Робинсон Ким Стэнли. Дикий берег (Калифорнийская трилогия - 1)

   - Из-за серебра, - сказал Стив.
   - Не повезло вам. - Том взял еще чашку, налил. - Я вам говорю, обычно хоронили в серебре. Сядь, Стивен, и выпей чаю.
   Стив придвинул деревянный стул, сел и начал прихлебывать чай. Том устроился в кресле и обхватил шишковатыми руками чашку.
   - Настоящих богачей хоронили в золоте, - сказал он с расстановкой, глядя на идущий от чашки пар. - А одного так и в золотой маске, повторяющей его черты. В погребальном покое у него стояли золотые статуи жены, собак, детей - и золотые тапочки на ногах, - а по стенам мозаичные картины главных событий его жизни, сплошь из самоцветов...
   - Врешь, - сказал Стив.
   - Серьезно! Вы же видели развалины, и будете говорить мне, что люди, которые там жили, не осыпали своих покойников серебром?
   - Но зачем? - спросил я. - Зачем золотая маска и все остальное?
   - Затем, что они были американцы. - Старик отхлебнул чаю. - И это еще мелочь. - Он отрешенно взглянул в окно. - Будет дождь. - Снова отхлебнул, помолчал. - А зачем вам серебро?
   Я промолчал - затея была Николенова, пусть сам и отвечает.
   - Чтобы менять на вещи, - объяснил Стив. - Чтобы покупать нужное на толкучке. Путешествовать вдоль побережья, например, и выменивать в дороге еду. - Он взглянул на внимательное лицо старика: - Путешествовать, как ты в молодости.
   Том пропустил последнее замечание мимо ушей:
   - На все нужное вы можете заработать своим трудом. Например, рыбной ловлей.
   - Так далеко не уйдешь. На себе, что ли, эту рыбу переть?
   - Ты в любом случае далеко не уйдешь. Судя по всему, большие мосты разбомблены. Даже если и доберешься куда, местные оберут тебя и убьют, а нет - серебро все равно когда-нибудь кончится и тебе придется работать на тех же местных. Копать выгребные ямы или что-нибудь такое.
   Мы сидели и смотрели на огонь. Дрова потрескивали. Стив упрямо вздохнул. Старик отхлебнул чаю и продолжил:
   - Через три дня, если позволит погода, отправимся на толкучку. К твоему сведению, дальше, чем когда-либо. И новых людей там больше.
   - В том числе мусорщиков, - сказал я.
   - Не связывайтесь с молодыми мусорщиками, - сказал Том.
   - Уже связались, - ответил Стив. Теперь вздохнул Том:
   - И без того слишком много стычек и ссор. Зачем? Когда живых - раз, два и обчелся?
   - Они первые начали.
   В стекло ударили большие капли дождя. Я смотрел, как они стекают, и жалел, что у нас нет окна. Хотя дверь была закрыта, а небо - затянуто тучами, книги, посуда, лампы и даже стены слабо серебрились, будто подсвеченные изнутри.
   - Не смейте драться на толкучке, - сказал Том. Стив тряхнул головой:
   - Не будем, если они первые не начнут. Том нахмурился и сменил тему:
   - Урок выучил? Стив мотнул головой:
   - Работы было много... извини. Помолчав, я сказал:
   - Знаете, что мне это напоминает?
   - Что напоминает что? - спросил Том.
   - Берег. Как будто сперва были только холмы и долины, до самого горизонта. Потом какой-то великан провел посередине черту, и все к западу от нее опустилось и стало океаном. Там, где черта разрезала холм, получился обрыв, а где долину - болото или пляж. Но везде по прямой, понимаете? Холмы не вдаются в океан, волны не заливают долины.
   - Это разлом, - сказал Том задумчиво, словно сверяясь с книжкой у себя в голове. - Поверхность земли состоит из огромных плит, которые медленно ползут. Честно! Очень медленно - может быть, на дюйм за время вашей жизни, за время моей - на два, а мы живем за разломом, вдоль которого плиты соприкасаются. Тихоокеанская плита ползет на север, наш берег - на юг. Потому и прямая линия. И землетрясения - вы их помните - оттого, что плиты трутся. Однажды... однажды в старые времена землетрясением разрушило все прибрежные города. Дома падали, как в тот самый день. Начались пожары, нечем было тушить. Автострады вроде нашей встали дыбом, и поначалу никто не мог приехать, даже спасатели. Многие тогда погибли. Зато когда догорели пожары... понаехали отовсюду. Пригнали машины, привезли материалы, пустили в дело то, что осталось от домов. Через месяц на месте прежних стояли новые города, словно землетрясения не было в помине.
   - Врешь, - сказал Стив. Старик пожал плечами:
   - Так было.
   Мы сидели и сквозь косые струи дождя смотрели на долину внизу. Черные ливневые щетки мели испещренное барашками море. Несмотря на годы трудов, на квадратики полей у реки, на мостик и крыши домиков - деревянные, черепичные, из телефонного провода, - несмотря на все это, главным признаком человеческого присутствия в долине оставалась автострада мертвая, в трещинах, наполовину занесенная песком и бесполезная. На наших глазах бетонные плиты намокли, стали из беловатых серыми. Много раз мы сидели вот так у Тома, пили чай и глядели в окно - Стив, и я, и Мандо, и Кэтрин, и Кристин, - занимались уроками или пережидали ливень, и много раз старик рассказывал нам про .Америку, и всякий раз показывал на бетонку. Он описывал мчащиеся по ней автомобили, так что я почти видел их: огромные стальные махины всех оттенков и форм спешат по делам в Сан-Диего или Лос-Анджелес, летят друг другу навстречу, рулят, чудом избегая рокового столкновения, свет красных и белых фар скользит по мокрому бетону, озаряет холмы, брызги взметаются вверх и закрывают обзор, и рядом с каждым пассажиром притаилась Смерть - так рассказывал Том, и под конец я уже дивился, что бетонка пуста.
   Однако сегодня Том молчал, вздыхал, поглядывал на Стива и качал головой. Прихлебывал чай. Я расстроился. Лучше бы он что-нибудь рассказал. Придется идти домой под дождем, а отец вечно экономит дрова, в хижине колотун, и долго после ужина - рыбы с хлебом - я буду сидеть над углями в промозглой тьме... Бетонка, серая на фоне мокрой лесной зелени, казалась дорогой исполинов, и я думал: неужели автомобили никогда по ней не помчатся?
   Глава 3
   Снаряжать караван на толкучку собиралось почти все население Онофре. У поворота на Бэзилонский перевал нас толклось человек двадцать - кто грузил рыбу в установленные на подводы лодки, кто бегал в долину за позабытыми вещами, кто орал на собак, которые раз в жизни сгодились на что-то путное тащить подводы. Запрячь их была сущая мука. Вокруг подвод народ ссорился из-за места. Лодки, установленные на легкие железные рамы с двумя колесами, подвижны, но не очень вместительны. Так что старый Том ругался на всякого, кто пробовал изменить опасное нагромождение горшков с медом, Кэтрин столь же рьяно оберегала хлебы, а Стив требовал целые лодки под свой товар. На толкучку мы возим в основном рыбу - живую и вяленую, девять или десять телег, и моя обязанность - помогать с погрузкой Рафаэлю, Стиву, Доку и Габби. Рыба билась, собаки лаяли, Стив командовал направо и налево и распоряжался всеми, кроме Кэтрин, которая бы живо дала ему пинка, а над головой вились чайки и вопили так, будто понимают, что им ничего не достанется. Собаки бесились. В самый разгар невообразимого гвалта мы тронулись.
   У берега небо было цвета простокваши, но, когда мы свернули с бетонки в долину Сан-Матео, солнце начало пробиваться сквозь тучи и зеленые холмы засверкали под его лучами. Дорога - старинная, асфальтовая, в гравийных заплатках там, где мы заровняли ямы, - сужалась, и караван растянулся.
   Стив и Кэтрин в обнимку шли за подводами. Я сидел на краю лодки, волочил ногу по асфальту и смотрел на них. Кэтрин Мариани я знаю с рождения и почти с рождения боюсь. Ее семья живет по соседству с нашей, так что видимся мы постоянно. Она старшая из пяти девиц, и в детстве вечно нас воспитывала, вечно раздавала оплеухи за попытку стащить ломоть хлеба или пройти полем. К тому же она всегда была рослой - помню, свалит меня пинком тяжелого башмака и сердито смотрит сверху вниз. Я тогда считал ее редкой образиной. Лишь года два назад, когда мы сравнялись ростом, я понял, что она хорошенькая. Вздернутый носик плохо смотрится снизу (честно говоря, походит на свиной пятачок), да и крупные губы тоже, а сверху - вполне ничего. В прошлом году у них со Стивом началась любовь, так что остальные девчонки хихикали и гадали, скоро ли свадьба; в итоге мы сдружились, и Кэтрин больше не казалась мне огородным пугалом со скалкой. Сейчас мы поддразнивали друг друга, вспоминая старое время.
   - Подкреплюсь-ка я хлебом с первой подводы. Думаю, никто не против.
   - Только тронь, я так тебя пну - будешь лететь до Онофре, Генри, зайчик.
   Николен рассмеялся. В поездках он всегда веселел - семья оставалась в поселке, так как отец не хотел пропустить и дня рыбалки. Когда собаки начинали скулить, Стив толкал их, дразнил, подбадривал, а они весело скалились и облизывали его, готовые тянуть подводы весь день только потому, что Стив так заразительно хохочет. У Николенов много собак, и в основном они промышляют крыс на обрывах. Стив их выдрессировал, чтобы не лаяли, когда он уходит и приходит ночью. Мы с отцом собак не держим - счастье, что сами-то кормимся, но Николеновы псы меня любят. "Хорошие собачки", - сказал я им, когда Стив вернулся к Кэтрин.
   До толкучки - большого парка с редкими эвкалиптами - добрались около полудня. Солнце сияло, больше половины участников уже собралось. В кружевной тени пестрели навесы и флаги, стояли подводы, остовы автомобилей и длинные столы, прохаживались нарядно разодетые люди, от костров поднимались струйки дыма, заливисто лаяли псы.
   Ведя собак в поводу, мы обогнули толпу и прошли к отведенному нам месту. Поприветствовали соседей - пастухов из каньона Талега, сгребли кизяк на кострище, часть подвод разгрузили, остальные составили квадратом наподобие столов. Я помог Рафаэлю натянуть тент над лодками с рыбой. Старик восторженно взглянул на белый круглый навес, под которым устроились пастухи, показал нам со Стивом и сказал:
   - В старину такие привязывали на спину, прыгали с самолета и пролетали под ними тысячи футов.
   - А окуни играли в бейсбол, - сказал Стив. - Не рано начал отмечать, а, Том?
   Старик обиделся, мы рассмеялись. Собаки путались под ногами, пришлось отвести их подальше, привязать к деревьям и утихомирить рыбьими головами. Когда мы вернулись, торг уже начался. Из прибрежных поселков на толкучке был только наш, поэтому покупатели валили валом. "Онофре здесь", - услышал я. "Глянь, какая мидия, - донеслось с другой стороны. - Прямо сейчас и съем". "Рыба, кому рыбу?!" - нараспев кричал по-испански Рафаэль. Заявились даже мусорщики из Лагуны - живут у самого моря, а не могут поймать ни рыбешки. "Спрячьте ваши десятицентовики, мадам, - говорил Док. - Мне нужны ботинки, ботинки, и я знаю - у вас есть". "Берите десятицентовики и купите на них ботинки у кого-нибудь другого; у меня уже кончились. В Синей Книге сказано: за рыбину - десятицентовик". Док поворчал и согласился. Я принес дров, на этом моя сегодняшняя работа кончалась. Иногда я торгую одеждой; сперва покупаю у мусорщиков драную, а когда отец подлатает, снова продаю. Но в этот раз отцу нечего было латать - в прошлом месяце у нас не хватило на старье. Так что я был свободен как ветер в поле, хотя и приглядывал какую-нибудь рванину - впрочем, видел ее только на людях. Я уселся на солнышке перед нашим лагерем и стал смотреть на гуляющих.
   Ярмарочная жизнь кипела. Прошла женщина в длинном лиловом платье и с куриной клетью на голове, за ней двое парней в одинаковых полосатых красно-желтых штанах и синих рубахах, следом, в компании расфуфыренных приятелей, еще тетка в лопающихся по швам узких радужных брючках.
   Мусорщиков можно отличить не только по одежде. Они всегда громко разговаривают - почти орут. Наверно, боятся тишины развалин. Том говорит, от жизни в разрушенных, городах мусорщики сходят с ума - все до единого. Я глядел на прохожих и соглашался с Томом - у них были такие глаза, пустые и неприкаянные, словно они ищут и не могут найти какого-то захватывающего дела. Я особенно приглядывался к тем, что помоложе, гадая, не они ли гнались за нами в Сан-Клементе. Нам и прежде случалось драться, на толкучках или в долине Сан-Матео, когда камни летали, как бомбы, но я не знал, эти ли ребята подстерегли нас в Сан-Клементе. Двое как раз проходили мимо - в белых-пребелых костюмах и белых шляпах. Я улыбнулся. Мои голубые джинсы, латаные-перелатаные под коленями, давно выцвели до белизны. Весь народ из новых поселков был одет примерно так же - в старье, которое держится на заплатах и честном слове, иногда в новое, сшитое из лоскутков или телячьей кожи. Если ты так одет, значит, ты здоров и в своем уме. Думаю, мусорщики своей одеждой хотят сказать, что они богаты и опасны. За компанией пастухов проплыли несколько мусорщиц в кружевных платьях - на каждое пошло ярдов по шесть ткани, если не больше, и ярда два волочилось по земле. Мотовство.
   Из нашего лагеря вышла Мелисса Шенкс. Она несла корзину с крабами. Я, не задумываясь, вскочил и окликнул:
   - Мелисса!
   Она обернулась, и я расплылся в дурацкой улыбке:
   - Помочь донести, что выменяешь на свой товар? Она подняла брови:
   - А если бы я шла за пачкой иголок?
   - Тогда, наверно, обошлась бы без помощников.
   - Верно. Однако, на твое счастье, я иду за бочонком и буду рада помощи.
   - Отлично.
   Мелисса иногда бывает в пекарне - она подружка Кристин, сестренки Кэтрин. В других местах мы не встречаемся и почти не знакомы. Ее отец, Эдисон Шенкс, живет на Бэзилонском холме и с поселковыми почти не знается.
   - Здорово, если тебе отдадут бочонок за столько крабов, - сказал я, заглянув в корзину.
   - Знаю. Синяя Книга говорит, что это возможно, хотя придется поторговаться.
   Она уверенно тряхнула длинными черными волосами, такими густыми и ухоженными, что в солнечном свете казалось - они украшены самоцветами. Хорошенькая: зубки острые, носик тонкий, кожа белая, гладкая. У губ - целый запас осторожных, серьезных, капризных гримасок; тем приятнее редкая улыбка. Я так уставился на Мелиссу, что столкнулся с какой-то бабусей. Та выругалась по-испански.
   - Извини, мамаша, я загляделся на девушку...
   - Так и держался бы.
   - Будет исполнено, мамаша. - Я подмигнул, ущипнул старушенцию (она с улыбкой хлопнула меня по руке), догнал Мелиссу (она тоже улыбалась) и взял под локоток. Мы весело двинулись вдоль главной аллеи искать бондаря. Решили идти в лагерь каньона Трабуко, где собирались фермеры - они обычно хорошие мастера по дереву.
   Над лагерем Трабуко поднимался дымок, перламутровый в кружевной тени эвкалиптов. Запахло мясом - жарили разрубленного пополам бычка. Пиршество привлекло заметную толпу. Мы с Мелиссой обменяли краба на два ребрышка и остановились поесть и понаблюдать за паясничаньем трех разбитных мусорщиков, которые требовали шесть ребер за коробку английских булавок. Я уже собрался пройтись на их счет, когда вспомнил, что Мелиссин отец, по слухам, водит компанию с мусорщиками. Эдисон ходит торговать по ночам, и никто не знает, что он выручает у мусорщиков за товар, что за работу, а что просто ворует... Сам вроде мусорщика, только живет не в развалинах. Я молча жевал мясо, внезапно поняв, как мало знаю про девушку рядом со мной. Мелисса обглодала ребрышко, как собака, поглядывая на шипящее над костром мясо. Вздохнула.
   - Хорошо, но бочек не видать. Придется заглянуть к мусорщикам.
   Я согласился, хотя это означало, что придется торговаться насмерть. Мы прошли на северный край толкучки, где остановились мусорщики - наверно, чтобы сохранить путь к отступлению. И сам лагерь, и товар здесь были иными: почти никакой еды, только несколько женщин охраняли лотки с пряностями и консервированными деликатесами. Мы миновали дядьку в блестящем синем костюме - он расстелил на траве одеяло и торговал инструментами всевозможных форм и размеров. Часть инструментов были ржавые, часть - ярче серебра. Мы пытались угадать, что зачем нужно. Одна штуковина вызвала у нас смех: оранжевая трубка, а в ней проволочка с двумя зажимами на концах.
   - Чтоб удерживать мужа с женой, если они не ладят, - сказала Мелисса.
   - Не выдержит, все равно разбегутся. Это, наверно, дверная пружина.
   - Что? - хихикнула она.
   Я попытался объяснить, но не тут-то было - стоило начать, Мелисса сгибалась пополам от хохота, не давая сказать ни слова. Мы пошли дальше мимо развалов яркой одежды и сверкающей обуви, мимо огромных ржавых механизмов, которые не работают без электричества, мимо продавцов оружия, окруженных вечной толпой зевак. Между нашим лагерем и лагерем мусорщиков торговали семенами, как всегда оживленно. Я хотел посмотреть, там ли Кэтрин, потому что торгуется она - заслушаешься, но не мог разглядеть в толпе. Вдруг Мелисса потянула меня за рукав.
   - Вот, - сказала она.
   За семенными рядами женщина в алом платье продавала стулья, столы и бочки.
   - Иди торгуйся, - сказал я. - Пока начнешь, я схожу посмотрю, чего там делает Том. - Старик как раз только что попался мне на глаза.
   - Ладно, попробую для начала тихо и невинно.
   - Удачи.
   Невинной она не выглядела, это точно. Я зашагал к Тому, который увлеченно беседовал с другим продавцом инструментов. Когда я подошел, он хлопнул меня по плечу и продолжил разговор:
   - ...из промышленных отходов, гнилой древесины, собачьих трупов...
   - Говно, - сказал продавец. ("Из говна тоже", - вставил старик.) - Его делали из сахарной свеклы и тростника: так написано на пачках. Сахар не портится, и на вкус не хуже твоего меда.
   - Сахарную свеклу и тростник выдумали производители, - презрительно сказал Том. - Ты их видел? Нет! Сахар делали из всякой дряни, поэтому от него болезни и уродства. Но мед! Мед предохраняет от простуды и легочных болезней, излечивает подагру и отрыжку, он в десять раз слаще сахара. Будешь есть мед, проживешь, сколько я. Это свежий и натуральный продукт, а не синтетическая гадость, шестьдесят лет пролежавшая в развалинах. На, попробуй, обмакни палец - это бесплатно.
   Продавец запустил два пальца в горшок и слизнул мед:
   - Вкусно...
   - Еще бы! И за одну дерьмовую зажигалочку, каких у вас в Ориндже тысячи, я отдаю два, два-а-а горшка превосходного меда. Тем более... - Том хлопнул себя по лбу, словно припоминая. - Тем более что ты получишь и горшки.
   - Значит, вместе с горшками.
   - Да, я понимаю, что расщедрился, но мы в Онофре все такие - последние бы штаны отдали, кабы не срам, а я вообще из ума выжил...
   - Ладно, заткнись и давай свои горшки.
   - Прекрасно, молодой человек, получите. Обещаю: питаясь этим волшебным эликсиром, вы доживете до моих лет.
   - И дольше, если не возражаете, - рассмеялся мусорщик. - Но штука вкусная.
   Он протянул старику зажигалку - пластмассовый прямоугольник с металлической крышкой.
   - До встречи, - сказал старик, пряча в карман зажигалку и уволакивая меня прочь. Под следующим деревом он остановился. - Видал, Генри? Видал? Зажигалку за два маленьких горшочка меду! Вот это сделка! Ну, гляди же. Просто не верится. Гляди.
   Он чиркнул зажигалкой перед моим носом, секунду подержал пламя и потушил.
   - Очень мило, - сказал я, - но у тебя уже есть зажигалка.
   Старик придвинул сморщенное лицо вплотную к моему:
   - Покупай их всякий раз, как увидишь, Генри. Всякий. Это, без сомнения, одно из величайших достижений американской технологии. - Он сунул руку за спину, порылся в рюкзаке и протянул мне фляжку янтарной жидкости. Вот, хлебни.
   - Уже в винном ряду побывал? Старик улыбнулся щербатым ртом:
   - Первым делом, первым делом. Хлебни глоток. Виски столетней выдержки. Отличная штука. Я глотнул и закашлялся.
   - Глотни еще, легче пойдет. Чувствуешь - согревает? - Я чувствовал. Замечательная вещь.
   Мы по разу приложились к фляжке, и я указал на Мелиссу - она, похоже, не очень-то продвинулась со своей сделкой.
   - А-ах, - сказал Том, заметно пошатываясь. - Мужик бы ей все отдал. Я согласился.
   - Слушай, одолжи мне горшочек, а? Отработаю на пасеке.
   - Ну, не знаю...
   - Да ладно, чего тебе еще покупать?
   - Много чего, - возразил Том.
   - Ты ведь уже заполучил лучшее, что есть у мусорщиков, так?
   - Хорошо, бери этот маленький. Хлебни еще разок на дорожку.
   Когда я шел к Мелиссе, в животе у меня горело, а голова кружилась. Мелисса медленно, видимо, в четвертый раз, повторяла:
   - ...только сегодня из садка. Мы всегда так делаем, это каждому известно. Все едят наших крабов, и никто еще не заболел. В прохладном месте они сохраняются неделю. Мясо вкуснейшее, вы сами подтвердите, если попробуете.
   - Да пробовала я, - буркнула тетка. - И впрямь вкусно, да мяса-то всего ничего, не расчувствуешь. Бочка на дороге не валяется, а служит всю жизнь. Крабов же хватит на неделю.
   - Если вы не распродадите бочки, вам придется катить их домой, дружелюбно вмешался я. - Сперва в горку, потом под горку... Да вы благодарить нас должны, что избавляем вас от груза!.. Не больно ваша бочка нам и нужна. Вот - даю вдобавок к этим вкуснейшим крабам горшочек меда от Барнарда, и вы остаетесь в барыше...
   Мелисса сперва вытаращилась на меня, что я лезу в ее сделку, но теперь заискивающе улыбалась тетке. Та смотрела на мед, но бочку отдавать не собиралась.
   - В Синей Книге написано: бочонок стоит десять долларов, - сказал я, а крабы - по два. Мы даем вам семь крабов, так что вы получаете четыре доллара лишку, не считая меда.
   - Синяя Книга - говно, - сказала тетка.
   - С каких это пор? Ее составили мусорщики.
   - Да нет, ваши.
   - Ладно, кто бы ни составил, все пользуются, а говном обзывают, только когда хотят надуть.
   Тетка колебалась:
   - А в Синей Книге правда говорится, что крабы стоят по два доллара?
   - Правда, - сказал я, надеясь, что поблизости нет списка - на самом деле крабы стоят по полтора доллара.
   - Ладно, - сдалась тетка, - мне нравится их мясо. На полпути к лагерю - я катил бочку - Мелисса позабыла про мою грубость.
   - Генри, - пропела она, - как тебя отблагодарить?
   - Не стоит, - сказал я и остановился пропустить пастухов, которые несли над головами огромный перевернутый стол. Мелисса обхватила меня руками и поцеловала в губы. Мы некоторое время смотрели друг на друга, прежде чем снова тронуться в путь: она раскраснелась, я чувствовал тепло ее тела. Когда мы пошли дальше, Мелисса облизнула губы.
   - Ты выпил, Генри?
   - Да... старый Барнард дал отхлебнуть.
   - Правда? - Она оглянулась через плечо. - Я тоже не прочь пропустить глоток.
   В лагере Мелисса пошла разыскивать Кристин, а я помог дораспродать рыбу. Николен принес сигарету, и мы покурили, глядя, как пляшут пылинки в лучах послеполуденного солнца. Потом пендлтонский ковбой подрался с мусорщиком. Их разняли сердитые парни, назначенные следить за порядком. Эти ярмарочные шерифы - ребята серьезные, на затрещины не скупятся, и драчунам приходится туго. Потом я прилег рядом с дрыхнущими псами и часа два покемарил.
   Рафаэль принес собакам объедки и разбудил меня. На западе небо еще синело, высоко над головой облака лучились закатными отсветами. Я очухался от сна и пошел к кострам, где народ доедал ужин. Сел рядом с Кэтрин и угостился предложенной похлебкой.
   - Где Стив?
   - У мусорщиков. Сказал, следующие часа два будет в Старой Миссии.
   - Ага, - сказал я, уплетая похлебку. - А ты что не с ним?
   - Да понимаешь, Хэнкер... Во-первых, надо было помочь с готовкой. Даже будь я свободна, нельзя же таскаться со Стивом ночь напролет. То есть можно, но какая радость? К тому же, по-моему, ему без меня лучше.
   - Зря ты так.
   Она пожала плечами:
   - Потом пойду поищу.
   - Как успехи с семенами?
   - Неплохо. Хуже, чем весной, но мешочек ячменя раздобыла. С боем взяла - сейчас все интересуются ячменем, уж больно хорошие в Талеге урожаи. Ничего, выторговала. На следующей неделе засею верхнее поле, посмотрим, как взойдет. Надеюсь, не опоздаем.
   - Будет твоим работа.
   - Как всегда.
   - Верно. - Я прикончил похлебку. - Пойду искать Стива.
   - Это несложно. - Она рассмеялась. - Иди на самый громкий крик. До скорого.
   В южной части парка, где стояли поселковые, было темно и тихо, только орали недовольные клетками трабуканские павлины. Между деревьями плясали костерки, плыли голоса, темные фигуры говоривших заслоняли огонь. Я споткнулся о корень.
   В северной половине парка все было иначе. На трех полянах пылали огромные костры, нагретый воздух колыхал растянутые между деревьями навесы. С ветвей свисали тусклые белые фонари. Я вышел на аллею. Здоровенная тетка в оранжевом 'платье налетела на меня сзади. "Извини, парнишка". Я зашагал к лагерю Старой Миссии. Мимо пролетела бутылка, обрызгала меня и ударилась о ствол. Огонь освещал неестественно яркие одеяния. Мусорщики, от мала до велика, нацепили все свои украшения: золотые и серебряные ожерелья, серьги, кольца в нос, на лодыжки, на живот, браслеты с красными, зелеными, голубыми драгоценными камнями. Это было очень красиво.
   Столы стояли длинными рядами, на скамьях впритирку сидели люди, пили, говорили, слушали игравший на краю лагеря джаз-банд. Я стоял и смотрел, но никого знакомого не видел. Потом откуда ни возьмись появился Николен, хлопнул меня по руке и сказал с ухмылкой:
   - Пошли дразнить Тома, он с Доком и остальным старичьем.
   Том расположился в конце стола вместе с немногими оставшимися в живых свидетелями давней поры: Доком Костой, Леонардом Саровицем из Хемета, Джорджем из Кристианоса. Эта четверка порядком примелькалась на толкучках, к ним частенько присоединялись Чудила Роджер и другие старики, помнившие прежние времена. Том из них самый старый. Он увидел нас и подвинулся, освобождая место. Мы по разу приложились к Леопардовой бутыли; я поперхнулся и вылил половину за пазуху. Стариканы разразились хохотом. У Леонарда был беззубый, как у младенца, рот.
   - А Ферги здесь? - спросил Док Коста у Джорджа, возобновляя прерванный разговор. Джордж мотнул головой: