Страница:
Даже сейчас в моей голове проносились такие мысли: «У нас впереди еще один день. Завтра вечером мы должны возвращаться в Лондон. А потом я начну работать… и мне останется только ждать и надеяться, что он снова придет ко мне. Как это будет нелегко…»
У меня было так тяжело на сердце, что я чуть не заплакала. Я тихо встала, подошла к окну и стала смотреть на освещенный луной парк. Какая красота! Маленький пруд отливал серебром. Подстриженные тисовые деревца, которые образовывали причудливую живую изгородь, казались таинственными призрачными фигурами. Я чувствовала смешанный аромат цветов и с жадностью вдыхала прохладный ночной воздух и пыталась восстановить исчезнувшее ощущение счастья… Но я поняла, что во мне начала появляться непонятная отстраненность, даже безразличие, и неожиданно меня охватило ужасающее одиночество, предчувствие катастрофы.
«А если Ричард разлюбит меня? Вдруг ему надоест все это, и он уйдет из моей жизни так же легко, как вошел в нее?»
Сначала мне было как-то не по себе от этих мыслей, а теперь меня просто охватил ужас… Я принадлежу Ричарду, а Ричард – мне. «Он принадлежит мне, – неожиданно сказала я себе с болью, – а не Марион и не Роберте… только мне»
Дрожа всем телом, я отвернулась от окна. Ко мне быстро шагал Ричард. Проснувшись, он увидел, что меня нет, и встревожился. Подойдя, он обнял меня.
– Что случилось? Боже, ты совсем продрогла, моя дорогая Роза-Линда. Ну как ты можешь стоять тут и мерзнуть!
Ричард замолчал, потому что я расплакалась. Он отнес меня на кровать, обнял и крепко прижал к себе. Скоро мне стало теплее, оцепенение и холод отступили. Он спрашивал меня, что произошло, а я не могла вымолвить ни слова. Думаю, Ричард догадался, в чем дело, ибо он почти всегда безошибочно читал мои мысли.
– Милая моя девочка, неужели ты думаешь, что я могу разлюбить тебя? – неожиданно сказал он.
Я прижалась к нему и сквозь слезы проговорила:
– А вдруг… а вдруг!..
– Клянусь Богом, этого никогда не будет! Что бы с нами ни случилось, этого не будет.
– А что с нами может случиться, Ричард? Что?
Он обнял меня, будто пытался защитить от бед и от страданий, и прошептал:
– Дорогая моя, дорогая, я не знаю. Мне вообще не следовало это говорить. Просто иногда у меня бывают странные предчувствия, а может быть, жизнь сделала меня циником. Мне кажется, что хорошее не может продолжаться долго.
– Мы должны сделать так, чтобы наше счастье длилось вечно. Мы должны! Ничто, кроме смерти, не сможет помешать нам!
Секунду Ричард молчал, а потом я услышала его сильный голос, который мгновенно рассеял все мои страхи и высушил слезы:
– Ничто, кроме смерти, не помешает нашему счастью, Роза-Линда. Ничто.
Питер любил своего брата Ричарда, и ему причиняло боль чтение этого глубоко личного повествования о том, что пережили его брат и женщина, которую тот любил. Наверное, это написано несколько лет назад. Но слова Ричарда оказались пророческими, все произошло именно так, как он говорил… Только смерть оборвала их любовь.
С глубоким состраданием он подумал о том, что Роза-Линда, которую так любил Ричард, умирает в больнице совсем одна. И все-таки если верить в загробную жизнь, верить в то, что двое людей могут отыскать друг друга в таинственном царстве теней… то эта девушка найдет там Ричарда, и даже смерть будет бессильна разлучить их.
Питер неожиданно очнулся от своих мыслей. У него наверняка помутилось в голове, если он плачет над дневником какой-то женщины.
Было уже поздно, очень поздно, но он не устал, и ему очень хотелось продолжить чтение.
Питер налил себе немного виски и раскурил трубку. Потом взял рукопись и начал читать четвертую, последнюю главу истории Розы-Линды.
Часть четвертая
1
У меня было так тяжело на сердце, что я чуть не заплакала. Я тихо встала, подошла к окну и стала смотреть на освещенный луной парк. Какая красота! Маленький пруд отливал серебром. Подстриженные тисовые деревца, которые образовывали причудливую живую изгородь, казались таинственными призрачными фигурами. Я чувствовала смешанный аромат цветов и с жадностью вдыхала прохладный ночной воздух и пыталась восстановить исчезнувшее ощущение счастья… Но я поняла, что во мне начала появляться непонятная отстраненность, даже безразличие, и неожиданно меня охватило ужасающее одиночество, предчувствие катастрофы.
«А если Ричард разлюбит меня? Вдруг ему надоест все это, и он уйдет из моей жизни так же легко, как вошел в нее?»
Сначала мне было как-то не по себе от этих мыслей, а теперь меня просто охватил ужас… Я принадлежу Ричарду, а Ричард – мне. «Он принадлежит мне, – неожиданно сказала я себе с болью, – а не Марион и не Роберте… только мне»
Дрожа всем телом, я отвернулась от окна. Ко мне быстро шагал Ричард. Проснувшись, он увидел, что меня нет, и встревожился. Подойдя, он обнял меня.
– Что случилось? Боже, ты совсем продрогла, моя дорогая Роза-Линда. Ну как ты можешь стоять тут и мерзнуть!
Ричард замолчал, потому что я расплакалась. Он отнес меня на кровать, обнял и крепко прижал к себе. Скоро мне стало теплее, оцепенение и холод отступили. Он спрашивал меня, что произошло, а я не могла вымолвить ни слова. Думаю, Ричард догадался, в чем дело, ибо он почти всегда безошибочно читал мои мысли.
– Милая моя девочка, неужели ты думаешь, что я могу разлюбить тебя? – неожиданно сказал он.
Я прижалась к нему и сквозь слезы проговорила:
– А вдруг… а вдруг!..
– Клянусь Богом, этого никогда не будет! Что бы с нами ни случилось, этого не будет.
– А что с нами может случиться, Ричард? Что?
Он обнял меня, будто пытался защитить от бед и от страданий, и прошептал:
– Дорогая моя, дорогая, я не знаю. Мне вообще не следовало это говорить. Просто иногда у меня бывают странные предчувствия, а может быть, жизнь сделала меня циником. Мне кажется, что хорошее не может продолжаться долго.
– Мы должны сделать так, чтобы наше счастье длилось вечно. Мы должны! Ничто, кроме смерти, не сможет помешать нам!
Секунду Ричард молчал, а потом я услышала его сильный голос, который мгновенно рассеял все мои страхи и высушил слезы:
– Ничто, кроме смерти, не помешает нашему счастью, Роза-Линда. Ничто.
* * *
Питер Эш отложил рукопись Розы-Линды, потому что строчки стали расплываться у него перед глазами. Он вдруг понял, что не имеет права читать дальше, но дочитал. Чувство горечи и разочарования, которое вызывало это повествование, было для него неожиданностью, ибо он всегда был очень сдержанным человеком. Он провел рукой по глазам и заметил, что они мокры от слез. Скупые слезы… ведь он плакал впервые, как стал взрослым.Питер любил своего брата Ричарда, и ему причиняло боль чтение этого глубоко личного повествования о том, что пережили его брат и женщина, которую тот любил. Наверное, это написано несколько лет назад. Но слова Ричарда оказались пророческими, все произошло именно так, как он говорил… Только смерть оборвала их любовь.
С глубоким состраданием он подумал о том, что Роза-Линда, которую так любил Ричард, умирает в больнице совсем одна. И все-таки если верить в загробную жизнь, верить в то, что двое людей могут отыскать друг друга в таинственном царстве теней… то эта девушка найдет там Ричарда, и даже смерть будет бессильна разлучить их.
Питер неожиданно очнулся от своих мыслей. У него наверняка помутилось в голове, если он плачет над дневником какой-то женщины.
Было уже поздно, очень поздно, но он не устал, и ему очень хотелось продолжить чтение.
Питер налил себе немного виски и раскурил трубку. Потом взял рукопись и начал читать четвертую, последнюю главу истории Розы-Линды.
Часть четвертая
История Розы-Линды
1
Кажется, я не раз уже говорила, что Ричард изменил всю мою жизнь и меня саму. Изменил так сильно, что я перестала быть Розелиндой Браун, а полностью превратилась в его Розу-Линду. После той первой, волнующей, незабываемой ночи в Замке Фрайлинг я не могла и не хотела быть прежней. Я стала считать себя женой Ричарда.
И он сказал, что тоже считает себя моим мужем. Но мы держали это в секрете от всего мира. Однако существовала холодная, суровая реальность. Я была всего лишь его любовницей, лишенной всех привилегий, какие имела его жена. Всех, кроме одной, самой главной… Ричард любил меня.
И любил меня по-настоящему. Я верю, что он с самого начала так же сильно полюбил меня, как я – его.
Два года я не делала никаких записей в своем дневнике.
Два года прошло с той ночи во Фрайлинге. Оглядываясь назад, я вижу, что для меня эти два года были наполнены радостью и болью – странным соединением несовместимых чувств. Когда мы были вместе, когда я ощущала теплоту и искренность его любви, я была самой счастливой женщиной в мире. Но когда мы подолгу не виделись и Ричард совсем не мог бывать у меня, я была несчастна. Я так и не научилась философски относиться к разлуке с Ричардом. В такие дни разумная реалистка Розелинда Браун как бы исчезала. Я пыталась внушить себе, что так надо, что на самом деле я не одинока, ведь душой он всегда со мной, и я не вправе занимать все его время и внимание. Где бы он ни был, все равно он думает обо мне. Но эти доводы ничего не меняли, я очень скучала без него и жестоко страдала от одиночества. Скоро я поняла, как незавидно мое положение, его опасения оправдывались: я осталась в проигрыше.
Но, несмотря на все это, я ни о чем не сожалела, стараясь придерживаться своего основного принципа: никогда не жаловаться и не заставлять его делать то, чего ему не хочется, или то, что он делать не в состоянии. В основном это было связано с его маленькой дочкой.
Роберта была его дочерью, и поэтому я думала о ней с нежностью и очень жалела, что никогда не смогу с ней познакомиться. Но она все-таки была и ребенком Марион, и кроме того, она постоянно отнимала у меня Ричарда. Бедное дитя, она не знала, что такое для меня ее каникулы! При мысли о них у меня начинало сосать под ложечкой. С началом каникул Ричард на некоторое время исчезал из моей жизни, с началом очередного семестра он вновь возвращался.
Конечно же, я ревновала… Глупо, но я завидовала Берте, которая проводила с ним долгие недели в Рейксли. Или, когда она приезжала в Лондон, Ричард возил ее на концерты и спектакли, а ведь, если бы не она, рядом с ним могла бы быть я!
С моей стороны было нехорошо и неразумно ревновать Ричарда к ребенку. Но я всего лишь человек и так люблю его, что хочу, чтобы он принадлежал только мне.
Я знала, мне будет очень тяжело согласиться с тем, что мы сможем видеться только тогда, когда позволяют время и обстоятельства. Но по крайней мере я была уверена, что он любит меня, так как он никогда не давал мне повода усомниться в этом. Несколько раз он с сожалением говорил, что несвободен и не может жениться на мне, но я убеждала его, что вполне довольна своей жизнью. Видимо, он чувствовал, что это не так. Но, как правило, мы избегали обсуждать эту тему.
Однажды мы собрались на уик-энд в Нью-Форест, мы оба очень любили это место. Марион должна была куда-то уехать, а в Рейксли намечалась генеральная уборка. Ричарду, как и мне, нравилось бывать в лесу ранней весной, и мы решили провести выходные на свежем воздухе, как всегда, остановиться в маленькой деревенской гостинице, где нас вряд ли увидел бы кто-нибудь из его знакомых.
Хорошо, что хоть мне было не о чем беспокоиться. За мной никто не следил, никого не заботила моя жизнь, разве что моих старых друзей, Китс Диксон-Родд и Кэтлин. Но им я доверяла. Хотя имя Ричарда им было неизвестно, они только знали, что я живу с женатым человеком. Мне было незачем скрывать это от них. Они этого не одобряли. Особенно Кэтлин, так как ей очень хотелось, чтобы я вышла замуж и была счастлива. Но она и Китс согласились с таким положением вещей, потому что, я думаю, мне удалось убедить их, что я люблю этого человека и скорее останусь его возлюбленной, чем выйду замуж за кого-нибудь другого.
К тому времени я уже работала секретарем у доктора Кейн-Мартина. Ричард хотел, чтобы я бросила работу и согласилась быть на его содержании, но я отказалась.
– Ничто не заставит меня стать содержанкой, – как-то сказала я ему со смехом. – Ты можешь иногда делать мне подарки, но на жизнь я буду зарабатывать сама.
Он заметил, что такое решение очень характерно для меня – я принадлежу к той категории людей, которые отдают все, а взамен не получают ничего. Но благодаря его заботам я ни в чем не нуждалась и даже часто спорила с ним из-за того, что он тратил на меня слишком много денег. Очень скоро у меня было все, чего только могла пожелать душа, включая самый лучший проигрыватель, любимые пластинки, книги, цветы и еще много всяких вещей, которые, по мнению Ричарда, хотелось бы иметь каждой женщине.
Он совершенно избаловал меня, хотя считал, что у меня ничего нет. Действительно, в сравнении с роскошным домом, драгоценностями и дорогими мехами Марион у меня не было ничего. Но я имела то, в чем нуждалась больше всего, то, от чего она отказалась. Любовь Ричарда… его сердце… его душу.
Перед поездкой в Нью-Форест я очень устала, была взвинчена и с нетерпением ждала, когда мы вместе с Ричардом наконец отправимся за город. После бесконечно длинной зимы, проведенной в Лондоне, человек всегда чувствует себя не лучшим образом, нуждается в отдыхе и смене обстановки. Ричард надеялся, что ему удастся освободить еще и понедельник, я договорилась о том же, так что у нас впереди было целых три дня.
Каждая такая поездка становилась для нас новым медовым месяцем. Мы не могли встречаться часто, особенно зимой, когда Марион была в Лондоне и Ричарду приходилось жить в их городской квартире. Изредка, по вечерам, ему удавалось вырваться на площадь Маркхем. Тогда из печального, одинокого жилища мой дом превращался в маленький райский уголок. Я жила в ожидании таких вечеров. И он тоже. Бывало, я с радостью замечала, как он сбрасывает с себя груз усталости и уныния, будто пальто в прихожей… как расправляются морщинки вокруг глаз и губ… и он говорит мне, что только здесь может найти покой и отдых. Ричард признался, что каждый раз, поднимаясь по лестнице моего дома и подходя к двери квартиры, он чувствовал, что для него открываются врата рая.
В последнее время он не мог навещать меня, потому что у Роберты были пасхальные каникулы, а потом он ездил в Скандинавию. Мы не виделись полтора месяца, и эта поездка была для меня как дождь после засухи. Ожидание этих редких поездок придавало новый смысл моей жизни: появлялась надежда, что впереди меня ждет нечто необычайно прекрасное. Такое ожидание очень много значит для любящей женщины. Думаю, я смогла бы вынести любые невзгоды и трудности, зная, что впереди у меня встреча с Ричардом.
В пятницу, вернувшись с Харли-стрит, я обнаружила телеграмму. Она лежала на коврике у двери. Какое-то время я с удивлением смотрела на нее. Я не ждала телеграммы (если только это не было очередное послание от Ричарда… он отправлял мне телеграммы из самых разных мест Англии, из-за границы, потому что он редко писал письма). Но он должен рано утром заехать за мной, и ему незачем присылать телеграмму, если только… Сердце у меня екнуло… если только он не сможет приехать…
Разорвав желтый конверт, я прочитала:
«Страшно сожалею, но наш уик-энд откладывается, позвоню позднее. Р.».
Я вошла в гостиную и села. Мне хотелось плакать. Я уронила на пол коробку с новой блузкой, которую хотела завтра надеть с брюками. Очень красивая, веселенькая блузка, в красную и белую клетку. Ричарду нравилось, когда я носила яркие вещи спортивного стиля. Как-то он сказал:
«Роза-Линда, никогда не надевай черное! Кто бы ни умер, не носи траур. К твоей белой коже и темным волосам идут только яркие цвета!»
Теперь я не смогу надеть мою клетчатую блузку. И завтра я никуда не поеду. Мне будет совершенно нечего делать – я даже не взяла никакой работы на дом. Боже, как медленно будет тянуться время! Как ужасно!
Я посмотрела по сторонам. Тюльпаны в фарфоровой вазе на моем столе печально опустили головки. Они завяли, пока меня не было.
В комнате было пыльно и не убрано. Теперь у меня появилась помощница – очень милая женщина миссис Минкин, которая приходила каждое утро. (Я оставляла ей ключ под ковриком у двери.) Но она сказала, что сегодня не сможет прийти, потому что у нее болен сын. Обещала зайти и навести особый блеск завтра, когда меня не будет.
Теперь я проведу весь день дома.
Интересно, что заставило Ричарда отложить наш уикэнд? Я чувствовала, что его задержало что-то серьезное.
Может быть, Марион? Да нет. Марион не должно быть дома. Но за два года моей жизни с Ричардом я узнала, что его жена – женщина капризная и, хотя она не любила его, ей иногда нравилось пользоваться своими правами и удерживать его дома или устраивать ему сцены, если он не соглашался с ее планами. И еще я знала, что Веллинги для Ричарда были настоящим мучением… Леди Веллинг жила слишком близко от дочери и всегда во все вмешивалась, вечно командовала: сделайте то, сделайте это – и была очень недовольна, когда Ричард пытался уклониться.
Я могла только предполагать, что его задерживает какое-то семейное обстоятельство, но от этого мне было не легче. Слезы текли у меня по щекам, хоть я и понимала, что плакать глупо, но я сидела и думала о том счастье, которого буду лишена. В тот вечер я даже есть не могла, только бесцельно бродила по квартире и ждала, что Ричард позвонит.
Я знала, что мне сразу станет легче, когда я услышу его голос. Он все объяснит и успокоит меня, мы вновь договоримся о встрече, и тогда я уже не буду так несчастна.
Дорогой Ричард! Куда ни посмотришь, меня повсюду окружали знаки его любви.
Например, моя спальня теперь разительно отличалась от той, которую мне помогла обставить миссис Диксон-Родд. Теперь эта комната напоминала комнату замужней женщины: тут стояла двуспальная кровать, обтянутая светло-серым стеганым атласом (мы с Ричардом вместе выбирали), а на окнах висели тоже серые мягкие атласные шторы. Стены выкрашены в нежный персиковый цвет, а над камином висела очаровательная картина Дега, изображающая сцену из балета. На туалетном столике – подарки Ричарда: расчески из слоновой кости, большой флакон французских духов, прекрасное раскладное зеркало; на стене – изящное бра в форме свечей, под шелковым абажуром с оборками.
Ричард превратил мою скромную комнату в прелестную и даже роскошную спальню, потому что всегда старался сделать так, чтобы меня окружали красивые и уютные вещи. Он хотел, чтобы я переехала в более просторную и дорогую квартиру, но я тоже отказалась. Я могла позволить себе лишь эту небольшую квартиру на площади Маркхем и была решительно настроена сохранить свою финансовую независимость. Когда бы мы ни начинали обсуждать этот вопрос, он смеялся и в конце концов уступал.
– Ты моя маленькая упрямица, но я восхищаюсь твоим упорством, – говорил он.
Правда, я соглашалась носить тонкое обручальное кольцо, на внутренней стороне которого были выгравированы его имя и дата нашего первого приезда во Фрайлинг. В те дни, когда я надевала кольцо, я называла себя миссис Браун, потому что это было необходимо – для миссис Минкин или когда мы ездили куда-нибудь с Ричардом. Но это не имело для меня никакого значения, ведь он любил меня и ему никогда не было скучно со мной. Он, как и раньше, мой.
– Теперь ты – неотъемлемая часть моей жизни, Роза-Линда, – недавно объявил он мне. – Я не мыслю своей жизни без тебя. Спасибо тебе за доброту и нежность, которыми ты наполнила этот унылый мир.
Я сказала ему, что это он превратил мою печальную жизнь в чудо. Мир не казался пустым и унылым, когда мы были вместе. Он расцвечивался радужными красками, потому что у нас были общие интересы… вкусы… музыка, балет и эти волшебные вечера, которые мы проводили у меня или где-нибудь за городом.
Конечно, иногда мне было очень обидно, что я не могу поехать с ним за границу, но Ричард сказал, что об этом не может быть и речи. Когда он уезжал по делам туда, где его очень хорошо знали, он мог взять с собой только жену. Из-за ребенка ему совсем не хотелось рисковать и портить отношения с женой, и я никогда не спорила. Я только радовалась его письмам и телеграммам и представляла себе те места, где он находится.
Прошлой зимой он уезжал в Канн с Марион и ее родственниками на целых две недели.
Ужасно – просто сидеть и ждать. Целых две недели не видеть Ричарда и лишь изредка получать от него письма. Я была лишена даже самой маленькой радости – написать ему, а мне так хотелось. Но мы решили этого не делать. Письма могли попасть в чужие руки. Когда он был в Канне, я помню, как дала волю своей лупой фантазии и прямо воочию видела его на роскошных, залитых солнцем пляжах Ривьеры вместе с Марион – его красавицей женой. Хотя он мог бы поклясться мне, что они никогда не спят в одной постели и между ними нет никакой близости, я, безумно влюбленная в Ричарда, поверить не могла, что Марион не питает к нему никаких чувств, а он абсолютно равнодушен к ней. Я думала, он что-то скрывает от меня, чтобы пощадить мои чувства. И тогда начинала убеждать себя, что Ричард не будет лгать мне, это на него совершенно не похоже, и что я глупо, беспричинно ревнива, что сама по себе такая ревность была предательством. Но хоть я и упрекала себя, я не могла избавиться от гнетущего страха, что он принадлежит мне не целиком.
Бывало, во всех иллюстрированных журналах я просматривала колонки светской хроники, прежде чем эти журналы попадали в комнату, где пациенты доктора Кейн-Мартина ожидали приема. Однажды я увидела фотографию из Канна: «Мистер Каррингтон-Эш со своей очаровательной супругой». Помню, как я схватила журнал, впилась глазами в фотографию и почувствовала, что вся дрожу. На фотографии был мой любимый, мой дорогой, мой милый Ричард, в сером костюме, с сигаретой он сидел за маленьким столиком под полосатым тентом и пил аперитив, с улыбкой глядя на Марион. А она улыбалась ему… Как я ее ненавижу! Я внимательно рассмотрела ее – ухоженные светлые волосы, солнечные очки, прекрасно сшитое льняное платье и жакет, в тонкой изящной руке – бокал, который она подносит к губам. Она смотрела на Ричарда так, будто она любит его… моего прекрасного, милого Ричарда, а может быть, так оно и есть… Я сказала себе, что глупо обманываться ее улыбкой или дружеским настроением этого снимка. Все это напускное, «для прессы», реклама для светской красавицы. И улыбка Ричарда тоже ровным счетом ничего не значит. Но как же я ненавидела Марион Каррингтон-Эш и как мне хотелось, чтобы Ричард скорее вернулся в мои объятия!
Эта фотография так на меня подействовала, что я вырезала ее, порвала на мелкие клочки и в слезах выбежала из приемной.
Где же мой здравый смысл? Куда девалась спокойная, сдержанная, практичная Розелинда Браун? О Господи, как легко меняется человек, когда он так сильно и безнадежно любит! Я знала, что стала другой. Я стала живым пламенем любви к Ричарду.
Когда, вернувшись из Канна, Ричард пришел ко мне, он, конечно же, любил меня, как прежде, и радовался, что наконец очутился здесь, где мы можем видеть друг друга. Первый вечер после его возвращения мы провели в нашей маленькой квартире, и он так обнимал меня, славно совсем не хотел со мной расставаться. Я обняла его крепко-крепко – так утопающий хватается за спасательный круг – и только повторяла:
– Ричард… Ричард…
Он посмотрел на меня и, увидев мои слезы и не зная их причины, сразу расстроился, стал спрашивать меня, в чем дело, и, думаю, я сделала ошибку, сказав ему правду и объяснив, что меня вывела из равновесия всего лишь фотография в журнале. Он засмеялся.
– Как все это нелепо! Моя дорогая девочка, нас с Марион фотографировали десятки раз, поэтому снимки ничего не значат. Запомни это.
– Но вы смотрели друг на друга с такой… с такой нежностью! – не выдержала я.
Ричард снова засмеялся.
– Роза-Линда! Маленькая моя, ну как можно быть такой глупышкой!
– Да, я знаю, – упрямо повторяла я. – Я думаю, все дело в том, что я ревнива. Но мне так хочется, чтобы тебе больше никогда не пришлось ездить с ней, никогда.
Тогда Ричард отодвинулся от меня, и выражение его лица изменилось. Вместо нежности и веселости появилась озабоченность. Он поднялся с дивана и отошел к камину. Облокотился на него, подперев руками голову, и сказал с некоторым напряжением в голосе:
– Знаешь, дорогая, так всегда случается после моего возвращения из поездок с Марион. Ты всегда сильно огорчаешься. Не думай, пожалуйста, что я не понимаю. С каждым разом я все больше вижу, как это несправедливо. Для любой женщины такое положение было бы невыносимо, а ты гораздо чувствительнее многих. Иногда я даже задумываюсь и…
Тут, не выдержав, я бросилась к нему, испугавшись, что он сейчас скажет, что нам лучше не встречаться. Я поняла, как глупо было говорить о своих ревнивых подозрениях. Ни одному человеку не понравится, что к нему относятся как к собственности и постоянно критикуют его действия, и даже Ричард, при всей его доброте, не был исключением из этого правила. Я сказала себе, что пора наконец научиться сдерживать свои чувства и доказывать ему свою любовь, не расстраивая его по таким глупым поводам. Ничего хорошего, кроме ссоры, из этого не выйдет.
– Забудь об этом, Ричард. Это все чепуха, я знаю. И мне вовсе не обидно. Я не хочу больше ничего слушать, а ты не позволяй мне больше так вести себя. Давай лучше сыграем в триктрак… Давай, дорогой, сейчас возьмем доску.
И я взяла его за руку и повела к шкафу, где хранилась игра, в которую мы любили играть, когда у нас было много времени. Лишь бы отвлечь его от моих глупых высказываний. Но даже когда он снова сел на диван и лицо его прояснилось, я видела, что он все еще огорчен.
Ричард беспокоился только обо мне. Конечно же, его тоже не удовлетворяло такое положение дел, но он все-таки мужчина, и ему легче держать себя в руках.
Помню, скольких трудов мне стоило разогнать грозовые тучи и вернуть прежнюю счастливую и спокойную атмосферу; но еще долго после его ухода я нервничала, раскаиваясь в том, что я сделала, и не могла не задуматься о том, что меня ожидает в будущем.
Но если я хоть на минуту пыталась представить себе свое существование без него, меня охватывал ужас. Теперь я уже не могла жить без Ричарда. Не могла.
Когда мы встретились в следующий раз, он был со мной добр и нежен, и хотя мы и не вспоминали о том глупом эпизоде с фотографией из Канна, я уверена, он помнил об этом и специально старался быть со мной более нежным, чем всегда. А я снова была счастлива и уверена, что он не любит никого, кроме меня и своего ребенка.
Другая размолвка, которая осталась у меня в памяти, – причем гораздо более серьезная – была связана с Робертой.
Ричард обещал в воскресенье пойти со мной на концерт, и я заранее предвкушала это удовольствие. Но в субботу он пришел ко мне с извинениями. Сказал, что совершенно неожиданно у Роберты в школе начались небольшие каникулы и она приезжает в Лондон. Поэтому ему придется пойти в Альберт-холл с дочкой, а не со мной.
– Я страшно виноват, дорогая, – сказал он, целуя меня. – Это просто ужасно, но я не знаю, что мне делать. Это вызовет слишком много вопросов, а если я не возьму Берту, она сама отправится на концерт и там увидит нас, что совершенно невозможно.
Обычно я относилась ко всему, что касалось дочери Ричарда, с пониманием и терпением. Может быть, в ту субботу я слишком устала и была раздражена. Я полностью принадлежала Ричарду и жила только для него. В этом смысле мы были как будто женаты и имели право на «настроения». Ведь не могли же мы всегда оставаться «идеальными влюбленными». Два человека, долгое время живущие вместе, не в силах вечно сохранять такой накал чувств, когда никакие земные дела не могут повлиять на них. И это был как раз тот случай. Я с грохотом свалилась с небес, и, к своему несчастью, рядом оказался Ричард.
Я вырвалась от него и стала молча, надувшись готовить чай. Он ходил за мной по всей квартире, печально глядя на меня. Он знал, как я разочарована, и не только по поводу концерта, а и потому, что долго не увижу его. Сжав губы, я молчала и была так зла, что не могла скрыть свое плохое настроение.
И он сказал, что тоже считает себя моим мужем. Но мы держали это в секрете от всего мира. Однако существовала холодная, суровая реальность. Я была всего лишь его любовницей, лишенной всех привилегий, какие имела его жена. Всех, кроме одной, самой главной… Ричард любил меня.
И любил меня по-настоящему. Я верю, что он с самого начала так же сильно полюбил меня, как я – его.
Два года я не делала никаких записей в своем дневнике.
Два года прошло с той ночи во Фрайлинге. Оглядываясь назад, я вижу, что для меня эти два года были наполнены радостью и болью – странным соединением несовместимых чувств. Когда мы были вместе, когда я ощущала теплоту и искренность его любви, я была самой счастливой женщиной в мире. Но когда мы подолгу не виделись и Ричард совсем не мог бывать у меня, я была несчастна. Я так и не научилась философски относиться к разлуке с Ричардом. В такие дни разумная реалистка Розелинда Браун как бы исчезала. Я пыталась внушить себе, что так надо, что на самом деле я не одинока, ведь душой он всегда со мной, и я не вправе занимать все его время и внимание. Где бы он ни был, все равно он думает обо мне. Но эти доводы ничего не меняли, я очень скучала без него и жестоко страдала от одиночества. Скоро я поняла, как незавидно мое положение, его опасения оправдывались: я осталась в проигрыше.
Но, несмотря на все это, я ни о чем не сожалела, стараясь придерживаться своего основного принципа: никогда не жаловаться и не заставлять его делать то, чего ему не хочется, или то, что он делать не в состоянии. В основном это было связано с его маленькой дочкой.
Роберта была его дочерью, и поэтому я думала о ней с нежностью и очень жалела, что никогда не смогу с ней познакомиться. Но она все-таки была и ребенком Марион, и кроме того, она постоянно отнимала у меня Ричарда. Бедное дитя, она не знала, что такое для меня ее каникулы! При мысли о них у меня начинало сосать под ложечкой. С началом каникул Ричард на некоторое время исчезал из моей жизни, с началом очередного семестра он вновь возвращался.
Конечно же, я ревновала… Глупо, но я завидовала Берте, которая проводила с ним долгие недели в Рейксли. Или, когда она приезжала в Лондон, Ричард возил ее на концерты и спектакли, а ведь, если бы не она, рядом с ним могла бы быть я!
С моей стороны было нехорошо и неразумно ревновать Ричарда к ребенку. Но я всего лишь человек и так люблю его, что хочу, чтобы он принадлежал только мне.
Я знала, мне будет очень тяжело согласиться с тем, что мы сможем видеться только тогда, когда позволяют время и обстоятельства. Но по крайней мере я была уверена, что он любит меня, так как он никогда не давал мне повода усомниться в этом. Несколько раз он с сожалением говорил, что несвободен и не может жениться на мне, но я убеждала его, что вполне довольна своей жизнью. Видимо, он чувствовал, что это не так. Но, как правило, мы избегали обсуждать эту тему.
Однажды мы собрались на уик-энд в Нью-Форест, мы оба очень любили это место. Марион должна была куда-то уехать, а в Рейксли намечалась генеральная уборка. Ричарду, как и мне, нравилось бывать в лесу ранней весной, и мы решили провести выходные на свежем воздухе, как всегда, остановиться в маленькой деревенской гостинице, где нас вряд ли увидел бы кто-нибудь из его знакомых.
Хорошо, что хоть мне было не о чем беспокоиться. За мной никто не следил, никого не заботила моя жизнь, разве что моих старых друзей, Китс Диксон-Родд и Кэтлин. Но им я доверяла. Хотя имя Ричарда им было неизвестно, они только знали, что я живу с женатым человеком. Мне было незачем скрывать это от них. Они этого не одобряли. Особенно Кэтлин, так как ей очень хотелось, чтобы я вышла замуж и была счастлива. Но она и Китс согласились с таким положением вещей, потому что, я думаю, мне удалось убедить их, что я люблю этого человека и скорее останусь его возлюбленной, чем выйду замуж за кого-нибудь другого.
К тому времени я уже работала секретарем у доктора Кейн-Мартина. Ричард хотел, чтобы я бросила работу и согласилась быть на его содержании, но я отказалась.
– Ничто не заставит меня стать содержанкой, – как-то сказала я ему со смехом. – Ты можешь иногда делать мне подарки, но на жизнь я буду зарабатывать сама.
Он заметил, что такое решение очень характерно для меня – я принадлежу к той категории людей, которые отдают все, а взамен не получают ничего. Но благодаря его заботам я ни в чем не нуждалась и даже часто спорила с ним из-за того, что он тратил на меня слишком много денег. Очень скоро у меня было все, чего только могла пожелать душа, включая самый лучший проигрыватель, любимые пластинки, книги, цветы и еще много всяких вещей, которые, по мнению Ричарда, хотелось бы иметь каждой женщине.
Он совершенно избаловал меня, хотя считал, что у меня ничего нет. Действительно, в сравнении с роскошным домом, драгоценностями и дорогими мехами Марион у меня не было ничего. Но я имела то, в чем нуждалась больше всего, то, от чего она отказалась. Любовь Ричарда… его сердце… его душу.
Перед поездкой в Нью-Форест я очень устала, была взвинчена и с нетерпением ждала, когда мы вместе с Ричардом наконец отправимся за город. После бесконечно длинной зимы, проведенной в Лондоне, человек всегда чувствует себя не лучшим образом, нуждается в отдыхе и смене обстановки. Ричард надеялся, что ему удастся освободить еще и понедельник, я договорилась о том же, так что у нас впереди было целых три дня.
Каждая такая поездка становилась для нас новым медовым месяцем. Мы не могли встречаться часто, особенно зимой, когда Марион была в Лондоне и Ричарду приходилось жить в их городской квартире. Изредка, по вечерам, ему удавалось вырваться на площадь Маркхем. Тогда из печального, одинокого жилища мой дом превращался в маленький райский уголок. Я жила в ожидании таких вечеров. И он тоже. Бывало, я с радостью замечала, как он сбрасывает с себя груз усталости и уныния, будто пальто в прихожей… как расправляются морщинки вокруг глаз и губ… и он говорит мне, что только здесь может найти покой и отдых. Ричард признался, что каждый раз, поднимаясь по лестнице моего дома и подходя к двери квартиры, он чувствовал, что для него открываются врата рая.
В последнее время он не мог навещать меня, потому что у Роберты были пасхальные каникулы, а потом он ездил в Скандинавию. Мы не виделись полтора месяца, и эта поездка была для меня как дождь после засухи. Ожидание этих редких поездок придавало новый смысл моей жизни: появлялась надежда, что впереди меня ждет нечто необычайно прекрасное. Такое ожидание очень много значит для любящей женщины. Думаю, я смогла бы вынести любые невзгоды и трудности, зная, что впереди у меня встреча с Ричардом.
В пятницу, вернувшись с Харли-стрит, я обнаружила телеграмму. Она лежала на коврике у двери. Какое-то время я с удивлением смотрела на нее. Я не ждала телеграммы (если только это не было очередное послание от Ричарда… он отправлял мне телеграммы из самых разных мест Англии, из-за границы, потому что он редко писал письма). Но он должен рано утром заехать за мной, и ему незачем присылать телеграмму, если только… Сердце у меня екнуло… если только он не сможет приехать…
Разорвав желтый конверт, я прочитала:
«Страшно сожалею, но наш уик-энд откладывается, позвоню позднее. Р.».
Я вошла в гостиную и села. Мне хотелось плакать. Я уронила на пол коробку с новой блузкой, которую хотела завтра надеть с брюками. Очень красивая, веселенькая блузка, в красную и белую клетку. Ричарду нравилось, когда я носила яркие вещи спортивного стиля. Как-то он сказал:
«Роза-Линда, никогда не надевай черное! Кто бы ни умер, не носи траур. К твоей белой коже и темным волосам идут только яркие цвета!»
Теперь я не смогу надеть мою клетчатую блузку. И завтра я никуда не поеду. Мне будет совершенно нечего делать – я даже не взяла никакой работы на дом. Боже, как медленно будет тянуться время! Как ужасно!
Я посмотрела по сторонам. Тюльпаны в фарфоровой вазе на моем столе печально опустили головки. Они завяли, пока меня не было.
В комнате было пыльно и не убрано. Теперь у меня появилась помощница – очень милая женщина миссис Минкин, которая приходила каждое утро. (Я оставляла ей ключ под ковриком у двери.) Но она сказала, что сегодня не сможет прийти, потому что у нее болен сын. Обещала зайти и навести особый блеск завтра, когда меня не будет.
Теперь я проведу весь день дома.
Интересно, что заставило Ричарда отложить наш уикэнд? Я чувствовала, что его задержало что-то серьезное.
Может быть, Марион? Да нет. Марион не должно быть дома. Но за два года моей жизни с Ричардом я узнала, что его жена – женщина капризная и, хотя она не любила его, ей иногда нравилось пользоваться своими правами и удерживать его дома или устраивать ему сцены, если он не соглашался с ее планами. И еще я знала, что Веллинги для Ричарда были настоящим мучением… Леди Веллинг жила слишком близко от дочери и всегда во все вмешивалась, вечно командовала: сделайте то, сделайте это – и была очень недовольна, когда Ричард пытался уклониться.
Я могла только предполагать, что его задерживает какое-то семейное обстоятельство, но от этого мне было не легче. Слезы текли у меня по щекам, хоть я и понимала, что плакать глупо, но я сидела и думала о том счастье, которого буду лишена. В тот вечер я даже есть не могла, только бесцельно бродила по квартире и ждала, что Ричард позвонит.
Я знала, что мне сразу станет легче, когда я услышу его голос. Он все объяснит и успокоит меня, мы вновь договоримся о встрече, и тогда я уже не буду так несчастна.
Дорогой Ричард! Куда ни посмотришь, меня повсюду окружали знаки его любви.
Например, моя спальня теперь разительно отличалась от той, которую мне помогла обставить миссис Диксон-Родд. Теперь эта комната напоминала комнату замужней женщины: тут стояла двуспальная кровать, обтянутая светло-серым стеганым атласом (мы с Ричардом вместе выбирали), а на окнах висели тоже серые мягкие атласные шторы. Стены выкрашены в нежный персиковый цвет, а над камином висела очаровательная картина Дега, изображающая сцену из балета. На туалетном столике – подарки Ричарда: расчески из слоновой кости, большой флакон французских духов, прекрасное раскладное зеркало; на стене – изящное бра в форме свечей, под шелковым абажуром с оборками.
Ричард превратил мою скромную комнату в прелестную и даже роскошную спальню, потому что всегда старался сделать так, чтобы меня окружали красивые и уютные вещи. Он хотел, чтобы я переехала в более просторную и дорогую квартиру, но я тоже отказалась. Я могла позволить себе лишь эту небольшую квартиру на площади Маркхем и была решительно настроена сохранить свою финансовую независимость. Когда бы мы ни начинали обсуждать этот вопрос, он смеялся и в конце концов уступал.
– Ты моя маленькая упрямица, но я восхищаюсь твоим упорством, – говорил он.
Правда, я соглашалась носить тонкое обручальное кольцо, на внутренней стороне которого были выгравированы его имя и дата нашего первого приезда во Фрайлинг. В те дни, когда я надевала кольцо, я называла себя миссис Браун, потому что это было необходимо – для миссис Минкин или когда мы ездили куда-нибудь с Ричардом. Но это не имело для меня никакого значения, ведь он любил меня и ему никогда не было скучно со мной. Он, как и раньше, мой.
– Теперь ты – неотъемлемая часть моей жизни, Роза-Линда, – недавно объявил он мне. – Я не мыслю своей жизни без тебя. Спасибо тебе за доброту и нежность, которыми ты наполнила этот унылый мир.
Я сказала ему, что это он превратил мою печальную жизнь в чудо. Мир не казался пустым и унылым, когда мы были вместе. Он расцвечивался радужными красками, потому что у нас были общие интересы… вкусы… музыка, балет и эти волшебные вечера, которые мы проводили у меня или где-нибудь за городом.
Конечно, иногда мне было очень обидно, что я не могу поехать с ним за границу, но Ричард сказал, что об этом не может быть и речи. Когда он уезжал по делам туда, где его очень хорошо знали, он мог взять с собой только жену. Из-за ребенка ему совсем не хотелось рисковать и портить отношения с женой, и я никогда не спорила. Я только радовалась его письмам и телеграммам и представляла себе те места, где он находится.
Прошлой зимой он уезжал в Канн с Марион и ее родственниками на целых две недели.
Ужасно – просто сидеть и ждать. Целых две недели не видеть Ричарда и лишь изредка получать от него письма. Я была лишена даже самой маленькой радости – написать ему, а мне так хотелось. Но мы решили этого не делать. Письма могли попасть в чужие руки. Когда он был в Канне, я помню, как дала волю своей лупой фантазии и прямо воочию видела его на роскошных, залитых солнцем пляжах Ривьеры вместе с Марион – его красавицей женой. Хотя он мог бы поклясться мне, что они никогда не спят в одной постели и между ними нет никакой близости, я, безумно влюбленная в Ричарда, поверить не могла, что Марион не питает к нему никаких чувств, а он абсолютно равнодушен к ней. Я думала, он что-то скрывает от меня, чтобы пощадить мои чувства. И тогда начинала убеждать себя, что Ричард не будет лгать мне, это на него совершенно не похоже, и что я глупо, беспричинно ревнива, что сама по себе такая ревность была предательством. Но хоть я и упрекала себя, я не могла избавиться от гнетущего страха, что он принадлежит мне не целиком.
Бывало, во всех иллюстрированных журналах я просматривала колонки светской хроники, прежде чем эти журналы попадали в комнату, где пациенты доктора Кейн-Мартина ожидали приема. Однажды я увидела фотографию из Канна: «Мистер Каррингтон-Эш со своей очаровательной супругой». Помню, как я схватила журнал, впилась глазами в фотографию и почувствовала, что вся дрожу. На фотографии был мой любимый, мой дорогой, мой милый Ричард, в сером костюме, с сигаретой он сидел за маленьким столиком под полосатым тентом и пил аперитив, с улыбкой глядя на Марион. А она улыбалась ему… Как я ее ненавижу! Я внимательно рассмотрела ее – ухоженные светлые волосы, солнечные очки, прекрасно сшитое льняное платье и жакет, в тонкой изящной руке – бокал, который она подносит к губам. Она смотрела на Ричарда так, будто она любит его… моего прекрасного, милого Ричарда, а может быть, так оно и есть… Я сказала себе, что глупо обманываться ее улыбкой или дружеским настроением этого снимка. Все это напускное, «для прессы», реклама для светской красавицы. И улыбка Ричарда тоже ровным счетом ничего не значит. Но как же я ненавидела Марион Каррингтон-Эш и как мне хотелось, чтобы Ричард скорее вернулся в мои объятия!
Эта фотография так на меня подействовала, что я вырезала ее, порвала на мелкие клочки и в слезах выбежала из приемной.
Где же мой здравый смысл? Куда девалась спокойная, сдержанная, практичная Розелинда Браун? О Господи, как легко меняется человек, когда он так сильно и безнадежно любит! Я знала, что стала другой. Я стала живым пламенем любви к Ричарду.
Когда, вернувшись из Канна, Ричард пришел ко мне, он, конечно же, любил меня, как прежде, и радовался, что наконец очутился здесь, где мы можем видеть друг друга. Первый вечер после его возвращения мы провели в нашей маленькой квартире, и он так обнимал меня, славно совсем не хотел со мной расставаться. Я обняла его крепко-крепко – так утопающий хватается за спасательный круг – и только повторяла:
– Ричард… Ричард…
Он посмотрел на меня и, увидев мои слезы и не зная их причины, сразу расстроился, стал спрашивать меня, в чем дело, и, думаю, я сделала ошибку, сказав ему правду и объяснив, что меня вывела из равновесия всего лишь фотография в журнале. Он засмеялся.
– Как все это нелепо! Моя дорогая девочка, нас с Марион фотографировали десятки раз, поэтому снимки ничего не значат. Запомни это.
– Но вы смотрели друг на друга с такой… с такой нежностью! – не выдержала я.
Ричард снова засмеялся.
– Роза-Линда! Маленькая моя, ну как можно быть такой глупышкой!
– Да, я знаю, – упрямо повторяла я. – Я думаю, все дело в том, что я ревнива. Но мне так хочется, чтобы тебе больше никогда не пришлось ездить с ней, никогда.
Тогда Ричард отодвинулся от меня, и выражение его лица изменилось. Вместо нежности и веселости появилась озабоченность. Он поднялся с дивана и отошел к камину. Облокотился на него, подперев руками голову, и сказал с некоторым напряжением в голосе:
– Знаешь, дорогая, так всегда случается после моего возвращения из поездок с Марион. Ты всегда сильно огорчаешься. Не думай, пожалуйста, что я не понимаю. С каждым разом я все больше вижу, как это несправедливо. Для любой женщины такое положение было бы невыносимо, а ты гораздо чувствительнее многих. Иногда я даже задумываюсь и…
Тут, не выдержав, я бросилась к нему, испугавшись, что он сейчас скажет, что нам лучше не встречаться. Я поняла, как глупо было говорить о своих ревнивых подозрениях. Ни одному человеку не понравится, что к нему относятся как к собственности и постоянно критикуют его действия, и даже Ричард, при всей его доброте, не был исключением из этого правила. Я сказала себе, что пора наконец научиться сдерживать свои чувства и доказывать ему свою любовь, не расстраивая его по таким глупым поводам. Ничего хорошего, кроме ссоры, из этого не выйдет.
– Забудь об этом, Ричард. Это все чепуха, я знаю. И мне вовсе не обидно. Я не хочу больше ничего слушать, а ты не позволяй мне больше так вести себя. Давай лучше сыграем в триктрак… Давай, дорогой, сейчас возьмем доску.
И я взяла его за руку и повела к шкафу, где хранилась игра, в которую мы любили играть, когда у нас было много времени. Лишь бы отвлечь его от моих глупых высказываний. Но даже когда он снова сел на диван и лицо его прояснилось, я видела, что он все еще огорчен.
Ричард беспокоился только обо мне. Конечно же, его тоже не удовлетворяло такое положение дел, но он все-таки мужчина, и ему легче держать себя в руках.
Помню, скольких трудов мне стоило разогнать грозовые тучи и вернуть прежнюю счастливую и спокойную атмосферу; но еще долго после его ухода я нервничала, раскаиваясь в том, что я сделала, и не могла не задуматься о том, что меня ожидает в будущем.
Но если я хоть на минуту пыталась представить себе свое существование без него, меня охватывал ужас. Теперь я уже не могла жить без Ричарда. Не могла.
Когда мы встретились в следующий раз, он был со мной добр и нежен, и хотя мы и не вспоминали о том глупом эпизоде с фотографией из Канна, я уверена, он помнил об этом и специально старался быть со мной более нежным, чем всегда. А я снова была счастлива и уверена, что он не любит никого, кроме меня и своего ребенка.
Другая размолвка, которая осталась у меня в памяти, – причем гораздо более серьезная – была связана с Робертой.
Ричард обещал в воскресенье пойти со мной на концерт, и я заранее предвкушала это удовольствие. Но в субботу он пришел ко мне с извинениями. Сказал, что совершенно неожиданно у Роберты в школе начались небольшие каникулы и она приезжает в Лондон. Поэтому ему придется пойти в Альберт-холл с дочкой, а не со мной.
– Я страшно виноват, дорогая, – сказал он, целуя меня. – Это просто ужасно, но я не знаю, что мне делать. Это вызовет слишком много вопросов, а если я не возьму Берту, она сама отправится на концерт и там увидит нас, что совершенно невозможно.
Обычно я относилась ко всему, что касалось дочери Ричарда, с пониманием и терпением. Может быть, в ту субботу я слишком устала и была раздражена. Я полностью принадлежала Ричарду и жила только для него. В этом смысле мы были как будто женаты и имели право на «настроения». Ведь не могли же мы всегда оставаться «идеальными влюбленными». Два человека, долгое время живущие вместе, не в силах вечно сохранять такой накал чувств, когда никакие земные дела не могут повлиять на них. И это был как раз тот случай. Я с грохотом свалилась с небес, и, к своему несчастью, рядом оказался Ричард.
Я вырвалась от него и стала молча, надувшись готовить чай. Он ходил за мной по всей квартире, печально глядя на меня. Он знал, как я разочарована, и не только по поводу концерта, а и потому, что долго не увижу его. Сжав губы, я молчала и была так зла, что не могла скрыть свое плохое настроение.