Страница:
Робинсон Ким Стенли
Дикий берег (Калифорнийская трилогия - 1)
КИМ СТЕНЛИ РОБИНСОН
"Дикий берег"
"Калифорнийская трилогия - 1"
(Перевод Е. Доброхотова-Майкова, 1997)
На далеком горизонте проплывают иногда черные военные корабли, да волны выносят порой мертвые тела на берег округа Ориндж - вот и все признаки того, что в мире есть что-то, кроме разрухи, пустошей, банд, живущих грабежом могил. Некогда цветущий край стал диким берегом. Но даже здесь прошлое дарит надежду...
Предисловие
"Во взгляде Кима Стенли Робинсона - холодный блеск, как у заядлого ковбоя-дуэлянта. Оппоненты от такого взгляда нервничают и чувствуют себя неуютно". Так описал автора "Калифорнийской трилогии" в одной из своих критических статей Майкл Суэнвик - его идеологический противник и тоже фантаст не из последних. А один из издателей в запале бросил, что Робинсон на самом деле - блистательный писатель-реалист, который и сам не понимает, что фантастика для него - лишь трамплин к лучшим его вещам.
Так кто же этот автор, один из виднейших представителей "гуманистической волны" в фантастике 80-х и 90-х?
Дебютный роман Робинсона - "Дикий берег" - вышел в свет в 1984 году, открыв серию "Асе Specials". Однако литературная карьера писателя началась задолго до этого - в 1975-м, когда свет увидел первый его рассказ. Любовь и прекрасное знание жанра помогли ему выбрать и тему для докторской диссертации - филологическое исследование романов Филипа Дика.
Первая же книга "Калифорнийской трилогии" вывела писателя в ряды выдающихся современных фантастов. "Дикий берег" номинировался на высшие премии научной фантастики - "Хьюго" и "Небьюлу" - вместе с классическим уже "Нейромантом" Гибсона. Пожалуй, нельзя было найти критика, не выступившего с хвалебной рецензией на этот роман. Строго говоря, этого успеха следовало ожидать - годом раньше повесть Робинсона "Черный воздух" удостоилась "Всемирной премии фэнтези". Но началом его звездного взлета по праву считается "Дикий берег".
А между тем в романе ничего особенного не происходит. Робинсон скрупулезно, детально описывает недалекое будущее отдельно взятого округа Ориндж (входящего ныне в состав мегаполиса Лос-Анджелес; знаменитый Диснейленд тоже находится на территории округа). Не самое приятное будущее - на курортном островке Санта-Каталина, куда нынешние лос-анджелесцы выезжают отдохнуть, разместилась военная база, кажется, китайская, волны регулярно выносят на берег косоглазых покойников, где-то далеко идет война, а округ Ориндж продолжает полупасторальное существование в полной изоляции от варварского мира. Где-то мы это уже видели... Нет. Не это.
Американские (и не только) фантасты очень любят описывать возрождение цивилизации после глобальной катастрофы. Робинсон ехидно порывает с этой традицией, подменяя ее другой - традицией приключенческого романа. Даже начинается "Дикий берег" почти пародийно - мальчишки на спор ищут сокровища в древних могилах. А возрождение... возрождения нет. Жители округа Ориндж с тоской вспоминают ушедшие времена мирового господства, но неспособны сделать хоть что-то для его восстановления.
И еще одно отличает "Дикий берег" от его литературных предшественников - стиль. Фантастика 80-х поставила перед собой почти невыполнимую цель догнать и перегнать "большую" литературу по красоте, богатству, изяществу языка. И Робинсон сделал невозможное.А за "Диким берегом" последовало "Золотое побережье" (1988). И снова автор переносит нас в округ Ориндж, но уже в другом будущем. Снова группа юных персонажей, явных аналогов героев "Дикого берега", пытается найти свое место в угрожающе-безразличном мире: мире тотальной урбанизации, мнимой свободы, перенаселения и экологической катастрофы. Мастерство писателя заставляет нас поверить и в эту антиутопию.
И двумя годами позже, в 1990-м, увидела свет завершающая книга трилогии - "На кромке океана". Если первые две книги представляют собой антиутопии, то третья - почти утопия, экологический рай, где люди научились ценить то, что дарит им природа, и беречь то, чего недостает в ее дарах. В Южной Калифорнии это вода - и вокруг распределения живительной влаги крутятся разговоры жителей округа Ориндж и речи политиков. Робинсон рисует отнюдь не благостный мир. Главный герой терпит провал в борьбе за сохранение еще одного клочка дикой природы. Но даже это поражение не снижает оптимистического пафоса романа.
Ким Стенли Робинсон написал не слишком много. Кроме "Калифорнийской трилогии", из-под его пера вышли трилогия о терраформировании Марса "Красный Марс" (1993), "Зеленый Марс" (1994), "Голубой Марс" (1997), отдельные романы: "Айсхендж" (1984), "Память белизны" (1985) и "Побег из Катманду" (1989), и рассказы, многие из которых удостоены высших премий НФ. Но и одной "Калифорнийской трилогии" было бы достаточно, чтобы имя этого писателя навсегда осталось в анналах научной фантастики.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
САН-ОНОФРЕ
Глава 1
- Мы же не ворье кладбищенское, - объяснил Николен. - Только выкопаем гроб и снимем с крышки серебро. Открывать не будем, тихо-мирно зароем обратно. Чего тут плохого? Так и так эти серебряные ручки зазря пропадают под землей.
Все пятеро задумались. Садящееся солнце заливало нашу долину янтарным светом, тени от куч плавника на широком песчаном пляже дотягивались до валунов у подножия обрыва, на котором мы сидели. Каждое переплетение отполированных морем коряг могло оказаться могильным холмиком. Я представил, как разгребаю грязь и что нахожу внизу...
Габби Мендес бросил камешком в пролетавшую чайку.
- Ну и чем это лучше кладбищенских воров? - спросил он Николена.
- Кладбищенский вор оскверняет само тело. - Николен подмигнул мне. В подобных делах мы всегда действуем на пару. - А мы ничего такого не будем. Искать запонки или пряжки, снимать кольца или там золотые зубы рвать - нет!
Кристин Мариани икнула.
Мы сидели на скале над устьем реки: Стив Николен и Габби, Кристин и Мандо Коста, Дел Симпсон и я - старые друзья, выросли вместе, здесь, над обрывом, собирались почти каждый вечер, спорили, говорили, строили воздушные замки - впрочем, воздушные замки - это по нашей с Николеном части. Под нами, у первой излучины реки, сушились перевернутые рыбачьи лодки. Приятно было сидеть на теплом песке с друзьями, глядеть, как играет солнце на гребнях волн, и знать, что дневная работа закончена. Меня слегка клонило в сон. Габби снова кинул камешком в чаек, но птицы, не обращая внимания, опустились возле лодок и затеяли ссору из-за рыбьих голов.
- Накопаем серебра - станем королями толкучки, - продолжал Николен. И королевами, - добавил он, глядя на Кристин. Та кивнула. - Захотим, так все скупим. А захотим, двинем вдоль побережья. Или на материк. И вообще, будем делать, что вздумается.
"А не то, что тебе отец велит", - подумал я. Однако, сказать по правде, слова его меня завели.
- А как узнать, на каком гробе серебряные ручки? - спросил все еще не убежденный Габби. - Чтоб зря не копать.
- Ты бы слышал, что старик говорил про тогдашние похороны, - сказал Николен. - Генри, расскажи им.
- Они тогда жуть как боялись смерти, - сообщил я тоном знатока. Поэтому и устраивали пышные похороны, не хотели думать, как там все на самом деле. Том говорит, на похороны тратили до пяти тысяч долларов.
Стив одобрительно кивнул.
- Он говорит, каждый гроб обивали серебром.
- Он еще говорит, мол, люди ходили по Луне, - откликнулся Габби. Только я не полечу туда следы искать.
Но я почти убедил его; он знал, что Том Барнард, который учил нас (Стива, Мандо и меня так уж точно) грамоте, начнет расписывать старинную роскошь во всех подробностях, только попроси.
- Всего-то делов - дойти по бетонке до развалин, - продолжал Николен, - и найти богатый могильный камень.
- Могильный камень с бриллиантовыми серьгами? - поддразнил Габби.
- Том не велит туда ходить, - напомнила Кристин. Николен откинул голову и засмеялся:
- Том просто боится. - Потом он сделался серьезнее. - Это понятно, после всего, что он пережил. Но там никого нет, кроме помоечных крыс, да и те ночью спят. Он не мог знать наверняка, мы там не были, ни днем, ни ночью. Однако, прежде чем Габби успел на это указать, Мандо взвизгнул:
- Ночью?
- А то! - громко ответил Николен.
- Говорят, мусорщики, если поймают, обязательно съедят, - сказала Кристин.
- Твой отец позволит тебе уйти от больных или с огорода днем? спросил Николен у Мандо. - Ну и у нас такая же история, только хуже. Копать придется ночью. - Он понизил голос: - Тем более ночь - самое время раскапывать могилы на кладбище.
Он рассмеялся, глядя на испуганную физиономию Мандо.
- Раскапывать могилы на берегу можно в любое время, - сказал я как бы про себя.
- Я могу достать лопаты, - сказал Дел.
- А я - принести фонарь, - сказал Мандо. Он торопился показать, что не боится. И вот мы уже сидим и составляем план. Я выпрямился и стал слушать внимательней. Вообще-то я немного удивился. Мы с Николеном и раньше много чего задумывали: поймать в западню тигра, или поискать затонувшие сокровища возле бетонного рифа, или выплавить серебро из железнодорожных рельсов. Но когда начинали обсуждать, рано или поздно обнаруживались какие-нибудь практические сложности, так что все это был просто треп. Однако теперешний замысел требовал от нас просто-напросто пробраться в развалины (а мы всегда божились, что только об этом и мечтаем) и раскопать могилу. Мы обсудили, в какую ночь мусорщиков почти наверняка не будет на кладбище (в полнолуние, заверил Николен Мандо, когда гуляют привидения), кого нам взять с собой и от кого таиться, как расплющить серебряные ручки, чтоб они годились на обмен, и все такое.
Красный солнечный диск коснулся океана, похолодало. Габби встал, потер зад и сказал, что на ужин у них дичь. Мы тоже встали.
- А что, ведь сделаем, - решительно сказал Николен. - И я, черт возьми, готов.
Я откололся от остальных и пошел по краю обрыва. На пляже внизу отливные озерца поблескивали темным серебром. У каждого была красная каемка - маленькие подобия огромного океана за ними. По другую руку от меня извивалась меж подступавших к морю холмов долина, наша долина. Деревья на холмах качали ветками под вечерним бризом, поздняя весенняя зелень в свете заходящего солнца казалась пожухлой. На многие мили вдоль берега ели, пихты и сосны колыхались, словно волосы огромного живого существа. Я шел, ветер колыхал и мои волосы. На изрезанных оврагами склонах не угадывалось никаких следов человека (хотя люди там были); только деревья - высокие и низкие, секвойи, сосны, эвкалипты - да темные холмы, спускающиеся к океану. Я шел по янтарному краю обрыва, и я был счастлив. Мне и в голову не приходило, что мы с друзьями вступаем в лето, которое... которое переменит нас всех. Сейчас, несколько месяцев спустя, когда я пишу об этом, а на дворе лютует зима, какой на моей памяти еще не было, у меня есть преимущество: я знаю, чем все кончилось, - все, что началось с нашей вылазки за серебром. И дело не столько в том, что после этого случилось, сколько в том, чего не случилось, в том, как мы обманулись. И в том, к чему почувствовали вкус. Понимаете, я изголодался: не в смысле - хотел есть (это всегда), но по другой жизни. Мне надоело только ловить рыбу, рубить дрова и проверять силки. А Николен изголодался еще сильнее.
Однако я забегаю вперед. Когда я шагал по крутому обрыву между лесом и морем, у меня не было ни предчувствий, ни опасений, ни желания прислушаться к советам старика - только радостное волнение. Я свернул на южную дорогу к нашей с отцом маленькой хижине. Запах сосновой смолы и соли щекотал ноздри. Я захмелел от голода и волнения и уже воображал куски серебра размером с дюжину десятицентовиков. Мне пришло в голову, что мы с друзьями наконец-то сделаем то, что много раз хвастливо обещали сделать, - и по телу у меня пробежала приятная дрожь. Я перепрыгивал с корня на корень и думал: мы вторгаемся на территорию мусорщиков, проникаем на север в развалины округа Ориндж.
В ночь, которую мы выбрали для похода, с океана тянуло туманом, белесые клочья призрачно отсвечивали под ущербной луной. Я ждал в хижине, у самой двери, слушая, как храпит отец. Час назад он заснул под мое чтение и теперь лежал на боку, положив мозолистую руку на вмятину возле уха. Отец у меня хромой и не шибко быстро соображает - это его лошадь покалечила, я тогда был еще маленький. Мама, пока была жива, всегда читала ему перед сном, а когда умерла, он послал меня к Тому учиться. "Пойдет нам обоим на пользу", - сказал он по обыкновению с растяжкой. И, похоже, не ошибся.
Я грел руки над потухшими углями, потому что дверь оставил приоткрытой и с улицы тянуло холодом. Снаружи большие эвкалипты у дороги качались на ветру, то появляясь в дверной щели, то исчезая. Раз я увидел, что кто-то под ними стоит, но тут в дом вплыл клок влажного тумана. Он принес запах речной сырости, а когда рассеялся, под деревьями уже никого не было. Мне стало не по себе. Скорее бы ребята пришли. Слышался только отцов храп, да еще капало с деревьев на крышу.
"У-уху, у-уху". Оказывается, я задремал, и Николен разбудил меня своим кличем. Очень похоже на большую ущельную сову, только совы кричат раз-два в году, так что, по-моему, для тайного зова это не очень. Впрочем, все лучше, чем кашлять кугуаром, как хотел сперва Николен - так и пулю схлопотать недолго.
Я выскользнул за дверь и побежал по тропке к эвкалиптам. Николен нес на плечах две лопаты Дела; сам Дел и Габби стояли у него за спиной.
- Надо еще за Мандо зайти, - сказал я. Дел и Габби переглянулись.
- За Костой? - переспросил Николен. Я посмотрел на него пристально.
- Мандо будет ждать.
Мы с Мандо моложе остальных, я на год, Мандо - на три, поэтому иногда я считал, что должен за него заступаться.
- Так и так мимо пойдем, - сказал ребятам Николен.
Вдоль речки мы добрались до моста, перешли на другую сторону и почесали вверх по склону к дому Косты.
Док Коста построил свое жилище из железных бочек, и выглядит оно таинственно, ни дать ни взять маленький черный замок из книжки Тома приземистый, как лягушка, а в тумане еще и мрачный, как не знаю что, Николен прокричал совой, Мандо вышел почти сразу.
- Не передумали сегодня идти? - спросил он, вглядываясь в туман.
- Не, - быстро сказал я, пока остальные не заметили его колебаний и не велели, коли трусит, сидеть дома. - Фонарь принес?
- Забыл.
Он сбегал за фонарем, мы вернулись на бетонку и пошли к северу.
Шли быстро, чтобы согреться. Автострада в тумане тянулась двумя белыми лентами, бетон сильно потрескался, из трещин лезла черная трава. Скоро перевалили через хребет на севере нашей долины, пересекли узкое русло Сан-Матео и двинулись через холмы Сан-Клементе. Дорога шла вверх-вниз, мы старались держаться ближе друг к другу и почти не разговаривали. В лесу по обеим сторонам дороги виднелись развалины: стены из бетонных блоков, крыши на столбах, перекинутая с дерева на дерево запутанная проволока. Все было мрачно и неподвижно. Однако мы знали: где-то тут живут мусорщики, поэтому шли быстро и бесшумно, как привидения, о которых Дел с Габби шутили милю назад, пока их тоже не пробрало. Дальше автострада ныряла на дно каньона, и мы оказались в сыром тумане, как в молоке, виден был только растрескавшийся бетон под ногами. Из влажной темноты доносился треск и звук падающих капель, словно кто-то раздвигает мокрые ветки. Не нас ли выслеживает?
Николен остановился взглянуть на отходящую вправо дорожку.
- Та самая, - прошипел он. - Кладбище в конце этой долины.
- Откуда ты знаешь? - Обычный голос Габби прозвучал ужасно громко.
- Сходил сюда и разведал, - отвечал Николен. - Откуда еще?
Мы пошли за ним по проселку. Нас здорово потрясло, что он ходил сюда один. Даже мне не рассказал. В лесу зданий было чуть ли не больше, чем деревьев, больших зданий. Они обрушились как попало: двери и окна выбиты, словно зубы, из каждой щели лезут папоротники и ежевика, крыши холмами громоздятся на земле. Туман полз по улице вместе с нами, в темноте что-то шуршало, будто тысячи шаркающих ног. Местами прямо на дороге лежали столбы, между ними тянулись провода; мы перешагивали, стараясь не задеть проволоку.
Лай койота прорезал пропитанную влагой тишину. Мы замерли. Койот или мусорщик? Лай не повторялся, и мы двинулись дальше. Нервишки явно пошаливали. В конце долины улица круто поднималась в гору. Подъем вывел нас на прорезанное каньоном плато. Здесь когда-то был верхний город Сан-Клементе. Большие дома теснились ряд за рядом, как вяленая рыба на жердях - можно подумать, в городе жило столько народу, что нельзя было дать каждой семье по приличному садику. Многие дома осели и заросли травой, от других остались только полы да трубы, похожие на тянущиеся из могилы руки. Я и прежде слыхал, что мусорщики разбирают на дрова дом, в котором живут, а когда все сожгут, перебираются в следующий, но впервые своими глазами видел результат - разор и запустение.
Николен остановился на заваленном головешками перекрестке.
- Они и впрямь делали улицы крест-накрест, - заметил Дел.
- Сюда, - сказал Николен.
Он свернул на север, на улицу, которая шла по краю плато, параллельно океану. Под нами лежал еще один океан, туманный, и мы, можно сказать, снова шли по берегу. Иногда белесые волны набегали на нас. Дома кончились, началась ограда, железные перекладины между каменными столбиками. За оградой в густой траве виднелись каменные плиты - кладбище. Мы остановились. В тумане не видно было, где оно кончается. Сколько хватал глаз, холмистое плато было испещрено светлыми прямоугольниками. Наконец мы обнаружили дыру в ограде и вошли в густую траву между кустами и надгробиями.
Могилы тянулись такими же ровными рядами, как и дома. Вдруг Николен поднял лицо к небу и дурным голосом взвыл: йип-йип-иу-ии-у-и-у-иии - ни дать ни взять койот.
- Прекрати, - злобно сказал Габби. - Сейчас все собаки сбегутся.
- Или мусорщики, - боязливо добавил Мандо. Николен рассмеялся:
- Ребята, мы стоим на серебряной жиле. - Он наклонился прочесть надпись на плите - слишком темно, - перескочил через нее и нагнулся над следующей.
- Гляньте, какой здоровущий камень. - Он поднес лицо к самому надгробью и, нащупывая пальцами буквы, прочел: - "Мистер Джон Эпплби. 1904-1984". Умер, когда надо, жил, небось, в одном из тех больших домов, камень у него большой - точно богач, а?
- Если он был богатый, на камне должно быть много написано, - сказал я.
- Написано, будь спок, - сказал Николен. - "Любимому отцу...", кажись, и все такое. Ну что, пробуем этого?
Довольно долго никто не отвечал, потом Габ процедил:
- Можно и этого.
- Отлично, - сказал Николен, положил одну лопату и взвесил на руке другую. - Снимем дерн.
Он стал окапывать край будущей ямы. Габби, Дел, Мандо и я смотрели. Стив поднял голову и увидел, что мы стоим.
- Ну, - быстро спросил он, - а вам серебро не нужно?
Я перелез через плиту и тоже взялся за лопату. Мне и раньше хотелось, только было боязно. Мы сняли дерн и принялись с жаром копать землю. Когда яма стала по колено, нас сменили Габби и Дел. Мы оба задохлись, я вспотел и потому сразу стал мерзнуть. Мокрая глина чавкала под ногами. Скоро Габби сказал:
- Тут темно. Зажгите фонарь.
Мандо достал кресало и поджег фитиль.
Фонарь давал мертвенный желтый свет. От него было больше теней, чем толку. Я отошел, чтобы согреться и дать глазам снова привыкнуть к темноте. Руки у меня были в грязи, на душе скребли кошки. Издали огонек казался больше и слабее, видны были черные силуэты ребят. Габби и Мандо, который сменил Дела, зарылись уже по пояс. Я дошел до выкопанной и не засыпанной могилы, вздрогнул и, тяжело дыша, заспешил обратно к фонарю.
Габби поднял голову: она была как раз вровень с кучей земли, которую мы накидали.
- Глубоко хоронили, - сказал он чужим голосом и выбросил еще лопату грязи.
- Может, этого уже выкопали, - предположил Дел, глядя в яму на Мандо, который за один бросок выкидывал горстку земли.
- Да уж конечно, - фыркнул Николен. - А может, его закопали живым и он выполз сам.
- У меня руки болят, - сказал Мандо. Рукоять его лопаты была сделана из сука, да и ладони у него нежные.
- "У меня ручки болят", - передразнил Николен. - Вылезай тогда.
Мандо вылез, Стив спрыгнул на его место и принялся остервенело копать. Из ямы полетела грязь.
Я поискал глазами звезды, но ни одной не нашел. Однако чувствовалось, что уже поздно. Холодало, зверски хотелось есть. Туман сгущался. Совсем близко воздух казался чистым, дальше становилась заметна дымка, а в нескольких ярдах уже было сплошное молоко. Нас окружал белесый кокон, а из-за него выглядывали тени: руки тянулись, лица подмигивали, нога быстро переступали...
Звяк. Николен задел что-то штыком лопаты. Он перестал копать и, держа обе руки на рукоятке, вгляделся вниз. Потом на пробу постучал: звяк, звяк, звяк.
- Есть, - сказал он вслух и вновь принялся выбрасывать из ямы грязь. Покопав немного, велел: - Посветите сюда. - Мандо поднял фонарь и осветил могилу. Я увидел лица ребят, грязные, потные, с огромными белками глаз. У меня руки были грязные по локоть.
Однако оказалось, это только начало. Николен разразился ругательствами. Скоро мы поняли: наша яма, пять футов на три, вскрыла только конец гроба.
- Эта штука закопана под могильной плитой! Сам гроб торчал из сплошной глины. Мы некоторое время спорили, чего делать, и сошлись на предложении Николена - соскрести грязь с крышки и боков гроба, а потом втащить его в нашу яму. Мы соскребли, сколько хватило рук, потом Николен сказал:
- Генри, ты меньше всех копал, и вообще ты тощий и длинный, так что лезь туда и выталкивай грязь к нам.
Я отнекивался, но все сказали, мол, Генри справится лучше других. И в итоге, вообразите: я лежу на крышке гроба, пальцами выгребаю глину и выталкиваю наружу, а на спину и на задницу мне капает грязь. Только безостановочная ругань помогала забыть, что лежит там под досками, точно параллельно моему телу. Ребята подбадривали меня криками вроде: "Ну ладно, мы пошли", или: "Ой, кто это вылезает?", или: "Чуешь, как гроб вздрогнул?" - по-моему, ничуть не смешно. Наконец я нащупал заднюю стенку гроба, выполз из дыры и принялся счищать с себя грязь, что-то бормоча от страха и отвращения.
- Генри, я знал, ты не подведешь, - сказал Стив, спрыгивая в могилу. Теперь была их с Делом очередь подлезать, тащить и отдуваться. Наконец гроб подался и выскользнул в яму. Дел со Стивом упали.
Черную древесину гроба покрывала зеленоватая пленка, которая в свете фонаря отливала павлиньим пером. Габби счистил с ручек грязь и обтер выступающий обод крышки - и то и другое было серебряное.
- Гляньте на ручки, - с почтением сказал Дел.
Их было шесть, по три с каждого бока, яркие и блестящие, будто вчера закопаны, а не шестьдесят лет назад. Я заметил вмятину в крышке, там, куда Николен первый раз угодил лопатой.
- Ух, это же все серебро, - сказал Мандо.
Мы глядели. Я вообразил нас на следующей толкучке: идем, разодетые в меха, сапоги и шляпы с перьями, что твои мусорщики, и придерживаем штаны, чтоб не свалились от тяжести серебряного лома в карманах. Мы начали орать, и вопить, и хлопать друг друга по спине. Потом перестали и еще поглядели, и снова принялись орать. Габби потер одну из ручек пальцем и наморщил нос.
- Хм, - сказал он, - н-да... - Схватил прислоненную к могильной стенке лопату и ударил по ручке. Звук не походил на удар металла по металлу. И на ручке осталась выбоина. Габби взглянул на Стива и Дела, нагнулся разглядеть поближе. Еще раз ударил лопатой. Тук-тук-тук. Пощупал рукой.
- Не серебро, - сказал он. - Ломается. Что-то вроде... вроде пластмассы.
- Черт.
Николен спрыгнул в могилу, рубанул лопатой по ободу крышки и рассек его пополам.
Мы снова уставились на гроб, только теперь никто не вопил.
- Чтоб он сдох, старый врун. - Николен бросил лопату на землю. Дескать, каждые похороны стоили состояние. И дескать... - Он остановился: мы все отлично знали, что рассказывал старик. - ...дескать, здесь будет серебро.
Они с Габби и Делом стояли в могиле. Мандо опустил фонарь на гробовую доску.
- Надо было назвать ее гробовой тоской, - сказал он, стараясь разрядить обстановку. Николен услышал и скривился:
- Может, поищем кольца, пряжки?
- Нет! - закричал Мандо. Мы рассмеялись.
- Кольца, пряжки и зубные коронки? - резко повторил Николен, подмигивая Габби. Мандо яростно замотал головой - вот-вот расплачется. Мы с Делом снова засмеялись. Габби с оскорбленным видом выкарабкался из ямы. Николен запрокинул голову и издал отрывистый смешок. Потом тоже вылез.
- Давайте зароем этого, а потом пойдем и уроем старика.
Мы стали бросать лопатами грязь. Первые комья ударили по гробу с отвратительным глухим стуком. Закапывать оказалось легко. Мы с Мандо постарались получше уложить дерн. Все равно вид у могилы был отвратительным.
- Будто он там под землей брыкался, - сказал Габби.
Погасили фонарь, тронулись. Туман тек по пустым улицам, как вода по речному руслу, и мы шли по дну меж затопленных руин и черных водорослей. На автостраде это ощущение почти исчезло, зато ветер задул сильнее и стало совсем холодно. Мы чесали на юг во все лопатки, никто не раскрывал рта. Согревшись, пошли чуть помедленнее, и Николен заговорил:
- Раз они делали пластмассовые ручки под серебро, значит, кого-то и впрямь закапывали в гробах с серебряными ручками - тех, что побогаче, или тех, кого хоронили до тысяча девятьсот восемьдесят четвертого, или уж не знаю кого.
Мы поняли, что он как бы предлагает еще покопать, и потому никто не стал соглашаться, хотя предположение звучало здраво. Стив обиделся и быстро пошел вперед, так что вскоре его фигура с трудом угадывалась в тумане. Мы почти вышли из Сан-Клементе.
"Дикий берег"
"Калифорнийская трилогия - 1"
(Перевод Е. Доброхотова-Майкова, 1997)
На далеком горизонте проплывают иногда черные военные корабли, да волны выносят порой мертвые тела на берег округа Ориндж - вот и все признаки того, что в мире есть что-то, кроме разрухи, пустошей, банд, живущих грабежом могил. Некогда цветущий край стал диким берегом. Но даже здесь прошлое дарит надежду...
Предисловие
"Во взгляде Кима Стенли Робинсона - холодный блеск, как у заядлого ковбоя-дуэлянта. Оппоненты от такого взгляда нервничают и чувствуют себя неуютно". Так описал автора "Калифорнийской трилогии" в одной из своих критических статей Майкл Суэнвик - его идеологический противник и тоже фантаст не из последних. А один из издателей в запале бросил, что Робинсон на самом деле - блистательный писатель-реалист, который и сам не понимает, что фантастика для него - лишь трамплин к лучшим его вещам.
Так кто же этот автор, один из виднейших представителей "гуманистической волны" в фантастике 80-х и 90-х?
Дебютный роман Робинсона - "Дикий берег" - вышел в свет в 1984 году, открыв серию "Асе Specials". Однако литературная карьера писателя началась задолго до этого - в 1975-м, когда свет увидел первый его рассказ. Любовь и прекрасное знание жанра помогли ему выбрать и тему для докторской диссертации - филологическое исследование романов Филипа Дика.
Первая же книга "Калифорнийской трилогии" вывела писателя в ряды выдающихся современных фантастов. "Дикий берег" номинировался на высшие премии научной фантастики - "Хьюго" и "Небьюлу" - вместе с классическим уже "Нейромантом" Гибсона. Пожалуй, нельзя было найти критика, не выступившего с хвалебной рецензией на этот роман. Строго говоря, этого успеха следовало ожидать - годом раньше повесть Робинсона "Черный воздух" удостоилась "Всемирной премии фэнтези". Но началом его звездного взлета по праву считается "Дикий берег".
А между тем в романе ничего особенного не происходит. Робинсон скрупулезно, детально описывает недалекое будущее отдельно взятого округа Ориндж (входящего ныне в состав мегаполиса Лос-Анджелес; знаменитый Диснейленд тоже находится на территории округа). Не самое приятное будущее - на курортном островке Санта-Каталина, куда нынешние лос-анджелесцы выезжают отдохнуть, разместилась военная база, кажется, китайская, волны регулярно выносят на берег косоглазых покойников, где-то далеко идет война, а округ Ориндж продолжает полупасторальное существование в полной изоляции от варварского мира. Где-то мы это уже видели... Нет. Не это.
Американские (и не только) фантасты очень любят описывать возрождение цивилизации после глобальной катастрофы. Робинсон ехидно порывает с этой традицией, подменяя ее другой - традицией приключенческого романа. Даже начинается "Дикий берег" почти пародийно - мальчишки на спор ищут сокровища в древних могилах. А возрождение... возрождения нет. Жители округа Ориндж с тоской вспоминают ушедшие времена мирового господства, но неспособны сделать хоть что-то для его восстановления.
И еще одно отличает "Дикий берег" от его литературных предшественников - стиль. Фантастика 80-х поставила перед собой почти невыполнимую цель догнать и перегнать "большую" литературу по красоте, богатству, изяществу языка. И Робинсон сделал невозможное.А за "Диким берегом" последовало "Золотое побережье" (1988). И снова автор переносит нас в округ Ориндж, но уже в другом будущем. Снова группа юных персонажей, явных аналогов героев "Дикого берега", пытается найти свое место в угрожающе-безразличном мире: мире тотальной урбанизации, мнимой свободы, перенаселения и экологической катастрофы. Мастерство писателя заставляет нас поверить и в эту антиутопию.
И двумя годами позже, в 1990-м, увидела свет завершающая книга трилогии - "На кромке океана". Если первые две книги представляют собой антиутопии, то третья - почти утопия, экологический рай, где люди научились ценить то, что дарит им природа, и беречь то, чего недостает в ее дарах. В Южной Калифорнии это вода - и вокруг распределения живительной влаги крутятся разговоры жителей округа Ориндж и речи политиков. Робинсон рисует отнюдь не благостный мир. Главный герой терпит провал в борьбе за сохранение еще одного клочка дикой природы. Но даже это поражение не снижает оптимистического пафоса романа.
Ким Стенли Робинсон написал не слишком много. Кроме "Калифорнийской трилогии", из-под его пера вышли трилогия о терраформировании Марса "Красный Марс" (1993), "Зеленый Марс" (1994), "Голубой Марс" (1997), отдельные романы: "Айсхендж" (1984), "Память белизны" (1985) и "Побег из Катманду" (1989), и рассказы, многие из которых удостоены высших премий НФ. Но и одной "Калифорнийской трилогии" было бы достаточно, чтобы имя этого писателя навсегда осталось в анналах научной фантастики.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
САН-ОНОФРЕ
Глава 1
- Мы же не ворье кладбищенское, - объяснил Николен. - Только выкопаем гроб и снимем с крышки серебро. Открывать не будем, тихо-мирно зароем обратно. Чего тут плохого? Так и так эти серебряные ручки зазря пропадают под землей.
Все пятеро задумались. Садящееся солнце заливало нашу долину янтарным светом, тени от куч плавника на широком песчаном пляже дотягивались до валунов у подножия обрыва, на котором мы сидели. Каждое переплетение отполированных морем коряг могло оказаться могильным холмиком. Я представил, как разгребаю грязь и что нахожу внизу...
Габби Мендес бросил камешком в пролетавшую чайку.
- Ну и чем это лучше кладбищенских воров? - спросил он Николена.
- Кладбищенский вор оскверняет само тело. - Николен подмигнул мне. В подобных делах мы всегда действуем на пару. - А мы ничего такого не будем. Искать запонки или пряжки, снимать кольца или там золотые зубы рвать - нет!
Кристин Мариани икнула.
Мы сидели на скале над устьем реки: Стив Николен и Габби, Кристин и Мандо Коста, Дел Симпсон и я - старые друзья, выросли вместе, здесь, над обрывом, собирались почти каждый вечер, спорили, говорили, строили воздушные замки - впрочем, воздушные замки - это по нашей с Николеном части. Под нами, у первой излучины реки, сушились перевернутые рыбачьи лодки. Приятно было сидеть на теплом песке с друзьями, глядеть, как играет солнце на гребнях волн, и знать, что дневная работа закончена. Меня слегка клонило в сон. Габби снова кинул камешком в чаек, но птицы, не обращая внимания, опустились возле лодок и затеяли ссору из-за рыбьих голов.
- Накопаем серебра - станем королями толкучки, - продолжал Николен. И королевами, - добавил он, глядя на Кристин. Та кивнула. - Захотим, так все скупим. А захотим, двинем вдоль побережья. Или на материк. И вообще, будем делать, что вздумается.
"А не то, что тебе отец велит", - подумал я. Однако, сказать по правде, слова его меня завели.
- А как узнать, на каком гробе серебряные ручки? - спросил все еще не убежденный Габби. - Чтоб зря не копать.
- Ты бы слышал, что старик говорил про тогдашние похороны, - сказал Николен. - Генри, расскажи им.
- Они тогда жуть как боялись смерти, - сообщил я тоном знатока. Поэтому и устраивали пышные похороны, не хотели думать, как там все на самом деле. Том говорит, на похороны тратили до пяти тысяч долларов.
Стив одобрительно кивнул.
- Он говорит, каждый гроб обивали серебром.
- Он еще говорит, мол, люди ходили по Луне, - откликнулся Габби. Только я не полечу туда следы искать.
Но я почти убедил его; он знал, что Том Барнард, который учил нас (Стива, Мандо и меня так уж точно) грамоте, начнет расписывать старинную роскошь во всех подробностях, только попроси.
- Всего-то делов - дойти по бетонке до развалин, - продолжал Николен, - и найти богатый могильный камень.
- Могильный камень с бриллиантовыми серьгами? - поддразнил Габби.
- Том не велит туда ходить, - напомнила Кристин. Николен откинул голову и засмеялся:
- Том просто боится. - Потом он сделался серьезнее. - Это понятно, после всего, что он пережил. Но там никого нет, кроме помоечных крыс, да и те ночью спят. Он не мог знать наверняка, мы там не были, ни днем, ни ночью. Однако, прежде чем Габби успел на это указать, Мандо взвизгнул:
- Ночью?
- А то! - громко ответил Николен.
- Говорят, мусорщики, если поймают, обязательно съедят, - сказала Кристин.
- Твой отец позволит тебе уйти от больных или с огорода днем? спросил Николен у Мандо. - Ну и у нас такая же история, только хуже. Копать придется ночью. - Он понизил голос: - Тем более ночь - самое время раскапывать могилы на кладбище.
Он рассмеялся, глядя на испуганную физиономию Мандо.
- Раскапывать могилы на берегу можно в любое время, - сказал я как бы про себя.
- Я могу достать лопаты, - сказал Дел.
- А я - принести фонарь, - сказал Мандо. Он торопился показать, что не боится. И вот мы уже сидим и составляем план. Я выпрямился и стал слушать внимательней. Вообще-то я немного удивился. Мы с Николеном и раньше много чего задумывали: поймать в западню тигра, или поискать затонувшие сокровища возле бетонного рифа, или выплавить серебро из железнодорожных рельсов. Но когда начинали обсуждать, рано или поздно обнаруживались какие-нибудь практические сложности, так что все это был просто треп. Однако теперешний замысел требовал от нас просто-напросто пробраться в развалины (а мы всегда божились, что только об этом и мечтаем) и раскопать могилу. Мы обсудили, в какую ночь мусорщиков почти наверняка не будет на кладбище (в полнолуние, заверил Николен Мандо, когда гуляют привидения), кого нам взять с собой и от кого таиться, как расплющить серебряные ручки, чтоб они годились на обмен, и все такое.
Красный солнечный диск коснулся океана, похолодало. Габби встал, потер зад и сказал, что на ужин у них дичь. Мы тоже встали.
- А что, ведь сделаем, - решительно сказал Николен. - И я, черт возьми, готов.
Я откололся от остальных и пошел по краю обрыва. На пляже внизу отливные озерца поблескивали темным серебром. У каждого была красная каемка - маленькие подобия огромного океана за ними. По другую руку от меня извивалась меж подступавших к морю холмов долина, наша долина. Деревья на холмах качали ветками под вечерним бризом, поздняя весенняя зелень в свете заходящего солнца казалась пожухлой. На многие мили вдоль берега ели, пихты и сосны колыхались, словно волосы огромного живого существа. Я шел, ветер колыхал и мои волосы. На изрезанных оврагами склонах не угадывалось никаких следов человека (хотя люди там были); только деревья - высокие и низкие, секвойи, сосны, эвкалипты - да темные холмы, спускающиеся к океану. Я шел по янтарному краю обрыва, и я был счастлив. Мне и в голову не приходило, что мы с друзьями вступаем в лето, которое... которое переменит нас всех. Сейчас, несколько месяцев спустя, когда я пишу об этом, а на дворе лютует зима, какой на моей памяти еще не было, у меня есть преимущество: я знаю, чем все кончилось, - все, что началось с нашей вылазки за серебром. И дело не столько в том, что после этого случилось, сколько в том, чего не случилось, в том, как мы обманулись. И в том, к чему почувствовали вкус. Понимаете, я изголодался: не в смысле - хотел есть (это всегда), но по другой жизни. Мне надоело только ловить рыбу, рубить дрова и проверять силки. А Николен изголодался еще сильнее.
Однако я забегаю вперед. Когда я шагал по крутому обрыву между лесом и морем, у меня не было ни предчувствий, ни опасений, ни желания прислушаться к советам старика - только радостное волнение. Я свернул на южную дорогу к нашей с отцом маленькой хижине. Запах сосновой смолы и соли щекотал ноздри. Я захмелел от голода и волнения и уже воображал куски серебра размером с дюжину десятицентовиков. Мне пришло в голову, что мы с друзьями наконец-то сделаем то, что много раз хвастливо обещали сделать, - и по телу у меня пробежала приятная дрожь. Я перепрыгивал с корня на корень и думал: мы вторгаемся на территорию мусорщиков, проникаем на север в развалины округа Ориндж.
В ночь, которую мы выбрали для похода, с океана тянуло туманом, белесые клочья призрачно отсвечивали под ущербной луной. Я ждал в хижине, у самой двери, слушая, как храпит отец. Час назад он заснул под мое чтение и теперь лежал на боку, положив мозолистую руку на вмятину возле уха. Отец у меня хромой и не шибко быстро соображает - это его лошадь покалечила, я тогда был еще маленький. Мама, пока была жива, всегда читала ему перед сном, а когда умерла, он послал меня к Тому учиться. "Пойдет нам обоим на пользу", - сказал он по обыкновению с растяжкой. И, похоже, не ошибся.
Я грел руки над потухшими углями, потому что дверь оставил приоткрытой и с улицы тянуло холодом. Снаружи большие эвкалипты у дороги качались на ветру, то появляясь в дверной щели, то исчезая. Раз я увидел, что кто-то под ними стоит, но тут в дом вплыл клок влажного тумана. Он принес запах речной сырости, а когда рассеялся, под деревьями уже никого не было. Мне стало не по себе. Скорее бы ребята пришли. Слышался только отцов храп, да еще капало с деревьев на крышу.
"У-уху, у-уху". Оказывается, я задремал, и Николен разбудил меня своим кличем. Очень похоже на большую ущельную сову, только совы кричат раз-два в году, так что, по-моему, для тайного зова это не очень. Впрочем, все лучше, чем кашлять кугуаром, как хотел сперва Николен - так и пулю схлопотать недолго.
Я выскользнул за дверь и побежал по тропке к эвкалиптам. Николен нес на плечах две лопаты Дела; сам Дел и Габби стояли у него за спиной.
- Надо еще за Мандо зайти, - сказал я. Дел и Габби переглянулись.
- За Костой? - переспросил Николен. Я посмотрел на него пристально.
- Мандо будет ждать.
Мы с Мандо моложе остальных, я на год, Мандо - на три, поэтому иногда я считал, что должен за него заступаться.
- Так и так мимо пойдем, - сказал ребятам Николен.
Вдоль речки мы добрались до моста, перешли на другую сторону и почесали вверх по склону к дому Косты.
Док Коста построил свое жилище из железных бочек, и выглядит оно таинственно, ни дать ни взять маленький черный замок из книжки Тома приземистый, как лягушка, а в тумане еще и мрачный, как не знаю что, Николен прокричал совой, Мандо вышел почти сразу.
- Не передумали сегодня идти? - спросил он, вглядываясь в туман.
- Не, - быстро сказал я, пока остальные не заметили его колебаний и не велели, коли трусит, сидеть дома. - Фонарь принес?
- Забыл.
Он сбегал за фонарем, мы вернулись на бетонку и пошли к северу.
Шли быстро, чтобы согреться. Автострада в тумане тянулась двумя белыми лентами, бетон сильно потрескался, из трещин лезла черная трава. Скоро перевалили через хребет на севере нашей долины, пересекли узкое русло Сан-Матео и двинулись через холмы Сан-Клементе. Дорога шла вверх-вниз, мы старались держаться ближе друг к другу и почти не разговаривали. В лесу по обеим сторонам дороги виднелись развалины: стены из бетонных блоков, крыши на столбах, перекинутая с дерева на дерево запутанная проволока. Все было мрачно и неподвижно. Однако мы знали: где-то тут живут мусорщики, поэтому шли быстро и бесшумно, как привидения, о которых Дел с Габби шутили милю назад, пока их тоже не пробрало. Дальше автострада ныряла на дно каньона, и мы оказались в сыром тумане, как в молоке, виден был только растрескавшийся бетон под ногами. Из влажной темноты доносился треск и звук падающих капель, словно кто-то раздвигает мокрые ветки. Не нас ли выслеживает?
Николен остановился взглянуть на отходящую вправо дорожку.
- Та самая, - прошипел он. - Кладбище в конце этой долины.
- Откуда ты знаешь? - Обычный голос Габби прозвучал ужасно громко.
- Сходил сюда и разведал, - отвечал Николен. - Откуда еще?
Мы пошли за ним по проселку. Нас здорово потрясло, что он ходил сюда один. Даже мне не рассказал. В лесу зданий было чуть ли не больше, чем деревьев, больших зданий. Они обрушились как попало: двери и окна выбиты, словно зубы, из каждой щели лезут папоротники и ежевика, крыши холмами громоздятся на земле. Туман полз по улице вместе с нами, в темноте что-то шуршало, будто тысячи шаркающих ног. Местами прямо на дороге лежали столбы, между ними тянулись провода; мы перешагивали, стараясь не задеть проволоку.
Лай койота прорезал пропитанную влагой тишину. Мы замерли. Койот или мусорщик? Лай не повторялся, и мы двинулись дальше. Нервишки явно пошаливали. В конце долины улица круто поднималась в гору. Подъем вывел нас на прорезанное каньоном плато. Здесь когда-то был верхний город Сан-Клементе. Большие дома теснились ряд за рядом, как вяленая рыба на жердях - можно подумать, в городе жило столько народу, что нельзя было дать каждой семье по приличному садику. Многие дома осели и заросли травой, от других остались только полы да трубы, похожие на тянущиеся из могилы руки. Я и прежде слыхал, что мусорщики разбирают на дрова дом, в котором живут, а когда все сожгут, перебираются в следующий, но впервые своими глазами видел результат - разор и запустение.
Николен остановился на заваленном головешками перекрестке.
- Они и впрямь делали улицы крест-накрест, - заметил Дел.
- Сюда, - сказал Николен.
Он свернул на север, на улицу, которая шла по краю плато, параллельно океану. Под нами лежал еще один океан, туманный, и мы, можно сказать, снова шли по берегу. Иногда белесые волны набегали на нас. Дома кончились, началась ограда, железные перекладины между каменными столбиками. За оградой в густой траве виднелись каменные плиты - кладбище. Мы остановились. В тумане не видно было, где оно кончается. Сколько хватал глаз, холмистое плато было испещрено светлыми прямоугольниками. Наконец мы обнаружили дыру в ограде и вошли в густую траву между кустами и надгробиями.
Могилы тянулись такими же ровными рядами, как и дома. Вдруг Николен поднял лицо к небу и дурным голосом взвыл: йип-йип-иу-ии-у-и-у-иии - ни дать ни взять койот.
- Прекрати, - злобно сказал Габби. - Сейчас все собаки сбегутся.
- Или мусорщики, - боязливо добавил Мандо. Николен рассмеялся:
- Ребята, мы стоим на серебряной жиле. - Он наклонился прочесть надпись на плите - слишком темно, - перескочил через нее и нагнулся над следующей.
- Гляньте, какой здоровущий камень. - Он поднес лицо к самому надгробью и, нащупывая пальцами буквы, прочел: - "Мистер Джон Эпплби. 1904-1984". Умер, когда надо, жил, небось, в одном из тех больших домов, камень у него большой - точно богач, а?
- Если он был богатый, на камне должно быть много написано, - сказал я.
- Написано, будь спок, - сказал Николен. - "Любимому отцу...", кажись, и все такое. Ну что, пробуем этого?
Довольно долго никто не отвечал, потом Габ процедил:
- Можно и этого.
- Отлично, - сказал Николен, положил одну лопату и взвесил на руке другую. - Снимем дерн.
Он стал окапывать край будущей ямы. Габби, Дел, Мандо и я смотрели. Стив поднял голову и увидел, что мы стоим.
- Ну, - быстро спросил он, - а вам серебро не нужно?
Я перелез через плиту и тоже взялся за лопату. Мне и раньше хотелось, только было боязно. Мы сняли дерн и принялись с жаром копать землю. Когда яма стала по колено, нас сменили Габби и Дел. Мы оба задохлись, я вспотел и потому сразу стал мерзнуть. Мокрая глина чавкала под ногами. Скоро Габби сказал:
- Тут темно. Зажгите фонарь.
Мандо достал кресало и поджег фитиль.
Фонарь давал мертвенный желтый свет. От него было больше теней, чем толку. Я отошел, чтобы согреться и дать глазам снова привыкнуть к темноте. Руки у меня были в грязи, на душе скребли кошки. Издали огонек казался больше и слабее, видны были черные силуэты ребят. Габби и Мандо, который сменил Дела, зарылись уже по пояс. Я дошел до выкопанной и не засыпанной могилы, вздрогнул и, тяжело дыша, заспешил обратно к фонарю.
Габби поднял голову: она была как раз вровень с кучей земли, которую мы накидали.
- Глубоко хоронили, - сказал он чужим голосом и выбросил еще лопату грязи.
- Может, этого уже выкопали, - предположил Дел, глядя в яму на Мандо, который за один бросок выкидывал горстку земли.
- Да уж конечно, - фыркнул Николен. - А может, его закопали живым и он выполз сам.
- У меня руки болят, - сказал Мандо. Рукоять его лопаты была сделана из сука, да и ладони у него нежные.
- "У меня ручки болят", - передразнил Николен. - Вылезай тогда.
Мандо вылез, Стив спрыгнул на его место и принялся остервенело копать. Из ямы полетела грязь.
Я поискал глазами звезды, но ни одной не нашел. Однако чувствовалось, что уже поздно. Холодало, зверски хотелось есть. Туман сгущался. Совсем близко воздух казался чистым, дальше становилась заметна дымка, а в нескольких ярдах уже было сплошное молоко. Нас окружал белесый кокон, а из-за него выглядывали тени: руки тянулись, лица подмигивали, нога быстро переступали...
Звяк. Николен задел что-то штыком лопаты. Он перестал копать и, держа обе руки на рукоятке, вгляделся вниз. Потом на пробу постучал: звяк, звяк, звяк.
- Есть, - сказал он вслух и вновь принялся выбрасывать из ямы грязь. Покопав немного, велел: - Посветите сюда. - Мандо поднял фонарь и осветил могилу. Я увидел лица ребят, грязные, потные, с огромными белками глаз. У меня руки были грязные по локоть.
Однако оказалось, это только начало. Николен разразился ругательствами. Скоро мы поняли: наша яма, пять футов на три, вскрыла только конец гроба.
- Эта штука закопана под могильной плитой! Сам гроб торчал из сплошной глины. Мы некоторое время спорили, чего делать, и сошлись на предложении Николена - соскрести грязь с крышки и боков гроба, а потом втащить его в нашу яму. Мы соскребли, сколько хватило рук, потом Николен сказал:
- Генри, ты меньше всех копал, и вообще ты тощий и длинный, так что лезь туда и выталкивай грязь к нам.
Я отнекивался, но все сказали, мол, Генри справится лучше других. И в итоге, вообразите: я лежу на крышке гроба, пальцами выгребаю глину и выталкиваю наружу, а на спину и на задницу мне капает грязь. Только безостановочная ругань помогала забыть, что лежит там под досками, точно параллельно моему телу. Ребята подбадривали меня криками вроде: "Ну ладно, мы пошли", или: "Ой, кто это вылезает?", или: "Чуешь, как гроб вздрогнул?" - по-моему, ничуть не смешно. Наконец я нащупал заднюю стенку гроба, выполз из дыры и принялся счищать с себя грязь, что-то бормоча от страха и отвращения.
- Генри, я знал, ты не подведешь, - сказал Стив, спрыгивая в могилу. Теперь была их с Делом очередь подлезать, тащить и отдуваться. Наконец гроб подался и выскользнул в яму. Дел со Стивом упали.
Черную древесину гроба покрывала зеленоватая пленка, которая в свете фонаря отливала павлиньим пером. Габби счистил с ручек грязь и обтер выступающий обод крышки - и то и другое было серебряное.
- Гляньте на ручки, - с почтением сказал Дел.
Их было шесть, по три с каждого бока, яркие и блестящие, будто вчера закопаны, а не шестьдесят лет назад. Я заметил вмятину в крышке, там, куда Николен первый раз угодил лопатой.
- Ух, это же все серебро, - сказал Мандо.
Мы глядели. Я вообразил нас на следующей толкучке: идем, разодетые в меха, сапоги и шляпы с перьями, что твои мусорщики, и придерживаем штаны, чтоб не свалились от тяжести серебряного лома в карманах. Мы начали орать, и вопить, и хлопать друг друга по спине. Потом перестали и еще поглядели, и снова принялись орать. Габби потер одну из ручек пальцем и наморщил нос.
- Хм, - сказал он, - н-да... - Схватил прислоненную к могильной стенке лопату и ударил по ручке. Звук не походил на удар металла по металлу. И на ручке осталась выбоина. Габби взглянул на Стива и Дела, нагнулся разглядеть поближе. Еще раз ударил лопатой. Тук-тук-тук. Пощупал рукой.
- Не серебро, - сказал он. - Ломается. Что-то вроде... вроде пластмассы.
- Черт.
Николен спрыгнул в могилу, рубанул лопатой по ободу крышки и рассек его пополам.
Мы снова уставились на гроб, только теперь никто не вопил.
- Чтоб он сдох, старый врун. - Николен бросил лопату на землю. Дескать, каждые похороны стоили состояние. И дескать... - Он остановился: мы все отлично знали, что рассказывал старик. - ...дескать, здесь будет серебро.
Они с Габби и Делом стояли в могиле. Мандо опустил фонарь на гробовую доску.
- Надо было назвать ее гробовой тоской, - сказал он, стараясь разрядить обстановку. Николен услышал и скривился:
- Может, поищем кольца, пряжки?
- Нет! - закричал Мандо. Мы рассмеялись.
- Кольца, пряжки и зубные коронки? - резко повторил Николен, подмигивая Габби. Мандо яростно замотал головой - вот-вот расплачется. Мы с Делом снова засмеялись. Габби с оскорбленным видом выкарабкался из ямы. Николен запрокинул голову и издал отрывистый смешок. Потом тоже вылез.
- Давайте зароем этого, а потом пойдем и уроем старика.
Мы стали бросать лопатами грязь. Первые комья ударили по гробу с отвратительным глухим стуком. Закапывать оказалось легко. Мы с Мандо постарались получше уложить дерн. Все равно вид у могилы был отвратительным.
- Будто он там под землей брыкался, - сказал Габби.
Погасили фонарь, тронулись. Туман тек по пустым улицам, как вода по речному руслу, и мы шли по дну меж затопленных руин и черных водорослей. На автостраде это ощущение почти исчезло, зато ветер задул сильнее и стало совсем холодно. Мы чесали на юг во все лопатки, никто не раскрывал рта. Согревшись, пошли чуть помедленнее, и Николен заговорил:
- Раз они делали пластмассовые ручки под серебро, значит, кого-то и впрямь закапывали в гробах с серебряными ручками - тех, что побогаче, или тех, кого хоронили до тысяча девятьсот восемьдесят четвертого, или уж не знаю кого.
Мы поняли, что он как бы предлагает еще покопать, и потому никто не стал соглашаться, хотя предположение звучало здраво. Стив обиделся и быстро пошел вперед, так что вскоре его фигура с трудом угадывалась в тумане. Мы почти вышли из Сан-Клементе.