, чтобы она не начала задавать мне новые вопросы. Она так беспокоилась обо мне, что я не могла ее разочаровать.
Но еще долго после того, как я легла и погасила свет, я лежала, заложив руки за голову, глядя на лунный луч, который пробивался через окно, слушала шум моря и думала о Ричарде. Я задавала себе один и тот же вопрос: как я смогу прожить остаток своей жизни без него?
7
Думаю, что в старой пословице «Время – лучший лекарь» есть доля правды. Десять дней, проведенные в Брайтоне, на свежем воздухе, в приятной компании Кэтлин и ее очаровательной крошечной дочки, конечно же, очень помогли мне. Вернувшись в Лондон, я почувствовала себя физически крепкой и смогла вновь приступить к своим секретарским обязанностям. Но душа моя была больна… Я болела от тоски – от тоски по Ричарду. Я боялась возвращаться в Лондон и увидеть знакомые места. Я с содроганием вошла в ту комнату, где он впервые обнял меня.
Диксон-Родды были исключительно добры и внимательны ко мне. Я думаю, даже у милой рассеянной Китс возникла мысль о том, что меня что-то очень беспокоит и причиной моих переживаний является мужчина, потому что однажды, войдя в комнату, где я печатала письма Дикса (она как раз собиралась отправиться по магазинам), она подошла ко мне сзади, обняла за плечи и сказала:
– Ну, как сегодня себя чувствует моя бедная девочка, а?
Я посмотрела на нее с веселой улыбкой, которая в последнее время появлялась у меня чисто механически.
– Прекрасно, спасибо.
– Какое хорошее утро, – добавила Китс. – А как тебе нравится моя новая шляпка?
Шляпа была весьма нелепая – огромная, со множеством искусственных фруктов и цветов. Пухлое лицо Китс покраснело от жары, потому что в это майское утро было удивительно тепло. На ней было черное с белым шелковое платье почти до пят, в нем она выглядела старомодно, будто из прошлого века; на кончике ее носа, как обычно, держалось пенсне. Добрые глаза смотрели на меня сквозь стекла.
– Постарайся не слишком печалиться, деточка моя. Вспомни старую французскую поговорку: «Все надоедает, все ломается, все проходит».
Я повернулась и посмотрела в окно на высокие дома, залитые солнцем, – Лондон буквально плавился от зноя!
– Все мне это говорят, Китс, – произнесла я.
– Но это правда, моя дорогая, – сказала она, – а ты еще очень молода.
Я горько усмехнулась.
– И это мне все говорят.
– Ну что ж, – вздохнула Китс, – жизнь – тяжелая штука, деточка, но и в ней есть свои радости, которые могут заменить…
Она поцеловала меня в голову и вышла, оставив в комнате запах лавандовой воды. Милая старушка Китс! Никогда я не забуду этого доброго, прекрасного человека и все то, что она для меня сделала за многие годы, когда я жила на Уимпл-стрит. Но в то утро я невидящим взглядом смотрела на мою машинку, говоря себе, что моя безмерная тоска по Ричарду Каррингтон-Эшу не пройдет никогда и что его никем и ничем нельзя заменить… Нельзя!
Следующие два месяца я прожила, автоматически выполняя свою работу и встречаясь с подругами, которых я совсем забросила в то время, когда все свободные дни и вечера принадлежали ему.
Я не могла заставить себя даже пойти на концерт. Как бы я ни любила музыку, я не могла снова пойти туда, на концерт или в театр, без Ричарда… Это было очень странно, потому что я всегда думала, что музыка приносит мне только облегчение, но, видимо, моя душа пыталась избегать всего, что могло напомнить о нем. Поэтому весь май и июнь я совсем не слушала музыку. Вместо этого я ходила в кино и смотрела веселые фильмы. Однажды, когда Билл приехал в отпуск, они с Кэтлин пригласили меня на музыкальную комедию Айвора Новелло, и она мне по-своему понравилась, но все это было так далеко от настоящей музыки… И я стала совсем другой, превратившись в какое-то мрачное существо, не способное радоваться.
Я постоянно думала о Ричарде, пытаясь представить себе, как он живет. Роберта уже вернулась в Бронсон-Касл. Он сейчас, наверное, бывает в клубе, а может, ездит в Рейксли на выходные.
Я думала о красивой холодной женщине, на которой Ричард был женат, которая сидела с ним за одним столом и имела право называть себя его женой. Иногда я испытывала страшную ненависть к Марион. Я желала ее смерти. Но потом я говорила себе, что это очень нехорошо, просто ужасно. И в любом случае это ничего бы не изменило – ведь Ричард все равно ко мне не вернется! Он не любит меня так, как я люблю его. Если бы он любил меня, он давно бы пришел ко мне.
Был конец июня, погода испортилась, все время шли дожди. И вот неожиданно в одно сырое, холодное утро на дом, который я давно уже называла своим родным, обрушилось несчастье, которое мгновенно вывело меня из уже ставшего привычным состояния апатии. И вся моя жизнь снова переменилась.
Ранним утром Китс Диксон-Родд вбежала в мою комнату, ее лицо было мертвенно-бледным, близорукие глаза полны ужаса.
– Розелинда, Розелинда, пойдем скорее… что-то случилось с Диксом… скорее!
Я вскочила, накинула халат и вместе с ней побежала в спальню Дикса. Но я ничем не могла ему помочь: доктор был мертв! Никто из нас не знал об этом, но последние несколько месяцев он страдал серьезным сердечным заболеванием. Он очень много работал, скрывая свою болезнь от жены, чтобы не волновать ее. Этот добрый, вечно занятый человек ушел в мир иной, навсегда оставив свои бесконечные заботы.
Очевидно, Китс разбудил его голос, он звал на помощь, но Китс пришла поздно, и он так и не успел сказать ей последнее «прости».
Для нее это было ужасно. Они жили счастливо, и из-за того, что детей у них не было, они необыкновенно сильно любили друг друга. Для бедной Китс потеря была невосполнимая. Она совсем обессилела, ушла в свою комнату и долго не выходила.
Для меня это тоже было большим несчастьем. Несколько лет я проработала бок о бок с Диксон-Роддом и, как и многие, очень уважала его, потому что он был прекрасным окулистом и все свое время и силы отдавал работе. Его будут с благодарностью и печалью вспоминать во многих больницах, где он консультировал, в домах его пациентов по всей стране.
Но я не думала о себе и о том, что меня ожидает. Я была рада совершенно забыть о Розелинде Браун и полностью сосредоточиться на том, как помочь вдове Дикса в печальные дни, последовавшие за тяжелой утратой.
Приехала ее сестра, миссис Пауэл, очень приятная женщина, моложе Китс, но такая же пухлая и крупная. Более простая, чем Китс, она очень любила свою сестру. Она тоже овдовела, детей у нее не было, и она была готова оказать Китс всяческую моральную поддержку.
В своем несчастье и горе они забыли о хлопотах, и мне пришлось взять эту ношу на себя. А дел было много: организация похорон, на которые собралось немало народу, вся юридическая сторона дела, посещения поверенных, исполнение завещания и т. д.
Я была удивлена и глубоко тронута тем, что Дикс в своем завещании не забыл и меня. Миссис Диксон-Родд посчитала это небольшим подарком от него. Для меня же это было настоящее богатство – целых 500 фунтов!
Когда я сказала Китс, что, по моему мнению, я не заслуживаю этого, она, как всегда, дружески похлопала меня по плечу и произнесла:
– Возьми их, девочка. Дикс много думал о тебе и часто говорил мне, что за всю жизнь у него не было такого надежного и хорошего секретаря.
Я чуть не заплакала. Милый добрый Дикс! Как мне будет не хватать его! В это утро, через месяц после его смерти, я задумалась о своей собственной судьбе: что теперь будет со мной? Я знала, что дом и практика будут проданы; на днях к Китс должен прийти покупатель. Я знала, что она собирается переселиться в их дом в Марлоу и жить там со своей сестрой Агнессой Пауэл. Естественно, она не будет нуждаться в моих услугах.
С Бенсон я уже поговорила об этом. Преданная Бенсон решила ехать в Марлоу с миссис Диксон-Родд.
– Конечно, мне будет трудно привыкнуть, – вздохнула она, – но я не хочу оставлять нашу хозяйку. Я только и надеюсь, что вы тоже поедете с нами, мисс.
Но я знала, что не поеду, и сегодня утром Китс в очень мягкой форме сказала мне об этом, объяснив, что секретарь ей, конечно, не понадобится и что мне лучше всего продолжить свою карьеру в медицине… Теперь меня знали многие окулисты и другие врачи. Она очень польстила мне, заметив, что большинство коллег завидовали, что у Дикса такой секретарь, как мисс Браун. Она лично позаботится о том, чтобы я получила самую лучшую работу, и если новые хозяева появятся на Уимпл-стрит до того, как я устроюсь на новое место, я могу жить в Марлоу.
– Моя дорогая, я считаю тебя членом нашей семьи! Тут она прижала меня к своей груди, и мы зарыдали.
А потом я поняла, что именно мне надо делать. Я решила больше не искать работу с предоставлением жилья. Я найду только работу, но наконец-то у меня появится свое, пусть очень маленькое, жилище. Оставленные Диксом 500 фунтов помогут мне в этом. Я найду небольшую квартирку, самую дешевую, и она станет моим домом. Домом, которого у меня не было. Да, вот что мой дорогой Дикс оставил мне в наследство.
Когда я рассказала Китс об этом плане, она сначала очень удивилась и заговорила о том, что молодой красивой девушке нельзя жить одной, но потом, посмотрев на меня, закашлялась и добавила:
– М-мда. Ты правильно решила, Розелинда, ты всегда была очень рассудительной. Я думаю, так и надо действовать.
Услышав это, я с иронией подумала, что такой я была потому, что мне не представлялось случая проявить другие качества, кроме «рассудительности». В этой рассудительности нет моей заслуги.
Китс Диксон-Родд посчитала своим долгом как-то облегчить мне жизнь; неожиданно она радостно улыбнулась, будто ей в голову пришла блестящая идея, и сказала:
– Я помогу тебе обставить квартирку, дорогая! В этом большом доме множество всяких вещей, которые все равно будут проданы с аукциона. А я уверена, Дикс хотел бы, чтобы ты взяла все, что тебе нужно. Моя дорогая, ты, конечно же, заберешь мебельный гарнитур из своей спальни и маленький письменный стол, на котором ты обычно печатаешь. Кроме того, ты возьмешь пледы, покрывала и какие-нибудь ковры, а также стол и стулья. Только не говори «нет». Мне это доставит удовольствие, а ты вряд ли сможешь позволить себе обставить квартиру поуютней и покрасивей – ведь деньги тебе еще очень пригодятся!
Меня переполняла радость. Подумать только, мечты о собственном доме постепенно превращались в реальность. Впервые после расставания с Ричардом я чувствовала себя счастливой. В то утро я была в радостном возбуждении, и Китс настояла на том, чтобы я взяла бумагу и карандаш и мы прошли по всему дому, составляя список вещей, которые, по ее мнению, могли мне пригодиться.
Смеясь и плача одновременно, я говорила ей, что мне необыкновенно повезло. Моя квартира была обставлена до того, как я сняла ее. Китс принадлежала к тем людям, которые если уж начинали проявлять щедрость, то делали это с размахом. Конечно, она могла себе это позволить. «Но, – спрашивала я себя, – много ли есть людей, которые могут себе это позволить и проявляют щедрость на деле?»
Я получила красивый зеленый ковер из будуара Китс, кресло и маленький диван; кроме того, по ее настоянию я взяла и большой дубовый стол, который стоял в холле. Он мне всегда нравился. Что касается фарфора, стекла, постельного белья и кухонных принадлежностей, то она просила меня взять все, что мне необходимо. Огромный дом на Уимпл-стрит был набит самыми разными вещами сверх всякой меры, а в Марлоу у нее тоже было все необходимое, включая двух сиамских кошек.
Я была почти счастлива в тот день, когда вышла из дома, чтобы сесть на автобус и отправиться в Челси, где решила присмотреть небольшую квартирку… где-нибудь поблизости от Джейдхауз-Гарденз, а может быть, и от Глостер-роуд, где раньше жили Уокеры. Я знала, что цены там не очень высокие. Но когда я шла по залитым солнцем улицам, мысленно представляя себе квартиру, в которой мне хотелось бы жить, меня не переставали беспокоить мысли о Ричарде. Что бы он обо всем этом подумал? Мы довольно часто обсуждали с ним возможность того, что у меня будет своя маленькая квартирка. Он хотел этого, зная, как я дорожила своей независимостью и как мне не нравилось постоянно жить в чужом доме…
Диксон-Родды были исключительно добры и внимательны ко мне. Я думаю, даже у милой рассеянной Китс возникла мысль о том, что меня что-то очень беспокоит и причиной моих переживаний является мужчина, потому что однажды, войдя в комнату, где я печатала письма Дикса (она как раз собиралась отправиться по магазинам), она подошла ко мне сзади, обняла за плечи и сказала:
– Ну, как сегодня себя чувствует моя бедная девочка, а?
Я посмотрела на нее с веселой улыбкой, которая в последнее время появлялась у меня чисто механически.
– Прекрасно, спасибо.
– Какое хорошее утро, – добавила Китс. – А как тебе нравится моя новая шляпка?
Шляпа была весьма нелепая – огромная, со множеством искусственных фруктов и цветов. Пухлое лицо Китс покраснело от жары, потому что в это майское утро было удивительно тепло. На ней было черное с белым шелковое платье почти до пят, в нем она выглядела старомодно, будто из прошлого века; на кончике ее носа, как обычно, держалось пенсне. Добрые глаза смотрели на меня сквозь стекла.
– Постарайся не слишком печалиться, деточка моя. Вспомни старую французскую поговорку: «Все надоедает, все ломается, все проходит».
Я повернулась и посмотрела в окно на высокие дома, залитые солнцем, – Лондон буквально плавился от зноя!
– Все мне это говорят, Китс, – произнесла я.
– Но это правда, моя дорогая, – сказала она, – а ты еще очень молода.
Я горько усмехнулась.
– И это мне все говорят.
– Ну что ж, – вздохнула Китс, – жизнь – тяжелая штука, деточка, но и в ней есть свои радости, которые могут заменить…
Она поцеловала меня в голову и вышла, оставив в комнате запах лавандовой воды. Милая старушка Китс! Никогда я не забуду этого доброго, прекрасного человека и все то, что она для меня сделала за многие годы, когда я жила на Уимпл-стрит. Но в то утро я невидящим взглядом смотрела на мою машинку, говоря себе, что моя безмерная тоска по Ричарду Каррингтон-Эшу не пройдет никогда и что его никем и ничем нельзя заменить… Нельзя!
Следующие два месяца я прожила, автоматически выполняя свою работу и встречаясь с подругами, которых я совсем забросила в то время, когда все свободные дни и вечера принадлежали ему.
Я не могла заставить себя даже пойти на концерт. Как бы я ни любила музыку, я не могла снова пойти туда, на концерт или в театр, без Ричарда… Это было очень странно, потому что я всегда думала, что музыка приносит мне только облегчение, но, видимо, моя душа пыталась избегать всего, что могло напомнить о нем. Поэтому весь май и июнь я совсем не слушала музыку. Вместо этого я ходила в кино и смотрела веселые фильмы. Однажды, когда Билл приехал в отпуск, они с Кэтлин пригласили меня на музыкальную комедию Айвора Новелло, и она мне по-своему понравилась, но все это было так далеко от настоящей музыки… И я стала совсем другой, превратившись в какое-то мрачное существо, не способное радоваться.
Я постоянно думала о Ричарде, пытаясь представить себе, как он живет. Роберта уже вернулась в Бронсон-Касл. Он сейчас, наверное, бывает в клубе, а может, ездит в Рейксли на выходные.
Я думала о красивой холодной женщине, на которой Ричард был женат, которая сидела с ним за одним столом и имела право называть себя его женой. Иногда я испытывала страшную ненависть к Марион. Я желала ее смерти. Но потом я говорила себе, что это очень нехорошо, просто ужасно. И в любом случае это ничего бы не изменило – ведь Ричард все равно ко мне не вернется! Он не любит меня так, как я люблю его. Если бы он любил меня, он давно бы пришел ко мне.
Был конец июня, погода испортилась, все время шли дожди. И вот неожиданно в одно сырое, холодное утро на дом, который я давно уже называла своим родным, обрушилось несчастье, которое мгновенно вывело меня из уже ставшего привычным состояния апатии. И вся моя жизнь снова переменилась.
Ранним утром Китс Диксон-Родд вбежала в мою комнату, ее лицо было мертвенно-бледным, близорукие глаза полны ужаса.
– Розелинда, Розелинда, пойдем скорее… что-то случилось с Диксом… скорее!
Я вскочила, накинула халат и вместе с ней побежала в спальню Дикса. Но я ничем не могла ему помочь: доктор был мертв! Никто из нас не знал об этом, но последние несколько месяцев он страдал серьезным сердечным заболеванием. Он очень много работал, скрывая свою болезнь от жены, чтобы не волновать ее. Этот добрый, вечно занятый человек ушел в мир иной, навсегда оставив свои бесконечные заботы.
Очевидно, Китс разбудил его голос, он звал на помощь, но Китс пришла поздно, и он так и не успел сказать ей последнее «прости».
Для нее это было ужасно. Они жили счастливо, и из-за того, что детей у них не было, они необыкновенно сильно любили друг друга. Для бедной Китс потеря была невосполнимая. Она совсем обессилела, ушла в свою комнату и долго не выходила.
Для меня это тоже было большим несчастьем. Несколько лет я проработала бок о бок с Диксон-Роддом и, как и многие, очень уважала его, потому что он был прекрасным окулистом и все свое время и силы отдавал работе. Его будут с благодарностью и печалью вспоминать во многих больницах, где он консультировал, в домах его пациентов по всей стране.
Но я не думала о себе и о том, что меня ожидает. Я была рада совершенно забыть о Розелинде Браун и полностью сосредоточиться на том, как помочь вдове Дикса в печальные дни, последовавшие за тяжелой утратой.
Приехала ее сестра, миссис Пауэл, очень приятная женщина, моложе Китс, но такая же пухлая и крупная. Более простая, чем Китс, она очень любила свою сестру. Она тоже овдовела, детей у нее не было, и она была готова оказать Китс всяческую моральную поддержку.
В своем несчастье и горе они забыли о хлопотах, и мне пришлось взять эту ношу на себя. А дел было много: организация похорон, на которые собралось немало народу, вся юридическая сторона дела, посещения поверенных, исполнение завещания и т. д.
Я была удивлена и глубоко тронута тем, что Дикс в своем завещании не забыл и меня. Миссис Диксон-Родд посчитала это небольшим подарком от него. Для меня же это было настоящее богатство – целых 500 фунтов!
Когда я сказала Китс, что, по моему мнению, я не заслуживаю этого, она, как всегда, дружески похлопала меня по плечу и произнесла:
– Возьми их, девочка. Дикс много думал о тебе и часто говорил мне, что за всю жизнь у него не было такого надежного и хорошего секретаря.
Я чуть не заплакала. Милый добрый Дикс! Как мне будет не хватать его! В это утро, через месяц после его смерти, я задумалась о своей собственной судьбе: что теперь будет со мной? Я знала, что дом и практика будут проданы; на днях к Китс должен прийти покупатель. Я знала, что она собирается переселиться в их дом в Марлоу и жить там со своей сестрой Агнессой Пауэл. Естественно, она не будет нуждаться в моих услугах.
С Бенсон я уже поговорила об этом. Преданная Бенсон решила ехать в Марлоу с миссис Диксон-Родд.
– Конечно, мне будет трудно привыкнуть, – вздохнула она, – но я не хочу оставлять нашу хозяйку. Я только и надеюсь, что вы тоже поедете с нами, мисс.
Но я знала, что не поеду, и сегодня утром Китс в очень мягкой форме сказала мне об этом, объяснив, что секретарь ей, конечно, не понадобится и что мне лучше всего продолжить свою карьеру в медицине… Теперь меня знали многие окулисты и другие врачи. Она очень польстила мне, заметив, что большинство коллег завидовали, что у Дикса такой секретарь, как мисс Браун. Она лично позаботится о том, чтобы я получила самую лучшую работу, и если новые хозяева появятся на Уимпл-стрит до того, как я устроюсь на новое место, я могу жить в Марлоу.
– Моя дорогая, я считаю тебя членом нашей семьи! Тут она прижала меня к своей груди, и мы зарыдали.
А потом я поняла, что именно мне надо делать. Я решила больше не искать работу с предоставлением жилья. Я найду только работу, но наконец-то у меня появится свое, пусть очень маленькое, жилище. Оставленные Диксом 500 фунтов помогут мне в этом. Я найду небольшую квартирку, самую дешевую, и она станет моим домом. Домом, которого у меня не было. Да, вот что мой дорогой Дикс оставил мне в наследство.
Когда я рассказала Китс об этом плане, она сначала очень удивилась и заговорила о том, что молодой красивой девушке нельзя жить одной, но потом, посмотрев на меня, закашлялась и добавила:
– М-мда. Ты правильно решила, Розелинда, ты всегда была очень рассудительной. Я думаю, так и надо действовать.
Услышав это, я с иронией подумала, что такой я была потому, что мне не представлялось случая проявить другие качества, кроме «рассудительности». В этой рассудительности нет моей заслуги.
Китс Диксон-Родд посчитала своим долгом как-то облегчить мне жизнь; неожиданно она радостно улыбнулась, будто ей в голову пришла блестящая идея, и сказала:
– Я помогу тебе обставить квартирку, дорогая! В этом большом доме множество всяких вещей, которые все равно будут проданы с аукциона. А я уверена, Дикс хотел бы, чтобы ты взяла все, что тебе нужно. Моя дорогая, ты, конечно же, заберешь мебельный гарнитур из своей спальни и маленький письменный стол, на котором ты обычно печатаешь. Кроме того, ты возьмешь пледы, покрывала и какие-нибудь ковры, а также стол и стулья. Только не говори «нет». Мне это доставит удовольствие, а ты вряд ли сможешь позволить себе обставить квартиру поуютней и покрасивей – ведь деньги тебе еще очень пригодятся!
Меня переполняла радость. Подумать только, мечты о собственном доме постепенно превращались в реальность. Впервые после расставания с Ричардом я чувствовала себя счастливой. В то утро я была в радостном возбуждении, и Китс настояла на том, чтобы я взяла бумагу и карандаш и мы прошли по всему дому, составляя список вещей, которые, по ее мнению, могли мне пригодиться.
Смеясь и плача одновременно, я говорила ей, что мне необыкновенно повезло. Моя квартира была обставлена до того, как я сняла ее. Китс принадлежала к тем людям, которые если уж начинали проявлять щедрость, то делали это с размахом. Конечно, она могла себе это позволить. «Но, – спрашивала я себя, – много ли есть людей, которые могут себе это позволить и проявляют щедрость на деле?»
Я получила красивый зеленый ковер из будуара Китс, кресло и маленький диван; кроме того, по ее настоянию я взяла и большой дубовый стол, который стоял в холле. Он мне всегда нравился. Что касается фарфора, стекла, постельного белья и кухонных принадлежностей, то она просила меня взять все, что мне необходимо. Огромный дом на Уимпл-стрит был набит самыми разными вещами сверх всякой меры, а в Марлоу у нее тоже было все необходимое, включая двух сиамских кошек.
Я была почти счастлива в тот день, когда вышла из дома, чтобы сесть на автобус и отправиться в Челси, где решила присмотреть небольшую квартирку… где-нибудь поблизости от Джейдхауз-Гарденз, а может быть, и от Глостер-роуд, где раньше жили Уокеры. Я знала, что цены там не очень высокие. Но когда я шла по залитым солнцем улицам, мысленно представляя себе квартиру, в которой мне хотелось бы жить, меня не переставали беспокоить мысли о Ричарде. Что бы он обо всем этом подумал? Мы довольно часто обсуждали с ним возможность того, что у меня будет своя маленькая квартирка. Он хотел этого, зная, как я дорожила своей независимостью и как мне не нравилось постоянно жить в чужом доме…